Страница:
Словно желая сбить его состояние, водитель, обогнав желтый «Запорожец», резко вывернул, и следователя привалило к дверце.
Таранец вытащил из кармана сигарету.
– Не кури, – тронул его за колено кинолог. – Лайма будет плохо работать.
– А она хорошо берет?
– Дай-то так каждой…
Потрескивала рация. В эфире носились позывные. Дежурная служба держала связь с патрульными автомашинами. У развилки образовалась пробка. За КамАЗом с трафаретом на борту «Не уверен – не обгоняй» плелись междугородные автобусы. Водитель ловко крутанул баранку, и «рафик» выехал на осевую линию.
На Лихоборовскую приехали быстро. У дома номер шестьдесят, сбавив скорость, с невыключенной мигалкой свернули во двор.
– Милиция приехала, – закричал мальчишка лет одиннадцати, гулявший у подъезда, и понесся по лестнице вверх.
Лифт поднял их на четвертый этаж. В коридоре квартиры толпились люди. Поздоровавшись и блеснув стеклами очков, Мухин строго сказал:
– Товарищи, прошу ничего не трогать и не ходить по квартире.
– Никто ничего не трогал. Начитались, насмотрелись, – отрывисто произнес хозяин квартиры, высокий, худощавый мужчина с крупными чертами лица. – Их, – кивком он указал на людей, – дальше дверей не пускал. Разглядывать у нас нечего, – неподвижным взглядом он в упор посмотрел на Мухина.
Последовала неловкая пауза.
– Хорошо, хорошо, – торопливо проговорил Мухин и взглянул на замерших соседей. По его смущенному лицу Таранец понял, что слова эти скорее означали: «Помолчите. Не обижайте своей неделикатностью людей».
– Пожалуйста, вы и вы, – Мухин указал взглядом на пожилую женщину в вишневом фланелевом халате и на упитанного мужчину средних лет, – останьтесь в качестве понятых при осмотре. А остальные товарищи свободны. Спасибо вам.
– Давай, Мухин, приступим к осмотру, – сказал Таранец. И тихо кинологу: – Начинай. Я очень надеюсь на тебя. Следы должны быть свежими. Собака проработает их хорошо.
Кинолог отвязал от стойки лестницы Лайму и провел ее в квартиру.
– Покажите, откуда пропали вещи.
Хозяйка – стройная женщина лет сорока пяти – подошла к старинному гардеробу карельской березы, указала на полки с выглаженным постельным бельем и разрыдалась.
– Жулье проклятое! Что сделали! Все утащили. И мое и материно. В войну эти вещи сберегли. Перебивались с хлеба на воду. А тут… – она приложила к глазам платок и отвернулась. – За один мах все нажитое…
Муж подал ей чашку в красных узорах. В комнате запахло корвалолом.
– Я бы их своими руками…
Потерпевшая с немой просьбой в глазах смотрела не на Таранца, не на эксперта, а на кинолога. Тот привычным движением стиснул челюсти Лаймы, ткнул ее нос в поднятую с пола шерстяную кофту и, дождавшись, когда она надышится запахом, ослабил поводок. Лайма закрутилась по комнате, потом сунула свою умную в рыжих подпалинах морду в платяной шкаф, рванулась в спальню, а из нее к входной двери квартиры.
– Вы уж постарайтесь! – прокричала им вслед потерпевшая. – Вы бы, товарищ, – она повернулась к Савину, чувствуя в нем старшего, – сказали, чтоб собака поискала как следует.
– Собака слов не понимает. Я сказал проводнику.
Савин, Таранец и понятые разговаривали вполголоса. Они старались вести себя как можно тише. Кража оставила тяжелый осадок.
Мухин, приладив вспышку, защелкал фотоаппаратом, потом, поставив на стол свой портативный дерматиновый чемоданчик, вытащил из-под брезентовых креплений сияющее никелем увеличительное стекло, кисточки, разноцветные флаконы с жидкостью и порошками и принялся за работу. Савин и Таранец обошли комнаты, кухню, тщательно осмотрели замки входной двери. Следов отжима или взлома не было видно.
– Сколько человек живет здесь? – сдвинув очки на лоб, спросил Мухин.
– Я и муж. Сын – в пригороде, в общежитии.
– Он часто бывает у вас?
– Не очень, – ответила потерпевшая.
– При мне, – со значением процедил муж, – он был два месяца назад. Если точно, то под Новый год.
– С тех пор не приезжал, – словно снимая сомнения, уточнила потерпевшая. – Звонил, правда. – В ее светлых глазах появилось беспокойство.
К Таранцу подошел Мухин.
– Ничего дельного, – шепнул он. – Туго идет. Снял четыре отпечатка, но, по-моему, они от рук хозяев. Я проверю. Остальные стерты. Знакомые давно были у вас? – спросил эксперт у Школьникова.
– Давно. Последнее время никто не заходил, – сказал хозяин квартиры.
– А с замками как? Не барахлят?
– Не замечал. Впрочем, проверьте, – он протянул ключи.
Один за другим Мухин вставлял ключи в замочные скважины и, прислонив ухо к двери, аккуратно покручивал ими.
– По-моему, в порядке.
Таранец сделал последние записи в протоколе осмотра и обратился к потерпевшим:
– Давайте уточним, что пропало. Нам нужны приметы.
Понятые не скрывали своего любопытства.
– Я бы попросил этот вопрос выяснить без посторонних, – проговорил хозяин квартиры. – Нам бы не хотелось…
В комнате мгновенно наступила тишина.
– Принимается! – сказал Таранец с чувством досады, хотя и понимал, что просьба была естественной, законной. – Этот вопрос мы уточним позднее. – Невольно вздохнув, он обратился к понятым: – Я зачитаю протокол осмотра места происшествия. В нем зафиксированы все важные обстоятельства, относящиеся к делу. Вы вправе высказать свои замечания, если таковые возникнут. Итак, протокол осмотра… «Я следователь… с участием старшего оперуполномоченного уголовного розыска… эксперта… в присутствии понятых… потерпевшего Школьникова… – Таранец читал быстро, отчетливо, изредка отрывая глаза от текста. Сбавил темп лишь в заключительной части. – При осмотре дверей квартиры, а также шкафов и серванта следов взлома или отжима не обнаружено. Их запорные устройства внешних повреждений не имеют. Орудий преступления обнаружено не было. Для исследования в лабораторных условиях изъят дверной замок входной двери… Место происшествия сфотографировано…»
Замечаний понятые не высказали. Попрощавшись с ними, Савин пододвинул протокол Школьникову, который сидел за другим концом стола.
– Пожалуйста, подпишите. – И тут же обратился к его жене: – Вы подозреваете кого-нибудь в краже?
