Страница:
Руда тут же отскочил от забора, выбежал на середину шоссе и закричал, окончательно разозлившись на меня:
– Тебе что, мало опытов в школе, так ты решил заняться ими во время каникул? Просто собаки любят коричневый цвет, а у меня коричневые штаны.
– Допустим! А почему они лают на меня?
– Так у тебя же красные трусы, понятно? А собаки терпеть не могут красный цвет.
Затем Руда прибавил шагу, чтобы побыстрее покинуть улицу, где было так много собак.
Наш папа как-то говорил мне, что собаки цвета не различают. Значит, Руда просто врал! Пес Лесан на Лазецкой мельнице никогда не обращал внимания, в каких я хожу штанах – красных или коричневых, – он все равно меня любил. А кого обычно любят собаки? Конечно, того, кого они хорошо знают. Я кинулся вслед за Рудой и догнал его на перекрестке, где росли три больших каштана.
– Высокие, правда? – спросил меня Руда как ни в чем не бывало. – Жаль только, что это не груши. Сейчас бы они уже поспели.
Но я не поддался на эту удочку. Во-первых, я сказал, что настоящие груши поспевают лишь осенью; во-вторых, спросил:
– Послушай, Руда, знают тебя, что ли, все эти собаки? Недаром же они виляют перед тобой хвостами!
На это он ответил мне, что яблоки любит ещё больше, чем груши. И вдруг бросил прут, сделал большие глаза и прошептал:
– Тише! Кажется, слышу речку!
Едва я услышал слово «речка», как сразу забыл обо всех собаках. И тоже навострил уши.
После книг я больше всего на свете люблю реку. У реки мне всегда хорошо, без конца могу смотреть на неё, слушать её шум. Я знаю всех рыб, живущих в реке, всех птиц, которые обычно летают над ней.
Я затаил дыхание. И правда, где-то совсем близко слышалось журчание воды. Порой казалось, что шумит плотина. Я огляделся вокруг. Справа от дороги виднелся высокий холм, обложенный внизу большими камнями. На холме росло несколько деревьев. Среди деревьев стоял желтый дом. За домом шумела река.
Река оказалась не очень широкой, но приятной на вид. Вверху пенилась вода у плотины. Пониже виднелись песчаные островки, на них рос вербовый кустарник. Река текла между островками, разбиваясь на семь рукавов. Потом рукава сливались, и река катилась дальше спокойно. Она протекала под деревянными мостками, по которым могли ходить люди. Возле мостков была широкая пристань для парома.
Затем река сворачивала влево и терялась за поворотом. У поворота поднимались высокие скалы, поросшие лесом.
Я ещё не успел как следует разглядеть Бероунку, но сразу понял, что буду любить её не меньше, чем Лужнице.
Из-за реки я чуть не забыл о Руде. Он стоял, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, и непрерывно подгонял меня:
– Ну что, двинемся дальше?
В то же время Руда не отрываясь смотрел на пристань, где на якоре стоял паром. Там, возле парома, на мелководье играли какие-то мальчишки и девчонки. Одни из них раскачивали паром, другие просто бродили по воде у берега. Только один мальчишка стоял неподвижно с удочкой в пуках Щ он ловил рыбу. Удочка у него несколько раз дергалась, но рыба все время уходила. Он не умел её как следует подсечь.
Когда-то я тоже не умел подсекать рыбу. И мне, конечно, захотелось научить этого мальчишку.
Но, едва я сделал шаг к парому, как Руда схватил меня сзади за трусики.
– Тонда, прошу тебя, не ходи туда!
Сегодня Руда мне вообще казался каким-то странным: теперь же я и вовсе ничего не понимал.
Продолжая держать меня за трусики, он просил, уговаривал:
– Пойдём-ка лучше домой! Там одни чужие мальчишки. Они изобьют тебя, и ты все каникулы будешь сгорать от стыда.
Если мальчишки собираются драться, это всегда видно по их лицам. Но эти, у парома, только с любопытством посматривали на меня. И ещё я знаю: когда ребята готовятся к драке, то обычно шушукаются меж собой, а эти разговаривали во весь голос.
Я вырвался из рук Руды и побежал к парому. Руда кинулся было за мной, но, пробежав несколько шагов, остановился.
Мальчишки и девчонки перестали играть и уставились на меня. Я не знал, как надо здороваться с петипасскими ребятами, и поэтому крикнул:
– Добрый день!
И все мне ответили хором:
– Привет!
Из этого я сделал вывод, что ребята в Петипасах ничем не отличаются от пражских. Теперь я знал, что надо делать дальше. Поднял плоский камень и пустил его по воде, сделав пять «лягушек». Тогда самый рослый мальчишка тоже поднял камень и сделал семь «лягушек». После этого я заговорил с ним:
– Да, приятель, это у тебя получается, а вот брат у тебя сплоховал – кто же так ловит рыбу?
– А это вовсе и не брат. Это Лойза Салих. Просто у нас одинаковые трусики, – объяснил мне рослый мальчишка. – Меня зовут Грудек, мой отец работает на мельнице.
– А ты знаешь этого Лойзу Салиха? – спросил я мальчишку.
Он вытаращил на меня глаза и громко рассмеялся. Засмеялись и все остальные. Не смеялся только Руда, который вслед за мной подошел к парому. Он даже не улыбнулся.
– А если ты знаешь Лойзу, то скажи ему, чтобы одолжил мне удочку, – попросил я. – Я ему покажу, как нужно ловить рыбу.
Лойза Салих, наверное, услышал наш разговор. Он оторвал взгляд от поплавка и писклявым голоском произнес:
– Грудек, скажи ему, пусть сначала научится сам! – Потом посмотрел на меня, прищурив глаза, и сказал: – Такого карпа, какого я поймал в позапрошлом году в заводи у мельницы, тебе не поймать до самой смерти! Руда Драбек может это подтвердить!
Я, конечно, разозлился не на шутку.
– Молчи лучше, врун несчастный! Ты, наверное, в позапрошлом году поймал старый ботинок! И при чем тут Руда Драбек, если он вообще здесь впервые?
Раздался такой хохот, что рыбак, сидевший на лодке посредине реки, погрозил нам кулаком. Но ребята, несмотря на это, хором закричали:
– Ну и загнул! Да твой Руда ездит сюда каждые каникулы!
А Грудек, сын мельника, кивнул головой в мою сторону и сказал Руде:
– Так вот кого ты вчера вечером пугал!
Не успел Грудек договорить, как Лойза Салих вытащил из груды одежды, лежавшей на берегу, свои штаны, натянул их на голову и побежал по берегу. То же самое сделали ещё шесть ребят. И теперь вокруг меня бегало семь петипасских привидений без голов.
– Вы не имели права меня выдавать! – закричал Руда ребятам.
7
8
9
– Тебе что, мало опытов в школе, так ты решил заняться ими во время каникул? Просто собаки любят коричневый цвет, а у меня коричневые штаны.
– Допустим! А почему они лают на меня?
– Так у тебя же красные трусы, понятно? А собаки терпеть не могут красный цвет.
Затем Руда прибавил шагу, чтобы побыстрее покинуть улицу, где было так много собак.
Наш папа как-то говорил мне, что собаки цвета не различают. Значит, Руда просто врал! Пес Лесан на Лазецкой мельнице никогда не обращал внимания, в каких я хожу штанах – красных или коричневых, – он все равно меня любил. А кого обычно любят собаки? Конечно, того, кого они хорошо знают. Я кинулся вслед за Рудой и догнал его на перекрестке, где росли три больших каштана.
– Высокие, правда? – спросил меня Руда как ни в чем не бывало. – Жаль только, что это не груши. Сейчас бы они уже поспели.
Но я не поддался на эту удочку. Во-первых, я сказал, что настоящие груши поспевают лишь осенью; во-вторых, спросил:
– Послушай, Руда, знают тебя, что ли, все эти собаки? Недаром же они виляют перед тобой хвостами!
На это он ответил мне, что яблоки любит ещё больше, чем груши. И вдруг бросил прут, сделал большие глаза и прошептал:
– Тише! Кажется, слышу речку!
Едва я услышал слово «речка», как сразу забыл обо всех собаках. И тоже навострил уши.
После книг я больше всего на свете люблю реку. У реки мне всегда хорошо, без конца могу смотреть на неё, слушать её шум. Я знаю всех рыб, живущих в реке, всех птиц, которые обычно летают над ней.
Я затаил дыхание. И правда, где-то совсем близко слышалось журчание воды. Порой казалось, что шумит плотина. Я огляделся вокруг. Справа от дороги виднелся высокий холм, обложенный внизу большими камнями. На холме росло несколько деревьев. Среди деревьев стоял желтый дом. За домом шумела река.
Река оказалась не очень широкой, но приятной на вид. Вверху пенилась вода у плотины. Пониже виднелись песчаные островки, на них рос вербовый кустарник. Река текла между островками, разбиваясь на семь рукавов. Потом рукава сливались, и река катилась дальше спокойно. Она протекала под деревянными мостками, по которым могли ходить люди. Возле мостков была широкая пристань для парома.
Затем река сворачивала влево и терялась за поворотом. У поворота поднимались высокие скалы, поросшие лесом.
Я ещё не успел как следует разглядеть Бероунку, но сразу понял, что буду любить её не меньше, чем Лужнице.
Из-за реки я чуть не забыл о Руде. Он стоял, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, и непрерывно подгонял меня:
– Ну что, двинемся дальше?
В то же время Руда не отрываясь смотрел на пристань, где на якоре стоял паром. Там, возле парома, на мелководье играли какие-то мальчишки и девчонки. Одни из них раскачивали паром, другие просто бродили по воде у берега. Только один мальчишка стоял неподвижно с удочкой в пуках Щ он ловил рыбу. Удочка у него несколько раз дергалась, но рыба все время уходила. Он не умел её как следует подсечь.
Когда-то я тоже не умел подсекать рыбу. И мне, конечно, захотелось научить этого мальчишку.
Но, едва я сделал шаг к парому, как Руда схватил меня сзади за трусики.
– Тонда, прошу тебя, не ходи туда!
Сегодня Руда мне вообще казался каким-то странным: теперь же я и вовсе ничего не понимал.
Продолжая держать меня за трусики, он просил, уговаривал:
– Пойдём-ка лучше домой! Там одни чужие мальчишки. Они изобьют тебя, и ты все каникулы будешь сгорать от стыда.
Если мальчишки собираются драться, это всегда видно по их лицам. Но эти, у парома, только с любопытством посматривали на меня. И ещё я знаю: когда ребята готовятся к драке, то обычно шушукаются меж собой, а эти разговаривали во весь голос.
Я вырвался из рук Руды и побежал к парому. Руда кинулся было за мной, но, пробежав несколько шагов, остановился.
Мальчишки и девчонки перестали играть и уставились на меня. Я не знал, как надо здороваться с петипасскими ребятами, и поэтому крикнул:
– Добрый день!
И все мне ответили хором:
– Привет!
Из этого я сделал вывод, что ребята в Петипасах ничем не отличаются от пражских. Теперь я знал, что надо делать дальше. Поднял плоский камень и пустил его по воде, сделав пять «лягушек». Тогда самый рослый мальчишка тоже поднял камень и сделал семь «лягушек». После этого я заговорил с ним:
– Да, приятель, это у тебя получается, а вот брат у тебя сплоховал – кто же так ловит рыбу?
– А это вовсе и не брат. Это Лойза Салих. Просто у нас одинаковые трусики, – объяснил мне рослый мальчишка. – Меня зовут Грудек, мой отец работает на мельнице.
– А ты знаешь этого Лойзу Салиха? – спросил я мальчишку.
Он вытаращил на меня глаза и громко рассмеялся. Засмеялись и все остальные. Не смеялся только Руда, который вслед за мной подошел к парому. Он даже не улыбнулся.
– А если ты знаешь Лойзу, то скажи ему, чтобы одолжил мне удочку, – попросил я. – Я ему покажу, как нужно ловить рыбу.
Лойза Салих, наверное, услышал наш разговор. Он оторвал взгляд от поплавка и писклявым голоском произнес:
– Грудек, скажи ему, пусть сначала научится сам! – Потом посмотрел на меня, прищурив глаза, и сказал: – Такого карпа, какого я поймал в позапрошлом году в заводи у мельницы, тебе не поймать до самой смерти! Руда Драбек может это подтвердить!
Я, конечно, разозлился не на шутку.
– Молчи лучше, врун несчастный! Ты, наверное, в позапрошлом году поймал старый ботинок! И при чем тут Руда Драбек, если он вообще здесь впервые?
Раздался такой хохот, что рыбак, сидевший на лодке посредине реки, погрозил нам кулаком. Но ребята, несмотря на это, хором закричали:
– Ну и загнул! Да твой Руда ездит сюда каждые каникулы!
А Грудек, сын мельника, кивнул головой в мою сторону и сказал Руде:
– Так вот кого ты вчера вечером пугал!
Не успел Грудек договорить, как Лойза Салих вытащил из груды одежды, лежавшей на берегу, свои штаны, натянул их на голову и побежал по берегу. То же самое сделали ещё шесть ребят. И теперь вокруг меня бегало семь петипасских привидений без голов.
– Вы не имели права меня выдавать! – закричал Руда ребятам.
7
И тут я все понял. Понял, почему Руда так уговаривал меня не ездить в Петипасы. Он просто-напросто боялся, что я его там встречу и после каникул расскажу обо всем ребятам из нашего класса. А когда я всё-таки приехал, он решил напугать меня, чтобы я вернулся домой. В общем, Руда оказался плохим товарищем!
Между тем «привидения» стащили с головы штаны и окружили меня плотным кольцом. Они ждали, что я скажу, но мне было не до разговоров. Грудек, уже надевший брюки, подмигнул мне и усмехнулся. Я сразу нахмурился – пусть видит, что я не хочу с ним связываться. Мальчишку, который стоял рядом с Грудеком, звали Индра Клоц. Штаны у него были намного выше колен, а рубашка едва доставала до пояса. Видно, он здорово рос. За ним Лойза Салих, тощий, как жердь, с писклявым голоском. Четвертого звали Мила Ткачек. Его имя было написано чернилами на шапке, которую он держал в руке. Этот был ещё малышом. Он сидел и копался в песке. Остальных я не мог разглядеть, они стояли у меня за спиной, а мне не хотелось оборачиваться.
Петипасские ребята увидели, что я не желаю с ними разговаривать, и стали болтать между собой. Лойза Салих наподдал голыш и сказал:
– Этот Руда и ему подстроил пакость.
Индра махнул рукой в ту сторону, куда скрылся Руда, и добавил:
– Он известный…
Грудек строго посмотрел на Лойзу, который уже примеривался к другому голышу.
– А сегодня Руда хвастал, что вчера этот парень даже упал со страху, так он напугал его.
Я хотел было крикнуть:
«Неправда! Я просто полз по-пластунски!»
Но опять не сказал ни слова. Если бы я заговорил, то, наверное, не удержался бы и разревелся. Так мне обидно было, что Руда меня предал.
Ребята замолчали, ещё немножко поглазели на меня, потом Лойза Салих воткнул удочку в песок и спросил:
– Этот Драбек твой приятель?
Я уже так не считал, но умышленно сказал:
– Да!
– Ну, тогда он тебе ещё покажет! – обнадежил меня Грудек.
И все ребята с сочувствием закивали головами. Лойза Салих насадил на крючок свежего червя и протянул мне удочку:
– Вот, держи! Пусть хоть это тебя порадует!
Я оттолкнул удочку.
– Ну, как хочешь, – сказал мне Грудек и позвал остальных: – Пойдем, что ли, ребята!
И все кинулись к пристани – туда как раз подплывал паром.
Только одна девчонка осталась. Мне и смотреть на неё не хотелось, но она сама вдруг сказала:
– Меня зовут Анча, и я тебя знаю.
Мне знакомы три Анчи: Анча Стегликова и Анча Котова из нашего класса и ещё Анча Котова из нашего дома. И все эти Анчи стриженые.
– Никакой Анчи с косами я не знаю! – буркнул я сердито, чтобы эта четвертая Анча от меня отвязалась.
Но тут она засмеялась – и я сразу узнал её. Это была та самая девчонка в голубом платье, которая смеялась надо мной на станции. Сегодня на ней была красная юбка и желтая майка.
Но я не хотел слишком долго её разглядывать и поскорее отвел глаза.
Анча спросила меня:
– Ты что здесь, на каникулах?
– Как видишь!
– И будешь здесь все каникулы?
– А тебе какое дело?
Ну, теперь-то она наверняка обидится и уйдет. Но Анча спокойно нагнулась, набрала в руку немного песку и стала пересыпать его с ладошки на ладошку.
– А я знаю, почему ты со мной так разговариваешь! Потому что я девчонка?
– Все мальчишки так разговаривают с девчонками!
– И ты, значит, тоже?
Я разозлился не на шутку – эта противная девчонка видит меня всего второй раз и при этом так задается.
– Конечно, тоже!
– Смотри какой!
Она схватила камень, прицелилась и как швырнет! Я проводил его глазами. Вот он пролетел половину реки, вот уже три четверти и, наконец, шлепнулся на другом берегу! Раздался легкий стук. Анча с довольным видом вытерла руку о юбку.
Я подал ей ленту, упавшую из косы. Она бросала камни, как настоящий мальчишка; мне даже захотелось сказать ей что-нибудь, только я никак не мог начать. Но она вдруг перебросила косу за спину и сама спросила:
– Что тебе сделал этот противный Драбёк?
– Да вот…
Она села прямо на песок и показала мне место рядом с собой. Но я остался стоять.
– Ты на него очень злишься?
Я кивнул.
– Так вздуй его хорошенько.
Но ведь не мог же я сказать ей, что немного побаиваюсь Руды. Поэтому я попытался перевести разговор на другую тему:
– А ты сама-то из Петипас?
– Да. А этого противного Драбека давно уже пора, поколотить. Идем скорее!
И она приготовилась встать. Тогда я быстро опустился рядом с ней. Она слегка отодвинулась и недовольно посмотрела на меня:
– Ты что, боишься этого Руду?
Ни одному мальчишке в Праге и ни одной девчонке в мире я не признался бы в этом. Но Анче я вдруг сказал:
– Ну и что, если боюсь?
Она сердито посмотрела на меня: – Значит, ты трус!
– Ну и что, если трус?
Анча махнула рукой:
– Не болтай глупостей! Лучше скажи, что сделал тебе этот Драбек?
Почему я рассказал ей все? Если бы кто-нибудь спросил меня об этом, я не смог бы ответить. Но только я и вправду рассказал ей все. Во время моего рассказа она все время что-нибудь делала: счищала грязь со своих сандалий, разглаживала юбку, поправляла волосы, которые разлохматил ветер. Да, всё-таки она была девчонкой. Но я на это уже как-то не обращал внимания.
Когда я кончил свой рассказ, она схватила меня за руку и сказала:
– И ты все это так оставишь?
Я даже не помню, как очутился на ногах. Я решил сию же минуту идти и драться с Рудой. Я двинулся решительным, тяжелым шагом, так что песок скрипел под ногами. Я даже покраснел от злости. Анча крепко держала меня за руку. Я напрягал все мускулы, чтобы казаться более сильным. Анча сказала мне:
– Я буду все время смотреть на тебя, чтоб ты был смелее.
Она вела меня к холму, где среди деревьев виднелся желтый дом. Там жил перевозчик, у которого Руда проводил каникулы. На дощечке, прибитой к крайнему дереву, стояла фамилия перевозчика: «Ярослав Роучек». Значит, Руда и тут соврал мне: он сказал, что живет в Петипасах у брата отца. Злость моя разгоралась все больше и больше.
У третьего дерева я остановился. Вынул из кармана платок, деньги – три кроны двадцать талеров, – карандаш, записную книжку, отдал все это Анче и сказал:
– Держи, чтоб я не потерял.
Она обещала мне сохранить все это в целости.
