Страница:
В тот день я уютно сидела «У Джона» в компании свиной отбивной, как вдруг передо мной предстал человек в галстуке отвратительного цвета и соломенной шляпе и заявил, что он корреспондент «Геральд трибьюн». Он уселся напротив меня и повел себя как важная шишка, хотя, впрочем, так ведут себя все эти репортеры, видимо, полагая, что ты должен выложить им всю подноготную прямо сейчас только лишь из-за той чести, которую они оказали тебе, присев с тобой за один столик. Он приклеил сигарету «Кэмел» к своей нижней губе, прикурил ее и сказал, что ищет настоящего уроженца Бьютта, который мог бы ответить ему на пару вопросов. Беднягу, видимо, не предупредили, что я уже собаку съела на интервью.
Я ответила, что охотно отвечу на все его вопросы, вот только прикончу свой бифштекс из мяса заячьей антилопы, добытой самим Бастером. Этот тип воспринял мои слова совершенно спокойно, ничто его не насторожило. Потом он написал целую историю о том, как Бастер охотится на заячьих антилоп и как сам свежует их и готовит из их мяса разные блюда. Мы с Виппи Берд думали, что ему станет стыдно, когда он поймет, что его разыграли, словно пятилетнего малыша, но не тут-то было: следом за ним эту тему подхватили и другие писаки, и парень решил, что и впрямь напал на золотую жилу. Прочитав эту чушь, Тони прозвал Бастера «Всеамериканским королем бифштексов из заячьей антилопы», а люди еще многие годы спустя, приходя в заведение «У Джона», спрашивали бифштексы из заячьей антилопы или гамбургеры с ее мясом, и там действительно стали подавать это блюдо, представлявшее собой свиную отбивную с горчицей, соусом и луком. Тони, обожавший сандвичи с жареной свининой, говорил, что ему не надо рая – пусть только процветает заведение «У Джона».
В каждом большом магазине и маленькой лавочке Бьютта можно было купить ленты, запонки и прочие сувениры с изображением Бастера Миднайта или с его именем, и мы с Пинком купили для Муна кукольного Бастера Миднайта в крошечных боксерских перчатках и оранжевых шелковых трусах. Я до сих пор берегу зеленую подушечку из искусственного шелка, по краю которой золотой нитью вышиты слова: «БЬЮТТ, МОНТАНА – РОДИНА БАСТЕРА МИДНАЙТА».
Чтобы посмотреть на тренирующегося Бастера, в Коламбия-Гарденз собиралось такое множество людей, что для охраны порядка пришлось привлечь части национальной гвардии. Гвардейцы следили, чтобы зеваки не слишком докучали Бастеру, ловили карманников и карточных шулеров. Проститутки тоже, конечно, вертелись в толпе, но обычно гвардейцы их не трогали. Проститутку можно было узнать почти безошибочно, потому что все они подражали Мэй-Анне, красили волосы в платиновый цвет и надевали туфли на ремешках. Обычно проститутки «патрулировали» перекресток между Бродвеем и улицей Вайоминг, как раз там, где в свое время Виктор Москвин открыл Мэй-Анну, наподобие того, как нынешние охотницы за удачей в Голливуде толпятся у входа в аптеку, где когда-то поймала свою удачу Лана Тернер.
Для Тони то было золотое время, он приоделся, пользовался дорогим одеколоном и сделал себе прическу на прямой пробор, гладко прилизав волосы. Скажу честно, он был единственным из известных мне мужчин, употреблявшим парфюмерию. Еще он отпустил маленькие усики а-ля Рональд Колмэн и носил белые брюки со складкой и двуцветные, коричневые с белым, туфли на манер техасцев, которые иногда наезжают в Бьютт летом, а шею повязывал белым шелковым шарфом. Виппи Берд, между прочим, заметила, что в таком виде он вылитый зазывала из публичного дома, правда, ему самому этого не сказала. Считая себя совершенно неотразимым, он по-хозяйски сновал по залу, то и дело бросая распоряжения своим людям.
В этой суете только сам Бастер оставался – или казался – невозмутимым. Если бы не богатырское сложение, то его, одетого в поношенный свитер и мешковатые брюки, купленные еще для выпускного вечера, было бы невозможно выделить в серой толпе. Нарядную одежду Бастер носил только тогда, когда рядом была Мэй-Анна. Во время тренировок на ринге он надевал пару черных поношенных штанов и обычную белую майку. Он смеялся, когда маленькие дети обращались к его спарринг-партнерам и просили автограф, принимая его партнера за мистера Миднайта. Бастера не волновало, что они обращались за автографом не к тому, к кому надо, но Тони задевало, что никто и никогда не просил автографа у него. А ведь специально для этого, отметила Виппи Берд, он обзавелся авторучкой из панциря черепахи и с золотым пером, которую постоянно носил в нагрудном кармане и от которой вся его рубашка была в синих чернильных пятнах.
В день, когда в Нью-Йорке состоялась схватка за звание чемпиона, в нашем городе царило оживление даже большее, чем в день приездов Рузвельта или Марион Стрит. Все фонарные столбы украсились национальными флагами, а над улицами реяли транспаранты с надписями: «БАСТЕР МИДНАЙТ – ЧЕМПИОН США«. В витринах большинства ресторанов помещались изображения Бастера в полный рост, в боксерской стойке, а кое-где даже подавали блюда, специально названные в честь Бастера, например гамбургер «Бастер» с копченой телятиной. Это они так намекают, что у него жесткое мясо, сказала Виппи Берд.
Мэй-Анна взяла билет на прямой поезд до Нью-Йорка, ехала в отдельном купе, а когда выходила пообедать в вагон-ресторан, публика тоже просила у нее автограф. Хоть она так и не побывала в тренировочном лагере Бастера в Садах, она почти каждый день телеграфировала ему или звонила. В интервью заявляла, что она его болельщик номер один и что спланировала свой график съемок с таким расчетом, чтобы получить возможность посетить этот решающий матч. Полагаю, что в это время она любила Бастера больше, чем когда-либо в жизни.
Святому отцу Стеннеру Свиное Рыло она послала двести пятьдесят долларов, с тем чтобы он все время ставил свечи за Бастера. Свечей, купленных на эти деньги, хватило бы, чтобы сжечь половину Бьютта. Конечно, она не верила, что от зажженных свечей Бастеру будет хоть какая-нибудь польза, а просто хотела, чтобы Стеннер утерся, чтобы он понял, что Бастер вот-вот станет чемпионом, и потому адресовала перевод не преподобному отцу Джозефу Стеннеру, а преподобному отцу Свиное Рыло Стеннеру.
Виппи Берд с Чиком и маленьким Муном пришли к нам домой послушать трансляцию матча по радио, потому что Пинк накануне специально для этого купил новый приемник, выбрав такой, у которого был самый большой и мощный динамик, наполнявший звуками каждый уголок нашего дома. Но через некоторое время мы решили, что лучше мы все пойдем к зданию редакции одной из бьюттских газет и будем слушать матч вместе с другими собравшимися там болельщиками Бастера.
У здания была такая прорва народу, что нам с Виппи Берд пришлось взять Муна за руки, чтобы он ненароком не потерялся. Муну было тогда всего пять лет, но он был весьма сообразителен, сам догадался, что здесь происходит, и стал размахивать флажком с изображением Бастера и кричать: «Дай ему, дядя Бастер, дай ему еще!», и тогда мы с Виппи Берд переглянулись и присоединились к нему.
Чик купил каждому из нас, кроме Муна, по банке пива и кульку попкорна, а у какого-то знойного мексиканца по порции тамали, а Муну вместо пива и тамали он купил пачку крекеров «Джек», и для малыша это оказалось большим огорчением, потому что в качестве приза там оказался всего лишь оловянный браслет. Я сказала Муну, что выменяю у него этот браслет на маленькую игрушечную машинку, которую купила за пять долларов и десять центов в одной из лавочек на окраине. Я даже носила этот браслет некоторое время, пока с него не осыпалась краска, и до сих пор храню его в моей заветной шкатулке на память о том дне.
Толпа у здания редакции орала, нестройно выкрикивала лозунги, подвыпившие проститутки хохотали, дети шныряли в толпе и толкались, и слушать комментатора было бы совсем невозможно, если бы не громкоговорители, которые они развесили по всему периметру здания, такие мощные, что их звук разносился по всему Кентервиллю. Виппи Берд сказала, что надо сесть на крыльце главного входа и слушать. Я ответила, что если мы собирались слушать, то лучше было остаться дома. Думаю, Пинк на самом деле огорчился, что мы не остались дома, чтобы как следует послушать трансляцию, но и на улице он веселился не меньше остальных.
Каждый знает, что в тот раз Бастер побил Клея Томаса Бейкера, так что обойдусь без лишних подробностей, а если вам интересно, как это было, пойдите в библиотеку и закажите книги по истории спорта. Конечно, победа далась ему нелегко, и с того времени правое ухо у него навсегда осталось изуродованным, расплющенным. Кроме этой травмы, он получил еще пару хороших ударов, и ему так и не удалось послать противника в нокаут, хотя мы с Виппи Берд тайно молились, чтобы у него это получилось. Бастеру присудили победу по очкам, и когда радиокомментатор объявил, что Бастер Миднайт отныне новый чемпион Америки, толпа слушателей, и вместе с ней и мы, словно взбесилась. Мы с Виппи Берд орали так громко, что потом осипли на целую неделю.
Потом мы все отправились в кафе «Скалистые горы» праздновать победу Бастера, и Виппи Берд сначала хотела отвести Муна домой, но я сказала, что он должен запомнить этот день. Он потом всю жизнь был мне признателен за то, что тогда я позволила ему остаться с нами, и часто с удовольствием вспоминал тот вечер.
Чик и Пинк на радостях заказали нам всем по одному мартини и одну бутылку шампанского на всех и перец чили на закуску. Я дала Муну серебряный доллар, и послала его попытать счастья на игральном автомате, и сказала, что если он выиграет – то выигрыш пополам, а это означает, что я была очень пьяна, ведь обычно с деньгами я очень аккуратна.
Мы никак не могли позволить, чтобы этот вечер прошел просто так, потому что, во-первых, Бастер сегодня победил и стал чемпионом, и, во-вторых, Мун с моей серебряной монетой сорвал на игральном автомате джекпот в шестьдесят долларов. Я отсчитала ему половину, и Виппи Берд наказала ему больше никогда не играть на автоматах, потому что отныне он будет только проигрывать, а пока что она дала ему один доллар, а остальное, сказала она, будет первым взносом в фонд, из которого он оплатит свое обучение в колледже. А на свою долю мы с Пинком уже назавтра купили подержанный микроавтобус марки «Плимут» с деревянными бортами, на который копили уже давно.
У нас с Виппи Берд долго не укладывалось в голове, что мы могли выиграть столько денег и именно в ту великую ночь, ночь окончательной победы Бастера Миднайта, которую Виппи Берд с тех пор называла не иначе как ночь, когда Эффа Коммандер сорвала джекпот.
11
Я ответила, что охотно отвечу на все его вопросы, вот только прикончу свой бифштекс из мяса заячьей антилопы, добытой самим Бастером. Этот тип воспринял мои слова совершенно спокойно, ничто его не насторожило. Потом он написал целую историю о том, как Бастер охотится на заячьих антилоп и как сам свежует их и готовит из их мяса разные блюда. Мы с Виппи Берд думали, что ему станет стыдно, когда он поймет, что его разыграли, словно пятилетнего малыша, но не тут-то было: следом за ним эту тему подхватили и другие писаки, и парень решил, что и впрямь напал на золотую жилу. Прочитав эту чушь, Тони прозвал Бастера «Всеамериканским королем бифштексов из заячьей антилопы», а люди еще многие годы спустя, приходя в заведение «У Джона», спрашивали бифштексы из заячьей антилопы или гамбургеры с ее мясом, и там действительно стали подавать это блюдо, представлявшее собой свиную отбивную с горчицей, соусом и луком. Тони, обожавший сандвичи с жареной свининой, говорил, что ему не надо рая – пусть только процветает заведение «У Джона».
В каждом большом магазине и маленькой лавочке Бьютта можно было купить ленты, запонки и прочие сувениры с изображением Бастера Миднайта или с его именем, и мы с Пинком купили для Муна кукольного Бастера Миднайта в крошечных боксерских перчатках и оранжевых шелковых трусах. Я до сих пор берегу зеленую подушечку из искусственного шелка, по краю которой золотой нитью вышиты слова: «БЬЮТТ, МОНТАНА – РОДИНА БАСТЕРА МИДНАЙТА».
