Страница:
Пуля подняла брови. Посмотрела на него внимательно.
– Ого. Интересная дама… Как-то у вас с ней не сложилось, чувствую.
– Нечему было складываться, – сказал Леший. – Терпеть не могу всякие инструкции, вот и все. Будешь еще пробовать?
Она подумала и кивнула. Леший молча извлек магазин, вставил полный, протянул ей оружие.
– Только я тоже хочу такую мишень. Не круглую, а человечка.
– Любой каприз, – галантно сказал он. – Вон, вторая слева – твоя.
– Это будет мужчина, – проговорила она торжественно. – Гадкий вертлявый мужичонка. Все время потный. На лбу у него такое мокрое колечко из волос, как раз посередине. А глазки бегают.
– Поп-знаменитость какая-нибудь, – предположил Леший.
– Это Мсье Предательство, – сказала Пуля. – Это то, что я больше всего ненавижу.
Пуля выставила ногу, старательно отклонилась назад, подняла вытянутые руки с пистолетом. Лицо у нее заострилось, губы сжались. Руки заметно подрагивали. Леший с улыбкой наблюдал за ней.
– Какой же он тебе Мсье? Предательство среднего рода, а не мужского…
– У него нет рода, – сказала Пуля и открыла огонь:
– Бах-бах-бах-бах…
Бетонные стены тира гудели, в воздухе остро пахло пороховой гарью. После каждого выстрела пистолет в ее руках подскакивал все выше и выше, так что последняя пуля отбила кусок бетонного карниза у дальней стены. Потом затвор застрял в заднем положении: кончились патроны. Девушка громко чихнула, поставила пистолет на предохранитель, положила на стол.
– Ну, что?
Леший глянул в трубу, усмехнулся.
– А-атлична, курсант! Смотри. Таз, таз. Потом грудь. И что-то там еще в области головы. Ухо, наверное. Да ты его калекой сделала.
– Серьезно? Дай-ка…
Пуля прищурилась в окуляр.
– Все-таки не убила, – сказала она. – А жаль.
– Раздробила правый тазобедренный сустав. Разорвала мышцы груди, пробила грудинную кость, повредила легкое, – перечислил Леший. – Оставила его без, как это… репродуктивного органа. И задела паховую артерию. А это уже серьезно. Думаю, не выживет.
– Так ему и надо, подлецу, – сказала Пуля надменно. – Я умею быть жестокой, если надо… Только я ведь шесть раз стреляла, кажется. Где остальные?
– На бороде, – сказал Леший. – Вон, на карнизе отметина, видишь? И моей мадаме плечико задела. У тебя тоже, наверное, с инструкциями проблема.
– Наверное, – сказала Пуля.
Она взяла со стула свитер, набросила на плечи.
– Холодно тут у вас.
Зябко поеживаясь, она прошла несколько шагов вдоль огневой, остановилась, вдруг резко развернулась к Лешему и выпалила:
– О чем думаешь? Только честно! Не придумывать!
– Просто любуюсь тобой, – Леший пожал плечами. – Ни о чем не думаю.
Она польщенно улыбнулась.
– Врешь.
– Мне нравится, когда ты вот так стоишь. Обнимаешь себя за плечи. Ты кажешься такой беззащитной… Хочется тебя обнять и целовать всю…
– Ой, ты меня смущаешь…
Пуля в шутку закрыла лицо руками. Леший подошел вплотную, обнял, мгновенно ощупал всю – грудь, ягодицы, низ живота.
– Расслабься… Венера, понимаешь… Милосская.
– Венера Милосская безрукая, – прошептала Пуля.
– Да ты что. Какая досада. – Леший прижал ее к себе сильнее. – А откуда ты… Впрочем, да. Вы же архитекторы, люди искусства… Нет, без рук не то. Я не согласен. А есть кто-нибудь с руками?
– Колхозница с серпом, – сказала Пуля.
– С серпом не надо. А кто еще?
– Дай подумать. Венера Капитолийская…
Леший поцеловал ее в шею.
– Капитолийская. Пусть будет Капитолийская. И руки и ноги есть? Точно?
– Точно, – сказала Пуля.
– И грудь? – он накрыл ладонями ее маленькие груди.
– Да.
– И все остальное?
– К чему ты клонишь?
Она мягко высвободилась из его объятий, отошла в сторону. Посмотрела на Лешего, Леший посмотрел на нее. Оба рассмеялись.
– Да ты что! У вас здесь слишком холодно! – сказала она, не переставая смеяться.
– Ладно. Поехали туда, где жарко, – не спорил Леший.
– Куда? Уже половина второго ночи!
Леший посмотрел на часы.
– Ночной клуб, – сказал он. – Дис-ко-тэ-ка. Я при деньгах.
Она вздохнула.
– Ты не похож на любителя ночных клубов. Могу спорить, ты и не был ни в одном!
– А вот и проспорила! – захохотал Леший. – Был. Два раза. Мы проводили облавы… А куда ты хочешь?
– Куда?
Она приставила палец ко лбу, воскликнула:
– Вот! Ты обещал показать мне тайный подземный город!
Леший помрачнел, покачал головой.
– Не сейчас…
– Почему? – спросила она.
– Это не прогулка. Я уже говорил. Ты плохо представляешь, что такое «минус». Всегда надо готовиться. Тем более туда…
Он замолчал. Пуля тихо выдохнула, наклонилась к увеличительной трубе, еще раз полюбовалась на свою мишень.
– А генералы ваши здесь тоже тренируются? – спросила она.
– Нет, – покачал головой Леший. – Только мое подразделение. Общий тир совсем в другом месте.
– А если сейчас войдет кто-то из начальства?
– В половине второго ночи? Это вряд ли. Да и постовой предупредит, он мой человек.
– Сюда ведь нельзя посторонних водить, верно? – Пуля подошла к нему, неловко ткнулась головой в грудь. Потерлась щекой о рубашку. – Тем более ночью. Тем более девушек. Это ведь нарушение инструкции?
– Сплошное. Я не имею права даже дать тебе подержать свой пистолет, – сказал Леший. – Просто подержать. Даже разряженный.
– А почему делаешь? Ты не похож на нарушителя инструкций…
– Хочу тебе понравиться! Вот и превращаюсь в мальчишку!
Он отстранился от Пули, легко перепрыгнул через барьер, пробежал к мишеням и стал заменять их новыми.
– По-моему, ты в меня влюбился, – сказала она.
– Чего? – не расслышал Леший.
Пуля посмотрела на ПМ, лежащий на столе. Тяжелый, ладный, компактный. «Приемистый», как с уважением сказал о нем Леший. Черная маслянистая сталь. Ей вдруг стало неприятно, что она брала его в руки, стреляла из него. Она хотела что-то сказать Лешему, даже рот открыла. Но не успела.
– Во, придумал! – крикнул он, бегом возвращаясь к ней с сорокаметрового рубежа. – Хотела жары – в баню пойдем! В турецкую, на двоих! И ужин туда закажем!..
Пуля вытаращила на него глаза.
– В баню?! Ужинать? Ты меня пугаешь! Неужели ты такой знаток злачных мест?
– Да нет, – хмыкнул Леший. – Просто мы там как-то работали.
Абдулла говорил, что он турок, но это, скорее всего, неправда. Армянин, скорей всего. Дагестанец. Турки маленькие и толстые, Абдулла – крепкий высокий старик. Может, даже не старик. Может, совсем не старик. Он лыс и безбород, так что не разберешь.
– Нэт, маладый чилавэк. Эта неправылна. Эта пива. Эта в хаммам нехорошо, – покачал он головой, увидев бутылку в руке у Лешего. Повторил со значением: – Пива, водка – нехорашо.
– Может, косяк предложишь, Абдулла? Косяк – хорошо?
– Нэт касях, маладый чилавэк, – огорчился Абдулла. – Касях башка сорвет. Эта совсем нехорошо.
– А что хорошо, Абдулла?
Он долго молчал, сосредоточенно растирая спину Пули мокрой варежкой. Со спины на мраморный стол стекали черные дорожки от молотого кофе. Потом Абдулла сказал:
– Здаровья – вот хорошо.
Леший рассмеялся, отсалютовал ему бутылкой.
– Твое здоровье, Абдулла!
Он удобно расположился на скамеечке у стены парной. Пиво холодное. Пар горячий. Стена теплая. На большом столе посреди парной Адбулла, опоясанный полотенцем, отхаживал Пулю своей варежкой, прерываясь только затем, чтобы зачерпнуть рукой кофе и морскую соль из стеклянной банки. Пуля морщилась, стонала и делала Лешему большие глаза. Сама настояла, чтобы ее отходил профессиональный банщик. Пусть не жалуется. Хотя Лешему это тоже не нравилось.
– А русских девушек за попы трогать – хорошо, Абдулла? – спросил Леший.
Абдулла оскалил в улыбке рот. Зубы у Абдуллы белые. И мраморный стол – белый. И Пуля на нем – белая. Нет, розовая скорее. Только узенькие стринги и лифчик черные, как Абдулла. Рядом с ней банщик казался черным, как негр. Хотя он не негр. Но и не турок, это точно. Будет тебе турок работать в бане массажистом, как же.
– Я ни трогать никого. Эта – массаш. Эта – работа. Эта мне все равно кто такой. Парень, девушка. Попа, не попа… Я – работатель… Работник. Вот так. Ты вот кто, маладой чилавэк? Какой у тебя работа?
Леший допил бутылку, поставил рядом со скамеечкой. Открыл новую.
– Помнишь, у вас облава была? Когда ФСБ террористов арестовала? Я тогда в маске был, старшим, – сказал Леший. – И тоже никого не трогаю, представляешь.
Абдулла сразу перестал улыбаться.
– Хороший работа.
– Он еще и диггер, – подала голос Пуля. – Он под землей ходит. Глубоко, рядом с адом… Там даже в дырку огонь виден…
– Ага, – буркнул Абдулла. – Тоже хороший, наверное.
…Вода в бассейне – холодная. Пуля, раскрасневшаяся после всех растираний и умащений, глаза горят, румянец во всю щеку – горячая. Очень горячая. И белья на ней уже нет. Они окунулись несколько раз, вышли и поцеловались. Абдулла ушел, они здесь одни.
– У вас в ФСБ как принято: девушек сперва кормят, или…
– Или, – сказал Леший. – А кормят потом. И то не всегда.
– Надо заработать, я так понимаю?
– Угу.
– Ну, что ж, – сказала Пуля. – Это мы запросто… И опрокинулась на массажный стол, раскинула ноги, обнажив гладкую выбритую промежность с узкой розовой щелкой посередине…
Потом они пошли в комнату отдыха, где был накрыт стол на двоих. Пуля втихаря налила себе водки в винный бокал и выпила, а Леший даже не знал, как на это реагировать. По правилам вроде бы следует отругать – восемнадцать едва исполнилось, рано ей водку пить. С другой стороны, вот так оголтело трахаться в бане со взрослым мужиком, с «папиком», тоже, получается, рано. Хотя нет, по закону с восемнадцати трахаться можно. Даже замуж выходить и детей рожать. А спиртное только с 21 года… Странно. После водки в ванной отмок, похмелился, и снова человек. А после иных «папиков» вовек не отмоешься, никакая ванна, никакой пенициллин не поможет. А если еще дети… Но – если взглянуть с третьей стороны, то закон есть закон, а он, Леший, то есть Синцов Алексей Иванович, есть кто? Правильно, полномочный представитель этого самого закона на означенной территории…
– Вообще-то пить только с двадцати одного года можно, – все-таки буркнул он.
– Ага! Но ты ведь сам сказал, что терпеть не можешь всякие правила! – уличила его в непоследовательности Пуля. – А тут про запреты какие-то вспомнил, полномочный представитель! Хитрый! Может, мне в двадцать один год и смотреть на нее не захочется, на водку эту!
– Можешь не смотреть уже сейчас. Вон, закусывай давай… О, вижу, вижу. Всё. Глаза поехали в разные стороны, пространственная ориентация нарушена. Готова девушка…
Леший наколол на вилку листик копченой свинины, протянул ей. Пуля наклонила голову и, сладострастно вздыхая, сняла угощение зубами. Рассмеялась. Откинулась назад, сбросила простыню на пол, разбросала руки по спинке дивана. Она была пьяна.
– У меня маленькая грудь?
– Да нормальная. Не переживай, – сказал Леший. – Красивая. Я ее люблю.
– А некоторым нравится именно маленькая, я слышала.
– А я слышал, некоторым девушкам нравятся маленькие пенисы.
– Нет, ну кроме шуток…
Леший подошел к ней и поцеловал в грудь. В левую, потом в правую. И еще раз в правую. И в левую.
– Кроме шуток, – сказал он, сел и налил себе водки.
Она как-то изменилась в лице. Леший подумал – обиделась. Глаза потемнели, черные протуберанцы летали, будто случилась там настоящая магнитная буря.
– Ты не бросай меня, Лёш… Хорошо? – сказала она тихо.
– Очень надо, – проворчал он. – Я и не собираюсь.
– Я серьезно.
– Ты лопай, лопай. А то развезет.
Она послушно взяла дольку ананаса, откусила. Сок брызнул на подбородок, она вытерла его запястьем. Запястье тонкое, хрупкое, почти детское. Леший украдкой посмотрел на свои руки со вздувшимися от жара венами. Они показались ему похожими на ковши экскаватора. Откуда-то – из живота, из печенок, а может, прямо из сердца, поднялась теплая волна, обожгла, уколола тысячью маленьких иголок, будто он с мороза бухнулся в горячую ванну. Леший даже замычал от боли. Обидеть ее? Бросить? Что за чушь. Он даже готов отдать вот эту руку – левую… нет, даже правую, вот эту свою правую ковшеобразную руку с толстыми грубыми пальцами, чтобы у них все было хорошо. Чтобы сидеть вот так, болтать в свое удовольствие, любоваться без всякого стеснения ее наготой, и чтобы заботиться и охранять, бить чьи-то морды, ломать кости, и чтобы ругать ее время от времени, отбирать всякие опасные игрушки… Только он почему-то ни на миг не мог поверить, что так и будет. Вечно, всегда. Хотя бы какое-то продолжительное время. Кто его знает почему. Не от него тут все зависит, и даже не от нее… От обстоятельств. И от закономерностей жизни. А они таковы, что разведут их с такой же неизбежностью, как и свели. И не просто разведут, а разбросают, словно центрифугой, далеко-далеко друг от друга… В разные концы мира…
– Ты извини. Я, наверное, глупо себя веду, – сказа Пуля, с аппетитом уписывая вторую дольку ананаса. – Пытаюсь выглядеть старше – опытной, повидавшей, что ли. А получается глупо. Но я не расстраиваюсь на самом деле, ты не думай. Это просто гормоны, это пройдет, я знаю. Я раньше была другая. Во время каникул могла целую неделю на улицу не выходить. Читала, рисовала. Мечтала себе о чем-то… Была влюблена в Олега Меньшикова, представляешь?
Леший хрюкнул утвердительно. Никакого Олега Меньшикова он не знал. Наверное, певец.
– Мальчишки в школе казались мне тупыми и жестокими, какими-то гоблинами. Многие, в общем-то, гоблинами и были, и остались… А ты был какой? Ну, в юности, в детстве?
– Обычный, – сказал Леший. – Гоблин. Сидел на последней парте. Курил на заднем крыльце школы. На большой перемене бегали с друзьями в «стекляшку» на Малый Власьевский.
– А что такое «стекляшка»?
– Пивнуха. Ну, не ресторан, а такая забегаловка, стеклянный павильон типа. В советские времена таких много было.
– Не видела ни разу, – сказала Пуля.
– Много потеряла.
– Ты серьезно?
– Нет, – сказал Леший.
Она помолчала.
– А ты тогда, в детстве, уже знал, что будешь диггером?
Леший выгреб себе в тарелку остатки «цезаря» и бросил сверху остывший антрекот. Чего-то он вдруг резко проголодался.
– Даже слова такого не слышал, – сказал он с полным ртом. – Да его и не придумали еще, наверное, в те времена. Мы с Пашкой Глушаковым хотели в Нижневартовск смотаться.
– Зачем?
– Не помню уже. Денег шальных хотелось. Приключений.
– Нижневартовск, – Пуля пожала плечами. – Даже звучит как-то… уныло. А вот я всегда знала, что буду архитектором. С пятого класса.
– Небось на «отлично» училась.
– В общем-то да.
– А как же тогда с этими диггер-готами связалась? Они ж там все сплошь извращенцы с калеченной психикой. Один Рыба этот ваш чего стоит…
Пуля рассмеялась.
– Не поверишь. Я была в него немного влюблена. В него, в Рыбу. Гормоны, говорю тебе.
Леший посмотрел на нее и налил себе еще водки.
– Налей и мне, а? – попросила она. – Ну, не жмоть-ся. Я буду вести себя паинькой, обещаю.
Леший капнул и ей чуть-чуть. Пуля выпила, некоторое время посидела с открытым ртом и вытаращенными глазами. Потом сказала:
– Я ему даже сказать не успела об этом. Бедный Рыба. Тут Крюгер подвернулся, тут такое началось…
– А потом подвернулся Леший, – сказал Леший. – Гормоны.
Она слабо улыбнулась.
– Глупо, я понимаю. Просто еще тогда, когда ты у нас в квартире… Ну, читал маме всякие нотации, говорил ей про меня… Еще тогда мне как-то удивительно хорошо стало, спокойно. Я тогда из-за Реснички напугана была, не знала, что мне делать, как быть со всем этим. А тут у меня даже чувство юмора проснулось. Понимаешь?
– Нет, не понимаю, – соврал Леший.
Ему и горько вдруг стало, и вместе с тем приятно. Девочка явно ошиблась в партнере, это ясно. Но он хотя бы смог ее уберечь от Реснички, что тоже не мало значит.
– Вредный какой!..
Она обежала низкий столик, бухнулась к нему на колени лицом к лицу, расставив по-кавалерийски ноги. Уложила его большие грубые руки на свои бедра, обняла за шею, поцеловала долго, обстоятельно. Потом вдруг уткнулась лбом ему в грудь, прошептала:
– Но ты ведь не наврал мне про тайный город? Правда есть такой? Где-то там, глубоко?
Он взял ее лицо руками, поднял, поцеловал.
– Истинная правда, малышка. Только на фига он тебе нужен? Ты ведь отличница, пай-девочка, во всяких Венерах Милосских разбираешься.
– Не знаю. Но я ведь архитектор как-никак…
– Будущий архитектор.
– Ладно, будущий. Мне все равно интересно. Там ведь, наверное, красивые дома? Красивые улицы. Это ведь так, Леший?
– Как тебе сказать. – Леший усмехнулся. – Вряд ли они красивые. Хотя я в этом плохо разбираюсь. Красиво – некрасиво. Я не архитектор.
– Но там день и ночь должны гореть огни. Яркие, разноцветные. Это красиво. И у домов нет крыш. Потому что каждый дом упирается прямо в небо, держит его на себе. – Она потерлась щекой о его щеку. – Дома там очень прочные. И еще там очень тихо. Все люди спокойные, уравновешенные. Очень основательные такие. Потому что на них все держится. В буквальном смысле. Они не подозревают, правда, об этом. Просто они так живут… Поддерживают нас как бы. Я все правильно говорю?
– Ну-у. В самую точку, – сказал Леший.
– Вот. Там еще есть ночные клубы. Они открыты круглосуточно, потому что под землей всегда ночь. И подземные жители танцуют в этих клубах очень неторопливые, очень медленные танцы. Потому что они никуда не торопятся. Ты представляешь себе это?
– Чего мне представлять, – сказал Леший. – Я все это видел. И даже танцевал там как-то очень медленный фокстрот.
– Один?
– Один.
– Бери в следующий раз меня с собой. Фокстрот в одиночку не танцуют.
– Я всегда танцевал в одиночку, – возразил Леший.
– Это неправильно…
Пуля не дала ему ответить, обхватила его рот горячими мокрыми губами, с силой вжалась в него, выгнулась. И не отпускала, пока ее тело не заходило ходуном у него в руках.
– Есть кости, значит, есть трупы, – сказал Евсеев, перебирая только что отпечатанные на принтере фото. – А раз есть трупы, должно быть уголовное дело. Это как дважды два… А вот ловушка, пусть примитивная, но это тоже покушение на убийство! А это чей след?!
– Напишите рапорт, чтобы на четвертый уровень направили следственную бригаду, – криво улыбнулся Леший.
Но Евсеев пропустил шутку мимо ушей. Именно шутку. Как совет эти слова никто из присутствующих не воспринял. Да и за пределами кабинета к ним отнеслись бы точно так же.
– Ого, а это еще что такое?
Евсеев долго смотрел на одну из карточек, затем протянул ее Лешему. Тот только скользнул по ней взглядом, даже не стал брать в руки.
– Это деревянный болван, – сказал он. – Идол. Предмет культового назначения.
Евсеев поднял на него удивленные глаза.
– Так это у них что-то вроде жертвенника, выходит?
– Что-то вроде, – согласился Леший.
– А кости…
– Это не детские кости, Юра.
Леший, сидевший до этого как изваяние, пошевелился на стуле, развернулся к Евсееву.
– Слушай. Ты меня знаешь давно, не то что мои стрельцы-тоннельщики. И ты не будешь думать, что я тебе впариваю сказку тысячи и одной ночи, как принято у некоторых диггеров. Ведь так?
– Ну, – сказал Евсеев, пряча фото в папку и откидываясь в кресле.
– Так вот, это не дети. Детей там никаких нет и не было. Это те самые карлы, которых мы с Хорем видели в 2002-м. Подземные карлики. Помнишь, я рассказывал тебе – как прятался от Неверова в «минусе», как увидел там одного такого урода, как пошел за ним?.. А потом мы с Хорем отбивались от них, их там сотни были, помнишь?
Евсеев внимательно смотрел на него. Он честно старался вспомнить, он даже оперся локтями о стол и помассировал указательными пальцами лоб над бровями. И, кажется, вспомнил.
– Да, – сказал Евсеев. – Что-то такое припоминаю. Пойми, я тут просто…
Он поводил руками в воздухе, как бы извиняясь за то, что сидит в своем кабинете на Лубянке, за стандартным столом из серой ДСП, с тремя такими же стандартными стеллажами и портретом президента на стене, а не в каком-нибудь подземном бункере, где каждую минуту случаются чудеса.
– Значит, ты считаешь, что все это дело рук тех самых… карликов?
– Да, – сказал Леший и посмотрел на него.
– Хорошо. Карлики. Они там живут как бы… Размножаются. Вырезают какие-то народные орнаменты на опорных сваях и приносят друг друга в жертву… Кстати, что там с этим идолом? Что он в руках держит? Не автомат, случайно? И у него что-то похожее на звезду вырезано, мне показалось…
– Да, – сказал Леший.
– Пентаграмма. Выходит, они еще и сатанизмом увлекаются, эти твои карлики. Карлики-сатанисты.
– Мне нас… – Леший замолк и поправился: – Мне все равно, что там вырезано. Это не мы с Рудиным вырезали. В общем…
Его лицо приняло обычное железобетонное выражение.
– Я вижу, ты мне не веришь.
– Верю, – сказал Евсеев. – Я помню, ты мне рассказывал про карликов. И я верю, что ты что-то такое видел… Потому что я знаю тебя. Но другие… Огольцов, например. Толочко. Они не знают.
– Ну, и что с того? – хмуро отозвался Леший.
– Они – начальство. Твое и мое, товарищ майор, – напомнил Евсеев. – Наше дело доложить, их дело – принимать решения.
Леший выпрямился, привычно почесал шею под воротником непривычной сорочки.
– Они, блин, такого дерьма разведут вокруг этого капища!.. – с тоской произнес он. – Вот честно: лучше бы я ничего никому не говорил! Молчал бы, как рыба об лед! И Рудину наказал бы держать язык за зубами…
– Это было бы сокрытием улик. Должностное преступление.
– Ну, какие улики? Вон, в Папуа-Новой Гвинее, в джунглях, там до сих пор друг друга жрут, костями на там-тамах играют – и ничего!
– Папуа-Новая Гвинея не входит в юрисдикцию ФСБ.
– Да ё-моё! Ну… – Леший хотел сказать еще что-то, но только махнул рукой.
Евсеев посмотрел на часы. Честно говоря, он не понимал, что Лешему здесь не нравится и к чему весь этот шум.
– Так, – сказал он. – Фото есть. Образцы взял?
– Рудин целый пакет приволок костей этих, сразу в лабораторию снес… – нехотя произнес Леший.
– Рапорта готовы?
Леший молча достал из папки пачку исписанных листков, положил на стол.
– Все написали, как есть?
– Как всегда, – буркнул Леший, но, поймав красноречивый взгляд начальника, поправился: – Да нет, серьезно. Правду, и ничего кроме правды.
Евсеев взял бумаги, воткнулся в них взглядом.
– Рапорты, отчеты… как, блин, в канцелярии, – проворчал Леший. – Ох, чувствую, будет из всего этого большая-пребольшая гадская шкода!
– Ничего не будет, – медленно произнес Евсеев, продолжая читать. – Впрочем, как знать. Помнишь, года два назад каких-то «хоббитов» открыли – тоже в Океании, кажется, где-то рядом с твой Новой Гвинеей?
Он оторвал глаза от рапорта.
– Научная сенсация. До сих пор ученые копья ломают. Так что… Может, наоборот – прославишься.
– В гробу я видел такую славу…
– Погоди, а это что? – Евсеев приподнял брови и прочел: – «На отметке два-триста зафиксированы множественные следы босых ног, которые неожиданно появились и так же неожиданно оборвались…»
Леший устало махнул рукой.
– Ерунда это все, Юра. На самом деле есть тысяча объяснений таким следам… Если, конечно, принять во внимание мою версию о том, что под землей обитают эти хреновы карлики, а не делать вид, что я Шахерезада и мне приснился сон…
– Но ведь они как-то странно обрываются, ты сам пишешь об этом, – сказал Евсеев слегка раздраженно. – И берутся тоже неизвестно откуда… Ведь до отметки два-триста их не было, я так понимаю?
– Ерунда, – повторил Леший и стал загибать пальцы. – Часть тропинки могли затоптать – раз. Их могло просто смыть водой в период дождей, там ведь сыро и с потолка капает – это два. Кстати… надо будет в следующий раз глянуть повнимательнее, сдается мне, что тропинка становится видимой на таких небольших возвышенностях, что ли… Но вот чему я никакого объяснения найти не могу – это стуку этому, тарахтению. Читал уже?.. Тах-тах, тах-тах! Что там такое, кто такой – хоть убей, не пойму!
Евсеев ничего не сказал, сложил бумаги, спрятал в папку и убрал в стол.
– Таинственные следы, таинственные стуки, таинственные кости, – сухо произнес он после паузы. – Прямо не знаю, как это назвать. Путешествие Орфея в царство Аида какое-то… Но о главной цели своих поисков ты хотя бы помнишь?
– Помню, – так же сухо ответил Леший. – Никаких следов Хранилища на исследуемых участках не обнаружено. Чего не было, того не было, товарищ майор.
Евсеев вздохнул.
– И это плохо. Определите наиболее перспективный сектор для поисков и ищите. Хоть каждый день по две смены!
– Есть, товарищ майор! – ерническим тоном сказал Леший. – Так точно, товарищ майор!
По ту сторону Великого Разлома все оставалось так же, как и на этой: глинистый грунт с известняковыми наростами, старые стальные сваи, запах метана и гнили. На самом деле, сходство было кажущимся. Берега Великого Разлома на реке Времени разделяли целых полвека, и принадлежали они двум разным эпохам. На одном берегу – олигархо-анархический капитализм, на другом – строгий казарменный социализм. На одном – разгуляй-веселое, безоглядно-похмельное существование, вакханалия вседозволенности и открытого расхитительства, торжество полуграмотных нуворишей всех мастей, рост цен на ЖКХ, локальные конфликты, теракты и манифестации на Триумфальной и Манежной площадях; а на противоположном берегу уверенно шла, твердо шагала по образцовой столице размеренная трудовая жизнь, где перевыполнялись планы, победно завершали пятилетки, дружинники давали укорот немногочисленным хулиганам, а про теракты никто и слыхом не слыхивал, и где календарь остановился на числе 1959. Так что никакого сходства в берегах реки Времени не было, скорее наоборот. Как в кривом зеркале.
– Ого. Интересная дама… Как-то у вас с ней не сложилось, чувствую.
– Нечему было складываться, – сказал Леший. – Терпеть не могу всякие инструкции, вот и все. Будешь еще пробовать?
Она подумала и кивнула. Леший молча извлек магазин, вставил полный, протянул ей оружие.
– Только я тоже хочу такую мишень. Не круглую, а человечка.
– Любой каприз, – галантно сказал он. – Вон, вторая слева – твоя.
– Это будет мужчина, – проговорила она торжественно. – Гадкий вертлявый мужичонка. Все время потный. На лбу у него такое мокрое колечко из волос, как раз посередине. А глазки бегают.
– Поп-знаменитость какая-нибудь, – предположил Леший.
– Это Мсье Предательство, – сказала Пуля. – Это то, что я больше всего ненавижу.
Пуля выставила ногу, старательно отклонилась назад, подняла вытянутые руки с пистолетом. Лицо у нее заострилось, губы сжались. Руки заметно подрагивали. Леший с улыбкой наблюдал за ней.
– Какой же он тебе Мсье? Предательство среднего рода, а не мужского…
– У него нет рода, – сказала Пуля и открыла огонь:
– Бах-бах-бах-бах…
Бетонные стены тира гудели, в воздухе остро пахло пороховой гарью. После каждого выстрела пистолет в ее руках подскакивал все выше и выше, так что последняя пуля отбила кусок бетонного карниза у дальней стены. Потом затвор застрял в заднем положении: кончились патроны. Девушка громко чихнула, поставила пистолет на предохранитель, положила на стол.
– Ну, что?
Леший глянул в трубу, усмехнулся.
– А-атлична, курсант! Смотри. Таз, таз. Потом грудь. И что-то там еще в области головы. Ухо, наверное. Да ты его калекой сделала.
– Серьезно? Дай-ка…
Пуля прищурилась в окуляр.
– Все-таки не убила, – сказала она. – А жаль.
– Раздробила правый тазобедренный сустав. Разорвала мышцы груди, пробила грудинную кость, повредила легкое, – перечислил Леший. – Оставила его без, как это… репродуктивного органа. И задела паховую артерию. А это уже серьезно. Думаю, не выживет.
– Так ему и надо, подлецу, – сказала Пуля надменно. – Я умею быть жестокой, если надо… Только я ведь шесть раз стреляла, кажется. Где остальные?
– На бороде, – сказал Леший. – Вон, на карнизе отметина, видишь? И моей мадаме плечико задела. У тебя тоже, наверное, с инструкциями проблема.
– Наверное, – сказала Пуля.
Она взяла со стула свитер, набросила на плечи.
– Холодно тут у вас.
Зябко поеживаясь, она прошла несколько шагов вдоль огневой, остановилась, вдруг резко развернулась к Лешему и выпалила:
– О чем думаешь? Только честно! Не придумывать!
– Просто любуюсь тобой, – Леший пожал плечами. – Ни о чем не думаю.
Она польщенно улыбнулась.
– Врешь.
– Мне нравится, когда ты вот так стоишь. Обнимаешь себя за плечи. Ты кажешься такой беззащитной… Хочется тебя обнять и целовать всю…
– Ой, ты меня смущаешь…
Пуля в шутку закрыла лицо руками. Леший подошел вплотную, обнял, мгновенно ощупал всю – грудь, ягодицы, низ живота.
– Расслабься… Венера, понимаешь… Милосская.
– Венера Милосская безрукая, – прошептала Пуля.
– Да ты что. Какая досада. – Леший прижал ее к себе сильнее. – А откуда ты… Впрочем, да. Вы же архитекторы, люди искусства… Нет, без рук не то. Я не согласен. А есть кто-нибудь с руками?
– Колхозница с серпом, – сказала Пуля.
– С серпом не надо. А кто еще?
– Дай подумать. Венера Капитолийская…
Леший поцеловал ее в шею.
– Капитолийская. Пусть будет Капитолийская. И руки и ноги есть? Точно?
– Точно, – сказала Пуля.
– И грудь? – он накрыл ладонями ее маленькие груди.
– Да.
– И все остальное?
– К чему ты клонишь?
Она мягко высвободилась из его объятий, отошла в сторону. Посмотрела на Лешего, Леший посмотрел на нее. Оба рассмеялись.
– Да ты что! У вас здесь слишком холодно! – сказала она, не переставая смеяться.
– Ладно. Поехали туда, где жарко, – не спорил Леший.
– Куда? Уже половина второго ночи!
Леший посмотрел на часы.
– Ночной клуб, – сказал он. – Дис-ко-тэ-ка. Я при деньгах.
Она вздохнула.
– Ты не похож на любителя ночных клубов. Могу спорить, ты и не был ни в одном!
– А вот и проспорила! – захохотал Леший. – Был. Два раза. Мы проводили облавы… А куда ты хочешь?
– Куда?
Она приставила палец ко лбу, воскликнула:
– Вот! Ты обещал показать мне тайный подземный город!
Леший помрачнел, покачал головой.
– Не сейчас…
– Почему? – спросила она.
– Это не прогулка. Я уже говорил. Ты плохо представляешь, что такое «минус». Всегда надо готовиться. Тем более туда…
Он замолчал. Пуля тихо выдохнула, наклонилась к увеличительной трубе, еще раз полюбовалась на свою мишень.
– А генералы ваши здесь тоже тренируются? – спросила она.
– Нет, – покачал головой Леший. – Только мое подразделение. Общий тир совсем в другом месте.
– А если сейчас войдет кто-то из начальства?
– В половине второго ночи? Это вряд ли. Да и постовой предупредит, он мой человек.
– Сюда ведь нельзя посторонних водить, верно? – Пуля подошла к нему, неловко ткнулась головой в грудь. Потерлась щекой о рубашку. – Тем более ночью. Тем более девушек. Это ведь нарушение инструкции?
– Сплошное. Я не имею права даже дать тебе подержать свой пистолет, – сказал Леший. – Просто подержать. Даже разряженный.
– А почему делаешь? Ты не похож на нарушителя инструкций…
– Хочу тебе понравиться! Вот и превращаюсь в мальчишку!
Он отстранился от Пули, легко перепрыгнул через барьер, пробежал к мишеням и стал заменять их новыми.
– По-моему, ты в меня влюбился, – сказала она.
– Чего? – не расслышал Леший.
Пуля посмотрела на ПМ, лежащий на столе. Тяжелый, ладный, компактный. «Приемистый», как с уважением сказал о нем Леший. Черная маслянистая сталь. Ей вдруг стало неприятно, что она брала его в руки, стреляла из него. Она хотела что-то сказать Лешему, даже рот открыла. Но не успела.
– Во, придумал! – крикнул он, бегом возвращаясь к ней с сорокаметрового рубежа. – Хотела жары – в баню пойдем! В турецкую, на двоих! И ужин туда закажем!..
Пуля вытаращила на него глаза.
– В баню?! Ужинать? Ты меня пугаешь! Неужели ты такой знаток злачных мест?
– Да нет, – хмыкнул Леший. – Просто мы там как-то работали.
* * *
г. Москва. Культурно-досуговый комплекс «Радуга»Абдулла говорил, что он турок, но это, скорее всего, неправда. Армянин, скорей всего. Дагестанец. Турки маленькие и толстые, Абдулла – крепкий высокий старик. Может, даже не старик. Может, совсем не старик. Он лыс и безбород, так что не разберешь.
– Нэт, маладый чилавэк. Эта неправылна. Эта пива. Эта в хаммам нехорошо, – покачал он головой, увидев бутылку в руке у Лешего. Повторил со значением: – Пива, водка – нехорашо.
– Может, косяк предложишь, Абдулла? Косяк – хорошо?
– Нэт касях, маладый чилавэк, – огорчился Абдулла. – Касях башка сорвет. Эта совсем нехорошо.
– А что хорошо, Абдулла?
Он долго молчал, сосредоточенно растирая спину Пули мокрой варежкой. Со спины на мраморный стол стекали черные дорожки от молотого кофе. Потом Абдулла сказал:
– Здаровья – вот хорошо.
Леший рассмеялся, отсалютовал ему бутылкой.
– Твое здоровье, Абдулла!
Он удобно расположился на скамеечке у стены парной. Пиво холодное. Пар горячий. Стена теплая. На большом столе посреди парной Адбулла, опоясанный полотенцем, отхаживал Пулю своей варежкой, прерываясь только затем, чтобы зачерпнуть рукой кофе и морскую соль из стеклянной банки. Пуля морщилась, стонала и делала Лешему большие глаза. Сама настояла, чтобы ее отходил профессиональный банщик. Пусть не жалуется. Хотя Лешему это тоже не нравилось.
– А русских девушек за попы трогать – хорошо, Абдулла? – спросил Леший.
Абдулла оскалил в улыбке рот. Зубы у Абдуллы белые. И мраморный стол – белый. И Пуля на нем – белая. Нет, розовая скорее. Только узенькие стринги и лифчик черные, как Абдулла. Рядом с ней банщик казался черным, как негр. Хотя он не негр. Но и не турок, это точно. Будет тебе турок работать в бане массажистом, как же.
– Я ни трогать никого. Эта – массаш. Эта – работа. Эта мне все равно кто такой. Парень, девушка. Попа, не попа… Я – работатель… Работник. Вот так. Ты вот кто, маладой чилавэк? Какой у тебя работа?
Леший допил бутылку, поставил рядом со скамеечкой. Открыл новую.
– Помнишь, у вас облава была? Когда ФСБ террористов арестовала? Я тогда в маске был, старшим, – сказал Леший. – И тоже никого не трогаю, представляешь.
Абдулла сразу перестал улыбаться.
– Хороший работа.
– Он еще и диггер, – подала голос Пуля. – Он под землей ходит. Глубоко, рядом с адом… Там даже в дырку огонь виден…
– Ага, – буркнул Абдулла. – Тоже хороший, наверное.
…Вода в бассейне – холодная. Пуля, раскрасневшаяся после всех растираний и умащений, глаза горят, румянец во всю щеку – горячая. Очень горячая. И белья на ней уже нет. Они окунулись несколько раз, вышли и поцеловались. Абдулла ушел, они здесь одни.
– У вас в ФСБ как принято: девушек сперва кормят, или…
– Или, – сказал Леший. – А кормят потом. И то не всегда.
– Надо заработать, я так понимаю?
– Угу.
– Ну, что ж, – сказала Пуля. – Это мы запросто… И опрокинулась на массажный стол, раскинула ноги, обнажив гладкую выбритую промежность с узкой розовой щелкой посередине…
Потом они пошли в комнату отдыха, где был накрыт стол на двоих. Пуля втихаря налила себе водки в винный бокал и выпила, а Леший даже не знал, как на это реагировать. По правилам вроде бы следует отругать – восемнадцать едва исполнилось, рано ей водку пить. С другой стороны, вот так оголтело трахаться в бане со взрослым мужиком, с «папиком», тоже, получается, рано. Хотя нет, по закону с восемнадцати трахаться можно. Даже замуж выходить и детей рожать. А спиртное только с 21 года… Странно. После водки в ванной отмок, похмелился, и снова человек. А после иных «папиков» вовек не отмоешься, никакая ванна, никакой пенициллин не поможет. А если еще дети… Но – если взглянуть с третьей стороны, то закон есть закон, а он, Леший, то есть Синцов Алексей Иванович, есть кто? Правильно, полномочный представитель этого самого закона на означенной территории…
– Вообще-то пить только с двадцати одного года можно, – все-таки буркнул он.
– Ага! Но ты ведь сам сказал, что терпеть не можешь всякие правила! – уличила его в непоследовательности Пуля. – А тут про запреты какие-то вспомнил, полномочный представитель! Хитрый! Может, мне в двадцать один год и смотреть на нее не захочется, на водку эту!
– Можешь не смотреть уже сейчас. Вон, закусывай давай… О, вижу, вижу. Всё. Глаза поехали в разные стороны, пространственная ориентация нарушена. Готова девушка…
Леший наколол на вилку листик копченой свинины, протянул ей. Пуля наклонила голову и, сладострастно вздыхая, сняла угощение зубами. Рассмеялась. Откинулась назад, сбросила простыню на пол, разбросала руки по спинке дивана. Она была пьяна.
– У меня маленькая грудь?
– Да нормальная. Не переживай, – сказал Леший. – Красивая. Я ее люблю.
– А некоторым нравится именно маленькая, я слышала.
– А я слышал, некоторым девушкам нравятся маленькие пенисы.
– Нет, ну кроме шуток…
Леший подошел к ней и поцеловал в грудь. В левую, потом в правую. И еще раз в правую. И в левую.
– Кроме шуток, – сказал он, сел и налил себе водки.
Она как-то изменилась в лице. Леший подумал – обиделась. Глаза потемнели, черные протуберанцы летали, будто случилась там настоящая магнитная буря.
– Ты не бросай меня, Лёш… Хорошо? – сказала она тихо.
– Очень надо, – проворчал он. – Я и не собираюсь.
– Я серьезно.
– Ты лопай, лопай. А то развезет.
Она послушно взяла дольку ананаса, откусила. Сок брызнул на подбородок, она вытерла его запястьем. Запястье тонкое, хрупкое, почти детское. Леший украдкой посмотрел на свои руки со вздувшимися от жара венами. Они показались ему похожими на ковши экскаватора. Откуда-то – из живота, из печенок, а может, прямо из сердца, поднялась теплая волна, обожгла, уколола тысячью маленьких иголок, будто он с мороза бухнулся в горячую ванну. Леший даже замычал от боли. Обидеть ее? Бросить? Что за чушь. Он даже готов отдать вот эту руку – левую… нет, даже правую, вот эту свою правую ковшеобразную руку с толстыми грубыми пальцами, чтобы у них все было хорошо. Чтобы сидеть вот так, болтать в свое удовольствие, любоваться без всякого стеснения ее наготой, и чтобы заботиться и охранять, бить чьи-то морды, ломать кости, и чтобы ругать ее время от времени, отбирать всякие опасные игрушки… Только он почему-то ни на миг не мог поверить, что так и будет. Вечно, всегда. Хотя бы какое-то продолжительное время. Кто его знает почему. Не от него тут все зависит, и даже не от нее… От обстоятельств. И от закономерностей жизни. А они таковы, что разведут их с такой же неизбежностью, как и свели. И не просто разведут, а разбросают, словно центрифугой, далеко-далеко друг от друга… В разные концы мира…
– Ты извини. Я, наверное, глупо себя веду, – сказа Пуля, с аппетитом уписывая вторую дольку ананаса. – Пытаюсь выглядеть старше – опытной, повидавшей, что ли. А получается глупо. Но я не расстраиваюсь на самом деле, ты не думай. Это просто гормоны, это пройдет, я знаю. Я раньше была другая. Во время каникул могла целую неделю на улицу не выходить. Читала, рисовала. Мечтала себе о чем-то… Была влюблена в Олега Меньшикова, представляешь?
Леший хрюкнул утвердительно. Никакого Олега Меньшикова он не знал. Наверное, певец.
– Мальчишки в школе казались мне тупыми и жестокими, какими-то гоблинами. Многие, в общем-то, гоблинами и были, и остались… А ты был какой? Ну, в юности, в детстве?
– Обычный, – сказал Леший. – Гоблин. Сидел на последней парте. Курил на заднем крыльце школы. На большой перемене бегали с друзьями в «стекляшку» на Малый Власьевский.
– А что такое «стекляшка»?
– Пивнуха. Ну, не ресторан, а такая забегаловка, стеклянный павильон типа. В советские времена таких много было.
– Не видела ни разу, – сказала Пуля.
– Много потеряла.
– Ты серьезно?
– Нет, – сказал Леший.
Она помолчала.
– А ты тогда, в детстве, уже знал, что будешь диггером?
Леший выгреб себе в тарелку остатки «цезаря» и бросил сверху остывший антрекот. Чего-то он вдруг резко проголодался.
– Даже слова такого не слышал, – сказал он с полным ртом. – Да его и не придумали еще, наверное, в те времена. Мы с Пашкой Глушаковым хотели в Нижневартовск смотаться.
– Зачем?
– Не помню уже. Денег шальных хотелось. Приключений.
– Нижневартовск, – Пуля пожала плечами. – Даже звучит как-то… уныло. А вот я всегда знала, что буду архитектором. С пятого класса.
– Небось на «отлично» училась.
– В общем-то да.
– А как же тогда с этими диггер-готами связалась? Они ж там все сплошь извращенцы с калеченной психикой. Один Рыба этот ваш чего стоит…
Пуля рассмеялась.
– Не поверишь. Я была в него немного влюблена. В него, в Рыбу. Гормоны, говорю тебе.
Леший посмотрел на нее и налил себе еще водки.
– Налей и мне, а? – попросила она. – Ну, не жмоть-ся. Я буду вести себя паинькой, обещаю.
Леший капнул и ей чуть-чуть. Пуля выпила, некоторое время посидела с открытым ртом и вытаращенными глазами. Потом сказала:
– Я ему даже сказать не успела об этом. Бедный Рыба. Тут Крюгер подвернулся, тут такое началось…
– А потом подвернулся Леший, – сказал Леший. – Гормоны.
Она слабо улыбнулась.
– Глупо, я понимаю. Просто еще тогда, когда ты у нас в квартире… Ну, читал маме всякие нотации, говорил ей про меня… Еще тогда мне как-то удивительно хорошо стало, спокойно. Я тогда из-за Реснички напугана была, не знала, что мне делать, как быть со всем этим. А тут у меня даже чувство юмора проснулось. Понимаешь?
– Нет, не понимаю, – соврал Леший.
Ему и горько вдруг стало, и вместе с тем приятно. Девочка явно ошиблась в партнере, это ясно. Но он хотя бы смог ее уберечь от Реснички, что тоже не мало значит.
– Вредный какой!..
Она обежала низкий столик, бухнулась к нему на колени лицом к лицу, расставив по-кавалерийски ноги. Уложила его большие грубые руки на свои бедра, обняла за шею, поцеловала долго, обстоятельно. Потом вдруг уткнулась лбом ему в грудь, прошептала:
– Но ты ведь не наврал мне про тайный город? Правда есть такой? Где-то там, глубоко?
Он взял ее лицо руками, поднял, поцеловал.
– Истинная правда, малышка. Только на фига он тебе нужен? Ты ведь отличница, пай-девочка, во всяких Венерах Милосских разбираешься.
– Не знаю. Но я ведь архитектор как-никак…
– Будущий архитектор.
– Ладно, будущий. Мне все равно интересно. Там ведь, наверное, красивые дома? Красивые улицы. Это ведь так, Леший?
– Как тебе сказать. – Леший усмехнулся. – Вряд ли они красивые. Хотя я в этом плохо разбираюсь. Красиво – некрасиво. Я не архитектор.
– Но там день и ночь должны гореть огни. Яркие, разноцветные. Это красиво. И у домов нет крыш. Потому что каждый дом упирается прямо в небо, держит его на себе. – Она потерлась щекой о его щеку. – Дома там очень прочные. И еще там очень тихо. Все люди спокойные, уравновешенные. Очень основательные такие. Потому что на них все держится. В буквальном смысле. Они не подозревают, правда, об этом. Просто они так живут… Поддерживают нас как бы. Я все правильно говорю?
– Ну-у. В самую точку, – сказал Леший.
– Вот. Там еще есть ночные клубы. Они открыты круглосуточно, потому что под землей всегда ночь. И подземные жители танцуют в этих клубах очень неторопливые, очень медленные танцы. Потому что они никуда не торопятся. Ты представляешь себе это?
– Чего мне представлять, – сказал Леший. – Я все это видел. И даже танцевал там как-то очень медленный фокстрот.
– Один?
– Один.
– Бери в следующий раз меня с собой. Фокстрот в одиночку не танцуют.
– Я всегда танцевал в одиночку, – возразил Леший.
– Это неправильно…
Пуля не дала ему ответить, обхватила его рот горячими мокрыми губами, с силой вжалась в него, выгнулась. И не отпускала, пока ее тело не заходило ходуном у него в руках.
* * *
г. Москва. Управление ФСБ– Есть кости, значит, есть трупы, – сказал Евсеев, перебирая только что отпечатанные на принтере фото. – А раз есть трупы, должно быть уголовное дело. Это как дважды два… А вот ловушка, пусть примитивная, но это тоже покушение на убийство! А это чей след?!
– Напишите рапорт, чтобы на четвертый уровень направили следственную бригаду, – криво улыбнулся Леший.
Но Евсеев пропустил шутку мимо ушей. Именно шутку. Как совет эти слова никто из присутствующих не воспринял. Да и за пределами кабинета к ним отнеслись бы точно так же.
– Ого, а это еще что такое?
Евсеев долго смотрел на одну из карточек, затем протянул ее Лешему. Тот только скользнул по ней взглядом, даже не стал брать в руки.
– Это деревянный болван, – сказал он. – Идол. Предмет культового назначения.
Евсеев поднял на него удивленные глаза.
– Так это у них что-то вроде жертвенника, выходит?
– Что-то вроде, – согласился Леший.
– А кости…
– Это не детские кости, Юра.
Леший, сидевший до этого как изваяние, пошевелился на стуле, развернулся к Евсееву.
– Слушай. Ты меня знаешь давно, не то что мои стрельцы-тоннельщики. И ты не будешь думать, что я тебе впариваю сказку тысячи и одной ночи, как принято у некоторых диггеров. Ведь так?
– Ну, – сказал Евсеев, пряча фото в папку и откидываясь в кресле.
– Так вот, это не дети. Детей там никаких нет и не было. Это те самые карлы, которых мы с Хорем видели в 2002-м. Подземные карлики. Помнишь, я рассказывал тебе – как прятался от Неверова в «минусе», как увидел там одного такого урода, как пошел за ним?.. А потом мы с Хорем отбивались от них, их там сотни были, помнишь?
Евсеев внимательно смотрел на него. Он честно старался вспомнить, он даже оперся локтями о стол и помассировал указательными пальцами лоб над бровями. И, кажется, вспомнил.
– Да, – сказал Евсеев. – Что-то такое припоминаю. Пойми, я тут просто…
Он поводил руками в воздухе, как бы извиняясь за то, что сидит в своем кабинете на Лубянке, за стандартным столом из серой ДСП, с тремя такими же стандартными стеллажами и портретом президента на стене, а не в каком-нибудь подземном бункере, где каждую минуту случаются чудеса.
– Значит, ты считаешь, что все это дело рук тех самых… карликов?
– Да, – сказал Леший и посмотрел на него.
– Хорошо. Карлики. Они там живут как бы… Размножаются. Вырезают какие-то народные орнаменты на опорных сваях и приносят друг друга в жертву… Кстати, что там с этим идолом? Что он в руках держит? Не автомат, случайно? И у него что-то похожее на звезду вырезано, мне показалось…
– Да, – сказал Леший.
– Пентаграмма. Выходит, они еще и сатанизмом увлекаются, эти твои карлики. Карлики-сатанисты.
– Мне нас… – Леший замолк и поправился: – Мне все равно, что там вырезано. Это не мы с Рудиным вырезали. В общем…
Его лицо приняло обычное железобетонное выражение.
– Я вижу, ты мне не веришь.
– Верю, – сказал Евсеев. – Я помню, ты мне рассказывал про карликов. И я верю, что ты что-то такое видел… Потому что я знаю тебя. Но другие… Огольцов, например. Толочко. Они не знают.
– Ну, и что с того? – хмуро отозвался Леший.
– Они – начальство. Твое и мое, товарищ майор, – напомнил Евсеев. – Наше дело доложить, их дело – принимать решения.
Леший выпрямился, привычно почесал шею под воротником непривычной сорочки.
– Они, блин, такого дерьма разведут вокруг этого капища!.. – с тоской произнес он. – Вот честно: лучше бы я ничего никому не говорил! Молчал бы, как рыба об лед! И Рудину наказал бы держать язык за зубами…
– Это было бы сокрытием улик. Должностное преступление.
– Ну, какие улики? Вон, в Папуа-Новой Гвинее, в джунглях, там до сих пор друг друга жрут, костями на там-тамах играют – и ничего!
– Папуа-Новая Гвинея не входит в юрисдикцию ФСБ.
– Да ё-моё! Ну… – Леший хотел сказать еще что-то, но только махнул рукой.
Евсеев посмотрел на часы. Честно говоря, он не понимал, что Лешему здесь не нравится и к чему весь этот шум.
– Так, – сказал он. – Фото есть. Образцы взял?
– Рудин целый пакет приволок костей этих, сразу в лабораторию снес… – нехотя произнес Леший.
– Рапорта готовы?
Леший молча достал из папки пачку исписанных листков, положил на стол.
– Все написали, как есть?
– Как всегда, – буркнул Леший, но, поймав красноречивый взгляд начальника, поправился: – Да нет, серьезно. Правду, и ничего кроме правды.
Евсеев взял бумаги, воткнулся в них взглядом.
– Рапорты, отчеты… как, блин, в канцелярии, – проворчал Леший. – Ох, чувствую, будет из всего этого большая-пребольшая гадская шкода!
– Ничего не будет, – медленно произнес Евсеев, продолжая читать. – Впрочем, как знать. Помнишь, года два назад каких-то «хоббитов» открыли – тоже в Океании, кажется, где-то рядом с твой Новой Гвинеей?
Он оторвал глаза от рапорта.
– Научная сенсация. До сих пор ученые копья ломают. Так что… Может, наоборот – прославишься.
– В гробу я видел такую славу…
– Погоди, а это что? – Евсеев приподнял брови и прочел: – «На отметке два-триста зафиксированы множественные следы босых ног, которые неожиданно появились и так же неожиданно оборвались…»
Леший устало махнул рукой.
– Ерунда это все, Юра. На самом деле есть тысяча объяснений таким следам… Если, конечно, принять во внимание мою версию о том, что под землей обитают эти хреновы карлики, а не делать вид, что я Шахерезада и мне приснился сон…
– Но ведь они как-то странно обрываются, ты сам пишешь об этом, – сказал Евсеев слегка раздраженно. – И берутся тоже неизвестно откуда… Ведь до отметки два-триста их не было, я так понимаю?
– Ерунда, – повторил Леший и стал загибать пальцы. – Часть тропинки могли затоптать – раз. Их могло просто смыть водой в период дождей, там ведь сыро и с потолка капает – это два. Кстати… надо будет в следующий раз глянуть повнимательнее, сдается мне, что тропинка становится видимой на таких небольших возвышенностях, что ли… Но вот чему я никакого объяснения найти не могу – это стуку этому, тарахтению. Читал уже?.. Тах-тах, тах-тах! Что там такое, кто такой – хоть убей, не пойму!
Евсеев ничего не сказал, сложил бумаги, спрятал в папку и убрал в стол.
– Таинственные следы, таинственные стуки, таинственные кости, – сухо произнес он после паузы. – Прямо не знаю, как это назвать. Путешествие Орфея в царство Аида какое-то… Но о главной цели своих поисков ты хотя бы помнишь?
– Помню, – так же сухо ответил Леший. – Никаких следов Хранилища на исследуемых участках не обнаружено. Чего не было, того не было, товарищ майор.
Евсеев вздохнул.
– И это плохо. Определите наиболее перспективный сектор для поисков и ищите. Хоть каждый день по две смены!
– Есть, товарищ майор! – ерническим тоном сказал Леший. – Так точно, товарищ майор!
* * *
«Минус двести». «Старая Ветка»По ту сторону Великого Разлома все оставалось так же, как и на этой: глинистый грунт с известняковыми наростами, старые стальные сваи, запах метана и гнили. На самом деле, сходство было кажущимся. Берега Великого Разлома на реке Времени разделяли целых полвека, и принадлежали они двум разным эпохам. На одном берегу – олигархо-анархический капитализм, на другом – строгий казарменный социализм. На одном – разгуляй-веселое, безоглядно-похмельное существование, вакханалия вседозволенности и открытого расхитительства, торжество полуграмотных нуворишей всех мастей, рост цен на ЖКХ, локальные конфликты, теракты и манифестации на Триумфальной и Манежной площадях; а на противоположном берегу уверенно шла, твердо шагала по образцовой столице размеренная трудовая жизнь, где перевыполнялись планы, победно завершали пятилетки, дружинники давали укорот немногочисленным хулиганам, а про теракты никто и слыхом не слыхивал, и где календарь остановился на числе 1959. Так что никакого сходства в берегах реки Времени не было, скорее наоборот. Как в кривом зеркале.