Она сбивчиво, торопливо заговорила:
– Мы здесь второй год. Обменяли мужнину комнату и мою квартиру. С соседями отношений никаких. Нам от них ничего не надо. Только вот им… То одно одолжат, то другое попросят. По телефону звонить приходят. Возможно, завидуют нам. Один Сергеев чего стоит.
– Понятой, который здесь был, – уточнил Школьников, заметив вопросительный взгляд Савина. – Зайдет вроде бы по делу, – продолжал он, – а глазами по комнате ширк, ширк.
– Понятно. А конкретные подозрения имеются?
– Сергеев на нас обижен. Под Новый год попросил в долг пятьсот рублей на мотоцикл. Я отказал. И правильно сделал. Раз одолжишь, два одолжишь – на голову сядут, – заключил Школьников. – С тех пор не заходит. Может, зло затаил на нас?..
Савин опустил глаза. Больше всего он не любил подозрительность.
– Сосед где работает? Не знаете?
– Не…ет.
Школьников продолжал читать протокол. Не отрываясь от текста, он вытащил из кармана пиджака ручку, снял колпачок, но неожиданно лицо его вспыхнуло:
– Я не стану подписывать этот документ.
– Извините, не понял, – Савин с недоумением посмотрел на него.
– А чего понимать? – Брови Школьникова дрогнули. – Вы его составили так, вроде бы и кражи не было. Ни следов, ни взломов, ни вещественных доказательств.
– Но ведь действительно же взломов не было. Мы фиксируем…
– Вы фиксируете свое неумение. – Школьников решительно поднялся. – Как же так? В квартире были чужие люди. Похищены вещи. И никаких следов?.. Так не бывает, – его голос звучал уверенно. Резким движением ладони он откинул тяжелую прядь волос.
– В протоколе нет ошибок, – спокойно ответил Савин. Его не так-то просто было смутить, хотя тон Школьникова и кольнул. – В нем объективно изложено все, что выяснено при осмотре. Вы незаслуженно бросаете упреки.
– Я не хочу, чтобы воры по моей спине пешком ходили, – сухо проговорил Школьников. – Не обнаружили! Зато мы обнаружили. По вашему протоколу выходит, что мы сами у себя украли и сами на себя в милицию заявляем.
– Успокойся, Вася, – смущенно проговорила его жена и потянула за рукав.
Наступила неловкая пауза. Таранцу был неприятен этот разговор. Обычно с потерпевшими всегда складывались нормальные отношения и находился общий язык, а тут…
Школьников с минуту о чем-то сосредоточенно думал, потом решительно взял протокол, еще раз прочитал концовку и подписал. Движения руки были четки, решительны.
– Мы уточним приметы похищенных вещей и сообщим сегодня же, – проговорил он. – Вы до каких часов работаете?
– До утра, – ответил Савин.
В отделение милиции они вернулись около восьми. В дежурной части остро пахло мандаринами, несколько штук было на подоконнике, два закатились под широкий деревянный диван, на котором лежал пьяный мужчина в темно-сером пальто. Его лицо прикрывала новая беличья шапка, тонкая рука свисала с дивана.
– Опять пьяного притащили? Для чего медвытрезвитель?.. – проговорил Таранец, проходя за барьер к дежурному. – Зачем принимаешь? А если с сердцем что? У нас врачей здесь нет.
– Его из ресторана таксист доставил, – сказал Бутрименко. – Говорит, архитектор какой-то.
– Тогда другое дело, раз архитектор, – усмехнулся Савин. – Придется прикрепить к стене отделения мемориальную доску в память того, что двадцать пятого февраля здесь около часа находился в бессознательном состоянии такой-то.
– Это совсем и не архитектор. Его без больничного листка не восстановить, – сказал Таранец и посмотрел на двух мужчин, которые, набычившись, сидели в разных углах на соседнем диване.
– За что этих-то?
Словно желая ответить на его вопрос, низкорослый задержанный внезапно вскочил с дивана и, широко размахнувшись, ударил портфелем другого. Тот, поправив идеально ровный пробор, смущенно пожал плечами. В дежурной еще сильнее запахло мандаринами.
– Ну-ну! Потише! – сказал Таранец. – Почему насильно кормите фруктами этого гражданина? Мандарины для детей больше предназначены. Стыдно, гражданин!
– Не стыдно! Жаль, что мандарины мягкие. Вместо них кирпичей бы в портфель. Снабдил бы его на всю оставшуюся поганую жизнь, – лицо мужчины исказилось. – Живут же такие на белом свете. Он сам что-нибудь производит?
Нет! Пример показывает? Нет! Только с важным видом все обещает. Деньги под расписки берет и не возвращает…
Низкорослый мужчина опять высоко поднял портфель, но Таранец, перехватив руку, остановил его движение.
– Рассадите их в разные комнаты, – воскликнул он. Из дежурной части Савин и Таранец поднялись на второй этаж к оперативникам. Их шаги гулко раздавались в опустевшем коридоре. В кабинете оказались лишь Казаков и участковый Гусаров. Савин стянул с себя пальто. Таранец, не снимая куртки, сел за стол.
– Сложная кража? – поинтересовался Казаков.
– Не то слово, – сказал Таранец. – Не так просто будет ее раскрыть. Перспектива слабая, – он безнадежно махнул рукой. – Ни следов, ни очевидцев. Хотя, – он неожиданно подмигнул, – ты же у нас специалист по таким делам.
– Забыл добавить, что крупный спец, – шутливо откликнулся Казаков. – Что-то кражи зачастили, – уже озабоченно произнес он. – Хотя чему удивляться. Сейчас в квартирах такие вещи бывают, которых за прилавком не встретишь или в очереди настоишься. У воров на это нюх! Ориентируются быстро. Есть спрос, есть и предложения. В магазин за дефицитом не полезут. Понимают, госкража – срок большой.
Савин кивнул.
– Паршивый месяц выдался. По краже работать придется без передыху. Скоро конец квартала. – Он походил по кабинету и тоже сел, положив руки на колени.
Гусарова этот вопрос, похоже, не волновал.
– Жалко этого мужика с мандаринами. Насмотришься, наслушаешься… Неужели в жизни чаще нечестные отношения существуют, – раздумчиво проговорил он.
– Ну и сказал! – рассмеялся Савин.
– Насмотрелся! Когда успел? – спросил Казаков. – Тебе сколько лет?
– Двадцать два!
– Всего-навсего! Так вот! По словечкам и фактикам вывод о жизни и людях не делай. – Казаков поднес ко рту сжатый кулак и громко чихнул.
– Будь здоров, – сказал Таранец.
– Сначала по слякоти гоняют, а потом здоровья желают, – ответил Казаков. – Я вижу, вашим разговорам конца не будет. Пойду-ка высплюсь и перекушу по-человечески. Намотался сегодня, да знобит что-то.
Савин встал со стула и, надевая пальто, сказал Таранцу:
– Я тоже пойду. А ты от Школьникова заявление прими. Он скоро подъедет…
– Я выяснил, что украли. Оказалось, достаточно много… Вот список…
Таранец взял протянутый лист плотной глянцевой бумаги и стал внимательно читать написанный убористым четким почерком текст.
«Четыре золотых кольца с бриллиантами, серьги бриллиантовые с изумрудами, две золотые цепочки, золотой брелок с голубой эмалью и изображением женской головки, ажурный браслет золотой, две десятирублевки царской чеканки, шесть ложек обеденных, шесть чайных, шесть десертных – все серебряные, часы японские „Сейко“, облигации на тысячу пятьсот двадцать рублей…»
Похоже было, что при составлении списка Школьниковым руководила горечь утраты ценностей. Он сидел притихший. Теперь его было не узнать.
– Вы все указали? – спросил Таранец, откладывая лист в сторону.
– Все. Жулик взял, как говорится, подчистую, – откашлявшись, произнес Школьников хорошо поставленным голосом. Сейчас он производил впечатление вполне покладистого человека. – Я попытался изобразить внешний вид, конфигурацию похищенных ценностей. Думаю, вам это понадобится. – Школьников из бокового кармана пальто достал другой лист бумаги.
Таранец подколол его скрепкой к первому. Про себя отметил, что рисунки сделаны достаточно умело.
– Я, можно сказать, теперь на бобах остался, – начал Школьников.
– Не только вы, жена тоже, – уточнил Таранец. Школьников словно поперхнулся.
– Конечно, и жена… Семья одна, – согласился он. – Серьги – ценность необыкновенная. Год назад один специалист сказал, что стоят они не меньше пятнадцати тысяч! Девятнадцатый век…
– А золотые десятки тоже оценил? – поинтересовался Таранец и, словно наткнулся на мелькнувшую догадку, взял опять в руки плотный лист бумаги с рисунками похищенных вещей. Золотых монет на нем не было.
Школьников взглянул на Таранца и сдержанно улыбнулся.
– Эти десятки памятные. Не для продажи. Я закон знаю. Трудно было поверить, что всего два часа назад он был несдержан.
– Кто этот специалист?
– Случайно в Трускавце познакомились. У источника. Он заинтересовался серьгами. Потом встретились еще раз, тогда назвал цену.
Попытки Таранца выяснить личность незнакомца из Трускавца угасали одна за другой. Пожалуй, впервые он столкнулся с потерпевшим, который не стремился помочь нащупать хотя бы мало-мальски подходящую ниточку, ведущую к раскрытию кражи.
– Вы напрасно пытаетесь найти воров со стороны. Вор свой, домашний.
Таранец не смог скрыть удивления.
– Да! Да! – уже не сдерживая себя. – Это дело рук сына моей жены. И не ищите других. Помните, я не хотел подписывать протокол? Знаете почему? Скажу откровенно, тогда думал, что вор чужой. – Школьников, словно осуждая себя, укоризненно покачал головой. – Только потом понял, что вы абсолютно правильно записали, что взломов и… как это? – он наморщил лоб. – Да, и отжимов не было. Так должно и быть. И я подписал… Теперь все ясно! Повторяю, кража – дело его рук! У него есть ключи от нашей квартиры. Я прошу вас…
Таранец слушал с интересом. И все же бурная речь Школьникова не произвела на него впечатления, хотя тот и пытался развить свои доводы.
– Это ваши предположения. Наличие ключей ни о чем не говорит. Ему сколько лет?
– Шестнадцать, – голос Школьникова слегка сорвался. В таком возрасте подростки часто бывают несправедливы к родителям. – У мальчишки нет сыновних чувств. Посудите сами: дерзил, грубил, бросил школу, не ночевал дома, советов не слушал… И оказался без образования. Устроился работать, живет в общежитии. Говорят, выпивает…
Таранец спросил:
– А если предположить другой вариант?
– Поверьте, я не ошибаюсь! – Школьников вздохнул. – Уверен, во время моей командировки он ночевал у нас. В конце концов мог зайти в квартиру, когда мы были на работе, – в глазах заметалась ярость. – Как мог он такую подлость сделать? Я завтра же поеду к нему в общежитие и душу вытрясу…
Эти слова встревожили Таранца.
– Вы, товарищ Школьников, никуда не поедете. Я запрещаю вам это делать. Запомните: розыском заниматься – наше дело. И не надо мешать.
Школьников поморщился как от зубной боли:
– Простите, но вы рассуждаете формально, а наше дело родительское.
– С вашим сыном я разберусь сам. Но прежде выясню некоторые вопросы. Попросите свою супругу позвонить мне днем. Я ей скажу, когда подъехать. Ну что ж, приступим к заявлению. Вы где работаете?
– Начальником отдела в министерстве…
ГЛАВА 4
Таранец вытащил из кармана сигарету.
– Не кури, – тронул его за колено кинолог. – Лайма будет плохо работать.
– А она хорошо берет?
– Дай-то так каждой…
Потрескивала рация. В эфире носились позывные. Дежурная служба держала связь с патрульными автомашинами. У развилки образовалась пробка. За КамАЗом с трафаретом на борту «Не уверен – не обгоняй» плелись междугородные автобусы. Водитель ловко крутанул баранку, и «рафик» выехал на осевую линию.
На Лихоборовскую приехали быстро. У дома номер шестьдесят, сбавив скорость, с невыключенной мигалкой свернули во двор.
– Милиция приехала, – закричал мальчишка лет одиннадцати, гулявший у подъезда, и понесся по лестнице вверх.
Лифт поднял их на четвертый этаж. В коридоре квартиры толпились люди. Поздоровавшись и блеснув стеклами очков, Мухин строго сказал:
– Товарищи, прошу ничего не трогать и не ходить по квартире.
– Никто ничего не трогал. Начитались, насмотрелись, – отрывисто произнес хозяин квартиры, высокий, худощавый мужчина с крупными чертами лица. – Их, – кивком он указал на людей, – дальше дверей не пускал. Разглядывать у нас нечего, – неподвижным взглядом он в упор посмотрел на Мухина.
Последовала неловкая пауза.
– Хорошо, хорошо, – торопливо проговорил Мухин и взглянул на замерших соседей. По его смущенному лицу Таранец понял, что слова эти скорее означали: «Помолчите. Не обижайте своей неделикатностью людей».
– Пожалуйста, вы и вы, – Мухин указал взглядом на пожилую женщину в вишневом фланелевом халате и на упитанного мужчину средних лет, – останьтесь в качестве понятых при осмотре. А остальные товарищи свободны. Спасибо вам.
