бы ей - и уже мешала - любить другого, всегда бывшего бы тенью, которую она всегда бы со
мною предавала, как неизбежно предавала и Юру и Володю.
Ей неизбежно было от меня оторваться - с мясом души, ее и моей.
=========
Сонечка от меня ушла - в свою женскую судьбу. Ее неприход ко мне был только ее послушанием
своему женскому назначению: любить мужчину - в конце концов все равно какого - и любить его
одного до смерти.
Ни в одну из заповедей - я, моя к ней любовь, ее ко мне любовь, наша с ней любовь - не
входила. О нас с ней в церкви не пели и в Евангелии не писали.
Ее уход от меня был простым и честным исполнением слова Апостола: ?И оставит человек отца
своего и мать свою...? Я для нее была больше отца и матери и, без сомнения, больше любимого,
но она была обязана его, неведомого, предпочесть. Потому что так, творя мир, положил Бог.
Мы же обе шли только против ?людей?: никогда против Бога и никогда против человека.
=========
Но как же согласовать то чувство радостной собственности, Сонечкиной, для меня,
вещественности и неотъемлемости, то чувство кольца на пальце - с этими отпущенными,
отпустившими, опустившимися руками?
А - вот: так владев - можно было только так потерять. Читатель, помнишь? - ?или уж вместе с
пальцем...? Сонечку у меня оторвали - вместе с сердцем.
=========
Умный зверь, когда наступает смерть, сразу знает: то самое! - и не лечится травками. Так и
я, умный зверь, сразу свою смерть - узнала, и брезгуя всеми травками и поправками, ее
приняла. Не: Сонечка для меня умерла, и не любовь умерла, - Сонечка из моей жизни умерла, то
есть вся ушла внутрь, в ту гору, в ту пещеру, в которой она так провидчески боялась -
пропасть.
Ведь все мое чудо с нею было - что она была снаружи меня, а не внутри, не проекцией моей
мечты и тоски, а самостоятельной вещью, вне моего вымысла, вне моего домысла, что я ее не
намечтала, не напела, что она не в моем сердце, а в моей комнате - была. Что раз в жизни я
не только ничего не добавила, а - еле совладала, то есть получила в полную меру - моего
охвата и отдачи.
=========
Сонечка была мне дана - на подержание - в ладонях. В объятьях. Оттого, что я ребенка
подержала на руках, он не стал - мой. И руки мои после него так же пусты.
Каждого подержанного ребенка у нас отбирает - мать. У Сонечки была мать - судьба.
=========
Обида? Измена?
Сонечкин неприход ко мне в последний раз был тот же Володин приход ко мне - в последний раз,
- вещь того же веса: всего существа. И значил он совершенно то же самое.
Так, как Володя - пришел, она - не пришла, так же всем существом не пришла, как он - пришел.
Сонечкин неприход ко мне был - любовь.
Это был первый шаг ее отсутствия из моей жизни, первый час ее безмолвного потустороннего во
мне присутствия, в меня - вселения.
Сонечка не пришла ко мне потому, что бы - умерла, просто изошла бы слезами, от всей Сонечки
- только бы лужица. Или сердце бы стало на последнем слоге моего имени.
Володя пришел, потому что не мог расстаться, не простясь, Сонечка не пришла - потому что
проститься не могла.
Но и по еще одному-другому - не пришла: Сонечка не пришла - потому что уже умерла.
Так не приходят - только умершие, потому что не могут, потому что земля держит. И я
долго-долго чувствовала ее возле себя, почти что в досягаемости моей руки, совершенно так
же, как чувствуешь умершего, на руке которого не смыкаешь руки только потому, что этого - не
должно, потому что это опрокинуло бы все ведомые нам законы: от равного страха: встретить
пустоту - и встретить руку.
Сонечки, в конце концов, мне стало только не слышно и не видно.
=========
?Хлеб наш насущный даждь нам днесь...? Нет, она никогда мне не была - хлебом насущным: кто -
я, чтобы такое мне могло быть - хлебом насущным? Этого никогда бы не допустила моя
humilit?17. Не насущным хлебом, а - чудом, а такой молитвы нет: ?Чудо насущное даждь нам
днесь?. В ней не было ни тяжести насущного хлеба, ни его железной необходимости, ни нашей на
него обреченности, ничего от ?в поте лица твоего?... Разве Сонечку можно - заработать? Даже
трудом всей жизни? Нет, такое дарится только в подарок.
Как Корделия, в моем детском Шекспире, про Короля Лира - о соли, так я про Сонечку - о
сахаре, и с той же скромностью: она мне была необходима - как сахар. Как всем известно,
сахар - не необходим, и жить без него можно, и четыре года Революции мы без него жили,
заменяя - кто патокой, кто - тертой свеклой, кто - сахарином, кто - вовсе ничем. Пили пустой
чай. От этого не умирают. Но и не живут.
Без соли делается цинга, без сахару - тоска.
Живым белым целым куском сахара - вот чем для меня была Сонечка.
Грубо? Грубо - как Корделия: - ?Я вас люблю, как соль, не больше, не меньше?. Старого короля
можно любить, как соль, но... маленькую девочку? Нет, довольно соли. Пусть раз в мире это
будет сказано: я ее любила, как сахар - в революцию. И всё тут.
=========
Kannst Du dem Augenblicke sagen:
- Verweile noch! Du bist - so sch?n...18
Нет, этого у меня с нею не было. Было другое, обратное и бо`льшее:
Beh?t Dich Gott! - es w?r zu sch?n gewesen,
Beh?t Dich Gott! - es hat nicht sollen sein19.
Было великое поэтическое сослагательное: бы, единственное поэтическое владение: бы.
Была - судьба. Было русское ?не-судьба?.
=========
Вспомним слово Царя Давида:
- Человеку от Бога положено семьдесят лет, а что свыше - уже Божья милость.
Нам с Сонечкой было положено три месяца, нет! - вся Сонечка, вся трехмесячная вечность с нею
уже были этим свыше - человеческого века и сердца.
=========
Мария... Миранда... Мирэй... - ей достаточно было быть собой, чтобы быть - всеми...
Так сбылось на ней пророческое слово забывчивого Павлика:
Единая под множеством имен...
Для меня - сбылось. Но не только имена обрели лицо. Вся мужская лирика, доселе безобъектная,
или с обратным объектом - самого поэта - ибо быть ею всей поэтовой любви, вставить в нее -
себя: свое лицо как в зеркало, я не могла, ибо сама хотела любить и сама была поэт - вся
мужская лирика для меня обрела лицо: Сонечкино. Все эти пустоты (ты, она - на всех языках),
имеющие дать и дающие только переполненность поэтова сердца и полноту его я, вдруг - ожили,
наполнились ее лицом. В овальной пустоте, в круглом нуле всякого женского образа в стихах
поэта - Сонечкино лицо оказалось как в медальоне. Но нет, у Ленау лучше - шире!
