Данн Джоэль. Синдром Фауста

   Скорей всего, срабатывает инстинкт, предупреждающий о появлении поблизости потенциальной жертвы. Или неодолимо влечет роль дамы-патронессы готовой всегда и во всем поучать, поправлять и направлять. Я вдруг вспомнил, как Абби объясняла нелегальным эмигранткам из очередной занюханной мексиканской дыры, как пользоваться стиральной машиной. А еще лучше – для чего нужно биде. При этом лик моей жены озарял нимб неподдельной миссионерской радости…
   Со дня аварии прошло шестнадцать месяцев. По шкале Чарли – целых шестнадцать лет. Выходит, мне теперь сорок шесть. Возраст все еще цветущий, но буйное цветение уже связано с джунглями неизвестности. Оп-ля, приехали…
   Я старался об этом не думать. Заставлял себя сосредоточиться на положительных эмоциях. Увы, – из этого ничего не получалось.
   «Ты что, не получил того, к чему так рвался и чего так хотел? – с досадой набросился на меня Руди-Реалист. – В такой короткий срок – из беглеца – в жеребца с тремя телками? Не жизнь, а мыльная опера…»
   Но Виртуальный Двойник смотрел на меня с легкой грустью и осуждением:
   «Это все, чего ты ждал, Руди? О чем так долго и страстно мечтал? Неужели? Хоть одна из этих троих милых и симпатичных девчонок всколыхнула тебя по-настоящему? Стала ли для тебя глотком воды в пустыне одиночества? Ты поступил с ними как дешевый соблазнитель!»
   – Никого из них я и не собирался соблазнять, – разозлился я. – Они сами…
   Это надо же такое придумать!..
   «В их возрасте этого и не нужно, – покачал головой Виртуальный Руди. – Они ведь еще почти дети. В них только-только проснулось голодное любопытство».
   «Ему бы на церковную кафедру, – едко вставил Руди-Реалист. – И вообще, поменьше слушай этого скопца: у него вместо яиц – сосуд с елеем».
   – Заткнитесь вы оба! – заорал я в отчаянии. – Из-за вашей грызни еще станешь шизофреником! Катитесь ко всем чертям, идиоты!
   «Ах так?! – злобно взвился Виртуальный двойник, – да ты и этот твой циничный дружок – просто тщеславные нарциссы! – Он имел в виду Руди-Реалиста. – Причем ты – в особенности! Мусорная корзина бесплотных грез… Сентиментальный циник и потаскун!.. Самовлюбленное ничтожество…»
   – Я? – От обиды у меня свело горло. – Мало я жертвовал во имя других? Не я ли оставил по просьбе Розы Лолу? И не я ли распрощался с мечтой стать прославленным дирижером, чтобы посвятить себя Абби и семье?
   Каждое следующее слово я произносил все тише и нерешительней. Сам себе казался напыщенным индюком и лицемером, который способен засрать мозги самому себе.
   «Получил? – Руди-Реалист смотрел на меня с откровенной насмешкой, – Запомни: оправдания – это лотерейный билет. Ты надеешься сорвать с его помощью выигрыш, а он ко всему прочему фальшивый. Думаешь, другие этого не видят? Хочешь выиграть? Никогда не оправдывайся – поступай!»
   В моем взгляде засветилась надежда:
   – Думаешь, я смогу?
   «Должен! – гаркнул он. – Прежде всего – добейся своей доли наследства. И заставь других относиться к себе с уважением».
   Я погасил в крохотной прихожей свет и отошел от зеркала. Мне снова требовалось сменить кожу, но я должен был к этому подготовиться…
   Утром я позавтракал внизу. Толстуха-сербка лет сорока пяти положила передо мной круассан и поставила чашку кофе.
   – У вас здесь что, этнический интернационал? – осведомился я, но моя шутка провисла в воздухе, как намокший флаг…
   В контору адвоката Аурелио Пачелли на Рю де Клоз я отправился пешком. В руках у меня была карта, но до Женевского озера я добрался только через час. Слишком много и долго глазел я по сторонам.
   Ничто вокруг и ничем не напоминало Америку. Бульвары с деревьями, похожими на дрессированных псов, причесанных старомодным парикмахером. Толстенькие ангелочки и упитанные феи, резвящиеся на округло-пышных, женственных контурах зданий. Финтифлюшки и узоры на окнах. Сексуальные вкусы европейцев сполна отразились в архитектуре. Даже марина с яхтами совсем не походит на калифорнийскую. В Америке все подчинено деловому стандарту. Даже удобства и функционализм продуманы до мелочей. Здесь же мне казалось, что я иду по сцене, только вместо декораций – настоящие дома.
   Абсолютно все было другим: уличный ритм, одежда, звуки. Троллейбусные звоночки, а не набат полицейских сирен. Сладковатый аромат кондитерских, а не настораживающий запах бензоколонок. Крохотные бутики, а не торопливые драг-сторы. ^[15]Никогда раньше я так явственно не ощущал разницу между двумя берегами Атлантики. По обе стороны ее расположились не только разные часовые пояса, но и непохожий стиль жизни. Другое ощущение времени и пространства.
   Я с ностальгией вспоминал не раз посрамленную в прошлом американскую бесцеремонность. «Ты еще не привык к своей новой ипостаси», – старался я убедить самого себя. Но территория все равно казалась чужой.
   Адрес мэтра Пачелли выяснил Чарли, когда я лежал в коме. Обосновавшуюся здесь и солидную, как городской монумент, адвокатскую контору открыл еще до начала Второй мировой войны отец ее нынешнего хозяина. И именно в ней мой ветреный, но предусмотрительный папаша оформил в свое время документы на владение виллой «Ля Шери».
   Чтобы пройти в контору, надо было подняться на второй этаж. В холле все дышало швейцарским вкусом: коврики перед дверями, забавные картиночки на стенах, горшочки с цветами, кокетливое ведерочко для мусора. Переступив порог, я очутился перед секретаршей средних лет. Она возвышалась на вращающемся стуле над большим столом, как дирижер в опере над оркестровой ямой. Стены вокруг нее были увешаны старинными гравюрами. Судейские крючки в париках и мантиях, альпийские луга с пасущимся скотом, похожим на муляжи. На столиках для поджидающих мэтра клиентов застыли стопки старых иллюстрированных журналов.
   В величественную, обитую кожей дверь кабинета входили и выходили люди. Наконец, часа через полтора, секретарша дала мне знак: ваша очередь.
   Мэтр Пачелли – небольшого роста полный живчик с ленивым и приценивающимся взглядом – был одет в серую «тройку». Благородство вкуса подчеркивал малиново-красный галстук.
   – Мистер Грин, – слегка развел он руками в знак некоей растерянности, – ваш случай очень сложный и потребует времени.
   – У меня его нет, – буркнул я. – Что делают в таких ситуациях?
   Мэтр Пачелли в картинном недоумении поднял брови и пожал плечами:
   – Затрудняюсь вам ответить…
   – Надеюсь, гонорар преодолеет трудности. Не могли бы вы мне сказать, во что это мне обойдется?
   – Надо подумать, – слегка почесал он указательным пальцем щеку. – Приходите недельки через две.
   Он посмотрел на мою скисшую физиономию и сжалился:
   – Ладно, через неделю…
   В моем масштабе времени это целых три месяца!
   В пансион я вернулся в самом скверном настроении. Спросил у сербки, где можно поесть. Она была здесь одновременно и портье, и горничной, а мой соотечественник Нику – хозяйственником и разнорабочим. Толстуха показала в окно на маленькую забегаловку на углу. Смотавшись туда, я затолкал в себя сосиски со сладковатым картофельным пюре и вернулся в свою комнату.
   Минут через пятнадцать кто-то осторожно постучал в дверь. На пороге стоял Нику. Коротко стриженный блондин с дерзким огонечком в серых, прощупывающих глазах. Его пансионные обязанности подходили ему как водолазный костюм – пустыне.
   – Хотите бесплатного гида сегодня вечером?
   – Почему же бесплатного? – спросил я. – Могу и заплатить…
   В свои финансовые проблемы я посвящать его не собирался. Почему я живу в таком пансионе, а не в отеле – не его дело.
   Нику ухмыльнулся, но, сделав над собой усилие, постарался придать своему лицу респектабельное выражение…
   Мы бродили с ним до позднего вечера. Путешествие, в которое взял меня с собой Нику, Напомнило мне дни моей молодости. Скудно освещенные предместья, нелегальные эмигранты, нужда, страх, отчаяние. И ненависть. Я уверен – таким образом он мстил той не знающей забот благопристойности, символом которой я был в его глазах.
   – Нас много здесь, на Западе, из Восточной Европы, – зло сказал он. – Румыны, украинцы, сербы, болгары, словаки.
   Мы проходили мимо задымленной лавчонки, где при свете голой лампочки, висящей на длинном шнуре, играли в шеш-беш двое – то ли турок, то ли арабов.
   – С черножопыми мы не смешиваемся – это другая опера.
   – Я не думал, что это обрело такие масштабы…
   – А кто бы выполнял грязную работу? Швейцарцы? Французы? Немцы? А вдруг испачкаются?
   В Америке я тоже сталкивался с тем же явлением, но не так вплотную. И потом, – положение таких полурабов там все же лучше.
   Когда мы приблизились к центру, я пригласил Нику в ближайший паб. Здесь основательно засела шумная команда английских болельщиков, вернувшихся из Италии. Они хохотали и орали так, что я с трудом слышал, что говорил Нику.
   – Но, вообще, в Швейцарии черножопых меньше, – сморщился он словно от зубной боли. – Наверное, потому, что у этих нейтралов с Альп своих колоний никогда не было. Зато во Франции! – присвистнул он. – В особенности – на юге…
   Спать я лег только в половине четвертого, решив, что уже в ближайшие же дни, как завзятый турист второго класса, начну объезжать Швейцарию на поезде. Никаких водительских прав я с собой не брал: не мог же я каждые несколько месяцев менять там фотографию!
   Вот так: приезжать в какую-нибудь деревушку или городок и ходить, ходить, ходить до умопомрачения. До того состояния, когда ты думаешь, глядя на вечность гор, не столько о сексе или своих финансах, сколько о том, кто ты есть и зачем ты здесь на самом деле.
   Утром, спускаясь вниз, я увидел Нику. Он чинил кран.
   – Привет профессуре! Надеюсь, вас не испачкала вчера окружающая грязь…
   Хотя его навязчивое приятельство и вызывало у меня раздражение, других знакомых я еще не завел. Зато информация, которую я мог у него почерпнуть, была бесценной.
   – Да, Руди, – поманил он меня пальцем, – на всякий случай – осторожней водите сюда баб! Мадам Дюбуа, наша хозяйка, – ревностная католичка. С мужем не трахается, а обсуждает, какая температура в котлах для грешников в аду.
   Весь следующий день я снова бродил по Женеве пешком, отгоняя назойливые мысли. Меня пугало одиночество. Как я успел понять, это – одна из самых дорогих издержек свободы.

АББИ

   Руди уехал восемь месяцев назад, и за все это время – ни одного звонка, ни одной, даже самой разнесчастной строчки!
   У меня было такое чувство, будто меня поместили в безвоздушное пространство. Пару раз в неделю названивала по телефону Джессика, но она так полна своими заботами и проблемами, что я оставалась и остаюсь для нее лишь еще одним слушателем. Иногда в трубке слышался голос Эрни, но он тоже вечно куда-то спешит и погружен в себя так, что отрывать его от этого занятия кажется недопустимым эгоизмом. Вопреки всей моей общительности между знакомыми и мной пролегла неодолимая стена. Впрочем, наверное, в этом виновата я сама: терпеть всякий раз заново вопросы, куда и почему подевался Руди и что от него слышно, и не знать, что отвечать, – слишком тяжелое для меня испытание.
   Все эти месяцы я заставляла себя почти ежедневно ездить на занятия спортом в женском клубе, ревностно посещала концерты и премьеры. Даже взялась быть доброволкой в близлежащей больнице: разносила больным книги, журналы и разную кондитерскую чепуху. Но все равно наступало время, когда приходилось оставаться одной, и это было невыносимо.
   В пятьдесят восемь лет выбросить из головы все чаяния и надежды? Оказаться в роли глубокой старухи, когда ты еще можешь и хочешь делать множество вещей? Однажды я съездила с группой в Канаду, в другой раз – в Мексику, но все это были краткосрочные отключки, которые не решали и не могли решить моей главной проблемы: как не быть одной?
   Сказать, что никто из мужчин не обращал на меня внимания, я не могу. Бывший судья на пенсии Стив Роджерс – высокий представительный мужчина лет шестидесяти пяти, не давал мне, буквально, проходу: его жена умерла три года назад. Он даже пару раз намекнул, что намерения у него самые серьезные, но я пропустила это мимо ушей. Самое идиотское, что если бы я и решилась выйти вновь замуж, я бы не смогла этого сделать: мой муж жив и, в чем я ни секунды не сомневаюсь, приятно проводит время с женщинами. Мое же воспитание и три десятилетия семейной жизни не позволят мне лечь в постель с посторонним мужчиной.
   О замужестве я, конечно, не думала, но выяснить, что с моим правовым статусом, все же решила. Поэтому я заставила себя позвонить Чарли.
   – Абби, – прозвучал в трубке его хрипловатый, с гитарным придыханием голос, – молодец, что позвонила.
   – А что? Что-нибудь случилось?
   – Нет, но иначе мне пришлось бы звонить тебе самому. Ты не считаешь, что мужчине в моем возрасте беспокоить одинокую женщину не пристало?
   Свинья, он еще насмехается! Но я не хотела с ним ссориться и портить отношения. У меня была совсем другая цель.
   – Чарли, – сказала я, – вы с Руди продумали все, кроме одного: кто я ему? Жена? Не жена?..
   – Тебя это так волнует? – усмехнулся он.
   – Если хочешь знать, то да!
   – Тогда я за тебя не беспокоюсь.
   – Спасибо! – зло отрезала я.
   – А знаешь, – продолжил он, как бы раздумывая, – это действительно вопрос! Вернее – проблема! И, наверное, ее нужно решать.
   Я молчала. Пусть вывод он делает сам.
   – Хочешь получить развод?
   Поразительно, но я не знаю никого другого, кто так ловко выкручивался бы из самой безнадежной ситуации! Ведь это он, казалось бы, должен был подвести меня к такому выводу, но в самый последний момент он все свалил на меня.
   – Я хочу ясности, Чарли: замужем я, не замужем…
   – Пока что не вдова, – усмехнулся он.
   Я уже готова была ответить резкостью, но он сам предложил перемирие:
   – Абби, знаешь что, приходи вечером ко мне, я постараюсь связаться с ним по телефону. В конце концов, тебе и ему решать, а не мне…
   – Договорились.
   – Разница во времени между Калифорнией и Швейцарией – девять часов. Я вернусь с работы где-то в восемь тридцать: у него это половина двенадцатого дня. Почти полдень…
   В без пятнадцати девять я была уже у него. За свой пентхауз Чарли еще лет десять назад отвалил около трех четвертей миллиона. Впрочем, модный проктолог, он мог себе это позволить. Только пижонство его на этом не кончилось. Надо было видеть, как он обставил все внутри: мебель заказал у супермодного дизайнера-модерниста, абстрактные картины, висящие по стенам, купил на дорогой выставке. Но апофеозом шика явилось большое зеркало на потолке в спальне над огромной, как тропический атолл, кроватью.
   Чарли заказал в мою честь легкий ужин. Несколько салатов – он любил их со студенческих времен, – сыры и бутылку вина. Уверена, хотя я и не понимаю ничего в этом, что она одна стоила пару сотен долларов.
   Первая попытка ничего не дала. Сотовый телефон Руди был отключен.
   Мне захотелось сбить с Чарли маску спесивой насмешливости, и я сказала, чуть пригубив бокал:
   – Кстати, я недавно видела Селесту. Живот у нее уже очень большой. Когда она рожает?
   Он усмехнулся и поковырял вилкой в салате:
   – Уж не она ли просила тебя мне об этом рассказывать?
   – Нет, – слегка оторопела, но тут же нашлась я, – просто подумала, что ты ведь папочка ее будущего ребенка, может, тебе это будет интересно? Насколько я знаю, ты уже довольно давно не испытывал ничего подобного.
   – Ты права, – подмигнул мне Чарли и хмыкнул.
   – Сколько там, твоим близнецам, в Йоханнесбурге? Уже ведь за тридцать, а?!
   Чарли прошелся по мне шершавым взглядом, вздернул брови и только тогда удостоил ответом:
   – Тридцать шесть.
   – Не знаешь, кто там у Селесты предвидится?
   Он помотал головой с таким видом, будто его это нисколько не касается. Но я продолжала как ни в чем не бывало:
   – А хочешь знать?
   Теперь ухмыльнулась я: ну, Чарли, ты – в моих сетях! Пока не попросишь, я тебя не освобожу.
   Он продолжал ковырять вилкой в салате, потом посмотрел на телефон и на часы: они показывали пять минут одиннадцатого.
   – Попробуем снова, – кивнул. – Может, он уже включил свой мобильник?
   – Девочка, – сказала я.
   – Ты о ком это? – спросил он, набирая номер с таким видом, словно не понял, о чем я говорю.
   – О твоей дочке… Ребенок в таком возрасте – может ли быть счастье полнее? Ведь теперь ты бы мог весь отдаться отцовскому чувству.
   По ту сторону океана никто не отвечал. Чарли поджал губы и нехотя нажал на отбой.
   – Абби, – почесал он висок, – ты можешь не решать за меня?
   – Но тебе от этого никуда не уйти, Чарли. Как мне – от той путаницы, в которой я оказалась из-за Руди.
   – Ну, мы ведь как раз для этого и встретились. Не беспокойся, он тебе делать проблем не станет.
   Все попытки связаться с Руди ничего не давали. Мы уже окончили ужин и, сидя за столом, с трудом подбирали тему для разговора. Все еще блестящие темные глаза Чарли вперились в меня изучающе, но я выдержала его взгляд. Первым отступил он и посмотрел в сторону больших настенных часов. Стрелки на них – все это так характерно для Чарли – двигались в обратную сторону. Понять, сколько времени, я не могла.
   Он еще раз набрал тот же номер и довольно долго ждал ответа. Но там никто не ответил.
   – Попробуем позже, – сказал он. – Наверное, спит.
   Он включил телевизор, и мы стали смотреть какой-то дурацкий триллер. Около двенадцати Чарли опять взялся за телефон, но с тем же успехом.
   – Мне очень жаль, Абби, но, по-видимому, он ни от кого не ждет звонка.
   Я махнула рукой:
   – Ладно, мне пора…
   – Куда ты поедешь в такую пору? В свой пустующий дом?..
   Предложение Чарли меня ошарашило: что оно могло означать?
   – Я постелю тебе в кабинете, – успокоил он, – Тебе будет удобно. Больных я там не принимаю.
   Я подумала, что, наверное, он тоже устал от одиночества, и, поколебавшись, согласилась. Сама не знаю почему. Под шум заурчавшей посудомоечной машины помогла убрать со стола. На нем оставались лишь два безумно дорогих бокала, но класть их в машину было рискованно, а кроме того, в них еще оставалось вино. Тяжело поднявшись, Чарли пошел стелить мне постель.
   Его кабинет был стилизован под корабельную рубку: большой морской штурвал, карты, развешанные по стенам, барометры, хронометры, даже подзорная труба начала девятнадцатого века. Интересно, какому морскому волку все это раньше принадлежало? Капитану торгового судна, контрабандисту, корсару? А может, ею пользовался какой-нибудь адмирал: уж слишком она вычурно отделана. Не хватало только трубки – Чарли курил сигары – и толстого, а-ля Хемингуэй, свитера.
   – Никогда не знала, что ты так увлекаешься морем, – сказала я, посмотрев через проем огромного, во всю стену, окна на океанский простор за ним.
   Чарли рассмеялся.
   – Это идея Селесты. Она в детстве ходила с отцом в море на его рыбачьем баркасе. Даже мечтала стать капитаншей…
   Я никак не могла заснуть. Наверное, потому, что место было новым. В дальней океанской глади за окном робко мерцали огни: скорей всего – фонари рыбачьих лодок.
   Внезапно скрипнула дверь, и появился Чарли. Он был одет в халат.
   – Ты не спишь? – спросил он. – Мне тоже не спится… Возраст, наверное…
   Я ничего не ответила, и он присел на край тахты. Мы молчали. Минут через десять он прилег.
   – Чарли, – сказала я ему, – ты можешь спать здесь, но с одним условием: никакого секса у нас не будет…
   Мы уснули, прижимаясь друг к другу спинами.

РУДИ

   – Вам назначено? – встала на моем пути секретарша.
   В ее глазах мерцала непреклонность судьи, провозглашающего суровый приговор.
   – Мадам, – прошипел я ей в лицо, – я – наемный киллер и не советую вам со мной связываться.
   Она отшатнулась. Я решительно открыл дверь и шагнул внутрь, закрывая ее за собой. Но голос ее все равно был слышен.
   – Столько хамов понаехало из-за границы. Откуда они все берутся? Бедная Швейцария!
   Вальяжная физиономия мэтра Пачелли выразила величайшее изумление:
   – Насколько мне помнится, мы с вами не договаривались…
   Он даже надел очки, чтобы лучше видеть, и разглядывал меня с неподдельным интересом.
   – Вы правы, но ждать у меня времени нет…
   – Как вам удалось? – излучали изумление его глаза.
   – Вы имеете в виду такое препятствие, как ваша секретарша?
   Он ухмыльнулся и кивнул.
   – Я представился ей как наемный киллер.
   В зрачках мэтра Пачелли засветились озорные огоньки. Он откинулся в кресле и весело прыснул:
   – Ну, вы – смельчак! За все годы, что мадам Сенье работает в моем офисе, никто еще не заходил ко мне в кабинет прежде, чем она ему разрешила.
   Я пожал плечами.
   – Всегда бывает первый раз, – ответил я пошлостью, чтобы показать, что мне палец в рот не клади, – даже у девушки…
   Прищурившись, он продолжал прощупывать меня своим взглядом. Но я сделал вид, что мне это совершенно безразлично, и с ходу пошел в атаку:
   – Надеюсь, вы уже решили, каким будет ваш гонорар, месье Пачелли? К сожалению, как я уже вам говорил, времени у меня в обрез…
   Лицо пройдохи оставалось бесстрастным, как при игре в покер.
   – Судя по вашим документам, мистер Грин, – проскрипел он голосом диккенсовского судейского крючка, – вам придется запастись бесконечным терпением.
   О гонораре он не сказал ни слова. Явно набивал себе, сукин сын, цену.
   – Это почему же, мэтр Пачелли?
   – Должен вас огорчить, – вздохнул он притворно, – но в суде они вызовут очень большие сомнения.
   – Вы полагаете, мои документы – фальшивые? – сделал я вид, что оскорблен в лучших чувствах.
   – Нет, но… Из вашего метрического свидетельства, например, следует, что вам – шестьдесят три.
   – Ну и что? – разозлился я.
   – А то, что довольно тяжело будет объяснить швейцарскому суду, что, хотя вы и выглядите на сорок плюс, на самом деле ваш возраст гораздо почтенней… – Он посмотрел, какое впечатление произвели на меня его слова, и отвел взгляд в сторону. – Да и представить все официально подтвержденные вашими министерствами юстиции и иностранных дел справки о вашей болезни – это долгие, долгие месяцы…
   – Сколько же, по-вашему, может продлиться вся эта процедура? – уточнил я, чувствуя, как у меня холодеют спина и ноги.
   Он приподнял брови в глубокой задумчивости:
   – Ну, скажем, минимум, года полтора-два…
   – Вы шутите, милейший…
   Он отрицательно покачал головой:
   – Отнюдь нет, сэр.
   – Но вы ведь уже навели обо мне все мыслимые справки и знаете о моем положении, – взмолился я.
   Глядя на него, я не сомневался, что этот плут от юриспруденции уже придумал какой-нибудь хитрый ход. Какого же черта он тянет?! Решает, сколько с меня за это содрать? У меня оставалось лишь тысяч двадцать. Но ведь надо еще и жить: платить за пансион, есть, ездить в общественном транспорте…
   Пачелли нетерпеливо постучал пальцами по столу: знак, что беседа вот-вот закончится. Пришлось открыть свой последний козырь. «Если он не поможет, – подумал я, – останется лишь утопиться в Женевском озере. Или, что, пожалуй, эффектней, – замерзнуть в снежной лавине в Альпах. Авось мой труп найдут в сороковом веке и станут гадать, от чего я умер и что там искал».
   – Ну а если я вам кое-что предложу?
   Лицо мэтра выразило внезапно возникший интерес. Сукин сын: поставив меня на колени, он давал понять, что, если я ему хорошенько заплачу, он оставит меня в покое. Выдержав долгую и многозначительную паузу, я небрежно бросил:
   – Если я не ошибаюсь, виллу «Ля Шери» эксперты оценивают в три лимона, не так ли?! Долларов, естественно, – не ваших там… швейцарских франков! Сколько обычно берет за свои труды адвокат? Пятнадцать процентов? Я даю вам тридцать…
   Он посмотрел на меня с интересом и, как бы раздумывая, пожевал губами. Потом вздохнул, чуть кашлянул и произнес с сожалением:
   – Ничего не выйдет!..
   Я закрыл глаза: мне казалось, я на ринге и вокруг ревут обезумевшие от кровожадности трибуны. Еще секунда, и мне будет нанесен последний, сокрушающий удар, а судья объявит: нокаут! Но что это? Или мне послышалось?
   – Только если…
   Вместо того чтобы обрушить на меня свой зубодробительный кулак, соперник протянул мне руку и похлопал меня по плечу.
   – Только если что? – повторил я таким сухим голосом, словно не пил трое суток.
   – Только если вы собьете цену за виллу до полутора миллионов.
   – Что? Вы с ума сошли?!
   Лицо мэтра Пачелли отражало всю глубину охватившего его презрения.
   – Не знаю, кто из нас?! – ударил он кулаком по столу и даже выпрямился в своем кресле от возмущения. – Вы что себе думали, мистер Грин? Что вы имеете дело с благотворительным обществом? Какой смысл его высочеству соглашаться на сделку, если он ничего не выигрывает? Ведь у него есть неплохой шанс отсудить у вас виллу? Затаскать по судам, запутать, отбить всякую надежду…
   – Кому-кому?! – спросил я обалдело.
   – Нынешнему владельцу виллы…
   Другого выхода у меня не было. Следовало без промедлений, на месте, принять очень нелегкое решение. Ведь из этой суммы треть еще потребует себе мистер Пачелли…
   – Хотите сказать, что мне останется лишь миллион? – закипел я фальшивым возмущением.
   Он насмешливо вытянул губы трубочкой: