Даллас Сандра. Легкий флирт с тяжкими последствиями

   Наш брак оказался замечательным. Мы прожили вместе почти тридцать лет, и невозможно было найти более счастливых супругов. Несмотря на то, что мы целыми днями работали бок о бок, он ни разу за все эти годы не сказал мне грубого слова, ни разу даже не повысил на меня голос. Нет слов, мне в жизни исключительно повезло: я так долго искала человека, который мог бы заменить мне Пинка, и этим человеком оказался Бастер.

16

   А Мэй-Анна по-прежнему писала нам и присылала подарки на Рождество. Она звонила Муну в день его рождения и телеграфировала всякий раз, когда ее выдвигали на соискание премии Американской академии. Иногда даже, если она бывала сильно пьяна, она звонила нам прямо в наше кафе, но встречаться мы с ней больше не встречались, потому что, как сказала Виппи Берд, если ты работаешь таким знаменитым актером, у тебя совсем нет свободного времени. «Наверное, поэтому она больше и не приезжала в Бьютт», – сказала я. «Эффа Коммандер, не будешь ли ты так любезна перестать говорить глупости, а то у меня уже уши вянут, – сказала Виппи Берд. – Ты ведь знаешь, она думает, что мы считаем ее предательницей». Несмотря на то, что мы всеми силами старались поддержать видимость прежних отношений, после суда и нашей с Бастером свадьбы все изменилось.
   Но однажды ночью нам позвонили, и это было в ночь с пятницы на субботу.
   В пятницу вечером в нашем кафе начиналась страшная запарка, продолжавшаяся до самого конца воскресного дня. В пятницу мне приходилось готовить спагетти, равиоли и тому подобное с соответствующими соусами и закусками вперед на два выходных дня и попутно успевать исполнять текущие заказы. Иногда кое-кто из наших посетителей, успев съесть уже половину обеда, просил заменить заказанный им хорошо прожаренный бифштекс на бифштекс с кровью, но мы никогда не спорили с подобными людьми и всегда делали так, как они просят, хотя из-за подобных чудачеств несли заметные убытки. Впрочем, их можно было понять: они приходили к нам расслабиться после тяжелой трудовой недели, и мы шли им навстречу во всем, не беспокоили и не торопили, хотя в нашей «комнатке ожидания» при этом бывало достаточно народу, сидевшего там в ожидании свободных столиков. С этими людьми Бастеру тоже приходилось «работать», чтобы они не махнули на все рукой и не ушли.
   Поэтому в пятницу вечером Виппи Берд всегда приходила помогать мне и Джимми Су на кухне. «Вы все здесь, и мне скучно одной дома, даже поговорить не с кем», – говорила она, но правда была в том, что я всегда могла на нее положиться, и даже Мун в пятницу вечером приходил с ней вместе и помогал официантам, собирал грязную посуду со столов.
   Я уже говорила, что мы все четверо никогда не ссорились между собой и отдавали все силы ради успеха общего дела, нашего кафе, которым владели совместно. Если надо было что-то сделать, мы просто делали эту работу, было ли это обслуживание клиентов за столом или вынос помоев, и никогда не спорили, кто именно должен этим заниматься и что именно входит в обязанности каждого. Наше предприятие было одинаково важно для каждого из нас четверых. И хотя наши имена и не фигурировали в названии нашего кафе, но люди нас знали и называли его «кафе Бастера и Тони», или «кафе Макнайтов», что подразумевало всех нас четверых и вместе с нами еще и Муна, хотя он сохранил фамилию О'Рейли. Иногда Мун лукаво подмигивал мне и называл наше заведение «кафе тети Эффы Коммандер».
   Через два года нашей упорной работы наш ресторан устойчиво встал на ноги, но вечером той пятницы он больше был похож на сумасшедший дом. Одна из печей никак не хотела нагреваться больше чем до трехсот градусов, и я просто надрывалась, чтобы успеть выполнить все заказы. Виппи Берд уронила бутылку с бурбоном, и люди ногами разнесли жидкость по ковру раньше, чем мы успели собрать ее тряпкой, а Бастер в это время скребком очищал тротуар от льда и слежавшегося снега, потому что двое подвыпивших посетителей поскользнулись и упали.
   – Вас к телефону, мэм, – сказала мне официантка.
   – Передай им, пожалуйста, что сейчас у нас нет свободных столиков, – сказала я, потому что многие звонили в наш ресторан и спрашивали меня или Бастера для того, чтобы заказать столик заранее.
   – Это не клиенты, мэм, это междугородняя.
   – А, тогда это, должно быть, какой-нибудь поставщик, который хочет получить заказ. Эти люди всегда думают, что ради междугороднего разговора ты должен бросить все дела. Скажи ему, что у меня нет сейчас времени, – говоря с ней, я не спускала глаз с печи, чтобы бифштекс не пригорел. – И смени передник – на этом следы томатного соуса. – Наши официантки носили передники из цветастой ткани. – И вынь жвачку изо рта.
   – Он сказал, что его зовут Эдди Баум, мэм.
   – Кто? Я не знаю никакого Эдди Баума.
   Официантка ушла, но вскоре вернулась.
   – Он сказал, что он агент Марион Стрит и что у него важное дело. Жаль, что она не позвонила сама, мэм, а то было бы о чем рассказать подружкам.
   Я была слишком озабочена бифштексом, чтобы придать значение ее словам, но все же вытерла руки полотенцем и подошла к телефону, стоявшему в чуланчике, который мы называли «конторой».
   – Слушаю, – сказала я.
   – Вы, конечно, не помните меня, Эффа Коммандер, – услышала я знакомый голос в трубке.
   – Я вас прекрасно помню, – ответила я, не дав ему договорить. – Вы тот джентльмен, который подбирал для Мэй-Анны шляпку, когда она должна была дать показания по делу Бастера.
   На другом конце последовала пауза.
   – Простите, мэм, я не знал тогда о ваших к нему чувствах.
   – Что касается меня, то вы вообще знаете немного. Говорите быстрее, что вам нужно, у меня подгорает бифштекс.
   – Марион больна, на этот раз серьезно.
   Я сразу забыла о полусотне людей в зале и в «комнатке ожидания», которые сейчас умирали с голоду. Его слова вонзились мне в утробу, как раскаленный вертел, потому что он никогда бы не позвонил без серьезной причины, и мне сразу представилась миссис Ковакс, скорчившаяся на полу своей гостиной.
   – Что? Что с ней?! – вдруг закричала я, не в силах сдержать испуга, и закусила нижнюю губу.
   – У нее запущенный рак в последней стадии.
   – Рак чего?
   – Всего.
   Я уткнулась лбом в стену.
   – Ее мать скончалась от рака. Она что?.. – я была не в силах произнести вслух это слово.
   – Именно, мэм.
   – О господи… – у меня подкосились ноги, и, держась рукой за стену, я опустилась на пол. – Черт возьми…
   – Она просит вас приехать – ей кое-что нужно вам сказать. Я посмотрел расписание – ближайший поезд будет завтра утром, лучше будет выехать не откладывая. Билет уже будет ждать вас на вокзале в окошке бронирования. Конечно, самолетом было бы еще быстрее, но последние дни погода неустойчива, так что лучше поездом. Приезжайте.
   – Не могу сказать, сможем ли мы с Виппи Берд так быстро собраться, ведь сейчас у нас страшный наплыв посетителей. Надо найти кого-то, кто бы мог нас подменить.
   – Ваша подруга может не приезжать, Марион говорила только о вас.
   – Вероятно, вы ее не так поняли: и она, и я – мы обе подруги Мэй-Анны.
   – Ну разумеется, мэм, тогда я позабочусь о двух билетах. Надеюсь, вас можно будет ожидать уже завтра? Мы не знаем, сколько еще времени… – Тут он замялся, подбирая нужные слова. – Врачи не уверены, дотянет ли она до послезавтра.
   – Почему же тогда вы не позвонили нам раньше?
   – Она до последнего момента скрывала от всех свою болезнь и попросила позвонить вам только сегодня. Она сказала, что хочет отойти со спокойной душой и совестью.
   – Скажите ей, что мы будем, но только не надо ваших билетов, мы их купим сами на свои деньги.
   Я повесила трубку и некоторое время продолжала сидеть на полу, прислонившись к стене, и в таком виде меня и нашла Виппи Берд.
   – Что происходит? – спросила она.
   – Мэй-Анна умирает от рака, – объяснила я. – Может быть, уже прямо сейчас.
   Виппи Берд испуганно вскрикнула. Я представила, как Мэй-Анна в мучительных болях одна-одинешенька умирает в своем белом доме, и мы с Виппи Берд обе не смогли сдержать слез, но тут вдруг она вспомнила, что в ресторане сотня голодных людей ждут свою пищу, и они линчуют нас прямо здесь, если тотчас же не получат ее, и я ответила, что они могут подождать еще минуту и что мне надо пойти и все рассказать Бастеру.
   – Он сейчас в баре, – сказала Виппи Берд, – но не надо туда ходить, лучше я сама приведу его сюда.
   Я пересказала Бастеру содержание телефонного разговора в самых мягких выражениях, которые только могли мне прийти в голову в такой обстановке, и он молча слушал и после моего рассказа сказал, что жалеет ее, что она давно боялась такого конца и что как бы он сейчас хотел… Чего бы он сейчас хотел, он не сказал, но мы с Виппи Берд и так поняли, – эти слова произнес сейчас прежний Бастер.
   – Эдди, который звонил, сказал, что она хочет видеть нас с Виппи Берд и что нам надо выехать не позже завтрашнего утра.
   – Ну так отправляйтесь, – ответил Бастер. – А мы с Тони тут обо всем позаботимся. В конце концов, она ведь ваша лучшая подруга.
   Утром, когда мы с Виппи Берд садились в поезд, Бастер ничего не попросил передать Мэй-Анне, даже привет. Он только обнял меня, крепко-крепко, так, что у меня сердце чуть не выскочило из груди, поцеловал на прощание, сказал, что любит меня и чтобы я поскорее возвращалась.
   Билеты нам купил Тони, и когда мы сели в поезд, то обнаружили, что он взял нам двухместное купе.
   – Как это несправедливо, – сказала Виппи Берд, когда мы уселись с ней друг против друга, – что Мэй-Анна так тяжело заболела.
   – Что она умирает, ты хочешь сказать, – поправила ее я. – Что еще более несправедливо. Пинк и Чик были мужчинами, а мужчины гибнут на войне, и это понятно, но когда в мирное время умирают такие молодые люди, это не укладывается в голове, ведь ей же нет еще и сорока.
   – Не больше тридцати, если верить газетам, – сказала Виппи Берд.
   – Сколько было ее матери, когда она умерла?
   Виппи Берд задумалась:
   – Думаю, ненамного больше. В детстве наши матери нам казались старыми как мир, но сейчас-то мы понимаем, что они были совсем еще не старыми женщинами, а ее мать была из них самой молодой.
   – Теперь я понимаю, что чувствовала моя мама, когда умирала миссис Ковакс, – сказала я.
   – Как ты думаешь, Мэй-Анна прожила счастливую жизнь? – спросила Виппи Берд так, словно наша подруга уже умерла.
   – По-своему – да, но не в том смысле, как мы с тобой. У нас с тобой прекрасные семьи, а у нее – никого.
   – Она могла бы иметь Бастера, – сказала Виппи Берд, и кто-то мог бы счесть эти слова бестактностью, но у нас было заведено говорить друг другу то, что думаешь. Кроме того, я сама была того же мнения, что и Виппи Берд.
   – Она была бы несчастна даже с самим папой римским, – сказала я. – Единственный человек, кого она за всю свою жизнь любила по-настоящему, – это Джекфиш Кук.

* * *

   На вокзале Томас встречал нас не один, и это нас сильно огорчило, потому что мы хотели поговорить с ним с глазу на глаз. С ним был еще этот Эдди Баум.
   – Я боялся, что он вас не узнает, – пояснил Эдди.
   Он был одет в бесформенный свободный свитер и туфли на резине – неуместный костюм для человека, который должен был отвезти нас к умирающей женщине.
   – До сих пор он нас узнавал, – сказала я.
   – Ну, я, конечно, понимаю, что не очень вам нравлюсь, но хотел выразить вам свою признательность за то, что вы все-таки приехали.
   – Мы приехали не к вам, мистер, – сказала Виппи Берд.
   – Наверное, ему нужен наш совет, в чем ее хоронить, – сказала я, обращаясь к Виппи Берд, но так, чтобы и он тоже хорошо расслышал.
   – Как она? – спросила Виппи Берд Томаса.
   – Не знаю, мэм, – ответил он, обернувшись через плечо. – Вроде пока держится, но дела, конечно, плохи. Когда она увидит вас, ей, конечно, станет получше. Я и раньше говорил, что надо вам позвонить. Выглядит она ужасно.
   – Это не для записи, – вмешался Эдди. – Тут болтается много всяких репортеров, которые, конечно, захотят с вами поговорить, и вы должны сказать им, что она по-прежнему вся в белом и была прекрасна до самого конца.
   – Заткнись, приятель, наша подруга еще жива, – сказала Виппи Берд.
   – Мы приехали поддержать больную подругу, – присоединилась я к Виппи Берд, – а не помогать вам раздувать эти дурацкие легенды.
   – Поймите, – возразил он, – ваша подруга всю жизнь трудилась над тем, чтобы создать этот образ, и она хочет, чтобы люди навсегда запомнили ее такой.
   – Думаешь, мы без тебя этого не знаем? – спросила я, и в ответ он только пожал плечами.
   Остаток пути до дома Мэй-Анны мы ехали молча.
 
   …– Она весь день спрашивала про вас, миссис Эффа Коммандер, – успел прошептать мне на ухо Томас, когда открывал передо мной входную дверь дома. – Ей надо поговорить с вами о мистере Миднайте.
   – Похоже, в этот раз она не пытается сбежать от него, не попрощавшись, – сказала Виппи Берд, подразумевая ту давнюю историю, когда Мэй-Анна уехала из Бьютта в Голливуд, не попрощавшись с Бастером.
   – Думаю, она хочет попросить у него прощения, перед тем как уйти, но кого и за что прощать через столько лет? – ответила я. – Он и так знает, что она сделала для него все, что могла, и воспоминания о суде и тюрьме уже больше почти не вызывают у него горьких чувств – даже вообще больше никаких чувств. Он всегда понимал и понимает ее лучше других, лучше, чем мы с тобой.
   – А я-то надеялся, что они все-таки поженятся, – сказал шофер и только после этого вспомнил, что Бастер теперь мой муж. – Но мистер Миднайт поступил абсолютно правильно, выбрав вас, мэм, – тут же исправился он.
   – О, спасибо за комплимент, – ответила я. – Если будет время, я еще раз угощу вас мороженым, Томас.
   Но вышло так, что все время нашего визита мы почти не выходили из дома Мэй-Анны, да и вообще почти не отходили от нее. Войдя в дом, невозможно было избавиться от мысли, как много здесь изменилось со времени наших предыдущих посещений. Я вспомнила вечер, когда мы с Виппи Берд, одетые в платья из черного атласа, подаренные нам Мэй-Анной, спускались по этой самой причудливой лестнице, чтобы принять участие в нашем прощальном вечере, где мы добыли ей роль в этих ужасных «Новичках на войне». Я вспомнила и другой мой приезд сюда, на судебное слушание по делу об убийстве, и окончательно поняла, что ныне мы в этом доме в последний раз.
   Мэй-Анна выглядела страшно исхудавшей, даже более худой, чем в свои детские годы, и без макияжа кожа ее лица казалась пятнистой, что напомнило мне о том дне, когда Стеннер Свиное Рыло на пруду-помойке угодил ей в лицо тухлым помидором. Ее волосы, потеряв сияющий платиновый цвет, превратились в космы цвета грязных шахтных отвалов. В чем-то она опять стала походить на Мэй-Анну наших детских лет, и я почувствовала, как при виде ее мое сердце разрывается на части.
   Комната ее тоже перестала выглядеть как апартаменты кинозвезды. Вместо нежного аромата лилий, который она прежде так любила, пахло болезнью и лекарствами, атласные драпировки убрали, бутылочки с парфюмерией были в беспорядке свалены в углу, а на их месте стояли белые эмалированные подносы с бинтами, спиртовка и жестяные коробки со шприцами. Мы с Виппи Берд осторожно, на цыпочках подошли к Мэй-Анне, не понимая, спит она или нет. Она открыла глаза и улыбнулась нам. Не прикрывая рот ладонью, как раньше, потому что не могла пошевелить рукой, в которую была воткнута игла от капельницы, а той испуганной кривой улыбкой, которой она улыбнулась нам с Виппи Берд, когда мы впервые увидели ее на краю шахты «Крошка Энни».
   – Твои глаза по-прежнему как две бездонные шахты, – сказала я и поцеловала ее в лоб. – В них можно провалиться так, что никто тебя больше не найдет. Сама не пойму, почему при виде тебя мне всегда приходят на ум бездонные шахты?
   – Если бы я не ждала вас, то давно была бы уже на дне бездны, – прошептала она.
   – Или в Китае, – сказала Виппи Берд.
   Мэй-Анна улыбнулась. Сиделка дернулась, но врач утвердительно кивнул и сказал сиделке, что если мы несколько минут с ней поговорим, то вреда от этого не будет.
   – Я так и не побывала в Китае, хотя так хотела! Моя роль в «Шанхайском агенте» – вот весь мой Китай.
   Это был гангстерский фильм с ее участием, из ранних.
   – Есть много разных других мест, куда ты не ездила, например, Бьютт, – сказала Виппи Берд. – Когда ты поправишься и вернешься к нам, ты прославишь Муна О'Рейли на всю школу, и он сможет заработать себе на обучение в колледже продажей твоих автографов.
   Мэй-Анна улыбнулась, давая понять, что благодарна Виппи Берд за попытку подбодрить ее, и потом, когда она по завещанию оставила Муну на получение высшего образования двадцать пять тысяч, мы вспомнили эту улыбку. Не знаю, на учебу в каком именно университете она дала ему эти деньги, потому что их хватило бы, чтобы обучить в колледже весь его класс.
   – Вы всегда были моими лучшими друзьями, – прошептала Мэй-Анна, и в этот раз ее слова прозвучали словно прощание.
   Мы с Виппи Берд переглянулись, словно спрашивая друг у друга, понимает ли она, что умирает, и я повернулась к врачу в надежде получить разъяснения, но он был занят – что-то записывал в скорбном листе.
   – Были всегда и всегда будем, – сказала я.
   – Нет, Эффа Коммандер, – сказала она и остановилась, потому что ей трудно было говорить. – Все, и я тоже, знают, что мои дни – нет, часы – сочтены. У меня старый запущенный рак, хотя мне легче, чем было моей маме, потому что я по крайней мере могу задавить боль, ведь мне без возражений дают все, что я ни попрошу. Но я специально попросила не колоть меня сегодня утром, чтобы быть в сознании, когда вы придете. Это мой последний монолог… Врачи не ждали, что я переживу эту ночь, но я пережила, потому что должна вам сказать…
   Эти слова забрали у нее последние силы, и было видно, что ее терзает боль. Врач взял шприц и подошел к ней, но Мэй-Анна отрицательно качнула головой. «Не сейчас», – прошептала она и сделала слабое движение рукой, безжизненно лежавшей поверх простыни, как бы приглашая меня подойти ближе. Простыня на этот раз была простая, а не атласная, как раньше. Я подошла и взяла ее руку, и в этот момент заметила, что, наверно, впервые с двенадцатилетнего возраста на ее ногтях нет лака. «Подойдите ближе», – прошептала она, и сиделка принесла нам два складных стула, и мы с Виппи Берд уселись у ее изголовья. Сели, как приехали, даже не сняв пальто.