– Давай, Мухин, приступим к осмотру, – сказал Таранец. И тихо кинологу: – Начинай. Я очень надеюсь на тебя. Следы должны быть свежими. Собака проработает их хорошо.
Кинолог отвязал от стойки лестницы Лайму и провел ее в квартиру.
– Покажите, откуда пропали вещи.
Хозяйка – стройная женщина лет сорока пяти – подошла к старинному гардеробу карельской березы, указала на полки с выглаженным постельным бельем и разрыдалась.
– Жулье проклятое! Что сделали! Все утащили. И мое и материно. В войну эти вещи сберегли. Перебивались с хлеба на воду. А тут… – она приложила к глазам платок и отвернулась. – За один мах все нажитое…
Муж подал ей чашку в красных узорах. В комнате запахло корвалолом.
– Я бы их своими руками…
Потерпевшая с немой просьбой в глазах смотрела не на Таранца, не на эксперта, а на кинолога. Тот привычным движением стиснул челюсти Лаймы, ткнул ее нос в поднятую с пола шерстяную кофту и, дождавшись, когда она надышится запахом, ослабил поводок. Лайма закрутилась по комнате, потом сунула свою умную в рыжих подпалинах морду в платяной шкаф, рванулась в спальню, а из нее к входной двери квартиры.
– Вы уж постарайтесь! – прокричала им вслед потерпевшая. – Вы бы, товарищ, – она повернулась к Савину, чувствуя в нем старшего, – сказали, чтоб собака поискала как следует.
– Собака слов не понимает. Я сказал проводнику.
Савин, Таранец и понятые разговаривали вполголоса. Они старались вести себя как можно тише. Кража оставила тяжелый осадок.
Мухин, приладив вспышку, защелкал фотоаппаратом, потом, поставив на стол свой портативный дерматиновый чемоданчик, вытащил из-под брезентовых креплений сияющее никелем увеличительное стекло, кисточки, разноцветные флаконы с жидкостью и порошками и принялся за работу. Савин и Таранец обошли комнаты, кухню, тщательно осмотрели замки входной двери. Следов отжима или взлома не было видно.
– Сколько человек живет здесь? – сдвинув очки на лоб, спросил Мухин.
– Я и муж. Сын – в пригороде, в общежитии.
– Он часто бывает у вас?
– Не очень, – ответила потерпевшая.
– При мне, – со значением процедил муж, – он был два месяца назад. Если точно, то под Новый год.
– С тех пор не приезжал, – словно снимая сомнения, уточнила потерпевшая. – Звонил, правда. – В ее светлых глазах появилось беспокойство.
К Таранцу подошел Мухин.
– Ничего дельного, – шепнул он. – Туго идет. Снял четыре отпечатка, но, по-моему, они от рук хозяев. Я проверю. Остальные стерты. Знакомые давно были у вас? – спросил эксперт у Школьникова.
– Давно. Последнее время никто не заходил, – сказал хозяин квартиры.
– А с замками как? Не барахлят?
– Не замечал. Впрочем, проверьте, – он протянул ключи.
Один за другим Мухин вставлял ключи в замочные скважины и, прислонив ухо к двери, аккуратно покручивал ими.
– По-моему, в порядке.
Таранец сделал последние записи в протоколе осмотра и обратился к потерпевшим:
– Давайте уточним, что пропало. Нам нужны приметы.
Понятые не скрывали своего любопытства.
– Я бы попросил этот вопрос выяснить без посторонних, – проговорил хозяин квартиры. – Нам бы не хотелось…
В комнате мгновенно наступила тишина.
– Принимается! – сказал Таранец с чувством досады, хотя и понимал, что просьба была естественной, законной. – Этот вопрос мы уточним позднее. – Невольно вздохнув, он обратился к понятым: – Я зачитаю протокол осмотра места происшествия. В нем зафиксированы все важные обстоятельства, относящиеся к делу. Вы вправе высказать свои замечания, если таковые возникнут. Итак, протокол осмотра… «Я следователь… с участием старшего оперуполномоченного уголовного розыска… эксперта… в присутствии понятых… потерпевшего Школьникова… – Таранец читал быстро, отчетливо, изредка отрывая глаза от текста. Сбавил темп лишь в заключительной части. – При осмотре дверей квартиры, а также шкафов и серванта следов взлома или отжима не обнаружено. Их запорные устройства внешних повреждений не имеют. Орудий преступления обнаружено не было. Для исследования в лабораторных условиях изъят дверной замок входной двери… Место происшествия сфотографировано…»
Замечаний понятые не высказали. Попрощавшись с ними, Савин пододвинул протокол Школьникову, который сидел за другим концом стола.
– Пожалуйста, подпишите. – И тут же обратился к его жене: – Вы подозреваете кого-нибудь в краже?
Она сбивчиво, торопливо заговорила:
– Мы здесь второй год. Обменяли мужнину комнату и мою квартиру. С соседями отношений никаких. Нам от них ничего не надо. Только вот им… То одно одолжат, то другое попросят. По телефону звонить приходят. Возможно, завидуют нам. Один Сергеев чего стоит.
– Понятой, который здесь был, – уточнил Школьников, заметив вопросительный взгляд Савина. – Зайдет вроде бы по делу, – продолжал он, – а глазами по комнате ширк, ширк.
– Понятно. А конкретные подозрения имеются?
– Сергеев на нас обижен. Под Новый год попросил в долг пятьсот рублей на мотоцикл. Я отказал. И правильно сделал. Раз одолжишь, два одолжишь – на голову сядут, – заключил Школьников. – С тех пор не заходит. Может, зло затаил на нас?..
Савин опустил глаза. Больше всего он не любил подозрительность.
– Сосед где работает? Не знаете?
– Не…ет.
Школьников продолжал читать протокол. Не отрываясь от текста, он вытащил из кармана пиджака ручку, снял колпачок, но неожиданно лицо его вспыхнуло:
– Я не стану подписывать этот документ.
– Извините, не понял, – Савин с недоумением посмотрел на него.
– А чего понимать? – Брови Школьникова дрогнули. – Вы его составили так, вроде бы и кражи не было. Ни следов, ни взломов, ни вещественных доказательств.
– Но ведь действительно же взломов не было. Мы фиксируем…
– Вы фиксируете свое неумение. – Школьников решительно поднялся. – Как же так? В квартире были чужие люди. Похищены вещи. И никаких следов?.. Так не бывает, – его голос звучал уверенно. Резким движением ладони он откинул тяжелую прядь волос.
– В протоколе нет ошибок, – спокойно ответил Савин. Его не так-то просто было смутить, хотя тон Школьникова и кольнул. – В нем объективно изложено все, что выяснено при осмотре. Вы незаслуженно бросаете упреки.
– Я не хочу, чтобы воры по моей спине пешком ходили, – сухо проговорил Школьников. – Не обнаружили! Зато мы обнаружили. По вашему протоколу выходит, что мы сами у себя украли и сами на себя в милицию заявляем.
– Успокойся, Вася, – смущенно проговорила его жена и потянула за рукав.
Наступила неловкая пауза. Таранцу был неприятен этот разговор. Обычно с потерпевшими всегда складывались нормальные отношения и находился общий язык, а тут…
Школьников с минуту о чем-то сосредоточенно думал, потом решительно взял протокол, еще раз прочитал концовку и подписал. Движения руки были четки, решительны.
– Мы уточним приметы похищенных вещей и сообщим сегодня же, – проговорил он. – Вы до каких часов работаете?
– До утра, – ответил Савин.
В отделение милиции они вернулись около восьми. В дежурной части остро пахло мандаринами, несколько штук было на подоконнике, два закатились под широкий деревянный диван, на котором лежал пьяный мужчина в темно-сером пальто. Его лицо прикрывала новая беличья шапка, тонкая рука свисала с дивана.
– Опять пьяного притащили? Для чего медвытрезвитель?.. – проговорил Таранец, проходя за барьер к дежурному. – Зачем принимаешь? А если с сердцем что? У нас врачей здесь нет.
– Его из ресторана таксист доставил, – сказал Бутрименко. – Говорит, архитектор какой-то.
– Тогда другое дело, раз архитектор, – усмехнулся Савин. – Придется прикрепить к стене отделения мемориальную доску в память того, что двадцать пятого февраля здесь около часа находился в бессознательном состоянии такой-то.
– Это совсем и не архитектор. Его без больничного листка не восстановить, – сказал Таранец и посмотрел на двух мужчин, которые, набычившись, сидели в разных углах на соседнем диване.
– За что этих-то?
Словно желая ответить на его вопрос, низкорослый задержанный внезапно вскочил с дивана и, широко размахнувшись, ударил портфелем другого. Тот, поправив идеально ровный пробор, смущенно пожал плечами. В дежурной еще сильнее запахло мандаринами.
– Ну-ну! Потише! – сказал Таранец. – Почему насильно кормите фруктами этого гражданина? Мандарины для детей больше предназначены. Стыдно, гражданин!
– Не стыдно! Жаль, что мандарины мягкие. Вместо них кирпичей бы в портфель. Снабдил бы его на всю оставшуюся поганую жизнь, – лицо мужчины исказилось. – Живут же такие на белом свете. Он сам что-нибудь производит?
Нет! Пример показывает? Нет! Только с важным видом все обещает. Деньги под расписки берет и не возвращает…
Низкорослый мужчина опять высоко поднял портфель, но Таранец, перехватив руку, остановил его движение.
– Рассадите их в разные комнаты, – воскликнул он. Из дежурной части Савин и Таранец поднялись на второй этаж к оперативникам. Их шаги гулко раздавались в опустевшем коридоре. В кабинете оказались лишь Казаков и участковый Гусаров. Савин стянул с себя пальто. Таранец, не снимая куртки, сел за стол.
– Сложная кража? – поинтересовался Казаков.
– Не то слово, – сказал Таранец. – Не так просто будет ее раскрыть. Перспектива слабая, – он безнадежно махнул рукой. – Ни следов, ни очевидцев. Хотя, – он неожиданно подмигнул, – ты же у нас специалист по таким делам.
– Забыл добавить, что крупный спец, – шутливо откликнулся Казаков. – Что-то кражи зачастили, – уже озабоченно произнес он. – Хотя чему удивляться. Сейчас в квартирах такие вещи бывают, которых за прилавком не встретишь или в очереди настоишься. У воров на это нюх! Ориентируются быстро. Есть спрос, есть и предложения. В магазин за дефицитом не полезут. Понимают, госкража – срок большой.
Савин кивнул.
– Паршивый месяц выдался. По краже работать придется без передыху. Скоро конец квартала. – Он походил по кабинету и тоже сел, положив руки на колени.
Гусарова этот вопрос, похоже, не волновал.
– Жалко этого мужика с мандаринами. Насмотришься, наслушаешься… Неужели в жизни чаще нечестные отношения существуют, – раздумчиво проговорил он.
– Ну и сказал! – рассмеялся Савин.
– Насмотрелся! Когда успел? – спросил Казаков. – Тебе сколько лет?
– Двадцать два!
– Всего-навсего! Так вот! По словечкам и фактикам вывод о жизни и людях не делай. – Казаков поднес ко рту сжатый кулак и громко чихнул.
– Будь здоров, – сказал Таранец.
– Сначала по слякоти гоняют, а потом здоровья желают, – ответил Казаков. – Я вижу, вашим разговорам конца не будет. Пойду-ка высплюсь и перекушу по-человечески. Намотался сегодня, да знобит что-то.
Савин встал со стула и, надевая пальто, сказал Таранцу:
– Я тоже пойду. А ты от Школьникова заявление прими. Он скоро подъедет…
* * *
Школьников пришел в начале десятого. Тот же хмурый, внушительный вид, то же чувство своей значительности, только говорил он теперь слегка заискивающе. Окинув взглядом простенькую обстановку кабинета, он пододвинул стул к приставному столику и сел.– Я выяснил, что украли. Оказалось, достаточно много… Вот список…
Таранец взял протянутый лист плотной глянцевой бумаги и стал внимательно читать написанный убористым четким почерком текст.
«Четыре золотых кольца с бриллиантами, серьги бриллиантовые с изумрудами, две золотые цепочки, золотой брелок с голубой эмалью и изображением женской головки, ажурный браслет золотой, две десятирублевки царской чеканки, шесть ложек обеденных, шесть чайных, шесть десертных – все серебряные, часы японские „Сейко“, облигации на тысячу пятьсот двадцать рублей…»
Похоже было, что при составлении списка Школьниковым руководила горечь утраты ценностей. Он сидел притихший. Теперь его было не узнать.
– Вы все указали? – спросил Таранец, откладывая лист в сторону.
– Все. Жулик взял, как говорится, подчистую, – откашлявшись, произнес Школьников хорошо поставленным голосом. Сейчас он производил впечатление вполне покладистого человека. – Я попытался изобразить внешний вид, конфигурацию похищенных ценностей. Думаю, вам это понадобится. – Школьников из бокового кармана пальто достал другой лист бумаги.
Таранец подколол его скрепкой к первому. Про себя отметил, что рисунки сделаны достаточно умело.
– Я, можно сказать, теперь на бобах остался, – начал Школьников.
– Не только вы, жена тоже, – уточнил Таранец. Школьников словно поперхнулся.
– Конечно, и жена… Семья одна, – согласился он. – Серьги – ценность необыкновенная. Год назад один специалист сказал, что стоят они не меньше пятнадцати тысяч! Девятнадцатый век…
– А золотые десятки тоже оценил? – поинтересовался Таранец и, словно наткнулся на мелькнувшую догадку, взял опять в руки плотный лист бумаги с рисунками похищенных вещей. Золотых монет на нем не было.
Школьников взглянул на Таранца и сдержанно улыбнулся.
– Эти десятки памятные. Не для продажи. Я закон знаю. Трудно было поверить, что всего два часа назад он был несдержан.
– Кто этот специалист?
– Случайно в Трускавце познакомились. У источника. Он заинтересовался серьгами. Потом встретились еще раз, тогда назвал цену.
Попытки Таранца выяснить личность незнакомца из Трускавца угасали одна за другой. Пожалуй, впервые он столкнулся с потерпевшим, который не стремился помочь нащупать хотя бы мало-мальски подходящую ниточку, ведущую к раскрытию кражи.
– Вы напрасно пытаетесь найти воров со стороны. Вор свой, домашний.
Таранец не смог скрыть удивления.
– Да! Да! – уже не сдерживая себя. – Это дело рук сына моей жены. И не ищите других. Помните, я не хотел подписывать протокол? Знаете почему? Скажу откровенно, тогда думал, что вор чужой. – Школьников, словно осуждая себя, укоризненно покачал головой. – Только потом понял, что вы абсолютно правильно записали, что взломов и… как это? – он наморщил лоб. – Да, и отжимов не было. Так должно и быть. И я подписал… Теперь все ясно! Повторяю, кража – дело его рук! У него есть ключи от нашей квартиры. Я прошу вас…
Таранец слушал с интересом. И все же бурная речь Школьникова не произвела на него впечатления, хотя тот и пытался развить свои доводы.
– Это ваши предположения. Наличие ключей ни о чем не говорит. Ему сколько лет?
– Шестнадцать, – голос Школьникова слегка сорвался. В таком возрасте подростки часто бывают несправедливы к родителям. – У мальчишки нет сыновних чувств. Посудите сами: дерзил, грубил, бросил школу, не ночевал дома, советов не слушал… И оказался без образования. Устроился работать, живет в общежитии. Говорят, выпивает…
Таранец спросил:
– А если предположить другой вариант?
– Поверьте, я не ошибаюсь! – Школьников вздохнул. – Уверен, во время моей командировки он ночевал у нас. В конце концов мог зайти в квартиру, когда мы были на работе, – в глазах заметалась ярость. – Как мог он такую подлость сделать? Я завтра же поеду к нему в общежитие и душу вытрясу…
Эти слова встревожили Таранца.
– Вы, товарищ Школьников, никуда не поедете. Я запрещаю вам это делать. Запомните: розыском заниматься – наше дело. И не надо мешать.
Школьников поморщился как от зубной боли:
– Простите, но вы рассуждаете формально, а наше дело родительское.
– С вашим сыном я разберусь сам. Но прежде выясню некоторые вопросы. Попросите свою супругу позвонить мне днем. Я ей скажу, когда подъехать. Ну что ж, приступим к заявлению. Вы где работаете?
– Начальником отдела в министерстве…
ГЛАВА 4
Гурам сдержал слово. На следующее утро он устроил Тамару и Виктора в гостиницу «Алтай». Номера оказались вполне приличными: рижская мебель, вместительный стенной шкаф, уютные кресла. Сосед Виктора, пятидесятилетний летчик Куприянов из Воркуты, после ухода Тамары искренне сказал:
– Ну и красавицу ты нашел, парень! Я на Севере таких не видел. Одно слово – царица Тамара. У вас в Тбилиси все такие?
…В Москве у Гурама оказалось множество дел. До позднего вечера он пропадал у знакомых, ездил к кому-то в Подольск и Мытищи. У Тамары и Виктора были свои интересы. Они бродили по городу, ходили в Третьяковку, на выставку русского фарфора, удалось купить билеты в театр. Вечерами, возвращаясь домой, подолгу говорили об увиденном, об Арбенине, которого погубил маскарад жизни, о Каренине, не разглядевшем моральной фальши общества…
Дни летели быстро. Сегодня уже четверг. Тамара и Виктор шли по проспекту Мира. Зажглись фонари, и дома окунулись в бледную синеву. Порывистый ветер нес небольшой снег. Морозило.
– Знаешь, наверное, я сделала глупость. Сказала Виктории Германовне, что ты родственник композитора и что завтра твой день рождения, – и, словно оправдывая свой поступок, Тамара добавила: – А что в этом страшного? Все-таки повод. Не все же ей нас угощать. И потом Гурам тоже сказал…
– Зачем тебе это было нужно? – громче обычного спросил Виктор. – При чем здесь какой-то композитор? И еще несуществующий день рождения! По-моему, неприлично…
Тамара перебила его:
– Не осложняй. Не порть из-за мелочей настроение и мне и себе. Я хотела как лучше. В конце концов, какое это имеет значение?
– Имеет! – голос Виктора сорвался. – Мне бы в голову не пришло собирать в чужом доме чужих людей на выдуманный день рождения.
Они шли молча; не смотря друг на друга. Спорить и доказывать нелепость своего положения Виктору совсем не хотелось. На переходе, пропуская Тамару, увидел ее заплаканные глаза. «Этого еще не хватало», – с унынием подумал он.
– Не обижайся, – улучив момент, когда поблизости никого не было, он поцеловал ее в щеку. – Пусть будет так, как хочешь…
– Вы что, забыли? Нельзя же так опаздывать… Обдало домашним уютом, теплом, розовым светом фарфоровой люстры. Из комнаты доносились оживленные голоса, звуки стереофонической музыки. Им приветливо улыбнулась Виктория Германовна. Стол был уже накрыт. В низкой вазе – цветы. Виктор понял, что к его шестидесяти рублям Гурам добавил не меньше.
– Знакомьтесь, – торжественно сказал Гурам. – Тамару вы знаете. А это мой друг Виктор – племянник известного композитора, фамилию его дяди называть не будем…
Виктор растерялся от такой рекомендации и хотел было возразить, что дядя его не композитор, а инженер на машиноремонтном заводе, но подскочивший к нему парень в вишневом пуловере крупной вязки уже пожимал руку.
– Лева, – представился он. – Я знаю, кто твой дядя. Похожи. Талантище. Ты тоже из музыкального мира? – с умилением спросил он. – Сыграешь что-нибудь?..
– Оставь его в покое. – Гурам подмигнул Виктору. – Не будем говорить о родословных.
Виктор промолчал.
– Что ж! Лишим себя интересной информации. Прими наши поздравления и общий подарок, – Лева взял с книжной полки золотистый футляр. – Настоящий «Паркер»!
Виктор смутился, Гурам, обняв его за плечи, подвел к креслу. К ним подошла худенькая девица лет двадцати в синих вельветовых брючках.
– Я тоже увлекаюсь музыкой, – и она бойко издала гортанные звуки, имитирующие игру духовых инструментов.
Все рассмеялись.
– Гениально! Валя-Джаз показывает свое искусство. Вот что значит самореклама, – воскликнул Лева. – Можешь не волноваться. По конкурсу пройдешь. Плачет по тебе отечественная эстрада.
Заговорили о пустяках. За стол никто не садился, явно кого-то ждали. Вскоре настойчиво прокричала кукушка-звонок. В комнату вошел высокий парень, несколько располневший, с гладким, матовым лицом. Под тонкой кожаной курткой на черном свитере сверкнул медальон. Он приветливо кивнул всем, почтительно приложился к ручке Виктории Германовны, похлопал Гурама по плечу. До Виктора донесся шепот: «Робик пришел».
– Душно у вас, – произнес он и быстрым взглядом обвел собравшихся. У него была неприятная манера разговаривать с видом скучающего скептика. Виктору он не понравился сразу.
Все сели за стол. Виктория Германовна и Валя засуетились, словно сговорившись, стали услужливо подвигать в сторону Робика тарелки.
– Да не беспокойтесь! С закусками мы сами разберемся. Виктор сел рядом с Тамарой. Другим ее соседом был Лева. Он старательно ухаживал за Валентиной, а она кокетливо поводя плечами, явно желала произвести впечатление на Гурама. Зазвонил телефон. Виктория Германовна принесла из коридора аппарат с длинным проводом. Робик взял трубку, слушал недолго, сказав всего одно слово «хорошо» и встал из-за стола.
– К сожалению, должен уехать. Неотложные дела, – остановившись в дверях, он помахал всем рукой. Гурам проводил его до лифта.
– Кто он? – спросил Виктор Тамару.
– Впервые вижу.
– Этот Робик – настоящий босс, – проговорил вкрадчивым голосом невзрачного вида парень и принялся накладывать в тарелку салат.
– Вы не знакомы? – кивнул на него Лева. – Можно сказать, будущий Спиноза. В общем, голова. Пока еще даже не аспирант, но зато преуспевающий студент, – в голосе звучала ирония.
После ухода Робика все словно размагнителись, заговорили непринужденно. Валя-Джаз потребовала музыки. Гурам включил магнитофон. Понеслась чувствительная мелодия, перешедшая в быстрый незнакомый танец.
Валя вытащила из-за стола сопротивляющегося Леву.
– Ну не ломайся! Покажем класс, – она отвела руки назад, щелкнула пальцами, изображая испанку.
Ритмы, сменяемые то низким, то необычайно высоким голосом певицы, заполнили комнату. Валя и Лева вышли на середину комнаты. Они танцевали слаженно. Темп музыки ускорялся. Громче звучал голос певицы. Они танцевали раскованно, легко.
– Ну как? Здорово? – спросила Тамара.
– Здорово. Только Лева смахивает на павиана… А в общем-то стыдно.
– Кому стыдно? Нам?
– Им, – ответил Виктор. Музыка смолкла.
– Дамы отдыхают, мужчины угощают! Разгоряченные танцоры, взяв протянутые бокалы, под крики одобрения с жадностью пили вино.
– Колоссально! – сдержанно проговорила Виктория Германовна. Гурам перебрался к ней поближе и сидел теперь рядом.
Около десяти танцы прекратились. Кто-то предложил сыграть в карты. Со стола убрали посуду. Гурам с Тамарой вышли в коридор.
– Тебе в самом деле нравится Виктор?
Вопрос прозвучал не грубо, но Тамара посмотрела с вызовом:
– А что?
– Ничего. Показалось, что ты и замуж за него не против, – он усмехнулся. – Молодой, незарегистрированный…
– А хотя бы и замуж! Чем не парень? Честный…
– Честный, нечестный. Эти понятия относительные…
Не обижайся. У твоего друга сердечного перспективы маловато. Что он может?
– Тебе-то что? Вроде бы соболезнование высказываешь? Оставь про это…
– Напрасно сердишься. Я по-свойски. Научись смотреть на жизнь реально. Она ошибок не прощает.
– Странный разговор завел ты, Гурам. К чему бы? – Тамара холодно посмотрела на него.
– Ну что ж! Будем считать, что разговор представлял односторонний интерес, – и как ни в чем не бывало улыбнулся.
В коридор выглянул Лева:
– Общий сбор на верхней палубе. Прошу за стол.
В комнате кто-то притушил люстру и зажег бра. В упокоительном полумраке стало еще уютнее.
– Прямо как в Монте-Карло. – Лева сделал эффектный жест рукой. – Не захочешь – заиграешь. Ну, что? Метнем? – обратился он к Гураму. – Жаль, новой колоды нет.
– Ну и красавицу ты нашел, парень! Я на Севере таких не видел. Одно слово – царица Тамара. У вас в Тбилиси все такие?
…В Москве у Гурама оказалось множество дел. До позднего вечера он пропадал у знакомых, ездил к кому-то в Подольск и Мытищи. У Тамары и Виктора были свои интересы. Они бродили по городу, ходили в Третьяковку, на выставку русского фарфора, удалось купить билеты в театр. Вечерами, возвращаясь домой, подолгу говорили об увиденном, об Арбенине, которого погубил маскарад жизни, о Каренине, не разглядевшем моральной фальши общества…
Дни летели быстро. Сегодня уже четверг. Тамара и Виктор шли по проспекту Мира. Зажглись фонари, и дома окунулись в бледную синеву. Порывистый ветер нес небольшой снег. Морозило.
– Знаешь, наверное, я сделала глупость. Сказала Виктории Германовне, что ты родственник композитора и что завтра твой день рождения, – и, словно оправдывая свой поступок, Тамара добавила: – А что в этом страшного? Все-таки повод. Не все же ей нас угощать. И потом Гурам тоже сказал…
– Зачем тебе это было нужно? – громче обычного спросил Виктор. – При чем здесь какой-то композитор? И еще несуществующий день рождения! По-моему, неприлично…
Тамара перебила его:
– Не осложняй. Не порть из-за мелочей настроение и мне и себе. Я хотела как лучше. В конце концов, какое это имеет значение?
– Имеет! – голос Виктора сорвался. – Мне бы в голову не пришло собирать в чужом доме чужих людей на выдуманный день рождения.
