Страница:
– …А почему я? – задает Сергей наивный вопрос.
– По кочану, – отзывается Дрын. Он с хрустом доедает цыпленка.
– Так надо, – терпеливо разъясняет Ираклий. – Мы должны доверять тебе, понимаешь?
– Но я его даже не знаю!
– Ты тупой, да? Тебе надо еще раз все рассказать? С самого начала? Хорошо…
Парень попытался ползком выбраться из склада, у него ничего не вышло – Гога лягнул его каблуком в шею. Глаза безумные, рот широко раскрыт, виден острый обломок зуба и окровавленный язык.
– Ты прикончишь его, – в третий раз повторил Ираклий. – Сам, вот этими своими граблями.
– Да пошел ты на хер!
Сергей сгреб в ладонь лицо Ираклия, отпихнул его метра на два и выбежал на лестницу. На первой же ступеньке поскользнулся – хотя, может, его сбили с ног; когда попытался встать, под носом вздулся красный кровавый пузырь, а рядом, вверху, стоял, как монумент, Паша Дрын с копченой куриной жопкой в руке.
– Не сри, курва, – сказал Дрын.
Сергей ударил его кулаком под коленку, Дрын свалился на пол. Гога тем временем проворно запрыгнул на живот Сергею и стал топтаться. Он очень невысок, этот усатый ебарь-шофер, метр семьдесят, не больше, он носит тяжелые туфли на высоких каблуках. Если Гогу не остановить, каблуками своими он запросто порвет кишки. Сергей перевернулся на бок, свалил шофера и подмял его под себя; тут же рядом что-то прогрохотало, и в голову ему врезалась металлическая тележка – это Ираклион постарался.
Удар был оглушительным, во рту стало кисло, губы онемели; в мозгах что-то перетряхнулось, и из дальнего пыльного кармашка памяти, словно затерявшееся подсолнечное семечко, выпал древнющий детский сон, Сергей вспомнил его ясно и отчетливо… Сочный зеленый луг, обрывающийся в золотистый песчаный карьер, вдалеке – деревня с красными крышами. Сергей летит над копошащимися в траве коричневыми июньскими жуками, летит низко, быстро и легко, его лицо щекочут султанчики тимофеевки и дикого овса, в горле булькает радостный смех. Он – мальчик, чьи мягкие кости вытягиваются и крепнут по ночам, его мама и папа, обнявшись, спят в соседней комнате, утром он заберется к ним в постель, чтобы досмотреть этот удивительный сон… А потом земля резко ушла вниз, словно отпрянула от него, испугавшись чего-то. Далеко внизу – сухой жесткий песок, выцветшие от дождя обломки досок и кирпичей. И Сергею стало страшно.
На Курлова вылили двухлитровую бутылку минеральной воды, подняли. Сергей фыркал с полуприкрытыми глазами и беспрестанно вытирал пальцами под носом. Потом ему дали выпить рюмку бренди и повели наверх. Он понемногу приходил в себя. Дрын дышал рядом острым запахом копченой курятины, слышался монотонный голос Ираклиона:
– Валыч тебе глаз на задницу натянет, дурак…
У дверей моечной Сергей, видно, вспомнив о чем-то, вдруг развернулся, сбросил тяжелую Пашину лапу с плеча и направился в обеденный зал. Он уселся за стойкой, негромко бросил бармену:
– Водки.
Двадцать один бланк требования был украшен на обороте кратким «Д/О» – данные отсутствуют. Судьба остальных тринадцати человек из класса Газика Димирчяна оказалась так или иначе связана с криминальным миром, а значит, и с органами внутренних дел.
Иногда это была даже не связь – так, лишь едва заметная царапинка на самой поверхности: Слава Войтек, например, проходил подозреваемым по делу о краже на моторном заводе, но в конце концов оказался свидетелем, Олега Демидова задержали после пьяной ссоры с женой (на ксерокопированном фото видны отчетливые полосы на щеке – супруга постаралась), Олег Грищенко был задержан за кражу картофеля с колхозного поля и оштрафован.
Иногда связь была более глубокой и более трагичной. Оксана Грибова, староста класса – на фото это полная, щекастая, как помидор, девочка, – находится в розыске с января 1995 года, уехала в Москву сдавать сессию и пропала. Константин Решетников был убит в том же году на речном вокзале, дело до сих пор не закрыто.
Пять человек из 10-го «Б» имели судимости: Потапов, Гуцул, Есипенко, Журбо, Федоренков. Лишь Потапов отбывал наказание в колонии, остальные были осуждены условно. Кирилл Журбо сидит уже по второму разу, статья сто сорок восьмая, вымогательство, пять лет без конфискации… Денису на глаза попалась карточка Павла Есипенко: дебильноватое лицо с вытаращенными глазами и редкие влажные волосы, свисающие на лоб.
Обычный класс обычной тиходонской школы.
Таких школ в городе – десятки, таких классов – сотни; Потаповых, Есипенко и Журбо – тысячи. Сотни тысяч. Десятый «Б» образца 1993-го года – это только тонкий срез, легкий соскоб всего того, что творится в городе.
Уменьшенная копия.
Тринадцать человек из тридцати четырех… немногим меньше половины класса по своей или чужой воле остались играть в ножички после школьных занятий. Кто жив – играют до сих пор. Пол-Тиходонска играет вместе с ними.
Денис вспомнил свой родной класс: пожизненного двоечника Колю Сазонова, который однажды принес в ранце штук двадцать ворованных шоколадок и угощал всех подряд, крепкого хорошиста Диму Палычева, который накануне выпускного вечера, желая козырнуть перед девчонками, наколол себе на запястье бубнового туза. Спустя два года, в армии, Палыча, как лоха приблатненного, до полусмерти избили искушенные в уголовной геральдике «деды». Не было такого мальчишки в классе, который не знал бы слов песни «В тот вечер я не пил, не пел, я на нее вовсю глядел…», который не читал бы «Странников» Шишкова или «Честь» Медынского (вернее, те две трети книги, где главный герой еще не успел перевоспитаться).
Не было девчонки, которой не польстило бы внимание «монстра с „камчатки“ Игоря Белло, чьи старшие братья поочередно отдыхали на Колыме. Родители Глеба Брошева, потомственного отличника, испокон веку выписывали „Литературку“, „Иностранку“ и какие-то полуподпольные „Философские штудии“ – однако дома у них хранился, как реликвия, роскошный альбом татуировок, изданный в Англии.
…Подняв обвинительные заключения, Денис просмотрел списки свидетелей, дававших показания по делам Потапова, Гуцула, Есипенко, Федоренкова и Журбы. Фамилии Димирчяна там не было. Куда любопытней оказались справки, затребованные следователями из школы. Это были настоящие сексотовские доклады: с кем дружил, с кем дрался, у кого списывал, в каком классе начал курить или пить, отношения с девочками, отношения с родителями. Имя Газароса Димирчяна упоминалось в этих записях неоднократно; похоже, он водился со всеми трудными подростками девяносто пятой школы. Особенно – с Гуцулом и Есипенко… А это уже кое-что.
Денис позвонил майору Суровцу:
– Я передам вам несколько фотографий, попросите кого-то из оперов показать их матери Димирчяна. Возможно, с кем-нибудь из этих ребят Димирчян часто контактировал в последнее время.
Потом он достал с полки пухлое дело Берсенева – Старыгина, подержал в руке, прикидывая тяжесть. Килограмма два потянет. Бегло пролистал бумаги, притормаживая взглядом на заглавных буквах Г (Гуцул… Гуцул… нет, не видно) и Е (Есипенко… редкая фамилия… Еремеев, Ерошин… не то… нет). Потом зашел к Тане Лопатко, попросил домашний телефон следователя, который вел это дело до своего увольнения. Фамилия у следователя была роскошная: Кугуриди. Трубку подняла женщина, судя по голосу – крашеная блондинка не старше двадцати пяти: хозяина дома нет, он на работе… Где работает? Частным нотариусом. Что ж, хорошая работенка. И денежная – не сравнить со следственной.
Ближе к обеду Денис дозвонился нотариусу.
– Бог ты мой! – воскликнул Кугуриди. – Какие еще фамилии?.. Гуцул? Есипенко? Да откуда мне упомнить их всех, дорогой коллега?.. Они в деле упоминаются? Нет?.. Ну, значит, и на базе нет. Логично? Всего вам доброго.
Денис решил не сдаваться. Он прикурил от тлеющей сигареты новую и снова полез в папку.
В деле имелся подробный план перемещений фургона, на котором работали Берсенев и Старыгин; это был небольшой «РАФ», приспособленный для перевозки продуктов, на кузове – яркая надпись: «СЕТЬ ЗАКУСОЧНЫХ „ПИРОЖОК“. ОБЖОРА, НЕ ПРОХОДИ МИМО». Родная фирма Берсенева и Старыгина называлась «Пирожок», она имела несколько торговых мест в центре Тиходонска и на вокзалах, там отпускали горячую колбасу, пиццу и пиво в розлив. 25 апреля, в день убийства, водители совершали обычный маршрут по закусочным и складам, в обеденный перерыв выехали на Южное шоссе, где по дешевке заправлялись на закрепленной АЗС. Именно на Южном шоссе, на шестом километре, и был найден фургон с двумя трупами.
Денис выписал на бумажку названия всех лотков и ларьков, куда заезжали в тот день Берсенев и Старыгин, рядом проставил фамилии одноклассников Димирчяна, с кем тот общался в школьную пору. И отправился к Суровцу.
– Очередная рабочая гипотеза, Денис Александрович? – раздраженно произнес майор, окидывая взглядом список. Вопреки книгам и фильмам, розыскники и следователи не любили избытка гипотез.
Денис развел руками.
– Нужно проверить фамилии работников на торговых точках, – сказал он. – Возможно, там окажется кто-то из старинных дружков Димирчяна. Если так, то они могли видеться с Берсеневым и Старыгиным незадолго до убийства. И не только видеться.
– Делать тебе нечего, – недовольно сказал Суровец. И нехотя накорябал что-то карандашом на листке настольного календаря.
– Ловишь рыбку в мутной воде. Лучше бы накидал карточек на раскрытия.
– Зато уха будет вкусная, – сказал Денис.
Видно, майор не очень ему поверил.
На работу Денис решил не возвращаться и, выйдя от Суровца, прямиком отправился в девяносто пятую школу. Всю дорогу он придумывал уважительную причину для того, чтобы постучаться в учительскую и спросить: «Валерия Михайловна на месте?» Оказалось, мог и не придумывать: рано поседевшие учителя сообщили, что Валерия (не Валерия Михайловна и не Лера, именно – Валерия) сейчас в министерстве, подписывает какие-то бумаги. Вернется ли – неизвестно.
Денис почему-то вспомнил о подростках, что дрались у школьного крыльца в прошлый его визит. Он позвонил домой из таксофона, сказал матери, что задержится, – затем нашел во дворе свободную беседку, откуда школа смотрелась как на ладони, устроился там и стал ждать. Скоро начался дождь. Пыльный асфальт спортивной площадки сперва покрылся редкой влажной сыпью, а спустя минуту уже весь оказался под водой. Было хорошо сидеть в беседке и слушать, как молотят по крыше холодные капли, а в пальцах потрескивает огнем сухая вкусная сигарета. Денис надеялся, конечно, что Валерия прихватила с собой зонтик… хотя, честно говоря, еще больше ему хотелось, чтобы она появилась сейчас на горизонте мокрая до нитки и забежала к нему в беседку, и оставалась до тех пор, пока не утихомирится дождь.
Лило больше получаса, а потом из-за туч выглянуло низкое, спело-красное солнце. Денис выкурил одну за другой еще две «гитаны». Валерия вернулась в начале шестого, на ней был абсолютно сухой приталенный плащ, а из кармашка сумки выглядывал пестрый пятачок зонтика.
– Здравствуйте, – сказал ей Денис.
– Здравствуйте, – сказала Валерия, нисколько не удивившись.
Оказывается, придумывать ничего не надо было и объяснять тоже. Валерия сказала:
– Я уже думала звонить вам сама (Денис почувствовал внутри приятный холодок). Вчера заходила Анна Марьяновна Сазончик, она до девяносто пятого вела у нас новейшую историю. И хорошо помнит выпуск девяносто третьего года…
Тон у нее деловитый, спокойный. Говоря, она медленно поднималась по ступенькам на крыльцо и смотрела на Дениса снизу вверх. Он тоже смотрел. И понял, отчего глаза Валерии кажутся такими «инопланетянскими»: на серебристо-серой радужке в стороны от зрачка расходятся тонкие темные лучики, они создают эффект сияния. Денис никогда раньше не видел таких глаз. И не увидит, он был уверен.
– …Я взяла у Анна Марьяновны адрес, она будет рада помочь вам, – сказала Валерия.
– Что ж, очень хорошо, – ответил Денис. Тоже спокойно и деловито. – Она успела вам рассказать что-нибудь?
– В общем-то… да, – Валерия быстро улыбнулась, видно, вспомнив о чем-то. – Анна Марьяновна считает, что каждый последующий выпуск оказывается на порядок хуже предыдущего.
– И весь мир стремительно катится в пропасть?
– Ну да. Только в девяносто третьем трава была зеленее и ребята были спокойнее.
– Особенно десятый «Б», – Денис не удержался от усмешки.
– Да. За небольшим исключением.
Она внимательно посмотрела Денису в лицо. Тонкие лучики, как у солнышка на детских рисунках – будто выцвели на короткое мгновение.
– Там что-то серьезное?
Денис поежился, сказал:
– Не знаю. А в общем… Раз уж вы говорили с Анной Марьяновной, может, расскажете мне что-нибудь? За чашкой кофе?
– Прямо сейчас?
Вопрос был задан конкретно, без эмоций. Будто Денис только что вручил ей повестку, где черным по белому было написано: просьба явиться в ресторан такой-то для дачи свидетельских показаний. Только время и дата не указаны.
– Почему бы и нет? – ответил Денис. – Я могу подождать здесь, если у вас остались какие-то дела наверху.
Валерия ненадолго задумалась. Улыбнулась.
– Честно говоря, одно время я запоем зачитывалась Агатой Кристи. Так что… Через пятнадцать минут – идет?
Денис не любил шумные «точки» и тихие тоже не любил. Он вообще не понимал, с какой такой нужды люди идут в ресторан. Ну, скажем, в Театральных мастерских, в старом особняке Черкизова – там есть уютный бар, куда можно заглянуть в антракте или после представления. Как бы между прочим, для полноты ощущений; заодно чтобы хорошенько рассмотреть актеров, которые спускаются сюда, порой даже не успев снять грим. Это понятно. Но чтобы специально идти в «Пурпурный», в «Кавказ» или «Гуляй-Поле» – что там делать? Есть? Пить? Слушать музыку? Дома, с хорошими друзьями, гораздо уютнее. И вкуснее. Никто не блюет за соседним столом. И, главное, «Зайку» там не крутят.
«Зайкой» Денис сыт по горло. «Я твой пальчик». «Я твой пестик». Заросший салом огромный заяц, пьяно скачущий по барабанным перепонкам, – вот она, трагедия всей агентурной жизни Дениса Петровского. Ему часто приходилось знакомиться с иностранцами – студентами, прибывшими по культурному обмену, туристами, специалистами, молодыми людьми, девушками, мужчинами и женщинами, которые по тем или иным причинам интересовали Управление. Для «утепления» контакта он вел их в ресторан. Если даже там имелся приличный духовой квартет и никто из оркестрантов не был пьян или поражен сифилисом мозга – все равно рано или поздно кто-нибудь из зала совал руководителю десятку и говорил: жарь «Зайку», командир. И они жарили. В «Кавказе», где бал правят девочки типа Антонины Цигулевой – которые знают, что Гершвин одесский еврей, а Пендерецкого зовут Кшиштоф, – даже там никуда не деться от назойливого: «Я ночьями плёхо сплью, потому щто я тебъя люблью».
В общем, Денис не любил рестораны.
Но он не знал, куда еще можно пригласить понравившуюся девушку. Пока Валерия ходила наверх, в учительскую, он думал об этом – и ничего оригинального не придумал. В конце концов пошли в «Космос», где было чисто и немноголюдно. Без затей. Бармен с детскими гладкими щечками, похожий на Знайку из мультфильма, приготовил кофе с пенкой, в одну из чашек сверху насыпал горький тертый шоколад – для Валерии.
– В девяносто третьем году было четыре золотых медалиста. Неплохой показатель для нашей школы. Одна из медалей – в 10-м «Б», это Оксана Грибова…
– Да, я помню эту фамилию, – сказал Денис. – Но меня больше интересуют троечники и двоечники.
По правде сказать, сейчас его больше интересовало совсем другое, и он очень боялся, чтобы этот интерес вдруг не вырвался наружу.
– Да, я понимаю, – кивнула Валерия. – Анна Марьяновна рассказывала мне про Димирчяна. В школе его звали то Плюшевый, то – Плешивый. Он не обижался. Был слабовольным, хотя и способным. Ласковый, это Сазончик о нем сказала. Если не секрет: что он натворил?
– По пьянке запустил ракетой в окно, сжег квартиру вместе с жильцом. А в тюрьме вскрыл себе вены.
Розовые щеки Валерии побледнели.
– Какой ужас! Но раз он умер, зачем все это следствие?
– Кто-то из его друзей причастен к убийству водителей на Южном шоссе…
«Сладкая ловушка» – самый эффективный способ добывания информации, – всплыли в памяти слова Мамонта. – Мужчина хочет показаться значительнее и развязывает язык на сто процентов. Особенно в постели».
«Точно!» – подумал Денис, но все же договорил:
– Возможно, это друзья еще по школе.
– Что ж, – тихо произнесла Валерия. – Примерно это я и ожидала услышать. Друзья Димирчяна… – девушка подняла лицо и снова посмотрела на Дениса. – Признаюсь: я не удержалась и учинила Анне Марьяновне небольшой допрос. Это Агата Кристи виновата, конечно. Так вот, Димирчян водился со всеми, кто был сильнее его, – а таких в классе оказалось немало. Не помню всех фамилий, но Анна Марьяновна довольно много говорила о некоем Есипенко.
– Павел Есипенко? – переспросил Денис.
– Наверное. Она говорила: этот дебил Есипенко. Ложка дегтя в бочке меда. Он воровал ручки и часы, был просто помешан на всем блестящем. Особенно – часы. В шестом классе его чуть не исключили за мелкое воровство. И в восьмом тоже.
Денис заметил, что пенка нетронутого кофе в чашке у Валерии редеет и шоколад постепенно обрушивается в черную жидкость.
– А какие у него отношения были с Димирчяном? – спросил он.
– Димирчян бегал за ним, как собачонка. Как это называется… сшибал, нет? Сигареты для него доставал. Деньги. Есипенко был очень развит физически, для Димирчяна это имело решающее значение.
Последняя шоколадная крепость рухнула. Кофе, наверное, успел замерзнуть. Денис подумал: а зачем мне нужен этот Есипенко? Валерия сидела в метре от него, ее нога в потрепанной туфельке во время разговора несколько раз коснулась его ноги. Денис вспомнил девиц, которых несколько раз сопровождал в «Гуляй-Поле» и «Пурпурный»; с некоторыми из них он спал. За ужином девицы никогда не забывали о своих бокалах и тарелках, а ложась в постель, не забывали предупредить, что через задний проход обойдется немного дороже.
– Ваш кофе остыл, – сказал он.
Валерия встрепенулась:
– Да, в самом деле. Наверное, мне пора идти.
Она быстро выпила кофе и поднялась.
– Подождите. Видите, там за стойкой стоит бармен? Его зовут Проша. Он обидится: ведь вы ему понравились, он даже приготовил для вас капуччино, хотя я заплатил за обычный кофе. Это немалая разница, бармены в маленьких кафе на такие жертвы обычно не идут. А вы выпиваете его залпом, холодный. И – уходите.
– Так что я должна сделать? – удивилась Валерия. Денис подумал: вот сейчас она рассердится и точно уйдет.
– Главное – не показывайте вида, что собираетесь куда-то уходить, – сказал он. – Сядьте. И давайте закажем что-нибудь еще. Как насчет мартини и оливок с лимоном? Проша будет просто счастлив.
Валерия села.
Думал.
Потом он забыл, о чем думал, потому что увидел за столиком в противоположном конце зала Светку Бернадскую. Перед Светкой стояла пластмассовая тарелка с горкой хрустящего картофеля. Она накалывала картофель вилкой и осторожно отправляла в рот, стараясь не испачкать губы. Ираклий, как истинный закавказец, сердцеед и радушный хозяин, сам подал ей кофе и мороженое; при этом он улыбался и отпускал шуточки. На Светке белый облегающий свитер в темную горизонтальную полоску – нечто морское, ледовитое. Сергею показалось, что за последние месяцы, пока они не виделись, Светкина грудь увеличилась раза в полтора.
Но главное не это. Главное, что рядом со Светкой сидел Чумаченко. Чума. В костюме густого болотного цвета и черном шелковом галстуке. Он тоже лопал жареный картофель и выглядел совершенно счастливым.
Сергей допивал в своем углу пиво, продолжая рассматривать эту парочку. Что их угораздило вдруг заявиться в «Лабинку»?.. Перерыв кончался, Гога и Дрын уже пообедали, поднялись из-за своего столика и вышли на улицу, чтобы выкурить на крыльце по послеобеденной сигарете. Проходя мимо Сергея, Гога отвернулся: злился за вчерашнее.
…Честно, Светка очень изменилась.
У нее стало другое лицо. Черты утончились, оформились, губы стали капризными, глаза сверкают, как звезды. Может, Чума посадил Светку на кокаин? Яйца ему открутить за такие дела.
Сергей подумал: стоп, я что – ревную?!
Нет, ты что.
Просто жаба душит. Он бросил Бернадскую как раз накануне ее превращения в роскошную женщину. Грудь, лицо, повадки, все такое… Угадал прямо. Зачем он ее бросил?
Надо было придушить.
– Серый, ты?
Это Чума. Кричит через весь зал. Заметил.
– Привет, – вежливо ответил Сергей, не поднимаясь с места. – Твое здоровье.
Он думал, Чума не подойдет. Но Чума – вольный сын степей, он намеков не понимает. Чума подошел и протянул руку.
– Мне кто-то сказал, ты в «Московский комсомолец» устроился собкором, – произнес он.
Ладонь у Чумы широкая, сухая и твердая, ладонь потомственного земледельца. Зато на нем хороший костюм, если честно – просто классный костюм, без всяких. Сидит прекрасно. «…И, закатив пиры да балы, восславим царствие Чумы!» Сергей невольно покосился на свой комбез. Родной, провонявшийся потом и уделанный сверху донизу рабочий комбез, который мамочка никак не может постирать, потому что она разводится с папочкой и ей не до того.
– В «Комсомолец» меня никто не приглашал. Я работаю грузчиком, – улыбнувшись, сказал Сергей. В последнем слове он попытался изобразить фрикативное гхэ. Чума не просек подвоха.
– Серьезно?
– Да. И у меня кончается обеденный перерыв.
– Ты сбрендил, Серый, – покачал головой Чума.
– Журналисту бывает полезно.
– Кинь дурное. Пошли за наш столик, обмозгуем…
Светка, повернув голову, глянула в сторону Сергея. Она даже не улыбнулась, не кивнула, давая понять, что узнала его. Но и не отворачивалась. Смотрела как на афишный столб. Читала. Потом поднялась.
Черт возьми, подумал Сергей, кажется, ноги у нее стали длинней сантиметров на пять. Или на десять. Целый дециметр, мать моя женщина. Когда она подошла поближе, Сергей вспотел. Заволновался. Такой бабец… Сейчас скажет: «Ну как, Сережа? Что-то ты похудел, зарос. Может, позвонишь сегодня? Позвони обязательно, я буду ждать». Тогда он пошлет ее на весь зал. Как пошлет!.. Чтобы Ираклий слышал, чтобы Гога с Дрыном на крыльце слышали. Чума, конечно, возникнет – Чуму в грязный стол мордой: такова жизнь, старик; пиджачку итальянскому сразу хана, никакая химчистка не поможет. Чума побежит к таксофону звать своих урок отмороженных. Очень хорошо, пусть приезжают урки отмороженные, всем хватит…
Но Светка ничего такого не сказала. Она остановилась в нескольких шагах от его столика, надула капризные губы и обратилась к Чуме:
– Ну, ты долго еще?
Сергея здесь вроде как и не было. Чума поднял голову. О, как давно он мечтал погрузить свой кривой узловатый плуг в ее податливую пашню.
– Здесь Серый, смотри, – сказал счастливый Чума.
– Я вижу.
– Мы с ним дернем по бокальчику…
– У меня перерыв заканчивается, спасибо, – сказал Сергей, поднимаясь из-за столика.
Хлопнув Чуму по плечу, он прошел мимо ледовито-холодной Светки и вышел на крыльцо.
Глава пятая
– По кочану, – отзывается Дрын. Он с хрустом доедает цыпленка.
– Так надо, – терпеливо разъясняет Ираклий. – Мы должны доверять тебе, понимаешь?
– Но я его даже не знаю!
– Ты тупой, да? Тебе надо еще раз все рассказать? С самого начала? Хорошо…
Парень попытался ползком выбраться из склада, у него ничего не вышло – Гога лягнул его каблуком в шею. Глаза безумные, рот широко раскрыт, виден острый обломок зуба и окровавленный язык.
– Ты прикончишь его, – в третий раз повторил Ираклий. – Сам, вот этими своими граблями.
– Да пошел ты на хер!
Сергей сгреб в ладонь лицо Ираклия, отпихнул его метра на два и выбежал на лестницу. На первой же ступеньке поскользнулся – хотя, может, его сбили с ног; когда попытался встать, под носом вздулся красный кровавый пузырь, а рядом, вверху, стоял, как монумент, Паша Дрын с копченой куриной жопкой в руке.
– Не сри, курва, – сказал Дрын.
Сергей ударил его кулаком под коленку, Дрын свалился на пол. Гога тем временем проворно запрыгнул на живот Сергею и стал топтаться. Он очень невысок, этот усатый ебарь-шофер, метр семьдесят, не больше, он носит тяжелые туфли на высоких каблуках. Если Гогу не остановить, каблуками своими он запросто порвет кишки. Сергей перевернулся на бок, свалил шофера и подмял его под себя; тут же рядом что-то прогрохотало, и в голову ему врезалась металлическая тележка – это Ираклион постарался.
Удар был оглушительным, во рту стало кисло, губы онемели; в мозгах что-то перетряхнулось, и из дальнего пыльного кармашка памяти, словно затерявшееся подсолнечное семечко, выпал древнющий детский сон, Сергей вспомнил его ясно и отчетливо… Сочный зеленый луг, обрывающийся в золотистый песчаный карьер, вдалеке – деревня с красными крышами. Сергей летит над копошащимися в траве коричневыми июньскими жуками, летит низко, быстро и легко, его лицо щекочут султанчики тимофеевки и дикого овса, в горле булькает радостный смех. Он – мальчик, чьи мягкие кости вытягиваются и крепнут по ночам, его мама и папа, обнявшись, спят в соседней комнате, утром он заберется к ним в постель, чтобы досмотреть этот удивительный сон… А потом земля резко ушла вниз, словно отпрянула от него, испугавшись чего-то. Далеко внизу – сухой жесткий песок, выцветшие от дождя обломки досок и кирпичей. И Сергею стало страшно.
* * *
Фирсовский гонец снова попытался удрать, и Паша Дрын вконец рассвирепел. Он разбил ему затылок о ручку холодильной камеры, разбил всмятку. Он не хотел этого делать, конечно, – так получилось.На Курлова вылили двухлитровую бутылку минеральной воды, подняли. Сергей фыркал с полуприкрытыми глазами и беспрестанно вытирал пальцами под носом. Потом ему дали выпить рюмку бренди и повели наверх. Он понемногу приходил в себя. Дрын дышал рядом острым запахом копченой курятины, слышался монотонный голос Ираклиона:
– Валыч тебе глаз на задницу натянет, дурак…
У дверей моечной Сергей, видно, вспомнив о чем-то, вдруг развернулся, сбросил тяжелую Пашину лапу с плеча и направился в обеденный зал. Он уселся за стойкой, негромко бросил бармену:
– Водки.
* * *
Сегодня утром наконец позвонили из РОВД, из картотеки. Спросили недоверчиво: «Вам в самом деле нужны все тридцать четыре фамилии?» Денис сказал: «Да, все». Ему предложили зайти после обеда.Двадцать один бланк требования был украшен на обороте кратким «Д/О» – данные отсутствуют. Судьба остальных тринадцати человек из класса Газика Димирчяна оказалась так или иначе связана с криминальным миром, а значит, и с органами внутренних дел.
Иногда это была даже не связь – так, лишь едва заметная царапинка на самой поверхности: Слава Войтек, например, проходил подозреваемым по делу о краже на моторном заводе, но в конце концов оказался свидетелем, Олега Демидова задержали после пьяной ссоры с женой (на ксерокопированном фото видны отчетливые полосы на щеке – супруга постаралась), Олег Грищенко был задержан за кражу картофеля с колхозного поля и оштрафован.
Иногда связь была более глубокой и более трагичной. Оксана Грибова, староста класса – на фото это полная, щекастая, как помидор, девочка, – находится в розыске с января 1995 года, уехала в Москву сдавать сессию и пропала. Константин Решетников был убит в том же году на речном вокзале, дело до сих пор не закрыто.
Пять человек из 10-го «Б» имели судимости: Потапов, Гуцул, Есипенко, Журбо, Федоренков. Лишь Потапов отбывал наказание в колонии, остальные были осуждены условно. Кирилл Журбо сидит уже по второму разу, статья сто сорок восьмая, вымогательство, пять лет без конфискации… Денису на глаза попалась карточка Павла Есипенко: дебильноватое лицо с вытаращенными глазами и редкие влажные волосы, свисающие на лоб.
Обычный класс обычной тиходонской школы.
Таких школ в городе – десятки, таких классов – сотни; Потаповых, Есипенко и Журбо – тысячи. Сотни тысяч. Десятый «Б» образца 1993-го года – это только тонкий срез, легкий соскоб всего того, что творится в городе.
Уменьшенная копия.
Тринадцать человек из тридцати четырех… немногим меньше половины класса по своей или чужой воле остались играть в ножички после школьных занятий. Кто жив – играют до сих пор. Пол-Тиходонска играет вместе с ними.
Денис вспомнил свой родной класс: пожизненного двоечника Колю Сазонова, который однажды принес в ранце штук двадцать ворованных шоколадок и угощал всех подряд, крепкого хорошиста Диму Палычева, который накануне выпускного вечера, желая козырнуть перед девчонками, наколол себе на запястье бубнового туза. Спустя два года, в армии, Палыча, как лоха приблатненного, до полусмерти избили искушенные в уголовной геральдике «деды». Не было такого мальчишки в классе, который не знал бы слов песни «В тот вечер я не пил, не пел, я на нее вовсю глядел…», который не читал бы «Странников» Шишкова или «Честь» Медынского (вернее, те две трети книги, где главный герой еще не успел перевоспитаться).
Не было девчонки, которой не польстило бы внимание «монстра с „камчатки“ Игоря Белло, чьи старшие братья поочередно отдыхали на Колыме. Родители Глеба Брошева, потомственного отличника, испокон веку выписывали „Литературку“, „Иностранку“ и какие-то полуподпольные „Философские штудии“ – однако дома у них хранился, как реликвия, роскошный альбом татуировок, изданный в Англии.
…Подняв обвинительные заключения, Денис просмотрел списки свидетелей, дававших показания по делам Потапова, Гуцула, Есипенко, Федоренкова и Журбы. Фамилии Димирчяна там не было. Куда любопытней оказались справки, затребованные следователями из школы. Это были настоящие сексотовские доклады: с кем дружил, с кем дрался, у кого списывал, в каком классе начал курить или пить, отношения с девочками, отношения с родителями. Имя Газароса Димирчяна упоминалось в этих записях неоднократно; похоже, он водился со всеми трудными подростками девяносто пятой школы. Особенно – с Гуцулом и Есипенко… А это уже кое-что.
Денис позвонил майору Суровцу:
– Я передам вам несколько фотографий, попросите кого-то из оперов показать их матери Димирчяна. Возможно, с кем-нибудь из этих ребят Димирчян часто контактировал в последнее время.
Потом он достал с полки пухлое дело Берсенева – Старыгина, подержал в руке, прикидывая тяжесть. Килограмма два потянет. Бегло пролистал бумаги, притормаживая взглядом на заглавных буквах Г (Гуцул… Гуцул… нет, не видно) и Е (Есипенко… редкая фамилия… Еремеев, Ерошин… не то… нет). Потом зашел к Тане Лопатко, попросил домашний телефон следователя, который вел это дело до своего увольнения. Фамилия у следователя была роскошная: Кугуриди. Трубку подняла женщина, судя по голосу – крашеная блондинка не старше двадцати пяти: хозяина дома нет, он на работе… Где работает? Частным нотариусом. Что ж, хорошая работенка. И денежная – не сравнить со следственной.
Ближе к обеду Денис дозвонился нотариусу.
– Бог ты мой! – воскликнул Кугуриди. – Какие еще фамилии?.. Гуцул? Есипенко? Да откуда мне упомнить их всех, дорогой коллега?.. Они в деле упоминаются? Нет?.. Ну, значит, и на базе нет. Логично? Всего вам доброго.
Денис решил не сдаваться. Он прикурил от тлеющей сигареты новую и снова полез в папку.
В деле имелся подробный план перемещений фургона, на котором работали Берсенев и Старыгин; это был небольшой «РАФ», приспособленный для перевозки продуктов, на кузове – яркая надпись: «СЕТЬ ЗАКУСОЧНЫХ „ПИРОЖОК“. ОБЖОРА, НЕ ПРОХОДИ МИМО». Родная фирма Берсенева и Старыгина называлась «Пирожок», она имела несколько торговых мест в центре Тиходонска и на вокзалах, там отпускали горячую колбасу, пиццу и пиво в розлив. 25 апреля, в день убийства, водители совершали обычный маршрут по закусочным и складам, в обеденный перерыв выехали на Южное шоссе, где по дешевке заправлялись на закрепленной АЗС. Именно на Южном шоссе, на шестом километре, и был найден фургон с двумя трупами.
Денис выписал на бумажку названия всех лотков и ларьков, куда заезжали в тот день Берсенев и Старыгин, рядом проставил фамилии одноклассников Димирчяна, с кем тот общался в школьную пору. И отправился к Суровцу.
– Очередная рабочая гипотеза, Денис Александрович? – раздраженно произнес майор, окидывая взглядом список. Вопреки книгам и фильмам, розыскники и следователи не любили избытка гипотез.
Денис развел руками.
– Нужно проверить фамилии работников на торговых точках, – сказал он. – Возможно, там окажется кто-то из старинных дружков Димирчяна. Если так, то они могли видеться с Берсеневым и Старыгиным незадолго до убийства. И не только видеться.
– Делать тебе нечего, – недовольно сказал Суровец. И нехотя накорябал что-то карандашом на листке настольного календаря.
– Ловишь рыбку в мутной воде. Лучше бы накидал карточек на раскрытия.
– Зато уха будет вкусная, – сказал Денис.
Видно, майор не очень ему поверил.
На работу Денис решил не возвращаться и, выйдя от Суровца, прямиком отправился в девяносто пятую школу. Всю дорогу он придумывал уважительную причину для того, чтобы постучаться в учительскую и спросить: «Валерия Михайловна на месте?» Оказалось, мог и не придумывать: рано поседевшие учителя сообщили, что Валерия (не Валерия Михайловна и не Лера, именно – Валерия) сейчас в министерстве, подписывает какие-то бумаги. Вернется ли – неизвестно.
Денис почему-то вспомнил о подростках, что дрались у школьного крыльца в прошлый его визит. Он позвонил домой из таксофона, сказал матери, что задержится, – затем нашел во дворе свободную беседку, откуда школа смотрелась как на ладони, устроился там и стал ждать. Скоро начался дождь. Пыльный асфальт спортивной площадки сперва покрылся редкой влажной сыпью, а спустя минуту уже весь оказался под водой. Было хорошо сидеть в беседке и слушать, как молотят по крыше холодные капли, а в пальцах потрескивает огнем сухая вкусная сигарета. Денис надеялся, конечно, что Валерия прихватила с собой зонтик… хотя, честно говоря, еще больше ему хотелось, чтобы она появилась сейчас на горизонте мокрая до нитки и забежала к нему в беседку, и оставалась до тех пор, пока не утихомирится дождь.
Лило больше получаса, а потом из-за туч выглянуло низкое, спело-красное солнце. Денис выкурил одну за другой еще две «гитаны». Валерия вернулась в начале шестого, на ней был абсолютно сухой приталенный плащ, а из кармашка сумки выглядывал пестрый пятачок зонтика.
– Здравствуйте, – сказал ей Денис.
– Здравствуйте, – сказала Валерия, нисколько не удивившись.
Оказывается, придумывать ничего не надо было и объяснять тоже. Валерия сказала:
– Я уже думала звонить вам сама (Денис почувствовал внутри приятный холодок). Вчера заходила Анна Марьяновна Сазончик, она до девяносто пятого вела у нас новейшую историю. И хорошо помнит выпуск девяносто третьего года…
Тон у нее деловитый, спокойный. Говоря, она медленно поднималась по ступенькам на крыльцо и смотрела на Дениса снизу вверх. Он тоже смотрел. И понял, отчего глаза Валерии кажутся такими «инопланетянскими»: на серебристо-серой радужке в стороны от зрачка расходятся тонкие темные лучики, они создают эффект сияния. Денис никогда раньше не видел таких глаз. И не увидит, он был уверен.
– …Я взяла у Анна Марьяновны адрес, она будет рада помочь вам, – сказала Валерия.
– Что ж, очень хорошо, – ответил Денис. Тоже спокойно и деловито. – Она успела вам рассказать что-нибудь?
– В общем-то… да, – Валерия быстро улыбнулась, видно, вспомнив о чем-то. – Анна Марьяновна считает, что каждый последующий выпуск оказывается на порядок хуже предыдущего.
– И весь мир стремительно катится в пропасть?
– Ну да. Только в девяносто третьем трава была зеленее и ребята были спокойнее.
– Особенно десятый «Б», – Денис не удержался от усмешки.
– Да. За небольшим исключением.
Она внимательно посмотрела Денису в лицо. Тонкие лучики, как у солнышка на детских рисунках – будто выцвели на короткое мгновение.
– Там что-то серьезное?
Денис поежился, сказал:
– Не знаю. А в общем… Раз уж вы говорили с Анной Марьяновной, может, расскажете мне что-нибудь? За чашкой кофе?
– Прямо сейчас?
Вопрос был задан конкретно, без эмоций. Будто Денис только что вручил ей повестку, где черным по белому было написано: просьба явиться в ресторан такой-то для дачи свидетельских показаний. Только время и дата не указаны.
– Почему бы и нет? – ответил Денис. – Я могу подождать здесь, если у вас остались какие-то дела наверху.
Валерия ненадолго задумалась. Улыбнулась.
– Честно говоря, одно время я запоем зачитывалась Агатой Кристи. Так что… Через пятнадцать минут – идет?
Денис не любил шумные «точки» и тихие тоже не любил. Он вообще не понимал, с какой такой нужды люди идут в ресторан. Ну, скажем, в Театральных мастерских, в старом особняке Черкизова – там есть уютный бар, куда можно заглянуть в антракте или после представления. Как бы между прочим, для полноты ощущений; заодно чтобы хорошенько рассмотреть актеров, которые спускаются сюда, порой даже не успев снять грим. Это понятно. Но чтобы специально идти в «Пурпурный», в «Кавказ» или «Гуляй-Поле» – что там делать? Есть? Пить? Слушать музыку? Дома, с хорошими друзьями, гораздо уютнее. И вкуснее. Никто не блюет за соседним столом. И, главное, «Зайку» там не крутят.
«Зайкой» Денис сыт по горло. «Я твой пальчик». «Я твой пестик». Заросший салом огромный заяц, пьяно скачущий по барабанным перепонкам, – вот она, трагедия всей агентурной жизни Дениса Петровского. Ему часто приходилось знакомиться с иностранцами – студентами, прибывшими по культурному обмену, туристами, специалистами, молодыми людьми, девушками, мужчинами и женщинами, которые по тем или иным причинам интересовали Управление. Для «утепления» контакта он вел их в ресторан. Если даже там имелся приличный духовой квартет и никто из оркестрантов не был пьян или поражен сифилисом мозга – все равно рано или поздно кто-нибудь из зала совал руководителю десятку и говорил: жарь «Зайку», командир. И они жарили. В «Кавказе», где бал правят девочки типа Антонины Цигулевой – которые знают, что Гершвин одесский еврей, а Пендерецкого зовут Кшиштоф, – даже там никуда не деться от назойливого: «Я ночьями плёхо сплью, потому щто я тебъя люблью».
В общем, Денис не любил рестораны.
Но он не знал, куда еще можно пригласить понравившуюся девушку. Пока Валерия ходила наверх, в учительскую, он думал об этом – и ничего оригинального не придумал. В конце концов пошли в «Космос», где было чисто и немноголюдно. Без затей. Бармен с детскими гладкими щечками, похожий на Знайку из мультфильма, приготовил кофе с пенкой, в одну из чашек сверху насыпал горький тертый шоколад – для Валерии.
– В девяносто третьем году было четыре золотых медалиста. Неплохой показатель для нашей школы. Одна из медалей – в 10-м «Б», это Оксана Грибова…
– Да, я помню эту фамилию, – сказал Денис. – Но меня больше интересуют троечники и двоечники.
По правде сказать, сейчас его больше интересовало совсем другое, и он очень боялся, чтобы этот интерес вдруг не вырвался наружу.
– Да, я понимаю, – кивнула Валерия. – Анна Марьяновна рассказывала мне про Димирчяна. В школе его звали то Плюшевый, то – Плешивый. Он не обижался. Был слабовольным, хотя и способным. Ласковый, это Сазончик о нем сказала. Если не секрет: что он натворил?
– По пьянке запустил ракетой в окно, сжег квартиру вместе с жильцом. А в тюрьме вскрыл себе вены.
Розовые щеки Валерии побледнели.
– Какой ужас! Но раз он умер, зачем все это следствие?
– Кто-то из его друзей причастен к убийству водителей на Южном шоссе…
«Сладкая ловушка» – самый эффективный способ добывания информации, – всплыли в памяти слова Мамонта. – Мужчина хочет показаться значительнее и развязывает язык на сто процентов. Особенно в постели».
«Точно!» – подумал Денис, но все же договорил:
– Возможно, это друзья еще по школе.
– Что ж, – тихо произнесла Валерия. – Примерно это я и ожидала услышать. Друзья Димирчяна… – девушка подняла лицо и снова посмотрела на Дениса. – Признаюсь: я не удержалась и учинила Анне Марьяновне небольшой допрос. Это Агата Кристи виновата, конечно. Так вот, Димирчян водился со всеми, кто был сильнее его, – а таких в классе оказалось немало. Не помню всех фамилий, но Анна Марьяновна довольно много говорила о некоем Есипенко.
– Павел Есипенко? – переспросил Денис.
– Наверное. Она говорила: этот дебил Есипенко. Ложка дегтя в бочке меда. Он воровал ручки и часы, был просто помешан на всем блестящем. Особенно – часы. В шестом классе его чуть не исключили за мелкое воровство. И в восьмом тоже.
Денис заметил, что пенка нетронутого кофе в чашке у Валерии редеет и шоколад постепенно обрушивается в черную жидкость.
– А какие у него отношения были с Димирчяном? – спросил он.
– Димирчян бегал за ним, как собачонка. Как это называется… сшибал, нет? Сигареты для него доставал. Деньги. Есипенко был очень развит физически, для Димирчяна это имело решающее значение.
Последняя шоколадная крепость рухнула. Кофе, наверное, успел замерзнуть. Денис подумал: а зачем мне нужен этот Есипенко? Валерия сидела в метре от него, ее нога в потрепанной туфельке во время разговора несколько раз коснулась его ноги. Денис вспомнил девиц, которых несколько раз сопровождал в «Гуляй-Поле» и «Пурпурный»; с некоторыми из них он спал. За ужином девицы никогда не забывали о своих бокалах и тарелках, а ложась в постель, не забывали предупредить, что через задний проход обойдется немного дороже.
– Ваш кофе остыл, – сказал он.
Валерия встрепенулась:
– Да, в самом деле. Наверное, мне пора идти.
Она быстро выпила кофе и поднялась.
– Подождите. Видите, там за стойкой стоит бармен? Его зовут Проша. Он обидится: ведь вы ему понравились, он даже приготовил для вас капуччино, хотя я заплатил за обычный кофе. Это немалая разница, бармены в маленьких кафе на такие жертвы обычно не идут. А вы выпиваете его залпом, холодный. И – уходите.
– Так что я должна сделать? – удивилась Валерия. Денис подумал: вот сейчас она рассердится и точно уйдет.
– Главное – не показывайте вида, что собираетесь куда-то уходить, – сказал он. – Сядьте. И давайте закажем что-нибудь еще. Как насчет мартини и оливок с лимоном? Проша будет просто счастлив.
Валерия села.
* * *
Раз в неделю, по пятницам, Ираклий кормит грузчиков бесплатно – отваливает по полной тарелке свиных отбивных. Постный день, но на это всем плевать, и Сергею в том числе. Сегодня вечером Вал Валыч будет вправлять ему мозги за нарушение трудовой дисциплины («Почему вы не кончили того идиота на складе, я вас спрашиваю, Курлов?!»), и можно было ожидать, что Ираклий предложит Сергею обойтись на этот раз без дармовой свинины. Но Ираклий не предложил. Сергею досталась обычная порция из четырех толстых, в палец, котлет и глиняная плошка с помидорным салатом. Он сел в сторонке, ел и думал.Думал.
Потом он забыл, о чем думал, потому что увидел за столиком в противоположном конце зала Светку Бернадскую. Перед Светкой стояла пластмассовая тарелка с горкой хрустящего картофеля. Она накалывала картофель вилкой и осторожно отправляла в рот, стараясь не испачкать губы. Ираклий, как истинный закавказец, сердцеед и радушный хозяин, сам подал ей кофе и мороженое; при этом он улыбался и отпускал шуточки. На Светке белый облегающий свитер в темную горизонтальную полоску – нечто морское, ледовитое. Сергею показалось, что за последние месяцы, пока они не виделись, Светкина грудь увеличилась раза в полтора.
Но главное не это. Главное, что рядом со Светкой сидел Чумаченко. Чума. В костюме густого болотного цвета и черном шелковом галстуке. Он тоже лопал жареный картофель и выглядел совершенно счастливым.
Сергей допивал в своем углу пиво, продолжая рассматривать эту парочку. Что их угораздило вдруг заявиться в «Лабинку»?.. Перерыв кончался, Гога и Дрын уже пообедали, поднялись из-за своего столика и вышли на улицу, чтобы выкурить на крыльце по послеобеденной сигарете. Проходя мимо Сергея, Гога отвернулся: злился за вчерашнее.
…Честно, Светка очень изменилась.
У нее стало другое лицо. Черты утончились, оформились, губы стали капризными, глаза сверкают, как звезды. Может, Чума посадил Светку на кокаин? Яйца ему открутить за такие дела.
Сергей подумал: стоп, я что – ревную?!
Нет, ты что.
Просто жаба душит. Он бросил Бернадскую как раз накануне ее превращения в роскошную женщину. Грудь, лицо, повадки, все такое… Угадал прямо. Зачем он ее бросил?
Надо было придушить.
– Серый, ты?
Это Чума. Кричит через весь зал. Заметил.
– Привет, – вежливо ответил Сергей, не поднимаясь с места. – Твое здоровье.
Он думал, Чума не подойдет. Но Чума – вольный сын степей, он намеков не понимает. Чума подошел и протянул руку.
– Мне кто-то сказал, ты в «Московский комсомолец» устроился собкором, – произнес он.
Ладонь у Чумы широкая, сухая и твердая, ладонь потомственного земледельца. Зато на нем хороший костюм, если честно – просто классный костюм, без всяких. Сидит прекрасно. «…И, закатив пиры да балы, восславим царствие Чумы!» Сергей невольно покосился на свой комбез. Родной, провонявшийся потом и уделанный сверху донизу рабочий комбез, который мамочка никак не может постирать, потому что она разводится с папочкой и ей не до того.
– В «Комсомолец» меня никто не приглашал. Я работаю грузчиком, – улыбнувшись, сказал Сергей. В последнем слове он попытался изобразить фрикативное гхэ. Чума не просек подвоха.
– Серьезно?
– Да. И у меня кончается обеденный перерыв.
– Ты сбрендил, Серый, – покачал головой Чума.
– Журналисту бывает полезно.
– Кинь дурное. Пошли за наш столик, обмозгуем…
Светка, повернув голову, глянула в сторону Сергея. Она даже не улыбнулась, не кивнула, давая понять, что узнала его. Но и не отворачивалась. Смотрела как на афишный столб. Читала. Потом поднялась.
Черт возьми, подумал Сергей, кажется, ноги у нее стали длинней сантиметров на пять. Или на десять. Целый дециметр, мать моя женщина. Когда она подошла поближе, Сергей вспотел. Заволновался. Такой бабец… Сейчас скажет: «Ну как, Сережа? Что-то ты похудел, зарос. Может, позвонишь сегодня? Позвони обязательно, я буду ждать». Тогда он пошлет ее на весь зал. Как пошлет!.. Чтобы Ираклий слышал, чтобы Гога с Дрыном на крыльце слышали. Чума, конечно, возникнет – Чуму в грязный стол мордой: такова жизнь, старик; пиджачку итальянскому сразу хана, никакая химчистка не поможет. Чума побежит к таксофону звать своих урок отмороженных. Очень хорошо, пусть приезжают урки отмороженные, всем хватит…
Но Светка ничего такого не сказала. Она остановилась в нескольких шагах от его столика, надула капризные губы и обратилась к Чуме:
– Ну, ты долго еще?
Сергея здесь вроде как и не было. Чума поднял голову. О, как давно он мечтал погрузить свой кривой узловатый плуг в ее податливую пашню.
– Здесь Серый, смотри, – сказал счастливый Чума.
– Я вижу.
– Мы с ним дернем по бокальчику…
– У меня перерыв заканчивается, спасибо, – сказал Сергей, поднимаясь из-за столика.
Хлопнув Чуму по плечу, он прошел мимо ледовито-холодной Светки и вышел на крыльцо.
Глава пятая
Организация
– Зря я в штаны напустил, – сказал Метла. – Пронесло, кажется.
Они с Родиком Байдаком сидели на скамейке у входа в офис «Визиря». Метла вытянул свои длинные ноги и ссутулился, на плечо ему свесилась пихтовая ветка с зелеными глянцевыми не то листочками, не то иголками. Раньше здесь пихты не росли – вообще ничего не росло, даже трава-мурава. Это потом уже, когда Хой выкупил здание архитектурных мастерских, начали озеленять крыльцо и прилегающую к нему территорию: вкопали скамейки, поставили беседку с круглой остроконечной крышей, землю устлали декоративным мохом и дерном, навтыкали кругом деревья. Особенно нравились Хою пихты. Говорили, что в семидесятые годы он сидел под Волковыском (местная зона считалась одной из самых несчастливых в Союзе), а когда вышел на волю, то первое, что увидел, были пихты у главных ворот. Огромные пихты с зелеными не то листочками, не то иголками.
– …И Машку, выходит, зря бил, – продолжал Метла.
Они с Родиком Байдаком сидели на скамейке у входа в офис «Визиря». Метла вытянул свои длинные ноги и ссутулился, на плечо ему свесилась пихтовая ветка с зелеными глянцевыми не то листочками, не то иголками. Раньше здесь пихты не росли – вообще ничего не росло, даже трава-мурава. Это потом уже, когда Хой выкупил здание архитектурных мастерских, начали озеленять крыльцо и прилегающую к нему территорию: вкопали скамейки, поставили беседку с круглой остроконечной крышей, землю устлали декоративным мохом и дерном, навтыкали кругом деревья. Особенно нравились Хою пихты. Говорили, что в семидесятые годы он сидел под Волковыском (местная зона считалась одной из самых несчастливых в Союзе), а когда вышел на волю, то первое, что увидел, были пихты у главных ворот. Огромные пихты с зелеными не то листочками, не то иголками.
– …И Машку, выходит, зря бил, – продолжал Метла.