   – Бастер вам что-нибудь рассказывал? – спросила Мэй-Анна.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Рассказывал ли он вам о том, что здесь действительно произошло в ту ночь, когда был убит Джон Риди.
   – Я никогда с ним об этом не говорила, это не моего ума дело, – сказала я.
   Признаться, мне никогда и ни с кем не хотелось говорить на эту тему, даже с Мэй-Анной и даже сейчас.
   – Бастер – лучший из людей, и мне надо было выходить за него замуж, пока была возможность. Если бы только у меня была такая возможность! Ты самая счастливая женщина на земле, Эффа Коммандер, – она слегка пожала мою руку. – И Бастер будет с тобой счастлив, как ни с кем другим.
   Я почувствовала, что кто-то стоит у меня за спиной, обернулась и увидела Эдди Баума, у него на глазах стояли слезы. Сначала я захотела, чтобы он ушел, а потом подумала, что он тоже вправе находиться здесь, ведь он заботился о ней не меньше, чем мы с Виппи Берд, хотя и не был ей таким близким другом, как мы. Да, я не любила его за то, что он ничего не сделал для Бастера во время процесса, и все же он старался ради Мэй-Анны, ради спасения ее карьеры, и мы с Виппи Берд должны были быть ему за это признательны.
   – Вы не должны больше разговаривать, – сказал врач, который снова подошел к ее ложу со шприцем в руках.
   – Доктор, – ответила она, – как вы думаете, почему я жива до сих пор? Я должна им все рассказать.
   – Милая, тебе нечего мне рассказывать, – сказала я.
   Я видела, что ее боль все усиливается, и хотела, чтобы ей поскорей сделали укол. Я снова вспомнила, как умирала ее мать, на секунду вспомнила свою маму, делавшую для миссис Ковакс горный чай и заварной крем. А Мэй-Анна, разве кто-нибудь согрел ее последние часы чем-то подобным?
   Она глубоко вздохнула, словно собирая последние силы.
   – Джона Риди убил не Бастер, а я, а он взял на себя вину по моей просьбе.
   Ее голова словно ушла в подушку, и она опустила веки.
   У меня потемнело в глазах, а Виппи Берд застыла с открытым ртом. Через мгновение, показавшееся мне вечностью, Виппи Берд повернулась ко мне, и я увидела слезы у нее на глазах – должно быть, она оплакивала Мэй-Анну, Бастера и заодно меня вместе с ними.
   – Так что же тогда произошло, Мэй-Анна? – спросила Виппи Берд.
   Мэй-Анна не смогла ответить сразу, потому что для этого ей снова пришлось набираться сил, и несколько минут она просто лежала, тяжело дыша и открывая и закрывая глаза. За моей спиной врач что-то кому-то прошептал, но я не разобрала слов. Сиделка вышла, из ванной послышался шум льющейся из крана воды, и она вернулась ко мне с наполненным стаканом, но я даже не повернулась в ее сторону, потому что напряженно глядела в лицо Мэй-Анне, ожидая, что же она скажет дальше.
   – В тот день мы с Джоном поссорились, он ударил меня, и я его застрелила. Потом я позвонила Бастеру и, когда он пришел, устроила ему такое представление, как никогда в жизни. Если бы я так сыграла в каком-нибудь фильме, мне бы дали Оскара, – тут ее губы слегка искривились. – Вы же знаете, как действует на людей мой плач, и Бастер согласился взять вину на себя. Я знала, что он это сделает, я могла бы даже не просить его об этом, он ради меня был готов на все.
