– Благодаря тебе, Мэй-Анна, мы с Виппи Берд видели самых знаменитых людей мира и даже говорили с некоторыми из них. Если бы не ты, мы бы с ней так и остались двумя провинциальными чухами, которые никогда в жизни не вылезали из своей дыры.
– А мы и остались такими, – сказала Виппи Берд.
– Ну и ну! – рассмеялся доктор из угла. – Интересная у вас, девчонки, манера разговаривать, что у вас, что у нее – у Марион Стрит. Словно вы все трое – одна хулиганская компания.
– Точно так, сэр, – ответила я. – Мы – «несвятая Троица».
– Знаете, сэр, она даже один раз хотела уйти в монастырь, – сказала ему Виппи Берд. – Представить себе не могу, что бы случилось, если бы до этого дошло, – сказала она, повернувшись к Мэй-Анне.
– Бастер Макнайт перерезал бы себе глотку, и тем, что ты пошла в бордель, ты спасла его от самоубийства, а его душу от ада, – сказала я.
– И свою тоже, – добавила Виппи Берд.
– Она увидит Чика и Пинка раньше нас, – сказала я Виппи Берд примерно в три часа утра.
– И Мэйберд тоже, – ответила Виппи Берд.
Я улыбнулась при этой мысли.
Мэй-Анна умерла на рассвете.
На панихиду мы с Виппи Берд не пошли, потому что это были похороны Марион Стрит, а не нашей подруги, и нам невыносимо было видеть фоторепортеров и всех этих обезумевших поклонниц почившей кинозвезды, ведь и так уже в эти дни не было никакого житья от совершенно незнакомых людей, которые толпились возле ее особняка или названивали ей домой. Луэлла Парсонс написала, что в ту ночь «небесные звезды засверкали ярче, потому что их земная сестра вознеслась к небесам». «Какая чушь!» – воскликнула в ответ на это Виппи Берд и была, как всегда, права.
Мы с Виппи Берд хотели, чтобы Мэй-Анну похоронили в Бьютте рядом с матерью, но Эдди Баум ответил, что она завещала кремировать ее тело и развеять прах над полем белых лилий недалеко от ее дома.
Адвокат Мэй-Анны выразил желание, чтобы мы присутствовали во время оглашения ее завещания, поскольку знал, что нам с Виппи Берд она кое-что оставила, но мы ответили, что приехали сюда не за золотыми самородками, а для того, чтобы быть рядом с нашей подругой в ее последний час, и секретарь адвоката потом просто переслал нам вещи, которые она нам завещала. Об этих вещах я уже успела вам рассказать, и еще адвокат сообщил нам, что на наше имя в банке оставлено по пятьдесят тысяч долларов, чего каждой из нас хватило бы, чтобы дожить остаток дней, не работая. Тогда же выяснилось, что деньги, необходимые для открытия ресторана, Тони взял в долг у Мэй-Анны, о чем не знала даже Виппи Берд, которая была нашим бухгалтером, и в своем завещании Мэй-Анна написала, что объявляет эти деньги своим нам подарком. Тони тогда говорил нам, что достал деньги у кое-кого из богатых поклонников Бастера еще с его чемпионских времен, и если бы мы хоть чуток лучше подумали, то, конечно, догадались бы, кто этот человек.
Незадолго до нашего отъезда Эдди Баум спросил меня, что я намерена сделать с пакетом, который оставила мне Мэй-Анна, и я ответила ему, что, прежде чем принять решение, я должна переговорить с Бастером. Эдди сказал, что ничего не знал о том, что Мэй-Анна сама застрелила Джона Риди, пока она лично в этом не призналась, и все-таки выразил надежду, что мы не будем слишком поливать грязью ее легендарный образ. Я сказала Виппи Берд, что он просто влюблен в Мэй-Анну, и она ответила, что это неудивительно.
Преподобный отец Стеннер Свиное Рыло собирался отслужить по Мэй-Анне поминальную службу примерно через час после нашего с Виппи Берд приезда в Бьютт, о чем нам сообщил Бастер, который один встречал нас на вокзале, потому что Тони был занят в кафе. Бастер, конечно, не хотел туда идти, потому что до сих пор чувствовал неприязнь к Стеннеру, но мы с Виппи Берд решили, что нам следует пойти, ведь у Мэй-Анны в Бьютте, кроме нас, почти не было друзей, но оказалось, что на эту службу пришло столько ее поклонников и поклонниц, что в ЦСП яблоку негде было упасть.
После соответствующих молитв отец Свиное Рыло сказал небольшую, но прочувствованную речь о том, как много радости принесла всем людям почившая, и что они с ней с детства были добрыми друзьями, и тут он малость приврал, но Виппи Берд заметила, что это ничего, потому что попы на короткой ноге с господом богом, и что, может быть, самой Мэй-Анне будет от этого какая-то польза. Было похоже, что его скорбь искренна, и Виппи Берд сказала, что причина этого очевидна, ведь больше никто не пришлет ему денег на свечи. Церковь вся была в свечах, что свидетельствовало о добросовестном отношении Стеннера к своему ремеслу, но Виппи Берд заметила, что почему бы и нет, раз он все равно получил их даром.
Служба кончилась, и народ стал расходиться. Верный Бастер дожидался нас с Виппи Берд на ступенях, не заходя внутрь. Они со Стеннером кивнули друг другу, но руки не подали, и мне показалось, что Свиное Рыло до сих пор его боится.
– Я не стал брать нашу машину, – сказал Бастер. – Мне кажется, ты обязательно захочешь пройтись пешком.
Дело было зимой, но солнце ярко сияло, и снег сверкал так, что глазам становилось больно. Мы распрощались с Виппи Берд, раскланялись с Нелл Нолан и отправились пешком вниз по кварталу Норт-Мэн. Впервые со времени нашего возвращения в Бьютт мы остались с Бастером одни.
– Почему Стеннера прозвали Свиным Рылом? – спросила я.
– Ты разве никогда его не видела? – спросил Бастер, и мы засмеялись.
«Как мне легко и хорошо рядом с ним!» – подумала я, и мы невольно пошли в ногу.
– Она была в сознании, когда мы приехали, – сказала я.
Бастер кивнул.
– И мы успели в последний раз поговорить.
– Это хорошо, – ответил он.
– И она успела сказать мне одну вещь, – сказала я, остановившись на булыжной мостовой Вулмен-стрит, в том месте, где каменная стена подпирает холм. – Перед смертью она призналась, что сама застрелила Джона Риди, не ты.
Бастер вздохнул и молча потер ладонью лоб. Его взгляд блуждал где-то по кромке Холмов, где медленно поворачивающиеся краны и неторопливые колеса шахтных копров кружились в своем вечном движении. Я заметила, что глаза у него покраснели, и отвернулась.
– Она подробно написала все, как было, – сказала я. – И ее письмо сейчас у меня в сумке. Она просила передать его в газеты.
Он по-прежнему молчал, потом взял меня под руку, и мы снова пошли.
– Она сказала, что пришло время сказать людям правду. Она так хотела, – сказала я.
Я так никогда и не узнала, что он подумал при этих словах, ведь он ничего мне не сказал, только обнял так сильно, что чуть не сломал меня пополам. Близился вечер, стало холодать, и мы прибавили шагу. Когда мы пришли домой, Бастер разжег огонь в камине и сел в кресло, а я примостилась на маленькой табуреточке у его ног, впервые со времени моего приезда в Бьютт почувствовав, как мне тепло, и не только из-за огня.
Я вынула пакет из сумки и показала ему – пакет был адресован мне.
– Мы с Виппи Берд перечитали это не меньше тысячи раз, – сказала я, передавая ему пакет. – Нотариус прошил страницы и скрепил их своей печатью, удостоверяя, что она написала это собственноручно и в его присутствии.
Бастер сидел, глядя на огонь, и держал пакет в руке, словно не интересуясь его содержимым.
– Выпьешь что-нибудь? – спросила я, но он покачал головой. – Мэй-Анна была хорошим человеком и любила тебя, и это письмо тому подтверждение, – сказала я.
Кто-то может подумать, что я ревновала его к Мэй-Анне, но никакой ревности не было и в помине – Мэй-Анны уже не было, и я делила Бастера только с памятью о ней.
Так мы просидели долго, может быть, целый час. Пламя стало затухать, и я немного пошевелила дрова кочергой и подбросила в камин несколько комков газетной бумаги. За окном стемнело и пошел густой снег, и я подошла к окну посмотреть, как с Холмов спускаются блуждающие огоньки шахтерских ламп, а потом вернулась к Бастеру и включила свет.
– Прочитай же, Бастер, – сказала я, взяв пакет из его руки и протягивая ему.
Он вытащил письмо из конверта и, нахмурившись, начал читать первую страницу, перевернул ее, потом перечитал снова. Пламя в камине занялось ярче, и красные отсветы заиграли на его лице. Даже в своем солидном возрасте он был самым красивым мужчиной, которого я знала. Потом он сложил бумагу вдвое и засунул обратно в конверт.
– Дитя мое, – сказал он вдруг, – в этом письме все неправда.
Он разорвал пакет пополам и бросил обе половинки в огонь.
17
– А мы и остались такими, – сказала Виппи Берд.
– Ну и ну! – рассмеялся доктор из угла. – Интересная у вас, девчонки, манера разговаривать, что у вас, что у нее – у Марион Стрит. Словно вы все трое – одна хулиганская компания.
– Точно так, сэр, – ответила я. – Мы – «несвятая Троица».
– Знаете, сэр, она даже один раз хотела уйти в монастырь, – сказала ему Виппи Берд. – Представить себе не могу, что бы случилось, если бы до этого дошло, – сказала она, повернувшись к Мэй-Анне.
– Бастер Макнайт перерезал бы себе глотку, и тем, что ты пошла в бордель, ты спасла его от самоубийства, а его душу от ада, – сказала я.
– И свою тоже, – добавила Виппи Берд.
– Она увидит Чика и Пинка раньше нас, – сказала я Виппи Берд примерно в три часа утра.
– И Мэйберд тоже, – ответила Виппи Берд.
Я улыбнулась при этой мысли.
Мэй-Анна умерла на рассвете.
На панихиду мы с Виппи Берд не пошли, потому что это были похороны Марион Стрит, а не нашей подруги, и нам невыносимо было видеть фоторепортеров и всех этих обезумевших поклонниц почившей кинозвезды, ведь и так уже в эти дни не было никакого житья от совершенно незнакомых людей, которые толпились возле ее особняка или названивали ей домой. Луэлла Парсонс написала, что в ту ночь «небесные звезды засверкали ярче, потому что их земная сестра вознеслась к небесам». «Какая чушь!» – воскликнула в ответ на это Виппи Берд и была, как всегда, права.
Мы с Виппи Берд хотели, чтобы Мэй-Анну похоронили в Бьютте рядом с матерью, но Эдди Баум ответил, что она завещала кремировать ее тело и развеять прах над полем белых лилий недалеко от ее дома.
Адвокат Мэй-Анны выразил желание, чтобы мы присутствовали во время оглашения ее завещания, поскольку знал, что нам с Виппи Берд она кое-что оставила, но мы ответили, что приехали сюда не за золотыми самородками, а для того, чтобы быть рядом с нашей подругой в ее последний час, и секретарь адвоката потом просто переслал нам вещи, которые она нам завещала. Об этих вещах я уже успела вам рассказать, и еще адвокат сообщил нам, что на наше имя в банке оставлено по пятьдесят тысяч долларов, чего каждой из нас хватило бы, чтобы дожить остаток дней, не работая. Тогда же выяснилось, что деньги, необходимые для открытия ресторана, Тони взял в долг у Мэй-Анны, о чем не знала даже Виппи Берд, которая была нашим бухгалтером, и в своем завещании Мэй-Анна написала, что объявляет эти деньги своим нам подарком. Тони тогда говорил нам, что достал деньги у кое-кого из богатых поклонников Бастера еще с его чемпионских времен, и если бы мы хоть чуток лучше подумали, то, конечно, догадались бы, кто этот человек.
Незадолго до нашего отъезда Эдди Баум спросил меня, что я намерена сделать с пакетом, который оставила мне Мэй-Анна, и я ответила ему, что, прежде чем принять решение, я должна переговорить с Бастером. Эдди сказал, что ничего не знал о том, что Мэй-Анна сама застрелила Джона Риди, пока она лично в этом не призналась, и все-таки выразил надежду, что мы не будем слишком поливать грязью ее легендарный образ. Я сказала Виппи Берд, что он просто влюблен в Мэй-Анну, и она ответила, что это неудивительно.
Преподобный отец Стеннер Свиное Рыло собирался отслужить по Мэй-Анне поминальную службу примерно через час после нашего с Виппи Берд приезда в Бьютт, о чем нам сообщил Бастер, который один встречал нас на вокзале, потому что Тони был занят в кафе. Бастер, конечно, не хотел туда идти, потому что до сих пор чувствовал неприязнь к Стеннеру, но мы с Виппи Берд решили, что нам следует пойти, ведь у Мэй-Анны в Бьютте, кроме нас, почти не было друзей, но оказалось, что на эту службу пришло столько ее поклонников и поклонниц, что в ЦСП яблоку негде было упасть.
После соответствующих молитв отец Свиное Рыло сказал небольшую, но прочувствованную речь о том, как много радости принесла всем людям почившая, и что они с ней с детства были добрыми друзьями, и тут он малость приврал, но Виппи Берд заметила, что это ничего, потому что попы на короткой ноге с господом богом, и что, может быть, самой Мэй-Анне будет от этого какая-то польза. Было похоже, что его скорбь искренна, и Виппи Берд сказала, что причина этого очевидна, ведь больше никто не пришлет ему денег на свечи. Церковь вся была в свечах, что свидетельствовало о добросовестном отношении Стеннера к своему ремеслу, но Виппи Берд заметила, что почему бы и нет, раз он все равно получил их даром.
Служба кончилась, и народ стал расходиться. Верный Бастер дожидался нас с Виппи Берд на ступенях, не заходя внутрь. Они со Стеннером кивнули друг другу, но руки не подали, и мне показалось, что Свиное Рыло до сих пор его боится.
– Я не стал брать нашу машину, – сказал Бастер. – Мне кажется, ты обязательно захочешь пройтись пешком.
Дело было зимой, но солнце ярко сияло, и снег сверкал так, что глазам становилось больно. Мы распрощались с Виппи Берд, раскланялись с Нелл Нолан и отправились пешком вниз по кварталу Норт-Мэн. Впервые со времени нашего возвращения в Бьютт мы остались с Бастером одни.
– Почему Стеннера прозвали Свиным Рылом? – спросила я.
– Ты разве никогда его не видела? – спросил Бастер, и мы засмеялись.
«Как мне легко и хорошо рядом с ним!» – подумала я, и мы невольно пошли в ногу.
– Она была в сознании, когда мы приехали, – сказала я.
Бастер кивнул.
– И мы успели в последний раз поговорить.
– Это хорошо, – ответил он.
– И она успела сказать мне одну вещь, – сказала я, остановившись на булыжной мостовой Вулмен-стрит, в том месте, где каменная стена подпирает холм. – Перед смертью она призналась, что сама застрелила Джона Риди, не ты.
Бастер вздохнул и молча потер ладонью лоб. Его взгляд блуждал где-то по кромке Холмов, где медленно поворачивающиеся краны и неторопливые колеса шахтных копров кружились в своем вечном движении. Я заметила, что глаза у него покраснели, и отвернулась.
– Она подробно написала все, как было, – сказала я. – И ее письмо сейчас у меня в сумке. Она просила передать его в газеты.
Он по-прежнему молчал, потом взял меня под руку, и мы снова пошли.
– Она сказала, что пришло время сказать людям правду. Она так хотела, – сказала я.
Я так никогда и не узнала, что он подумал при этих словах, ведь он ничего мне не сказал, только обнял так сильно, что чуть не сломал меня пополам. Близился вечер, стало холодать, и мы прибавили шагу. Когда мы пришли домой, Бастер разжег огонь в камине и сел в кресло, а я примостилась на маленькой табуреточке у его ног, впервые со времени моего приезда в Бьютт почувствовав, как мне тепло, и не только из-за огня.
Я вынула пакет из сумки и показала ему – пакет был адресован мне.
– Мы с Виппи Берд перечитали это не меньше тысячи раз, – сказала я, передавая ему пакет. – Нотариус прошил страницы и скрепил их своей печатью, удостоверяя, что она написала это собственноручно и в его присутствии.
Бастер сидел, глядя на огонь, и держал пакет в руке, словно не интересуясь его содержимым.
– Выпьешь что-нибудь? – спросила я, но он покачал головой. – Мэй-Анна была хорошим человеком и любила тебя, и это письмо тому подтверждение, – сказала я.
Кто-то может подумать, что я ревновала его к Мэй-Анне, но никакой ревности не было и в помине – Мэй-Анны уже не было, и я делила Бастера только с памятью о ней.
Так мы просидели долго, может быть, целый час. Пламя стало затухать, и я немного пошевелила дрова кочергой и подбросила в камин несколько комков газетной бумаги. За окном стемнело и пошел густой снег, и я подошла к окну посмотреть, как с Холмов спускаются блуждающие огоньки шахтерских ламп, а потом вернулась к Бастеру и включила свет.
– Прочитай же, Бастер, – сказала я, взяв пакет из его руки и протягивая ему.
Он вытащил письмо из конверта и, нахмурившись, начал читать первую страницу, перевернул ее, потом перечитал снова. Пламя в камине занялось ярче, и красные отсветы заиграли на его лице. Даже в своем солидном возрасте он был самым красивым мужчиной, которого я знала. Потом он сложил бумагу вдвое и засунул обратно в конверт.
– Дитя мое, – сказал он вдруг, – в этом письме все неправда.
Он разорвал пакет пополам и бросил обе половинки в огонь.
17
Когда я заканчивала эту книгу, Виппи Берд уже больше не вдохновляла меня. Она отошла в лучший мир весной, когда вокруг дома на Западном Бродвее, который я купила на часть полученных в наследство от Мэй-Анны денег, зацветали кусты белых роз. В день совершения этой покупки я сказала Виппи Берд, что хотела бы, чтобы Мэй-Анна знала, как я благодарна ей за этот дом в прежде недоступном для нас квартале.
– Не сомневайся, она об этом знает, – сказала Виппи Берд.
Это было тридцать пять лет тому назад.
– У тебя сейчас особая миссия, Эффа Коммандер, – сказала мне Виппи Берд незадолго до кончины. – Она заключается в том, чтобы начистить до первозданного блеска ту голливудскую легенду, которую осквернил и замарал Хантер Харпер, даже если мой дух к тому времени покинет это тело и я больше не смогу тебя подталкивать. Помни, ты отвечаешь за то, чтобы эта книга была закончена.
И в этом она была еще раз права.
После того, как моя книга вышла в свет, у меня осталось в жизни только одно желание – взять в руки кусок обогащенной руды и вышибить мозги Хантеру Харперу за то, что он написал про Мэй-Анну. Что она-де, согласно добытым им абсолютно надежным сведениям, действительно собственноручно убила Риди, а Бастер, который был-де в этом деле ее сообщником, попытался выгородить ее, взяв всю вину на себя. Какое открытие, скажите на милость – «узнал из абсолютно надежных источников»! Да эту сплетню долгие годы муссировал весь Голливуд, и пошла она, скорее всего, от тех людей, которые присутствовали при предсмертном разговоре Мэй-Анны с нами – врача, сиделки или адвоката. В общем, Хантер Харпер, как всегда, грубо исказил факты. Но когда его писанина вышла в свет, журналы «Пипл» и «Парад» перепечатали эту историю, и она пошла гулять по белу свету, и вот почему мы с Виппи Берд решили, что просто необходимо представить факты в их истинном виде, и поэтому я уже одна, без помощи моей обожаемой подруги Виппи Берд-О'Рейли-Макнайт, нашла в себе силы закончить эту книгу, которую вы, дорогой читатель, держите сейчас в руках.
– Просто она была очень хорошим человеком, поэтому и рассказала нам, что это она убила Риди, – сказала Виппи Берд.
– И Бастер тоже был очень хорошим человеком и поэтому не захотел, чтобы мы в это поверили, – сказала я.
– Она все-таки решилась пожертвовать своей славой ради нашей дружбы и ради любви к Бастеру, – сказала Виппи Берд.
– Знаешь, сейчас, когда у нас все уже позади, я поняла, что в жизни только дружба и имеет значение, – сказала я ей. – Хотя ты сама, конечно, всегда знала об этом, ведь так?
Известие о том, что у нее рак, Виппи Берд встретила мужественно, так же, как всю жизнь встречала любые невзгоды. Она никогда ни на что не жаловалась, даже когда у нее на голове от химиотерапии вылезли все ее рыжие кудри и она перестала есть. Бамбо, старший сын Муна, доставал ей сигареты с марихуаной, чтобы облегчить ее страдания, и мы сидели с ней в ее спальне и курили их, пока нам обеим не становилось хорошо. Я сказала, что раз однажды за компанию с ней бросила курить табак, то с ней же за компанию начну теперь курить марихуану.
– Слушай, – сказала она, – а мне даже забавно, что я тоже умру от рака, хоть и в вдвое старшем возрасте. И я точно так же, как и она, испущу дух на простыне из бумажной ткани. До сих пор не могу понять, почему ей не позволили умереть на ее белом атласе! Интересно, а простыни на ее круглой кровати тоже были круглые?
– Квадратные, как твоя башка! Ты еще на этом свете, и у меня пока есть полная возможность опередить тебя, – сказала я.
– Ах, не спеши, Эффа Коммандер, ведь именно ты и займешься моими похоронами. Только никаких кремаций, потому что, где бы ты ни развеяла мой пепел, ветер все равно отнесет его в заброшенную шахту, и в конце концов я превращусь в латунную ручку на чьем-нибудь унитазе.
– Где прикажешь заказать по тебе панихиду? У Свиного Рыла? – спросила я.
Лет десять тому Свиное Рыло отслужил по Тони потрясающую панихиду, хотя тот и не был католиком, но когда хоронили Бастера, я не стала заказывать у Свиного Рыла никаких панихид.
– Слушай мою последнюю волю, – торжественно объявила она. – Вы все вместо цветов возьмете по тухлому помидору, пойдете в ЦСП и забросаете ими Стеннера за то, что когда он попал тухлым помидором в Мэй-Анну, то Бастер тут же бросился ее защищать, а ради меня даже не пошевелился, хотя в меня Стеннер бросил не меньше дюжины.
– Я посмотрю, что тут можно сделать, – пообещала я.
В ее последнюю минуту возле нее были только я и Мун, и мы держали ее руки точно так же, как когда-то мы с Виппи Берд держали руки Мэй-Анны в ее последний час.
– Мне не жалко умирать, Эффа Коммандер, – сказала она, – мне жаль покидать наш город.
Это были ее последние слова.
– Она имела в виду – жаль расставаться с вами, тетя Эффа Коммандер, – сказал Мун.
Я сама это знала, ведь мы с ней были словно один человек. Не было периода, когда бы мы с ней жили отдельной друг от друга жизнью, она всегда была мой лучшей подругой, и с ее уходом во мне словно оборвалась нить, словно бы истощилась рудоносная жила. Она была мне даже ближе, чем оба моих мужа, и вместе с ней ушла часть меня самой.
Через несколько дней после того, как гроб с ее телом опустили в землю, я сидела «У Джона» и завтракала сандвичем с кофе, и тут в кафе зашел Стеннер и, увидев меня, уселся рядом и тоже заказал сандвич с кофе.
– Вот мы и остались с тобой одни из всей компании, Эффа Коммандер, – сказал он. – И с нами вместе в прошлое уйдет целая эпоха.
Я согласно кивнула. Мы с ним олицетворяли эпоху, это да, но только он не был из нашей компании, он был нашим врагом, врагом и остался, но его слова всколыхнули во мне воспоминания о прошлом.
Эти воспоминания помогли мне пережить ужасные дни после смерти Виппи Берд. Я пыталась жить по-прежнему, проводя время перед телевизором в моем маленьком домике на Западном Бродвее, или слушая радиопрограммы Оуки О'Коннора или других любимых мной артистов по старенькому приемнику «Эмерсон», который купил еще Бастер. Если мне хотелось развеяться, я посещала клуб для пожилых, и, кроме того, Мун раз в неделю приглашал меня к себе домой на семейный обед.
Через несколько месяцев, когда мне стало полегче на душе, Мун принес мне большую картонную коробку с вещами, которые достались Виппи Берд по завещанию Мэй-Анны. Кроме них, в этой коробке был еще альбом с нашими фотографиями, снятыми во времена нашей молодости, и разные реликвии Бастера Миднайта, которые собирал Тони, например, альбом с посвященными ему газетными вырезками и несколько плакатов времен его чемпионства. Каждый такой плакат сегодня настоящий раритет и стоит не меньше сотни долларов, но я даже и не думаю их продавать.
– Спасибо, мой дорогой, ты доставил мне этим настоящую радость, – сказала я Муну. – Но прибавил еще одну заботу самому себе: когда я отдам концы, тебе придется еще раз заехать сюда и забрать эти вещи обратно.
После смерти Бастера я составила завещание, по которому все оставила Муну.
– Ну, надеюсь, такая необходимость возникнет не скоро, – сказал Мун и пригласил меня сходить в «Джим Хилл» выпить по чашечке кофе.
– Надо жить дальше, тетя Эффа Коммандер, – сказал он мне там.
– Как ты в этом похож на свою мать! – ответила я, смахивая слезу. – Она говорила мне точно такие же слова, если у меня в жизни было что-нибудь неладно.
Как тогда, когда десять лет тому назад умер Тони, а через несколько месяцев после него и Бастер, и мы с ней во второй раз в жизни овдовели. Мы положенное время скорбели и соблюдали траур, а потом продали наше заведение, и я зареклась заходить туда. Но пришел день, и Виппи Берд сказала:
– Надо продолжать жить, Эффа Коммандер, и знаешь, с чего мы начнем? Мы с тобой выйдем перекусить.
И мы направились в наше бывшее кафе, которое с тех пор стало называться «Приют горняка» и до сих пор так называется. Мы плотно поели, а потом еще выпили чаю со льдом, и после этого меня словно отпустило, и я теперь могу свободно заходить туда, когда захочу.
Новые владельцы кафе хотели купить все реликвии Бастера, его фотографии, афиши и призы – и даже красные шелковые трусы, в которых он в первый раз выступал, но мы с Виппи Берд отказались, потому что решили, что место этим вещам в соответствующем музее или мемориале, где они сейчас и находятся, – то есть в мемориальной комнате Бастера Миднайта в здании мэрии. Мы также не дали им разрешения использовать его имя в названии ресторана, и из-за этого они даже чуть было не раздумали покупать его, но потом все-таки решили, что он стоит на хорошем и бойком месте и что если меню будет прежним, то клиентов они не растеряют.
В городском музее теперь есть и отдельный зал, посвященный Мэй-Анне, и многие его экспонаты являются нашими с Виппи Берд подарками, например, горностаевая накидка, подаренная Мэй-Анной моей маме, и платья, которые Мэй-Анна дарила нам с Виппи Берд. Там же находится и вывеска в виде большой деревянной кружки, значение которой в биографии Бастера Миднайта и Марион Стрит сейчас известно одной лишь только мне. Мемориальная комната Бастера и зал, посвященный Мэй-Анне, стали ныне самыми значительными достопримечательностями Бьютта, и туристы едут издалека ради их посещения. Муниципалитет даже хотел увековечить ее имя в названии одной из улиц, но потом они вспомнили, что улица Марион Стрит в нашем городе была всегда.
Некоторые думают, что лицо Мэй-Анны послужило моделью для скульптора, изваявшего «Мадонну Скалистых гор» – статую, которую недавно установили у западного выезда из нашего города, но мы с Виппи Берд пришли к выводу, что эта статуя вовсе не похожа на Мэй-Анну, хотя сама статуя нам очень понравилась.
– Произведение искусства, – вздохнула Виппи Берд, глядя, как эта статуя сверкает на солнце белоснежным полированным мрамором, – произведение искусства…
Мун был прав – надо было продолжать жить, и я решила еще разок сходить в «Джим Хилл», даже несмотря на всю тоску от того, что Виппи Берд я там больше не увижу. И вот, проснувшись однажды утром, я решила, что этот день наступил. Я пришла туда около одиннадцати, в час между завтраком и обедом, когда там сидят только завсегдатаи, которых можно сосчитать по пальцам, да какие-нибудь случайные туристы. Я устроилась возле стойки и помахала Джо Мэйпсу, сидевшему за своей конторкой.
– Привет, дорогая, хочешь бутерброд с сыром? – спросила Альта, как она спрашивала всех, кто заходил в кафе, и иногда это срабатывало – человек хотел просто выпить чашечку кофе, а брал еще и бутерброд. Я сказала, что мне все как обычно, и объяснений не потребовалось, потому что она сама наперед знала, что именно мне нужно и что лишнего я все равно не возьму, и поставила чашку с моим кофе на край стойки. За то время, что я здесь не была, Джо Мэйпс успел обзавестись новыми чашками, белыми с двумя зелеными полосками – широкой сверху и узкой под ней, и мне стало жаль старых фарфоровых кружек, трещинки на которых можно было почувствовать языком.
В центре внимания сейчас был Хантер Харпер, который разговаривал с двумя туристами. За те шесть месяцев, пока я здесь не была, подумала я, здесь совсем ничего не изменилась, все только постарели еще на полгода. Да вместо Виппи Берд туристов теперь развлекал Харпер. Альта не любила много разговаривать с незнакомыми людьми, и однажды мы с Виппи Берд видели, как какой-то репортер начал приставать к ней с расспросами и попытался завязать разговор вопросом о том, хорошие ли здесь чаевые, но она выпустила ему в лицо струю табачного дыма и ответила, что здесь не чаевые, а просто говно.
Информация ключом била из Хантера Харпера, но я старалась не обращать на него внимания и вспоминала Виппи Берд, как она совсем недавно стояла здесь за кассой, пекла блинчики и уговаривала меня взять еще что-нибудь в память о старых добрых временах, хотя я только что плотно позавтракала. Вот за стойкой показался Джимми Су, мой старый знакомый, который был поваром в кафе «Вест-Парк», когда я была там управляющей, а потом вместе со мной перешел в наше кафе «У чемпиона». И вот теперь он доживал свои дни здесь. Я поздоровалась с ним. Он, как и все мы, сильно постарел, и иногда у него бывало плохо с головой, и тогда он мог запросто вывалить свою яичницу со сковороды прямо на стойку и начать ее есть, хватая руками, но Виппи Берд говорила, что в этом нет ничего ужасного, потому что стойка здесь, как и руки Джимми Су, всегда была в идеальной чистоте. Несколько лет тому назад, когда он впервые положил пакетик с чаем в чашку с кофе, люди поняли, что бедняга сходит с ума.
До меня донеслись обрывки разговора Хантера Харпера с туристами, расспрашивавшими его о Марион Стрит, и я улыбнулась про себя, ожидая, что сейчас он выдаст им старый каламбур Виппи Берд насчет человека или улицы, тот самый каламбур, который я слышала от нее тысячи раз, но всякий раз смеялась. Но Хантер Харпер ничего такого не сказал, потому что ему было далеко до Виппи Берд во всех отношениях.
До того места, где сидела я, обрывки их разговора едва доносились, к тому же я была слишком поглощена своими воспоминаниями, но вдруг услышала, как он произнес мое имя, и стала слушать внимательнее.
– Их было три неразлучных подруги, – вкручивал он туристам. – С двумя из которых я был очень близко знаком. Саму Марион на самом деле звали Мэй-Анна Ковак, – он так и произнес ее фамилию, без «с» на конце. – А двух других звали Виппи Берд и Эффа Коммандер, и одному только богу известно, настоящие ли это имена.
Он переждал, пока туристы перестанут смеяться.
– Они сами себя прозвали «святая Троица».
«Несвятая Троица!» – пробормотала я.
Человек, сидевший неподалеку за стойкой, странно посмотрел на меня и на всякий случай отодвинулся.
– Виппи работала здесь, в этом кафе, пока господь не прибрал ее несколько месяцев назад, – сказал он, и я хмыкнула, потому что только чужой человек мог назвать ее просто «Виппи». – А Эффа Коммандер сейчас в доме престарелых и, можно сказать, уже наполовину переехала в лучший мир.
Я взглянула на Альту, которая в ответ понимающе сощурилась и выдохнула в сторону Харпера струю табачного дыма. Ах ты, наглец, подумала я, да мне до богадельни не дальше, чем тебе самому, дурак ты набитый, мне же всего только семьдесят пять, хоть я, по примеру Мэй-Анны, и любила приуменьшить свой возраст.
– Подружки одна другой стоили, – продолжал он свой рассказ. – В молодости они все три «трудились» на Аллее Любви – так называется местный квартал Красных Фонарей. Там же они подцепили и Бастера Миднайта, который был не дурак насчет баб.
Харпер остановился, и один из туристов спросил его что-то, чего я не расслышала.
– Нет, Марион Стрит была простой шлюхой, а бандершей, я думаю, была у них Виппи Берд. Сейчас я готовлю новую редакцию моей книги и как раз думаю включить этот факт в новое издание.
Я за свою жизнь привыкла ко всякой лжи о Бастере и Мэй-Анне – это были люди легендарные, и не в моих силах было бороться со сплетнями про них, со сплетнями, которые появлялись невесть откуда и которыми жила вся страна. Но иное дело была моя дорогая подруга Виппи Берд, и я не могла позволить этому тупому негодяю вот так марать ее честное имя.
Я поставила свою чашку на стойку медленно и осторожно, чтобы не расплескать кофе, потому что всю меня трясло от ярости, и так же медленно поднялась с табуретки. Никто не смел говорить о моей покойной подруге в подобном тоне! Джо Мэйпс услышал слова Харпера и вышел из-за своей конторки сказать ему, чтобы тот прекратил. Джимми Су тоже поднялся мне на помощь, ведь наши местные китайцы настоящие джентльмены, но я покачала головой, давая им обоим знак, что справлюсь сама, ведь мы с Виппи Берд всегда умели за себя постоять. Они остановились и стали следить за мной.
Я подошла к Харперу сзади и похлопала его по плечу, и, когда он обернулся и заморгал, словно не узнавая меня, я сказала:
– Привет, Хантер, это я, твоя старая подружка Эффа Коммандер, и я только что сбежала из богадельни – что, не узнаешь? Я ведь уже совсем собралась было в лучший мир, да вот на полдороге вспомнила про тебя, мой дорогой.
В свое время Мэй-Анна, собираясь проучить благотворительных старух, в конце концов струхнула и не сказала им, что в результате их «благородных» усилий приняла решение отправиться на Аллею Любви, заменив ее на «Голливуд», но я-то была не из тех, кто в последний момент идет на попятный. Речь сейчас шла о чести моей покойной подруги, которая сама уже не могла ему ответить, так что за нее это должна была сделать я. Я огляделась, убеждаясь, что все внимание присутствующих приковано ко мне.
– Только не забудь занести этот факт в свою дрянную книжонку! – воскликнула я и, слегка развернувшись, знаменитым ударом Бастера Миднайта с полоборота засветила ему прямо в глаз.
– Не сомневайся, она об этом знает, – сказала Виппи Берд.
Это было тридцать пять лет тому назад.
– У тебя сейчас особая миссия, Эффа Коммандер, – сказала мне Виппи Берд незадолго до кончины. – Она заключается в том, чтобы начистить до первозданного блеска ту голливудскую легенду, которую осквернил и замарал Хантер Харпер, даже если мой дух к тому времени покинет это тело и я больше не смогу тебя подталкивать. Помни, ты отвечаешь за то, чтобы эта книга была закончена.
И в этом она была еще раз права.
После того, как моя книга вышла в свет, у меня осталось в жизни только одно желание – взять в руки кусок обогащенной руды и вышибить мозги Хантеру Харперу за то, что он написал про Мэй-Анну. Что она-де, согласно добытым им абсолютно надежным сведениям, действительно собственноручно убила Риди, а Бастер, который был-де в этом деле ее сообщником, попытался выгородить ее, взяв всю вину на себя. Какое открытие, скажите на милость – «узнал из абсолютно надежных источников»! Да эту сплетню долгие годы муссировал весь Голливуд, и пошла она, скорее всего, от тех людей, которые присутствовали при предсмертном разговоре Мэй-Анны с нами – врача, сиделки или адвоката. В общем, Хантер Харпер, как всегда, грубо исказил факты. Но когда его писанина вышла в свет, журналы «Пипл» и «Парад» перепечатали эту историю, и она пошла гулять по белу свету, и вот почему мы с Виппи Берд решили, что просто необходимо представить факты в их истинном виде, и поэтому я уже одна, без помощи моей обожаемой подруги Виппи Берд-О'Рейли-Макнайт, нашла в себе силы закончить эту книгу, которую вы, дорогой читатель, держите сейчас в руках.
– Просто она была очень хорошим человеком, поэтому и рассказала нам, что это она убила Риди, – сказала Виппи Берд.
– И Бастер тоже был очень хорошим человеком и поэтому не захотел, чтобы мы в это поверили, – сказала я.
– Она все-таки решилась пожертвовать своей славой ради нашей дружбы и ради любви к Бастеру, – сказала Виппи Берд.
– Знаешь, сейчас, когда у нас все уже позади, я поняла, что в жизни только дружба и имеет значение, – сказала я ей. – Хотя ты сама, конечно, всегда знала об этом, ведь так?
Известие о том, что у нее рак, Виппи Берд встретила мужественно, так же, как всю жизнь встречала любые невзгоды. Она никогда ни на что не жаловалась, даже когда у нее на голове от химиотерапии вылезли все ее рыжие кудри и она перестала есть. Бамбо, старший сын Муна, доставал ей сигареты с марихуаной, чтобы облегчить ее страдания, и мы сидели с ней в ее спальне и курили их, пока нам обеим не становилось хорошо. Я сказала, что раз однажды за компанию с ней бросила курить табак, то с ней же за компанию начну теперь курить марихуану.
– Слушай, – сказала она, – а мне даже забавно, что я тоже умру от рака, хоть и в вдвое старшем возрасте. И я точно так же, как и она, испущу дух на простыне из бумажной ткани. До сих пор не могу понять, почему ей не позволили умереть на ее белом атласе! Интересно, а простыни на ее круглой кровати тоже были круглые?
– Квадратные, как твоя башка! Ты еще на этом свете, и у меня пока есть полная возможность опередить тебя, – сказала я.
– Ах, не спеши, Эффа Коммандер, ведь именно ты и займешься моими похоронами. Только никаких кремаций, потому что, где бы ты ни развеяла мой пепел, ветер все равно отнесет его в заброшенную шахту, и в конце концов я превращусь в латунную ручку на чьем-нибудь унитазе.
– Где прикажешь заказать по тебе панихиду? У Свиного Рыла? – спросила я.
Лет десять тому Свиное Рыло отслужил по Тони потрясающую панихиду, хотя тот и не был католиком, но когда хоронили Бастера, я не стала заказывать у Свиного Рыла никаких панихид.
– Слушай мою последнюю волю, – торжественно объявила она. – Вы все вместо цветов возьмете по тухлому помидору, пойдете в ЦСП и забросаете ими Стеннера за то, что когда он попал тухлым помидором в Мэй-Анну, то Бастер тут же бросился ее защищать, а ради меня даже не пошевелился, хотя в меня Стеннер бросил не меньше дюжины.
– Я посмотрю, что тут можно сделать, – пообещала я.
В ее последнюю минуту возле нее были только я и Мун, и мы держали ее руки точно так же, как когда-то мы с Виппи Берд держали руки Мэй-Анны в ее последний час.
– Мне не жалко умирать, Эффа Коммандер, – сказала она, – мне жаль покидать наш город.
Это были ее последние слова.
– Она имела в виду – жаль расставаться с вами, тетя Эффа Коммандер, – сказал Мун.
Я сама это знала, ведь мы с ней были словно один человек. Не было периода, когда бы мы с ней жили отдельной друг от друга жизнью, она всегда была мой лучшей подругой, и с ее уходом во мне словно оборвалась нить, словно бы истощилась рудоносная жила. Она была мне даже ближе, чем оба моих мужа, и вместе с ней ушла часть меня самой.
Через несколько дней после того, как гроб с ее телом опустили в землю, я сидела «У Джона» и завтракала сандвичем с кофе, и тут в кафе зашел Стеннер и, увидев меня, уселся рядом и тоже заказал сандвич с кофе.
– Вот мы и остались с тобой одни из всей компании, Эффа Коммандер, – сказал он. – И с нами вместе в прошлое уйдет целая эпоха.
Я согласно кивнула. Мы с ним олицетворяли эпоху, это да, но только он не был из нашей компании, он был нашим врагом, врагом и остался, но его слова всколыхнули во мне воспоминания о прошлом.
Эти воспоминания помогли мне пережить ужасные дни после смерти Виппи Берд. Я пыталась жить по-прежнему, проводя время перед телевизором в моем маленьком домике на Западном Бродвее, или слушая радиопрограммы Оуки О'Коннора или других любимых мной артистов по старенькому приемнику «Эмерсон», который купил еще Бастер. Если мне хотелось развеяться, я посещала клуб для пожилых, и, кроме того, Мун раз в неделю приглашал меня к себе домой на семейный обед.
Через несколько месяцев, когда мне стало полегче на душе, Мун принес мне большую картонную коробку с вещами, которые достались Виппи Берд по завещанию Мэй-Анны. Кроме них, в этой коробке был еще альбом с нашими фотографиями, снятыми во времена нашей молодости, и разные реликвии Бастера Миднайта, которые собирал Тони, например, альбом с посвященными ему газетными вырезками и несколько плакатов времен его чемпионства. Каждый такой плакат сегодня настоящий раритет и стоит не меньше сотни долларов, но я даже и не думаю их продавать.
– Спасибо, мой дорогой, ты доставил мне этим настоящую радость, – сказала я Муну. – Но прибавил еще одну заботу самому себе: когда я отдам концы, тебе придется еще раз заехать сюда и забрать эти вещи обратно.
После смерти Бастера я составила завещание, по которому все оставила Муну.
– Ну, надеюсь, такая необходимость возникнет не скоро, – сказал Мун и пригласил меня сходить в «Джим Хилл» выпить по чашечке кофе.
– Надо жить дальше, тетя Эффа Коммандер, – сказал он мне там.
– Как ты в этом похож на свою мать! – ответила я, смахивая слезу. – Она говорила мне точно такие же слова, если у меня в жизни было что-нибудь неладно.
Как тогда, когда десять лет тому назад умер Тони, а через несколько месяцев после него и Бастер, и мы с ней во второй раз в жизни овдовели. Мы положенное время скорбели и соблюдали траур, а потом продали наше заведение, и я зареклась заходить туда. Но пришел день, и Виппи Берд сказала:
– Надо продолжать жить, Эффа Коммандер, и знаешь, с чего мы начнем? Мы с тобой выйдем перекусить.
И мы направились в наше бывшее кафе, которое с тех пор стало называться «Приют горняка» и до сих пор так называется. Мы плотно поели, а потом еще выпили чаю со льдом, и после этого меня словно отпустило, и я теперь могу свободно заходить туда, когда захочу.
Новые владельцы кафе хотели купить все реликвии Бастера, его фотографии, афиши и призы – и даже красные шелковые трусы, в которых он в первый раз выступал, но мы с Виппи Берд отказались, потому что решили, что место этим вещам в соответствующем музее или мемориале, где они сейчас и находятся, – то есть в мемориальной комнате Бастера Миднайта в здании мэрии. Мы также не дали им разрешения использовать его имя в названии ресторана, и из-за этого они даже чуть было не раздумали покупать его, но потом все-таки решили, что он стоит на хорошем и бойком месте и что если меню будет прежним, то клиентов они не растеряют.
В городском музее теперь есть и отдельный зал, посвященный Мэй-Анне, и многие его экспонаты являются нашими с Виппи Берд подарками, например, горностаевая накидка, подаренная Мэй-Анной моей маме, и платья, которые Мэй-Анна дарила нам с Виппи Берд. Там же находится и вывеска в виде большой деревянной кружки, значение которой в биографии Бастера Миднайта и Марион Стрит сейчас известно одной лишь только мне. Мемориальная комната Бастера и зал, посвященный Мэй-Анне, стали ныне самыми значительными достопримечательностями Бьютта, и туристы едут издалека ради их посещения. Муниципалитет даже хотел увековечить ее имя в названии одной из улиц, но потом они вспомнили, что улица Марион Стрит в нашем городе была всегда.
Некоторые думают, что лицо Мэй-Анны послужило моделью для скульптора, изваявшего «Мадонну Скалистых гор» – статую, которую недавно установили у западного выезда из нашего города, но мы с Виппи Берд пришли к выводу, что эта статуя вовсе не похожа на Мэй-Анну, хотя сама статуя нам очень понравилась.
– Произведение искусства, – вздохнула Виппи Берд, глядя, как эта статуя сверкает на солнце белоснежным полированным мрамором, – произведение искусства…
Мун был прав – надо было продолжать жить, и я решила еще разок сходить в «Джим Хилл», даже несмотря на всю тоску от того, что Виппи Берд я там больше не увижу. И вот, проснувшись однажды утром, я решила, что этот день наступил. Я пришла туда около одиннадцати, в час между завтраком и обедом, когда там сидят только завсегдатаи, которых можно сосчитать по пальцам, да какие-нибудь случайные туристы. Я устроилась возле стойки и помахала Джо Мэйпсу, сидевшему за своей конторкой.
– Привет, дорогая, хочешь бутерброд с сыром? – спросила Альта, как она спрашивала всех, кто заходил в кафе, и иногда это срабатывало – человек хотел просто выпить чашечку кофе, а брал еще и бутерброд. Я сказала, что мне все как обычно, и объяснений не потребовалось, потому что она сама наперед знала, что именно мне нужно и что лишнего я все равно не возьму, и поставила чашку с моим кофе на край стойки. За то время, что я здесь не была, Джо Мэйпс успел обзавестись новыми чашками, белыми с двумя зелеными полосками – широкой сверху и узкой под ней, и мне стало жаль старых фарфоровых кружек, трещинки на которых можно было почувствовать языком.
В центре внимания сейчас был Хантер Харпер, который разговаривал с двумя туристами. За те шесть месяцев, пока я здесь не была, подумала я, здесь совсем ничего не изменилась, все только постарели еще на полгода. Да вместо Виппи Берд туристов теперь развлекал Харпер. Альта не любила много разговаривать с незнакомыми людьми, и однажды мы с Виппи Берд видели, как какой-то репортер начал приставать к ней с расспросами и попытался завязать разговор вопросом о том, хорошие ли здесь чаевые, но она выпустила ему в лицо струю табачного дыма и ответила, что здесь не чаевые, а просто говно.
Информация ключом била из Хантера Харпера, но я старалась не обращать на него внимания и вспоминала Виппи Берд, как она совсем недавно стояла здесь за кассой, пекла блинчики и уговаривала меня взять еще что-нибудь в память о старых добрых временах, хотя я только что плотно позавтракала. Вот за стойкой показался Джимми Су, мой старый знакомый, который был поваром в кафе «Вест-Парк», когда я была там управляющей, а потом вместе со мной перешел в наше кафе «У чемпиона». И вот теперь он доживал свои дни здесь. Я поздоровалась с ним. Он, как и все мы, сильно постарел, и иногда у него бывало плохо с головой, и тогда он мог запросто вывалить свою яичницу со сковороды прямо на стойку и начать ее есть, хватая руками, но Виппи Берд говорила, что в этом нет ничего ужасного, потому что стойка здесь, как и руки Джимми Су, всегда была в идеальной чистоте. Несколько лет тому назад, когда он впервые положил пакетик с чаем в чашку с кофе, люди поняли, что бедняга сходит с ума.
До меня донеслись обрывки разговора Хантера Харпера с туристами, расспрашивавшими его о Марион Стрит, и я улыбнулась про себя, ожидая, что сейчас он выдаст им старый каламбур Виппи Берд насчет человека или улицы, тот самый каламбур, который я слышала от нее тысячи раз, но всякий раз смеялась. Но Хантер Харпер ничего такого не сказал, потому что ему было далеко до Виппи Берд во всех отношениях.
До того места, где сидела я, обрывки их разговора едва доносились, к тому же я была слишком поглощена своими воспоминаниями, но вдруг услышала, как он произнес мое имя, и стала слушать внимательнее.
– Их было три неразлучных подруги, – вкручивал он туристам. – С двумя из которых я был очень близко знаком. Саму Марион на самом деле звали Мэй-Анна Ковак, – он так и произнес ее фамилию, без «с» на конце. – А двух других звали Виппи Берд и Эффа Коммандер, и одному только богу известно, настоящие ли это имена.
Он переждал, пока туристы перестанут смеяться.
– Они сами себя прозвали «святая Троица».
«Несвятая Троица!» – пробормотала я.
Человек, сидевший неподалеку за стойкой, странно посмотрел на меня и на всякий случай отодвинулся.
– Виппи работала здесь, в этом кафе, пока господь не прибрал ее несколько месяцев назад, – сказал он, и я хмыкнула, потому что только чужой человек мог назвать ее просто «Виппи». – А Эффа Коммандер сейчас в доме престарелых и, можно сказать, уже наполовину переехала в лучший мир.
Я взглянула на Альту, которая в ответ понимающе сощурилась и выдохнула в сторону Харпера струю табачного дыма. Ах ты, наглец, подумала я, да мне до богадельни не дальше, чем тебе самому, дурак ты набитый, мне же всего только семьдесят пять, хоть я, по примеру Мэй-Анны, и любила приуменьшить свой возраст.
– Подружки одна другой стоили, – продолжал он свой рассказ. – В молодости они все три «трудились» на Аллее Любви – так называется местный квартал Красных Фонарей. Там же они подцепили и Бастера Миднайта, который был не дурак насчет баб.
Харпер остановился, и один из туристов спросил его что-то, чего я не расслышала.
– Нет, Марион Стрит была простой шлюхой, а бандершей, я думаю, была у них Виппи Берд. Сейчас я готовлю новую редакцию моей книги и как раз думаю включить этот факт в новое издание.
Я за свою жизнь привыкла ко всякой лжи о Бастере и Мэй-Анне – это были люди легендарные, и не в моих силах было бороться со сплетнями про них, со сплетнями, которые появлялись невесть откуда и которыми жила вся страна. Но иное дело была моя дорогая подруга Виппи Берд, и я не могла позволить этому тупому негодяю вот так марать ее честное имя.
Я поставила свою чашку на стойку медленно и осторожно, чтобы не расплескать кофе, потому что всю меня трясло от ярости, и так же медленно поднялась с табуретки. Никто не смел говорить о моей покойной подруге в подобном тоне! Джо Мэйпс услышал слова Харпера и вышел из-за своей конторки сказать ему, чтобы тот прекратил. Джимми Су тоже поднялся мне на помощь, ведь наши местные китайцы настоящие джентльмены, но я покачала головой, давая им обоим знак, что справлюсь сама, ведь мы с Виппи Берд всегда умели за себя постоять. Они остановились и стали следить за мной.
Я подошла к Харперу сзади и похлопала его по плечу, и, когда он обернулся и заморгал, словно не узнавая меня, я сказала:
– Привет, Хантер, это я, твоя старая подружка Эффа Коммандер, и я только что сбежала из богадельни – что, не узнаешь? Я ведь уже совсем собралась было в лучший мир, да вот на полдороге вспомнила про тебя, мой дорогой.
В свое время Мэй-Анна, собираясь проучить благотворительных старух, в конце концов струхнула и не сказала им, что в результате их «благородных» усилий приняла решение отправиться на Аллею Любви, заменив ее на «Голливуд», но я-то была не из тех, кто в последний момент идет на попятный. Речь сейчас шла о чести моей покойной подруги, которая сама уже не могла ему ответить, так что за нее это должна была сделать я. Я огляделась, убеждаясь, что все внимание присутствующих приковано ко мне.
– Только не забудь занести этот факт в свою дрянную книжонку! – воскликнула я и, слегка развернувшись, знаменитым ударом Бастера Миднайта с полоборота засветила ему прямо в глаз.