Чтобы посмотреть на тренирующегося Бастера, в Коламбия-Гарденз собиралось такое множество людей, что для охраны порядка пришлось привлечь части национальной гвардии. Гвардейцы следили, чтобы зеваки не слишком докучали Бастеру, ловили карманников и карточных шулеров. Проститутки тоже, конечно, вертелись в толпе, но обычно гвардейцы их не трогали. Проститутку можно было узнать почти безошибочно, потому что все они подражали Мэй-Анне, красили волосы в платиновый цвет и надевали туфли на ремешках. Обычно проститутки «патрулировали» перекресток между Бродвеем и улицей Вайоминг, как раз там, где в свое время Виктор Москвин открыл Мэй-Анну, наподобие того, как нынешние охотницы за удачей в Голливуде толпятся у входа в аптеку, где когда-то поймала свою удачу Лана Тернер.
Для Тони то было золотое время, он приоделся, пользовался дорогим одеколоном и сделал себе прическу на прямой пробор, гладко прилизав волосы. Скажу честно, он был единственным из известных мне мужчин, употреблявшим парфюмерию. Еще он отпустил маленькие усики а-ля Рональд Колмэн и носил белые брюки со складкой и двуцветные, коричневые с белым, туфли на манер техасцев, которые иногда наезжают в Бьютт летом, а шею повязывал белым шелковым шарфом. Виппи Берд, между прочим, заметила, что в таком виде он вылитый зазывала из публичного дома, правда, ему самому этого не сказала. Считая себя совершенно неотразимым, он по-хозяйски сновал по залу, то и дело бросая распоряжения своим людям.
В этой суете только сам Бастер оставался – или казался – невозмутимым. Если бы не богатырское сложение, то его, одетого в поношенный свитер и мешковатые брюки, купленные еще для выпускного вечера, было бы невозможно выделить в серой толпе. Нарядную одежду Бастер носил только тогда, когда рядом была Мэй-Анна. Во время тренировок на ринге он надевал пару черных поношенных штанов и обычную белую майку. Он смеялся, когда маленькие дети обращались к его спарринг-партнерам и просили автограф, принимая его партнера за мистера Миднайта. Бастера не волновало, что они обращались за автографом не к тому, к кому надо, но Тони задевало, что никто и никогда не просил автографа у него. А ведь специально для этого, отметила Виппи Берд, он обзавелся авторучкой из панциря черепахи и с золотым пером, которую постоянно носил в нагрудном кармане и от которой вся его рубашка была в синих чернильных пятнах.
В день, когда в Нью-Йорке состоялась схватка за звание чемпиона, в нашем городе царило оживление даже большее, чем в день приездов Рузвельта или Марион Стрит. Все фонарные столбы украсились национальными флагами, а над улицами реяли транспаранты с надписями: «БАСТЕР МИДНАЙТ – ЧЕМПИОН США«. В витринах большинства ресторанов помещались изображения Бастера в полный рост, в боксерской стойке, а кое-где даже подавали блюда, специально названные в честь Бастера, например гамбургер «Бастер» с копченой телятиной. Это они так намекают, что у него жесткое мясо, сказала Виппи Берд.
Мэй-Анна взяла билет на прямой поезд до Нью-Йорка, ехала в отдельном купе, а когда выходила пообедать в вагон-ресторан, публика тоже просила у нее автограф. Хоть она так и не побывала в тренировочном лагере Бастера в Садах, она почти каждый день телеграфировала ему или звонила. В интервью заявляла, что она его болельщик номер один и что спланировала свой график съемок с таким расчетом, чтобы получить возможность посетить этот решающий матч. Полагаю, что в это время она любила Бастера больше, чем когда-либо в жизни.
Святому отцу Стеннеру Свиное Рыло она послала двести пятьдесят долларов, с тем чтобы он все время ставил свечи за Бастера. Свечей, купленных на эти деньги, хватило бы, чтобы сжечь половину Бьютта. Конечно, она не верила, что от зажженных свечей Бастеру будет хоть какая-нибудь польза, а просто хотела, чтобы Стеннер утерся, чтобы он понял, что Бастер вот-вот станет чемпионом, и потому адресовала перевод не преподобному отцу Джозефу Стеннеру, а преподобному отцу Свиное Рыло Стеннеру.
Виппи Берд с Чиком и маленьким Муном пришли к нам домой послушать трансляцию матча по радио, потому что Пинк накануне специально для этого купил новый приемник, выбрав такой, у которого был самый большой и мощный динамик, наполнявший звуками каждый уголок нашего дома. Но через некоторое время мы решили, что лучше мы все пойдем к зданию редакции одной из бьюттских газет и будем слушать матч вместе с другими собравшимися там болельщиками Бастера.
У здания была такая прорва народу, что нам с Виппи Берд пришлось взять Муна за руки, чтобы он ненароком не потерялся. Муну было тогда всего пять лет, но он был весьма сообразителен, сам догадался, что здесь происходит, и стал размахивать флажком с изображением Бастера и кричать: «Дай ему, дядя Бастер, дай ему еще!», и тогда мы с Виппи Берд переглянулись и присоединились к нему.
Чик купил каждому из нас, кроме Муна, по банке пива и кульку попкорна, а у какого-то знойного мексиканца по порции тамали, а Муну вместо пива и тамали он купил пачку крекеров «Джек», и для малыша это оказалось большим огорчением, потому что в качестве приза там оказался всего лишь оловянный браслет. Я сказала Муну, что выменяю у него этот браслет на маленькую игрушечную машинку, которую купила за пять долларов и десять центов в одной из лавочек на окраине. Я даже носила этот браслет некоторое время, пока с него не осыпалась краска, и до сих пор храню его в моей заветной шкатулке на память о том дне.
Толпа у здания редакции орала, нестройно выкрикивала лозунги, подвыпившие проститутки хохотали, дети шныряли в толпе и толкались, и слушать комментатора было бы совсем невозможно, если бы не громкоговорители, которые они развесили по всему периметру здания, такие мощные, что их звук разносился по всему Кентервиллю. Виппи Берд сказала, что надо сесть на крыльце главного входа и слушать. Я ответила, что если мы собирались слушать, то лучше было остаться дома. Думаю, Пинк на самом деле огорчился, что мы не остались дома, чтобы как следует послушать трансляцию, но и на улице он веселился не меньше остальных.
Каждый знает, что в тот раз Бастер побил Клея Томаса Бейкера, так что обойдусь без лишних подробностей, а если вам интересно, как это было, пойдите в библиотеку и закажите книги по истории спорта. Конечно, победа далась ему нелегко, и с того времени правое ухо у него навсегда осталось изуродованным, расплющенным. Кроме этой травмы, он получил еще пару хороших ударов, и ему так и не удалось послать противника в нокаут, хотя мы с Виппи Берд тайно молились, чтобы у него это получилось. Бастеру присудили победу по очкам, и когда радиокомментатор объявил, что Бастер Миднайт отныне новый чемпион Америки, толпа слушателей, и вместе с ней и мы, словно взбесилась. Мы с Виппи Берд орали так громко, что потом осипли на целую неделю.