Я стал обдумывать предстоящий бой. Перед глазами у меня все время вертелась одна картинка из исторической книжки: рыцарь верхом на коне уезжает на битву, а какая-то дама в высокой шляпе машет ему платком на прощание. В данном случае дамой была Анча, рыцарем – я сам.
Я сказал об этом Анче. Но она лишь удивленно посмотрела на меня. Наконец мы подошли к саду. В саду на траве лежал Руда и читал книгу.
Я открыл калитку и хотел было сказать Анче несколько прощальных слов, но она сразу же охладила меня:
– Тонда, не болтай. Никакой ты не рыцарь, ты самый обыкновенный мальчишка, и всего-навсего идешь драться.
Ну разве девчонка может что-нибудь понять!
И я бросился к Руде.
Он услышал шелест травы, перестал читать и стал смотреть, кто это к нему бежит. Узнав меня, он аккуратно заложил между страницами книжки гусиное перо и весело крикнул мне:
– Привет, Тонда!
Я мчался к нему, не останавливаясь. Руде это показалось странным.
– Куда это тебя несёт?
Но тут он, видно, почувствовал опасность. Тогда он вскочил и сразу оказался на целых полголовы выше меня.
Я оглянулся. Анча стояла на том же месте и держала палец на счастье.
Ещё шаг – и вот я уже перед Рудой. Он вызывающе раскачивался на носках:
– Что-то у тебя, приятель, сегодня злой вид…
– Ты несчастный врун! – крикнул я, сверкая глазами от гнева.
На миг в саду воцарилась тишина. Мы даже слышали, как чей-то голос говорит дома за три от нас:
– Дай-ка воды гусям.
И больше в саду ничего не было слышно. Только жужжание пчёл и мух.
Руда все ещё смотрел на меня с непонимающим видом, моргал глазами, даже рот приоткрыл от удивления.
– Что это вдруг на тебя нашло?
– И ты ещё спрашиваешь? – Я замахнулся. Руда продолжал спокойно стоять. А я не знал, что делать дальше. Не мог же я его ударить, когда у него руки в карманах. И снова оглянулся на Анчу. Она продолжала держать палец на счастье. Руда тоже увидел Анчу. Он насмешливо помахал ей рукой и сказал мне:
– Выходит, ты просто выставляешься перед девчонкой?
И тут я как-то сразу перестал чувствовать себя сильным. Я представлял свой бой с Рудой иначе!
«Ты предатель и лжец!» – вот что должен был крикнуть я.
«Ты сейчас же ответишь мне за это оскорбление!» – так нужно было бы ответить Руде.
И снова я:
«Ты трижды предатель и лжец!»
А Руда мне:
«Ты смоешь свои слова лишь кровью!»
Тогда я: «Для этого я сюда и пришел!»
На это Руда: «Лишь один из нас уйдет отсюда живым!»
Я: «Кому я могу передать твое последнее желание?»
Руда: «Чертям в аду, потому что через минуту ты будешь там!»
Я: «Ну, это мы ещё увидим!»
Вот так приблизительно все это должно было выглядеть. Вот это был бы настоящий рыцарский разговор! Как в той исторической книге или, скажем, в театре, где я был перед самыми каникулами с мамой.
Но Руда продолжал спокойно стоять, засунув руки в карманы, и говорил мне самые обыкновенные слова. К тому же он был на целых полголовы выше меня.
Наконец он вынул одну руку из кармана, похлопал меня по груди и сказал:
– Послушай, Тонда, прежде чем я отлуплю тебя, мне хотелось бы знать одно – почему мы, собственно, должны драться.
Я и в Праге ссорился с Рудой. Однажды даже чуть не подрался с ним. Но каждый раз, когда мы уже были готовы сцепиться, я вдруг забывал, из-за чего вышла ссора. Странное дело! Я ещё раз оглянулся на Анчу. Она уже не держала палец на счастье, а просто смотрела на меня через забор.
И тут я подумал, что ведь эта Анча всего-навсего незнакомая мне девчонка, ещё позавчера я про неё и не знал, а с Рудой целых два года я сидел на одной парте. Даже пан Людвик, в сущности, был для меня чужим человеком. Если бы он действительно оказался моряком, тогда другое дело… Пани Людвикова, правда, показалась мне утром похожей на нашу маму, но потом и она мне разонравилась. Вообще, все в этих Петипасах было мне чужим. Хорошо я знал только Руду Драбека, а ведь каждому человеку охота иметь рядом родную душу, с которой можно обо всем потолковать.
Я ещё разок оглянулся через забор. Анчи там уже не было. Тогда я сказал Руде:
– Ну что ж, давай мириться!
Между тем «привидения» стащили с головы штаны и окружили меня плотным кольцом. Они ждали, что я скажу, но мне было не до разговоров. Грудек, уже надевший брюки, подмигнул мне и усмехнулся. Я сразу нахмурился – пусть видит, что я не хочу с ним связываться. Мальчишку, который стоял рядом с Грудеком, звали Индра Клоц. Штаны у него были намного выше колен, а рубашка едва доставала до пояса. Видно, он здорово рос. За ним Лойза Салих, тощий, как жердь, с писклявым голоском. Четвертого звали Мила Ткачек. Его имя было написано чернилами на шапке, которую он держал в руке. Этот был ещё малышом. Он сидел и копался в песке. Остальных я не мог разглядеть, они стояли у меня за спиной, а мне не хотелось оборачиваться.
Петипасские ребята увидели, что я не желаю с ними разговаривать, и стали болтать между собой. Лойза Салих наподдал голыш и сказал:
– Этот Руда и ему подстроил пакость.
Индра махнул рукой в ту сторону, куда скрылся Руда, и добавил:
– Он известный…
Грудек строго посмотрел на Лойзу, который уже примеривался к другому голышу.
– А сегодня Руда хвастал, что вчера этот парень даже упал со страху, так он напугал его.
Я хотел было крикнуть:
«Неправда! Я просто полз по-пластунски!»
Но опять не сказал ни слова. Если бы я заговорил, то, наверное, не удержался бы и разревелся. Так мне обидно было, что Руда меня предал.
Ребята замолчали, ещё немножко поглазели на меня, потом Лойза Салих воткнул удочку в песок и спросил:
– Этот Драбек твой приятель?
Я уже так не считал, но умышленно сказал:
– Да!
– Ну, тогда он тебе ещё покажет! – обнадежил меня Грудек.
И все ребята с сочувствием закивали головами. Лойза Салих насадил на крючок свежего червя и протянул мне удочку:
– Вот, держи! Пусть хоть это тебя порадует!
Я оттолкнул удочку.
– Ну, как хочешь, – сказал мне Грудек и позвал остальных: – Пойдем, что ли, ребята!
И все кинулись к пристани – туда как раз подплывал паром.
Только одна девчонка осталась. Мне и смотреть на неё не хотелось, но она сама вдруг сказала:
– Меня зовут Анча, и я тебя знаю.
Мне знакомы три Анчи: Анча Стегликова и Анча Котова из нашего класса и ещё Анча Котова из нашего дома. И все эти Анчи стриженые.
– Никакой Анчи с косами я не знаю! – буркнул я сердито, чтобы эта четвертая Анча от меня отвязалась.
Но тут она засмеялась – и я сразу узнал её. Это была та самая девчонка в голубом платье, которая смеялась надо мной на станции. Сегодня на ней была красная юбка и желтая майка.
Но я не хотел слишком долго её разглядывать и поскорее отвел глаза.
Анча спросила меня:
– Ты что здесь, на каникулах?
– Как видишь!
– И будешь здесь все каникулы?
– А тебе какое дело?
Ну, теперь-то она наверняка обидится и уйдет. Но Анча спокойно нагнулась, набрала в руку немного песку и стала пересыпать его с ладошки на ладошку.
– А я знаю, почему ты со мной так разговариваешь! Потому что я девчонка?
– Все мальчишки так разговаривают с девчонками!
– И ты, значит, тоже?
Я разозлился не на шутку – эта противная девчонка видит меня всего второй раз и при этом так задается.
– Конечно, тоже!
– Смотри какой!
Она схватила камень, прицелилась и как швырнет! Я проводил его глазами. Вот он пролетел половину реки, вот уже три четверти и, наконец, шлепнулся на другом берегу! Раздался легкий стук. Анча с довольным видом вытерла руку о юбку.
Я подал ей ленту, упавшую из косы. Она бросала камни, как настоящий мальчишка; мне даже захотелось сказать ей что-нибудь, только я никак не мог начать. Но она вдруг перебросила косу за спину и сама спросила:
– Что тебе сделал этот противный Драбёк?
– Да вот…
Она села прямо на песок и показала мне место рядом с собой. Но я остался стоять.
– Ты на него очень злишься?
Я кивнул.
– Так вздуй его хорошенько.
Но ведь не мог же я сказать ей, что немного побаиваюсь Руды. Поэтому я попытался перевести разговор на другую тему:
– А ты сама-то из Петипас?
– Да. А этого противного Драбека давно уже пора, поколотить. Идем скорее!
И она приготовилась встать. Тогда я быстро опустился рядом с ней. Она слегка отодвинулась и недовольно посмотрела на меня:
– Ты что, боишься этого Руду?
Ни одному мальчишке в Праге и ни одной девчонке в мире я не признался бы в этом. Но Анче я вдруг сказал:
– Ну и что, если боюсь?
Она сердито посмотрела на меня: – Значит, ты трус!
– Ну и что, если трус?
Анча махнула рукой:
– Не болтай глупостей! Лучше скажи, что сделал тебе этот Драбек?
Почему я рассказал ей все? Если бы кто-нибудь спросил меня об этом, я не смог бы ответить. Но только я и вправду рассказал ей все. Во время моего рассказа она все время что-нибудь делала: счищала грязь со своих сандалий, разглаживала юбку, поправляла волосы, которые разлохматил ветер. Да, всё-таки она была девчонкой. Но я на это уже как-то не обращал внимания.
Когда я кончил свой рассказ, она схватила меня за руку и сказала:
– И ты все это так оставишь?
Я даже не помню, как очутился на ногах. Я решил сию же минуту идти и драться с Рудой. Я двинулся решительным, тяжелым шагом, так что песок скрипел под ногами. Я даже покраснел от злости. Анча крепко держала меня за руку. Я напрягал все мускулы, чтобы казаться более сильным. Анча сказала мне:
– Я буду все время смотреть на тебя, чтоб ты был смелее.
Она вела меня к холму, где среди деревьев виднелся желтый дом. Там жил перевозчик, у которого Руда проводил каникулы. На дощечке, прибитой к крайнему дереву, стояла фамилия перевозчика: «Ярослав Роучек». Значит, Руда и тут соврал мне: он сказал, что живет в Петипасах у брата отца. Злость моя разгоралась все больше и больше.
У третьего дерева я остановился. Вынул из кармана платок, деньги – три кроны двадцать талеров, – карандаш, записную книжку, отдал все это Анче и сказал:
– Держи, чтоб я не потерял.
Она обещала мне сохранить все это в целости.
Я стал обдумывать предстоящий бой. Перед глазами у меня все время вертелась одна картинка из исторической книжки: рыцарь верхом на коне уезжает на битву, а какая-то дама в высокой шляпе машет ему платком на прощание. В данном случае дамой была Анча, рыцарем – я сам.
Я сказал об этом Анче. Но она лишь удивленно посмотрела на меня. Наконец мы подошли к саду. В саду на траве лежал Руда и читал книгу.
Я открыл калитку и хотел было сказать Анче несколько прощальных слов, но она сразу же охладила меня:
– Тонда, не болтай. Никакой ты не рыцарь, ты самый обыкновенный мальчишка, и всего-навсего идешь драться.
Ну разве девчонка может что-нибудь понять!
И я бросился к Руде.
Он услышал шелест травы, перестал читать и стал смотреть, кто это к нему бежит. Узнав меня, он аккуратно заложил между страницами книжки гусиное перо и весело крикнул мне:
– Привет, Тонда!
Я мчался к нему, не останавливаясь. Руде это показалось странным.
– Куда это тебя несёт?
Но тут он, видно, почувствовал опасность. Тогда он вскочил и сразу оказался на целых полголовы выше меня.
Я оглянулся. Анча стояла на том же месте и держала палец на счастье.
Ещё шаг – и вот я уже перед Рудой. Он вызывающе раскачивался на носках:
– Что-то у тебя, приятель, сегодня злой вид…
– Ты несчастный врун! – крикнул я, сверкая глазами от гнева.
На миг в саду воцарилась тишина. Мы даже слышали, как чей-то голос говорит дома за три от нас:
– Дай-ка воды гусям.
И больше в саду ничего не было слышно. Только жужжание пчёл и мух.
Руда все ещё смотрел на меня с непонимающим видом, моргал глазами, даже рот приоткрыл от удивления.
– Что это вдруг на тебя нашло?
– И ты ещё спрашиваешь? – Я замахнулся. Руда продолжал спокойно стоять. А я не знал, что делать дальше. Не мог же я его ударить, когда у него руки в карманах. И снова оглянулся на Анчу. Она продолжала держать палец на счастье. Руда тоже увидел Анчу. Он насмешливо помахал ей рукой и сказал мне:
– Выходит, ты просто выставляешься перед девчонкой?
И тут я как-то сразу перестал чувствовать себя сильным. Я представлял свой бой с Рудой иначе!
«Ты предатель и лжец!» – вот что должен был крикнуть я.
«Ты сейчас же ответишь мне за это оскорбление!» – так нужно было бы ответить Руде.
И снова я:
«Ты трижды предатель и лжец!»
А Руда мне:
«Ты смоешь свои слова лишь кровью!»
Тогда я: «Для этого я сюда и пришел!»
На это Руда: «Лишь один из нас уйдет отсюда живым!»
Я: «Кому я могу передать твое последнее желание?»
Руда: «Чертям в аду, потому что через минуту ты будешь там!»
Я: «Ну, это мы ещё увидим!»
Вот так приблизительно все это должно было выглядеть. Вот это был бы настоящий рыцарский разговор! Как в той исторической книге или, скажем, в театре, где я был перед самыми каникулами с мамой.
Но Руда продолжал спокойно стоять, засунув руки в карманы, и говорил мне самые обыкновенные слова. К тому же он был на целых полголовы выше меня.
Наконец он вынул одну руку из кармана, похлопал меня по груди и сказал:
– Послушай, Тонда, прежде чем я отлуплю тебя, мне хотелось бы знать одно – почему мы, собственно, должны драться.
Я и в Праге ссорился с Рудой. Однажды даже чуть не подрался с ним. Но каждый раз, когда мы уже были готовы сцепиться, я вдруг забывал, из-за чего вышла ссора. Странное дело! Я ещё раз оглянулся на Анчу. Она уже не держала палец на счастье, а просто смотрела на меня через забор.
И тут я подумал, что ведь эта Анча всего-навсего незнакомая мне девчонка, ещё позавчера я про неё и не знал, а с Рудой целых два года я сидел на одной парте. Даже пан Людвик, в сущности, был для меня чужим человеком. Если бы он действительно оказался моряком, тогда другое дело… Пани Людвикова, правда, показалась мне утром похожей на нашу маму, но потом и она мне разонравилась. Вообще, все в этих Петипасах было мне чужим. Хорошо я знал только Руду Драбека, а ведь каждому человеку охота иметь рядом родную душу, с которой можно обо всем потолковать.
Я ещё разок оглянулся через забор. Анчи там уже не было. Тогда я сказал Руде:
– Ну что ж, давай мириться!
8
Мы сидели с Рудой на заборе и разговаривали о самых пустяковых вещах. Так мы всегда делаем, когда перед этим поссоримся.
И вдруг у нас за спиной стукнула калитка. «Анча!» – мелькнуло у меня в голове.
Но это был всего лишь перевозчик Роучек, у которого Руда жил. Он почернел от загара, рукава его рубашки были закатаны, а брюки подвёрнуты выше колен. Шагая к нам по дорожке, он наступил босой ногой на большущий осколок, но даже бровью не повел. Из этого я сделал вывод, что человек он закаленный, и тут же сообщил об этом Руде. Мои слова услышал и пан Роучек. Он весело улыбнулся мне и сказал:
– Ну как, Тонда, хотелось бы тебе быть таким же?
Я очень удивился: откуда он меня знает? Но было всё-таки приятно, что обо мне уже прослышал и петипасский перевозчик. Ведь от нашего дома до перевоза не так уж близко. Я захотел похвастаться перед Рудой своей известностью и нарочно спросил пана Роучека:
– Откуда вы, пан Роучек, знаете, как меня зовут?
– Да я о тебе ещё кое-что знаю, – опять засмеялся пан Роучек и с таинственным видом добавил: – Ведь это ты учился в шестом классе той самой школы, что на Гусовой улице. Не так ли?
– Это вам, наверное, рассказал пан Людвик?
– А сидел ты на четвертой парте у окна?
Нет, об этом не мог знать даже пан Людвик.
Перевозчик закрыл глаза и приставил ладонь к уху, как бы слушая чей-то таинственный голос:
– Что ты говоришь? Что Тонда Гоудек девятого сентября прошлого года купил себе новый красный ластик за восемьдесят талеров?
У меня прямо мурашки пробежали по коже. Этого не помнил даже я сам! Я подозрительно покосился на Руду. Он был удивлен не меньше, чем я.
– На будущее не теряй ничего из карманов, – сказал пан Роучек, хлопнув меня по спине. Затем он сунул руку в карман своей куртки и подал мне записную книжку карандаш и деньги – три кроны двадцать талеров. – Всё это лежало на дорожке за калиткой, – добавил пан Роучек.
Он присел рядом с нами и принялся рассказывать Руде, как недавно перевозил через реку кобылу с жеребенком.
Я не слушал его, а разглядывал вещи, которые отдал Анче на хранение. На первой странице моей записной книжки было написано большими буквами:
«Ты жалкий трус и больше меня не увидишь. А.»
Как раз в это время пан Роучек рассказывал, что кобылу с жеребенком вел какой-то Хоура. И будь Руда у перевоза, Хоура взял бы его с собой.
А я сидел злой, потому что Анча никак не выходила у меня из головы. Напрасно я твердил себе, что это просто незнакомая девчонка. Перед глазами у меня так и стояло её лицо, когда она сидела рядом со мной на песке. А в ушах звучал её голос, когда она ругала этого обманщика Руду и обещала держать за меня палец на счастье. Я начал даже подумывать, не подло ли я поступил с Анчей. Мне вдруг сразу показалось, что и солнце как-то потемнело, и сад уже не был таким красивым, таким зеленым и ярким. Все вокруг меня сделалось каким-то мрачным, и на душе у меня стало тяжело. Чтобы не думать об Анче, я решил прислушаться к разговору пана Роучека с Рудой.
Но пан Роучек уже заметил, что я сижу мрачный как туча.
– Послушай, Тонда, у тебя такой вид, словно куры съели всех твоих червей.
Не успел я ответить ему, как Руда сказал:
– Эти Петипасы, пан Роучек, отравляют нам всю жизнь. Как-никак, мы привыкли к Праге. А что такое Петипасы по сравнению с Прагой? Да и вообще, какое может быть сравнение? Словно мы в каком-нибудь Западакове. Факт!
Руда разошелся вовсю. Он не оставил в покое даже петипасских куриц.
– Или взять, пан Роучек, хотя бы этих куриц.
Бродят они тут, где им вздумается. В Праге они и часа бы не прожили. Знаете, сколько там машин!
Руда перевернулся на живот и стал ковырять стебельком в какой-то малюсенькой норке.
– Ох, был бы ты моим сыном! – покачал головой пан Роучек. Он приподнялся, сорвал с ближней ветки яблоко и откусил.
– И яблоки у вас плохие, – не унимался Руда. – Короче говоря, Петипасы – это Петипасы!
Пан Роучек отшвырнул огрызок и наклонился к Руде:
– Был бы ты моим сыном, уж я бы тебя проучил! – и, рассердившись, покинул сад.
Руда продолжал ковырять травинкой в земле.
– Вот видишь, Тонда, как тут с человеком обращаются – ещё и побить грозятся!
После встречи с паном Роучеком настроение у меня испортилось ещё больше. Мы лежали с Рудой в траве и молчали. Разговаривать нам совсем не хотелось. Наконец Руда спросил:
– Значит, и тебе все противно?
Я ничего не ответил, взял книжку, которую он перед этим читал, и принялся листать страницы.
– Ну вот, ещё и ты дразнишь меня!
И снова молчание. От одиннадцатой до семнадцатой страницы. Потом Руда толкнул меня локтем:
– Что нам делать сегодня днем? Мне вовсе не хочется, чтоб в этих скверных Петипасах сын моего отца умер от скуки.
Он, видно, ждал, что я похвалю его за эту шутку, но я не похвалил. Настроение у меня становилось все хуже и хуже. Листая страницы, я случайно наткнулся на слово «предал». И тут же вспомнил об Анче.
Руда подсел ко мне поближе и заглянул через мое плечо в книжку. На пятьдесят шестой странице были нарисованы два негритянских мальчишки. Я немного посмотрел на них и хотел перевернуть страницу, но Руда задержал мою руку и показал пальцем на мальчишку побольше:
– Это Чака, а это его младший брат. Они тоже умирали от скуки. Хоть это и было все в Африке.
Я тихо ответил:
– Я не читал этой книжки.
– Вот я тебе о ней и рассказываю. Они жили там в одной скучной-прескучной деревне.
Я вздохнул:
– Наверное, это были какие-нибудь африканские Петипасы.
И снова взглянул на картинку. На ней была нарисована пустыня. Мелкий-мелкий песок и ни одного камня. Этим африканским мальчишкам даже нечем было пошвыряться. Не росли там и пальмы, – выходит, негде было и полазить. И я сказал Руде:
– Да, им было, пожалуй, похуже, чем нам.
Потом я сорвал яблоко и стал грызть его. Оно было кислое, но какое-то приятно кислое. Я жевал его и уже более миролюбиво смотрел на пустыню и на двух грустных африканских мальчишек. Но тут Руда опять все испортил:
– Если ты думаешь, что им и вправду было хуже, чем нам, то ошибаешься. Как-то раз Чака поймал в пустыне львенка, тогда им сразу стало веселее.
Он перевернул страницу и показал на картинку, где Чака и его брат были нарисованы со львенком.
– Попробуй-ка, поймай в Петипасах льва! Да что льва – хотя бы захудалую курицу!
Вдруг он всерьез о чём-то задумался, даже глаза при этом закрыл. Потом стукнул кулаком по земле:
– Есть, Тонда! Я всё-таки придумал! Мы поймаем какого-нибудь пса и будем его дрессировать!
И вдруг у нас за спиной стукнула калитка. «Анча!» – мелькнуло у меня в голове.
Но это был всего лишь перевозчик Роучек, у которого Руда жил. Он почернел от загара, рукава его рубашки были закатаны, а брюки подвёрнуты выше колен. Шагая к нам по дорожке, он наступил босой ногой на большущий осколок, но даже бровью не повел. Из этого я сделал вывод, что человек он закаленный, и тут же сообщил об этом Руде. Мои слова услышал и пан Роучек. Он весело улыбнулся мне и сказал:
– Ну как, Тонда, хотелось бы тебе быть таким же?
Я очень удивился: откуда он меня знает? Но было всё-таки приятно, что обо мне уже прослышал и петипасский перевозчик. Ведь от нашего дома до перевоза не так уж близко. Я захотел похвастаться перед Рудой своей известностью и нарочно спросил пана Роучека:
– Откуда вы, пан Роучек, знаете, как меня зовут?
– Да я о тебе ещё кое-что знаю, – опять засмеялся пан Роучек и с таинственным видом добавил: – Ведь это ты учился в шестом классе той самой школы, что на Гусовой улице. Не так ли?
– Это вам, наверное, рассказал пан Людвик?
– А сидел ты на четвертой парте у окна?
Нет, об этом не мог знать даже пан Людвик.
Перевозчик закрыл глаза и приставил ладонь к уху, как бы слушая чей-то таинственный голос:
– Что ты говоришь? Что Тонда Гоудек девятого сентября прошлого года купил себе новый красный ластик за восемьдесят талеров?
У меня прямо мурашки пробежали по коже. Этого не помнил даже я сам! Я подозрительно покосился на Руду. Он был удивлен не меньше, чем я.
– На будущее не теряй ничего из карманов, – сказал пан Роучек, хлопнув меня по спине. Затем он сунул руку в карман своей куртки и подал мне записную книжку карандаш и деньги – три кроны двадцать талеров. – Всё это лежало на дорожке за калиткой, – добавил пан Роучек.
Он присел рядом с нами и принялся рассказывать Руде, как недавно перевозил через реку кобылу с жеребенком.
Я не слушал его, а разглядывал вещи, которые отдал Анче на хранение. На первой странице моей записной книжки было написано большими буквами:
«Ты жалкий трус и больше меня не увидишь. А.»
Как раз в это время пан Роучек рассказывал, что кобылу с жеребенком вел какой-то Хоура. И будь Руда у перевоза, Хоура взял бы его с собой.
А я сидел злой, потому что Анча никак не выходила у меня из головы. Напрасно я твердил себе, что это просто незнакомая девчонка. Перед глазами у меня так и стояло её лицо, когда она сидела рядом со мной на песке. А в ушах звучал её голос, когда она ругала этого обманщика Руду и обещала держать за меня палец на счастье. Я начал даже подумывать, не подло ли я поступил с Анчей. Мне вдруг сразу показалось, что и солнце как-то потемнело, и сад уже не был таким красивым, таким зеленым и ярким. Все вокруг меня сделалось каким-то мрачным, и на душе у меня стало тяжело. Чтобы не думать об Анче, я решил прислушаться к разговору пана Роучека с Рудой.
Но пан Роучек уже заметил, что я сижу мрачный как туча.
– Послушай, Тонда, у тебя такой вид, словно куры съели всех твоих червей.
Не успел я ответить ему, как Руда сказал:
– Эти Петипасы, пан Роучек, отравляют нам всю жизнь. Как-никак, мы привыкли к Праге. А что такое Петипасы по сравнению с Прагой? Да и вообще, какое может быть сравнение? Словно мы в каком-нибудь Западакове. Факт!
Руда разошелся вовсю. Он не оставил в покое даже петипасских куриц.
– Или взять, пан Роучек, хотя бы этих куриц.
Бродят они тут, где им вздумается. В Праге они и часа бы не прожили. Знаете, сколько там машин!
Руда перевернулся на живот и стал ковырять стебельком в какой-то малюсенькой норке.
– Ох, был бы ты моим сыном! – покачал головой пан Роучек. Он приподнялся, сорвал с ближней ветки яблоко и откусил.