Они шли молча; не смотря друг на друга. Спорить и доказывать нелепость своего положения Виктору совсем не хотелось. На переходе, пропуская Тамару, увидел ее заплаканные глаза. «Этого еще не хватало», – с унынием подумал он.
– Не обижайся, – улучив момент, когда поблизости никого не было, он поцеловал ее в щеку. – Пусть будет так, как хочешь…
* * *
Знакомые Гурама жили около Белорусского вокзала. Тамара и Виктор не сразу разыскали нужный им дом. Гурам встретил их у подъезда. Спросил сердито:– Вы что, забыли? Нельзя же так опаздывать… Обдало домашним уютом, теплом, розовым светом фарфоровой люстры. Из комнаты доносились оживленные голоса, звуки стереофонической музыки. Им приветливо улыбнулась Виктория Германовна. Стол был уже накрыт. В низкой вазе – цветы. Виктор понял, что к его шестидесяти рублям Гурам добавил не меньше.
– Знакомьтесь, – торжественно сказал Гурам. – Тамару вы знаете. А это мой друг Виктор – племянник известного композитора, фамилию его дяди называть не будем…
Виктор растерялся от такой рекомендации и хотел было возразить, что дядя его не композитор, а инженер на машиноремонтном заводе, но подскочивший к нему парень в вишневом пуловере крупной вязки уже пожимал руку.
– Лева, – представился он. – Я знаю, кто твой дядя. Похожи. Талантище. Ты тоже из музыкального мира? – с умилением спросил он. – Сыграешь что-нибудь?..
– Оставь его в покое. – Гурам подмигнул Виктору. – Не будем говорить о родословных.
Виктор промолчал.
– Что ж! Лишим себя интересной информации. Прими наши поздравления и общий подарок, – Лева взял с книжной полки золотистый футляр. – Настоящий «Паркер»!
Виктор смутился, Гурам, обняв его за плечи, подвел к креслу. К ним подошла худенькая девица лет двадцати в синих вельветовых брючках.
– Я тоже увлекаюсь музыкой, – и она бойко издала гортанные звуки, имитирующие игру духовых инструментов.
Все рассмеялись.
– Гениально! Валя-Джаз показывает свое искусство. Вот что значит самореклама, – воскликнул Лева. – Можешь не волноваться. По конкурсу пройдешь. Плачет по тебе отечественная эстрада.
Заговорили о пустяках. За стол никто не садился, явно кого-то ждали. Вскоре настойчиво прокричала кукушка-звонок. В комнату вошел высокий парень, несколько располневший, с гладким, матовым лицом. Под тонкой кожаной курткой на черном свитере сверкнул медальон. Он приветливо кивнул всем, почтительно приложился к ручке Виктории Германовны, похлопал Гурама по плечу. До Виктора донесся шепот: «Робик пришел».
– Душно у вас, – произнес он и быстрым взглядом обвел собравшихся. У него была неприятная манера разговаривать с видом скучающего скептика. Виктору он не понравился сразу.
Все сели за стол. Виктория Германовна и Валя засуетились, словно сговорившись, стали услужливо подвигать в сторону Робика тарелки.
– Да не беспокойтесь! С закусками мы сами разберемся. Виктор сел рядом с Тамарой. Другим ее соседом был Лева. Он старательно ухаживал за Валентиной, а она кокетливо поводя плечами, явно желала произвести впечатление на Гурама. Зазвонил телефон. Виктория Германовна принесла из коридора аппарат с длинным проводом. Робик взял трубку, слушал недолго, сказав всего одно слово «хорошо» и встал из-за стола.
– К сожалению, должен уехать. Неотложные дела, – остановившись в дверях, он помахал всем рукой. Гурам проводил его до лифта.
– Кто он? – спросил Виктор Тамару.
– Впервые вижу.
– Этот Робик – настоящий босс, – проговорил вкрадчивым голосом невзрачного вида парень и принялся накладывать в тарелку салат.
– Вы не знакомы? – кивнул на него Лева. – Можно сказать, будущий Спиноза. В общем, голова. Пока еще даже не аспирант, но зато преуспевающий студент, – в голосе звучала ирония.
После ухода Робика все словно размагнителись, заговорили непринужденно. Валя-Джаз потребовала музыки. Гурам включил магнитофон. Понеслась чувствительная мелодия, перешедшая в быстрый незнакомый танец.
Валя вытащила из-за стола сопротивляющегося Леву.
– Ну не ломайся! Покажем класс, – она отвела руки назад, щелкнула пальцами, изображая испанку.
Ритмы, сменяемые то низким, то необычайно высоким голосом певицы, заполнили комнату. Валя и Лева вышли на середину комнаты. Они танцевали слаженно. Темп музыки ускорялся. Громче звучал голос певицы. Они танцевали раскованно, легко.
– Ну как? Здорово? – спросила Тамара.
– Здорово. Только Лева смахивает на павиана… А в общем-то стыдно.
– Кому стыдно? Нам?
– Им, – ответил Виктор. Музыка смолкла.
– Дамы отдыхают, мужчины угощают! Разгоряченные танцоры, взяв протянутые бокалы, под крики одобрения с жадностью пили вино.
– Колоссально! – сдержанно проговорила Виктория Германовна. Гурам перебрался к ней поближе и сидел теперь рядом.
Около десяти танцы прекратились. Кто-то предложил сыграть в карты. Со стола убрали посуду. Гурам с Тамарой вышли в коридор.
– Тебе в самом деле нравится Виктор?
Вопрос прозвучал не грубо, но Тамара посмотрела с вызовом:
– А что?
– Ничего. Показалось, что ты и замуж за него не против, – он усмехнулся. – Молодой, незарегистрированный…
– А хотя бы и замуж! Чем не парень? Честный…
– Честный, нечестный. Эти понятия относительные…
Не обижайся. У твоего друга сердечного перспективы маловато. Что он может?
– Тебе-то что? Вроде бы соболезнование высказываешь? Оставь про это…
– Напрасно сердишься. Я по-свойски. Научись смотреть на жизнь реально. Она ошибок не прощает.
– Странный разговор завел ты, Гурам. К чему бы? – Тамара холодно посмотрела на него.
– Ну что ж! Будем считать, что разговор представлял односторонний интерес, – и как ни в чем не бывало улыбнулся.
В коридор выглянул Лева:
– Общий сбор на верхней палубе. Прошу за стол.
В комнате кто-то притушил люстру и зажег бра. В упокоительном полумраке стало еще уютнее.
– Прямо как в Монте-Карло. – Лева сделал эффектный жест рукой. – Не захочешь – заиграешь. Ну, что? Метнем? – обратился он к Гураму. – Жаль, новой колоды нет.