В-третьих, ее странный голос. Очень возможно, что этот голос, как и звук моих шагов в лабиринте, исходил из колонок. Тогда понятно, почему голос звучал так безжизненно.
В-четвертых, есть ли какой-нибудь смысл в ее словах: «Верни мне голову»? Эти же слова сейчас написаны на стекле. Но какой тайный смысл в них заключен?
Пока я не прошел весь лабиринт, повсюду постоянно возникали пять иероглифов: «Она в подземном дворце». Потом они встречались мне еще множество раз, например, в архиве лаборатории Дуаньму Июня. Вероятно, эти загадочные слова будили в людях любопытство. Их одолевало желание узнать, кто же «Она», что это за «подземный дворец», что «Она» там делает. Поэтому игроков так и влекло в подземный дворец.
Вчера вечером я прошел весь лабиринт, оказался в подземном дворце, открыл гробы, и мне были явлены глаза.
Все это выглядело точно так же, как во время сеанса у доктора Мо. Покойного доктора Мо…
Затем явилась тень Сянсян, которая сказала: «Верни мне голову». Я могу утверждать, что это был не ее голос, во всяком случае, не тот голос, которым говорили со мной Сянсян и Роза. Неужели это еще одна женщина? Ничего не понимаю. Что значит «Верни мне голову»? Я читал в каком-то классическом китайском романе, как люди с отрубленными головами становились бесплотными духами, являлись кому-нибудь, до смерти пугали всех и постоянно твердили замогильными голосами: «Верните мне голову». Большинство из них являлось с того света, чтобы отомстить обидчикам, лишить их жизни.
Почему она явилась ко мне? Неужели я смертельно обидел какую-то женщину? Мне ничего неизвестно об этом. В жизни я встретил слишком мало женщин, чтобы мог о таком забыть. В порядке ли у нее рассудок? Если да, то я не понимаю ее.
Я тяжело вдохнул и посмотрел в окно. Уже давно рассвело. Солнечные лучи ярко освещали комнату.
«Верни мне голову». Иероглифы растеклись, превратились в безобидные капельки воды. Солнечный свет лишил их устрашающей, вселяющей ужас силы. Подтеки, оставшиеся на стекле, похожи на следы слез, скатившихся по щекам.
Скорее всего, эти иероглифы были написаны в надежде, что тот, кто их прочитает, что-то предпримет. Возможно, это мольба о помощи.
«Верни мне голову…» Фраза построена как заклинание, приблизительный смысл ее должен быть таков: прошу тебя, возврати мне мою голову. Она просит, чтобы я для нее это сделал. Все самоубийцы наверняка дошли до конца игры и тоже прочитали эти иероглифы. Возможно, вечером накануне зимнего солнцестояния Линь Шу увидел эти четыре иероглифа, а может быть, к нему тоже явилась тень Сянсян.
Мы трое были однокурсниками; он был знаком с Сянсян. Ему известно, что она умерла. И когда она явилась к нему, конечно, не она, а ее тень, он безумно испугался. Он ничего не мог понять, он был один в своем огромном доме и потому от страха послал мне мейл.
А она в это время молила его: «Верни мне голову, верни мне голову». Линь Шу не смог выполнить ее просьбу или подумал, что не в силах будет выполнить ее, поэтому он отчаялся и от ужаса, страха и бессилия покончил с собой.
С другими было то же самое. Вероятно, это и был мотив их самоубийств.
Так. Что-то складывается. Только бы мне не ошибиться, не заплутать в этом логическом лабиринте.
Если моя гипотеза верна, то «Она» желает, чтобы я вернул ей голову. Это значит, что она лишилась своей головы и надеется получить ее обратно.
У меня начался нервный смех: это же очень смешно – представьте себе человека, который разыскивает собственную голову. Надо успокоиться, а то можно сойти с ума.
Поехали дальше. Никто из тех, кто прошел лабиринт, не знал, как найти эту голову. Это понятно. Я, между прочим, тоже не знаю.
Сначала надо разобраться, каким образом она лишилась своей головы. Очень странно, но мне сейчас кажется, что самое главное – это выполнить ее просьбу, помочь ей найти голову. Интересно, если мне не удастся это сделать, случится ли со мной то же, что и со всеми, – покончу ли я с собой? И меня снова охватил уже знакомый ужас.
Страх и ужас.
Справлюсь ли я?
Надо понимать, что поиски ее головы – это такое дело, с которым она сама справиться не может; где уж тут справиться нам, обычным людям из плоти и крови?
Может быть, в скором времени я, как Линь Шу, выпрыгну из этого окна в порыве отчаяния, и в сводках управления общественной безопасности появится имя еще одного беспричинного самоубийцы?
Мне не хочется умирать.
Снова мне вспомнилась Сянсян. Она ли это была, в конце-то концов? Если да, то как объяснить ее слова: «Верни мне голову»?
Продолжим логические построения. Я понимаю, что Сянсян – это ключ к разгадке. Сянсян умерла. Умерла, когда нам с ней было по восемнадцать лет. Умерла! Мертвые не могут воскреснуть. Это неоспоримая истина.
Я не знал, о чем еще логически порассуждать, и поэтому решил действовать.
Начну с Сянсян.
Я пошел к ее родителям.
Раньше мы, однокурсники, часто ходили друг к другу в гости, и я хорошо помнил дом Сянсян. Она жила в новом тридцатиэтажном доме, расположенном в самом центре Шанхая. Дверь открыл ее отец. Он не узнал меня, хотя раньше мы с ним много раз виделись. Я назвал себя, напомнил, что я – бывший однокурсник Сянсян, он пригласил мне войти и предложил кофе.
От кофе я отказался и стал украдкой рассматривать отца Сянсян. Он сильно постарел с тех пор, как я видел его в последний раз. По моим представлениям, ему было около пятидесяти, но седина выбелила его волосы, и выглядел он на все шестьдесят. У него были печальные глаза: возможно, он так и не оправился после трагической смерти дочери.
Я не знал, с чего начать разговор, поэтому рубанул с плеча:
– Извините, но я пришел к вам потому, что недавно встретил Сянсян.
Он грустно покачал головой и сказал:
– Вы обознались. В нашем мире живет очень много похожих людей.
– В таком случае как быть с ее необыкновенным природным ароматом?
Кажется, он вздрогнул, а затем твердо произнес:
– Я не хочу об этом говорить.
– Извините, но я буду говорить с вами об этом, именно сегодня буду говорить об этом, потому что это вопрос жизни и смерти очень многих людей.
– Я не понимаю, о чем речь.
– Отец, прошу вас вспомнить, не случилось ли после гибели Сянсян какого-нибудь странного события? Я знаю, что вспоминать об этом мучительно для вас, но это необычайно важно.