– И яблоки у вас плохие, – не унимался Руда. – Короче говоря, Петипасы – это Петипасы!
Пан Роучек отшвырнул огрызок и наклонился к Руде:
– Был бы ты моим сыном, уж я бы тебя проучил! – и, рассердившись, покинул сад.
Руда продолжал ковырять травинкой в земле.
– Вот видишь, Тонда, как тут с человеком обращаются – ещё и побить грозятся!
После встречи с паном Роучеком настроение у меня испортилось ещё больше. Мы лежали с Рудой в траве и молчали. Разговаривать нам совсем не хотелось. Наконец Руда спросил:
– Значит, и тебе все противно?
Я ничего не ответил, взял книжку, которую он перед этим читал, и принялся листать страницы.
– Ну вот, ещё и ты дразнишь меня!
И снова молчание. От одиннадцатой до семнадцатой страницы. Потом Руда толкнул меня локтем:
– Что нам делать сегодня днем? Мне вовсе не хочется, чтоб в этих скверных Петипасах сын моего отца умер от скуки.
Он, видно, ждал, что я похвалю его за эту шутку, но я не похвалил. Настроение у меня становилось все хуже и хуже. Листая страницы, я случайно наткнулся на слово «предал». И тут же вспомнил об Анче.
Руда подсел ко мне поближе и заглянул через мое плечо в книжку. На пятьдесят шестой странице были нарисованы два негритянских мальчишки. Я немного посмотрел на них и хотел перевернуть страницу, но Руда задержал мою руку и показал пальцем на мальчишку побольше:
– Это Чака, а это его младший брат. Они тоже умирали от скуки. Хоть это и было все в Африке.
Я тихо ответил:
– Я не читал этой книжки.
– Вот я тебе о ней и рассказываю. Они жили там в одной скучной-прескучной деревне.
Я вздохнул:
– Наверное, это были какие-нибудь африканские Петипасы.
И снова взглянул на картинку. На ней была нарисована пустыня. Мелкий-мелкий песок и ни одного камня. Этим африканским мальчишкам даже нечем было пошвыряться. Не росли там и пальмы, – выходит, негде было и полазить. И я сказал Руде:
– Да, им было, пожалуй, похуже, чем нам.
Потом я сорвал яблоко и стал грызть его. Оно было кислое, но какое-то приятно кислое. Я жевал его и уже более миролюбиво смотрел на пустыню и на двух грустных африканских мальчишек. Но тут Руда опять все испортил:
– Если ты думаешь, что им и вправду было хуже, чем нам, то ошибаешься. Как-то раз Чака поймал в пустыне львенка, тогда им сразу стало веселее.
Он перевернул страницу и показал на картинку, где Чака и его брат были нарисованы со львенком.
– Попробуй-ка, поймай в Петипасах льва! Да что льва – хотя бы захудалую курицу!
Вдруг он всерьез о чём-то задумался, даже глаза при этом закрыл. Потом стукнул кулаком по земле:
– Есть, Тонда! Я всё-таки придумал! Мы поймаем какого-нибудь пса и будем его дрессировать!
9
Домой я вернулся уже в четверть второго. Видно, это очень не понравилось пани Людвиковой. Настроение у неё было явно чем-то испорчено. Она сердито переставляла кастрюли на плите и ворчала:
– Один приходит обедать поздно, а другой только сунет ложку в тарелку – и снова из дому. Да ещё стучит ложкой по столу!
Я догадался, что речь идёт о пане Людвике. А пани Людвикова в это время сердито вытирала тряпкой плиту, на которую пролила суп.
– Послушай, Тоник, ты не знаешь, почему пан Людвик с самого утра такой злой?
Я отлично знал, но не сказал об этом ни слова.
На плите снова что-то зашипело, и пани Людвикова, обвернув руку тряпкой, опять загромыхала кастрюлями.
– Целое утро он искал тебя с дождевыми червями по всем Петипасам. А недавно схватил удочки и отправился на речку… Сколько тебе супу?
Я попросил налить побольше, чтобы хоть как-то утешить пани Людвикову.
– Пойдешь за ним на речку?
Я покачал головой.
– Ну как, суп не очень соленый?
Я снова мотнул головой. Пани Людвикова поставила кастрюлю с супом обратно на плиту, села у окна на скамейку и стала смотреть во двор. Как раз когда я доедал последнюю ложку супу, пани Людвикова спросила:
– Скажи, Тоник, тебе не нравится у нас в Петипасах?
Мне не хотелось врать, и, чтобы ни о чем не говорить, я усердно занялся кружочком моркови. Но пани Людвикова больше ни о чем меня не спрашивала. Моя мама тоже делала так, если видела, что мне не до разговоров.
После супа появилось мясо. Настроение у меня сразу улучшилось – в мясе оказалась большая кость, и мне уже не надо было думать о приманке для собаки. Правда, предстояло ещё незаметно завернуть эту кость в носовой платок и сунуть в карман. И мне удалось это сделать, когда пани Людвикова вышла во двор снимать сухое белье.
– Один приходит обедать поздно, а другой только сунет ложку в тарелку – и снова из дому. Да ещё стучит ложкой по столу!
Я догадался, что речь идёт о пане Людвике. А пани Людвикова в это время сердито вытирала тряпкой плиту, на которую пролила суп.
– Послушай, Тоник, ты не знаешь, почему пан Людвик с самого утра такой злой?
Я отлично знал, но не сказал об этом ни слова.
На плите снова что-то зашипело, и пани Людвикова, обвернув руку тряпкой, опять загромыхала кастрюлями.
– Целое утро он искал тебя с дождевыми червями по всем Петипасам. А недавно схватил удочки и отправился на речку… Сколько тебе супу?
Я попросил налить побольше, чтобы хоть как-то утешить пани Людвикову.
– Пойдешь за ним на речку?
Я покачал головой.
– Ну как, суп не очень соленый?
Я снова мотнул головой. Пани Людвикова поставила кастрюлю с супом обратно на плиту, села у окна на скамейку и стала смотреть во двор. Как раз когда я доедал последнюю ложку супу, пани Людвикова спросила:
– Скажи, Тоник, тебе не нравится у нас в Петипасах?
Мне не хотелось врать, и, чтобы ни о чем не говорить, я усердно занялся кружочком моркови. Но пани Людвикова больше ни о чем меня не спрашивала. Моя мама тоже делала так, если видела, что мне не до разговоров.
После супа появилось мясо. Настроение у меня сразу улучшилось – в мясе оказалась большая кость, и мне уже не надо было думать о приманке для собаки. Правда, предстояло ещё незаметно завернуть эту кость в носовой платок и сунуть в карман. И мне удалось это сделать, когда пани Людвикова вышла во двор снимать сухое белье.