Es braust der Wald, am Himmel ziehn
Des Sturmes Donnerfl?ge,
Da mal'ich in die Wetter bin -
O M?dchen! Deine Z?ge.20
Все песни всех народов - о Сонечке, всякий дикарь под луной - о Сонечке, и киргиз - о
Сонечке, и таитянин - о Сонечке, весь Гёте, весь Ленау, вся тоска всех поэтов - о Сонечке,
все руки - к Сонечке, все разлуки - от Сонечки...
Нужно ли прибавлять, что я уже ни одного женского существа после нее не любила, и уже
конечно не полюблю, потому что люблю все меньше и меньше, весь остающийся жар бережа для тех
- кого он уже не может согреть.
=========
Зима 1919 г. - 1920 г. В дверь уже не стучат - потому что больше не закрывается: кто-то
сломал замок. Итак, вместо стука в дверь - стук сапог, отряхивающих снег, и голос изнизу:
- Здесь живет Марина Ивановна Цветаева?
- Здесь. Подымитесь, пожалуйста, по лестнице.
Входит. Чужой. Молодой. Знаю: этого человека я никогда не видала. Еще знаю: вошел - враг.
- Я А<лексее>в, брат Володи А<лексее>ва. У вас нет вестей от брата?
- Были. Давно. Одно письмо. Тогда же.
- У нас - никогда - ничего.
- Всего несколько слов: что надеется на встречу, здоров...
- А с тех пор?
- Ничего.
- Вы мне разрешите вам поставить один вопрос. И заранее меня за него извините. Какие
отношения у вас были с братом? Я вас спрашиваю, потому что - мы были с ним очень дружны,
все, вся семья - он тогда, на последнюю Пасху - ушел, пошел к вам, и (с трудом,
по-Володиному сглатывая) свой последний вечер провел - с вами... Дружба? Роман? Связь?
- Любовь.
- Как вы это сказали? Как это понять?
- Так, как сказано. И - ни слова не прибавлю.
(Молчит. Не сводит глаз, не подымаю своих.)
Я: - Дайте адрес, чтобы в случае, если...
- Вы не знаете нашего адреса?
- Нет, Володя всегда ко мне приходил, а я ему не писала...
- И вы ничего не знали о нас, отце и матери, братьях?
- Я знала, что есть семья. И что он ее любит.
- Так что же это за отношение такое... нечеловеческое?
(Молчим)
- Значит - вы его никогда не любили - как я и думал - потому что от любимой женщины не
уезжают - от - любящей...
- Думайте, что хотите, но знайте одно - и родителям скажите: я ему зла не сделала - никакого
- никогда.
- Странно это все, странно, впрочем, он - актер, а вы - писательница... Вы меня, пожалуйста,
простите. Я был резок, я плохо собой владел, я не того ждал... Я знаю, что так с женщинами
не разговаривают, вы были очень добры ко мне, вы бы просто могли меня выбросить за дверь. Но
если бы вы знали, какое дома - горе. Как вы думаете - он жив?
- Жив.
- Но почему же он не пишет? Даже вам не пишет? .
- Он - пишет, и вам писал, и много раз - но письма не доходят.
- А вы не думаете, что он - погиб?
- Сохрани Бог! - нет.
- Я так и родителям передам. Что вы уверены, что он - слава Богу! - (широкий крест) - жив -
и что пишет - и что...А теперь я пойду. Вы меня простили?
- Обиды не было.
Уже у выхода: - Как вы так живете - не запираясь? И ночью не запираетесь? И какая у вас
странная квартира: темная и огромная, и все какие-то переходы... Вы разрешите мне изредка
вас навещать?
- Я вам сердечно буду рада.
- Ну, дай вам Бог!
- Дай - нам Бог!
=========
Не пришел никогда.
=========
Чтобы закончить о Юрии 3. Перед самым моим отъездом из России уже в апреле 1922 г., в
каком-то учреждении, куда я ходила из-за бумаг, на большой широкий каменной лестнице я его
встретила в последний раз. Он спускался, я подымалась. Секундная задержка, заминка - я гляжу
и молчу - как тогда, как всегда! снизу вверх, и опять - лестница! Лицо - как пойманное, весь
- как пойманный, забился как большая птица: - Вы, вы не думайте, вы не поняли, вы не так
поняли... Все это так сложно... так далеко-не-просто...
- Да, да, конечно, я знаю, я - давно знаю... Прощайте, Ю. А., совсем прощайте, я на днях
уезжаю совсем - уезжаю...
И - вверх, а он - вниз. И - врозь.
=========
О действующих лицах этой повести, вкратце:
Павлик А. - женат, две дочери (из которых одна - не в память ли Сонечки? - красавица),
печатается.
Юрий 3. - женат, сын, играет.
Сестра Верочка, с которой я потом встретилась в Париже и о которой - отдельная повесть,
умерла в 1930 г., от туберкуле за, в Ялте, за день до смерти написав мне свою последнюю
открытку карандашом: - Марина! Моя тоска по Вас такая огромная, как этот слон.
...Они были брат и сестра, и у них было одно сердце на двоих, и все его получила сестра...
Володя А. пропал бе`з-вести на Юге - тем же летом 1919 г.
Ирина, певшая Галлиду`, умерла в 1920 г., в детском приюте.
Евгений Багратионович Вахтангов давно умер в России.
Вахтанг Леванович Мчеделов давно умер в России. Юра С. (давший Але пирожок) умер здесь, в
Париже, достигнув славы.
Другой Юра - Н. (с которым мы лазили на крышу) - не знаю.
Аля в 1937 г. уехала в Москву, художница. Дом в Борисоглебском - стоит. Из двух моих тополей
один - стоит.
Я сказала: ?действующие лица?. По существу же действующих лиц в моей повести не было. Была
любовь. Она и действовала - лицами.
=========
Чем больше я вас оживляю, тем больше сама умираю, отмираю для жизни, - к вам, в вас -
умираю. Чем больше вы - здесь, тем больше я - там. Точно уже снят барьер между живыми и
мертвыми, и те и другие свободно ходят во времени и в пространстве - и в их обратном. Моя
смерть - плата за вашу жизнь. Чтобы оживить Аидовы тени, нужно было напоить их живою кровью.
Но я дальше пошла Одиссея, я пою вас - своей.
=========
29 апреля 1922 г., русского апреля - как я тогда простонародно говорила и писала. Через час
- еду за границу. Все.
Стук в дверь. На пороге - Павлик А., которого я не видала - год?
Расширенные ужасом, еще огромнейшие, торжественные глаза. Соответствующим голосом (голос у
него был огромный, странный - в таком маленьком теле), но на этот раз огромнейшим
возможного: целым голосовым аидовым коридором:
- Я... узнал... Мне Е. Я. сказала, что вы... нынче... едете за границу?
- Да, Павлик.
- Марина Ивановна, можно?..
- Нет. У меня до отъезда - час. Я должна... собраться с мыслями, проститься с местами...
- Но - на одну минуту?
- Она уже прошла, Павлик.
- Но я вам все-таки скажу, я должен вам сказать (глубокий глоток) - Марина, я бесконечно
жалею о каждой минуте этих лет, проведенной не с вами...