– Это действительно так? Я должен подумать. – Он нахмурил брови, помолчал и решительно произнес: – Ничего не случилось. Пей свой кофе и уходи.
Похоже, он что-то скрывал, я инстинктивно чувствовал это. Скорее всего, он лжет и делает это очень неумело – избегает смотреть мне в глаза, нервно потирает руки, хрустит пальцами. А может быть, он тоже чего-то боится?
Я пошел на риск.
– Отец, несколько дней назад я и Сянсян были вместе, она мне все рассказала. Пожалуйста, поверьте мне. Вам не надо ничего скрывать от меня. Это очень важное дело, от него зависят судьбы многих людей.
– Пощади меня.
Пожилой человек понуро стоял передо мной, низко склонив свою седую голову, руки его дрожали.
– Прошу вас, расскажите мне все. Возможно, вы спасете жизни многих людей.
Отец Сянсян поднял голову и долго смотрел на меня расширившимися от ужаса глазами. Наконец он взял себя в руки и медленно заговорил:
– Это такое дело, которое даже представить себе невозможно. Мне и в голову не могло прийти, что я хоть кому-нибудь смогу рассказать о нем. Потому что, если даже все рассказать, никто не поверит.
Он замолчал.
– Я поверю вам. Клянусь!
Отец Сянсян кивнул и продолжил:
– В тот год, летом, после того как нам позвонили из провинции Цзянсу и сообщили, что с Сянсян случилось несчастье, мы просто не могли поверить в это. Сразу поехали туда. Увидев тело Сянсян, я пал духом. Она была единственным ребенком, восемнадцать лет мы не могли нарадоваться на нее. Красивая, умная, добрая – наша единственная надежда. И вот она погибла. Мне казалось, что моя жизнь кончена.
По закону Сянсян должны были кремировать там же, на месте. Мы отвезли ее в крематорий и пошли ночевать в тамошнюю гостиницу, так как ритуал прощания был назначен на следующий день. В тот же вечер к нам в номер пришел человек. Он задал нам очень странный вопрос: не хотим ли мы, чтобы наша дочь вернулась в свое собственное тело? То есть чтобы она ожила! Я сказал, что, конечно, хочу, но это невозможно. А затем попросил, чтобы он не терзал нам душу и немедленно уходил. Но человек не ушел, он продолжал утверждать, что может воскресить Сянсян. Я понял, что это сумасшедший. С такими не следует спорить. А незнакомец продолжал настойчиво убеждать нас, что может вернуть нашу дочь. Условием была абсолютная тайна. Нельзя, твердил он, чтобы хоть кто-то узнал об этом. Чтобы он не начал буйствовать, мы с женой кивали и не спорили с ним. Наконец он ушел.
Это был странный человек – таинственный и загадочный. Я преподаю биологию в университете и абсолютно не верю ни в какую мистику, в том числе и в воскрешение из мертвых. Но в тот момент я был не ученым, а просто убитым горем отцом. Поэтому в глубине моей души зародилась надежда: а вдруг он говорит правду? Ради Сянсян мы были готовы на все.
На следующий день в зале прощания мы в последний раз увидели нашу Сянсян. Она спокойно лежала в гробу. Мне казалось, что моя доченька просто спит. В тот момент я верил, я надеялся, что она жива и просто крепко спит. После церемонии прощания мы с женой вдвоем вошли в зал кремации. Тут я с удивлением увидел, что служащий крематория – тот самый человек, который вечером приходил к нам и предлагал воскресить Сянсян.
Он улыбнулся нам и попросил удалиться, но я не согласился, я хотел видеть, как Сянсян навсегда покинет нас. Однако у мамы Сянсян было больное сердце, она могла не вынести этой картины и потому согласилась с требованием служащего. В конце концов я тоже не выдержал и покинул крематорий. Через час этот странный тип вынес нам урну с прахом Сянсян. Я спросил, действительно ли это ее прах. Он поклялся, что это так. А потом шепотом сказал, что мы должны еще три дня жить в гостинице и через три дня Сянсян вернется к нам.
Возвратившись в гостиницу, мы стали собираться – я ни на грош не поверил психу из крематория. Мы хотели покинуть это скорбное место и побыстрее уехать домой. Но едва мы дошли до станции междугородных автобусов, как я, непонятно почему, вдруг повернул и пошел обратно в гостиницу. Наверное, я так тосковал по Сянсян, что просто лишился рассудка от горя. Мне все еще казалось, что Сянсян жива, а это всего лишь кошмарный сон. В грустных раздумьях мы прожили в гостинице три дня.
На третий день ночью, когда мы, отчаявшись, опять начали паковать вещи, кто-то постучал в дверь. Я открыл – и обомлел: передо мной стояла Сянсян. Вне всяких сомнений, это была она. Ее лицо, руки, фигура… Я обонял присущий только ей врожденный аромат ее тела. Ошибки быть не могло. Никакой грим, никакое внешнее сходство не могли бы обмануть меня. Мы с женой бросились обнимать ее и зарыдали в голос, но Сянсян не плакала.
Оказалось, что она ничего не знает о том, что с ней случилось. Помнит только, что пошла купаться, а потом вышла на берег и пришла к нам в гостиницу. Сянсян была одета в ту же одежду, в которой с ней приключилось несчастье, и держалась она так, будто с ней вовсе ничего не произошло: сказала лишь, что очень хочет есть. Мы ее накормили и в тот же вечер вернулись в Шанхай.
Мы боялись рассказать об этом кому бы то ни было и решили, что будет лучше, если Сянсян перестанет жить с нами: ее никто не должен был видеть. Мы сняли ей квартиру, помогли сменить имя и фамилию, я устроил ее учиться в университет. Я заметил, что она сильно изменилась, наверное, потому, что стала жить отдельно от нас. Она стала очень холодна к родителям. Раньше она любила петь и танцевать, общаться с друзьями, а после поступления в университет стала скрытной, молчаливой, все читала книги о разных таинственных явлениях, постоянно рассуждала о смысле жизни, увлеклась философией и мистикой. В общем, она стала абсолютно другой – не похожей на ту, нашу Сянсян. А внешность и голос остались прежними.
После второго курса она уехала на каникулы, а потом, когда вернулась, поменяла адрес, и мы даже не знали, где она сняла себе жилье. Год назад от рака умерла моя жена, а Сянсян даже не пришла попрощаться с ней. Я иногда видел ее в университете, но она сторонилась меня. После окончания университета Сянсян полностью прекратила связь со мной, и мы – отец и дочь – больше ни разу не виделись.
– Да, значит, это не ошибка, – пробормотал я.
Он тяжело вздохнул и продолжил:
– Сначала я ничего не понимал и не хотел понимать. Мне нужно было чудо – и это чудо свершилось. Однако потом, когда я заметил в Сянсян все эти перемены, я попробовал разобраться во всем, что с нами произошло. Может быть, надо было позволить Сянсян тихо покоиться в земле. Может быть, это моя самая страшная ошибка. Возможно, все, что потом произошло, – и перемены в Сянсян, и мучительная безвременная смерть жены – все это кара божья.
– А тот рабочий из крематория? Как он выглядел?
– Обычно. Примерно моих лет, без особых примет. Только говорил загадочно и таинственно.
– Вы больше не видели его?
– Нет. Сначала мы хотели съездить к нему и поблагодарить за то, что он всех нас вернул к жизни. Но так и не собрались. Наверное, потому, что я с самого начала не понимал, почему он сделал это для нас. В чем был его интерес? Ведь он не получил от нас ни гроша. Да он и не просил денег. Ничего не просил. А потом у меня появились все эти сомнения, и в моей душе родился страх перед тем человеком. Я безумно боялся его и не хотел больше встречаться с ним.
– Спасибо вам, отец. Может быть, вспомните что-то еще?
– Нет, это все, что мне известно. Пусть я нарушил договор, который заключил с этим человеком, – хранить все в тайне и никогда никому не рассказывать об этом, – но вот поделился с тобой, и вроде полегчало на душе. – Он помолчал, а потом с надеждой спросил: – Скажи, сынок, как там моя Сянсян? У нее все в порядке?
– У нее все хорошо, не беспокойтесь о ней. Может быть, скоро все кончится, и она сможет вернуться к вам. – Я не хотел мучить старика и рассказывать ему обо всех страшных событиях, которые произошли в последнее время.
– Дай-то бог. И еще. Ты сказал, что все это касается жизни многих людей. Неужели Сянсян совершила нечто ужасное?
– Нет, похоже, что дело не в ней, но все это как-то касается ее. – Объяснять мне не хотелось.
– Виной всему моя роковая ошибка. Сянсян умерла и не должна была возвращаться, не должна… Я знал, что все это кончится бедой. Нарушены законы природы, законы самой жизни. Рано или поздно небеса покарают всех нас. – И этот несчастный человек горько заплакал.
Я не хотел больше мучить его и торопливо попрощался.
Теперь я должен был найти служащего крематория.
ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ФЕВРАЛЯ
В-четвертых, есть ли какой-нибудь смысл в ее словах: «Верни мне голову»? Эти же слова сейчас написаны на стекле. Но какой тайный смысл в них заключен?
Пока я не прошел весь лабиринт, повсюду постоянно возникали пять иероглифов: «Она в подземном дворце». Потом они встречались мне еще множество раз, например, в архиве лаборатории Дуаньму Июня. Вероятно, эти загадочные слова будили в людях любопытство. Их одолевало желание узнать, кто же «Она», что это за «подземный дворец», что «Она» там делает. Поэтому игроков так и влекло в подземный дворец.
Вчера вечером я прошел весь лабиринт, оказался в подземном дворце, открыл гробы, и мне были явлены глаза.
Все это выглядело точно так же, как во время сеанса у доктора Мо. Покойного доктора Мо…
Затем явилась тень Сянсян, которая сказала: «Верни мне голову». Я могу утверждать, что это был не ее голос, во всяком случае, не тот голос, которым говорили со мной Сянсян и Роза. Неужели это еще одна женщина? Ничего не понимаю. Что значит «Верни мне голову»? Я читал в каком-то классическом китайском романе, как люди с отрубленными головами становились бесплотными духами, являлись кому-нибудь, до смерти пугали всех и постоянно твердили замогильными голосами: «Верните мне голову». Большинство из них являлось с того света, чтобы отомстить обидчикам, лишить их жизни.
Почему она явилась ко мне? Неужели я смертельно обидел какую-то женщину? Мне ничего неизвестно об этом. В жизни я встретил слишком мало женщин, чтобы мог о таком забыть. В порядке ли у нее рассудок? Если да, то я не понимаю ее.
Я тяжело вдохнул и посмотрел в окно. Уже давно рассвело. Солнечные лучи ярко освещали комнату.
«Верни мне голову». Иероглифы растеклись, превратились в безобидные капельки воды. Солнечный свет лишил их устрашающей, вселяющей ужас силы. Подтеки, оставшиеся на стекле, похожи на следы слез, скатившихся по щекам.
Скорее всего, эти иероглифы были написаны в надежде, что тот, кто их прочитает, что-то предпримет. Возможно, это мольба о помощи.
«Верни мне голову…» Фраза построена как заклинание, приблизительный смысл ее должен быть таков: прошу тебя, возврати мне мою голову. Она просит, чтобы я для нее это сделал. Все самоубийцы наверняка дошли до конца игры и тоже прочитали эти иероглифы. Возможно, вечером накануне зимнего солнцестояния Линь Шу увидел эти четыре иероглифа, а может быть, к нему тоже явилась тень Сянсян.
Мы трое были однокурсниками; он был знаком с Сянсян. Ему известно, что она умерла. И когда она явилась к нему, конечно, не она, а ее тень, он безумно испугался. Он ничего не мог понять, он был один в своем огромном доме и потому от страха послал мне мейл.
А она в это время молила его: «Верни мне голову, верни мне голову». Линь Шу не смог выполнить ее просьбу или подумал, что не в силах будет выполнить ее, поэтому он отчаялся и от ужаса, страха и бессилия покончил с собой.
С другими было то же самое. Вероятно, это и был мотив их самоубийств.
Так. Что-то складывается. Только бы мне не ошибиться, не заплутать в этом логическом лабиринте.
Если моя гипотеза верна, то «Она» желает, чтобы я вернул ей голову. Это значит, что она лишилась своей головы и надеется получить ее обратно.
У меня начался нервный смех: это же очень смешно – представьте себе человека, который разыскивает собственную голову. Надо успокоиться, а то можно сойти с ума.
Поехали дальше. Никто из тех, кто прошел лабиринт, не знал, как найти эту голову. Это понятно. Я, между прочим, тоже не знаю.
Сначала надо разобраться, каким образом она лишилась своей головы. Очень странно, но мне сейчас кажется, что самое главное – это выполнить ее просьбу, помочь ей найти голову. Интересно, если мне не удастся это сделать, случится ли со мной то же, что и со всеми, – покончу ли я с собой? И меня снова охватил уже знакомый ужас.
Страх и ужас.
Справлюсь ли я?
Надо понимать, что поиски ее головы – это такое дело, с которым она сама справиться не может; где уж тут справиться нам, обычным людям из плоти и крови?
Может быть, в скором времени я, как Линь Шу, выпрыгну из этого окна в порыве отчаяния, и в сводках управления общественной безопасности появится имя еще одного беспричинного самоубийцы?
Мне не хочется умирать.
Снова мне вспомнилась Сянсян. Она ли это была, в конце-то концов? Если да, то как объяснить ее слова: «Верни мне голову»?
Продолжим логические построения. Я понимаю, что Сянсян – это ключ к разгадке. Сянсян умерла. Умерла, когда нам с ней было по восемнадцать лет. Умерла! Мертвые не могут воскреснуть. Это неоспоримая истина.
Я не знал, о чем еще логически порассуждать, и поэтому решил действовать.
Начну с Сянсян.
Я пошел к ее родителям.
Раньше мы, однокурсники, часто ходили друг к другу в гости, и я хорошо помнил дом Сянсян. Она жила в новом тридцатиэтажном доме, расположенном в самом центре Шанхая. Дверь открыл ее отец. Он не узнал меня, хотя раньше мы с ним много раз виделись. Я назвал себя, напомнил, что я – бывший однокурсник Сянсян, он пригласил мне войти и предложил кофе.
От кофе я отказался и стал украдкой рассматривать отца Сянсян. Он сильно постарел с тех пор, как я видел его в последний раз. По моим представлениям, ему было около пятидесяти, но седина выбелила его волосы, и выглядел он на все шестьдесят. У него были печальные глаза: возможно, он так и не оправился после трагической смерти дочери.
Я не знал, с чего начать разговор, поэтому рубанул с плеча:
– Извините, но я пришел к вам потому, что недавно встретил Сянсян.
Он грустно покачал головой и сказал:
– Вы обознались. В нашем мире живет очень много похожих людей.
– В таком случае как быть с ее необыкновенным природным ароматом?
Кажется, он вздрогнул, а затем твердо произнес:
– Я не хочу об этом говорить.
– Извините, но я буду говорить с вами об этом, именно сегодня буду говорить об этом, потому что это вопрос жизни и смерти очень многих людей.
– Я не понимаю, о чем речь.
– Отец, прошу вас вспомнить, не случилось ли после гибели Сянсян какого-нибудь странного события? Я знаю, что вспоминать об этом мучительно для вас, но это необычайно важно.
– Это действительно так? Я должен подумать. – Он нахмурил брови, помолчал и решительно произнес: – Ничего не случилось. Пей свой кофе и уходи.
Похоже, он что-то скрывал, я инстинктивно чувствовал это. Скорее всего, он лжет и делает это очень неумело – избегает смотреть мне в глаза, нервно потирает руки, хрустит пальцами. А может быть, он тоже чего-то боится?
Я пошел на риск.
– Отец, несколько дней назад я и Сянсян были вместе, она мне все рассказала. Пожалуйста, поверьте мне. Вам не надо ничего скрывать от меня. Это очень важное дело, от него зависят судьбы многих людей.
– Пощади меня.
Пожилой человек понуро стоял передо мной, низко склонив свою седую голову, руки его дрожали.
– Прошу вас, расскажите мне все. Возможно, вы спасете жизни многих людей.
Отец Сянсян поднял голову и долго смотрел на меня расширившимися от ужаса глазами. Наконец он взял себя в руки и медленно заговорил:
– Это такое дело, которое даже представить себе невозможно. Мне и в голову не могло прийти, что я хоть кому-нибудь смогу рассказать о нем. Потому что, если даже все рассказать, никто не поверит.
Он замолчал.
– Я поверю вам. Клянусь!
Отец Сянсян кивнул и продолжил:
– В тот год, летом, после того как нам позвонили из провинции Цзянсу и сообщили, что с Сянсян случилось несчастье, мы просто не могли поверить в это. Сразу поехали туда. Увидев тело Сянсян, я пал духом. Она была единственным ребенком, восемнадцать лет мы не могли нарадоваться на нее. Красивая, умная, добрая – наша единственная надежда. И вот она погибла. Мне казалось, что моя жизнь кончена.
По закону Сянсян должны были кремировать там же, на месте. Мы отвезли ее в крематорий и пошли ночевать в тамошнюю гостиницу, так как ритуал прощания был назначен на следующий день. В тот же вечер к нам в номер пришел человек. Он задал нам очень странный вопрос: не хотим ли мы, чтобы наша дочь вернулась в свое собственное тело? То есть чтобы она ожила! Я сказал, что, конечно, хочу, но это невозможно. А затем попросил, чтобы он не терзал нам душу и немедленно уходил. Но человек не ушел, он продолжал утверждать, что может воскресить Сянсян. Я понял, что это сумасшедший. С такими не следует спорить. А незнакомец продолжал настойчиво убеждать нас, что может вернуть нашу дочь. Условием была абсолютная тайна. Нельзя, твердил он, чтобы хоть кто-то узнал об этом. Чтобы он не начал буйствовать, мы с женой кивали и не спорили с ним. Наконец он ушел.
Это был странный человек – таинственный и загадочный. Я преподаю биологию в университете и абсолютно не верю ни в какую мистику, в том числе и в воскрешение из мертвых. Но в тот момент я был не ученым, а просто убитым горем отцом. Поэтому в глубине моей души зародилась надежда: а вдруг он говорит правду? Ради Сянсян мы были готовы на все.
На следующий день в зале прощания мы в последний раз увидели нашу Сянсян. Она спокойно лежала в гробу. Мне казалось, что моя доченька просто спит. В тот момент я верил, я надеялся, что она жива и просто крепко спит. После церемонии прощания мы с женой вдвоем вошли в зал кремации. Тут я с удивлением увидел, что служащий крематория – тот самый человек, который вечером приходил к нам и предлагал воскресить Сянсян.
Он улыбнулся нам и попросил удалиться, но я не согласился, я хотел видеть, как Сянсян навсегда покинет нас. Однако у мамы Сянсян было больное сердце, она могла не вынести этой картины и потому согласилась с требованием служащего. В конце концов я тоже не выдержал и покинул крематорий. Через час этот странный тип вынес нам урну с прахом Сянсян. Я спросил, действительно ли это ее прах. Он поклялся, что это так. А потом шепотом сказал, что мы должны еще три дня жить в гостинице и через три дня Сянсян вернется к нам.
Возвратившись в гостиницу, мы стали собираться – я ни на грош не поверил психу из крематория. Мы хотели покинуть это скорбное место и побыстрее уехать домой. Но едва мы дошли до станции междугородных автобусов, как я, непонятно почему, вдруг повернул и пошел обратно в гостиницу. Наверное, я так тосковал по Сянсян, что просто лишился рассудка от горя. Мне все еще казалось, что Сянсян жива, а это всего лишь кошмарный сон. В грустных раздумьях мы прожили в гостинице три дня.
На третий день ночью, когда мы, отчаявшись, опять начали паковать вещи, кто-то постучал в дверь. Я открыл – и обомлел: передо мной стояла Сянсян. Вне всяких сомнений, это была она. Ее лицо, руки, фигура… Я обонял присущий только ей врожденный аромат ее тела. Ошибки быть не могло. Никакой грим, никакое внешнее сходство не могли бы обмануть меня. Мы с женой бросились обнимать ее и зарыдали в голос, но Сянсян не плакала.
Оказалось, что она ничего не знает о том, что с ней случилось. Помнит только, что пошла купаться, а потом вышла на берег и пришла к нам в гостиницу. Сянсян была одета в ту же одежду, в которой с ней приключилось несчастье, и держалась она так, будто с ней вовсе ничего не произошло: сказала лишь, что очень хочет есть. Мы ее накормили и в тот же вечер вернулись в Шанхай.
Мы боялись рассказать об этом кому бы то ни было и решили, что будет лучше, если Сянсян перестанет жить с нами: ее никто не должен был видеть. Мы сняли ей квартиру, помогли сменить имя и фамилию, я устроил ее учиться в университет. Я заметил, что она сильно изменилась, наверное, потому, что стала жить отдельно от нас. Она стала очень холодна к родителям. Раньше она любила петь и танцевать, общаться с друзьями, а после поступления в университет стала скрытной, молчаливой, все читала книги о разных таинственных явлениях, постоянно рассуждала о смысле жизни, увлеклась философией и мистикой. В общем, она стала абсолютно другой – не похожей на ту, нашу Сянсян. А внешность и голос остались прежними.
После второго курса она уехала на каникулы, а потом, когда вернулась, поменяла адрес, и мы даже не знали, где она сняла себе жилье. Год назад от рака умерла моя жена, а Сянсян даже не пришла попрощаться с ней. Я иногда видел ее в университете, но она сторонилась меня. После окончания университета Сянсян полностью прекратила связь со мной, и мы – отец и дочь – больше ни разу не виделись.
– Да, значит, это не ошибка, – пробормотал я.
Он тяжело вздохнул и продолжил:
– Сначала я ничего не понимал и не хотел понимать. Мне нужно было чудо – и это чудо свершилось. Однако потом, когда я заметил в Сянсян все эти перемены, я попробовал разобраться во всем, что с нами произошло. Может быть, надо было позволить Сянсян тихо покоиться в земле. Может быть, это моя самая страшная ошибка. Возможно, все, что потом произошло, – и перемены в Сянсян, и мучительная безвременная смерть жены – все это кара божья.
– А тот рабочий из крематория? Как он выглядел?
– Обычно. Примерно моих лет, без особых примет. Только говорил загадочно и таинственно.
– Вы больше не видели его?
– Нет. Сначала мы хотели съездить к нему и поблагодарить за то, что он всех нас вернул к жизни. Но так и не собрались. Наверное, потому, что я с самого начала не понимал, почему он сделал это для нас. В чем был его интерес? Ведь он не получил от нас ни гроша. Да он и не просил денег. Ничего не просил. А потом у меня появились все эти сомнения, и в моей душе родился страх перед тем человеком. Я безумно боялся его и не хотел больше встречаться с ним.
– Спасибо вам, отец. Может быть, вспомните что-то еще?
– Нет, это все, что мне известно. Пусть я нарушил договор, который заключил с этим человеком, – хранить все в тайне и никогда никому не рассказывать об этом, – но вот поделился с тобой, и вроде полегчало на душе. – Он помолчал, а потом с надеждой спросил: – Скажи, сынок, как там моя Сянсян? У нее все в порядке?
– У нее все хорошо, не беспокойтесь о ней. Может быть, скоро все кончится, и она сможет вернуться к вам. – Я не хотел мучить старика и рассказывать ему обо всех страшных событиях, которые произошли в последнее время.
– Дай-то бог. И еще. Ты сказал, что все это касается жизни многих людей. Неужели Сянсян совершила нечто ужасное?
– Нет, похоже, что дело не в ней, но все это как-то касается ее. – Объяснять мне не хотелось.
– Виной всему моя роковая ошибка. Сянсян умерла и не должна была возвращаться, не должна… Я знал, что все это кончится бедой. Нарушены законы природы, законы самой жизни. Рано или поздно небеса покарают всех нас. – И этот несчастный человек горько заплакал.
Я не хотел больше мучить его и торопливо попрощался.
Теперь я должен был найти служащего крематория.
ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ФЕВРАЛЯ
Паром переправляет автобус через Янцзы. Все вокруг окутывает туман, внизу – серая вода, вверху – серое небо. Ветер такой сильный, что лодки на реке качает из стороны в сторону. Я смотрю из окна автобуса на бушующие волны в устье реки. Этот междугородный автобус везет меня в Северную Цзянсу.
Рядом со мной сидит Е Сяо. Он по-прежнему подавлен. Хотя он и согласился поехать со мной, но считает это ошибкой:
– Ты должен был послушать меня и больше не посещать «Блуждающие души древних могил». Ты же не знаешь, сколько за последнее время погибло людей! Я не хочу потерять и тебя.
– Я просто обязан продолжать расследование.
– Обязан? А может, ты воображаешь, что я смогу тебе чем-то помочь? Говорю же, я не желаю снова влезать в это дело. Ты рыскаешь по «Блуждающим душам древних могил», вольному воля, но при чем тут я, скажи на милость?
Он говорит так громко, что пассажиры автобуса начинают оглядываться на нас.
– Тогда почему ты согласился поехать со мной?
– Ради твоей матери, дурак. Я встретил ее несколько дней назад. Она сказала, что ты давно не заходил к ним. Твои родители очень беспокоятся за тебя. Они заметили, что с тобой что-то не так. Твоя мама умоляла, заклинала меня, чтобы я непременно позаботился о тебе – ты же у них единственный сын, и они не хотят потерять тебя. Понял ты или нет? Ты всегда думаешь только о себе, подумай о своих родителях! Я с детства рос в твоей семье, твоя мама всегда относилась ко мне как к родному сыну, и я не хочу, чтобы она страдала. Только поэтому я и поехал с тобой.
Я не стал возражать Е Сяо, а просто рассказал ему все, что узнал от отца Сянсян, о том, что произошло со мной тогда, ночью, когда я прошел лабиринт, о странных словах на стекле. Рассказывал долго, со всеми подробностями.
Паром подошел к берегу, и автобус бойко покатил по равнине Северной Цзянсу. Через несколько часов мы наконец прибыли в городок, где погибла Сянсян.
Мне показалось, что здесь ничего не изменилось, и в душе моей проснулись прежние чувства. Возможно, если бы тогда мы с Сянсян остались в Шанхае и терпеливо переносили жару, сидя дома, не было бы всего этого кошмара последних месяцев.
Мы с Е Сяо отправились прямиком в крематорий.
По-моему, крематорий занимает важное место в жизни каждого человека. В родильном отделении человек приходит в наш мир, а в печи крематория он расстается с миром. Если мы просто проходим мимо крематория, нас все равно охватывает скорбь.
Здешний крематорий очень небольшой, я сразу узнал маленький зал, в котором мы все прощались с Сянсян. Тогда я думал, что вижу ее в последний раз, и рыдал так, как никогда прежде не плакал.
Мы нашли заведующего. Е Сяо предъявил ему свое служебное удостоверение и объяснил причину нашего визита. Заведующий распорядился, чтобы нам выдали журнал за тот год, когда была кремирована Сянсян. Судя по записям, в тот день работал человек по имени Ци Хунли.
– Какое-то у него не китайское имя, – удивился я. – Где же нам его искать?
– Спросим у заведующего, – профессионально легко нашел выход Е Сяо.
– Служащий Ци Хунли год назад внезапно ослеп. Могу сообщить вам его нынешний адрес, – сообщил заведующий крематорием.
Взяв листочек с адресом, я поспешил уйти, но Е Сяо удержал меня:
– Подожди минутку.
Он вновь обратился к заведующему:
– Скажите, могу ли я ознакомиться с личным делом Ци Хунли?
– Конечно. Но он же слепой и не мог совершить никакого преступления.
– Никто и не говорит о преступлении. Мы просто расследуем некоторые обстоятельства.
В архиве отдела кадров крематория нам выдали папку с надписью: «Ци Хунли». На первой странице паспортные данные: пол мужской, родился 15 января 1950 года в Хучжоу провинции Чжэцзян, холост.
В кратком послужном списке – запись: с 1972 года по сей день трудится служащим уездного крематория.
– Почему здесь ничего не сказано о том, где он работал до крематория? Это же нарушение установленного порядка, – осведомился Е Сяо.
– Мне об этом ничего неизвестно. Я здесь работаю недавно. Старые служащие говорили, что этот человек, Ци Хунли, приехал сюда в годы культурной революции, когда везде царил хаос. Здесь было много пришлых людей из разных мест, он был одним из них. От остальных он отличался только тем, что говорил на шанхайском диалекте и производил впечатление образованного, хорошо воспитанного человека. По этой причине прежний начальник пожалел его и оформил как временного служащего. Ему досталась самая черная и тяжелая работа. Ци Хунли оказался очень трудолюбивым и исполнительным, никогда не отлынивал, и его перевели на постоянную работу.
– Он был приезжим, без прописки и получил постоянную работу? А как же паспорт?
– Вы человек молодой и, верно, не знаете, что во времена культурной революции повсюду царил хаос, тогда многие утратили свои документы, а работать, чтобы жить на что-то, надо. Потом уже он подал заявление и получил паспорт. В те времена работники паспортного стола ежедневно занимались классовой борьбой, и такая мелочь, как выдача паспорта, никого не волновала. Выдали – и все. Оформили как местного жителя.
– Надо же! Странно. Почему же он потом не вернулся в Шанхай, а так и остался здесь? – продолжил я расспросы.
– Да он вообще был странным человеком – неразговорчивый, друзей не было, так и не женился. Между собой мы даже думали, что его преследовали во времена культурной революции, вот он и сбежал сюда, чтобы его не искали, а возможно, он совершил какое-то преступление и скрывался от расплаты, но доказательств тому не было никаких. Несмотря на странности своего характера, работник он был отличный, зла никому не желал, ничего дурного не делал. Год назад Ци Хунли внезапно ослеп на оба глаза, врачи так и не смогли определить причину болезни. Возможно, он действительно совершил какое-то злодеяние, и слепота стала возмездием за него.
– Все понятно. Спасибо вам за помощь, до свидания.
Мы с Е Сяо покинули крематорий и отправились на поиски Ци Хунли.
Судя по адресу, который дал нам заведующий, Ци Хунли жил на окраине – в самом глухом уголке этого маленького городка. Дойдя до нужного нам места, мы увидели жалкую лачугу. Домишко был низенький и сырой, внутри – темнота и затхлый тяжелый воздух.
И вот этот человек перед нами. Мужчина лет пятидесяти, среднего роста. Лицо ничем не примечательное, только вот глаза… Глаза широко раскрыты, но лишены всякого выражения. Взгляд, как у всех слепых, устремлен куда-то вдаль, будто он видит там нечто, скрытое от других.
– Вы Ци Хунли?
– Зачем я вам понадобился, молодые люди?
Видимо, по звуку шагов он определил, что к нему пришли два человека, а по голосу определил возраст. Вот только… С ним говорит Е Сяо, я-то молчу. Почему же он решил, что я – тоже «молодой человек»? Внимательно посмотрев на него, я очень тихо сказал:
– Четыре года назад вы совершили преступление.
– Какое такое преступление? Мое дело – трупы жечь.
– Вы вроде бы кремировали утонувшую девушку, а потом привели ее к родителям живой и здоровой. Мы приехали по этому делу.
Он судорожно, со всхлипом вздохнул и сразу перешел на крик:
– Не понимаю, о чем вы говорите! Оставьте меня!
Решив рискнуть, я тоже закричал:
– Я старший брат этой девушки! Не смей лгать мне!
Е Сяо в знак одобрения показал мне большой палец.
– Вы действительно ее брат?
– Конечно, мы родные брат и сестра от одних родителей.
– Вы лжете. Я по голосу слышу, что вы лжете. Я слепой, но не глухой.
Я опешил, хотел что-то еще сказать, но буквально лишился дара речи. Сделав мне знак рукой, Е Сяо приблизился к Ци Хунли и заговорил с ним на шанхайском диалекте:
– Где ты жил до 1972 года?
Ци Хунли понуро опустил голову. С трудом, запинаясь, сказал:
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
– Не прикидывайся. Ты шанхаец, почему же после культурной революции ты не вернулся домой? Почему заявил о потере паспорта? Почему в твоем личном деле нет никаких сведений о том, что ты делал до 1972 года?
Е Сяо вел настоящий допрос.
– Кто вы такие, в конце концов? – воскликнул Ци Хунли.
– Не твоя забота, кто мы. Вопрос в том, кто ты. Может, ты и не Ци Хунли вовсе? Имечко-то слишком странное. Как тебя зовут по-настоящему?
– Что вам известно? Что вы от меня хотите? – В его вопросе прозвучал неподдельный страх.
– Скажу только одно: это дело касается гибели многих людей. Я думаю, что сам ты, возможно, ни в чем не виноват. Все будет зависеть только от тебя. Как ты себя поведешь.
Е Сяо сделал многозначительную паузу и закончил:
– Поверь, мы не хотим причинять тебе зло, но нам нужны правдивые показания, потому что дело важное, государственного значения.
Ци Хунли помолчал, закрыл свои слепые глаза, потом шепотом спросил.
– Скажите, сколько людей уже умерло? – Кажется, он готов был говорить, «сотрудничать с органами», как это принято называть.
Е Сяо быстро сказал:
– Много. Уже несколько десятков человек, и с каждым днем их становится все больше. Пока мы идем наперегонки со временем. Неизвестно, успеем ли мы предотвратить дальнейшие смерти. Мы должны спасти хотя бы тех, кого сможем. Говори.
– Хорошо. Сейчас уже нет нужды молчать обо этом. Глаза мои ничего не видят, и я могу не опасаться, что увижу плоды своих страшных дел. Мое настоящее имя Ли Хунци. Если Ци Хунли прочитать задом наперед, то и получится Ли Хунци. В 1966 году я учился в средней школе в Наньху. Как и все, стал хунвэйбином. Рядом со школой был один черный дом. Мы пришли туда…
– Значит, ты и есть один из без вести пропавших? – перебил я его, но Е Сяо жестом приказал мне замолчать.
– Так вы все знаете?
– Кое-что знаем, но не все. Что нам известно – не твое дело. Ты должен рассказать нам всю правду. Продолжай, – сказал Е Сяо.
– В то время мы, чтобы делать революцию, спустились в подвал. Там мы обнаружили труп обнаженной женщины. Мы ужасно испугались, написали несколько лозунгов и ушли. На следующий день выяснилось, что один из нас покончил с собой. Потом наш одноклассник Чжан Хунцзюнь рассказал нам, что накануне вечером они ходили в подвал щупать голую женщину. Кто бы мог подумать, но на следующее утро Чжан Хунцзюнь тоже покончил с собой!
Это было так странно и непонятно, что мы решили еще раз спуститься в подвал, чтобы во всем разобраться. В подвале мы снова увидели эту женщину, но в этот раз нам почему-то не было так страшно. Хотя двое из нас уже умерли, нам и в голову не приходило, что их смерть имеет хоть какое-то отношение к этой женщине. Она была необычайно красивой и обладала удивительной притягательной силой. А мы – пацаны – никогда раньше не видели обнаженного женского тела, поэтому нас неудержимо тянуло потрогать ее.
Рядом со мной сидит Е Сяо. Он по-прежнему подавлен. Хотя он и согласился поехать со мной, но считает это ошибкой:
– Ты должен был послушать меня и больше не посещать «Блуждающие души древних могил». Ты же не знаешь, сколько за последнее время погибло людей! Я не хочу потерять и тебя.
– Я просто обязан продолжать расследование.
– Обязан? А может, ты воображаешь, что я смогу тебе чем-то помочь? Говорю же, я не желаю снова влезать в это дело. Ты рыскаешь по «Блуждающим душам древних могил», вольному воля, но при чем тут я, скажи на милость?
Он говорит так громко, что пассажиры автобуса начинают оглядываться на нас.
– Тогда почему ты согласился поехать со мной?
– Ради твоей матери, дурак. Я встретил ее несколько дней назад. Она сказала, что ты давно не заходил к ним. Твои родители очень беспокоятся за тебя. Они заметили, что с тобой что-то не так. Твоя мама умоляла, заклинала меня, чтобы я непременно позаботился о тебе – ты же у них единственный сын, и они не хотят потерять тебя. Понял ты или нет? Ты всегда думаешь только о себе, подумай о своих родителях! Я с детства рос в твоей семье, твоя мама всегда относилась ко мне как к родному сыну, и я не хочу, чтобы она страдала. Только поэтому я и поехал с тобой.
Я не стал возражать Е Сяо, а просто рассказал ему все, что узнал от отца Сянсян, о том, что произошло со мной тогда, ночью, когда я прошел лабиринт, о странных словах на стекле. Рассказывал долго, со всеми подробностями.
Паром подошел к берегу, и автобус бойко покатил по равнине Северной Цзянсу. Через несколько часов мы наконец прибыли в городок, где погибла Сянсян.
Мне показалось, что здесь ничего не изменилось, и в душе моей проснулись прежние чувства. Возможно, если бы тогда мы с Сянсян остались в Шанхае и терпеливо переносили жару, сидя дома, не было бы всего этого кошмара последних месяцев.
Мы с Е Сяо отправились прямиком в крематорий.
По-моему, крематорий занимает важное место в жизни каждого человека. В родильном отделении человек приходит в наш мир, а в печи крематория он расстается с миром. Если мы просто проходим мимо крематория, нас все равно охватывает скорбь.
Здешний крематорий очень небольшой, я сразу узнал маленький зал, в котором мы все прощались с Сянсян. Тогда я думал, что вижу ее в последний раз, и рыдал так, как никогда прежде не плакал.
Мы нашли заведующего. Е Сяо предъявил ему свое служебное удостоверение и объяснил причину нашего визита. Заведующий распорядился, чтобы нам выдали журнал за тот год, когда была кремирована Сянсян. Судя по записям, в тот день работал человек по имени Ци Хунли.
– Какое-то у него не китайское имя, – удивился я. – Где же нам его искать?
– Спросим у заведующего, – профессионально легко нашел выход Е Сяо.
– Служащий Ци Хунли год назад внезапно ослеп. Могу сообщить вам его нынешний адрес, – сообщил заведующий крематорием.
Взяв листочек с адресом, я поспешил уйти, но Е Сяо удержал меня:
– Подожди минутку.
Он вновь обратился к заведующему:
– Скажите, могу ли я ознакомиться с личным делом Ци Хунли?
– Конечно. Но он же слепой и не мог совершить никакого преступления.
– Никто и не говорит о преступлении. Мы просто расследуем некоторые обстоятельства.
В архиве отдела кадров крематория нам выдали папку с надписью: «Ци Хунли». На первой странице паспортные данные: пол мужской, родился 15 января 1950 года в Хучжоу провинции Чжэцзян, холост.
В кратком послужном списке – запись: с 1972 года по сей день трудится служащим уездного крематория.
– Почему здесь ничего не сказано о том, где он работал до крематория? Это же нарушение установленного порядка, – осведомился Е Сяо.
– Мне об этом ничего неизвестно. Я здесь работаю недавно. Старые служащие говорили, что этот человек, Ци Хунли, приехал сюда в годы культурной революции, когда везде царил хаос. Здесь было много пришлых людей из разных мест, он был одним из них. От остальных он отличался только тем, что говорил на шанхайском диалекте и производил впечатление образованного, хорошо воспитанного человека. По этой причине прежний начальник пожалел его и оформил как временного служащего. Ему досталась самая черная и тяжелая работа. Ци Хунли оказался очень трудолюбивым и исполнительным, никогда не отлынивал, и его перевели на постоянную работу.
– Он был приезжим, без прописки и получил постоянную работу? А как же паспорт?
– Вы человек молодой и, верно, не знаете, что во времена культурной революции повсюду царил хаос, тогда многие утратили свои документы, а работать, чтобы жить на что-то, надо. Потом уже он подал заявление и получил паспорт. В те времена работники паспортного стола ежедневно занимались классовой борьбой, и такая мелочь, как выдача паспорта, никого не волновала. Выдали – и все. Оформили как местного жителя.
– Надо же! Странно. Почему же он потом не вернулся в Шанхай, а так и остался здесь? – продолжил я расспросы.
– Да он вообще был странным человеком – неразговорчивый, друзей не было, так и не женился. Между собой мы даже думали, что его преследовали во времена культурной революции, вот он и сбежал сюда, чтобы его не искали, а возможно, он совершил какое-то преступление и скрывался от расплаты, но доказательств тому не было никаких. Несмотря на странности своего характера, работник он был отличный, зла никому не желал, ничего дурного не делал. Год назад Ци Хунли внезапно ослеп на оба глаза, врачи так и не смогли определить причину болезни. Возможно, он действительно совершил какое-то злодеяние, и слепота стала возмездием за него.
– Все понятно. Спасибо вам за помощь, до свидания.
Мы с Е Сяо покинули крематорий и отправились на поиски Ци Хунли.
Судя по адресу, который дал нам заведующий, Ци Хунли жил на окраине – в самом глухом уголке этого маленького городка. Дойдя до нужного нам места, мы увидели жалкую лачугу. Домишко был низенький и сырой, внутри – темнота и затхлый тяжелый воздух.
И вот этот человек перед нами. Мужчина лет пятидесяти, среднего роста. Лицо ничем не примечательное, только вот глаза… Глаза широко раскрыты, но лишены всякого выражения. Взгляд, как у всех слепых, устремлен куда-то вдаль, будто он видит там нечто, скрытое от других.
– Вы Ци Хунли?
– Зачем я вам понадобился, молодые люди?
Видимо, по звуку шагов он определил, что к нему пришли два человека, а по голосу определил возраст. Вот только… С ним говорит Е Сяо, я-то молчу. Почему же он решил, что я – тоже «молодой человек»? Внимательно посмотрев на него, я очень тихо сказал:
– Четыре года назад вы совершили преступление.
– Какое такое преступление? Мое дело – трупы жечь.
– Вы вроде бы кремировали утонувшую девушку, а потом привели ее к родителям живой и здоровой. Мы приехали по этому делу.
Он судорожно, со всхлипом вздохнул и сразу перешел на крик:
– Не понимаю, о чем вы говорите! Оставьте меня!
Решив рискнуть, я тоже закричал:
– Я старший брат этой девушки! Не смей лгать мне!
Е Сяо в знак одобрения показал мне большой палец.
– Вы действительно ее брат?
– Конечно, мы родные брат и сестра от одних родителей.
– Вы лжете. Я по голосу слышу, что вы лжете. Я слепой, но не глухой.
Я опешил, хотел что-то еще сказать, но буквально лишился дара речи. Сделав мне знак рукой, Е Сяо приблизился к Ци Хунли и заговорил с ним на шанхайском диалекте:
– Где ты жил до 1972 года?
Ци Хунли понуро опустил голову. С трудом, запинаясь, сказал:
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
– Не прикидывайся. Ты шанхаец, почему же после культурной революции ты не вернулся домой? Почему заявил о потере паспорта? Почему в твоем личном деле нет никаких сведений о том, что ты делал до 1972 года?
Е Сяо вел настоящий допрос.
– Кто вы такие, в конце концов? – воскликнул Ци Хунли.
– Не твоя забота, кто мы. Вопрос в том, кто ты. Может, ты и не Ци Хунли вовсе? Имечко-то слишком странное. Как тебя зовут по-настоящему?
– Что вам известно? Что вы от меня хотите? – В его вопросе прозвучал неподдельный страх.
– Скажу только одно: это дело касается гибели многих людей. Я думаю, что сам ты, возможно, ни в чем не виноват. Все будет зависеть только от тебя. Как ты себя поведешь.
Е Сяо сделал многозначительную паузу и закончил:
– Поверь, мы не хотим причинять тебе зло, но нам нужны правдивые показания, потому что дело важное, государственного значения.
Ци Хунли помолчал, закрыл свои слепые глаза, потом шепотом спросил.
– Скажите, сколько людей уже умерло? – Кажется, он готов был говорить, «сотрудничать с органами», как это принято называть.
Е Сяо быстро сказал:
– Много. Уже несколько десятков человек, и с каждым днем их становится все больше. Пока мы идем наперегонки со временем. Неизвестно, успеем ли мы предотвратить дальнейшие смерти. Мы должны спасти хотя бы тех, кого сможем. Говори.
– Хорошо. Сейчас уже нет нужды молчать обо этом. Глаза мои ничего не видят, и я могу не опасаться, что увижу плоды своих страшных дел. Мое настоящее имя Ли Хунци. Если Ци Хунли прочитать задом наперед, то и получится Ли Хунци. В 1966 году я учился в средней школе в Наньху. Как и все, стал хунвэйбином. Рядом со школой был один черный дом. Мы пришли туда…
– Значит, ты и есть один из без вести пропавших? – перебил я его, но Е Сяо жестом приказал мне замолчать.
– Так вы все знаете?
– Кое-что знаем, но не все. Что нам известно – не твое дело. Ты должен рассказать нам всю правду. Продолжай, – сказал Е Сяо.
– В то время мы, чтобы делать революцию, спустились в подвал. Там мы обнаружили труп обнаженной женщины. Мы ужасно испугались, написали несколько лозунгов и ушли. На следующий день выяснилось, что один из нас покончил с собой. Потом наш одноклассник Чжан Хунцзюнь рассказал нам, что накануне вечером они ходили в подвал щупать голую женщину. Кто бы мог подумать, но на следующее утро Чжан Хунцзюнь тоже покончил с собой!
Это было так странно и непонятно, что мы решили еще раз спуститься в подвал, чтобы во всем разобраться. В подвале мы снова увидели эту женщину, но в этот раз нам почему-то не было так страшно. Хотя двое из нас уже умерли, нам и в голову не приходило, что их смерть имеет хоть какое-то отношение к этой женщине. Она была необычайно красивой и обладала удивительной притягательной силой. А мы – пацаны – никогда раньше не видели обнаженного женского тела, поэтому нас неудержимо тянуло потрогать ее.