Страница:
– Эх, милая! Никак, у тебя засыхает верхушка? Надо об этом сказать нашему мудрецу. – Так он называл петипасского учителя.
Не забывал он и про дома:
– И о чем только этот Клишек думает? Трех черепиц ещё с осени не хватает.
Потом мы поднялись на какой-то холм и оттуда смотрели вниз на Петипасы.
– Ну, что ты теперь скажешь, Тоник? – спросил меня пан Людвик.
– Скажу, что Петипасы самое красивое место в мире.
Я и не заметил, как мы подошли к дому Роучека. Перевозчик сидел на лавке и хлебной коркой подбирал со сковородки яичницу. Каждый кусок он запивал чем-то из жбана. Увидев гостей, Роучек немного подвинулся и указал нам место возле себя:
– Садись, садись, Людвик. Наконец-то ты к нам пожаловал! Пришел поговорить?
Пан Людвик смахнул носовым платком пыль с лавки, расстегнул праздничный пиджак – всё-таки солнце припекало довольно сильно – и сел.
– Я, собственно, за паклей. Мне надо для лодки.
Перевозчик ухватил меня за майку и притянул к себе:
– Ну, а ты что скажешь, рыболов? Чем кончилось твое знакомство с нашей Бероункой?
Он хлебнул из жбана и рассмеялся, будто вспомнил что-то веселое.
– Наш Руда тоже отменный рыболов! Вчера вечером является в чешуе по самые уши, рыбой от него несет за версту. Я говорю ему: «Ты что, руками ловил?»
Внезапно пан Роучек перестал смеяться и задумчиво погладил колено.
– Не могу понять этого мальчишку! Представь себе, Людвик, что после моих слов Рудольф вдруг разревелся!
– А ты что? – спросил пан Людвик.
– Что я? – развел руками перевозчик. – Посмотрел, посмотрел, да и погнал его в постель.
Пан Роучек снова принялся за еду. Выел из хлеба серединку и коркой подцепил яичницу со сковородки. Переворачивая кусок во рту, он бубнил:
– Прямо в горло не лезет! А ведь все этот противный мальчишка! Жена ему целое утро готовила – вчера-то он не ужинал, – а он даже не прикоснулся. Вот я и доедаю.
Он отодвинул сковородку и поднялся с лавки.
– Так, значит, тебе нужна пакля, да?
Он посмотрел на берег, не ждет ли его кто-нибудь у перевоза, и направился к сараю около дома. Пан Людвик подождал, пока перевозчик отойдет подальше, и кивнул мне, указывая на дверь дома:
– Ну-ка, Тоник, сбегай к Руде!
А перевозчик уже кричал из сарая:
– Эй, Людвик, тебе какой кусок – побольше или поменьше? Иди сюда.
Я стоял на пороге дома, не решаясь зайти внутрь – вдруг я застану Руду плачущим. Что мне делать тогда? А главное, что тогда делать Руде? Он всю жизнь боялся бы, что я выдам его ребятам из нашего класса. Но почему он плакал? Я вообразил себя на месте Руды и стал его передразнивать, фыркнул носом:
– «Ладно! Пусть никто со мной не дружит! Мне и одному неплохо, ясно?»
Затем я прищурился:
– «И пусть меня все оставят в покое! Все! И петипасские мальчишки, и та девчонка с косичками и Тонда Гоудек тоже!» – Покачался на носках. – «Я ведь не кто-нибудь, я Руда Драбек!» – И тут я понял, как скверно себя чувствуешь, когда все от тебя отвернулись… Теперь ясно, отчего разревелся Руда Драбек. Но что теперь делать мне? Так и не разговаривать с ним до самой смерти?
Не успел я ответить на этот вопрос, как в дверях сарая показался пан Людвик. Я вбежал в дом.
Руда жил в дальней комнате, Туда надо было идти через кухню. В кухне никого не было. Из горшка на плите шел пар. Двери в комнату Руды были открыты. Посредине комнаты стоял стол, за ним неподвижно сидел Руда и смотрел через окно в сад. Стул был повернут спинкой к дверям. Я постучал пальцем по сковородке, что висела около плиты, но он даже не шелохнулся. Я не решался подойти к нему. В этот момент Руда произнес:
– Лещ – двадцать пять. А потом:
– Линь – двадцать пять.
Он глубоко вздохнул, пригладил волосы и снова забормотал:
– Карп – тридцать пять. Карп – тридцать пять!
Потом откинулся на стуле и посмотрел в потолок, будто что-то припоминая.
– Форель озерная… форель озерная – сорок пять сантиметров…
Невольно у меня вырвалось:
– Это уж совсем ни к чему! Озерную форель в Бероунке не поймаешь!
Руда так и подскочил. Потом быстро спрятал в ящик какую-то бумагу и задвинул его.
– Чего тебе?
– Ничего.
– Тогда отправляйся отсюда!
Он встал из-за стола, подошел к окну и начал насвистывать.
Я стоял в дверях и страшно злился на себя. Зачем только я пошел к нему? Ещё подумает, что я за ним бегаю!
Руда перестал свистеть, сел на окно и заболтал ногами. Потом прислонился затылком к стене, подставил лицо солнцу и закрыл глаза.
В комнате было прохладно, но я прямо вспотел от злости. Руда не обращал на меня никакого внимания. Глаза у него были закрыты, он загорал. Я уже хотел пойти спросить пана Роучека – может, ему показалось вчера вечером, что Руда плакал, но в этот миг Руда открыл глаза и препротивнейшим голосом спросил:
– Ты ещё здесь? Чего тебе, собственно, от меня нужно?
Ох, как мне хотелось выскочить из этого дома и хлопнуть дверью! Но вдруг я придумал:
– Ничего мне от тебя не нужно. Это ты хотел мне что-то сказать.
– Я? – удивился Руда.
– Да, ты! Помнишь, вчера у реки ты собирался о чем-то мне рассказать.
Руда быстро заморгал глазами и забормотал:
– Не может быть! Это тебе показалось.
– Ничего мне не показалось! Будешь говорить или нет?
– Не буду! Я бы сказал тебе одну вещь, если б ты… в общем, не скажу!
– Ладно, тогда скажу я. Вчера вечером ты ревел, потому что с тобой никто не водится.
В эту минуту в саду послышалось тявканье, и в окне показался нос Пецки. Он посмотрел на Руду и тихонько заворчал. Около Пецки стояла Анча.
Меня так и кольнуло: вдруг Анча подумает, что я бегаю за Рудой?
– Мы с паном Людвиком пришли за паклей, – быстро сказал я.
Анча тоже не хотела показать, что она пришла за Рудой. Взяв Пецку на руки, она потрепала его за ухо.
– А у меня удрал Пецка. Бегает сюда ворчать на Роучекову кошку.
Она опустила Пецку на траву, перегнулась через окно и внимательно посмотрела на нас:
– Опять что-нибудь натворили? Почему у вас такой вид?
– Да это просто так, – заморгал Руда.
Анча строго поглядела на него:
– Жалко, что мне нельзя с тобой разговаривать! Ведь ты опять врешь!
Руда махнул рукой и поплелся на кухню. Но, прежде чем закрыть за собой двери, он тихо попросил меня:
– Тонда, если ты мне хоть немного друг, то помолчи.
Я подошел к окну и сказал Анче:
– Понимаешь, тут все дело в одной тайне. Только ты не должна её знать.
Она отступила на шаг от окна.
– Ах, так? Значит, ты не доверяешь мне, своему другу? – обернулась к Пецке и позвала его: – Идем!
И тут я не выдержал:
– Подожди, я должен сначала подумать.
Слезы выступили у Анчи на глазах.
– Теперь уж нечего думать! Ты просто опять струсил!
Тогда я понял, что придется ей все рассказать. Я вскочил на окно и мгновенно очутился в саду рядом с Анчей. Она тут же вытерла слезы и откинула косу за ухо, чтобы я мог шепнуть ей тайну.
И вдруг я увидел Лойзу Салиха. Он стоял за оградой и смотрел прямо на нас. Я прикрикнул на него:
– Тебе что здесь нужно?
– Анча плакала! – пискнул Лойза. – Я все скажу ребятам!
И тут я испугался, что ребята начнут потом выспрашивать у Анчи, о чем это мы разговаривали. Если она расскажет мальчишкам, что Руда ревел, они до конца каникул не дадут ему проходу.
А Лойза продолжал вопить за оградой:
– И как вы шептались, тоже расскажу!
– Не обращай на него внимания, – сказала мне Анча и потише добавила: – Ну, рассказывай, Тонда!
Я умоляюще взглянул на неё:
– Анча, я не могу! Не имею права!
Анча даже не стала со мной спорить. Она свистнула Пецке и бросилась к калитке. Там её поджидал Лойза Салих. Анча оттолкнула его в сторону, перепрыгнула через канаву и бросилась прочь по дороге.
Я долго смотрел ей вслед. Когда я повернул голову, около меня стоял пан Людвик:
– Ну что, Тоник, пойдем домой?
– Я не пойду!
Пан Людвик пощупал паклю, которую взял у Роучека, сдавил её между пальцами.
– Немного влажная! Такая не годится для шпаклевки. Придешь домой, разбросаешь её по двору на солнышке.
Он сунул паклю мне в руки, почистил свой праздничный костюм и ушел. Закрывая за собой калитку, он оглянулся на меня. Я смотрел, как он шагает по дороге – вразвалку, словно настоящий моряк.
16
17
18
Не забывал он и про дома:
– И о чем только этот Клишек думает? Трех черепиц ещё с осени не хватает.
Потом мы поднялись на какой-то холм и оттуда смотрели вниз на Петипасы.
– Ну, что ты теперь скажешь, Тоник? – спросил меня пан Людвик.
– Скажу, что Петипасы самое красивое место в мире.
Я и не заметил, как мы подошли к дому Роучека. Перевозчик сидел на лавке и хлебной коркой подбирал со сковородки яичницу. Каждый кусок он запивал чем-то из жбана. Увидев гостей, Роучек немного подвинулся и указал нам место возле себя:
– Садись, садись, Людвик. Наконец-то ты к нам пожаловал! Пришел поговорить?
Пан Людвик смахнул носовым платком пыль с лавки, расстегнул праздничный пиджак – всё-таки солнце припекало довольно сильно – и сел.
– Я, собственно, за паклей. Мне надо для лодки.
Перевозчик ухватил меня за майку и притянул к себе:
– Ну, а ты что скажешь, рыболов? Чем кончилось твое знакомство с нашей Бероункой?
Он хлебнул из жбана и рассмеялся, будто вспомнил что-то веселое.
– Наш Руда тоже отменный рыболов! Вчера вечером является в чешуе по самые уши, рыбой от него несет за версту. Я говорю ему: «Ты что, руками ловил?»
Внезапно пан Роучек перестал смеяться и задумчиво погладил колено.
– Не могу понять этого мальчишку! Представь себе, Людвик, что после моих слов Рудольф вдруг разревелся!
– А ты что? – спросил пан Людвик.
– Что я? – развел руками перевозчик. – Посмотрел, посмотрел, да и погнал его в постель.
Пан Роучек снова принялся за еду. Выел из хлеба серединку и коркой подцепил яичницу со сковородки. Переворачивая кусок во рту, он бубнил:
– Прямо в горло не лезет! А ведь все этот противный мальчишка! Жена ему целое утро готовила – вчера-то он не ужинал, – а он даже не прикоснулся. Вот я и доедаю.
Он отодвинул сковородку и поднялся с лавки.
– Так, значит, тебе нужна пакля, да?
Он посмотрел на берег, не ждет ли его кто-нибудь у перевоза, и направился к сараю около дома. Пан Людвик подождал, пока перевозчик отойдет подальше, и кивнул мне, указывая на дверь дома:
– Ну-ка, Тоник, сбегай к Руде!
А перевозчик уже кричал из сарая:
– Эй, Людвик, тебе какой кусок – побольше или поменьше? Иди сюда.
Я стоял на пороге дома, не решаясь зайти внутрь – вдруг я застану Руду плачущим. Что мне делать тогда? А главное, что тогда делать Руде? Он всю жизнь боялся бы, что я выдам его ребятам из нашего класса. Но почему он плакал? Я вообразил себя на месте Руды и стал его передразнивать, фыркнул носом:
– «Ладно! Пусть никто со мной не дружит! Мне и одному неплохо, ясно?»
Затем я прищурился:
– «И пусть меня все оставят в покое! Все! И петипасские мальчишки, и та девчонка с косичками и Тонда Гоудек тоже!» – Покачался на носках. – «Я ведь не кто-нибудь, я Руда Драбек!» – И тут я понял, как скверно себя чувствуешь, когда все от тебя отвернулись… Теперь ясно, отчего разревелся Руда Драбек. Но что теперь делать мне? Так и не разговаривать с ним до самой смерти?
Не успел я ответить на этот вопрос, как в дверях сарая показался пан Людвик. Я вбежал в дом.
Руда жил в дальней комнате, Туда надо было идти через кухню. В кухне никого не было. Из горшка на плите шел пар. Двери в комнату Руды были открыты. Посредине комнаты стоял стол, за ним неподвижно сидел Руда и смотрел через окно в сад. Стул был повернут спинкой к дверям. Я постучал пальцем по сковородке, что висела около плиты, но он даже не шелохнулся. Я не решался подойти к нему. В этот момент Руда произнес:
– Лещ – двадцать пять. А потом:
– Линь – двадцать пять.
Он глубоко вздохнул, пригладил волосы и снова забормотал:
– Карп – тридцать пять. Карп – тридцать пять!
Потом откинулся на стуле и посмотрел в потолок, будто что-то припоминая.
– Форель озерная… форель озерная – сорок пять сантиметров…
Невольно у меня вырвалось:
– Это уж совсем ни к чему! Озерную форель в Бероунке не поймаешь!
Руда так и подскочил. Потом быстро спрятал в ящик какую-то бумагу и задвинул его.
– Чего тебе?
– Ничего.
– Тогда отправляйся отсюда!
Он встал из-за стола, подошел к окну и начал насвистывать.
Я стоял в дверях и страшно злился на себя. Зачем только я пошел к нему? Ещё подумает, что я за ним бегаю!
Руда перестал свистеть, сел на окно и заболтал ногами. Потом прислонился затылком к стене, подставил лицо солнцу и закрыл глаза.
В комнате было прохладно, но я прямо вспотел от злости. Руда не обращал на меня никакого внимания. Глаза у него были закрыты, он загорал. Я уже хотел пойти спросить пана Роучека – может, ему показалось вчера вечером, что Руда плакал, но в этот миг Руда открыл глаза и препротивнейшим голосом спросил:
– Ты ещё здесь? Чего тебе, собственно, от меня нужно?
Ох, как мне хотелось выскочить из этого дома и хлопнуть дверью! Но вдруг я придумал:
– Ничего мне от тебя не нужно. Это ты хотел мне что-то сказать.
– Я? – удивился Руда.
– Да, ты! Помнишь, вчера у реки ты собирался о чем-то мне рассказать.
Руда быстро заморгал глазами и забормотал:
– Не может быть! Это тебе показалось.
– Ничего мне не показалось! Будешь говорить или нет?
– Не буду! Я бы сказал тебе одну вещь, если б ты… в общем, не скажу!
– Ладно, тогда скажу я. Вчера вечером ты ревел, потому что с тобой никто не водится.
В эту минуту в саду послышалось тявканье, и в окне показался нос Пецки. Он посмотрел на Руду и тихонько заворчал. Около Пецки стояла Анча.
Меня так и кольнуло: вдруг Анча подумает, что я бегаю за Рудой?
– Мы с паном Людвиком пришли за паклей, – быстро сказал я.
Анча тоже не хотела показать, что она пришла за Рудой. Взяв Пецку на руки, она потрепала его за ухо.
– А у меня удрал Пецка. Бегает сюда ворчать на Роучекову кошку.
Она опустила Пецку на траву, перегнулась через окно и внимательно посмотрела на нас:
– Опять что-нибудь натворили? Почему у вас такой вид?
– Да это просто так, – заморгал Руда.
Анча строго поглядела на него:
– Жалко, что мне нельзя с тобой разговаривать! Ведь ты опять врешь!
Руда махнул рукой и поплелся на кухню. Но, прежде чем закрыть за собой двери, он тихо попросил меня:
– Тонда, если ты мне хоть немного друг, то помолчи.
Я подошел к окну и сказал Анче:
– Понимаешь, тут все дело в одной тайне. Только ты не должна её знать.
Она отступила на шаг от окна.
– Ах, так? Значит, ты не доверяешь мне, своему другу? – обернулась к Пецке и позвала его: – Идем!
И тут я не выдержал:
– Подожди, я должен сначала подумать.
Слезы выступили у Анчи на глазах.
– Теперь уж нечего думать! Ты просто опять струсил!
Тогда я понял, что придется ей все рассказать. Я вскочил на окно и мгновенно очутился в саду рядом с Анчей. Она тут же вытерла слезы и откинула косу за ухо, чтобы я мог шепнуть ей тайну.
И вдруг я увидел Лойзу Салиха. Он стоял за оградой и смотрел прямо на нас. Я прикрикнул на него:
– Тебе что здесь нужно?
– Анча плакала! – пискнул Лойза. – Я все скажу ребятам!
И тут я испугался, что ребята начнут потом выспрашивать у Анчи, о чем это мы разговаривали. Если она расскажет мальчишкам, что Руда ревел, они до конца каникул не дадут ему проходу.
А Лойза продолжал вопить за оградой:
– И как вы шептались, тоже расскажу!
– Не обращай на него внимания, – сказала мне Анча и потише добавила: – Ну, рассказывай, Тонда!
Я умоляюще взглянул на неё:
– Анча, я не могу! Не имею права!
Анча даже не стала со мной спорить. Она свистнула Пецке и бросилась к калитке. Там её поджидал Лойза Салих. Анча оттолкнула его в сторону, перепрыгнула через канаву и бросилась прочь по дороге.
Я долго смотрел ей вслед. Когда я повернул голову, около меня стоял пан Людвик:
– Ну что, Тоник, пойдем домой?
– Я не пойду!
Пан Людвик пощупал паклю, которую взял у Роучека, сдавил её между пальцами.
– Немного влажная! Такая не годится для шпаклевки. Придешь домой, разбросаешь её по двору на солнышке.
Он сунул паклю мне в руки, почистил свой праздничный костюм и ушел. Закрывая за собой калитку, он оглянулся на меня. Я смотрел, как он шагает по дороге – вразвалку, словно настоящий моряк.
16
Домой мне идти не хотелось, но оставаться у Роучека я тоже не мог. Поэтому я решил пойти куда-нибудь в укромное местечко, где можно все спокойно обдумать.
Я знал одно такое местечко – как раз у самой мельницы. Там росли кусты черной бузины. Под самым большим кустом был небольшой зеленый тайник, вроде пещерки, скрытый густыми ветвями. В нем всегда царили полумрак и тишина.
Я выгнал из-под куста кур – они ходили сюда прятаться от солнца, – а сам уселся в ямку, которую они вырыли в глине. Спину приятно холодила стена мельницы. Я вдыхал резкий запах бузины и размышлял о своих новых невзгодах. Анча мне больше не друг. А все из-за этого Руды с его тайной!
Я решил не вылезать из пещеры до тех пор, пока не придумаю, как помириться с Анчей.
Долго сидел я под кустами. Мельница неторопливо шумела за спиной, а кругом была такая тишина, какая бывает только в полдень. Я закрыл глаза и начал придумывать сказку: «Ходит Анча по всей деревне, ищет Тонду. Сейчас она осматривает каждый уголок возле дома Роучека. Зовет потихоньку, чтобы услышал только я: „Тонда, где ты? Я снова твой друг!“»
Я сосчитал до ста.
«А теперь Анча бежит по дороге, которая ведет на мельницу. Заглядывает под каждый куст. Прежде чем я досчитаю до пятидесяти, она уже будет здесь. Станет перед тайником на коленки, раздвинет ветки и улыбнется мне».
Я сосчитал до пятидесяти и открыл глаза. В пещеру действительно кто-то полз на четвереньках. От радости я затаил дыхание. Но тут же плюнул с досады. Это был Лойза Салих.
Одной рукой он придерживал ветки бузины над головой, другой отгонял курицу, которая пыталась залезть под куст. Меня он не видел.
– Ты здесь? – раздался его писклявый голос.
Я сидел тихо, как мышь.
– Все равно я знаю, что ты здесь, – снова подал голос Лойза.
– А тебе какое дело?
– Вылезай отсюда!
– Когда захочу, тогда и вылезу!
Лойза сел на корточки и отряхнул пыль с колен.
– Советую тебе вылезти!
Меня страшно разозлило, что какой-то петипасский малыш вздумал меня поучать. Я сорвал ветку бузины и спокойно стал обрывать с неё листья. Пусть Лойза видит, что я на него ноль внимания.
– Я тебя не слушаю, Лойза.
Лойза пожал плечами:
– Мне, конечно, все равно, но в этой куриной яме живут шмели.
Шмелей мы проходили по биологии. Они нападают не только на кур, го и на людей.
Я выскочил из укрытия. Лойза отряхнул мне сзади пыль с трусов, но, когда я поблагодарил его, он сказал:
– Зря стараешься, все равно я твой враг!
Тогда я спросил, зачем же он предупредил меня о шмелях.
– Потому что я хотел кое о чем с тобой поговорить, а шмели могли напасть и на меня.
Он уселся на плоский камень у края дороги, а я остался стоять. Мне вовсе не хотелось разговаривать с Лойзой. Да и вообще ни с кем не хотелось разговаривать. Я все время думал об Анче.
Лойза потерял терпение и крикнул:
– Ты что, не понял меня? Отныне ты мой враг!
– Ты уже три раза это повторил. Ну, а дальше?
Лойза нахмурился:
– А знаешь, почему ты мой враг? Потому что Анча плакала!
– А тебе-то что? Смотри, как бы ты сейчас не разревелся!
Лойза даже не посмотрел на кулак, который я ему показывал. Щеки у него горели, а голос от волнения сделался совсем тонким.
– Анча наша, ясно?
– Как это – ваша? Анча – Лациновиц, а ты – Лойза Салих!
Но Лойза не слушал меня.
– Пусть только кто-нибудь попробует тронуть нашу Анчу! А из-за тебя она плакала. Я сам видел!
Ну что мне делать с этим Лойзой? Говорить с малышом о серьезных вещах – хуже некуда. Чтобы как-то осадить его, я спросил:
– А ты знаешь, как вычислить площадь треугольника?
Он вытаращил на меня глаза.
– Ну, вот и не суйся в дела, которые не понимаешь!
– Ладно, – сказал Лойза, – но почему же она плакала?
Я понял, что с ним не договориться, повернулся к нему спиной и пустился прочь. У самого конца мельничной стены я оглянулся. Странное дело! Сзади никого не было. Тогда я спрятался за углом мельницы и стал подкарауливать Лойзу. Но он как сквозь землю провалился.
Я побрел домой, но у трех каштанов меня ждал сюрприз. Из-за деревьев выскочил Лойза и стал у меня на пути:
– А вот и я!
Я так и ахнул. Как это мог он попасть от мельницы к липам, а я и не заметил? Он насмешливо поклонился мне и снова исчез за деревьями.
Вплоть до нашей улицы я шел, оглядываясь по сторонам, – высматривал Лойзу. Я обегал каждое дерево и кричал:
– Вижу, вижу!
Но Лойзы нигде не было видно. Я подошел к железной калитке, что вела в наш сад. Хотел взяться за ручку, но в тот момент калитка сама открылась. Из-за кирпичного столбика выскочил Лойза:
– А вот и я!
Я разозлился не на шутку.
– Ты что, вздумал со мной играть?
Но вид у Лойзы был серьезный.
– Никакая это не игра, – сказал он. – Это чтобы ты знал, что я твой враг.
Он погрозил мне пальцем, будто я не был на голову выше его.
– Запомни: я буду следить за тобой, и ты никуда от меня не скроешься. Я буду мстить тебе Я узнаю все твои тайны. И всем расскажу о них.
Я сказал, что он пискля и трус. Он грозно потребовал:
– А ну, повтори ещё раз!
Я повторил и добавил, что он шпион. Лойза не совсем хорошо понял это слово. Я объяснил ему. Он вскочил с травы и крикнул:
– А ты предатель!
Теперь уже не понял я, при чем тут предатель. Тогда он мне объяснил:
– Ты настоящий предатель! Из-за тебя плакала Анча.
В эту минуту двери нашего дома распахнулись, и в них показался пан Людвик. В одной руке у него была ложка, в другой – кусок хлеба.
– Эй вы, что тут происходит?
– Ничего! – пискнул Лойза, запустил руку под майку и пошел к пану Людвику: – Я просто принес вам паклю, которую забыл Тонда.
Он подал пану Людвику паклю и побежал к калитке. Когда он пробегал мимо меня, то крикнул:
– Предатель!
Я знал одно такое местечко – как раз у самой мельницы. Там росли кусты черной бузины. Под самым большим кустом был небольшой зеленый тайник, вроде пещерки, скрытый густыми ветвями. В нем всегда царили полумрак и тишина.
Я выгнал из-под куста кур – они ходили сюда прятаться от солнца, – а сам уселся в ямку, которую они вырыли в глине. Спину приятно холодила стена мельницы. Я вдыхал резкий запах бузины и размышлял о своих новых невзгодах. Анча мне больше не друг. А все из-за этого Руды с его тайной!
Я решил не вылезать из пещеры до тех пор, пока не придумаю, как помириться с Анчей.
Долго сидел я под кустами. Мельница неторопливо шумела за спиной, а кругом была такая тишина, какая бывает только в полдень. Я закрыл глаза и начал придумывать сказку: «Ходит Анча по всей деревне, ищет Тонду. Сейчас она осматривает каждый уголок возле дома Роучека. Зовет потихоньку, чтобы услышал только я: „Тонда, где ты? Я снова твой друг!“»
Я сосчитал до ста.
«А теперь Анча бежит по дороге, которая ведет на мельницу. Заглядывает под каждый куст. Прежде чем я досчитаю до пятидесяти, она уже будет здесь. Станет перед тайником на коленки, раздвинет ветки и улыбнется мне».
Я сосчитал до пятидесяти и открыл глаза. В пещеру действительно кто-то полз на четвереньках. От радости я затаил дыхание. Но тут же плюнул с досады. Это был Лойза Салих.
Одной рукой он придерживал ветки бузины над головой, другой отгонял курицу, которая пыталась залезть под куст. Меня он не видел.
– Ты здесь? – раздался его писклявый голос.
Я сидел тихо, как мышь.
– Все равно я знаю, что ты здесь, – снова подал голос Лойза.
– А тебе какое дело?
– Вылезай отсюда!
– Когда захочу, тогда и вылезу!
Лойза сел на корточки и отряхнул пыль с колен.
– Советую тебе вылезти!
Меня страшно разозлило, что какой-то петипасский малыш вздумал меня поучать. Я сорвал ветку бузины и спокойно стал обрывать с неё листья. Пусть Лойза видит, что я на него ноль внимания.
– Я тебя не слушаю, Лойза.
Лойза пожал плечами:
– Мне, конечно, все равно, но в этой куриной яме живут шмели.
Шмелей мы проходили по биологии. Они нападают не только на кур, го и на людей.
Я выскочил из укрытия. Лойза отряхнул мне сзади пыль с трусов, но, когда я поблагодарил его, он сказал:
– Зря стараешься, все равно я твой враг!
Тогда я спросил, зачем же он предупредил меня о шмелях.
– Потому что я хотел кое о чем с тобой поговорить, а шмели могли напасть и на меня.
Он уселся на плоский камень у края дороги, а я остался стоять. Мне вовсе не хотелось разговаривать с Лойзой. Да и вообще ни с кем не хотелось разговаривать. Я все время думал об Анче.
Лойза потерял терпение и крикнул:
– Ты что, не понял меня? Отныне ты мой враг!
– Ты уже три раза это повторил. Ну, а дальше?
Лойза нахмурился:
– А знаешь, почему ты мой враг? Потому что Анча плакала!
– А тебе-то что? Смотри, как бы ты сейчас не разревелся!
Лойза даже не посмотрел на кулак, который я ему показывал. Щеки у него горели, а голос от волнения сделался совсем тонким.
– Анча наша, ясно?
– Как это – ваша? Анча – Лациновиц, а ты – Лойза Салих!
Но Лойза не слушал меня.
– Пусть только кто-нибудь попробует тронуть нашу Анчу! А из-за тебя она плакала. Я сам видел!
Ну что мне делать с этим Лойзой? Говорить с малышом о серьезных вещах – хуже некуда. Чтобы как-то осадить его, я спросил:
– А ты знаешь, как вычислить площадь треугольника?
Он вытаращил на меня глаза.
– Ну, вот и не суйся в дела, которые не понимаешь!
– Ладно, – сказал Лойза, – но почему же она плакала?
Я понял, что с ним не договориться, повернулся к нему спиной и пустился прочь. У самого конца мельничной стены я оглянулся. Странное дело! Сзади никого не было. Тогда я спрятался за углом мельницы и стал подкарауливать Лойзу. Но он как сквозь землю провалился.
Я побрел домой, но у трех каштанов меня ждал сюрприз. Из-за деревьев выскочил Лойза и стал у меня на пути:
– А вот и я!
Я так и ахнул. Как это мог он попасть от мельницы к липам, а я и не заметил? Он насмешливо поклонился мне и снова исчез за деревьями.
Вплоть до нашей улицы я шел, оглядываясь по сторонам, – высматривал Лойзу. Я обегал каждое дерево и кричал:
– Вижу, вижу!
Но Лойзы нигде не было видно. Я подошел к железной калитке, что вела в наш сад. Хотел взяться за ручку, но в тот момент калитка сама открылась. Из-за кирпичного столбика выскочил Лойза:
– А вот и я!
Я разозлился не на шутку.
– Ты что, вздумал со мной играть?
Но вид у Лойзы был серьезный.
– Никакая это не игра, – сказал он. – Это чтобы ты знал, что я твой враг.
Он погрозил мне пальцем, будто я не был на голову выше его.
– Запомни: я буду следить за тобой, и ты никуда от меня не скроешься. Я буду мстить тебе Я узнаю все твои тайны. И всем расскажу о них.
Я сказал, что он пискля и трус. Он грозно потребовал:
– А ну, повтори ещё раз!
Я повторил и добавил, что он шпион. Лойза не совсем хорошо понял это слово. Я объяснил ему. Он вскочил с травы и крикнул:
– А ты предатель!
Теперь уже не понял я, при чем тут предатель. Тогда он мне объяснил:
– Ты настоящий предатель! Из-за тебя плакала Анча.
В эту минуту двери нашего дома распахнулись, и в них показался пан Людвик. В одной руке у него была ложка, в другой – кусок хлеба.
– Эй вы, что тут происходит?
– Ничего! – пискнул Лойза, запустил руку под майку и пошел к пану Людвику: – Я просто принес вам паклю, которую забыл Тонда.
Он подал пану Людвику паклю и побежал к калитке. Когда он пробегал мимо меня, то крикнул:
– Предатель!
17
Во время обеда случилось ещё одно несчастье. Я как раз доедал суп, когда кто-то проехался палкой по нашему забору и прокричал:
– Предатель! Предатель!..
По голосу я узнал Индру Клоца.
Итак, оставалось только сделать вывод, что Лойза Салих уже обошел всех петипасских ребят и, вероятно, уговорил их, чтобы они бросили дружить со мной: ведь из-за меня плакала Анча.
Я отодвинул тарелку:
– Мне что-то совсем не хочется есть.
– Ты не заболел, Тоник? – спросила пани Людвикова, сняла с буфета жестяную банку и высыпала себе на ладонь какие-то корешки. – И вообще, ты мне нынче не нравишься. Сварю-ка я тебе одной травки. Очень помогает от желудка!
Она взяла ведро и пошла к колонке за водой. Пан Людвик отложил газету:
– Тоник, у тебя действительно болит живот?
Я опустил глаза.
– Выглядишь ты недурно. Вот только глаза какие-то не такие. Почему?
Я мотал головой:
– А… просто так.
Под окном заскрипел песок: пани Людвикова возвращалась с водой. Пан Людвик высунулся из окна, принял у неё ведро.
– Послушай, мать, в прихожей на сундуке лежит пакля. Растрепи её и раскидай во дворе на солнце. Да смотри, чтобы ветер не унес. Тоник придет сменить тебя.
Пани Людвикова отошла от окна, а пан Людвик напился прямо из ведра и протянул его мне:
– Ф-фу!.. Это очень прочищает мозги. Ну, так что там у вас с Анчей, Тоник?
Я чуть не выронил ведро, которое нёс в угол, к дверям.
– Вы подслушали наш разговор в саду у Роучека?!
Пан Людвик вытер бороду.
– Кое-что я действительно слышал. Случайно, разумеется. А вообще, Тоник, не ссорься с Анчей, она хорошая девочка.
– Я и сам не хочу, – вздохнул я. – Но что делать? Не получается.
Я уселся рядом с паном Людвиком на кушетку и рассказал ему все с самого начала. Он выслушал меня, а потом стукнул кулаками по столу:
– Запутанная история, черт побери!
Мне сразу стало веселее. Все-таки приятней переживать вместе с кем-нибудь, а не в одиночку. А ещё я немножко гордился, что у меня все так запутано. Даже пан Людвик не знал, что посоветовать. Он подпер подбородок руками и задумался:
– Как быть? Как теперь быть?..
Время от времени мы отпивали воды из ведра – очень прочищает мозги. Но почему-то нам это не помогало.
– Ничего не скажешь, трудная задача, – вздохнул пан Людвик. – Но выход мы должны найти.
Он выдвинул ящик стола, достал лист бумаги, карандаш. И вот что записал:
«1. Как сделать, чтобы Анча снова подружилась с Тондой?
2. Как сделать, чтобы ребята стали водиться с Тондой?
3. Как сделать, чтобы Анча и ребята снова подружились с Рудой?»
Пан Людвик положил карандаш на стол:
– Ну, теперь все записано на бумаге. Однако помогло ли это нам?..
И снова долгие размышления.
– Пан Людвик! А может, мы хотим слишком много за один раз?
Пан Людвик постучал пальцами по столу.
– Пожалуй, ты прав, Тоник. Тогда давай подумаем, кто из вас переживает больше всех.
– Больше всех Анча. А после неё, наверное, я. Пан Людвик обвел карандашом первую строчку.
– Хорошо, Тоник, рассмотрим все по порядку. Мы склонились с паном Людвиком над бумагой.
По очереди прочитали первую строчку. Потом ещё раз. Потом ещё и ещё. Я – тонким голосом, а пан Людвик – басом. Это было похоже на песенку про белого бычка:
– «Как сделать, чтобы Анча снова подружилась с Тондой?..»
Иногда нам приходили в голову разные идеи, но все какие-то неподходящие. Например, Людвик:
– А что, если рассказать Анче, как этот Драбек плакал? А?
– Этого я сделать не могу – это предательство.
И снова мы читали вслух одно и то же, и снова идеи, но неудачные.
И вдруг пану Людвику пришла в голову отличнейшая идея:
– А что, если эту тайну расскажет Анче сам Руда?
Я очень обрадовался, но ненадолго. Да и сам пан Людвик безнадежно махнул рукой:
– Куда там! Судя по тому, что я знаю об этом твоем Руде, он никогда сам не сознается.
Нам стало жарко. Теперь даже плохие идеи не лезли в голову.
Пан Людвик сложил бумагу и сунул её в записную книжку, а книжку спрятал в задний карман брюк.
Со двора пани Людвикова торопила меня: скоро ли я приду, чтобы присмотреть за паклей?
Мы договорились с паном Людвиком возобновить наше совещание, и я побежал во двор.
Я сторожил паклю. Она лежала на куске газеты, солнце сушило её, и ветер её трепал. Я присел за крольчатником, там было тенисто и прохладно. Пахло клевером – пани Людвикова только что покормила им кроликов. По каменной ограде прогуливался большой кот. Он жмурился от солнца. И тут мне страшно захотелось спать.
Около моей головы кружился и жужжал шмель. Из крольчатника несло теплом, кролики стучали по полу лапами, будто в барабан били. Потом в эти звуки вплелась тихая музыка, и вот я уже иду с Анчей под окном Птачковых – у них всегда играет радио. Вот мы взялись за руки, начали танцевать. А по радио кто-то объявил: «Тонда танцует со своей подругой Анчей».
И тут все вдруг прекратилось, передо мной стоял Руда.
– Я его разыскиваю по всей деревне, а он спит как ни в чем не бывало!
Мне не хотелось расставаться с моим сном, но Руда продолжал меня трясти:
– Ты слышишь, что я говорю?
Я закивал головой и наконец проснулся.
Руда был красный от солнца и тяжело дышал.
– Я с ума схожу от переживаний, а он тут преспокойно спит! Ты кому-нибудь что-нибудь сказал?
Я следил за полетом шмеля, пока он не перелетел через забор.
– Ты что-нибудь рассказал Лойзе Салиху? Я своими глазами видел вас вместе.
– Ничего.
Я ещё не совсем проснулся. Это злило Руду.
– А ну-ка, не клюй носом, гляди на меня. И Анче ты ничего не сказал?
– Ну нет же!
– А старому Людвику? Вы с ним, кажется, большие друзья!
– Ему можно было и не рассказывать. Он сам неё узнал от Роучека.
– Все-все?
– Да, Роучек ему все выложил.
Руда беспомощно развел руками:
– Так я и знал! А теперь Людвик расскажет ребятам из Петипас.
– Как же! Больше ему делать нечего!
– Ты его ещё не знаешь. Он очень добрый! Как узнает, что кто-нибудь из ребят плакал, сразу идёт его утешать. И подговаривает ребят и девчонок, чтобы они с ним играли, чтоб они его не обижали. Так-то!
Я хотел успокоить Руду:
– Ну, к тебе-то он никого не станет посылать! Руда вырвал пучок травы, что росла у забора.
– А зачем он сегодня приходил к нам домой? И тут я вспомнил:
– Руда, а ведь это он послал меня сегодня к тебе!
– Начинается! – крикнул Руда. Он раскидал траву по всему двору и оглянулся, как затравленный. – Подумать только – меня придет жалеть какой-то Лойза Салих!
Руда схватился за голову и направился к бочке под водостоком. Набрал воду в ладони и вылил себе на голову.
– Нет, дружище, я просто с ума сойду. Ясно?
Вода текла ему за майку, но он не обращал на это никакого внимания. И вдруг сказал каким-то странным голосом:
– Нет, я не Руда Драбек. Я жалкий плакса, которого каждый может пожалеть.
Он ходил по двору и подбивал ногой зеленые яблоки, которые закатились сюда из сада.
И в этот момент мне пришла в голову идея. Лучшая идея в мире. Такая идея, что сердце запрыгало у меня в груди.
– Руда, а я что знаю!
Он даже и не посмотрел на меня.
– Что?
– Знаю, что надо сделать, чтобы ребята ничего не узнали!
Руда недоверчиво посмотрел на меня. Остановился:
– Ну-ка, ну-ка!
Медленно подошел, уселся рядом:
– Говори, только быстро!
– Расскажи все Анче!
Руда ударил кулаком по моему колену:
– Тонда, ты рехнулся! Что от этого изменится?
Я стукнул кулаком по его колену:
– Все изменится, Руда. Если ты расскажешь Анче про то, что ты плакал, мы попросим Людвика, чтобы он ничего не говорил ребятам.
Руда покачал головой:
– Анча девчонка. Ей только скажи – через пять минут все Петипасы узнают. А Людвик тоже тебя не очень-то послушает.
– Анча совсем не такая. И пан Людвик тоже хороший.
С минуту Руда над чей-то размышлял, а потом спросил:
– А почему, собственно, Анче?
Я должен был что-то ответить, но тут у меня сорвалось:
– Да потому, что ты дурак!
Руда с минуту помолчал.
– Э, нет! Не такой уж я дурак. Я-то знаю, ты хочешь помириться с Анчей, вот и все.
Я ткнул его кулаком в бок:
– А кто тебе сказал, что мы с ней поругались?
И тут Руда, вместо того чтобы ткнуть меня в ответ, вдруг крепко взял меня за руку.
– Она на тебя потому и разозлилась, что ты не выдал ей мою тайну. Да?
Я кивнул.
Руда наморщил нос.
– Тебе это очень-очень неприятно?
Было так тихо, что мы слышали, как самый маленький крольчонок чешет лапкой за ухом.
– Тогда я все расскажу Анче.
В эту минуту я понял, что Руда стал моим другом. Самым лучшим на свете. Единственным.
– Предатель! Предатель!..
По голосу я узнал Индру Клоца.
Итак, оставалось только сделать вывод, что Лойза Салих уже обошел всех петипасских ребят и, вероятно, уговорил их, чтобы они бросили дружить со мной: ведь из-за меня плакала Анча.
Я отодвинул тарелку:
– Мне что-то совсем не хочется есть.
– Ты не заболел, Тоник? – спросила пани Людвикова, сняла с буфета жестяную банку и высыпала себе на ладонь какие-то корешки. – И вообще, ты мне нынче не нравишься. Сварю-ка я тебе одной травки. Очень помогает от желудка!
Она взяла ведро и пошла к колонке за водой. Пан Людвик отложил газету:
– Тоник, у тебя действительно болит живот?
Я опустил глаза.
– Выглядишь ты недурно. Вот только глаза какие-то не такие. Почему?
Я мотал головой:
– А… просто так.
Под окном заскрипел песок: пани Людвикова возвращалась с водой. Пан Людвик высунулся из окна, принял у неё ведро.
– Послушай, мать, в прихожей на сундуке лежит пакля. Растрепи её и раскидай во дворе на солнце. Да смотри, чтобы ветер не унес. Тоник придет сменить тебя.
Пани Людвикова отошла от окна, а пан Людвик напился прямо из ведра и протянул его мне:
– Ф-фу!.. Это очень прочищает мозги. Ну, так что там у вас с Анчей, Тоник?
Я чуть не выронил ведро, которое нёс в угол, к дверям.
– Вы подслушали наш разговор в саду у Роучека?!
Пан Людвик вытер бороду.
– Кое-что я действительно слышал. Случайно, разумеется. А вообще, Тоник, не ссорься с Анчей, она хорошая девочка.
– Я и сам не хочу, – вздохнул я. – Но что делать? Не получается.
Я уселся рядом с паном Людвиком на кушетку и рассказал ему все с самого начала. Он выслушал меня, а потом стукнул кулаками по столу:
– Запутанная история, черт побери!
Мне сразу стало веселее. Все-таки приятней переживать вместе с кем-нибудь, а не в одиночку. А ещё я немножко гордился, что у меня все так запутано. Даже пан Людвик не знал, что посоветовать. Он подпер подбородок руками и задумался:
– Как быть? Как теперь быть?..
Время от времени мы отпивали воды из ведра – очень прочищает мозги. Но почему-то нам это не помогало.
– Ничего не скажешь, трудная задача, – вздохнул пан Людвик. – Но выход мы должны найти.
Он выдвинул ящик стола, достал лист бумаги, карандаш. И вот что записал:
«1. Как сделать, чтобы Анча снова подружилась с Тондой?
2. Как сделать, чтобы ребята стали водиться с Тондой?
3. Как сделать, чтобы Анча и ребята снова подружились с Рудой?»
Пан Людвик положил карандаш на стол:
– Ну, теперь все записано на бумаге. Однако помогло ли это нам?..
И снова долгие размышления.
– Пан Людвик! А может, мы хотим слишком много за один раз?
Пан Людвик постучал пальцами по столу.
– Пожалуй, ты прав, Тоник. Тогда давай подумаем, кто из вас переживает больше всех.
– Больше всех Анча. А после неё, наверное, я. Пан Людвик обвел карандашом первую строчку.
– Хорошо, Тоник, рассмотрим все по порядку. Мы склонились с паном Людвиком над бумагой.
По очереди прочитали первую строчку. Потом ещё раз. Потом ещё и ещё. Я – тонким голосом, а пан Людвик – басом. Это было похоже на песенку про белого бычка:
– «Как сделать, чтобы Анча снова подружилась с Тондой?..»
Иногда нам приходили в голову разные идеи, но все какие-то неподходящие. Например, Людвик:
– А что, если рассказать Анче, как этот Драбек плакал? А?
– Этого я сделать не могу – это предательство.
И снова мы читали вслух одно и то же, и снова идеи, но неудачные.
И вдруг пану Людвику пришла в голову отличнейшая идея:
– А что, если эту тайну расскажет Анче сам Руда?
Я очень обрадовался, но ненадолго. Да и сам пан Людвик безнадежно махнул рукой:
– Куда там! Судя по тому, что я знаю об этом твоем Руде, он никогда сам не сознается.
Нам стало жарко. Теперь даже плохие идеи не лезли в голову.
Пан Людвик сложил бумагу и сунул её в записную книжку, а книжку спрятал в задний карман брюк.
Со двора пани Людвикова торопила меня: скоро ли я приду, чтобы присмотреть за паклей?
Мы договорились с паном Людвиком возобновить наше совещание, и я побежал во двор.
Я сторожил паклю. Она лежала на куске газеты, солнце сушило её, и ветер её трепал. Я присел за крольчатником, там было тенисто и прохладно. Пахло клевером – пани Людвикова только что покормила им кроликов. По каменной ограде прогуливался большой кот. Он жмурился от солнца. И тут мне страшно захотелось спать.
Около моей головы кружился и жужжал шмель. Из крольчатника несло теплом, кролики стучали по полу лапами, будто в барабан били. Потом в эти звуки вплелась тихая музыка, и вот я уже иду с Анчей под окном Птачковых – у них всегда играет радио. Вот мы взялись за руки, начали танцевать. А по радио кто-то объявил: «Тонда танцует со своей подругой Анчей».
И тут все вдруг прекратилось, передо мной стоял Руда.
– Я его разыскиваю по всей деревне, а он спит как ни в чем не бывало!
Мне не хотелось расставаться с моим сном, но Руда продолжал меня трясти:
– Ты слышишь, что я говорю?
Я закивал головой и наконец проснулся.
Руда был красный от солнца и тяжело дышал.
– Я с ума схожу от переживаний, а он тут преспокойно спит! Ты кому-нибудь что-нибудь сказал?
Я следил за полетом шмеля, пока он не перелетел через забор.
– Ты что-нибудь рассказал Лойзе Салиху? Я своими глазами видел вас вместе.
– Ничего.
Я ещё не совсем проснулся. Это злило Руду.
– А ну-ка, не клюй носом, гляди на меня. И Анче ты ничего не сказал?
– Ну нет же!
– А старому Людвику? Вы с ним, кажется, большие друзья!
– Ему можно было и не рассказывать. Он сам неё узнал от Роучека.
– Все-все?
– Да, Роучек ему все выложил.
Руда беспомощно развел руками:
– Так я и знал! А теперь Людвик расскажет ребятам из Петипас.
– Как же! Больше ему делать нечего!
– Ты его ещё не знаешь. Он очень добрый! Как узнает, что кто-нибудь из ребят плакал, сразу идёт его утешать. И подговаривает ребят и девчонок, чтобы они с ним играли, чтоб они его не обижали. Так-то!
Я хотел успокоить Руду:
– Ну, к тебе-то он никого не станет посылать! Руда вырвал пучок травы, что росла у забора.
– А зачем он сегодня приходил к нам домой? И тут я вспомнил:
– Руда, а ведь это он послал меня сегодня к тебе!
– Начинается! – крикнул Руда. Он раскидал траву по всему двору и оглянулся, как затравленный. – Подумать только – меня придет жалеть какой-то Лойза Салих!
Руда схватился за голову и направился к бочке под водостоком. Набрал воду в ладони и вылил себе на голову.
– Нет, дружище, я просто с ума сойду. Ясно?
Вода текла ему за майку, но он не обращал на это никакого внимания. И вдруг сказал каким-то странным голосом:
– Нет, я не Руда Драбек. Я жалкий плакса, которого каждый может пожалеть.
Он ходил по двору и подбивал ногой зеленые яблоки, которые закатились сюда из сада.
И в этот момент мне пришла в голову идея. Лучшая идея в мире. Такая идея, что сердце запрыгало у меня в груди.
– Руда, а я что знаю!
Он даже и не посмотрел на меня.
– Что?
– Знаю, что надо сделать, чтобы ребята ничего не узнали!
Руда недоверчиво посмотрел на меня. Остановился:
– Ну-ка, ну-ка!
Медленно подошел, уселся рядом:
– Говори, только быстро!
– Расскажи все Анче!
Руда ударил кулаком по моему колену:
– Тонда, ты рехнулся! Что от этого изменится?
Я стукнул кулаком по его колену:
– Все изменится, Руда. Если ты расскажешь Анче про то, что ты плакал, мы попросим Людвика, чтобы он ничего не говорил ребятам.
Руда покачал головой:
– Анча девчонка. Ей только скажи – через пять минут все Петипасы узнают. А Людвик тоже тебя не очень-то послушает.
– Анча совсем не такая. И пан Людвик тоже хороший.
С минуту Руда над чей-то размышлял, а потом спросил:
– А почему, собственно, Анче?
Я должен был что-то ответить, но тут у меня сорвалось:
– Да потому, что ты дурак!
Руда с минуту помолчал.
– Э, нет! Не такой уж я дурак. Я-то знаю, ты хочешь помириться с Анчей, вот и все.
Я ткнул его кулаком в бок:
– А кто тебе сказал, что мы с ней поругались?
И тут Руда, вместо того чтобы ткнуть меня в ответ, вдруг крепко взял меня за руку.
– Она на тебя потому и разозлилась, что ты не выдал ей мою тайну. Да?
Я кивнул.
Руда наморщил нос.
– Тебе это очень-очень неприятно?
Было так тихо, что мы слышали, как самый маленький крольчонок чешет лапкой за ухом.
– Тогда я все расскажу Анче.
В эту минуту я понял, что Руда стал моим другом. Самым лучшим на свете. Единственным.
18
– Так-то вы смотрите за моей паклей!..
Мы и не заметили, как пан Людвик вышел во двор. В одной руке он держал старую сумку с инструментами, в другой покачивалась жестянка с дегтем.
Паклю далеко не унесло. Её только сдуло с газеты. Руда бросился собирать её, а я подошел к пану Людвику:
– Руда все сам расскажет Анче!
– Вот это хорошо! – вздохнул облегченно пан Людвик и шепнул: – Молодец, Тоник! Как тебе удалось его уговорить?
– Просто он меня пожалел.
– Никогда не знаешь, чего ожидать от этого Руды.
– У него к вам просьба.
– Ко мне?
Я должен был говорить очень быстро, потому что Руда был уже в трех шагах от нас.
– Он вас просит, чтобы вы ничего не говорили петипасским ребятам.
Пан Людвик положил сумку с инструментами на землю и протянул мне руку:
– Ни слова, Тоник.
Руда слышал эти слова. Он взял сумку положил в неё паклю.
– Можно я понесу?
Я взял жестянку с дегтем, пан Людвик сорвал цветок, чтобы не идти с пустыми руками, и мы все вместе отправились к реке.
По пути я договорился с Рудой, что он зайдет к Анче сегодня же вечером.
Полдня мы чинили лодку. Пан Людвик конопатил щели, Руда собирал на берегу хворост, а я мешал над огнем деготь. В эти минуты река казалась мне особенно красивой. Синяя, как небо, она слегка волновалась под ветром. И Руда сказал, что приятно работать у реки. Я был рад, что река нравится не только мне, но и моему другу.
Мне казалось, что я только сегодня впервые встретился с Рудой. И мы будто немножко стыдились, что мы друзья. По очереди придумывали, как бы сделать друг другу что-нибудь приятное. Увидев на берегу между камнями хороший кусок дерева для костра, я стал бросать туда камешки, пока Руда не посмотрел; он был, конечно, рад, что нашел это бревно сам. А Руда все время боялся, как бы я не вымазался дегтем. Он даже изобрел для меня специальные рукавицы. Сделал их из бумажных пакетиков, которые кто-то выбросил на берегу под вербами.
Пришел взглянуть на нас и перевозчик Роучек. Он принялся шпаклевать лодку с другого конца.
Руки у него были сильные, мышцы так и играли. Я засучил рукава, Руда тоже. Но Руда притворился, будто не видит, какие у меня слабые мышцы, и быстро опустил рукава. И я снова подумал, что отныне он самый лучший мой друг.
Мы и не заметили, как пан Людвик вышел во двор. В одной руке он держал старую сумку с инструментами, в другой покачивалась жестянка с дегтем.
Паклю далеко не унесло. Её только сдуло с газеты. Руда бросился собирать её, а я подошел к пану Людвику:
– Руда все сам расскажет Анче!
– Вот это хорошо! – вздохнул облегченно пан Людвик и шепнул: – Молодец, Тоник! Как тебе удалось его уговорить?
– Просто он меня пожалел.
– Никогда не знаешь, чего ожидать от этого Руды.
– У него к вам просьба.
– Ко мне?
Я должен был говорить очень быстро, потому что Руда был уже в трех шагах от нас.
– Он вас просит, чтобы вы ничего не говорили петипасским ребятам.
Пан Людвик положил сумку с инструментами на землю и протянул мне руку:
– Ни слова, Тоник.
Руда слышал эти слова. Он взял сумку положил в неё паклю.
– Можно я понесу?
Я взял жестянку с дегтем, пан Людвик сорвал цветок, чтобы не идти с пустыми руками, и мы все вместе отправились к реке.
По пути я договорился с Рудой, что он зайдет к Анче сегодня же вечером.
Полдня мы чинили лодку. Пан Людвик конопатил щели, Руда собирал на берегу хворост, а я мешал над огнем деготь. В эти минуты река казалась мне особенно красивой. Синяя, как небо, она слегка волновалась под ветром. И Руда сказал, что приятно работать у реки. Я был рад, что река нравится не только мне, но и моему другу.
Мне казалось, что я только сегодня впервые встретился с Рудой. И мы будто немножко стыдились, что мы друзья. По очереди придумывали, как бы сделать друг другу что-нибудь приятное. Увидев на берегу между камнями хороший кусок дерева для костра, я стал бросать туда камешки, пока Руда не посмотрел; он был, конечно, рад, что нашел это бревно сам. А Руда все время боялся, как бы я не вымазался дегтем. Он даже изобрел для меня специальные рукавицы. Сделал их из бумажных пакетиков, которые кто-то выбросил на берегу под вербами.
Пришел взглянуть на нас и перевозчик Роучек. Он принялся шпаклевать лодку с другого конца.
Руки у него были сильные, мышцы так и играли. Я засучил рукава, Руда тоже. Но Руда притворился, будто не видит, какие у меня слабые мышцы, и быстро опустил рукава. И я снова подумал, что отныне он самый лучший мой друг.