Страница:
— Конечно, — ответил он. И ласково взял ее за руку.
Мечты о побеге
Путешествие
Разлука
Эмаи прибывает домой
Дом-крепость
Мечты о побеге
Путешествие
Рутерфорд давно уже слышал, что Эмаи собирается покинуть деревню Ренгади и отправиться в свою собственную. Устройство новозеландского племени он стал постепенно понимать. Эмаи был верховным вождем, которому подчинялось много деревень. В каждой деревне были свои вожди — младшие, — признававшие Эмаи владыкой. Завоевал ли их Эмаи или они подчинились ему добровольно, этого Рутерфорд не знал. Но он часто слышал, что у Эмаи есть своя собственная, родная деревня, в которой нет других вождей и в которой он постоянно живет. Таким образом, деревня Эмаи являлась столицей всего племени. Вот в эту-то столицу должны были отправиться паши пленники на другой день после неудачного побега Джона Уотсона. В деревне Ренгади им оставалось провести всего одну ночь.
Вечером Джона Уотсона повидать им не удалось. Ночевать в их хижину он не пришел. Они провели большую часть ночи в разговорах о своей дальнейшей судьбе и о судьбе покидаемого товарища. С тревогой думали они о предстоящем путешествии. Они слышали, что деревня Эмаи находится еще дальше от моря, чем деревня Ренгади. А одно только море могло принести им освобождение. Пожалуй, Джону Уотсону повезло, что его оставляют у Ренгади. Если к берегам Новой Зеландии подойдет какой-нибудь корабль, он сразу узнает об этом.
Впрочем, вряд ли Джон Уотсон дождется корабля. У него такой необузданный нрав, что он непременно выкинет какую-нибудь глупость и разозлит своих хозяев. А тогда уж некому будет за него заступиться.
В разговорах матросов не принимал участия один только Джефферсон. Он крепко спал. Рутерфорду удалось заснуть только перед рассветом. Л рано утром в хижину вошли воины, разбудили спящих пленников и вывели их на улицу.
Вся деревня была на ногах — и уходящие и остающиеся. Воины Эмаи — сорок человек — стояли отдельной кучкой. Вместе с ними должны были отправиться их жены и рабы, которые во время разгрома «Агнессы» дожидались в деревне Ренгади.
Едва пленников присоединили к отряду, едва их окружили воины, как вся толпа направилась по улице к выходу из деревни. Проходя мимо хижины Ренгади, Рутерфорд заметил, что ее охраняет несколько воинов. Из хижины доносилась неистовая английская ругань. Рутерфорд сразу узнал озлобленный голос Джона Уотсона.
— Прощай, Джон! — громко крикнул он ему. — Нас уводят. Мы, верно, никогда с тобой не увидимся. Веди себя осторожно.
Ругань на несколько секунд прекратилась. Джон Уотсон как будто пытался понять, откуда он слышит голос товарища. Наконец он догадался, в чем дело, и громко прокричал в ответ:
— Прощай, Рутерфорд! Обо мне не беспокойся! Я скоро опять убегу! Уж на этот раз меня не поймают!
И снова брань и проклятья.
За частоколом Эмаи на прощание долго терся носом с Ренгади. Провожающие в знак печали резали себе лица острыми камешками. Женщины громко плакали.
Наконец обряд расставания был окончен. Ренгади увел своих подчиненных назад в деревню, а люди Эмаи направились в лес.
Изрядную долю награбленной с «Агнессы» добычи Эмаи забрал с собой. Но на этот раз добычу тащили не воины, а рабы и женщины. Воины шли налегке. Они несли только свое оружие. Пленники после татуировки считались воинами, а оружия у них, кроме ножей, не было никакого, так что они шли с пустыми руками. Рабов было очень мало, и женщины, тоже немногочисленные, изгибались под тяжестью вещей. Эмаи не пожалел даже собственную дочь. Эшу тащила на голове чугунный котел с «Агнессы».
Дорога была трудная — все вверх и вниз. Всюду отвесные скалы, заросшие дремучим лесом холмы, глубокие болотистые ущелья. Лесная тропинка была так узка, что отряд Эмаи растянулся на полверсты. Пленники пробовали запомнить дорогу, чтобы иметь возможность вернуться когда-нибудь, но скоро убедились, что это невозможно. В лесу было множество пересекающих друг друга тропинок, совершенно одинаковых, так что разобраться в них казалось немыслимо. А между тем для новозеландцев в этом не было никакой трудности — они шли вперед уверенно и без всякого колебания.
Эшу сначала шагала впереди всех, рядом со своим отцом. Но тяжелый котел, который она несла, утомлял ее, и постепенно она стала отставать. Через два часа утомительной ходьбы она шла уже рядом с пленниками, которые находились как раз посередине колонны. В это время отряд подымался по склону крутого холма, и Рутерфорд видел, как пот катился крупными каплями с ее лица. Она прерывисто дышала от утомления. Воины, шедшие с пустыми руками, и не думали помочь ей. Им казалось вполне естественным, что все тяжести должны тащить на себе женщины.
Рутерфорду стало жаль девушки. Он подошел к ней, снял с ее головы котел и поставил его себе на голову. Эшу была глубоко поражена его поступком, но не протестовала. Воины сначала подумали было, что Рутерфорд собирается присвоить котел и хотели вступиться за добычу своего вождя. Но моряк объяснил им, что отдаст котел девушке, когда они придут в деревню Эмаи, и воины оставили его в покое, хотя были очень удивлены.
Эшу, освобожденная от тяжелой ноши, могла бы теперь без труда догнать отца. Но она пошла рядом с Рутерфордом.
В полдень все сели отдохнуть на берегу ручья. Новозеландцы сейчас же принялись бить рыбу копьями. Но рыба была очень мелкая, и попадать в нее им удавалось редко. Только немногим счастливцам достались две-три маленькие рыбки. Остальные не поймали почти ничего.
Морякам неоткуда было взять копья. Но они придумали другой способ ловить рыбу, который оказался гораздо удачней. Сняв свои куртки и связав их рукавами, они опустили их в воду. Получилось нечто вроде невода. Протащив свой невод шагов сорок против течения, они высыпали из него на траву несколько сотен блестящих прыгающих рыбок. Новозеландцы столпились вокруг и от удивления не могли произнести ни звука. Такой простой и удобный способ рыбной ловли был им совершенно неизвестен. Эмаи взял несколько рыбок в руки, чтобы проверить, не заколдованные ли они. Но нет, рыбки были самые настоящие.
Между тем моряки развели костер, налили в котел воды и сварили уху. Ухи вышло так много, что они не съели даже половины и остальное отдали новозеландцам.
Проведя на берегу ручья часа три, отряд двинулся дальше. Но но прошли они и мили, как вдали увидели множество воинов, идущих им навстречу. Лесные тропинки в Новой Зеландии так узки, что разойтись на них почти невозможно. Рутерфорд испугался, как бы отряд Эмаи не затеял драку со встречными из-за дороги. Но опасения его не оправдались. Шедшие навстречу воины предупредительно оставили тропинку и отодвинулись в лес, громко крича:
— Айр-маре, Эмаи!
— Айр-маре, Нэнэ! — отвечали воины Эмаи.
Нэнэ, вождь встречного отряда, признавал Эмаи своим владыкой и подчинялся ему. Оба вождя дружески потерлись носами. Сейчас же был сделан новый привал. Нэнэ с удивлением рассматривал белых. Потом он отвел Эмаи в кусты, и оба вождя долго там разговаривали, скрывшись ото всех. Наконец к матросам подошел воин и объявил, что Эмаи хочет говорить с Томпсоном. Томпсон отправился к вождю, ни о чем не беспокоясь.
Спустя полчаса Эмаи вышел из кустов и приказал своему отряду трогаться в путь. Томпсона с ним не было.
— Где Томпсон? — спросил Рутерфорд, обращаясь к Эшу.
— Отец подарил его Нэнэ в знак дружбы, — ответила девушка. — Нэнэ увел его с собой. Ему заткнули листьями рот, чтобы он не мог позвать вас на помощь.
— Бедный Томпсон! — воскликнул Рутерфорд. — Мы не успели с ним даже проститься!
— Нас осталось всего четверо, — горестно сказал Джек Маллон.
Он не знал, что скоро их останется еще меньше.
Вечером Джона Уотсона повидать им не удалось. Ночевать в их хижину он не пришел. Они провели большую часть ночи в разговорах о своей дальнейшей судьбе и о судьбе покидаемого товарища. С тревогой думали они о предстоящем путешествии. Они слышали, что деревня Эмаи находится еще дальше от моря, чем деревня Ренгади. А одно только море могло принести им освобождение. Пожалуй, Джону Уотсону повезло, что его оставляют у Ренгади. Если к берегам Новой Зеландии подойдет какой-нибудь корабль, он сразу узнает об этом.
Впрочем, вряд ли Джон Уотсон дождется корабля. У него такой необузданный нрав, что он непременно выкинет какую-нибудь глупость и разозлит своих хозяев. А тогда уж некому будет за него заступиться.
В разговорах матросов не принимал участия один только Джефферсон. Он крепко спал. Рутерфорду удалось заснуть только перед рассветом. Л рано утром в хижину вошли воины, разбудили спящих пленников и вывели их на улицу.
Вся деревня была на ногах — и уходящие и остающиеся. Воины Эмаи — сорок человек — стояли отдельной кучкой. Вместе с ними должны были отправиться их жены и рабы, которые во время разгрома «Агнессы» дожидались в деревне Ренгади.
Едва пленников присоединили к отряду, едва их окружили воины, как вся толпа направилась по улице к выходу из деревни. Проходя мимо хижины Ренгади, Рутерфорд заметил, что ее охраняет несколько воинов. Из хижины доносилась неистовая английская ругань. Рутерфорд сразу узнал озлобленный голос Джона Уотсона.
— Прощай, Джон! — громко крикнул он ему. — Нас уводят. Мы, верно, никогда с тобой не увидимся. Веди себя осторожно.
Ругань на несколько секунд прекратилась. Джон Уотсон как будто пытался понять, откуда он слышит голос товарища. Наконец он догадался, в чем дело, и громко прокричал в ответ:
— Прощай, Рутерфорд! Обо мне не беспокойся! Я скоро опять убегу! Уж на этот раз меня не поймают!
И снова брань и проклятья.
За частоколом Эмаи на прощание долго терся носом с Ренгади. Провожающие в знак печали резали себе лица острыми камешками. Женщины громко плакали.
Наконец обряд расставания был окончен. Ренгади увел своих подчиненных назад в деревню, а люди Эмаи направились в лес.
Изрядную долю награбленной с «Агнессы» добычи Эмаи забрал с собой. Но на этот раз добычу тащили не воины, а рабы и женщины. Воины шли налегке. Они несли только свое оружие. Пленники после татуировки считались воинами, а оружия у них, кроме ножей, не было никакого, так что они шли с пустыми руками. Рабов было очень мало, и женщины, тоже немногочисленные, изгибались под тяжестью вещей. Эмаи не пожалел даже собственную дочь. Эшу тащила на голове чугунный котел с «Агнессы».
Дорога была трудная — все вверх и вниз. Всюду отвесные скалы, заросшие дремучим лесом холмы, глубокие болотистые ущелья. Лесная тропинка была так узка, что отряд Эмаи растянулся на полверсты. Пленники пробовали запомнить дорогу, чтобы иметь возможность вернуться когда-нибудь, но скоро убедились, что это невозможно. В лесу было множество пересекающих друг друга тропинок, совершенно одинаковых, так что разобраться в них казалось немыслимо. А между тем для новозеландцев в этом не было никакой трудности — они шли вперед уверенно и без всякого колебания.
Эшу сначала шагала впереди всех, рядом со своим отцом. Но тяжелый котел, который она несла, утомлял ее, и постепенно она стала отставать. Через два часа утомительной ходьбы она шла уже рядом с пленниками, которые находились как раз посередине колонны. В это время отряд подымался по склону крутого холма, и Рутерфорд видел, как пот катился крупными каплями с ее лица. Она прерывисто дышала от утомления. Воины, шедшие с пустыми руками, и не думали помочь ей. Им казалось вполне естественным, что все тяжести должны тащить на себе женщины.
Рутерфорду стало жаль девушки. Он подошел к ней, снял с ее головы котел и поставил его себе на голову. Эшу была глубоко поражена его поступком, но не протестовала. Воины сначала подумали было, что Рутерфорд собирается присвоить котел и хотели вступиться за добычу своего вождя. Но моряк объяснил им, что отдаст котел девушке, когда они придут в деревню Эмаи, и воины оставили его в покое, хотя были очень удивлены.
Эшу, освобожденная от тяжелой ноши, могла бы теперь без труда догнать отца. Но она пошла рядом с Рутерфордом.
В полдень все сели отдохнуть на берегу ручья. Новозеландцы сейчас же принялись бить рыбу копьями. Но рыба была очень мелкая, и попадать в нее им удавалось редко. Только немногим счастливцам достались две-три маленькие рыбки. Остальные не поймали почти ничего.
Морякам неоткуда было взять копья. Но они придумали другой способ ловить рыбу, который оказался гораздо удачней. Сняв свои куртки и связав их рукавами, они опустили их в воду. Получилось нечто вроде невода. Протащив свой невод шагов сорок против течения, они высыпали из него на траву несколько сотен блестящих прыгающих рыбок. Новозеландцы столпились вокруг и от удивления не могли произнести ни звука. Такой простой и удобный способ рыбной ловли был им совершенно неизвестен. Эмаи взял несколько рыбок в руки, чтобы проверить, не заколдованные ли они. Но нет, рыбки были самые настоящие.
Между тем моряки развели костер, налили в котел воды и сварили уху. Ухи вышло так много, что они не съели даже половины и остальное отдали новозеландцам.
Проведя на берегу ручья часа три, отряд двинулся дальше. Но но прошли они и мили, как вдали увидели множество воинов, идущих им навстречу. Лесные тропинки в Новой Зеландии так узки, что разойтись на них почти невозможно. Рутерфорд испугался, как бы отряд Эмаи не затеял драку со встречными из-за дороги. Но опасения его не оправдались. Шедшие навстречу воины предупредительно оставили тропинку и отодвинулись в лес, громко крича:
— Айр-маре, Эмаи!
— Айр-маре, Нэнэ! — отвечали воины Эмаи.
Нэнэ, вождь встречного отряда, признавал Эмаи своим владыкой и подчинялся ему. Оба вождя дружески потерлись носами. Сейчас же был сделан новый привал. Нэнэ с удивлением рассматривал белых. Потом он отвел Эмаи в кусты, и оба вождя долго там разговаривали, скрывшись ото всех. Наконец к матросам подошел воин и объявил, что Эмаи хочет говорить с Томпсоном. Томпсон отправился к вождю, ни о чем не беспокоясь.
Спустя полчаса Эмаи вышел из кустов и приказал своему отряду трогаться в путь. Томпсона с ним не было.
— Где Томпсон? — спросил Рутерфорд, обращаясь к Эшу.
— Отец подарил его Нэнэ в знак дружбы, — ответила девушка. — Нэнэ увел его с собой. Ему заткнули листьями рот, чтобы он не мог позвать вас на помощь.
— Бедный Томпсон! — воскликнул Рутерфорд. — Мы не успели с ним даже проститься!
— Нас осталось всего четверо, — горестно сказал Джек Маллон.
Он не знал, что скоро их останется еще меньше.
Разлука
Вечером они подошли к небольшой деревне, расположенной, как все и-пу новозеландцев, на вершине холма. Рутерфорд решил сначала, что это и есть деревня Эмаи. Но Эшу объяснила ему, что это деревня Патама, а до деревни Эмаи еще два дня пути.
Вождь Патам встретил их со всеми своими подчиненными перед деревней. После обычных приветственных воплей отряд Эмаи вошел в калитку частокола. За частоколом находилось всего двенадцать хижин. Жители деревушки столпились вокруг пленников. Патам был любопытен не меньше остальных. Он ощупал моряков с ног до головы, громко восхищаясь белизной их кожи. Затем на радостях он подарил им большую жирную свинью.
Матросы обрадовались подарку и решили сейчас же поесть свинины, потому что успели проголодаться. Джон Смит заколол свинью своим ножом. Новозеландцы, стоявшие кругом, не одобрили такого способа убивать свинью и громко возмущались. Они обыкновенно не колют своих свиней, а топят в реке, чтобы не вытекала кровь, которую они считают необыкновенным лакомством. Поступок Джона Смита казался им глупым и расточительным. Они с негодованием смотрели, как драгоценная кровь текла на землю. Когда моряки оттащили свиную тушу в сторону, многие дикари опустились на четвереньки и принялись лизать окровавленный песок.
Но негодование новозеландцев нисколько не смутило моряков. Они спокойно сварили часть свиного окорока в котле и наелись до отвала. Остальное мясо они сложили про запас в четыре корзины, которые Рутерфорд выпросил у женщин.
Спать легли только в полночь. Деревня Патама была так мала, что гости с трудом разместились в ней на ночлег.
Белым не могли, конечно, предоставить отдельную хижину, и их разместили по разным. Как потом оказалось, новозеландцы сделали это намеренно. Рутерфорд и Джек Маллон спали вместе с Эмаи и Эшу, а Джефферсон и Джон Смит — вместе с Патамом и его семьей. Ночью Эмаи несколько раз вставал и выходил из хижины. Но Рутерфорд не придал этому никакого значения. Он очень устал за день и спал крепко.
Рутерфорда и Джека Маллона разбудили рано утром. Взяв котелок и корзины с мясом, они вышли на улицу. Воины Эмаи тотчас же окружили их и вывели за частокол. Там они увидели Джефферсона. Он стоял один, угрюмый, молчаливый, держа под мышкой свою корзину с мясом. Джона Смита рядом с ними не было.
— Где Смит? — встревоженно спросил Рутерфорд, подбегая к Джефферсону.
— Не знаю. Его увели, — ответил Джефферсон равнодушно.
Рутерфорд схватил Джефферсона за плечи и сильно встряхнул его.
— Как не знаешь? Куда увели? — закричал он.
Но Джефферсон взглянул на товарища спокойным невидящим взором и ничего не сказал.
Рутерфорд понял: Эмаи подарил Джона Смита Патаму.
Переход в этот день был особенно труден. Тропинка шла все время в гору. Разлука с товарищами привела Рутерфорда и Джека Маллона в отчаяние. Чего им ждать, на что надеяться? Что могут они сделать в одиночку, разбросанные по всей стране?
Рутерфорда давно уже беспокоил Джефферсон. В его молчании, в его ответах невпопад было что-то странное. Теперь он вдруг изменил своей обычной молчаливости и стал бормотать себе тихо под нос. Рутерфорд прислушался к этому бормотанию и с удивлением заметил, что Джефферсон произносит совершенно бессмысленный набор слов. Редко-редко он отвечал на вопросы товарищей. Большей частью он просто не слышал, что ему говорят, и продолжал бормотать.
На следующее утро пришлось расстаться и с беднягой Джефферсоном. Его оставил себе вождь Вана, в деревне которого они провели вторую ночь своего печального путешествия. Эмаи, казалось, расплачивался пленниками за ночлег. Разлука моряков с Джефферсоном не обставлялась такими предосторожностями, как разлука с Томпсоном и Смитом. Пленников теперь так мало, что Эмаи не опасался их и прямо объявил о предстоящей разлуке. Таким образом Рутерфорд и Джек Маллон получили возможность проститься с Джефферсоном.
— Прощай, Джефферсон, — сказал Джек Маллон и заплакал.
— Прощай, старый приятель, — сказал Рутерфорд, хлопая Джефферсона но плечу.
Но Джефферсон не сказал ни слова. Он равнодушно пожал руку друзьям и даже не обернулся, когда воины Вана повели его в хижину своего начальника.
— Он уже, кажется, перестал понимать, что происходит, — печально промолвил Рутерфорд, глядя вслед уходящему Джефферсону.
У Эмаи из шестерых пленников осталось только двое — Рутерфорд и Джек Маллон.
Вождь Патам встретил их со всеми своими подчиненными перед деревней. После обычных приветственных воплей отряд Эмаи вошел в калитку частокола. За частоколом находилось всего двенадцать хижин. Жители деревушки столпились вокруг пленников. Патам был любопытен не меньше остальных. Он ощупал моряков с ног до головы, громко восхищаясь белизной их кожи. Затем на радостях он подарил им большую жирную свинью.
Матросы обрадовались подарку и решили сейчас же поесть свинины, потому что успели проголодаться. Джон Смит заколол свинью своим ножом. Новозеландцы, стоявшие кругом, не одобрили такого способа убивать свинью и громко возмущались. Они обыкновенно не колют своих свиней, а топят в реке, чтобы не вытекала кровь, которую они считают необыкновенным лакомством. Поступок Джона Смита казался им глупым и расточительным. Они с негодованием смотрели, как драгоценная кровь текла на землю. Когда моряки оттащили свиную тушу в сторону, многие дикари опустились на четвереньки и принялись лизать окровавленный песок.
Но негодование новозеландцев нисколько не смутило моряков. Они спокойно сварили часть свиного окорока в котле и наелись до отвала. Остальное мясо они сложили про запас в четыре корзины, которые Рутерфорд выпросил у женщин.
Спать легли только в полночь. Деревня Патама была так мала, что гости с трудом разместились в ней на ночлег.
Белым не могли, конечно, предоставить отдельную хижину, и их разместили по разным. Как потом оказалось, новозеландцы сделали это намеренно. Рутерфорд и Джек Маллон спали вместе с Эмаи и Эшу, а Джефферсон и Джон Смит — вместе с Патамом и его семьей. Ночью Эмаи несколько раз вставал и выходил из хижины. Но Рутерфорд не придал этому никакого значения. Он очень устал за день и спал крепко.
Рутерфорда и Джека Маллона разбудили рано утром. Взяв котелок и корзины с мясом, они вышли на улицу. Воины Эмаи тотчас же окружили их и вывели за частокол. Там они увидели Джефферсона. Он стоял один, угрюмый, молчаливый, держа под мышкой свою корзину с мясом. Джона Смита рядом с ними не было.
— Где Смит? — встревоженно спросил Рутерфорд, подбегая к Джефферсону.
— Не знаю. Его увели, — ответил Джефферсон равнодушно.
Рутерфорд схватил Джефферсона за плечи и сильно встряхнул его.
— Как не знаешь? Куда увели? — закричал он.
Но Джефферсон взглянул на товарища спокойным невидящим взором и ничего не сказал.
Рутерфорд понял: Эмаи подарил Джона Смита Патаму.
Переход в этот день был особенно труден. Тропинка шла все время в гору. Разлука с товарищами привела Рутерфорда и Джека Маллона в отчаяние. Чего им ждать, на что надеяться? Что могут они сделать в одиночку, разбросанные по всей стране?
Рутерфорда давно уже беспокоил Джефферсон. В его молчании, в его ответах невпопад было что-то странное. Теперь он вдруг изменил своей обычной молчаливости и стал бормотать себе тихо под нос. Рутерфорд прислушался к этому бормотанию и с удивлением заметил, что Джефферсон произносит совершенно бессмысленный набор слов. Редко-редко он отвечал на вопросы товарищей. Большей частью он просто не слышал, что ему говорят, и продолжал бормотать.
На следующее утро пришлось расстаться и с беднягой Джефферсоном. Его оставил себе вождь Вана, в деревне которого они провели вторую ночь своего печального путешествия. Эмаи, казалось, расплачивался пленниками за ночлег. Разлука моряков с Джефферсоном не обставлялась такими предосторожностями, как разлука с Томпсоном и Смитом. Пленников теперь так мало, что Эмаи не опасался их и прямо объявил о предстоящей разлуке. Таким образом Рутерфорд и Джек Маллон получили возможность проститься с Джефферсоном.
— Прощай, Джефферсон, — сказал Джек Маллон и заплакал.
— Прощай, старый приятель, — сказал Рутерфорд, хлопая Джефферсона но плечу.
Но Джефферсон не сказал ни слова. Он равнодушно пожал руку друзьям и даже не обернулся, когда воины Вана повели его в хижину своего начальника.
— Он уже, кажется, перестал понимать, что происходит, — печально промолвил Рутерфорд, глядя вслед уходящему Джефферсону.
У Эмаи из шестерых пленников осталось только двое — Рутерфорд и Джек Маллон.
Эмаи прибывает домой
Третий день пути был самый трудный. Горные речки то и дело пересекали им дорогу. Их переходили вброд, по горло в ледяной воде. Камни вырывались из-под ног и с грохотом исчезали в глубоких ущельях. Даже могучие плечи Рутерфорда устали тащить тяжелый котел. А Джек Маллон совсем изнемог и громко жаловался на свою судьбу.
— Я уверен, что и нас разлучат с тобой, — причитал он. — А что я буду делать один? Я сойду с ума от ужаса. Ты, Рутерфорд, силен и хитер. Ты умеешь с ними ладить. А меня убьют через час после того, как я расстанусь с тобой…
Рутерфорд и сам боялся, что ему придется расстаться с Джеком Маллоном. Он подозвал к себе Эшу и тихонько спросил ее, не собирается ли Эмаи подарить их кому-нибудь, как он подарил остальных.
— Нет, — ответила девушка, — отец вас никому не подарит. Он говорил, что оставит себе самого сильного и самого молодого. Белому мальчику, которого ты ведешь с собой, отец будет давать очень много еды, чтобы он поскорее вырос и стал таким же большим и красивым, как и ты.
Эти слова успокоили Рутерфорда и утешили Джека Маллона.
— Быть может, нам когда-нибудь удастся бежать отсюда, — мечтательно произнес Джек Маллон. — Я вернусь в Дублин, к маме…
— Для того чтобы бежать, нам нужно жить на морском берегу, — ответил Рутерфорд, — а если мы убежим сейчас, с нами будет то же, что с Джоном Уотсоном, или еще хуже. Пока мы должны добиваться только одного: чтобы островитяне вполне нам доверяли и позволили нам ходить всюду, где вздумается. Но до этого еще очень далеко.
После многочасовой ходьбы без единого привала пленники заметили на дальнем холме большую деревню. Узнав, что это деревня Эмаи, Рутерфорд и Джек Маллон облегченно вздохнули — значит, скоро конец этому утомительному путешествию и можно будет отдохнуть. Впрочем, деревня была еще очень далеко, и, прежде чем достичь ее, нужно было перебраться через две реки.
Первая река оказалась очень мелкой, и отряд перешел ее с легкостью, не замочив даже колен. На другой стороне лес был выкорчеван, и пленники увидели большое поле, засаженное репой, капустой, дынями, тыквами и какими-то незнакомыми им овощами.
На поле работало несколько женщин. Они разрыхляли кольями и каменными мотыгами землю для нового посева. Кол плохо приспособлен для копания земли, но лопат новозеландцы не знали. В Новой Зеландии все полевые работы лежали на женщинах, и Рутерфорд подивился, что им удалось такими неуклюжими орудиями взрыхлить такое большое поле.
Увидев приближающийся отряд, женщины издали прокричали свое обычное «айр-маре»и бросились со всех ног бежать в деревню, чтобы первыми принести радостную весть.
Следующая река, которая пересекала им путь перед самой деревней, оказалась широкой и глубокой. Рутерфорд впервые видел в Новой Зеландии такую большую реку. Как он впоследствии узнал, она называлась Вайкато. Через все прежние речонки они переходили вброд, но через Вайкато вброд перейти было невозможно. Из деревни им прислали несколько пирог. Пироги эти были вырублены из сосновых бревен и украшены сложной резьбой. К носу самой большой пироги была прикреплена на палке отрубленная женская голова, совершенно высохшая, с развевающимися по ветру волосами. В эту страшную пирогу сел Эмаи. Его спутники расселись по остальным пирогам, и флотилия на всех веслах понеслась к противоположному берегу реки.
Пироги пристали к подножию холма, на вершине которого находилась деревня. Видно было, что спутники Эмаи очень стосковались по родному дому, потому что они стремительно выскочили из пирог и, несмотря на усталость, со всех ног пустились бежать вверх. Особенно быстро бежала Эшу. Она опередила мужчин и первая достигла родного частокола.
Исступленно завывающая толпа вышла им навстречу. Женщины в знак приветствия махали в воздухе циновками. Мужчины разрывали себе ногтями и камешками кожу на лице. Впереди всех встречающих стояла сгорбленная, сморщенная старуха. Седые волосы на ее голове были так редки, что сквозь них проглядывал коричневый круглый череп. Во рту у нее не было ни одного зуба. Она шла, опираясь на сучковатую палку, и злобно глядела по сторонам. Эта старуха показалась пленникам отвратительной.
Но именно к ней раньше всего подбежала Эшу. Она долго терла свой маленький носик о крючковатый нос старой ведьмы. Потом к старухе подошел Эмаи и тоже долго терся о нее носом. У отца и дочери был счастливый, довольный вид. Да и не мудрено — ведь эта отвратительная старуха была матерью Эмаи и бабушкой Эшу.
В первую минуту все так радовались своему возвращению домой, что совсем позабыли о пленниках. Рутерфорд и Джек Маллон поднялись на холм последними, вместе с рабами, которые тащили тяжелую поклажу. Но наконец Эмаи вспомнил о них и подвел к своей матери. Старуха злобно осмотрела пленников из-под косматых седых бровей. Они ей очень не понравились. Она стала шипеть и фыркать, как разозленная кошка. Потом вдруг протянула длинную костлявую руку и ущипнула Джека Маллона за ногу. Острый, крепкий ноготь вонзился глубоко в кожу молодого моряка. Джек Маллон громко вскрикнул и отскочил в сторону.
Воины, стоявшие кругом, радостно захохотали. Но Эмаи недовольно взглянул на них, и смех сразу оборвался.
Долго еще они терлись носами, кричали, царапали себя от радости в кровь. Наконец всей толпой ввалились в деревню.
Деревня Эмаи действительно была похожа на столицу — в ней находилось по крайней мере семьдесят хижин. Ни одна из деревень, в которых побывали пленники, не могла сравниться с ной величиной. Не мудрено, что жители ее подчинили себе такой обширный край.
Хижина Эмаи стояла в самой середине деревни. Она была гораздо больше остальных хижин. Но вход в нее был так же низок, как вход во все новозеландские хижины, — верховный вождь, входя в свой дворец, должен был становиться на четвереньки.
На поляне был сейчас же устроен торжественный пир. В этом пире участвовали только самые знатные воины. Остальные стояли кругом и смотрели. Рутерфорд очень удивился, когда Эмаи вдруг усадил его и Джека Маллона рядом с собой. Вождь оказал споим пленникам честь, которой не было удостоено большинство его подданных. Принесли зажаренную свинью. Знатные воины накинулись на еду с обычной жадностью.
Среди пирующих была всего одна женщина — мать Эмаи. Даже Эшу не разрешили участвовать в пиршестве, и она стояла в толпе, глядя, как жуют ее отец и бабушка. Пленники поняли, что Эмаи относится к ним дружелюбно, и обрадовались. Одно их тревожило — мать Эмаи поглядывала на них так злобно, что при каждом ее взгляде Джек Маллон вздрагивал от страха.
Ели часа три. Наконец свинья была съедена, и воины стали петь хвастливые воинственные песни. Солнце уже давно зашло, в небе уже сверкали звезды, а воины пели все громче, все яростнее. Многие вскакивали на ноги и крутили в воздухе мэрами. Воинственные песни разгорячили их еще больше, и Рутерфорд стал опасаться, как бы между ними не началось побоище.
Тут к пирующим подошел вождь соседней деревушки, прибывший с двумя сыновьями, чтобы приветствовать Эмаи. Он притащил три корзины дынь в подарок верховному вождю. Эмаи радостно встретил гостей и усадил их с собой. И тут только заметил, что угощать их ему печем — свинья была съедена.
— Крови! Крови! — вдруг закричали воины, перестав петь.
Рутерфорд уже неплохо понимал новозеландский язык. Но чего хотят воины, он понял не сразу.
Впрочем, скоро ему все стало ясно.
Мать Эмаи встала и вошла в толпу, стоявшую вокруг пирующих. Все испуганно расступились перед ней. Жадно глядя по сторонам, старуха вдруг увидела свою рабыню — женщину лет тридцати. Она схватила ее за руку и вывела на середину круга. Рабыня не сопротивлялась. Старуха выхватила из рук сына мэр и убила ее одним ударом по голове.
Воины сейчас же принялись рыть яму, чтобы изжарить труп. Нескольких женщин послали за хворостом.
Рутерфорд и Джек Маллон уже второй раз присутствовали при людоедстве. Они почувствовали страшную тошноту. Брезгливость, жалость, отвращение, злость были так сильны, что все закружилось у них перед глазами. Не сговариваясь, они оба встали и пошли прочь от поганого пира. Никто их не старался задержать. Они зашли в самый дальний конец деревни и улеглись на траву возле частокола.
Там они пролежали до рассвета, глядя на звезды. Утром Рутерфорд заметил в частоколе узкую щель, не шире пальца. Он долго внимательно смотрел через нее за частокол.
— Я уверен, что и нас разлучат с тобой, — причитал он. — А что я буду делать один? Я сойду с ума от ужаса. Ты, Рутерфорд, силен и хитер. Ты умеешь с ними ладить. А меня убьют через час после того, как я расстанусь с тобой…
Рутерфорд и сам боялся, что ему придется расстаться с Джеком Маллоном. Он подозвал к себе Эшу и тихонько спросил ее, не собирается ли Эмаи подарить их кому-нибудь, как он подарил остальных.
— Нет, — ответила девушка, — отец вас никому не подарит. Он говорил, что оставит себе самого сильного и самого молодого. Белому мальчику, которого ты ведешь с собой, отец будет давать очень много еды, чтобы он поскорее вырос и стал таким же большим и красивым, как и ты.
Эти слова успокоили Рутерфорда и утешили Джека Маллона.
— Быть может, нам когда-нибудь удастся бежать отсюда, — мечтательно произнес Джек Маллон. — Я вернусь в Дублин, к маме…
— Для того чтобы бежать, нам нужно жить на морском берегу, — ответил Рутерфорд, — а если мы убежим сейчас, с нами будет то же, что с Джоном Уотсоном, или еще хуже. Пока мы должны добиваться только одного: чтобы островитяне вполне нам доверяли и позволили нам ходить всюду, где вздумается. Но до этого еще очень далеко.
После многочасовой ходьбы без единого привала пленники заметили на дальнем холме большую деревню. Узнав, что это деревня Эмаи, Рутерфорд и Джек Маллон облегченно вздохнули — значит, скоро конец этому утомительному путешествию и можно будет отдохнуть. Впрочем, деревня была еще очень далеко, и, прежде чем достичь ее, нужно было перебраться через две реки.
Первая река оказалась очень мелкой, и отряд перешел ее с легкостью, не замочив даже колен. На другой стороне лес был выкорчеван, и пленники увидели большое поле, засаженное репой, капустой, дынями, тыквами и какими-то незнакомыми им овощами.
На поле работало несколько женщин. Они разрыхляли кольями и каменными мотыгами землю для нового посева. Кол плохо приспособлен для копания земли, но лопат новозеландцы не знали. В Новой Зеландии все полевые работы лежали на женщинах, и Рутерфорд подивился, что им удалось такими неуклюжими орудиями взрыхлить такое большое поле.
Увидев приближающийся отряд, женщины издали прокричали свое обычное «айр-маре»и бросились со всех ног бежать в деревню, чтобы первыми принести радостную весть.
Следующая река, которая пересекала им путь перед самой деревней, оказалась широкой и глубокой. Рутерфорд впервые видел в Новой Зеландии такую большую реку. Как он впоследствии узнал, она называлась Вайкато. Через все прежние речонки они переходили вброд, но через Вайкато вброд перейти было невозможно. Из деревни им прислали несколько пирог. Пироги эти были вырублены из сосновых бревен и украшены сложной резьбой. К носу самой большой пироги была прикреплена на палке отрубленная женская голова, совершенно высохшая, с развевающимися по ветру волосами. В эту страшную пирогу сел Эмаи. Его спутники расселись по остальным пирогам, и флотилия на всех веслах понеслась к противоположному берегу реки.
Пироги пристали к подножию холма, на вершине которого находилась деревня. Видно было, что спутники Эмаи очень стосковались по родному дому, потому что они стремительно выскочили из пирог и, несмотря на усталость, со всех ног пустились бежать вверх. Особенно быстро бежала Эшу. Она опередила мужчин и первая достигла родного частокола.
Исступленно завывающая толпа вышла им навстречу. Женщины в знак приветствия махали в воздухе циновками. Мужчины разрывали себе ногтями и камешками кожу на лице. Впереди всех встречающих стояла сгорбленная, сморщенная старуха. Седые волосы на ее голове были так редки, что сквозь них проглядывал коричневый круглый череп. Во рту у нее не было ни одного зуба. Она шла, опираясь на сучковатую палку, и злобно глядела по сторонам. Эта старуха показалась пленникам отвратительной.
Но именно к ней раньше всего подбежала Эшу. Она долго терла свой маленький носик о крючковатый нос старой ведьмы. Потом к старухе подошел Эмаи и тоже долго терся о нее носом. У отца и дочери был счастливый, довольный вид. Да и не мудрено — ведь эта отвратительная старуха была матерью Эмаи и бабушкой Эшу.
В первую минуту все так радовались своему возвращению домой, что совсем позабыли о пленниках. Рутерфорд и Джек Маллон поднялись на холм последними, вместе с рабами, которые тащили тяжелую поклажу. Но наконец Эмаи вспомнил о них и подвел к своей матери. Старуха злобно осмотрела пленников из-под косматых седых бровей. Они ей очень не понравились. Она стала шипеть и фыркать, как разозленная кошка. Потом вдруг протянула длинную костлявую руку и ущипнула Джека Маллона за ногу. Острый, крепкий ноготь вонзился глубоко в кожу молодого моряка. Джек Маллон громко вскрикнул и отскочил в сторону.
Воины, стоявшие кругом, радостно захохотали. Но Эмаи недовольно взглянул на них, и смех сразу оборвался.
Долго еще они терлись носами, кричали, царапали себя от радости в кровь. Наконец всей толпой ввалились в деревню.
Деревня Эмаи действительно была похожа на столицу — в ней находилось по крайней мере семьдесят хижин. Ни одна из деревень, в которых побывали пленники, не могла сравниться с ной величиной. Не мудрено, что жители ее подчинили себе такой обширный край.
Хижина Эмаи стояла в самой середине деревни. Она была гораздо больше остальных хижин. Но вход в нее был так же низок, как вход во все новозеландские хижины, — верховный вождь, входя в свой дворец, должен был становиться на четвереньки.
На поляне был сейчас же устроен торжественный пир. В этом пире участвовали только самые знатные воины. Остальные стояли кругом и смотрели. Рутерфорд очень удивился, когда Эмаи вдруг усадил его и Джека Маллона рядом с собой. Вождь оказал споим пленникам честь, которой не было удостоено большинство его подданных. Принесли зажаренную свинью. Знатные воины накинулись на еду с обычной жадностью.
Среди пирующих была всего одна женщина — мать Эмаи. Даже Эшу не разрешили участвовать в пиршестве, и она стояла в толпе, глядя, как жуют ее отец и бабушка. Пленники поняли, что Эмаи относится к ним дружелюбно, и обрадовались. Одно их тревожило — мать Эмаи поглядывала на них так злобно, что при каждом ее взгляде Джек Маллон вздрагивал от страха.
Ели часа три. Наконец свинья была съедена, и воины стали петь хвастливые воинственные песни. Солнце уже давно зашло, в небе уже сверкали звезды, а воины пели все громче, все яростнее. Многие вскакивали на ноги и крутили в воздухе мэрами. Воинственные песни разгорячили их еще больше, и Рутерфорд стал опасаться, как бы между ними не началось побоище.
Тут к пирующим подошел вождь соседней деревушки, прибывший с двумя сыновьями, чтобы приветствовать Эмаи. Он притащил три корзины дынь в подарок верховному вождю. Эмаи радостно встретил гостей и усадил их с собой. И тут только заметил, что угощать их ему печем — свинья была съедена.
— Крови! Крови! — вдруг закричали воины, перестав петь.
Рутерфорд уже неплохо понимал новозеландский язык. Но чего хотят воины, он понял не сразу.
Впрочем, скоро ему все стало ясно.
Мать Эмаи встала и вошла в толпу, стоявшую вокруг пирующих. Все испуганно расступились перед ней. Жадно глядя по сторонам, старуха вдруг увидела свою рабыню — женщину лет тридцати. Она схватила ее за руку и вывела на середину круга. Рабыня не сопротивлялась. Старуха выхватила из рук сына мэр и убила ее одним ударом по голове.
Воины сейчас же принялись рыть яму, чтобы изжарить труп. Нескольких женщин послали за хворостом.
Рутерфорд и Джек Маллон уже второй раз присутствовали при людоедстве. Они почувствовали страшную тошноту. Брезгливость, жалость, отвращение, злость были так сильны, что все закружилось у них перед глазами. Не сговариваясь, они оба встали и пошли прочь от поганого пира. Никто их не старался задержать. Они зашли в самый дальний конец деревни и улеглись на траву возле частокола.
Там они пролежали до рассвета, глядя на звезды. Утром Рутерфорд заметил в частоколе узкую щель, не шире пальца. Он долго внимательно смотрел через нее за частокол.
Дом-крепость
С восходом солнца пиршество кончилось, и пирующие разбрелись по хижинам — спать. Женщины ушли в поле на работу, и деревня опустела. Несколько воинов, охранявших частокол, сидели на солнцепеке с копьями в руках и лениво разговаривали. Рутерфорд и Джек Маллон уныло бродили по деревенской улице взад и вперед, отгоняя палками тощих собак, норовивших укусить их за ноги.
Эмаи проснулся ровно в полдень и сразу же приказал привести пленников к нему в хижину.
Рутерфорд встревожился, узнав, что вождь требует их к себе. А вдруг Эмаи рассердился на своих пленников за то, что они так вызывающе ушли вчера с пира?
Но верховный вождь встретил их улыбаясь. Он занят был делом — стряхивал льняной тряпочкой пыль с деревянных фигурок, стоявших по углам хижины. Эти фигурки, как Рутерфорд узнал впоследствии, были священные изображения предков племени. Сделаны они были довольно искусно и награждены такими страшными рожами, что при взгляде на них всякий невольно испытывал трепет. Верховный вождь был в то же время верховным жрецом и изображения предков хранил в своей хижине.
Рутерфорд искал глазами Эшу. Он всегда предпочитал разговаривать с Эмаи в присутствии его дочери, чтобы можно было прибегнуть к ее защите. Но Эшу в хижине не было. Она, очевидно, работала в поле с остальными женщинами. Зато Рутерфорд заметил в углу мать Эмаи, и ему стало не по себе. Нет, она не посоветует своему сыну ничего доброго. К счастью, свирепая старуха крепко спала, уткнувшись лицом в сено.
— Вы должны выстроить себе дом, — сказал Эмаи спокойным и даже дружелюбным голосом.
Рутерфорд сразу оценил это предложение. Если Эмаи хочет, чтобы они выстроили себе дом в его деревне, значит, Эшу права и он не собирается их ни дарить, ни есть. Эмаи вопросительно взглянул на Рутерфорда, но Рутерфорд ничего не ответил, ожидая, что вождь скажет дальше.
— Я позволяю вам выстроить дом в любом месте деревни, где вам больше понравится, — продолжал Эмаи. — Я прикажу женщинам нарезать тростника для стен, а воины помогут вам вбить колья в землю. Выстройте себе, если хотите, большой дом, но только пусть он не будет больше моего. Ну, что ты скажешь, Желтоголовый?
Рутерфорд задумался.
— Хорошо, — сказал он. — Мы выстроим себе дом, как ты нам велишь. Но нам не надо помощи женщин и воинов. Наш дом будет без тростника и без кольев. Мы хотим жить в таком доме, в каком жили у себя на родине. А на родине нашей дома совсем не похожи на здешние. Позволь нам выстроить такой дом.
— Позволяю, — согласился Эмаи. — Я буду гордиться перед остальными вождями, что у меня в деревне есть дом, какого нет во всей стране. Постройте его как можно скорее. Что вам нужно для вашей работы?
— Два топора и немного гвоздей, которые ты достал у нас на корабле, — ответил Рутерфорд.
Эмаи немедленно выдал им топоры и две дюжины гвоздей. Рутерфорд взял Джека Маллона за руку, и они оба вышли из хижины.
— Что ты затеял, Рутерфорд? — спросил Джек Маллон в полном недоумении. — Ты хочешь здесь построить настоящий дом, как в Англии? Но зачем он нам? Неужели ты не надеешься удрать отсюда и собираешься устроиться тут на всю жизнь? До побега мы можем пожить и в дикарской хижине. К чему даром трудиться? Зачем строить настоящий дом?
— Я не собираюсь строить дом, я собираюсь строить и-пу, — ответил Рутерфорд.
— И-пу? То есть крепость? — переспросил Джек Маллон.
— Да, крепость. Нам нужна наша собственная крепость, в которой мы могли бы защищаться, если дикари вздумают нас разлучить или убить. Мы выстроим свою крепость посреди их деревни. И, быть может, с ее помощью мы завоюем себе свободу.
— Свободу? Каким же образом?
— Увидишь. А пока надо приниматься за работу.
Прежде всего нужно было найти место для будущего дома. Рутерфорд прошел по улице в самый конец деревни и в десяти шагах от щели в частоколе начертил на земле большой квадрат.
— Здесь будет стоять наш дом, — сказал он.
— Зачем ты хочешь построить его прямо посреди улицы? — спросил Джек Маллон. — Поставь его лучше в один ряд с хижинами новозеландцев.
— Эмаи позволил нам выбрать любое место для постройки дома, — возразил Рутерфорд. — А я считаю это место самым удобным. Если дом стоит на краю улицы как все дома, из него видно только то, что делается напротив. Если же дом стоит посреди улицы, из него видно все, что делается по всей улице из конца в конец. А так как в этой деревне только одна улица, мы будем из нашего дома видеть все, что делается во всей деревне.
Дом-крепость нельзя делать из тростника. Его надо строить из камней или из толстых бревен, чтобы не только копья, но даже пули не могли пробить стену насквозь. Так как у пленников не было никаких инструментов для обтесывания камней, им пришлось остановить свой выбор на бревнах. Где же достать эти бревна? В лес пойти они не могли, потому что за частокол их не выпускали. Да и как тащить тяжелые бревна из леса, не имея ни лошадей, ни телег?
Эмаи проснулся ровно в полдень и сразу же приказал привести пленников к нему в хижину.
Рутерфорд встревожился, узнав, что вождь требует их к себе. А вдруг Эмаи рассердился на своих пленников за то, что они так вызывающе ушли вчера с пира?
Но верховный вождь встретил их улыбаясь. Он занят был делом — стряхивал льняной тряпочкой пыль с деревянных фигурок, стоявших по углам хижины. Эти фигурки, как Рутерфорд узнал впоследствии, были священные изображения предков племени. Сделаны они были довольно искусно и награждены такими страшными рожами, что при взгляде на них всякий невольно испытывал трепет. Верховный вождь был в то же время верховным жрецом и изображения предков хранил в своей хижине.
Рутерфорд искал глазами Эшу. Он всегда предпочитал разговаривать с Эмаи в присутствии его дочери, чтобы можно было прибегнуть к ее защите. Но Эшу в хижине не было. Она, очевидно, работала в поле с остальными женщинами. Зато Рутерфорд заметил в углу мать Эмаи, и ему стало не по себе. Нет, она не посоветует своему сыну ничего доброго. К счастью, свирепая старуха крепко спала, уткнувшись лицом в сено.
— Вы должны выстроить себе дом, — сказал Эмаи спокойным и даже дружелюбным голосом.
Рутерфорд сразу оценил это предложение. Если Эмаи хочет, чтобы они выстроили себе дом в его деревне, значит, Эшу права и он не собирается их ни дарить, ни есть. Эмаи вопросительно взглянул на Рутерфорда, но Рутерфорд ничего не ответил, ожидая, что вождь скажет дальше.
— Я позволяю вам выстроить дом в любом месте деревни, где вам больше понравится, — продолжал Эмаи. — Я прикажу женщинам нарезать тростника для стен, а воины помогут вам вбить колья в землю. Выстройте себе, если хотите, большой дом, но только пусть он не будет больше моего. Ну, что ты скажешь, Желтоголовый?
Рутерфорд задумался.
— Хорошо, — сказал он. — Мы выстроим себе дом, как ты нам велишь. Но нам не надо помощи женщин и воинов. Наш дом будет без тростника и без кольев. Мы хотим жить в таком доме, в каком жили у себя на родине. А на родине нашей дома совсем не похожи на здешние. Позволь нам выстроить такой дом.
— Позволяю, — согласился Эмаи. — Я буду гордиться перед остальными вождями, что у меня в деревне есть дом, какого нет во всей стране. Постройте его как можно скорее. Что вам нужно для вашей работы?
— Два топора и немного гвоздей, которые ты достал у нас на корабле, — ответил Рутерфорд.
Эмаи немедленно выдал им топоры и две дюжины гвоздей. Рутерфорд взял Джека Маллона за руку, и они оба вышли из хижины.
— Что ты затеял, Рутерфорд? — спросил Джек Маллон в полном недоумении. — Ты хочешь здесь построить настоящий дом, как в Англии? Но зачем он нам? Неужели ты не надеешься удрать отсюда и собираешься устроиться тут на всю жизнь? До побега мы можем пожить и в дикарской хижине. К чему даром трудиться? Зачем строить настоящий дом?
— Я не собираюсь строить дом, я собираюсь строить и-пу, — ответил Рутерфорд.
— И-пу? То есть крепость? — переспросил Джек Маллон.
— Да, крепость. Нам нужна наша собственная крепость, в которой мы могли бы защищаться, если дикари вздумают нас разлучить или убить. Мы выстроим свою крепость посреди их деревни. И, быть может, с ее помощью мы завоюем себе свободу.
— Свободу? Каким же образом?
— Увидишь. А пока надо приниматься за работу.
Прежде всего нужно было найти место для будущего дома. Рутерфорд прошел по улице в самый конец деревни и в десяти шагах от щели в частоколе начертил на земле большой квадрат.
— Здесь будет стоять наш дом, — сказал он.
— Зачем ты хочешь построить его прямо посреди улицы? — спросил Джек Маллон. — Поставь его лучше в один ряд с хижинами новозеландцев.
— Эмаи позволил нам выбрать любое место для постройки дома, — возразил Рутерфорд. — А я считаю это место самым удобным. Если дом стоит на краю улицы как все дома, из него видно только то, что делается напротив. Если же дом стоит посреди улицы, из него видно все, что делается по всей улице из конца в конец. А так как в этой деревне только одна улица, мы будем из нашего дома видеть все, что делается во всей деревне.
Дом-крепость нельзя делать из тростника. Его надо строить из камней или из толстых бревен, чтобы не только копья, но даже пули не могли пробить стену насквозь. Так как у пленников не было никаких инструментов для обтесывания камней, им пришлось остановить свой выбор на бревнах. Где же достать эти бревна? В лес пойти они не могли, потому что за частокол их не выпускали. Да и как тащить тяжелые бревна из леса, не имея ни лошадей, ни телег?