(У меня - волосы дыбом: слова из Сонечкиного письма... Значит, это она со мной сейчас,
устами своего поэта - прощается?!)
- Павлик, времени уже нет, только одно: если вы меня когда-нибудь - хоть чу-уточку! -
любили, разыщите мне мою Сонечку Голлидэй.
Он, сдавленным оскорблением голосом:
- Обещаю.
=========
Теперь - длинное тире. Тире - длиной в три тысячи верст и семь лет: в две тысячи пятьсот
пятьдесят пять дней.
Я гуляю со своим двухлетним сыном по беллевю`скому парку - Observatoire. Рядом со мной, по
другую мою руку, в шаг моему двухлетнему сыну, идет Павлик А., приехавший со студией
Вахтангова. У него уже две дочери и (кажется?) сын.
- А... моя Сонечка?
- Голлидэй замужем и играет в провинции.
- Счастлива?
- Этого я вам сказать не могу.
=========
И это - все.
=========
Еще тире - и еще подлиннее: в целые десять лет. 14-ое мая 1937 г., пятница. Спускаемся с
Муром, тем, двухгодовалым, ныне двенадцатилетним, к нашему метро Mairie d'Issy и
приблизительно у лавки Provence он - мне, верней - себе:
- A American Sunday это ведь ихнее Dimanche Illustr?21!
- А что значит - Holiday?
- Свободный день, вообще - каникулы.
- Это значит - праздник. Так звали женщину, которую я больше всех женщин на свете любила. А
может быть - больше всех. Я думаю - больше всего. Сонечка Голлидэй. Вот, Мур, тебе бы такую
жену!
Он, возмущенно: - Ма-ама!
- Я не говорю: эту жену, она уже теперь немолодая, она была года на три моложе меня.
- Я не хочу жениться на старухе! Я вообще не хочу жениться.
- Дурак. Я не говорю: на Сонечке Голлидэй, а на такой, как Сонечка. Впрочем - таких нет, так
что ты можешь успокоиться - и вообще никто ее не достоин.
- Мама! Я ведь ее не знаю, вы говорите о чем-то, что вы знаете, - вы конечно можете мне
рассказать...
- Но тебе ведь - неинтересно...
(Он, думая о ждущем его на углу бульвара Raspail газетном киоске с американскими Микэями:)
- Нет, очень интересно...
- Мур, она была маленькая девочка, и, - ища слова, - и настоящий чертенок! У нее были две
длинных, длинных темных косы... (У Мура - невольная гримаса: ?au temps des cheveux et des
chevaux!?22) ... и она была такая маленькая... куда меньше тебя (гримаса увеличивается) -
потому что ты уже больше меня... (соблазняя) и такая храбрая: она обед носила юнкерам под
выстрелами в Храм Христа Спасителя...
- А почему эти юнкера в церкви обедали?
- Не важно. Важно, что под выстрелами. Ей я на прощанье сказала: - Сонечка, что бы со мной
ни было, пока вы есть - все хорошо. Она была самое красивое, что я когда-либо в жизни
видела, самое сладкое, что я когда-либо в жизни ела... (Мур: ?Фу, мама!?) Она мне писала
письма, и в одном письме, последнем: ?Марина! Как я люблю ваши руки, которые должны быть
только целуемы, а они двигают шкафы и подымают пуды...?
- Ну, это уж - романтизм! Почему - целуемы?
- Потому что... потому что... (prenant l'offensive23) - а что ты имеешь на это возразить?
- Ничего, но если бы она например написала (запинка, ищет)... которые должны только нюхать
цветы... И поняв, сам первый смущенно смеется.
- Да, да, Мур, на каждом пальце по две ноздри! Сколько всего будет ноздрей, Мур?
(Смеемся оба. Я, дальше:)
- И еще одно она мне сказала: - Марина! Знать, что вы - есть - знать, что смерти - нет.
- Ну, это конечно для вас flatteur24.
- При чем?! Просто она сказала то, что есть, то, что тогда было, ибо от меня шла такая сила
жизни - и сейчас шла бы... и сейчас идет, да только никто не берет!
- Да, да, конечно я понимаю, но все-таки...
- Я непременно напишу Але, чтобы ее разыскала, потому что мне необходимо, чтобы она знала,
что я никого, никого за всю жизнь так...
Мы у метро, и разговор кончен.
=========
Маленькое тире - только всего в один день:
15-ое мая 1937 г., суббота. Письмо из России - авионом - тяжелое. Открываю - и первое, что
вижу, совсем в конце: Сонечка Голлидэй - и уже знаю.
А вот что я - уже знаю:
?Мама! Забыла Вам написать! Я разыскала следы Сонечки Голлидэй, Вашей Сонечки - но слишком
поздно. Она умерла в прошлом году от рака печени - без страданий. Не знала, что у нее рак.
Она была одна из лучших чтиц в провинции и всего года два тому назад приехала в Москву.
Говорят, что она была совершенно невероятно талантлива...?
=========
А вот - вторая весть, уже распространенная: рассказ сестры одной Сонечкиной подруги - Але,
Алей записанный и мне посланный:
?Она вышла замуж за директора провинциального театра, он ее очень любил и был очень
преданный. Все эти годы - с 1924 г. до смерти - Соня провела в провинции, но приезжала в
Москву довольно часто. Мы все ее уговаривали устроиться и работать в Москве, но она как-то
не умела. Конечно, если бы Вахтангов остался в живых. Соня жила бы иначе, вся бы ее жизнь
иначе пошла. Ее очень любил К<ачало>в, он вообще мягкий и добрый человек, но помочь ей никак
не сумел. Кроме того, у него очень ревнивая семья, и Соне трудно было бывать у них.
Тяжело... С 3<авад>ским она почти не виделась. Редко, редко. С<еров>.? Одно время он очень
увлекался ею, ее даром, но его увлечения длятся недолго.
Ей надо было заниматься только читкой, но она так была связана с театром! Разбрасывалась. А
в театре, конечно - труднее. В провинциальных театральных коллективах она была ну... ну как
алмаз! Но ей редко попадались хорошие роли. Если бы она занималась читкой - она одна на
сцене - представляете себе? Да, она была маленькая-маленькая. Она часто играла детей. Как
она любила театр! А если бы Вы знали, как она играла - нет, не только в смысле игры (я-то ее
мало видела, она работала главным образом в провинции) - но она была настоящим героем.
Несколько лет тому назад у нее начались ужаснейшие желудочные боли. И вот она сидела за
кулисами с грелкой вот тут, потом выходила на сцену, играла, а потом, чуть занавес, опять за
грелку.
- Но как же тогда, когда начались эти боли, она не пошла, ее не повели к доктору?
- Она приехала в Москву и пошла к очень хорошему гомеопату. Он ей дал лекарства, и боли как
рукой сняло. Потом она только к этому гомеопату и ходила. Так она прожила года четыре и все
время себя хорошо чувствовала. В последний раз, когда она приехала в Москву, я нашла, что
она страшно похудела, одни глаза, а все лицо - очень стало маленьким. Она очень изменилась,
но этого не знала, и даже когда смотрелась в зеркало - не видела. Потом ее муж мне сказал,
что она ничего не может есть. Мы позвали доктора, а он сказал, что надо позвать хирурга.
Хирург ее внимательно осмотрел и спросил, нет ли у нее в семье раковых заболеваний. Она
сказала, что нет. Тогда он сказал, что ей нужно лечь в больницу. Мы от нее конечно скрывали,
что у нее. Но ей ужасно не хотелось в больницу, и она все время плакала и говорила: ?Это
ехать в гроб! - Это гроб!? Но в больнице она успокоилась и повеселела и начала строить
всякие планы. Ей сделали операцию. Когда ее вскрыли, то увидели, что слишком поздно. Доктора
сказали, что жить ей осталось несколько дней.
К ней все время приходили ее муж и моя сестра. Она не знала, что умирает. Она все время
говорила о том, как будет жить и работать дальше. Сестра у нее была в день ее смерти, и муж,
и еще кто-то. Софья Евгеньевна любила порядок, попросила сестру все прибрать в палате (она
лежала в отдельной палате). Ей принесли много цветов, и сестра их поставила в воду, убрала
все. Соня сказала: ?А теперь я буду спать. ? Повернулась, устроилась в кровати и уснула. Так
во сне и умерла.
Я не помню часа и числа, когда она умерла. Меня не было в Москве. Сестра наверное помнит.
Мне кажется - под вечер. Когда же это было? Летом, да. Летом. Тогда прилетели Челюскинцы.
Она так, так часто вспоминала Вашу маму, так часто рассказывала нам про нее и про вас, так
часто читала нам ее стихи. Нет, она никогда, никогда ее не забывала.
...После ее смерти ее муж куда-то уехал, пропал. Где он сейчас - неизвестно.
Соню - сожгли?.
=========
?Когда прилетели Челюскинцы...? Значит - летом 1934 г. Значит - не год назад, а целых три.
Но год - или три - или три дня - я ее больше не увижу, что - всегда знала, - и она никогда
не узнает, как...
Нет! она навсегда - знала.
=========
?Когда прилетели Челюскинцы? - это звучит почти как:
?Когда прилетели ласточки?... явлением природы звучит, и не лучше ли, в просторе, и в
простоте, и даже в простонародности своей, это неопределенное обозначение - точного часа и
даты?
Ведь и начало наше с нею не - такого-то числа, а ?в пору первых зеленых листиков...?.
Да, меня жжет, что Сонечку - сожгли, что нет креста - написать на нем - как она просила:
И кончалось все припевом:
Моя маленькая!
Но - вижу ее в огне, не вижу ее - в земле! В ней совсем не было той покорности и того
терпения, одинаково требующихся от отжившего тела и от нежившего зерна. В ней ничего не было
от зерна, все в ней было:
Ja! ich weiss woher ich stamme:
Uners?ttlich wie die Flamme,
N?hr ich und verzehr ich mich!
Glut wird alles, was ich fasse,
Kohle - alles, was ich lasse, -
Flamme bin ich sicherlich!
Знаю я - откуда родом!
Точно огнь - ненасытимый,
Сам себе я корм и смерть.
Жар - все то, что я хватаю,
Уголь - все, что я бросаю,
Я воистину огонь!
Жжет, конечно, что некуда будет - если это будет - будет - прийти постоять. Не над чем. Что
Сонечки нет - совсем. Даже ее косточек. Но Сонечка - и косточки... нет!
Инфанта, знай: я на любой костер готов взойти...
Первое, что я о ней услышала, было: костер, последнее: сожгли. Первое, что я о ней услышала,
было: костер, и последнее: костер.
Но как странно, как наоборот сбылись эти строки Павлика:
...Лишь только бы мне знать, что будут на меня глядеть -
Твои глаза...
- Ведь Инфанту - жгли, а Карлик - глядел: на нее, вечно-молодую, сжигаемую, несгораемую -
поседевший, поумневший Карлик Инфанты!
Моя бы воля - взяла бы ее пепел и развеяла бы его с вершины самой (мне еще сужденной)
высокой горы - на все концы земного шара - ко всем любимым: небывшим и будущим. Пусть даже -
с Воробьевых гор (на которые мы с ней так и не собрались: у меня - дети, очереди... у нее -
любовь...)
Но вдруг я - это делаю? Это - делаю? Ни с какой горы, ни даже холма: с ладони океанской
ланды рассеиваю ее пепел - вам всем в любовь, небывшие и будущие?
=========
...А теперь - прощай, Сонечка!
?Да будешь ты благословенна за минуту блаженства и счастия, которое ты дала другому,
одинокому, благодарному сердцу!
Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь
человеческую?..?
Lacanau-Ос?аn, лето 1937 г.
Примечания
1 Се - человек! (фр.).
2 И не однажды сквозь стеснительный лик Первого консула проглядывало чело императора (фр).
3 Просто - голова (фр.).
4 Факельного шествия (нем.).
5 Предначертанным звездами (нем.).
6 Мрачный красавец (фр.).
7 Девушка и смерть (нем.).
8 Разве не знала ты, неосторожная актриса,
Что от исступленных криков, которые выходили из твоего сердца,
Твои исхудалые щеки запылают еще ярче?
Разве не знала ты, что, касаясь воспаленного чела,
Твоя рука с каждым днем становилась все горячее
И что любить страдание-значит искушать Бога? (фр.).
9 Эрнст Легуве. ?Шестьдесят лет воспоминаний - Малибран?. Несмотря на то, что сама она была
воплощенная жизнь и одной из главных черт ее характера было очарование,-ее никогда не
покидала мысль о смерти. Она всегда говорила, что умрет молодой. Порой, словно ощущая некое
леденящее дуновение и чувствуя, как тень иного мира прикасается к ее душе, она впадала в
ужасную меланхолию, сердце ее тонуло в потоке слез. У меня перед глазами стоят сейчас слова,
написанные ее рукой: ?Приходите ко мне немедленно! Я задыхаюсь от рыданий! Все мрачные
видения столпились у моего изголовья и смерть - впереди всех.,.? (фр.).
10 Любите друг друга, вы, прежде любившие меня оба, и иногда, при поцелуе, произносите мое
имя... (фр.).
11 Я верю ночам (нем.).
12 Царство (фр.).
13 Жизнь (фр.).
14 Мое царство. Твое царство (фр.).
15 Царством, окончанием ее мира (фр.).
16 Установленного порядка (фр.).
17 Смиренность (фр.).
18 Тогда бы мог воскликнуть я: ?Мгновенье!
О, как прекрасно ты, повремени!? (нем.).
19 Храни господь! Прекрасно это было,
Храни господь! Так быть и не должно! (нем.).
20 Взъерошен лес, плывут над землей
Грозы громовые распевы.
Я этот мир дорисую тобой,
Твоими чертами, о дева! (нем.)(Перевод Е. И. Маркович).
21 Иллюстрированный воскресный выпуск (фр.).
22 Во времена кос и лошадей! (фр.).
23 Принимая наступательный тон (фр.).
24 Лестно (фр.).
мною предавала, как неизбежно предавала и Юру и Володю.
Ей неизбежно было от меня оторваться - с мясом души, ее и моей.
=========
Сонечка от меня ушла - в свою женскую судьбу. Ее неприход ко мне был только ее послушанием
своему женскому назначению: любить мужчину - в конце концов все равно какого - и любить его
одного до смерти.
Ни в одну из заповедей - я, моя к ней любовь, ее ко мне любовь, наша с ней любовь - не
входила. О нас с ней в церкви не пели и в Евангелии не писали.
Ее уход от меня был простым и честным исполнением слова Апостола: ?И оставит человек отца
своего и мать свою...? Я для нее была больше отца и матери и, без сомнения, больше любимого,
но она была обязана его, неведомого, предпочесть. Потому что так, творя мир, положил Бог.
Мы же обе шли только против ?людей?: никогда против Бога и никогда против человека.
=========
Но как же согласовать то чувство радостной собственности, Сонечкиной, для меня,
вещественности и неотъемлемости, то чувство кольца на пальце - с этими отпущенными,
отпустившими, опустившимися руками?
А - вот: так владев - можно было только так потерять. Читатель, помнишь? - ?или уж вместе с
пальцем...? Сонечку у меня оторвали - вместе с сердцем.
=========
Умный зверь, когда наступает смерть, сразу знает: то самое! - и не лечится травками. Так и
я, умный зверь, сразу свою смерть - узнала, и брезгуя всеми травками и поправками, ее
приняла. Не: Сонечка для меня умерла, и не любовь умерла, - Сонечка из моей жизни умерла, то
есть вся ушла внутрь, в ту гору, в ту пещеру, в которой она так провидчески боялась -
пропасть.
Ведь все мое чудо с нею было - что она была снаружи меня, а не внутри, не проекцией моей
мечты и тоски, а самостоятельной вещью, вне моего вымысла, вне моего домысла, что я ее не
намечтала, не напела, что она не в моем сердце, а в моей комнате - была. Что раз в жизни я
не только ничего не добавила, а - еле совладала, то есть получила в полную меру - моего
охвата и отдачи.
=========
Сонечка была мне дана - на подержание - в ладонях. В объятьях. Оттого, что я ребенка
подержала на руках, он не стал - мой. И руки мои после него так же пусты.
Каждого подержанного ребенка у нас отбирает - мать. У Сонечки была мать - судьба.
=========
Обида? Измена?
Сонечкин неприход ко мне в последний раз был тот же Володин приход ко мне - в последний раз,
- вещь того же веса: всего существа. И значил он совершенно то же самое.
Так, как Володя - пришел, она - не пришла, так же всем существом не пришла, как он - пришел.
Сонечкин неприход ко мне был - любовь.
Это был первый шаг ее отсутствия из моей жизни, первый час ее безмолвного потустороннего во
мне присутствия, в меня - вселения.
Сонечка не пришла ко мне потому, что бы - умерла, просто изошла бы слезами, от всей Сонечки
- только бы лужица. Или сердце бы стало на последнем слоге моего имени.
Володя пришел, потому что не мог расстаться, не простясь, Сонечка не пришла - потому что
проститься не могла.
Но и по еще одному-другому - не пришла: Сонечка не пришла - потому что уже умерла.
Так не приходят - только умершие, потому что не могут, потому что земля держит. И я
долго-долго чувствовала ее возле себя, почти что в досягаемости моей руки, совершенно так
же, как чувствуешь умершего, на руке которого не смыкаешь руки только потому, что этого - не
должно, потому что это опрокинуло бы все ведомые нам законы: от равного страха: встретить
пустоту - и встретить руку.
Сонечки, в конце концов, мне стало только не слышно и не видно.
=========
?Хлеб наш насущный даждь нам днесь...? Нет, она никогда мне не была - хлебом насущным: кто -
я, чтобы такое мне могло быть - хлебом насущным? Этого никогда бы не допустила моя
humilit?17. Не насущным хлебом, а - чудом, а такой молитвы нет: ?Чудо насущное даждь нам
днесь?. В ней не было ни тяжести насущного хлеба, ни его железной необходимости, ни нашей на
него обреченности, ничего от ?в поте лица твоего?... Разве Сонечку можно - заработать? Даже
трудом всей жизни? Нет, такое дарится только в подарок.
Как Корделия, в моем детском Шекспире, про Короля Лира - о соли, так я про Сонечку - о
сахаре, и с той же скромностью: она мне была необходима - как сахар. Как всем известно,
сахар - не необходим, и жить без него можно, и четыре года Революции мы без него жили,
заменяя - кто патокой, кто - тертой свеклой, кто - сахарином, кто - вовсе ничем. Пили пустой
чай. От этого не умирают. Но и не живут.
Без соли делается цинга, без сахару - тоска.
Живым белым целым куском сахара - вот чем для меня была Сонечка.
Грубо? Грубо - как Корделия: - ?Я вас люблю, как соль, не больше, не меньше?. Старого короля
можно любить, как соль, но... маленькую девочку? Нет, довольно соли. Пусть раз в мире это
будет сказано: я ее любила, как сахар - в революцию. И всё тут.
=========
Kannst Du dem Augenblicke sagen:
- Verweile noch! Du bist - so sch?n...18
Нет, этого у меня с нею не было. Было другое, обратное и бо`льшее:
Beh?t Dich Gott! - es w?r zu sch?n gewesen,
Beh?t Dich Gott! - es hat nicht sollen sein19.
Было великое поэтическое сослагательное: бы, единственное поэтическое владение: бы.
Была - судьба. Было русское ?не-судьба?.
=========
Вспомним слово Царя Давида:
- Человеку от Бога положено семьдесят лет, а что свыше - уже Божья милость.
Нам с Сонечкой было положено три месяца, нет! - вся Сонечка, вся трехмесячная вечность с нею
уже были этим свыше - человеческого века и сердца.
=========
Мария... Миранда... Мирэй... - ей достаточно было быть собой, чтобы быть - всеми...
Так сбылось на ней пророческое слово забывчивого Павлика:
Единая под множеством имен...
Для меня - сбылось. Но не только имена обрели лицо. Вся мужская лирика, доселе безобъектная,
или с обратным объектом - самого поэта - ибо быть ею всей поэтовой любви, вставить в нее -
себя: свое лицо как в зеркало, я не могла, ибо сама хотела любить и сама была поэт - вся
мужская лирика для меня обрела лицо: Сонечкино. Все эти пустоты (ты, она - на всех языках),
имеющие дать и дающие только переполненность поэтова сердца и полноту его я, вдруг - ожили,
наполнились ее лицом. В овальной пустоте, в круглом нуле всякого женского образа в стихах
поэта - Сонечкино лицо оказалось как в медальоне. Но нет, у Ленау лучше - шире!
Es braust der Wald, am Himmel ziehn
Des Sturmes Donnerfl?ge,
Da mal'ich in die Wetter bin -
O M?dchen! Deine Z?ge.20
Все песни всех народов - о Сонечке, всякий дикарь под луной - о Сонечке, и киргиз - о
Сонечке, и таитянин - о Сонечке, весь Гёте, весь Ленау, вся тоска всех поэтов - о Сонечке,
все руки - к Сонечке, все разлуки - от Сонечки...
Нужно ли прибавлять, что я уже ни одного женского существа после нее не любила, и уже
конечно не полюблю, потому что люблю все меньше и меньше, весь остающийся жар бережа для тех
- кого он уже не может согреть.
=========
Зима 1919 г. - 1920 г. В дверь уже не стучат - потому что больше не закрывается: кто-то
сломал замок. Итак, вместо стука в дверь - стук сапог, отряхивающих снег, и голос изнизу:
- Здесь живет Марина Ивановна Цветаева?
- Здесь. Подымитесь, пожалуйста, по лестнице.
Входит. Чужой. Молодой. Знаю: этого человека я никогда не видала. Еще знаю: вошел - враг.
- Я А<лексее>в, брат Володи А<лексее>ва. У вас нет вестей от брата?
- Были. Давно. Одно письмо. Тогда же.
- У нас - никогда - ничего.
- Всего несколько слов: что надеется на встречу, здоров...
- А с тех пор?
- Ничего.
- Вы мне разрешите вам поставить один вопрос. И заранее меня за него извините. Какие
отношения у вас были с братом? Я вас спрашиваю, потому что - мы были с ним очень дружны,
все, вся семья - он тогда, на последнюю Пасху - ушел, пошел к вам, и (с трудом,
по-Володиному сглатывая) свой последний вечер провел - с вами... Дружба? Роман? Связь?
- Любовь.
- Как вы это сказали? Как это понять?
- Так, как сказано. И - ни слова не прибавлю.
(Молчит. Не сводит глаз, не подымаю своих.)
Я: - Дайте адрес, чтобы в случае, если...
- Вы не знаете нашего адреса?
- Нет, Володя всегда ко мне приходил, а я ему не писала...
- И вы ничего не знали о нас, отце и матери, братьях?
- Я знала, что есть семья. И что он ее любит.
- Так что же это за отношение такое... нечеловеческое?
(Молчим)
- Значит - вы его никогда не любили - как я и думал - потому что от любимой женщины не
уезжают - от - любящей...
- Думайте, что хотите, но знайте одно - и родителям скажите: я ему зла не сделала - никакого
- никогда.
- Странно это все, странно, впрочем, он - актер, а вы - писательница... Вы меня, пожалуйста,
простите. Я был резок, я плохо собой владел, я не того ждал... Я знаю, что так с женщинами
не разговаривают, вы были очень добры ко мне, вы бы просто могли меня выбросить за дверь. Но
если бы вы знали, какое дома - горе. Как вы думаете - он жив?
- Жив.
- Но почему же он не пишет? Даже вам не пишет? .
- Он - пишет, и вам писал, и много раз - но письма не доходят.
- А вы не думаете, что он - погиб?
- Сохрани Бог! - нет.
- Я так и родителям передам. Что вы уверены, что он - слава Богу! - (широкий крест) - жив -
и что пишет - и что...А теперь я пойду. Вы меня простили?
- Обиды не было.
Уже у выхода: - Как вы так живете - не запираясь? И ночью не запираетесь? И какая у вас
странная квартира: темная и огромная, и все какие-то переходы... Вы разрешите мне изредка
вас навещать?
- Я вам сердечно буду рада.
- Ну, дай вам Бог!
- Дай - нам Бог!
=========
Не пришел никогда.
=========
Чтобы закончить о Юрии 3. Перед самым моим отъездом из России уже в апреле 1922 г., в
каком-то учреждении, куда я ходила из-за бумаг, на большой широкий каменной лестнице я его
встретила в последний раз. Он спускался, я подымалась. Секундная задержка, заминка - я гляжу
и молчу - как тогда, как всегда! снизу вверх, и опять - лестница! Лицо - как пойманное, весь
- как пойманный, забился как большая птица: - Вы, вы не думайте, вы не поняли, вы не так
поняли... Все это так сложно... так далеко-не-просто...
- Да, да, конечно, я знаю, я - давно знаю... Прощайте, Ю. А., совсем прощайте, я на днях
уезжаю совсем - уезжаю...
И - вверх, а он - вниз. И - врозь.
=========
О действующих лицах этой повести, вкратце:
Павлик А. - женат, две дочери (из которых одна - не в память ли Сонечки? - красавица),
печатается.
Юрий 3. - женат, сын, играет.
Сестра Верочка, с которой я потом встретилась в Париже и о которой - отдельная повесть,
умерла в 1930 г., от туберкуле за, в Ялте, за день до смерти написав мне свою последнюю
открытку карандашом: - Марина! Моя тоска по Вас такая огромная, как этот слон.
...Они были брат и сестра, и у них было одно сердце на двоих, и все его получила сестра...
Володя А. пропал бе`з-вести на Юге - тем же летом 1919 г.
Ирина, певшая Галлиду`, умерла в 1920 г., в детском приюте.
Евгений Багратионович Вахтангов давно умер в России.
Вахтанг Леванович Мчеделов давно умер в России. Юра С. (давший Але пирожок) умер здесь, в
Париже, достигнув славы.
Другой Юра - Н. (с которым мы лазили на крышу) - не знаю.
Аля в 1937 г. уехала в Москву, художница. Дом в Борисоглебском - стоит. Из двух моих тополей
один - стоит.
Я сказала: ?действующие лица?. По существу же действующих лиц в моей повести не было. Была
любовь. Она и действовала - лицами.
=========
Чем больше я вас оживляю, тем больше сама умираю, отмираю для жизни, - к вам, в вас -
умираю. Чем больше вы - здесь, тем больше я - там. Точно уже снят барьер между живыми и
мертвыми, и те и другие свободно ходят во времени и в пространстве - и в их обратном. Моя
смерть - плата за вашу жизнь. Чтобы оживить Аидовы тени, нужно было напоить их живою кровью.
Но я дальше пошла Одиссея, я пою вас - своей.
=========
29 апреля 1922 г., русского апреля - как я тогда простонародно говорила и писала. Через час
- еду за границу. Все.
Стук в дверь. На пороге - Павлик А., которого я не видала - год?
Расширенные ужасом, еще огромнейшие, торжественные глаза. Соответствующим голосом (голос у
него был огромный, странный - в таком маленьком теле), но на этот раз огромнейшим
возможного: целым голосовым аидовым коридором:
- Я... узнал... Мне Е. Я. сказала, что вы... нынче... едете за границу?
- Да, Павлик.
- Марина Ивановна, можно?..
- Нет. У меня до отъезда - час. Я должна... собраться с мыслями, проститься с местами...
- Но - на одну минуту?
- Она уже прошла, Павлик.
- Но я вам все-таки скажу, я должен вам сказать (глубокий глоток) - Марина, я бесконечно
жалею о каждой минуте этих лет, проведенной не с вами...
(У меня - волосы дыбом: слова из Сонечкиного письма... Значит, это она со мной сейчас,
устами своего поэта - прощается?!)
- Павлик, времени уже нет, только одно: если вы меня когда-нибудь - хоть чу-уточку! -
любили, разыщите мне мою Сонечку Голлидэй.
Он, сдавленным оскорблением голосом:
- Обещаю.
=========
Теперь - длинное тире. Тире - длиной в три тысячи верст и семь лет: в две тысячи пятьсот
пятьдесят пять дней.
Я гуляю со своим двухлетним сыном по беллевю`скому парку - Observatoire. Рядом со мной, по
другую мою руку, в шаг моему двухлетнему сыну, идет Павлик А., приехавший со студией
Вахтангова. У него уже две дочери и (кажется?) сын.
- А... моя Сонечка?
- Голлидэй замужем и играет в провинции.
- Счастлива?
- Этого я вам сказать не могу.
=========
И это - все.
=========
Еще тире - и еще подлиннее: в целые десять лет. 14-ое мая 1937 г., пятница. Спускаемся с
Муром, тем, двухгодовалым, ныне двенадцатилетним, к нашему метро Mairie d'Issy и
приблизительно у лавки Provence он - мне, верней - себе:
- A American Sunday это ведь ихнее Dimanche Illustr?21!
- А что значит - Holiday?
- Свободный день, вообще - каникулы.
- Это значит - праздник. Так звали женщину, которую я больше всех женщин на свете любила. А
может быть - больше всех. Я думаю - больше всего. Сонечка Голлидэй. Вот, Мур, тебе бы такую
жену!
Он, возмущенно: - Ма-ама!
- Я не говорю: эту жену, она уже теперь немолодая, она была года на три моложе меня.
- Я не хочу жениться на старухе! Я вообще не хочу жениться.
- Дурак. Я не говорю: на Сонечке Голлидэй, а на такой, как Сонечка. Впрочем - таких нет, так
что ты можешь успокоиться - и вообще никто ее не достоин.
- Мама! Я ведь ее не знаю, вы говорите о чем-то, что вы знаете, - вы конечно можете мне
рассказать...
- Но тебе ведь - неинтересно...
(Он, думая о ждущем его на углу бульвара Raspail газетном киоске с американскими Микэями:)
- Нет, очень интересно...
- Мур, она была маленькая девочка, и, - ища слова, - и настоящий чертенок! У нее были две
длинных, длинных темных косы... (У Мура - невольная гримаса: ?au temps des cheveux et des
chevaux!?22) ... и она была такая маленькая... куда меньше тебя (гримаса увеличивается) -
потому что ты уже больше меня... (соблазняя) и такая храбрая: она обед носила юнкерам под
выстрелами в Храм Христа Спасителя...
- А почему эти юнкера в церкви обедали?
- Не важно. Важно, что под выстрелами. Ей я на прощанье сказала: - Сонечка, что бы со мной
ни было, пока вы есть - все хорошо. Она была самое красивое, что я когда-либо в жизни
видела, самое сладкое, что я когда-либо в жизни ела... (Мур: ?Фу, мама!?) Она мне писала
письма, и в одном письме, последнем: ?Марина! Как я люблю ваши руки, которые должны быть
только целуемы, а они двигают шкафы и подымают пуды...?
- Ну, это уж - романтизм! Почему - целуемы?
- Потому что... потому что... (prenant l'offensive23) - а что ты имеешь на это возразить?
- Ничего, но если бы она например написала (запинка, ищет)... которые должны только нюхать
цветы... И поняв, сам первый смущенно смеется.
- Да, да, Мур, на каждом пальце по две ноздри! Сколько всего будет ноздрей, Мур?
(Смеемся оба. Я, дальше:)
- И еще одно она мне сказала: - Марина! Знать, что вы - есть - знать, что смерти - нет.
- Ну, это конечно для вас flatteur24.
- При чем?! Просто она сказала то, что есть, то, что тогда было, ибо от меня шла такая сила
жизни - и сейчас шла бы... и сейчас идет, да только никто не берет!
- Да, да, конечно я понимаю, но все-таки...
- Я непременно напишу Але, чтобы ее разыскала, потому что мне необходимо, чтобы она знала,
что я никого, никого за всю жизнь так...
Мы у метро, и разговор кончен.
=========
Маленькое тире - только всего в один день:
15-ое мая 1937 г., суббота. Письмо из России - авионом - тяжелое. Открываю - и первое, что
вижу, совсем в конце: Сонечка Голлидэй - и уже знаю.
А вот что я - уже знаю:
?Мама! Забыла Вам написать! Я разыскала следы Сонечки Голлидэй, Вашей Сонечки - но слишком
поздно. Она умерла в прошлом году от рака печени - без страданий. Не знала, что у нее рак.
Она была одна из лучших чтиц в провинции и всего года два тому назад приехала в Москву.
Говорят, что она была совершенно невероятно талантлива...?
=========
А вот - вторая весть, уже распространенная: рассказ сестры одной Сонечкиной подруги - Але,
Алей записанный и мне посланный:
?Она вышла замуж за директора провинциального театра, он ее очень любил и был очень
преданный. Все эти годы - с 1924 г. до смерти - Соня провела в провинции, но приезжала в
Москву довольно часто. Мы все ее уговаривали устроиться и работать в Москве, но она как-то
не умела. Конечно, если бы Вахтангов остался в живых. Соня жила бы иначе, вся бы ее жизнь
иначе пошла. Ее очень любил К<ачало>в, он вообще мягкий и добрый человек, но помочь ей никак
не сумел. Кроме того, у него очень ревнивая семья, и Соне трудно было бывать у них.
Тяжело... С 3<авад>ским она почти не виделась. Редко, редко. С<еров>.? Одно время он очень
увлекался ею, ее даром, но его увлечения длятся недолго.
Ей надо было заниматься только читкой, но она так была связана с театром! Разбрасывалась. А
в театре, конечно - труднее. В провинциальных театральных коллективах она была ну... ну как
алмаз! Но ей редко попадались хорошие роли. Если бы она занималась читкой - она одна на
сцене - представляете себе? Да, она была маленькая-маленькая. Она часто играла детей. Как
она любила театр! А если бы Вы знали, как она играла - нет, не только в смысле игры (я-то ее
мало видела, она работала главным образом в провинции) - но она была настоящим героем.
Несколько лет тому назад у нее начались ужаснейшие желудочные боли. И вот она сидела за
кулисами с грелкой вот тут, потом выходила на сцену, играла, а потом, чуть занавес, опять за
грелку.
- Но как же тогда, когда начались эти боли, она не пошла, ее не повели к доктору?
- Она приехала в Москву и пошла к очень хорошему гомеопату. Он ей дал лекарства, и боли как
рукой сняло. Потом она только к этому гомеопату и ходила. Так она прожила года четыре и все
время себя хорошо чувствовала. В последний раз, когда она приехала в Москву, я нашла, что
она страшно похудела, одни глаза, а все лицо - очень стало маленьким. Она очень изменилась,
но этого не знала, и даже когда смотрелась в зеркало - не видела. Потом ее муж мне сказал,
что она ничего не может есть. Мы позвали доктора, а он сказал, что надо позвать хирурга.
Хирург ее внимательно осмотрел и спросил, нет ли у нее в семье раковых заболеваний. Она
сказала, что нет. Тогда он сказал, что ей нужно лечь в больницу. Мы от нее конечно скрывали,
что у нее. Но ей ужасно не хотелось в больницу, и она все время плакала и говорила: ?Это
ехать в гроб! - Это гроб!? Но в больнице она успокоилась и повеселела и начала строить
всякие планы. Ей сделали операцию. Когда ее вскрыли, то увидели, что слишком поздно. Доктора
сказали, что жить ей осталось несколько дней.
К ней все время приходили ее муж и моя сестра. Она не знала, что умирает. Она все время
говорила о том, как будет жить и работать дальше. Сестра у нее была в день ее смерти, и муж,
и еще кто-то. Софья Евгеньевна любила порядок, попросила сестру все прибрать в палате (она
лежала в отдельной палате). Ей принесли много цветов, и сестра их поставила в воду, убрала
все. Соня сказала: ?А теперь я буду спать. ? Повернулась, устроилась в кровати и уснула. Так
во сне и умерла.
Я не помню часа и числа, когда она умерла. Меня не было в Москве. Сестра наверное помнит.
Мне кажется - под вечер. Когда же это было? Летом, да. Летом. Тогда прилетели Челюскинцы.
Она так, так часто вспоминала Вашу маму, так часто рассказывала нам про нее и про вас, так
часто читала нам ее стихи. Нет, она никогда, никогда ее не забывала.
...После ее смерти ее муж куда-то уехал, пропал. Где он сейчас - неизвестно.
Соню - сожгли?.
=========
?Когда прилетели Челюскинцы...? Значит - летом 1934 г. Значит - не год назад, а целых три.
Но год - или три - или три дня - я ее больше не увижу, что - всегда знала, - и она никогда
не узнает, как...
Нет! она навсегда - знала.
=========
?Когда прилетели Челюскинцы? - это звучит почти как:
?Когда прилетели ласточки?... явлением природы звучит, и не лучше ли, в просторе, и в
простоте, и даже в простонародности своей, это неопределенное обозначение - точного часа и
даты?
Ведь и начало наше с нею не - такого-то числа, а ?в пору первых зеленых листиков...?.
Да, меня жжет, что Сонечку - сожгли, что нет креста - написать на нем - как она просила:
И кончалось все припевом:
Моя маленькая!
Но - вижу ее в огне, не вижу ее - в земле! В ней совсем не было той покорности и того
терпения, одинаково требующихся от отжившего тела и от нежившего зерна. В ней ничего не было
от зерна, все в ней было:
Ja! ich weiss woher ich stamme:
Uners?ttlich wie die Flamme,
N?hr ich und verzehr ich mich!
Glut wird alles, was ich fasse,
Kohle - alles, was ich lasse, -
Flamme bin ich sicherlich!
Знаю я - откуда родом!
Точно огнь - ненасытимый,
Сам себе я корм и смерть.
Жар - все то, что я хватаю,
Уголь - все, что я бросаю,
Я воистину огонь!
Жжет, конечно, что некуда будет - если это будет - будет - прийти постоять. Не над чем. Что
Сонечки нет - совсем. Даже ее косточек. Но Сонечка - и косточки... нет!
Инфанта, знай: я на любой костер готов взойти...
Первое, что я о ней услышала, было: костер, последнее: сожгли. Первое, что я о ней услышала,
было: костер, и последнее: костер.
Но как странно, как наоборот сбылись эти строки Павлика:
...Лишь только бы мне знать, что будут на меня глядеть -
Твои глаза...
- Ведь Инфанту - жгли, а Карлик - глядел: на нее, вечно-молодую, сжигаемую, несгораемую -
поседевший, поумневший Карлик Инфанты!
Моя бы воля - взяла бы ее пепел и развеяла бы его с вершины самой (мне еще сужденной)
высокой горы - на все концы земного шара - ко всем любимым: небывшим и будущим. Пусть даже -
с Воробьевых гор (на которые мы с ней так и не собрались: у меня - дети, очереди... у нее -
любовь...)
Но вдруг я - это делаю? Это - делаю? Ни с какой горы, ни даже холма: с ладони океанской
ланды рассеиваю ее пепел - вам всем в любовь, небывшие и будущие?
=========
...А теперь - прощай, Сонечка!
?Да будешь ты благословенна за минуту блаженства и счастия, которое ты дала другому,
одинокому, благодарному сердцу!
Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь
человеческую?..?
Lacanau-Ос?аn, лето 1937 г.
Примечания
1 Се - человек! (фр.).
2 И не однажды сквозь стеснительный лик Первого консула проглядывало чело императора (фр).
3 Просто - голова (фр.).
4 Факельного шествия (нем.).
5 Предначертанным звездами (нем.).
6 Мрачный красавец (фр.).
7 Девушка и смерть (нем.).
8 Разве не знала ты, неосторожная актриса,
Что от исступленных криков, которые выходили из твоего сердца,
Твои исхудалые щеки запылают еще ярче?
Разве не знала ты, что, касаясь воспаленного чела,
Твоя рука с каждым днем становилась все горячее
И что любить страдание-значит искушать Бога? (фр.).
9 Эрнст Легуве. ?Шестьдесят лет воспоминаний - Малибран?. Несмотря на то, что сама она была
воплощенная жизнь и одной из главных черт ее характера было очарование,-ее никогда не
покидала мысль о смерти. Она всегда говорила, что умрет молодой. Порой, словно ощущая некое
леденящее дуновение и чувствуя, как тень иного мира прикасается к ее душе, она впадала в
ужасную меланхолию, сердце ее тонуло в потоке слез. У меня перед глазами стоят сейчас слова,
написанные ее рукой: ?Приходите ко мне немедленно! Я задыхаюсь от рыданий! Все мрачные
видения столпились у моего изголовья и смерть - впереди всех.,.? (фр.).
10 Любите друг друга, вы, прежде любившие меня оба, и иногда, при поцелуе, произносите мое
имя... (фр.).
11 Я верю ночам (нем.).
12 Царство (фр.).
13 Жизнь (фр.).
14 Мое царство. Твое царство (фр.).
15 Царством, окончанием ее мира (фр.).
16 Установленного порядка (фр.).
17 Смиренность (фр.).
18 Тогда бы мог воскликнуть я: ?Мгновенье!
О, как прекрасно ты, повремени!? (нем.).
19 Храни господь! Прекрасно это было,
Храни господь! Так быть и не должно! (нем.).
20 Взъерошен лес, плывут над землей
Грозы громовые распевы.
Я этот мир дорисую тобой,
Твоими чертами, о дева! (нем.)(Перевод Е. И. Маркович).
21 Иллюстрированный воскресный выпуск (фр.).
22 Во времена кос и лошадей! (фр.).
23 Принимая наступательный тон (фр.).
24 Лестно (фр.).