Потом мы все отправились в кафе «Скалистые горы» праздновать победу Бастера, и Виппи Берд сначала хотела отвести Муна домой, но я сказала, что он должен запомнить этот день. Он потом всю жизнь был мне признателен за то, что тогда я позволила ему остаться с нами, и часто с удовольствием вспоминал тот вечер.
Чик и Пинк на радостях заказали нам всем по одному мартини и одну бутылку шампанского на всех и перец чили на закуску. Я дала Муну серебряный доллар, и послала его попытать счастья на игральном автомате, и сказала, что если он выиграет – то выигрыш пополам, а это означает, что я была очень пьяна, ведь обычно с деньгами я очень аккуратна.
Мы никак не могли позволить, чтобы этот вечер прошел просто так, потому что, во-первых, Бастер сегодня победил и стал чемпионом, и, во-вторых, Мун с моей серебряной монетой сорвал на игральном автомате джекпот в шестьдесят долларов. Я отсчитала ему половину, и Виппи Берд наказала ему больше никогда не играть на автоматах, потому что отныне он будет только проигрывать, а пока что она дала ему один доллар, а остальное, сказала она, будет первым взносом в фонд, из которого он оплатит свое обучение в колледже. А на свою долю мы с Пинком уже назавтра купили подержанный микроавтобус марки «Плимут» с деревянными бортами, на который копили уже давно.
У нас с Виппи Берд долго не укладывалось в голове, что мы могли выиграть столько денег и именно в ту великую ночь, ночь окончательной победы Бастера Миднайта, которую Виппи Берд с тех пор называла не иначе как ночь, когда Эффа Коммандер сорвала джекпот.
11
Поскольку Пинк и Чик были заняты в горной отрасли, которая имела оборонное значение, то считалось, что они и так выполняют свой долг перед страной. Более того, людей, которые по разным причинам отказывались или не могли брать в руки оружие, федеральное правительство направляло в Бьютт для работы на шахтах. Пинк и Чик долго совещались друг с другом, следует ли им записываться добровольцами, и приходили к выводу, что сейчас им не время покидать нас с Виппи Берд, потому что Мун еще не вырос, а другой ребенок должен был вскоре родиться. Я имею в виду моего ребенка. Я опять была беременна, и Пинк боялся, что у меня опять возникнут какие-нибудь проблемы со здоровьем. Я тоже хотела, чтобы он остался со мной рядом, хотя знала, что в этот раз со мной все будет в порядке, по крайней мере, никаких тревожных признаков не было.
Сначала нас с Виппи Берд радовало, что они не ушли в армию, но мы знали, что рано или поздно это все равно произойдет, как бы и сколько бы они ни убеждали нас в обратном. Как раз об этом мы и разговаривали с Виппи Берд по дороге в магазин «Хеннесси» за лыжным костюмом для Муна. Из магазина мы отравились в кафе-кондитерскую, чтобы угостить Муна горячим шоколадом и куском яблочного пирога.
– Чик говорит, что не пойдет в армию и не оставит меня, – сказала Виппи Берд, салфеткой вытирая следы шоколада с губ Муна. – Хочешь еще зефира, детка?
– Я не детка, – ответил ей Мун.
– Конечно, нет, – подтвердила Виппи Берд. – И очень скоро ты станешь главным мужчиной семьи.
Я отложила вилку, и мы с Виппи Берд посмотрели друг на друга.
– Наверно, так оно скоро и будет. Они ведь хотят уйти, ты же знаешь, – сказала она. – Причем оба вместе, что хуже всего, ведь наши ребята не станут прятаться от опасности. Уверена, они твердо решили уйти.
– Чик что-нибудь говорил тебе? – спросила я.
– Нет. А Пинк?
– Тоже нет, – я покачала головой, – но я же его знаю: он хочет уйти, просто боится за ребенка, это его и держит.
– Боится за тебя, иными словами, что с тобой опять что-нибудь случится и ты останешься без его помощи.
– Ничего со мной не случится. У тебя есть ребенок, и я тоже смогу родить.
– Разумеется, – сказала Виппи Берд. – И, кроме того, у тебя есть еще я.
Она могла бы этого и не говорить, ведь то, что я всегда могла на нее положиться, было вернее любой самой верной истины. Потом она вдруг предложила одну вещь, такую очевидную, что странно было, как мы до нее не додумались раньше. «Знаешь, Эффа Коммандер, мы ведь могли бы жить вместе, у тебя же в доме две отдельные спальни, вот мы с Муном и займем одну из них. Так и за квартиру надо будет платить меньше, и я буду рядом, если понадобится».
Это был неплохой выход из положения, и, обсудив все еще раз, мы решили так и поступить. Пинк, однако, некоторое время колебался. «А если все-таки что-то случится…» – сомневался он.
– Да ну, что такое может случиться? – возразила я. – Кроме того, вместо одного за мной будут ухаживать двое – Виппи Берд и Мун.
– Ну, раз так, – кивнул Пинк, – то у меня отлегло от сердца.
Я знаю, что его неотвязно преследовала картина, как я в одиночестве умираю на окровавленном полу, поэтому я положила голову ему на плечо и сказала, что предпочла бы, чтобы он остался, но он нужен своей стране так же, как и мне. Мне было страшно рожать без мужа, но я не хотела становиться преградой на его пути.
Чик сказал, что раз мы будем жить вместе с Виппи Берд, то он спокоен на тот счет, что она не загуляет.
– Да неужели? – сразу откликнулась Виппи Берд. – У меня теперь будет с кем оставить Муна, а сама я буду свободна как птица.
– Мертвая птица, если я тебя поймаю, – сказал Чик, и мы засмеялись, потому что Виппи Берд никого так не любила, как своего мужа, и была самой верной на свете женой. И Чик это прекрасно знал.
Ребята не дали нам больше времени на размышления и уже на следующий день записались добровольцами. На призывной пункт они пришли вместе, специально для того, чтобы вероятность оказаться в одной части, где они смогут поддерживать друг друга, была больше. «Вероятность вместе отправиться в ад или в рай», – сказала Виппи Берд. Я тоже об этом подумала, только промолчала. В дальнейшем мы с Виппи Берд много разговаривали на эту тему и окончательно убедили друг друга в том, что, если бы они записались в разное время и попали в разные части, по крайней мере, один из них имел бы шанс уцелеть.
Но тогда мы были слишком возбуждены всем происходящим, чтобы всерьез думать об опасности, грозящей их жизням, хотя в глубине моего сердца и прятался страх за Пинка и за то, что мне придется рожать без него. Ребята уверяли нас, что вернутся самое большее через год, ведь война дольше не продлится. Почти все мужское население Бьютта записалось в армию, и в городе стало больше военных, чем гражданских. На вокзале каждый день происходило столпотворение: солдаты грузились в эшелоны, отправляясь воевать с немчурой и япошками, плакали жены и дети, и каждый день мы гуляли на чьих-нибудь проводах.
Накануне ухода Пинка и Чика мы организовали в нашем доме вечеринку в их честь. Мэй-Анна, конечно, приехать не смогла, но прислала телеграмму: «СПОКОЙНА ЗА СУДЬБУ СТРАНЫ РАЗ ПИНК ЧИК В АРМИИ ТЧК ГОРЖУСЬ СВОИМИ ЗЕМЛЯКАМИ ТЧК ЛЮБЛЮ ЦЕЛУЮ МЭЙАННА«. А Бастер и Тони, конечно, пришли, и они вчетвером напились так, как не напивались никогда в жизни. Даже странно, что на следующее утро ребята смогли найти свой поезд.
Бастер сказал, что это они с Тони, раз у них нет семей, должны были бы пойти вместо Пинка и Чика. Позже некоторые газеты написали, что Бастер уклоняется от призыва, что он воспользовался своими знакомствами и получил бронь от армии как чемпион, и эти сплетни так распространились, что некий конгрессмен даже потребовал произвести расследование. Но никто не знал правды – на самом деле Бастер пытался записаться добровольцем, но медицинская комиссия его отклонила из-за плоскостопия и глухоты на одно ухо, которой его наградил Клей Томас Бейкер во время схватки за звание чемпиона. Бастер был так потрясен решением врачей, что никому, кроме нас, об этом не рассказал.
На проводах Пинка с Чиком Бастер был как в воду опущенный: он хотел быть сейчас с ними, на этом поезде. Поезд уже скрылся из виду, а он все стоял на платформе, пока Мун не потянул его за рукав и не сказал: «Ну пошли же, дядя Бастер!» И двинул этого дядю по бедру ударом «Бастер Миднайт».
– Эй, парень, не надо меня дразнить! – воскликнул Бастер, подхватил Муна под мышки, посадил себе на плечи и отнес в машину.
Мун всегда знал, как расшевелить Бастера.
Хотя Бастер и не попал в армию, никто не имеет права его осуждать, потому что он делал все, что мог, для тех, кто ушел воевать. Он устраивал показательные матчи, сборы от которых шли в пользу инвалидов и семей погибших, учил солдат боксировать и объезжал с выступлениями наши войска на европейском фронте. Тони говорил, что местами там бывало так же опасно, как и на передовой, и я в этом нисколько не сомневаюсь. Бастер был ничуть не меньшим патриотом, чем Пинк, Чик, Виппи Берд или я. Или Марион Стрит, которая выступала с концертами в частях действующей армии.
Моя беременность протекала хорошо, и я не ждала никаких неприятностей. Я продолжала работать у Геймера, пока у меня не отекли ноги, и тогда я взяла отпуск и уселась дома, потихоньку жирея. Виппи Берд не позволяла мне ничего делать по хозяйству, и, пока она убирала комнаты, я сидела на крыльце и присматривала за Муном, играющим на улице. Остальное время я проводила, сидя в кресле, за чтением журналов, или слушала радио, или писала письма Пинку. Ребята пока что были недалеко, на сборном пункте «Карсон» в Колорадо, поэтому их письма приходили к нам регулярно каждую неделю.
Виппи Берд умела шить и перешила для меня свои платья, которые носила во время беременности. Они подходили мне по размеру, но были до смешного коротки, поэтому она отпустила подол и добавила кружевные оборки. Приготовление пищи она тоже хотела полностью взять на себя, но мне надо было оставить себе хоть какое-нибудь занятие, так что я начала готовить и постепенно увлеклась. Когда Виппи Берд приходила домой с работы поздно вечером, ее всегда ждал какой-нибудь сюрприз в виде пудинга «Гувер» или пирога «Трудные времена», для приготовления которых не требовалось сахара и масла.
Той зимой Виппи Берд работала полторы смены секретаршей в офисе компании «Анаконда», а я все это время сидела с Муном. По утрам я надевала на него белый лыжный костюм с пришитыми к капюшону ушками, из-за которых мы прозвали его Зайка Мун, и мы выходили гулять. Чтобы малыш не потерялся в снегу, я купила ему пару красных варежек, по которым только и могла его иной раз разглядеть. Мы послали Мэй-Анне его фотографию в лыжном костюме, и она ответила, что его новое имя теперь должно быть Зайка Рузвельт. Виппи Берд все время наказывала мне быть осторожнее, когда мы выходили на прогулку, не поскользнуться на льду и не упасть, словно мы с моим будущим младенцем стеклянные, подумала я тогда, но мой младенец оказался даже более хрупким, чем стекло.
Он родился до срока. Мы с Виппи Берд обедали, как вдруг я почувствовала схватки и сказала ей, что время пришло, причем боль была такой, что нам следовало поторапливаться. Виппи Берд, как могла, старалась сохранять спокойствие. Она приказала мне собираться, пока сама отводила Муна к соседям и прогревала машину, ту самую, которую мы с Пинком купили на выигрыш Муна. Пошел снег – обычное дело в нашем городе в середине зимы, причем такой густой, что ничего вокруг не было видно, и холод стоял адский, но в машине было тепло, как в печи, ведь у автомобилей этой марки очень хороший внутренний обогрев. Виппи Берд с сомнением посмотрела за окно и спросила, не лучше ли будет вызвать медицинскую карету. Нет времени, сказала я, и мы тронулись по направлению к больнице, объезжая встречные машины, то и дело выныривавшие из-за снежной завесы, не обращая внимания на красный свет светофоров, и целыми добрались до места. Потом я советовала Виппи Берд на время войны поступить шофером на «Скорую помощь», потому что это у нее здорово получается.
Мы прибыли как раз вовремя, потому что меня сразу переложили на больничную каталку и немедленно отвезли в родильную палату. Схватки продолжались только полчаса, и вот я уже держала в руках крохотную девочку, очень милую, с редкими волосиками соломенного цвета, совсем как у Пинка, и рябыми ушками. Виппи Берд говорила, что скулы у моей дочки куда лучше, чем у знаменитой актрисы Марион Стрит.
Мы с Пинком заранее решили, что если у нас родится девочка, то мы назовем ее Глэдис в честь его матери, которая умерла, когда он был еще ребенком. Я как раз рассказывала об этом Виппи Берд, когда она положила палец в рот малютке, и та укусила ее за палец, да так сильно, что на нем остались следы. Внимательно посмотрев на них и глядя на крохотный язычок, который девочка то и дело ей показывала, Виппи Берд усмехнулась и сказала:
– Гляди-ка, Эффа Коммандер, какая дерзкая птичка!
Тут меня осенило, как в тот день, когда мы с Виппи Берд придумывали псевдоним для Мэй-Анны.
– Я назову ее не Глэдис, – сказала я. – Я назову ее Мэйберд [5]в честь двух моих лучших подруг.
– О, Эффа Коммандер! – воскликнула Виппи Берд, обнимая меня, и на ее глазах заблестели слезы.
– В честь двух моих лучших подруг, – повторила я.
– Это самое чудесное имя на свете, – сказала она, и я согласилась.
– А Мэй-Анна не станет возражать?
– Возражать? Да она пришлет ей в подарок подгузники из норкового меха!
Проснувшись на следующее утро, я увидела на тумбочке возле своей кровати огромный букет роз, и соседки по палате подумали, что это от моего мужа, но я-то, даже не читая открытки, знала, от кого эти цветы.
– Вижу, ты уже звонила Мэй-Анне, – сказала я Виппи Берд, когда она пришла меня проведать. – А Пинку ты позвонила?
– Пинк! Должно быть, он до сих пор валяется пьяным под столом, – ответила Виппи Берд, – и Чик с ним вместе. Он сразу спросил, как твои дела, и, когда я рассказала, что у него девочка, я, ей-богу, услышала, как у него перехватило дыхание. Потом он начал кричать, звать Чика и сказал, что ты можешь назвать младенца как хочешь, не обязательно Глэдис.
Мне действительно не нравилось имя Глэдис, но я боялась, что муж сочтет имя Мэйберд глуповатым, и Виппи Берд успокоила меня, сказав, что человек, идущий по жизни с именем Пинк, не должен быть слишком привередливым.
После звонка Пинку Виппи Берд позвонила Мэй-Анне прямо в студию, и ее сначала не хотели соединять, но она сказала, что это экстренный вызов по семейным обстоятельствам, что было правдой, так как мы были единственной семьей Мэй-Анны. Виппи Берд объяснила Мэй-Анне, что я хочу, чтобы они обе были моей девочке крестными матерями и что каждая из них дала моей малышке часть своего имени. Мэй-Анна ответила, что ей никогда в жизни не оказывали большей чести, хотя после ее смерти в ее честь называли яхты, самолеты и даже один авианосец.
Пока Виппи Берд передавала мне свои разговоры с Пинком и Мэй-Анной, в палату вошел посыльный из магазина «Хеннесси» и поставил мне на тумбочку белую коробку, перевязанную розовой лентой, с картонной уточкой сверху. Внутри было такое количество оберток, что мы могли теперь до Рождества не покупать туалетную бумагу, а внутри их оказалась ночная кофточка, но не стеганая, а шелковая и вся в кружевах.
– Мэй-Анна, – сказали мы с Виппи Берд в один голос и захохотали.
– Видать, она совсем забыла, что делается у нас зимой, – улыбнулась Виппи Берд.
– И какие холодные дома в нашем квартале, – присоединилась я.
Но эта кофточка мне очень понравилась, и я надела ее поверх своей фланелевой ночной рубашки. Потом Виппи Берд вручила мне свой подарок – детское лоскутное одеяло на вате, которое сшила сама, вручную, даже не пользуясь швейной машинкой, и на котором сама вышила Пастушку Сьюзи, героиню наших любимых детских сказок, и семь ее овечек. Она заранее чувствовала, что родится девочка, объяснила Виппи Берд, но на всякий случай сделала еще одно, если будет мальчик. Когда она увидела, как я рада этому подарку, она пообещала, что на первый день рождения Мэйберд сделает ей одеяло с майскими пташками. Я до сих пор недоумеваю, когда Виппи Берд успела сделать эти одеяльца, ведь она все время была у меня на виду.
Но нам не довелось справить первый день рождения Мэйберд, хотя мы так об этом мечтали! Уже на третий или четвертый день врач сказал, что малышка не в порядке. Он считал, что, поскольку она родилась до срока, ее легкие не успели сформироваться и она не может нормально дышать.
Сначала нас с Виппи Берд радовало, что они не ушли в армию, но мы знали, что рано или поздно это все равно произойдет, как бы и сколько бы они ни убеждали нас в обратном. Как раз об этом мы и разговаривали с Виппи Берд по дороге в магазин «Хеннесси» за лыжным костюмом для Муна. Из магазина мы отравились в кафе-кондитерскую, чтобы угостить Муна горячим шоколадом и куском яблочного пирога.
– Чик говорит, что не пойдет в армию и не оставит меня, – сказала Виппи Берд, салфеткой вытирая следы шоколада с губ Муна. – Хочешь еще зефира, детка?
– Я не детка, – ответил ей Мун.
– Конечно, нет, – подтвердила Виппи Берд. – И очень скоро ты станешь главным мужчиной семьи.
Я отложила вилку, и мы с Виппи Берд посмотрели друг на друга.
– Наверно, так оно скоро и будет. Они ведь хотят уйти, ты же знаешь, – сказала она. – Причем оба вместе, что хуже всего, ведь наши ребята не станут прятаться от опасности. Уверена, они твердо решили уйти.
– Чик что-нибудь говорил тебе? – спросила я.
– Нет. А Пинк?
– Тоже нет, – я покачала головой, – но я же его знаю: он хочет уйти, просто боится за ребенка, это его и держит.
– Боится за тебя, иными словами, что с тобой опять что-нибудь случится и ты останешься без его помощи.
– Ничего со мной не случится. У тебя есть ребенок, и я тоже смогу родить.
– Разумеется, – сказала Виппи Берд. – И, кроме того, у тебя есть еще я.
Она могла бы этого и не говорить, ведь то, что я всегда могла на нее положиться, было вернее любой самой верной истины. Потом она вдруг предложила одну вещь, такую очевидную, что странно было, как мы до нее не додумались раньше. «Знаешь, Эффа Коммандер, мы ведь могли бы жить вместе, у тебя же в доме две отдельные спальни, вот мы с Муном и займем одну из них. Так и за квартиру надо будет платить меньше, и я буду рядом, если понадобится».
Это был неплохой выход из положения, и, обсудив все еще раз, мы решили так и поступить. Пинк, однако, некоторое время колебался. «А если все-таки что-то случится…» – сомневался он.
– Да ну, что такое может случиться? – возразила я. – Кроме того, вместо одного за мной будут ухаживать двое – Виппи Берд и Мун.
– Ну, раз так, – кивнул Пинк, – то у меня отлегло от сердца.
Я знаю, что его неотвязно преследовала картина, как я в одиночестве умираю на окровавленном полу, поэтому я положила голову ему на плечо и сказала, что предпочла бы, чтобы он остался, но он нужен своей стране так же, как и мне. Мне было страшно рожать без мужа, но я не хотела становиться преградой на его пути.
Чик сказал, что раз мы будем жить вместе с Виппи Берд, то он спокоен на тот счет, что она не загуляет.
– Да неужели? – сразу откликнулась Виппи Берд. – У меня теперь будет с кем оставить Муна, а сама я буду свободна как птица.
– Мертвая птица, если я тебя поймаю, – сказал Чик, и мы засмеялись, потому что Виппи Берд никого так не любила, как своего мужа, и была самой верной на свете женой. И Чик это прекрасно знал.
Ребята не дали нам больше времени на размышления и уже на следующий день записались добровольцами. На призывной пункт они пришли вместе, специально для того, чтобы вероятность оказаться в одной части, где они смогут поддерживать друг друга, была больше. «Вероятность вместе отправиться в ад или в рай», – сказала Виппи Берд. Я тоже об этом подумала, только промолчала. В дальнейшем мы с Виппи Берд много разговаривали на эту тему и окончательно убедили друг друга в том, что, если бы они записались в разное время и попали в разные части, по крайней мере, один из них имел бы шанс уцелеть.
Но тогда мы были слишком возбуждены всем происходящим, чтобы всерьез думать об опасности, грозящей их жизням, хотя в глубине моего сердца и прятался страх за Пинка и за то, что мне придется рожать без него. Ребята уверяли нас, что вернутся самое большее через год, ведь война дольше не продлится. Почти все мужское население Бьютта записалось в армию, и в городе стало больше военных, чем гражданских. На вокзале каждый день происходило столпотворение: солдаты грузились в эшелоны, отправляясь воевать с немчурой и япошками, плакали жены и дети, и каждый день мы гуляли на чьих-нибудь проводах.
Накануне ухода Пинка и Чика мы организовали в нашем доме вечеринку в их честь. Мэй-Анна, конечно, приехать не смогла, но прислала телеграмму: «СПОКОЙНА ЗА СУДЬБУ СТРАНЫ РАЗ ПИНК ЧИК В АРМИИ ТЧК ГОРЖУСЬ СВОИМИ ЗЕМЛЯКАМИ ТЧК ЛЮБЛЮ ЦЕЛУЮ МЭЙАННА«. А Бастер и Тони, конечно, пришли, и они вчетвером напились так, как не напивались никогда в жизни. Даже странно, что на следующее утро ребята смогли найти свой поезд.
Бастер сказал, что это они с Тони, раз у них нет семей, должны были бы пойти вместо Пинка и Чика. Позже некоторые газеты написали, что Бастер уклоняется от призыва, что он воспользовался своими знакомствами и получил бронь от армии как чемпион, и эти сплетни так распространились, что некий конгрессмен даже потребовал произвести расследование. Но никто не знал правды – на самом деле Бастер пытался записаться добровольцем, но медицинская комиссия его отклонила из-за плоскостопия и глухоты на одно ухо, которой его наградил Клей Томас Бейкер во время схватки за звание чемпиона. Бастер был так потрясен решением врачей, что никому, кроме нас, об этом не рассказал.
На проводах Пинка с Чиком Бастер был как в воду опущенный: он хотел быть сейчас с ними, на этом поезде. Поезд уже скрылся из виду, а он все стоял на платформе, пока Мун не потянул его за рукав и не сказал: «Ну пошли же, дядя Бастер!» И двинул этого дядю по бедру ударом «Бастер Миднайт».
– Эй, парень, не надо меня дразнить! – воскликнул Бастер, подхватил Муна под мышки, посадил себе на плечи и отнес в машину.
Мун всегда знал, как расшевелить Бастера.
Хотя Бастер и не попал в армию, никто не имеет права его осуждать, потому что он делал все, что мог, для тех, кто ушел воевать. Он устраивал показательные матчи, сборы от которых шли в пользу инвалидов и семей погибших, учил солдат боксировать и объезжал с выступлениями наши войска на европейском фронте. Тони говорил, что местами там бывало так же опасно, как и на передовой, и я в этом нисколько не сомневаюсь. Бастер был ничуть не меньшим патриотом, чем Пинк, Чик, Виппи Берд или я. Или Марион Стрит, которая выступала с концертами в частях действующей армии.
Моя беременность протекала хорошо, и я не ждала никаких неприятностей. Я продолжала работать у Геймера, пока у меня не отекли ноги, и тогда я взяла отпуск и уселась дома, потихоньку жирея. Виппи Берд не позволяла мне ничего делать по хозяйству, и, пока она убирала комнаты, я сидела на крыльце и присматривала за Муном, играющим на улице. Остальное время я проводила, сидя в кресле, за чтением журналов, или слушала радио, или писала письма Пинку. Ребята пока что были недалеко, на сборном пункте «Карсон» в Колорадо, поэтому их письма приходили к нам регулярно каждую неделю.
Виппи Берд умела шить и перешила для меня свои платья, которые носила во время беременности. Они подходили мне по размеру, но были до смешного коротки, поэтому она отпустила подол и добавила кружевные оборки. Приготовление пищи она тоже хотела полностью взять на себя, но мне надо было оставить себе хоть какое-нибудь занятие, так что я начала готовить и постепенно увлеклась. Когда Виппи Берд приходила домой с работы поздно вечером, ее всегда ждал какой-нибудь сюрприз в виде пудинга «Гувер» или пирога «Трудные времена», для приготовления которых не требовалось сахара и масла.
Той зимой Виппи Берд работала полторы смены секретаршей в офисе компании «Анаконда», а я все это время сидела с Муном. По утрам я надевала на него белый лыжный костюм с пришитыми к капюшону ушками, из-за которых мы прозвали его Зайка Мун, и мы выходили гулять. Чтобы малыш не потерялся в снегу, я купила ему пару красных варежек, по которым только и могла его иной раз разглядеть. Мы послали Мэй-Анне его фотографию в лыжном костюме, и она ответила, что его новое имя теперь должно быть Зайка Рузвельт. Виппи Берд все время наказывала мне быть осторожнее, когда мы выходили на прогулку, не поскользнуться на льду и не упасть, словно мы с моим будущим младенцем стеклянные, подумала я тогда, но мой младенец оказался даже более хрупким, чем стекло.
Он родился до срока. Мы с Виппи Берд обедали, как вдруг я почувствовала схватки и сказала ей, что время пришло, причем боль была такой, что нам следовало поторапливаться. Виппи Берд, как могла, старалась сохранять спокойствие. Она приказала мне собираться, пока сама отводила Муна к соседям и прогревала машину, ту самую, которую мы с Пинком купили на выигрыш Муна. Пошел снег – обычное дело в нашем городе в середине зимы, причем такой густой, что ничего вокруг не было видно, и холод стоял адский, но в машине было тепло, как в печи, ведь у автомобилей этой марки очень хороший внутренний обогрев. Виппи Берд с сомнением посмотрела за окно и спросила, не лучше ли будет вызвать медицинскую карету. Нет времени, сказала я, и мы тронулись по направлению к больнице, объезжая встречные машины, то и дело выныривавшие из-за снежной завесы, не обращая внимания на красный свет светофоров, и целыми добрались до места. Потом я советовала Виппи Берд на время войны поступить шофером на «Скорую помощь», потому что это у нее здорово получается.
Мы прибыли как раз вовремя, потому что меня сразу переложили на больничную каталку и немедленно отвезли в родильную палату. Схватки продолжались только полчаса, и вот я уже держала в руках крохотную девочку, очень милую, с редкими волосиками соломенного цвета, совсем как у Пинка, и рябыми ушками. Виппи Берд говорила, что скулы у моей дочки куда лучше, чем у знаменитой актрисы Марион Стрит.
Мы с Пинком заранее решили, что если у нас родится девочка, то мы назовем ее Глэдис в честь его матери, которая умерла, когда он был еще ребенком. Я как раз рассказывала об этом Виппи Берд, когда она положила палец в рот малютке, и та укусила ее за палец, да так сильно, что на нем остались следы. Внимательно посмотрев на них и глядя на крохотный язычок, который девочка то и дело ей показывала, Виппи Берд усмехнулась и сказала:
– Гляди-ка, Эффа Коммандер, какая дерзкая птичка!
Тут меня осенило, как в тот день, когда мы с Виппи Берд придумывали псевдоним для Мэй-Анны.
– Я назову ее не Глэдис, – сказала я. – Я назову ее Мэйберд [5]в честь двух моих лучших подруг.
– О, Эффа Коммандер! – воскликнула Виппи Берд, обнимая меня, и на ее глазах заблестели слезы.
– В честь двух моих лучших подруг, – повторила я.
– Это самое чудесное имя на свете, – сказала она, и я согласилась.
– А Мэй-Анна не станет возражать?
– Возражать? Да она пришлет ей в подарок подгузники из норкового меха!
Проснувшись на следующее утро, я увидела на тумбочке возле своей кровати огромный букет роз, и соседки по палате подумали, что это от моего мужа, но я-то, даже не читая открытки, знала, от кого эти цветы.
– Вижу, ты уже звонила Мэй-Анне, – сказала я Виппи Берд, когда она пришла меня проведать. – А Пинку ты позвонила?
– Пинк! Должно быть, он до сих пор валяется пьяным под столом, – ответила Виппи Берд, – и Чик с ним вместе. Он сразу спросил, как твои дела, и, когда я рассказала, что у него девочка, я, ей-богу, услышала, как у него перехватило дыхание. Потом он начал кричать, звать Чика и сказал, что ты можешь назвать младенца как хочешь, не обязательно Глэдис.
Мне действительно не нравилось имя Глэдис, но я боялась, что муж сочтет имя Мэйберд глуповатым, и Виппи Берд успокоила меня, сказав, что человек, идущий по жизни с именем Пинк, не должен быть слишком привередливым.
После звонка Пинку Виппи Берд позвонила Мэй-Анне прямо в студию, и ее сначала не хотели соединять, но она сказала, что это экстренный вызов по семейным обстоятельствам, что было правдой, так как мы были единственной семьей Мэй-Анны. Виппи Берд объяснила Мэй-Анне, что я хочу, чтобы они обе были моей девочке крестными матерями и что каждая из них дала моей малышке часть своего имени. Мэй-Анна ответила, что ей никогда в жизни не оказывали большей чести, хотя после ее смерти в ее честь называли яхты, самолеты и даже один авианосец.
Пока Виппи Берд передавала мне свои разговоры с Пинком и Мэй-Анной, в палату вошел посыльный из магазина «Хеннесси» и поставил мне на тумбочку белую коробку, перевязанную розовой лентой, с картонной уточкой сверху. Внутри было такое количество оберток, что мы могли теперь до Рождества не покупать туалетную бумагу, а внутри их оказалась ночная кофточка, но не стеганая, а шелковая и вся в кружевах.
– Мэй-Анна, – сказали мы с Виппи Берд в один голос и захохотали.
– Видать, она совсем забыла, что делается у нас зимой, – улыбнулась Виппи Берд.
– И какие холодные дома в нашем квартале, – присоединилась я.
Но эта кофточка мне очень понравилась, и я надела ее поверх своей фланелевой ночной рубашки. Потом Виппи Берд вручила мне свой подарок – детское лоскутное одеяло на вате, которое сшила сама, вручную, даже не пользуясь швейной машинкой, и на котором сама вышила Пастушку Сьюзи, героиню наших любимых детских сказок, и семь ее овечек. Она заранее чувствовала, что родится девочка, объяснила Виппи Берд, но на всякий случай сделала еще одно, если будет мальчик. Когда она увидела, как я рада этому подарку, она пообещала, что на первый день рождения Мэйберд сделает ей одеяло с майскими пташками. Я до сих пор недоумеваю, когда Виппи Берд успела сделать эти одеяльца, ведь она все время была у меня на виду.
Но нам не довелось справить первый день рождения Мэйберд, хотя мы так об этом мечтали! Уже на третий или четвертый день врач сказал, что малышка не в порядке. Он считал, что, поскольку она родилась до срока, ее легкие не успели сформироваться и она не может нормально дышать.