   Чтобы не упасть со стула, я вцепилась пальцами обеих рук в простыню на ее постели. Мэй-Анна уничтожила Бастера в самом расцвете его карьеры, когда он только-только успел расправить крылья, и уничтожила сознательно! А он безо всякого колебания принес ей в жертву и дело своей жизни, и свое доброе имя, можно сказать, саму свою жизнь, и отправился в тюрьму за то, чего не совершал, и все это было так ужасно, просто чудовищно!
   Виппи Берд ждала, что на это скажу я, но у меня не было слов, и мы еще долго сидели молча и неподвижно, и только сиделка поднялась со своего места, подошла к постели Мэй-Анны, поправила под ней подушку и пригладила волосы на лбу.
   – Эффа Коммандер… – прошептала наконец Виппи Берд, – скажи же что-нибудь!
   Она сама была потрясена не меньше моего, но и я все никак не могла собраться с мыслями. У меня не укладывалось в голове, что женщина, которую Бастер любил больше всех на свете, в ответ на его любовь растоптала его ради того, чтобы самой остаться на плаву, чтобы остаться кинозвездой. Но зачем сейчас говорить этой умирающей женщине, какой чудовищный поступок она совершила? Не надо, сказала я сама себе, да и не твоего ума это дело, Эффа Коммандер, это касается только их двоих. Если Бастер сам не держал на нее зла, то с какой стати буду держать я?
   Самообладание наконец вернулось ко мне. Я взяла ее за руку и сказала:
   – Что ж, он сам так решил, Мэй-Анна, и теперь это дело прошлое.
   – Нет, не прошлое, – прошептала Мэй-Анна. – Справа на столике лежит пакет – это для тебя, там все написано подробно, я написала собственной рукой и заверила это письмо у нотариуса. Я прошу тебя передать его в газеты – ради Бастера. Пора вернуть ему доброе имя. Пожалуйста, Эффа Коммандер, помоги мне вернуть ему доброе имя.
   Слезы покатились по ее лицу, на этот раз, вероятно, искренние. Я почувствовала слабое пожатие ее руки, пожала в ответ ее руку, и в это время подумала, что Мэй-Анна Ковакс совершила в своей жизни роковую ошибку, но у нее нашлось мужество это признать. Она, страдая, ждала нас и решилась, пусть и в последние минуты жизни, разрушить легенду о Марион Стрит ради того, чтобы восстановить справедливость.
   – Ты хороший человек, Мэй-Анна, – сказала я. – Я сделаю все, как ты хочешь.
   Мэй-Анна закрыла глаза и содрогнулась от острой боли, пронзившей ее, и сделала слабый знак рукой в сторону доктора, что означало просьбу поскорей сделать инъекцию обезболивающего. Через несколько минут после укола она заснула.
   Эдди Баум подошел к ее постели и поцеловал ее в щеку, а потом покинул комнату. Мы с Виппи Берд встали и сняли наши пальто.
   – Она еще понимает, что мы здесь? – спросили мы у врача.
   – Не знаю, может быть, да, может быть – нет, – сказал он. – Но вы можете еще посидеть здесь, если хотите. Люди способны слышать голоса, иногда даже находясь в беспамятстве.
   Мы с Виппи Берд просидели у постели Мэй-Анны весь остаток дня и всю следующую ночь, все время держали ее за руки и говорили о Джекфише Куке, со смехом вспоминая его первоапрельскую шутку.
   – Не слышала, чтобы ты в жизни громче хохотала, чем в тот день, Мэй-Анна, – сказала Виппи Берд. – Поделом нам с Эффой Коммандер, набитым дурам!
   Мы вспомнили и случай на плоту и сказали, что, если бы она тогда не получила тухлым помидором в лоб, Бастер никогда бы не стал чемпионом.
   Еще Виппи Берд обратилась к сиделке: «Не будете ли вы столь любезны принести нам по чашечке кофе?», и мы обе расхохотались, а после этого сразу разревелись.
   Мы говорили о голливудских знаменитостях, которых видели в этом доме на нашем прощальном вечере, хотя и не упоминали Риди, и я сказала: