Страница:
— Всему контингенту «Старшей Эдды»! Пятиминутная готовность к эвакуации цитадели!!! Сущностям, не участвующим в ритуале, следует занять места по расписанию «Вальпургиева ночь». Сущностям, завязанным на местность, приготовиться к реинкарнации!!!
Доктор Штагель — ну, конечно же, пенсне в нагрудном кармане старомодного сюртука под наброшенным на щуплые плечики крахмальным халатом; конечно, усики щеточкой и плешка на девяносто процентов макушки. И, самое характерное, желтые умные глазки, будто работающие на слегка подсевших батарейках «Энерджайзер» пальчиковые фонарики. Так вот — доктор Штагель явно занервничал, но старый эльф Харви Файнс еще не закончил визит к своим гренадерам. Не обращая внимания на засуетившийся медперсонал, он переместился к следующей кровати:
— Здравствуй, Рерьюк, как себя чувствуешь? — Здесь в голосе старого эльфа уже не оставалось даже на йоту официоза. — Все не было случая поблагодарить тебя, не от имени командира, а от имени такого же, как ты, эльфа.
Боец Рерьюк лежал на боку лицом к выбеленной известью стене, на обращение он даже не шевельнулся. И избранная этим, самым крепким, надежным и, чего там, лучшим головорезом из взлелеянного оберегом отряда персонажем поза отдавала великой тоской. Может, Рерьюк спал, может, был без сознания?
— Общее состояние тяжелое. Сознание заторможенное, — влез с комментариями костоправ Штагель. — Кожные покровы бледные, цианотичные, сухие. Отмечается выраженный цианоз носогубного треугольника, ушных раковин. — Доктор потихоньку увлекся. — В прекардиальной области грудной клетки визуализируется кровоподтек и ушибленная рана. Пульс — сто ударов в минуту, аритмичный. Частота сердечных сокращений соответствует пульсу. Артериальное давление на обеих руках — восемьдесят на шестьдесят. Дыхание — двадцать четыре дыхательных движения в минуту. При аускультации правого легкого отмечается резкое ослабление везикулярного дыхания. Хрипов нет. Живот при пальпации мягкий, безболезненный. Симптомов раздражения брюшины нет. Тошноты, рвоты не отмечалось. Менингеальных симптомов нет.
— Короче, герр Штагель? Нам всем еще по изоляционным коконам надо успеть спрятаться. — Оберст уже мысленно читал донос, который не преминет накатать на него герр Штагель за близкую к рискованной ситуацию с отступлением от штатного плана эвакуации.
— Воин получил удар тупым предметом в прекардиальную область. Кризис миновал, со дня на день пойдет на поправку.
— Он меня слышит?
— Однозначно сказать не могу. — Поджатый временем эскулап уже не скрывал свою враждебность к главному здесь по должности.
— Ладно, — посуровел оберст, — воин Рерьюк Графий, от имени командования «Старшей Эдды» и от себя лично поздравляю с награждением Орденом шестнадцати рун первой степени и... — рука оберста скользнула под обшлаг парадного мундира, где у сердца хранилась самая ценная из сегодняшних наград, — именным кинжалом милосердия из дамасской стали[10]. — Скорее похожий на стилет, кинжал торжественно сверкнул в руке.
— Всему контингенту «Старшей Эдды»! Трехминутная готовность к эвакуации цитадели!!! — загремело со всех сторон.
И, конечно же, на головы присутствующих посыпалась побелка — стены не могли не затрепетать от такого шума. Наверное, оберст Харви Файнс хотел еще что-то сказать, но так уж получилось, что эвакуация поторопила. Харви положил орден и кинжал на исцарапанную тумбочку у изголовья кровати и охлопал воина по плечу.
Где-то он играл роль командира, где-то был искренен, только... После второго хлопка эльф Файнс отдернул руку, будто его ужалило током:
— Да ведь он холодный!
Доктор протиснулся вперед, бормоча под нос что-то вроде: «Не может этого быть, кризис миновал, артериальное давление на обеих руках — восемьдесят на шестьдесят...» — с видом профессора, у которого не удался лишь один из большой серии физических опытов.
— Да, он мертв, — потрогав лоб отвернувшегося к стенке Рерьюка Графия, нехотя признал эскулап.
За этот профессиональный цинизм Харви готов был профессиональным ударом меча рассечь докторишку от правого плеча до промежности. Но вместо того старый оберст лишь чуть не сжег костоправа Штагеля взглядом.
— Всему контингенту «Старшей Эдды»! Двухминутная готовность к эвакуации цитадели!!!
И хотя времени оставалось в такой обрез, что лучше брызгать вскрытыми венами, старый эльф не пожадничал парой секунд, дабы собрать и кинжал, и орден с больничной тумбочки и положить в кровать рядом с холодным телом:
— Я благодарю тебя, герой Рерьюк, ведь не возьмись ты в ледяном аду за огнемет, в «Старшую Эдду» не вернулся бы никто из нас, — чуть не сорвался от надрыва голос Харви.
Все. Затягивать ритуал дальше было столь же опасно, как цедить вместо джин-тоника концентрированную серную кислоту. Сущности, опоздавшие при эвакуации, считаются «пролетевшими». Если верить Буддам, они имеют право воплотиться снова лишь в самых низких носителях жизни — то ли траве, то ли букашках.
Харви кивнул персоналу, дескать, все свободны. Штагель, не стесняясь, облегченно вздохнул и произвел руками нужные пассы. Из ниоткуда на потолке над Штагелем, медсестрой-ведьмой Оявкой и двумя ассистентами эскулапа возникли колоритные гроздья из копошащихся паучков — не птицеедов, не крестовиков, не скорпиошек, а вполне заурядных каракуртов или им подобной серости. Не мешкая, паучки осыпались вниз дождем и бодренько засновали по замершим покорно фигурам, оплетая космами паутины.
Те же пассы произвел и оберст. Теперь паучьи скопления вылупились прямо из покрывавшей потолок извести над самим Харви и его ворочавшимися по койкам бойцами. Хлоп — и паучки обсыпали погоны Файнса, словно перхоть. Раз — и паучки засновали по вертикали, создавая для оберста персональный герметичный кокон-скафандр из паутины. Паучки обделили вниманием только почившего Рерьюка. Когда «Старшая Эдда» перебазируется, и контингент покинет изоляционные коконы, их на больничной койке встретит похожий на пепел из крематория прах героя.
На следующем ярусе замка открылась дверь, и три дамочки втолкнули в зал спеленатого пленника.
— ...Система наружного защитного периметра свернута, — как раз закончил доклад портрету в ореховой раме начальник штаба «Старшей Эдды» Джи-Джи-Олифант.
Дамы провели Серегу в центр зала, нажали на плечи, чтоб стал на колени.
— Одну минуточку! — заерзал опутанный лентой и ничего не видевший пленник. — У меня есть что вам предложить. Слыхали про «Эрмитажные списки», из-за которых Шрам выпустил кишки Вензелю?![11]
Начштаба беззвучно вытащил из ножен парадную шпагу и протянул мегере с татуированными руками. Гребаха Чучин на портрете не пошевелил и бровью, взирая на происходящее с благостной патриаршей улыбкой.
— «Эрмитажные списки» — это компромат убойной силы. Это списки чиновников, продававших в годы СССР сокровища Эрмитажа на Запад! Половина этих чиновников сейчас на таких должностях, что голова закружится! И они, считай, у нас в кармане, пикнуть не посмеют!!! Понимаете, какие здесь возмо..?!
Дама высоко занесла татуированную руку и рубанула шпагой чуть ниже затылка пленника. Кровь обагрила алую ленту, сталь и серую от напряжения руку дамочки. Кровь парящей струей брызнула на палисандровый паркет, и казалось, будто сам паркет прыгнул ей навстречу, мучимый великой жаждой. Гребаха сделал лишь один чуть заметный жест указательным пальцем правой руки, и миллионы пауков обштопали присутствующих коконами в долю секунды.
А снаружи все выглядело еще фантастичней. Черный ворон спикировал на флюгер главной башни и вцепился намертво. В замке разом погасли все окна и бойницы. Замка не стало, вместо него, словно на гигантском рекламном панно, прямо в воздухе возникла рунами огненная надпись «Старшая Эдда», но и она тут же погасла.
И там, где прежде стоял замок, осталась лишь втоптанная в весеннюю грязь прошлогодняя трава.
Глава 8
Запах здесь царил умопомрачительный: отбросов, какой-то ядреной и жутко вредоносной химии и пробившейся сквозь залежи мусора травки-муравки. Даже в обличье непритязательной чайки Антон дышал через раз, чтоб не вытошнило, а вот Зигфельду эти проблемы были побоку. Побоку они были и остальным чайкам, в бессчетной массе прописавшимся на свалке и по мере наглости кормящимся от здешних щедрот.
— Посмотри, вон та парочка птичек за объедки не дерется, да и косится на меня со значением! — щелкал клювом подозрительный Антон.
— Спокуха, все равно простому смертному от «Старшей Эдды» не скрыться. Рекорд — сорок семь часов тридцать шесть минут.
— Чей рекорд? — Антон нашел себе удобный насест — надломанный венский стул — не в центре, но и не на окраине королевства чаек. И теперь единственное, что он видел, — чайки, чайки и еще раз чайки, маскирующие свалку живым ковром.
— Одному бурятскому шаману повезло, да и то — у парня в предварительном зачете числился удачный побег из сталинского лагеря, — призраку Эрнсту фон Зигфельду чтобы общаться с Петровым на равных, приходилось сидеть на треснутом корпусе монитора. Частенько задевавшие, точнее шинковавшие астральное тело, будто капусту, птичьи крылья настроение Эрнсту не портили. Он их словно не замечал.
Где-то далеко загребал свежий мусор в кучу бульдозер. За бульдозером кралась когорта бомжей и бросалась грудью на все, мало-мальски достойное внимания: антикварные обломки чего-то там, пустые бутылки с дохлыми жуками внутри, металлический лом... Это была, наверное, самая крупная из городских свалок. И понятно, что главными обитателями здесь были не бомжи, а вороны, чайки и крысы. Каждый вид имел здесь столь многочисленную популяцию, что даже не рисковал затевать друг с дружкой войны.
— Это в какой же древности происходило-то? — Антону было не по себе. После атаки завороженных птичек над Невой ему повсюду мерещились измены. Он нервно водил клювом во все стороны, будто его припирает птичье либидо в брачный период.
— Лет пятьдесят с гаком тому.
— И рекорд не побит?
— Слишком хорошо умеет «Старшая Эдда» ловить простых смертных. А ведь не ради комфорта она в город переселяется, ты — слишком ценный объект, чтобы не бросить на поиски резервы по максимуму. Твой легендарный яд способен весь небренный инферн-мир с ног на голову перевернуть, как тут Гребахе Чучину оставаться в сторонке?
— Хочешь сказать, что я зря здесь пропитываюсь вонью среди миллиона прочих гуммозных чаек? Меня отыщут, где бы я ни ныкался?
— Почему зря? Рекорд мы, конечно, не побьем, но благодаря мимикрии на парочку часов дольше воздухом свободы подышим. И есть процентов десять вероятности, что волхв-дивизион здесь «Эдду» опередит. Это все-таки почти Питер, территория, контролируемая нашими, а не «Эддой», — Зигфельд зевнул, будто разжевывал азбучные истины.
— Всего жалких десять процентов?
— Если сами не подсуетимся, то всего десять, ведь волхвы про яд ни ухом, ни рылом. И суетиться нам надо очень осторожно, никто в дивизионе даже того не знает, что мы в бегах. Дивизион сейчас паникует только по одному поводу — пытается отгадать, какого лешего «Эдде» не сиделось спокойно на своих болотах, и ищет-рыщет, куда «Эдда», собственно, переехала. Это ж такой шанс для волхвов — прихлопнуть «Эдду» одним точечным ударом оружия массового инферн-поражения.
Метрах в пяти одна дотошная чайка раскопала особенно душистую кучу объедков, и за богатство тут же вспыхнула драка, пух полетел по ветру. Из-за забурлившего клекота пришлось чуть ли не орать благим матом, чтобы расслышать друг друга.
— А почему же мы не суетимся? У тебя есть какие-нибудь явки, пароли дивизиона?!
— Откуда? Если б я что-то такое знал, «Старшая Эдда» легко нашла бы способ выковырять секреты из моей головы даже после смерти! Поэтому все встречи, получения задач, шифровки в нашем мире дозволены только через курьеров.
— А форс-мажор?! — Вообще-то, если честно, Антону не хотелось обратно ни в «Эдду», ни в неведомый волхв-дивизион. Но сообщать о своих желаниях-планах-надеждах призраку-попутчику Петров не спешил.
— Верно. Есть один план на самый крайний случай. — Кажется, принял сетования ботаника призрак за чистую монету. — Только тебя в «Эдде» раскололи, оборачиваешься чайкой и мчишь на свалку! Закрой клюв, это шутка. От своих мы отрезаны надежно. Волхвы знают, что я погиб на посту, — где-то стоит горшок с кустиком герани, и, когда мне наступили кранты, он должен был увянуть. А значит, любая моя попытка выйти на связь будет квалифицирована отцами-волхвами как провокация. Рыпнемся — сначала зачистят, потом спросят.
Смертные чайки наспех поделили свежие объедки, и гам немного стих.
— Погоди, погоди, ты уверен, что вон та стая чаек не приворожена на охоту за нами?.. Уверен?.. Ладно, тогда поясни, как нам сделать, чтоб твои волхвы сначала спрашивали, а потом уж стреляли?
— Ни в коем случае не называть себя Зигфельдом или его знакомцами. Можно для начала попробовать выдать себя за готовых перевербоваться дэв-янычар или неприкаянных хеллоуинщиков, можно — за буддийских бродяг «перекати-поле».
Петров изобразил, как сумел, птичьей мимикой, что перспектива не похожа на вкус мармелада.
— А если купиться на посылы того загадочного гражданина из ночного метро? Он вроде сулил покровительство...
Здесь призрак уже окончательно не сдержал презрительную мину: мол, если мы начнем шакалить за крышу по таким подворотням, то лучше сразу сдаваться.
— Ты правильно понял, что он тебе втолковывал? Анонимный фрукт ведь весьма доходчиво объяснил, что, будь ты хоть с тысячей разных оборот-браслетов, одиночке выжить в инферн-среде невозможно. Или ты приткнешься к какому-нибудь пантеону, или тебя приткнут по категории «раб». А вот о чем он умолчал, так о том, что, чем ниже твое место в пирамиде пантеона, тем твоя доля незавидней. И я, наверное, без физического тела стал глуховат и что-то не расслышал, чтоб тебе предлагали скипетр и маршальский шарф. — Это так неприятно, когда вампир оскаливается в презрительной улыбке. Пусть даже это всего лишь тень вампира.
Но нашему Петрову было не до сантиментов. Антон, между прочим, невольно оглянулся на гряду вывалянных в мазуте пакетов просроченных чипсов. Показалось, будто за кучей происходит подозрительное шевеление. Слава Богу, только показалось.
— Ладно, убедил, таинственного незнакомца забудем. Какие еще есть варианты? — Если Петров не стремился вступить в ряды ни «Эдды», ни волхвов, то уж тем более Антону не хотелось ложиться под незнакомцев. Но посвящать в свои истинные планы призрака-попутчика он не считал обязательным.
А на самом деле Антон прикидывал, удастся ли ему смыться от всех инферн-армий, сколько их там делит этот мир, и попытаться с помощью яда оживить Настю — возникла такая идея, и чем дальше, тем настырнее грызла Петрову душу. Правда, способен ли яд его изобретения Настю оживить, тоже пока оставалось тайной за семью печатями. Здесь уже требовались лаборатория и полновесный цикл опытов над инферн-мышами.
— Вариант один — сидеть в теле чайки и ждать. Кто нас раньше найдет, тот сегодня сильней, с тем и пытаться договориться.
— Даже с «Эддой»? — понадеялся Петров внушить Зигфельду, что волхв-дивизион все-таки симпатичней.
Эрнст лишний раз изобразил рожей, что сетования друга Петрова начинают доставать даже его — личность не от сего мира:
— Уговорил. Если нагрянет «Эдда», будем биться до последнего.
— Тебе легко, ты уже мертв, — в сердцах щелкнула клювом чайка по имени Антон.
И, будто этот щелчок послужил сигналом, зачихали выстрелы подствольников, и чайку Петрова с компанией прочих птичек лихо и профессионально накрыло запущенной навесом и развернувшейся в воздухе капроновой сетью. И Антон не успел задать самый заветный свой вопрос, к которому исподволь подводил разговор: «Что будет, ежели Антон Петров возьмет себе, да просто полетит, куда глаза глядят, подальше от Питера?» Впрочем, теперь этот вопрос уже лишился актуальности.
Чайки, оставшиеся вне сетки, взмыли, будто истребители с вертикальным взлетом. Бьющиеся крылья подняли в воздух тучи пропитавшейся вонью пыли, огрызки более тяжелого мусора организованная крыльями вьюга стала вязать в смерчевые узоры. От возмущенных птичьих воплей чуть не лопнуло небо, будто от диджеевского речитатива потолок в ночном клубе.
Оставшиеся на воле птицы превратились в буран, сначала за буранной стеной было ни фига не разглядеть, особенно из позиции попутанного и прижатого к жиденькой молодой травке Антона. Потом досужий ветерок раскружил оброненные последними улепетывающими птахами перья. И вроде как наступила относительная тишина, и даже стало можно расслышать ворчание далекого бульдозера.
Антон, расцарапав руку браслетом и обернувшись человеком, попытался вырваться из сетки, но куда там. Хочешь — уймись и сопи в грязь шнобелем, хочешь — бейся в конвульсиях, словно эпилептик, — не поможет. Этот капрон выдержал бы и атаки медведя-шатуна. Зато вся блевотная, сдобренная едким птичьим пометом грязь легко попадала внутрь сквозь ячейки. Так что, когда пленника окружили люди в обрыдлом камуфляже, никто из них не заспешил первым крутить Петрову локтевые суставы.
— Прекратить брезговать! — с командирской властностью прикрикнула на бойцов появившаяся из-за их спин дамочка. По традиции — вся в прельстительно розовом, и даже сквозь удушающий смрад пробивался шарм достойного парфюма.
— Да это же Катька! — сочувственно признал невидимый прочим участникам сцены Зигфельд. — А я так надеялся, что нам удастся побить рекорд! — И развеялся окончательно. Типа, бросил товарища в беде.
Как Петрову ни было худо, способность прокачивать ситуацию он не потерял. Первое наблюдение: неизвестно, из каких соображений, но все воины — не меньше дюжины — таскали на себе броники. Наверное — положено, наверное, нелегко им далось возюкаться по грязи при полной выкладке, когда подкрадывались. Каждый был обут в высокие пупырчатые ботинки на шнуровке и вооружен укороченной моделью «Калашникова», словно не на бедную птичку охотились, а на боевого мамонта. И у каждого в режиме отягчающих обстоятельств на поясе болталось по коллекции причиндалов из птицеловного арсенала: всякие там раздвижные клетки, спиннинговые модернизации силков и кульки с семечками. Но приходится признать, как Петров ни ерзал, предугадывая облаву: его застукали врасплох.
— Когда выпутываете, крепко держите за руки! — безапелляционно распоряжалась дамочка, и ведь ее покорно слушались.
Теперь и Антон узнал эту заразу: та самая сладкоежка в розовом, которая умеет превращаться в гигантскую змею и потом этак непреклонно обвивать и душить. А вот в том, что и остальные здесь присутствующие граждане имеют отношение к инферн-игрищам, у Петрова крепли сомнения. Мужики-птицеловы, пусть смогли подкрасться, будто идеальные бойскауты, повадками, внутренней дисциплиной и еще массой нюансов не тянули даже на заурядный спецназ, настолько неслаженно работали, снимая с Антохи слои сети.
— Руки, руки контролируем! Руки не отпускаем! — понукала закамуфляженных охотников Катерина.
Рядом блаженно шарахались в небо попавшие заодно с Антоном в сеть и теперь освобожденные птички — банальное животное счастье снова обрести волю. И ведь вот какая фигня: гораздо симпатичней теперь воспринимались эти пернатые нашим Антоном, чем двуногие братья по гемоглобину, но в камуфляже.
— Здравствуйте, Катя, — Антон не стал сопротивляться, когда девушка благоразумно содрала с его руки браслет. — Что вы делаете сегодня вечером?
— Формула у тебя? — не приняла игривый тон красавица и, даже не дожидаясь ответа, подтолкнула Петрова вперед — по вытоптанной здешними бомжами тропинке куда-то на север. Кто теперь был для красавицы Антон — пустяк, лишь рабочий объект, точнее, артефакт с человеческим лицом, ступенька в карьере.
Дюжина мужиков с «калашами» затопала вокруг, как бы держа Петрова в кольце, и фасады у братанов светились неподдельной радостью: они, наивные, считали, что выполнили задачу до конца, и теперь их ждут только пряники. У Антона уже не оставалось сомнений, что хлопцы служат «Ред Ойлу», а не «Эдде»: не стали паковать обратно дорогущие сети (фирма платит), особой субординацией не страдают, и при этом рожи нашенские, без малейшего проблеска тайного знания во взорах.
Антон с иронией учел несколько пропаханных в отбросах животами этих мужиков борозд — это когда птицеловы подкрадывались к нему со всех сторон. Хотя зачем иронизировать, как раз скользили-то ужами хлопцы по мусору профессионально ловко, ни одной чайки-соседки зря не вспугнули. Но дальше размышления на тему, кто тут стал посмешищем, пришлось отставить. Антона еще раз грубо пихнули, и он на правах пленника гораздо проворней зашагал по тропинке к овражку мимо гор размокших под дождями картонных коробок с этикетками на китайском.
Он не особо старался запомнить дорогу, но пару раз, будто невзначай, оглянулся. Со второй попытки ему попался на глаза торчавший из кармана Катерины козырек. И Петров вспомнил, будто на фотографии: у УАЗа в заброшенной деревне серых гвардейцев-големов — сержанта с квадратным рязанским подбородком и второго, молодого да раннего, мявшего оброненную Антоном в баре кепку... Вот как эта ведьма его нашла — через память и тайную связь раньше принадлежавшей вещи.
А в овражке, где витали запахи чуть понежнее и щедрее просекалась зеленая травка, Антона дожидался неприятно знакомый по инциденту у Эрмитажа джип.
— Что, дорогуша, опять хотел птичкой прикинуться? — приветствовал Петрова, как старого знакомого, убеленный сединами товарищ с прибалтийскими манерами. — Маняша! — кивнул он дородной девахе. — Ты бдительность не теряй, чтоб он еще раз не упорхнул.
Конечно, победа сейчас стопроцентно была за этим кукловодом, но зачем же унижать проигравшего противника?
Третий господин из компании, не потрудившись покинуть джип, спешно что-то вводил в ноутбук, скорее всего, играл отбой блокпостам «Ред Ойла» по периметру свалки. Если хорошо подумать и оценить затраченные на птицеловное мероприятие средства, то врага грех не зауважать: сил подтянуто без счету. Грех не поспорить, что вокруг свалки было выставлено с десяток одних выдвижных постов, еще, наверняка, скучали по похожим овражкам среди гор мусора секреты и мобильные патрули.
— Я же объясняла, что летать они не умеют, только глаза отводят. — Это уже врала союзникам, нервно притаптывая каблучком, красавица Катя. И ведь действительно розовое было ей очень к лицу, даже не представлялась эта девушка в чем-то сиренево-фиалково-фисташковом и, тем более, в ярко-карминном или грубо-зеленом.
Маняша привычно скрипнула челюстями — с момента, как эта фифа появилась в поле ее зрения, Маняшу терзали смутные сомнения насчет достоверности того, будто ситуация под контролем.
— А вам, госпожа Катерина Кондаурова, я бы рекомендовал больше в наши дела не вмешиваться. Сейчас заедем в банк, рассчитаемся по договору, и на этом наши отношения станем считать исчерпанными. — Главный по безопасности «Ред Ойла» искренне верил, что рулит и что праздник на его улице.
Маняша подарила бы московскому шефу за такие слова влюбленный взгляд, но по природе оказалась не способной к подобному. Катя же вираж господина Костромина посчитала, мягко говоря, неразумным и оглянулась, фиксируя, кто из дюжины бойцов где стоит и куда у кого в данный момент нацелен «калаш». И хотя при этом движении Катин взгляд был — сама невинность, женское сердце приказало неукоснительно бдительной Маняше собственный «калаш» на всякий случай направить в Катин не прикрытый броником живот.
— Только сначала давайте смотаемся в гостиницу и примем душ, — попыталась оттянуть категорический ритуал прощания Катя.
Предлог, конечно же, был надуман, но не настолько, чтобы напрячь главного по безопасности «Ред Ойла». Ведь старик уже праздновал победу и для себя объяснил эти ерзанья как пустую женскую блажь. Подумаешь, что на свалке отряд пропитался местной вонью, деньги не пахнут:
— Сначала в банк, — бескомпромиссно отрезал Костромин.
И тогда Катя посчитала, что оттягивать вульгарную развязку дальше нет смысла, эти мирские балбесы сами нарываются, сами торопят печальный финал. Катя постаралась шевельнуть ногами так, чтобы занять более выгодную позицию для атаки. Она учитывала, что единственное смертное тело, которое пытается отслеживать ее перемещения, — это деваха из ближайших к Костромину. Но куда там было Маняше, пусть прошедшей огонь и воду, но лишь мирские огонь и воду, против Катерины?
Катя уже придумала, как нейтрализует эту пышнотелую кобылу, но в последний момент ей пришлось переиграть все планы.
Заметив за джипом легкое мерцание в воздухе, Катерина, уже больше ни на йоту не тормозя, — иначе признают виноватой по всем статьям и огребет соответствующее наказание — сорвала пуговицу с комбинезона и сунула в растерянную ладонь ближайшему бойцу.
Доктор Штагель — ну, конечно же, пенсне в нагрудном кармане старомодного сюртука под наброшенным на щуплые плечики крахмальным халатом; конечно, усики щеточкой и плешка на девяносто процентов макушки. И, самое характерное, желтые умные глазки, будто работающие на слегка подсевших батарейках «Энерджайзер» пальчиковые фонарики. Так вот — доктор Штагель явно занервничал, но старый эльф Харви Файнс еще не закончил визит к своим гренадерам. Не обращая внимания на засуетившийся медперсонал, он переместился к следующей кровати:
— Здравствуй, Рерьюк, как себя чувствуешь? — Здесь в голосе старого эльфа уже не оставалось даже на йоту официоза. — Все не было случая поблагодарить тебя, не от имени командира, а от имени такого же, как ты, эльфа.
Боец Рерьюк лежал на боку лицом к выбеленной известью стене, на обращение он даже не шевельнулся. И избранная этим, самым крепким, надежным и, чего там, лучшим головорезом из взлелеянного оберегом отряда персонажем поза отдавала великой тоской. Может, Рерьюк спал, может, был без сознания?
— Общее состояние тяжелое. Сознание заторможенное, — влез с комментариями костоправ Штагель. — Кожные покровы бледные, цианотичные, сухие. Отмечается выраженный цианоз носогубного треугольника, ушных раковин. — Доктор потихоньку увлекся. — В прекардиальной области грудной клетки визуализируется кровоподтек и ушибленная рана. Пульс — сто ударов в минуту, аритмичный. Частота сердечных сокращений соответствует пульсу. Артериальное давление на обеих руках — восемьдесят на шестьдесят. Дыхание — двадцать четыре дыхательных движения в минуту. При аускультации правого легкого отмечается резкое ослабление везикулярного дыхания. Хрипов нет. Живот при пальпации мягкий, безболезненный. Симптомов раздражения брюшины нет. Тошноты, рвоты не отмечалось. Менингеальных симптомов нет.
— Короче, герр Штагель? Нам всем еще по изоляционным коконам надо успеть спрятаться. — Оберст уже мысленно читал донос, который не преминет накатать на него герр Штагель за близкую к рискованной ситуацию с отступлением от штатного плана эвакуации.
— Воин получил удар тупым предметом в прекардиальную область. Кризис миновал, со дня на день пойдет на поправку.
— Он меня слышит?
— Однозначно сказать не могу. — Поджатый временем эскулап уже не скрывал свою враждебность к главному здесь по должности.
— Ладно, — посуровел оберст, — воин Рерьюк Графий, от имени командования «Старшей Эдды» и от себя лично поздравляю с награждением Орденом шестнадцати рун первой степени и... — рука оберста скользнула под обшлаг парадного мундира, где у сердца хранилась самая ценная из сегодняшних наград, — именным кинжалом милосердия из дамасской стали[10]. — Скорее похожий на стилет, кинжал торжественно сверкнул в руке.
— Всему контингенту «Старшей Эдды»! Трехминутная готовность к эвакуации цитадели!!! — загремело со всех сторон.
И, конечно же, на головы присутствующих посыпалась побелка — стены не могли не затрепетать от такого шума. Наверное, оберст Харви Файнс хотел еще что-то сказать, но так уж получилось, что эвакуация поторопила. Харви положил орден и кинжал на исцарапанную тумбочку у изголовья кровати и охлопал воина по плечу.
Где-то он играл роль командира, где-то был искренен, только... После второго хлопка эльф Файнс отдернул руку, будто его ужалило током:
— Да ведь он холодный!
Доктор протиснулся вперед, бормоча под нос что-то вроде: «Не может этого быть, кризис миновал, артериальное давление на обеих руках — восемьдесят на шестьдесят...» — с видом профессора, у которого не удался лишь один из большой серии физических опытов.
— Да, он мертв, — потрогав лоб отвернувшегося к стенке Рерьюка Графия, нехотя признал эскулап.
За этот профессиональный цинизм Харви готов был профессиональным ударом меча рассечь докторишку от правого плеча до промежности. Но вместо того старый оберст лишь чуть не сжег костоправа Штагеля взглядом.
— Всему контингенту «Старшей Эдды»! Двухминутная готовность к эвакуации цитадели!!!
И хотя времени оставалось в такой обрез, что лучше брызгать вскрытыми венами, старый эльф не пожадничал парой секунд, дабы собрать и кинжал, и орден с больничной тумбочки и положить в кровать рядом с холодным телом:
— Я благодарю тебя, герой Рерьюк, ведь не возьмись ты в ледяном аду за огнемет, в «Старшую Эдду» не вернулся бы никто из нас, — чуть не сорвался от надрыва голос Харви.
Все. Затягивать ритуал дальше было столь же опасно, как цедить вместо джин-тоника концентрированную серную кислоту. Сущности, опоздавшие при эвакуации, считаются «пролетевшими». Если верить Буддам, они имеют право воплотиться снова лишь в самых низких носителях жизни — то ли траве, то ли букашках.
Харви кивнул персоналу, дескать, все свободны. Штагель, не стесняясь, облегченно вздохнул и произвел руками нужные пассы. Из ниоткуда на потолке над Штагелем, медсестрой-ведьмой Оявкой и двумя ассистентами эскулапа возникли колоритные гроздья из копошащихся паучков — не птицеедов, не крестовиков, не скорпиошек, а вполне заурядных каракуртов или им подобной серости. Не мешкая, паучки осыпались вниз дождем и бодренько засновали по замершим покорно фигурам, оплетая космами паутины.
Те же пассы произвел и оберст. Теперь паучьи скопления вылупились прямо из покрывавшей потолок извести над самим Харви и его ворочавшимися по койкам бойцами. Хлоп — и паучки обсыпали погоны Файнса, словно перхоть. Раз — и паучки засновали по вертикали, создавая для оберста персональный герметичный кокон-скафандр из паутины. Паучки обделили вниманием только почившего Рерьюка. Когда «Старшая Эдда» перебазируется, и контингент покинет изоляционные коконы, их на больничной койке встретит похожий на пепел из крематория прах героя.
На следующем ярусе замка открылась дверь, и три дамочки втолкнули в зал спеленатого пленника.
— ...Система наружного защитного периметра свернута, — как раз закончил доклад портрету в ореховой раме начальник штаба «Старшей Эдды» Джи-Джи-Олифант.
Дамы провели Серегу в центр зала, нажали на плечи, чтоб стал на колени.
— Одну минуточку! — заерзал опутанный лентой и ничего не видевший пленник. — У меня есть что вам предложить. Слыхали про «Эрмитажные списки», из-за которых Шрам выпустил кишки Вензелю?![11]
Начштаба беззвучно вытащил из ножен парадную шпагу и протянул мегере с татуированными руками. Гребаха Чучин на портрете не пошевелил и бровью, взирая на происходящее с благостной патриаршей улыбкой.
— «Эрмитажные списки» — это компромат убойной силы. Это списки чиновников, продававших в годы СССР сокровища Эрмитажа на Запад! Половина этих чиновников сейчас на таких должностях, что голова закружится! И они, считай, у нас в кармане, пикнуть не посмеют!!! Понимаете, какие здесь возмо..?!
Дама высоко занесла татуированную руку и рубанула шпагой чуть ниже затылка пленника. Кровь обагрила алую ленту, сталь и серую от напряжения руку дамочки. Кровь парящей струей брызнула на палисандровый паркет, и казалось, будто сам паркет прыгнул ей навстречу, мучимый великой жаждой. Гребаха сделал лишь один чуть заметный жест указательным пальцем правой руки, и миллионы пауков обштопали присутствующих коконами в долю секунды.
А снаружи все выглядело еще фантастичней. Черный ворон спикировал на флюгер главной башни и вцепился намертво. В замке разом погасли все окна и бойницы. Замка не стало, вместо него, словно на гигантском рекламном панно, прямо в воздухе возникла рунами огненная надпись «Старшая Эдда», но и она тут же погасла.
И там, где прежде стоял замок, осталась лишь втоптанная в весеннюю грязь прошлогодняя трава.
Глава 8
Все на изменах
Закройте вашу книжку, Допейте вашу чашку,
Дожуйте свой дежурный бутерброд.
Снимите и продайте последнюю рубашку
И купите билет на пароход.
Запах здесь царил умопомрачительный: отбросов, какой-то ядреной и жутко вредоносной химии и пробившейся сквозь залежи мусора травки-муравки. Даже в обличье непритязательной чайки Антон дышал через раз, чтоб не вытошнило, а вот Зигфельду эти проблемы были побоку. Побоку они были и остальным чайкам, в бессчетной массе прописавшимся на свалке и по мере наглости кормящимся от здешних щедрот.
— Посмотри, вон та парочка птичек за объедки не дерется, да и косится на меня со значением! — щелкал клювом подозрительный Антон.
— Спокуха, все равно простому смертному от «Старшей Эдды» не скрыться. Рекорд — сорок семь часов тридцать шесть минут.
— Чей рекорд? — Антон нашел себе удобный насест — надломанный венский стул — не в центре, но и не на окраине королевства чаек. И теперь единственное, что он видел, — чайки, чайки и еще раз чайки, маскирующие свалку живым ковром.
— Одному бурятскому шаману повезло, да и то — у парня в предварительном зачете числился удачный побег из сталинского лагеря, — призраку Эрнсту фон Зигфельду чтобы общаться с Петровым на равных, приходилось сидеть на треснутом корпусе монитора. Частенько задевавшие, точнее шинковавшие астральное тело, будто капусту, птичьи крылья настроение Эрнсту не портили. Он их словно не замечал.
Где-то далеко загребал свежий мусор в кучу бульдозер. За бульдозером кралась когорта бомжей и бросалась грудью на все, мало-мальски достойное внимания: антикварные обломки чего-то там, пустые бутылки с дохлыми жуками внутри, металлический лом... Это была, наверное, самая крупная из городских свалок. И понятно, что главными обитателями здесь были не бомжи, а вороны, чайки и крысы. Каждый вид имел здесь столь многочисленную популяцию, что даже не рисковал затевать друг с дружкой войны.
— Это в какой же древности происходило-то? — Антону было не по себе. После атаки завороженных птичек над Невой ему повсюду мерещились измены. Он нервно водил клювом во все стороны, будто его припирает птичье либидо в брачный период.
— Лет пятьдесят с гаком тому.
— И рекорд не побит?
— Слишком хорошо умеет «Старшая Эдда» ловить простых смертных. А ведь не ради комфорта она в город переселяется, ты — слишком ценный объект, чтобы не бросить на поиски резервы по максимуму. Твой легендарный яд способен весь небренный инферн-мир с ног на голову перевернуть, как тут Гребахе Чучину оставаться в сторонке?
— Хочешь сказать, что я зря здесь пропитываюсь вонью среди миллиона прочих гуммозных чаек? Меня отыщут, где бы я ни ныкался?
— Почему зря? Рекорд мы, конечно, не побьем, но благодаря мимикрии на парочку часов дольше воздухом свободы подышим. И есть процентов десять вероятности, что волхв-дивизион здесь «Эдду» опередит. Это все-таки почти Питер, территория, контролируемая нашими, а не «Эддой», — Зигфельд зевнул, будто разжевывал азбучные истины.
— Всего жалких десять процентов?
— Если сами не подсуетимся, то всего десять, ведь волхвы про яд ни ухом, ни рылом. И суетиться нам надо очень осторожно, никто в дивизионе даже того не знает, что мы в бегах. Дивизион сейчас паникует только по одному поводу — пытается отгадать, какого лешего «Эдде» не сиделось спокойно на своих болотах, и ищет-рыщет, куда «Эдда», собственно, переехала. Это ж такой шанс для волхвов — прихлопнуть «Эдду» одним точечным ударом оружия массового инферн-поражения.
Метрах в пяти одна дотошная чайка раскопала особенно душистую кучу объедков, и за богатство тут же вспыхнула драка, пух полетел по ветру. Из-за забурлившего клекота пришлось чуть ли не орать благим матом, чтобы расслышать друг друга.
— А почему же мы не суетимся? У тебя есть какие-нибудь явки, пароли дивизиона?!
— Откуда? Если б я что-то такое знал, «Старшая Эдда» легко нашла бы способ выковырять секреты из моей головы даже после смерти! Поэтому все встречи, получения задач, шифровки в нашем мире дозволены только через курьеров.
— А форс-мажор?! — Вообще-то, если честно, Антону не хотелось обратно ни в «Эдду», ни в неведомый волхв-дивизион. Но сообщать о своих желаниях-планах-надеждах призраку-попутчику Петров не спешил.
— Верно. Есть один план на самый крайний случай. — Кажется, принял сетования ботаника призрак за чистую монету. — Только тебя в «Эдде» раскололи, оборачиваешься чайкой и мчишь на свалку! Закрой клюв, это шутка. От своих мы отрезаны надежно. Волхвы знают, что я погиб на посту, — где-то стоит горшок с кустиком герани, и, когда мне наступили кранты, он должен был увянуть. А значит, любая моя попытка выйти на связь будет квалифицирована отцами-волхвами как провокация. Рыпнемся — сначала зачистят, потом спросят.
Смертные чайки наспех поделили свежие объедки, и гам немного стих.
— Погоди, погоди, ты уверен, что вон та стая чаек не приворожена на охоту за нами?.. Уверен?.. Ладно, тогда поясни, как нам сделать, чтоб твои волхвы сначала спрашивали, а потом уж стреляли?
— Ни в коем случае не называть себя Зигфельдом или его знакомцами. Можно для начала попробовать выдать себя за готовых перевербоваться дэв-янычар или неприкаянных хеллоуинщиков, можно — за буддийских бродяг «перекати-поле».
Петров изобразил, как сумел, птичьей мимикой, что перспектива не похожа на вкус мармелада.
— А если купиться на посылы того загадочного гражданина из ночного метро? Он вроде сулил покровительство...
Здесь призрак уже окончательно не сдержал презрительную мину: мол, если мы начнем шакалить за крышу по таким подворотням, то лучше сразу сдаваться.
— Ты правильно понял, что он тебе втолковывал? Анонимный фрукт ведь весьма доходчиво объяснил, что, будь ты хоть с тысячей разных оборот-браслетов, одиночке выжить в инферн-среде невозможно. Или ты приткнешься к какому-нибудь пантеону, или тебя приткнут по категории «раб». А вот о чем он умолчал, так о том, что, чем ниже твое место в пирамиде пантеона, тем твоя доля незавидней. И я, наверное, без физического тела стал глуховат и что-то не расслышал, чтоб тебе предлагали скипетр и маршальский шарф. — Это так неприятно, когда вампир оскаливается в презрительной улыбке. Пусть даже это всего лишь тень вампира.
Но нашему Петрову было не до сантиментов. Антон, между прочим, невольно оглянулся на гряду вывалянных в мазуте пакетов просроченных чипсов. Показалось, будто за кучей происходит подозрительное шевеление. Слава Богу, только показалось.
— Ладно, убедил, таинственного незнакомца забудем. Какие еще есть варианты? — Если Петров не стремился вступить в ряды ни «Эдды», ни волхвов, то уж тем более Антону не хотелось ложиться под незнакомцев. Но посвящать в свои истинные планы призрака-попутчика он не считал обязательным.
А на самом деле Антон прикидывал, удастся ли ему смыться от всех инферн-армий, сколько их там делит этот мир, и попытаться с помощью яда оживить Настю — возникла такая идея, и чем дальше, тем настырнее грызла Петрову душу. Правда, способен ли яд его изобретения Настю оживить, тоже пока оставалось тайной за семью печатями. Здесь уже требовались лаборатория и полновесный цикл опытов над инферн-мышами.
— Вариант один — сидеть в теле чайки и ждать. Кто нас раньше найдет, тот сегодня сильней, с тем и пытаться договориться.
— Даже с «Эддой»? — понадеялся Петров внушить Зигфельду, что волхв-дивизион все-таки симпатичней.
Эрнст лишний раз изобразил рожей, что сетования друга Петрова начинают доставать даже его — личность не от сего мира:
— Уговорил. Если нагрянет «Эдда», будем биться до последнего.
— Тебе легко, ты уже мертв, — в сердцах щелкнула клювом чайка по имени Антон.
И, будто этот щелчок послужил сигналом, зачихали выстрелы подствольников, и чайку Петрова с компанией прочих птичек лихо и профессионально накрыло запущенной навесом и развернувшейся в воздухе капроновой сетью. И Антон не успел задать самый заветный свой вопрос, к которому исподволь подводил разговор: «Что будет, ежели Антон Петров возьмет себе, да просто полетит, куда глаза глядят, подальше от Питера?» Впрочем, теперь этот вопрос уже лишился актуальности.
Чайки, оставшиеся вне сетки, взмыли, будто истребители с вертикальным взлетом. Бьющиеся крылья подняли в воздух тучи пропитавшейся вонью пыли, огрызки более тяжелого мусора организованная крыльями вьюга стала вязать в смерчевые узоры. От возмущенных птичьих воплей чуть не лопнуло небо, будто от диджеевского речитатива потолок в ночном клубе.
Оставшиеся на воле птицы превратились в буран, сначала за буранной стеной было ни фига не разглядеть, особенно из позиции попутанного и прижатого к жиденькой молодой травке Антона. Потом досужий ветерок раскружил оброненные последними улепетывающими птахами перья. И вроде как наступила относительная тишина, и даже стало можно расслышать ворчание далекого бульдозера.
Антон, расцарапав руку браслетом и обернувшись человеком, попытался вырваться из сетки, но куда там. Хочешь — уймись и сопи в грязь шнобелем, хочешь — бейся в конвульсиях, словно эпилептик, — не поможет. Этот капрон выдержал бы и атаки медведя-шатуна. Зато вся блевотная, сдобренная едким птичьим пометом грязь легко попадала внутрь сквозь ячейки. Так что, когда пленника окружили люди в обрыдлом камуфляже, никто из них не заспешил первым крутить Петрову локтевые суставы.
— Прекратить брезговать! — с командирской властностью прикрикнула на бойцов появившаяся из-за их спин дамочка. По традиции — вся в прельстительно розовом, и даже сквозь удушающий смрад пробивался шарм достойного парфюма.
— Да это же Катька! — сочувственно признал невидимый прочим участникам сцены Зигфельд. — А я так надеялся, что нам удастся побить рекорд! — И развеялся окончательно. Типа, бросил товарища в беде.
Как Петрову ни было худо, способность прокачивать ситуацию он не потерял. Первое наблюдение: неизвестно, из каких соображений, но все воины — не меньше дюжины — таскали на себе броники. Наверное — положено, наверное, нелегко им далось возюкаться по грязи при полной выкладке, когда подкрадывались. Каждый был обут в высокие пупырчатые ботинки на шнуровке и вооружен укороченной моделью «Калашникова», словно не на бедную птичку охотились, а на боевого мамонта. И у каждого в режиме отягчающих обстоятельств на поясе болталось по коллекции причиндалов из птицеловного арсенала: всякие там раздвижные клетки, спиннинговые модернизации силков и кульки с семечками. Но приходится признать, как Петров ни ерзал, предугадывая облаву: его застукали врасплох.
— Когда выпутываете, крепко держите за руки! — безапелляционно распоряжалась дамочка, и ведь ее покорно слушались.
Теперь и Антон узнал эту заразу: та самая сладкоежка в розовом, которая умеет превращаться в гигантскую змею и потом этак непреклонно обвивать и душить. А вот в том, что и остальные здесь присутствующие граждане имеют отношение к инферн-игрищам, у Петрова крепли сомнения. Мужики-птицеловы, пусть смогли подкрасться, будто идеальные бойскауты, повадками, внутренней дисциплиной и еще массой нюансов не тянули даже на заурядный спецназ, настолько неслаженно работали, снимая с Антохи слои сети.
— Руки, руки контролируем! Руки не отпускаем! — понукала закамуфляженных охотников Катерина.
Рядом блаженно шарахались в небо попавшие заодно с Антоном в сеть и теперь освобожденные птички — банальное животное счастье снова обрести волю. И ведь вот какая фигня: гораздо симпатичней теперь воспринимались эти пернатые нашим Антоном, чем двуногие братья по гемоглобину, но в камуфляже.
— Здравствуйте, Катя, — Антон не стал сопротивляться, когда девушка благоразумно содрала с его руки браслет. — Что вы делаете сегодня вечером?
— Формула у тебя? — не приняла игривый тон красавица и, даже не дожидаясь ответа, подтолкнула Петрова вперед — по вытоптанной здешними бомжами тропинке куда-то на север. Кто теперь был для красавицы Антон — пустяк, лишь рабочий объект, точнее, артефакт с человеческим лицом, ступенька в карьере.
Дюжина мужиков с «калашами» затопала вокруг, как бы держа Петрова в кольце, и фасады у братанов светились неподдельной радостью: они, наивные, считали, что выполнили задачу до конца, и теперь их ждут только пряники. У Антона уже не оставалось сомнений, что хлопцы служат «Ред Ойлу», а не «Эдде»: не стали паковать обратно дорогущие сети (фирма платит), особой субординацией не страдают, и при этом рожи нашенские, без малейшего проблеска тайного знания во взорах.
Антон с иронией учел несколько пропаханных в отбросах животами этих мужиков борозд — это когда птицеловы подкрадывались к нему со всех сторон. Хотя зачем иронизировать, как раз скользили-то ужами хлопцы по мусору профессионально ловко, ни одной чайки-соседки зря не вспугнули. Но дальше размышления на тему, кто тут стал посмешищем, пришлось отставить. Антона еще раз грубо пихнули, и он на правах пленника гораздо проворней зашагал по тропинке к овражку мимо гор размокших под дождями картонных коробок с этикетками на китайском.
Он не особо старался запомнить дорогу, но пару раз, будто невзначай, оглянулся. Со второй попытки ему попался на глаза торчавший из кармана Катерины козырек. И Петров вспомнил, будто на фотографии: у УАЗа в заброшенной деревне серых гвардейцев-големов — сержанта с квадратным рязанским подбородком и второго, молодого да раннего, мявшего оброненную Антоном в баре кепку... Вот как эта ведьма его нашла — через память и тайную связь раньше принадлежавшей вещи.
А в овражке, где витали запахи чуть понежнее и щедрее просекалась зеленая травка, Антона дожидался неприятно знакомый по инциденту у Эрмитажа джип.
— Что, дорогуша, опять хотел птичкой прикинуться? — приветствовал Петрова, как старого знакомого, убеленный сединами товарищ с прибалтийскими манерами. — Маняша! — кивнул он дородной девахе. — Ты бдительность не теряй, чтоб он еще раз не упорхнул.
Конечно, победа сейчас стопроцентно была за этим кукловодом, но зачем же унижать проигравшего противника?
Третий господин из компании, не потрудившись покинуть джип, спешно что-то вводил в ноутбук, скорее всего, играл отбой блокпостам «Ред Ойла» по периметру свалки. Если хорошо подумать и оценить затраченные на птицеловное мероприятие средства, то врага грех не зауважать: сил подтянуто без счету. Грех не поспорить, что вокруг свалки было выставлено с десяток одних выдвижных постов, еще, наверняка, скучали по похожим овражкам среди гор мусора секреты и мобильные патрули.
— Я же объясняла, что летать они не умеют, только глаза отводят. — Это уже врала союзникам, нервно притаптывая каблучком, красавица Катя. И ведь действительно розовое было ей очень к лицу, даже не представлялась эта девушка в чем-то сиренево-фиалково-фисташковом и, тем более, в ярко-карминном или грубо-зеленом.
Маняша привычно скрипнула челюстями — с момента, как эта фифа появилась в поле ее зрения, Маняшу терзали смутные сомнения насчет достоверности того, будто ситуация под контролем.
— А вам, госпожа Катерина Кондаурова, я бы рекомендовал больше в наши дела не вмешиваться. Сейчас заедем в банк, рассчитаемся по договору, и на этом наши отношения станем считать исчерпанными. — Главный по безопасности «Ред Ойла» искренне верил, что рулит и что праздник на его улице.
Маняша подарила бы московскому шефу за такие слова влюбленный взгляд, но по природе оказалась не способной к подобному. Катя же вираж господина Костромина посчитала, мягко говоря, неразумным и оглянулась, фиксируя, кто из дюжины бойцов где стоит и куда у кого в данный момент нацелен «калаш». И хотя при этом движении Катин взгляд был — сама невинность, женское сердце приказало неукоснительно бдительной Маняше собственный «калаш» на всякий случай направить в Катин не прикрытый броником живот.
— Только сначала давайте смотаемся в гостиницу и примем душ, — попыталась оттянуть категорический ритуал прощания Катя.
Предлог, конечно же, был надуман, но не настолько, чтобы напрячь главного по безопасности «Ред Ойла». Ведь старик уже праздновал победу и для себя объяснил эти ерзанья как пустую женскую блажь. Подумаешь, что на свалке отряд пропитался местной вонью, деньги не пахнут:
— Сначала в банк, — бескомпромиссно отрезал Костромин.
И тогда Катя посчитала, что оттягивать вульгарную развязку дальше нет смысла, эти мирские балбесы сами нарываются, сами торопят печальный финал. Катя постаралась шевельнуть ногами так, чтобы занять более выгодную позицию для атаки. Она учитывала, что единственное смертное тело, которое пытается отслеживать ее перемещения, — это деваха из ближайших к Костромину. Но куда там было Маняше, пусть прошедшей огонь и воду, но лишь мирские огонь и воду, против Катерины?
Катя уже придумала, как нейтрализует эту пышнотелую кобылу, но в последний момент ей пришлось переиграть все планы.
Заметив за джипом легкое мерцание в воздухе, Катерина, уже больше ни на йоту не тормозя, — иначе признают виноватой по всем статьям и огребет соответствующее наказание — сорвала пуговицу с комбинезона и сунула в растерянную ладонь ближайшему бойцу.