Страница:
Но больше всего сулило это путешествие ученым. Географам, ботаникам, зоологам, минералогам представлялся блестящий случай обогатить познания человечества и прославить свои имена.
У берегов Испании дождевая завеса прорвалась и хлынуло солнце. Днем сверкающее море слепило глаза, а ночью сияло фосфорическим светом, и казалось, будто корабли плывут не по воде, а по пламени.
Дул ровный попутный ветер.
Все были заняты делом. Матросы передвигали тяжелые паруса, офицеры изучали карты, ученые исследовали состав воды и воздуха. Один только Бартоломей Лессепс ничего не делал. Он спал до полудня и ел за троих.
Утром 19 августа он подбежал к Лаперузу, крича:
— Глядите, капитан! Прямо из моря подымается гора вышиной до самого неба.
Действительно, зрелище было необычайное. Из волн почти отвесно вставала исполинская гора. Острая вершина таяла в неизмеримой вышине.
— Это Тенерифский пик, — объяснил Лаперуз, — огромная гора на острове Тенериф. Мы проведем у Тенерифа несколько дней.
Важные причины заставили Лаперуза посетить Тенериф. На вершине Тенерифского пика не был еще ни один человек, хотя остров вот уже триста лет принадлежал Испании. Кук не раз посещал остров Тенериф, но даже не попытался взобраться на Тенерифский пик. А между тем определить, что находится на вершине этой гигантской горы, заброшенной посреди океана, — задача очень важная для науки.
На берегу их встретили высокие пальмы и почтительно-подозрительные испанские чиновники. Маркиз дон Бранчифорте, Тенерифский генерал-губернатор, приехал на «Компас»и долго любезничал с Лаперузом, стараясь выведать, зачем в его владения прибыли французские военные корабли. Узнав, что экспедиция имеет разрешение испанского правительства заходить во все испанские порты, он позволил французам гулять по всему острову.
Восхождение на Тенерифский пик
Экваториальный ливень
Отважный комендант
В Бразилии
Лгун
У берегов Патагонии
Страшный мыс
У берегов Испании дождевая завеса прорвалась и хлынуло солнце. Днем сверкающее море слепило глаза, а ночью сияло фосфорическим светом, и казалось, будто корабли плывут не по воде, а по пламени.
Дул ровный попутный ветер.
Все были заняты делом. Матросы передвигали тяжелые паруса, офицеры изучали карты, ученые исследовали состав воды и воздуха. Один только Бартоломей Лессепс ничего не делал. Он спал до полудня и ел за троих.
Утром 19 августа он подбежал к Лаперузу, крича:
— Глядите, капитан! Прямо из моря подымается гора вышиной до самого неба.
Действительно, зрелище было необычайное. Из волн почти отвесно вставала исполинская гора. Острая вершина таяла в неизмеримой вышине.
— Это Тенерифский пик, — объяснил Лаперуз, — огромная гора на острове Тенериф. Мы проведем у Тенерифа несколько дней.
Важные причины заставили Лаперуза посетить Тенериф. На вершине Тенерифского пика не был еще ни один человек, хотя остров вот уже триста лет принадлежал Испании. Кук не раз посещал остров Тенериф, но даже не попытался взобраться на Тенерифский пик. А между тем определить, что находится на вершине этой гигантской горы, заброшенной посреди океана, — задача очень важная для науки.
На берегу их встретили высокие пальмы и почтительно-подозрительные испанские чиновники. Маркиз дон Бранчифорте, Тенерифский генерал-губернатор, приехал на «Компас»и долго любезничал с Лаперузом, стараясь выведать, зачем в его владения прибыли французские военные корабли. Узнав, что экспедиция имеет разрешение испанского правительства заходить во все испанские порты, он позволил французам гулять по всему острову.
Восхождение на Тенерифский пик
Инженеру Монерону и физику Ламанону было поручено взобраться на вершину Тенерифского пика.
Монерон был крепким, выносливым человеком, не привыкшим останавливаться ни перед какими препятствиями. А Ламанон был сухонький, седенький академик, хилый на вид, но во всяком деле неукротимый и упорный.
Налегке, гуляя, не взберешься на вершину такой исполинской горы. Тут нужны проводники, хорошо знающие горные тропинки, да мулы, чтобы тащить запас продовольствия дня на три, на четыре.
Мулов купили на базаре. Это были сильные животные, выросшие в горных деревушках, привыкшие без страха шагать по краю отвесных пропастей. А проводников Монерону рекомендовал сам генерал-губернатор. Их было четверо — все молодцы, как на подбор, пастухи, с детства гонявшие стада по пастбищам, расположенным за облаками.
— Вы были когда-нибудь на самой вершине? — спросил их Монерон.
— Нет, — ответил старший из проводников. — На самой вершине не был еще ни один человек. Там находятся дьяволовы письмена, и тот, кто увидит их, не вернется назад.
— Ого! — вскричал Монерон. — Дьяволовы письмена! Хотел бы я прочитать, что пишет дьявол!
В путь тронулись рано утром, едва рассвело. Внизу, у подножия, было уже жарко, и жар усиливался с каждым часом. Шестеро человек и три мула шли вверх по тропинке меж пальмовых рощ. Кое-где дорогу преграждала сеть извилистых лиан, и их приходилось разрубать топором. Кругом шумел густой тропический лес. Среди ветвей порхали маленькие желтые птички. Это были канарейки, которых мы, жители холодных стран, привыкли видеть только в клетках. Тенериф — один из островов Канарского архипелага. А Канарский архипелаг — родина канареек.
Подъем вначале был не очень крут, и путники двигались довольно быстро. К полудню пальмовый лес кончился. Чем выше, тем прохладнее, и тропическая растительность сменилась растительностью Южной Европы. Это была самая богатая часть острова. Тропинка утопала в виноградниках. Мулы, мотая головами, срывали виноградные листья.
В два часа дня на берегу горного ручейка путники сделали привал и отдыхали до шести часов.
С вечерней прохладой двинулись в дальнейший путь. Тропинка с каждым шагом становилась все круче. Виноградники кончились. Тропинка извивалась меж огромных глыб застывшей лавы.
Монерон, здоровый, крепкий человек, и тот с трудом поспевал за проводниками. А физик Ламанон совсем выбился из сил. Его пришлось посадить на мула и привязать к седлу веревками, чтобы он не свалился.
Шли в сумерках до тех пор, пока не стемнело окончательно. Тогда развели костер и легли спать.
Назавтра поднялись чуть свет. Французские фрегаты, стоявшие в гавани, отсюда, сверху, казались крохотными игрушечными корабликами, сделанными из бумаги. Все острова Канарского архипелага, совершенно незаметные с берега, были отчетливо видны на горизонте. Но вершина Тенерифского пика была так же далеко, как и в самом начале.
Ведущая вверх тропинка ежеминутно раздваивалась, разветвляясь. Проводники словно чутьем угадывали направление — запомнить весь этот лабиринт казалось немыслимым. Подъем местами был настолько крут, что людям приходилось двигаться ползком и подтягивать за собой мулов на веревках. Ламанон, усталый и ослабевший, старался не отставать от своих спутников, даже подбадривал их и с любопытством разглядывал каждый камешек, каждую травку. Солнце поднялось уже довольно высоко, но зной не томил. Веял прохладный ветерок.
— Глядите, сосны! — закричал Ламанон.
Начался суровый северный лес. Сюда не залетали канарейки. Трудно было себе представить, что там, внизу, растут тропические пальмы, переплетенные лианами.
— Сколько разных климатов на одном маленьком островке! — удивился инженер Монерон.
До позднего вечера ползли они сосновым лесом. Вечером нашли яму, защищенную от ветра, и улеглись в ней спать. Вторую ночь, проведенную на склоне Тенерифского пика, они зябли, хотя лежали у костра и прижимались к теплым бокам спящих мулов.
На третий день кончились и сосны. Остались только камни, поросшие мхом. Природа этого пояса горы напоминала природу тундры. Фрегаты в гавани казались едва заметными точками. Путники раза два видели диких коз, прыгавших с камня на камень. Облака проплывали далеко внизу, бросая темные тени на поверхность моря.
Склон становился все круче и круче. Мулы не в состоянии были идти по такой крутизне. Они теперь не облегчали восхождение, а только затрудняли — людям приходилось почти все время волочить за собой животных на канатах.
Решено было оставить мулов под охраной двух проводников. Два других проводника сопровождали французов дальше.
Скат был так крут, что двигаться можно было только на четвереньках. Вершина Тенерифского пика казалась теперь недалекой. Монерон и Ламанон уже не сомневались, что им удастся достигнуть ее, как вдруг оба проводника заявили, что не сделают больше ни шагу и немедленно возвращаются назад, к мулам.
— Вы, французы, должно быть, не верите в бога, не боитесь дьявола, если решаетесь идти дальше, — говорили они. — Там дьяволовы письмена, и тот, кто увидит их, не вернется назад.
Напрасно Монсрон предлагал им упятерить, удесятерить награду, напрасно он угрожал пожаловаться генерал-губернатору и посадить их в тюрьму: они были глухи и к обещаниям и к угрозам. Ни шагу дальше — был их ответ.
— Скажите, господин Ламанон, — спросил инженер, — согласны ли вы продолжать путь со мной без проводников?
За три дня изнурительного карабкания в гору щеки у Ламанона ввалились от усталости. Но он знал, что отступление будет позором.
— Согласен, — твердо сказал он.
— Идемте! — воскликнул Монерон. — Докажем этим суеверным трусам, что здесь нет никаких письмен.
Но письмена были.
Ползя на четвереньках весь день, французы добрались наконец, перед заходом солнца, до отвесной каменной стены, преградившей им путь. На стене четко выбита какая-то надпись. Незнакомые хвостатые буквы неведомого языка смотрели на двух измученных, ободранных, грязных людей.
— Не понимаю, — растерянно бормотал Монерон. — Дьяволовы письмена существуют!.. Да это бред или сон… Разбудите меня, господин Ламанон…
Но физик вдруг хлопнул себя по лбу.
— Я понял! — закричал он. — Эту надпись сделали гуанчи.
— Какие гуанчи?
— Гуанчи — народ, живший на Тенерифе до прихода испанцев. Испанцы явились сюда триста лет назад. Гуанчи встретили их очень радушно. Но испанцы решили покорить Тенериф и обратить жителей острова в христианство. Гуанчи не хотели отдавать ни своей свободы, ни своих богов. Началась война. У испанцев были ружья, у гуанчей — деревянные копья. Испанцы истребили их всех до одного человека, не пощадив ни женщин, ни грудных младенцев. И теперь от целого народа ничего не осталось, кроме, может быть, одной этой надписи.
Ламанон старательно срисовал причудливые буквы себе в записную книжку.
Идти дальше было невозможно. Стена преграждала дорогу. Влезть на вершину Тенерифского пика по этому склону горы невозможно.
Переночевав у подножия стены, окоченев от холода, инженер и физик с рассветом тронулись в обратный путь. К полудню они добрались до того места, где их поджидали проводники с мулами.
Спускаться было почти так же трудно, как подыматься. Внизу, несмотря на тропический зной, путники долго не могли согреться. Когда они вернулись на корабль, заботливый Лаперуз велел им несколько дней не вылезать из постелей.
Монерон был крепким, выносливым человеком, не привыкшим останавливаться ни перед какими препятствиями. А Ламанон был сухонький, седенький академик, хилый на вид, но во всяком деле неукротимый и упорный.
Налегке, гуляя, не взберешься на вершину такой исполинской горы. Тут нужны проводники, хорошо знающие горные тропинки, да мулы, чтобы тащить запас продовольствия дня на три, на четыре.
Мулов купили на базаре. Это были сильные животные, выросшие в горных деревушках, привыкшие без страха шагать по краю отвесных пропастей. А проводников Монерону рекомендовал сам генерал-губернатор. Их было четверо — все молодцы, как на подбор, пастухи, с детства гонявшие стада по пастбищам, расположенным за облаками.
— Вы были когда-нибудь на самой вершине? — спросил их Монерон.
— Нет, — ответил старший из проводников. — На самой вершине не был еще ни один человек. Там находятся дьяволовы письмена, и тот, кто увидит их, не вернется назад.
— Ого! — вскричал Монерон. — Дьяволовы письмена! Хотел бы я прочитать, что пишет дьявол!
В путь тронулись рано утром, едва рассвело. Внизу, у подножия, было уже жарко, и жар усиливался с каждым часом. Шестеро человек и три мула шли вверх по тропинке меж пальмовых рощ. Кое-где дорогу преграждала сеть извилистых лиан, и их приходилось разрубать топором. Кругом шумел густой тропический лес. Среди ветвей порхали маленькие желтые птички. Это были канарейки, которых мы, жители холодных стран, привыкли видеть только в клетках. Тенериф — один из островов Канарского архипелага. А Канарский архипелаг — родина канареек.
Подъем вначале был не очень крут, и путники двигались довольно быстро. К полудню пальмовый лес кончился. Чем выше, тем прохладнее, и тропическая растительность сменилась растительностью Южной Европы. Это была самая богатая часть острова. Тропинка утопала в виноградниках. Мулы, мотая головами, срывали виноградные листья.
В два часа дня на берегу горного ручейка путники сделали привал и отдыхали до шести часов.
С вечерней прохладой двинулись в дальнейший путь. Тропинка с каждым шагом становилась все круче. Виноградники кончились. Тропинка извивалась меж огромных глыб застывшей лавы.
Монерон, здоровый, крепкий человек, и тот с трудом поспевал за проводниками. А физик Ламанон совсем выбился из сил. Его пришлось посадить на мула и привязать к седлу веревками, чтобы он не свалился.
Шли в сумерках до тех пор, пока не стемнело окончательно. Тогда развели костер и легли спать.
Назавтра поднялись чуть свет. Французские фрегаты, стоявшие в гавани, отсюда, сверху, казались крохотными игрушечными корабликами, сделанными из бумаги. Все острова Канарского архипелага, совершенно незаметные с берега, были отчетливо видны на горизонте. Но вершина Тенерифского пика была так же далеко, как и в самом начале.
Ведущая вверх тропинка ежеминутно раздваивалась, разветвляясь. Проводники словно чутьем угадывали направление — запомнить весь этот лабиринт казалось немыслимым. Подъем местами был настолько крут, что людям приходилось двигаться ползком и подтягивать за собой мулов на веревках. Ламанон, усталый и ослабевший, старался не отставать от своих спутников, даже подбадривал их и с любопытством разглядывал каждый камешек, каждую травку. Солнце поднялось уже довольно высоко, но зной не томил. Веял прохладный ветерок.
— Глядите, сосны! — закричал Ламанон.
Начался суровый северный лес. Сюда не залетали канарейки. Трудно было себе представить, что там, внизу, растут тропические пальмы, переплетенные лианами.
— Сколько разных климатов на одном маленьком островке! — удивился инженер Монерон.
До позднего вечера ползли они сосновым лесом. Вечером нашли яму, защищенную от ветра, и улеглись в ней спать. Вторую ночь, проведенную на склоне Тенерифского пика, они зябли, хотя лежали у костра и прижимались к теплым бокам спящих мулов.
На третий день кончились и сосны. Остались только камни, поросшие мхом. Природа этого пояса горы напоминала природу тундры. Фрегаты в гавани казались едва заметными точками. Путники раза два видели диких коз, прыгавших с камня на камень. Облака проплывали далеко внизу, бросая темные тени на поверхность моря.
Склон становился все круче и круче. Мулы не в состоянии были идти по такой крутизне. Они теперь не облегчали восхождение, а только затрудняли — людям приходилось почти все время волочить за собой животных на канатах.
Решено было оставить мулов под охраной двух проводников. Два других проводника сопровождали французов дальше.
Скат был так крут, что двигаться можно было только на четвереньках. Вершина Тенерифского пика казалась теперь недалекой. Монерон и Ламанон уже не сомневались, что им удастся достигнуть ее, как вдруг оба проводника заявили, что не сделают больше ни шагу и немедленно возвращаются назад, к мулам.
— Вы, французы, должно быть, не верите в бога, не боитесь дьявола, если решаетесь идти дальше, — говорили они. — Там дьяволовы письмена, и тот, кто увидит их, не вернется назад.
Напрасно Монсрон предлагал им упятерить, удесятерить награду, напрасно он угрожал пожаловаться генерал-губернатору и посадить их в тюрьму: они были глухи и к обещаниям и к угрозам. Ни шагу дальше — был их ответ.
— Скажите, господин Ламанон, — спросил инженер, — согласны ли вы продолжать путь со мной без проводников?
За три дня изнурительного карабкания в гору щеки у Ламанона ввалились от усталости. Но он знал, что отступление будет позором.
— Согласен, — твердо сказал он.
— Идемте! — воскликнул Монерон. — Докажем этим суеверным трусам, что здесь нет никаких письмен.
Но письмена были.
Ползя на четвереньках весь день, французы добрались наконец, перед заходом солнца, до отвесной каменной стены, преградившей им путь. На стене четко выбита какая-то надпись. Незнакомые хвостатые буквы неведомого языка смотрели на двух измученных, ободранных, грязных людей.
— Не понимаю, — растерянно бормотал Монерон. — Дьяволовы письмена существуют!.. Да это бред или сон… Разбудите меня, господин Ламанон…
Но физик вдруг хлопнул себя по лбу.
— Я понял! — закричал он. — Эту надпись сделали гуанчи.
— Какие гуанчи?
— Гуанчи — народ, живший на Тенерифе до прихода испанцев. Испанцы явились сюда триста лет назад. Гуанчи встретили их очень радушно. Но испанцы решили покорить Тенериф и обратить жителей острова в христианство. Гуанчи не хотели отдавать ни своей свободы, ни своих богов. Началась война. У испанцев были ружья, у гуанчей — деревянные копья. Испанцы истребили их всех до одного человека, не пощадив ни женщин, ни грудных младенцев. И теперь от целого народа ничего не осталось, кроме, может быть, одной этой надписи.
Ламанон старательно срисовал причудливые буквы себе в записную книжку.
Идти дальше было невозможно. Стена преграждала дорогу. Влезть на вершину Тенерифского пика по этому склону горы невозможно.
Переночевав у подножия стены, окоченев от холода, инженер и физик с рассветом тронулись в обратный путь. К полудню они добрались до того места, где их поджидали проводники с мулами.
Спускаться было почти так же трудно, как подыматься. Внизу, несмотря на тропический зной, путники долго не могли согреться. Когда они вернулись на корабль, заботливый Лаперуз велел им несколько дней не вылезать из постелей.
Экваториальный ливень
Экспедиции нечего было больше делать на Тенерифе, и 30 августа оба фрегата снова вышли в открытое море. Лаперуз держал курс прямо на юг — ему нужно было обойти мыс Горн не позднее рождества.
Экватор перешли 29 сентября. К этому дню готовились задолго. По обычаю моряков, при переходе через экватор устраивается праздник.
Корабельный повар обещал угостить матросов необыкновенным обедом. Каптенармус приготовил для всех новую одежду и обувь.
Утро 29 — го было душное, знойное. Люди, задыхаясь, попрятались в самые темные закоулки. Ветер ночью упал, и фрегаты сонно, медленно ползли по гладкому зеркалу океана. О празднике никто и не думал. Те, кто был свободен, лежали на койках, а занятые вяло работали, проклиная несносную духоту.
Но в полдень на горизонте появилось крохотное темное облачко.
— Гроза будет, — сказал Лаперуз.
И все вздохнули с надеждой.
Солнце стояло прямо посередине неба, над самой грот-мачтой. Люди и предметы не отбрасывали никакой тени. Но облако все росло и приближалось. Расположенный под ним край моря стал тусклым, свинцовым. Несмотря на ослепительный солнечный свет, было видно, как там сверкают молнии. Лаперуз приказал привязать к верхушке мачты длинную железную цепь и спустить один конец в воду. На «Астролябии» сделали то же самое. Это были громоотводы.
Экваториальный ливень налетает почти мгновенно. Стало темно, как ночью, вихрь закрутил корабли, и с неба хлынули целые реки воды. Казалось, будто один океан обрушился на другой. От грохота люди не слышали даже собственного голоса.
«Нельзя чтобы столько пресной воды пропало даром, — сказал себе Лаперуз. — Нам всегда ее не хватает».
И распорядился:
— Все пустые бочки на палубу!
На палубе стоять было невозможно — ливень сбивал с ног. Стоило только на мгновение приотворить дверь, и вниз по трапу тек целый ручей. Матросам удалось выкатить на палубу двадцать пять пустых бочек. В них набралось немало пресной дождевой воды.
При каждом ударе молнии в громоотвод фрегат вздрагивал, как от пушечного выстрела. А молнии обрушивались одна за другой. Сидя в каюте, можно было подумать, что корабль находится под обстрелом целой неприятельской эскадры.
Дождь лил два часа не переставая и прекратился так же внезапно, как начался. Хлынули знойные солнечные лучи, туча сжалась в облачко и растаяла на горизонте. Палуба высохла в несколько минут. Но жар не был таким тягостным, как прежде. Дышать стало легче. Гроза всем принесла облегчение.
Повар по случаю перехода через экватор угостил всех ветчиной, припасенной специально для этого случая. Вечером вся команда «Компаса» вышла на палубу. Какой-то матрос нарядился Нептуном — древним богом морей. Так велит старинный обычай моряков. Все поливали Нептуна ведрами воды. Он бегал по палубе мокрый и сердился. Потом все ловили друг друга и обливали. Через десять минут на обоих фрегатах не было ни одного сухого человека. Офицеры принимали участие в этой игре наравне с матросами. Устав играть, моряки долго разглядывали сверкавший на небе Южный Крест — созвездие, видное только в Южном полушарии.
Экватор остался позади.
Экватор перешли 29 сентября. К этому дню готовились задолго. По обычаю моряков, при переходе через экватор устраивается праздник.
Корабельный повар обещал угостить матросов необыкновенным обедом. Каптенармус приготовил для всех новую одежду и обувь.
Утро 29 — го было душное, знойное. Люди, задыхаясь, попрятались в самые темные закоулки. Ветер ночью упал, и фрегаты сонно, медленно ползли по гладкому зеркалу океана. О празднике никто и не думал. Те, кто был свободен, лежали на койках, а занятые вяло работали, проклиная несносную духоту.
Но в полдень на горизонте появилось крохотное темное облачко.
— Гроза будет, — сказал Лаперуз.
И все вздохнули с надеждой.
Солнце стояло прямо посередине неба, над самой грот-мачтой. Люди и предметы не отбрасывали никакой тени. Но облако все росло и приближалось. Расположенный под ним край моря стал тусклым, свинцовым. Несмотря на ослепительный солнечный свет, было видно, как там сверкают молнии. Лаперуз приказал привязать к верхушке мачты длинную железную цепь и спустить один конец в воду. На «Астролябии» сделали то же самое. Это были громоотводы.
Экваториальный ливень налетает почти мгновенно. Стало темно, как ночью, вихрь закрутил корабли, и с неба хлынули целые реки воды. Казалось, будто один океан обрушился на другой. От грохота люди не слышали даже собственного голоса.
«Нельзя чтобы столько пресной воды пропало даром, — сказал себе Лаперуз. — Нам всегда ее не хватает».
И распорядился:
— Все пустые бочки на палубу!
На палубе стоять было невозможно — ливень сбивал с ног. Стоило только на мгновение приотворить дверь, и вниз по трапу тек целый ручей. Матросам удалось выкатить на палубу двадцать пять пустых бочек. В них набралось немало пресной дождевой воды.
При каждом ударе молнии в громоотвод фрегат вздрагивал, как от пушечного выстрела. А молнии обрушивались одна за другой. Сидя в каюте, можно было подумать, что корабль находится под обстрелом целой неприятельской эскадры.
Дождь лил два часа не переставая и прекратился так же внезапно, как начался. Хлынули знойные солнечные лучи, туча сжалась в облачко и растаяла на горизонте. Палуба высохла в несколько минут. Но жар не был таким тягостным, как прежде. Дышать стало легче. Гроза всем принесла облегчение.
Повар по случаю перехода через экватор угостил всех ветчиной, припасенной специально для этого случая. Вечером вся команда «Компаса» вышла на палубу. Какой-то матрос нарядился Нептуном — древним богом морей. Так велит старинный обычай моряков. Все поливали Нептуна ведрами воды. Он бегал по палубе мокрый и сердился. Потом все ловили друг друга и обливали. Через десять минут на обоих фрегатах не было ни одного сухого человека. Офицеры принимали участие в этой игре наравне с матросами. Устав играть, моряки долго разглядывали сверкавший на небе Южный Крест — созвездие, видное только в Южном полушарии.
Экватор остался позади.
Отважный комендант
По пути к мысу Горн Лаперуз собирался сделать еще две остановки — у острова Троицы и у берегов Бразилии.
Остров Троицы — небольшой клочок земли, затерянный в Атлантическом океане, — интересовал Лаперуза главным образом потому, что там до него не был еще ни один француз. Во Франции об этом островке знали только по описаниям португальцев и англичан. И Англия и Португалия включали остров Троицы в число своих заморских владений. Кому он принадлежал в действительности, французы и представления не имели. Не знали они, есть ли там удобная гавань, можно ли запастись пресной водой, живут ли там люди, какие там растения и животные.
Скалистые берега острова Троицы были замечены с фрегатов утром 16 октября. Унылые это были берега — обожженные солнцем бурые камни. Ни одного дерева, ни одной травинки.
Гавань, которую скоро удалось отыскать, была настолько мала, что Лаперуз не решился ввести в нее свои корабли. На берегу за гаванью возвышалась каменная башня. На башне развевался португальский флаг.
— Здесь португальцы, а не англичане, — сказал Лаперуз.
При появлении возле острова иностранных кораблей в португальском селении началась суматоха. Лаперуз видел в подзорную трубу, как суетливо открывались и закрывались двери лачуг, как по единственной уличке взад и вперед бегали фигурки в белом, как на башне появились какие-то люди, возбужденно размахивающие руками.
Решено было в гавань не входить, а послать туда шлюпку.
Командиром шлюпки Лаперуз назначил лейтенанта Бутэна, дав ему в подмогу десять матросов и ботаника дю Фрэна, который знал португальский язык.
Подъехав к берегу, Бутэн увидел странную процессию, направлявшуюся к французской шлюпке. Процессия эта состояла из двухсот человек, одетых в ночные рубашки. Кроме рубашек, на них не было ничего — ни камзолов, ни панталон, ни башмаков, ни шляп. Были это все старики да инвалиды: у одного нет руки, у другого вместо ноги деревяшка, у третьего глаз перевязан какой-то грязной тряпкой. Но каждый тащил ружье. Ружья были тяжелые, длинные, вышедшие из употребления по крайней мере за сто лет до путешествия Лаперуза.
Этой диковинной армией командовал щупленький седенький старичок. На нем единственном был военный мундир — с белыми эполетами, со звездами и золотым шитьем. Подойдя к шлюпке, он низко поклонился, прижав правую руку к сердцу.
— Господин иностранный офицер, — сказал он Бутэну дребезжащим, старческим голосом, — умоляю вас, уезжайте с моего острова. Не губите меня, старика. Я здешний комендант, и мне поручено не пускать иностранцев на остров. Но как я могу не пустить вас? Ведь единственная моя пушка заржавела. Из нее ни разу не палили с тысяча семьсот пятого года. А на прошлой неделе я устроил учение солдатам, и оказалось, что из каждых десяти ружей девять не стреляют. Ну посудите сами, разве я могу сражаться с двумя огромными фрегатами? А если я пущу вас на остров и об этом узнает начальство, меня арестуют как изменника и посадят в темницу. Войдите в мое положение, господин иностранный офицер. Пожалейте меня! Уезжайте отсюда.
Бутэн с помощью дю Фрэна объяснил коменданту, что французы приехали на остров с самыми мирными целями и просят только разрешения собрать для коллекции растущие на острове травы, запастись пресной водой и купить провизии.
Но комендант твердо стоял на своем.
— Остров Троицы, — говорил он, — имеет для Португалии важное стратегическое значение, и мне приказано иностранцев сюда не пускать. Да и травы здесь никакие не растут — сами видите, голые камни. Вода у нас на острове такая, что свиньи и те пить ее отказываются. А провизию привозят нам раз в год из Бразилии. Не хватает нам этой провизии, мы даже собак всех съели. Что вам делать на этом голом острове? Здесь так жарко, что мои солдаты ходят в одних рубашках. Будьте милостивы, уезжайте отсюда. Не дайте мне, старику, кончить жизнь свою за решеткой.
Бутэн махнул рукой и поплыл назад к «Компасу», провожаемый низкими поклонами благодарного коменданта.
Остров Троицы — небольшой клочок земли, затерянный в Атлантическом океане, — интересовал Лаперуза главным образом потому, что там до него не был еще ни один француз. Во Франции об этом островке знали только по описаниям португальцев и англичан. И Англия и Португалия включали остров Троицы в число своих заморских владений. Кому он принадлежал в действительности, французы и представления не имели. Не знали они, есть ли там удобная гавань, можно ли запастись пресной водой, живут ли там люди, какие там растения и животные.
Скалистые берега острова Троицы были замечены с фрегатов утром 16 октября. Унылые это были берега — обожженные солнцем бурые камни. Ни одного дерева, ни одной травинки.
Гавань, которую скоро удалось отыскать, была настолько мала, что Лаперуз не решился ввести в нее свои корабли. На берегу за гаванью возвышалась каменная башня. На башне развевался португальский флаг.
— Здесь португальцы, а не англичане, — сказал Лаперуз.
При появлении возле острова иностранных кораблей в португальском селении началась суматоха. Лаперуз видел в подзорную трубу, как суетливо открывались и закрывались двери лачуг, как по единственной уличке взад и вперед бегали фигурки в белом, как на башне появились какие-то люди, возбужденно размахивающие руками.
Решено было в гавань не входить, а послать туда шлюпку.
Командиром шлюпки Лаперуз назначил лейтенанта Бутэна, дав ему в подмогу десять матросов и ботаника дю Фрэна, который знал португальский язык.
Подъехав к берегу, Бутэн увидел странную процессию, направлявшуюся к французской шлюпке. Процессия эта состояла из двухсот человек, одетых в ночные рубашки. Кроме рубашек, на них не было ничего — ни камзолов, ни панталон, ни башмаков, ни шляп. Были это все старики да инвалиды: у одного нет руки, у другого вместо ноги деревяшка, у третьего глаз перевязан какой-то грязной тряпкой. Но каждый тащил ружье. Ружья были тяжелые, длинные, вышедшие из употребления по крайней мере за сто лет до путешествия Лаперуза.
Этой диковинной армией командовал щупленький седенький старичок. На нем единственном был военный мундир — с белыми эполетами, со звездами и золотым шитьем. Подойдя к шлюпке, он низко поклонился, прижав правую руку к сердцу.
— Господин иностранный офицер, — сказал он Бутэну дребезжащим, старческим голосом, — умоляю вас, уезжайте с моего острова. Не губите меня, старика. Я здешний комендант, и мне поручено не пускать иностранцев на остров. Но как я могу не пустить вас? Ведь единственная моя пушка заржавела. Из нее ни разу не палили с тысяча семьсот пятого года. А на прошлой неделе я устроил учение солдатам, и оказалось, что из каждых десяти ружей девять не стреляют. Ну посудите сами, разве я могу сражаться с двумя огромными фрегатами? А если я пущу вас на остров и об этом узнает начальство, меня арестуют как изменника и посадят в темницу. Войдите в мое положение, господин иностранный офицер. Пожалейте меня! Уезжайте отсюда.
Бутэн с помощью дю Фрэна объяснил коменданту, что французы приехали на остров с самыми мирными целями и просят только разрешения собрать для коллекции растущие на острове травы, запастись пресной водой и купить провизии.
Но комендант твердо стоял на своем.
— Остров Троицы, — говорил он, — имеет для Португалии важное стратегическое значение, и мне приказано иностранцев сюда не пускать. Да и травы здесь никакие не растут — сами видите, голые камни. Вода у нас на острове такая, что свиньи и те пить ее отказываются. А провизию привозят нам раз в год из Бразилии. Не хватает нам этой провизии, мы даже собак всех съели. Что вам делать на этом голом острове? Здесь так жарко, что мои солдаты ходят в одних рубашках. Будьте милостивы, уезжайте отсюда. Не дайте мне, старику, кончить жизнь свою за решеткой.
Бутэн махнул рукой и поплыл назад к «Компасу», провожаемый низкими поклонами благодарного коменданта.
В Бразилии
Прежде чем отправиться в опасное длительное плавание вокруг мыса Горн, нужно было запастись пресной водой и провизией, осмотреть снасти и корпуса фрегатов.
Все это заставило французов отправиться в Бразилию — богатую португальскую колонию в Южной Америке. Лаперуз выбрал один из южных бразильских портов, город, который теперь называется Флорианополисом, а в те времена назывался Дестеро. Покинув остров Троицы, он направился прямо к нему.
Бразильский берег увидел 6 ноября. Он весь был покрыт непроходимым пальмовым лесом. В подзорные трубы видны были стаи длиннохвостых обезьян, которые кувыркались в листве и показывали кулаки проходившим судам.
В три часа заметили каменную цитадель города Дестеро. Едва фрегаты вошли в рейд, как Лаперуз приказал пушкарям:
— К пушкам!
Лаперуз приветствовал город пушечным салютом.
Бам! Бам! Бам!.. — раздалось одиннадцать выстрелов. При каждом выстреле «Компас» вздрагивал всем корпусом.
Жители города Дестеро оказались вежливыми людьми. Над цитаделью взвились дымки, и спокойный воздух бухты заколебался от одиннадцати ответных залпов.
На берегу Лаперуз встретил дона Франсиско де Барраса, губернатора города. Он превосходно говорил по-французски и изо всех сил старался быть любезным. Узнав, что Лаперуз хочет купить провизию, он указал ему, где и что дешевле продается.
В городе Дестеро было всего три тысячи жителей. Жили они бедно, в маленьких домиках и занимались главным образом разведением бананов и апельсинов. Скота они держали мало, потому что поблизости не было пастбищ. Устроить пастбища было невозможно: деревья в Бразилии растут так быстро, что всякое с величайшим трудом расчищенное место в несколько месяцев зарастает снова. Но самым страшным бедствием для скота были ядовитые змеи, заползавшие из леса в самый центр города. Одного укуса такой змеи достаточно, чтобы убить здоровенного быка. Людей кое-как предохраняла обувь, но животные гибли тысячами.
Матросы «Компаса»и «Астролябии» очень страдали от жары. Всякая работа валилась у них из рук. Даже заход солнца не приносил облегчения — духота не давала спать. Запасшись водой и провиантом, починив паруса, Лаперуз поспешил отплыть в океан.
— Вон из этого пекла! — говорили моряки. — Скорее дальше на юг! Там ждут нас прохладные ветры и освежающие дожди.
19 ноября фрегаты вышли из гавани Дестеро.
Все это заставило французов отправиться в Бразилию — богатую португальскую колонию в Южной Америке. Лаперуз выбрал один из южных бразильских портов, город, который теперь называется Флорианополисом, а в те времена назывался Дестеро. Покинув остров Троицы, он направился прямо к нему.
Бразильский берег увидел 6 ноября. Он весь был покрыт непроходимым пальмовым лесом. В подзорные трубы видны были стаи длиннохвостых обезьян, которые кувыркались в листве и показывали кулаки проходившим судам.
В три часа заметили каменную цитадель города Дестеро. Едва фрегаты вошли в рейд, как Лаперуз приказал пушкарям:
— К пушкам!
Лаперуз приветствовал город пушечным салютом.
Бам! Бам! Бам!.. — раздалось одиннадцать выстрелов. При каждом выстреле «Компас» вздрагивал всем корпусом.
Жители города Дестеро оказались вежливыми людьми. Над цитаделью взвились дымки, и спокойный воздух бухты заколебался от одиннадцати ответных залпов.
На берегу Лаперуз встретил дона Франсиско де Барраса, губернатора города. Он превосходно говорил по-французски и изо всех сил старался быть любезным. Узнав, что Лаперуз хочет купить провизию, он указал ему, где и что дешевле продается.
В городе Дестеро было всего три тысячи жителей. Жили они бедно, в маленьких домиках и занимались главным образом разведением бананов и апельсинов. Скота они держали мало, потому что поблизости не было пастбищ. Устроить пастбища было невозможно: деревья в Бразилии растут так быстро, что всякое с величайшим трудом расчищенное место в несколько месяцев зарастает снова. Но самым страшным бедствием для скота были ядовитые змеи, заползавшие из леса в самый центр города. Одного укуса такой змеи достаточно, чтобы убить здоровенного быка. Людей кое-как предохраняла обувь, но животные гибли тысячами.
Матросы «Компаса»и «Астролябии» очень страдали от жары. Всякая работа валилась у них из рук. Даже заход солнца не приносил облегчения — духота не давала спать. Запасшись водой и провиантом, починив паруса, Лаперуз поспешил отплыть в океан.
— Вон из этого пекла! — говорили моряки. — Скорее дальше на юг! Там ждут нас прохладные ветры и освежающие дожди.
19 ноября фрегаты вышли из гавани Дестеро.
Лгун
Прежде чем обойти мыс Горн и выйти в Тихий океан, Лаперуз попытался отыскать острова, открытые в южной части Атлантического океана капитаном Ла-Рошем.
Капитан Ла-Рош был знаменитым путешественником. Вернувшись на родину после долгого плавания, он заявил, что ему удалось открыть множество новых земель. Особенно он расхваливал острова, найденные им в Атлантическом океане.
«Мои острова необыкновенно плодородны, — говорил Ла-Рош. — Сосны и ели там толще наших дубов. А в реках столько золота, что его можно выкапывать со дна прямо лопатами. Я бы привез целый трюм драгоценных металлов, но мне пришлось так спешить…»
Ла-Роша считали новым Колумбом. Он немедленно был произведен в адмиралы. Но постепенно стало выясняться, что земли, которых Ла-Рош столько наоткрывал в разных частях мира, не существуют. То один, то другой путешественник убеждался, что там, где, по словам Ла-Роша, находится суша, в действительности гуляют морские волны.
Только одно открытие Ла-Роша оставалось еще непроверенным: цветущие острова на юге Атлантического океана. Ни один корабль еще не побывал там после Ла-Роша. И французское морское министерство поручило Лаперузу выяснить, существуют ли эти острова на самом деле, или хвастливый капитан изобрел их так же, как и все остальные свои открытия.
Лаперуз не верил в острова Ла-Роша, но он обязан был повиноваться министерству и решил добросовестно выполнить то, что оно ему поручило.
Из Дестеро Лаперуз направился на юго-восток. Ла-Рош не трудился точно указывать местонахождение открытых им земель, и Лаперузу предстояло осмотреть огромную площадь океана, прежде чем окончательно удостовериться в лживости своего предшественника. Если он пропустит хотя бы одну пядь, в Европе скажут, что Ла-Рош говорил правду и что Лаперуз прошел мимо его островов, не заметив их.
Как тягостно и скучно бороздить океан без всякой цели, без всякой надежды что-нибудь найти! Корабли поворачивали сегодня влево, завтра вправо, послезавтра возвращались на старое место. «Компас»и «Астролябия» то расходились в разные стороны, то снова сходились. Лаперуз наносил весь свой курс на карту. Эта карта будет служить доказательством, что он не проглядел ничего во всей той обширной области океана, где, по словам Ла-Роша, должны находиться острова.
Стояла холодная погода с дождем и порывистым ветром.
Команда почувствовала глубокое облегчение, когда Лаперуз наконец, после полуторамесячных бесцельных скитаний, объявил, что поиски окончены, и направил фрегаты к мысу Горн.
Капитан Ла-Рош был знаменитым путешественником. Вернувшись на родину после долгого плавания, он заявил, что ему удалось открыть множество новых земель. Особенно он расхваливал острова, найденные им в Атлантическом океане.
«Мои острова необыкновенно плодородны, — говорил Ла-Рош. — Сосны и ели там толще наших дубов. А в реках столько золота, что его можно выкапывать со дна прямо лопатами. Я бы привез целый трюм драгоценных металлов, но мне пришлось так спешить…»
Ла-Роша считали новым Колумбом. Он немедленно был произведен в адмиралы. Но постепенно стало выясняться, что земли, которых Ла-Рош столько наоткрывал в разных частях мира, не существуют. То один, то другой путешественник убеждался, что там, где, по словам Ла-Роша, находится суша, в действительности гуляют морские волны.
Только одно открытие Ла-Роша оставалось еще непроверенным: цветущие острова на юге Атлантического океана. Ни один корабль еще не побывал там после Ла-Роша. И французское морское министерство поручило Лаперузу выяснить, существуют ли эти острова на самом деле, или хвастливый капитан изобрел их так же, как и все остальные свои открытия.
Лаперуз не верил в острова Ла-Роша, но он обязан был повиноваться министерству и решил добросовестно выполнить то, что оно ему поручило.
Из Дестеро Лаперуз направился на юго-восток. Ла-Рош не трудился точно указывать местонахождение открытых им земель, и Лаперузу предстояло осмотреть огромную площадь океана, прежде чем окончательно удостовериться в лживости своего предшественника. Если он пропустит хотя бы одну пядь, в Европе скажут, что Ла-Рош говорил правду и что Лаперуз прошел мимо его островов, не заметив их.
Как тягостно и скучно бороздить океан без всякой цели, без всякой надежды что-нибудь найти! Корабли поворачивали сегодня влево, завтра вправо, послезавтра возвращались на старое место. «Компас»и «Астролябия» то расходились в разные стороны, то снова сходились. Лаперуз наносил весь свой курс на карту. Эта карта будет служить доказательством, что он не проглядел ничего во всей той обширной области океана, где, по словам Ла-Роша, должны находиться острова.
Стояла холодная погода с дождем и порывистым ветром.
Команда почувствовала глубокое облегчение, когда Лаперуз наконец, после полуторамесячных бесцельных скитаний, объявил, что поиски окончены, и направил фрегаты к мысу Горн.
У берегов Патагонии
14 января 1786 года мореплаватели увидели перед собой безлесный плоский берег Патагонии. Унылая степная равнина простиралась до самого горизонта. Фрегаты пошли вдоль берега, к югу. На берегу показался небольшой отряд всадников, которые что-то кричали морякам, размахивая руками.
— Неужели это патагонцы? — спросил капитана Бартоломей Лессепс.
— Да, патагонцы, — ответил Лаперуз.
Лессепс схватил подзорную трубу и стал с удивлением разглядывать всадников.
— Ничего не понимаю! — наконец произнес он. — В школе я читал много описаний разных старинных путешествий, и все путешественники былых времен, посетившие Патагонию, утверждают, что патагонцы — великаны, что самые высокие европейцы едва достигают им до пояса. А между тем эти люди, которые скачут там, на берегу, нисколько не выше нас, капитан.
Лаперуз рассмеялся.
— Не верьте старым путешественникам, Лессепс, — сказал он. — Они любили приукрасить, преувеличить. Откроют где-нибудь деревушку и называют ее городом. Увидят крокодила и, приехав домой, рассказывают, что он был длиннее корабля. Услышат где-нибудь от туземцев о золоте и уверяют, что этим золотом можно вымостить все улицы в Мадриде. Патагонцы действительно рослые и крепкие люди, и вот их превратили в великанов.
— Патагонцы — отличные наездники, — сказал профессор Дажеле, прислушавшись к разговору. — Они не расстаются с лошадьми ни днем, ни ночью, они ни одного шага не делают пешком. Дети садятся на коней с трех лет, женщины скачут не хуже мужчин. А ведь до появления европейцев они и представления не имели о том, что такое лошадь. Увидев всадника, они падали перед ним на колени, думая, что это шестиногий, двухголовый бог.
— Как же лошади к ним попали? — спросил Лессепс. — Ведь в Патагонии европейцы не живут и до сих пор.
— Двести лет назад здесь поселилось несколько испанских семейств. Испанцы привезли с собой восемьдесят шесть лошадей. Но маленькая испанская колония быстро захирела. Неурожай следовал за неурожаем, земля оказалась неплодородной, и поселенцы вернулись на родину. А их лошади остались в Патагонии. Они одичали, быстро размножились и разбрелись табунами по всей степи. Патагонцы мало-помалу к ним привыкли, стали ловить и приручать.
— Неужели это патагонцы? — спросил капитана Бартоломей Лессепс.
— Да, патагонцы, — ответил Лаперуз.
Лессепс схватил подзорную трубу и стал с удивлением разглядывать всадников.
— Ничего не понимаю! — наконец произнес он. — В школе я читал много описаний разных старинных путешествий, и все путешественники былых времен, посетившие Патагонию, утверждают, что патагонцы — великаны, что самые высокие европейцы едва достигают им до пояса. А между тем эти люди, которые скачут там, на берегу, нисколько не выше нас, капитан.
Лаперуз рассмеялся.
— Не верьте старым путешественникам, Лессепс, — сказал он. — Они любили приукрасить, преувеличить. Откроют где-нибудь деревушку и называют ее городом. Увидят крокодила и, приехав домой, рассказывают, что он был длиннее корабля. Услышат где-нибудь от туземцев о золоте и уверяют, что этим золотом можно вымостить все улицы в Мадриде. Патагонцы действительно рослые и крепкие люди, и вот их превратили в великанов.
— Патагонцы — отличные наездники, — сказал профессор Дажеле, прислушавшись к разговору. — Они не расстаются с лошадьми ни днем, ни ночью, они ни одного шага не делают пешком. Дети садятся на коней с трех лет, женщины скачут не хуже мужчин. А ведь до появления европейцев они и представления не имели о том, что такое лошадь. Увидев всадника, они падали перед ним на колени, думая, что это шестиногий, двухголовый бог.
— Как же лошади к ним попали? — спросил Лессепс. — Ведь в Патагонии европейцы не живут и до сих пор.
— Двести лет назад здесь поселилось несколько испанских семейств. Испанцы привезли с собой восемьдесят шесть лошадей. Но маленькая испанская колония быстро захирела. Неурожай следовал за неурожаем, земля оказалась неплодородной, и поселенцы вернулись на родину. А их лошади остались в Патагонии. Они одичали, быстро размножились и разбрелись табунами по всей степи. Патагонцы мало-помалу к ним привыкли, стали ловить и приручать.
Страшный мыс
Патагония и вход в Магелланов пролив остались позади. Фрегаты шли вдоль побережья Огненной Земли, самой хмурой страны в мире, и приближались к самой южной оконечности Америки — к страшному мысу Горн, где круглый год свирепствуют ураганы, где вечно туман и дождь, где огромные волны разбиваются о подножия угрюмых гор.
Моряки, готовясь к тяжелому испытанию, проверяли каждый канат, каждый парус, внимательно осматривали обшивку кораблей. На всех лицах появилась забота. С каждым днем все реже слышались песни и шутки.
— Чего вы все так беспокоитесь? — спрашивал Лессепс. — Мы дошли уже до Огненной Земли, а погода стоит превосходная.
Действительно, погода была неплохая, ветер дул ровный и попутный, солнце хотя и не грело, но ярко светило.
— Погода здесь обманчива, — сказал Лаперуз. — Голландский капитан Роггевейн, подходя к Огненной Земле, тоже был очарован хорошей погодой, а у мыса Горн его подхватил ураган и отнес далеко на юг. Роггевейн с величайшим трудом вывел свой корабль из полярных льдов.
Моряки, готовясь к тяжелому испытанию, проверяли каждый канат, каждый парус, внимательно осматривали обшивку кораблей. На всех лицах появилась забота. С каждым днем все реже слышались песни и шутки.
— Чего вы все так беспокоитесь? — спрашивал Лессепс. — Мы дошли уже до Огненной Земли, а погода стоит превосходная.
Действительно, погода была неплохая, ветер дул ровный и попутный, солнце хотя и не грело, но ярко светило.
— Погода здесь обманчива, — сказал Лаперуз. — Голландский капитан Роггевейн, подходя к Огненной Земле, тоже был очарован хорошей погодой, а у мыса Горн его подхватил ураган и отнес далеко на юг. Роггевейн с величайшим трудом вывел свой корабль из полярных льдов.