Целый день мы напряженно работали, снимая гигантский птичий базар, изредка прерываясь, чтобы перекусить. Погода стояла отменная, и от ярких солнечных лучей, отражавшихся от воды, мы все сильно обгорели. Лицо Ли стало таким красным, что я усмотрел в ней некоторое сходство с тупиком в парике — правда, почему-то это сравнение ничуть ее не обрадовало. К вечеру нам удалось заснять на пленку весь птичий распорядок дня; привыкнув к нашему соседству, птицы скоро перестали обращать на нас внимание и продолжали заниматься привычными будничными делами: воспитывали детей, любили друг друга, ссорились с соседями — словом, вели себя совсем, как мы.
Когда свет начал меркнуть и небо из голубого превратилось в бледно-лиловое, мы собрали нашу аппаратуру и с сожалением покинули птичье царство. Не буду описывать все мытарства, с которыми мне пришлось столкнуться при подъеме на скалу, скажу лишь, что путь наверх оказался в несколько раз тяжелее спуска. Достигнув вершины, я как можно дальше отполз от обрыва и только тогда лег на спину, уставившись в бледнеющее вечернее небо; тут же Джонатан, проявляя истинно христианское милосердие, выудил из своего баула бутылку «гленморанжа» и принялся усердно меня потчевать. Потом мы долго шли по бархатистому дерну, через фиолетово-коричневые в свете сумерек заросли вереска, через мерцающую вокруг пушицу, а с неба доносился свист крыльев пикирующих на нас в темноте огромных темных поморников.
Невероятно, как за один день нам удалось завершить такую колоссальную работу. Оставшиеся несколько кадров с морским пейзажем были благополучно досняты на следующий день. Итак, мы распрощались с величественным мысом Германес и возвратились на остров Джерси.
На Джерси мы собирались снимать жизнь равнинных морских побережий. Хотя сам остров невелик (всего девять миль в длину и пять в ширину), его береговая линия настолько изрезана, что протяженность побережья довольно большая. В пользу нашего выбора говорило и то, что море здесь относительно чистое, а огромный, 34-футовый прилив, отходя, оставлял десятки акров великолепных скальных озер, изобилующих самыми невероятными морскими созданиями.
Море — особый, удивительный мир. Это как бы другая планета со своей, отличной от нас, жизнью, с неповторимыми, причудливыми и красочными формами. С точки зрения натуралиста, кромка моря — это увлекательнейшая экосистема, где многие создания живут, если можно так выразиться, шиворот-навыворот, находясь попеременно то в воде, на глубине нескольких футов, то на суше. Приспособлений к такому напряженному жизненному графику, как нетрудно догадаться, множество, причем самых разнообразных. Взять, например, обыкновенного моллюска-блюдечко, превосходно адаптировавшегося в столь необычных условиях обитания. Его шатровой формы раковина отлично противостоит прибою. В процессе эволюции животное выработало округлую мускулистую стопу, образующую нечто вроде присоски, с помощью которой оно намертво прикрепляется к скале. Попробуйте его оторвать, и вы в этом убедитесь. У блюдечка имеются адаптивные жабры, окутывающие тело точно покрывалом. Если при отливе это хрупкое приспособление высохнет, животное не сможет дышать и погибнет. Но раковина моллюска так плотно прилегает к скале, что даже во время отлива удерживает определенное количество влаги и жабры все время остаются влажными. Такое тесное слияние возможно благодаря тому, что моллюск своими раковиной и присоской постоянно подтачивает камень. В результате в камне появляется округлое, соответствующее форме основания раковины углубление, а раковина, стираясь, еще больше прилегает к скале.
Когда блюдечко кормится, оно медленно движется по покрытым водорослями скалам, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, выдвинув вперед маленькую головку с парой щупальцев-рожек; затем в ход пускается язычок, или радула, — узкий длинный орган, снабженный микроскопическими роговыми пластинками, позволяющими животному соскребать со скал различные водоросли. Блюдечки «пасутся» по кругу, на довольно большом расстоянии от своего дома. Попасть домой до начала отлива — жизненная необходимость, иначе они погибнут. Поэтому моллюски выработали удивительно точный инстинкт «домашнего очага», принцип которого пока остается загадкой, так как не имеет никакого отношения к их слаборазвитым органам чувств — зрению, обонянию и осязанию. Приятно сознавать, что даже такие, казалось бы, заурядные создания, как блюдечки, таят в себе неразгаданные тайны, открывая обширное поле деятельности для натуралистов-любителей. Половая жизнь блюдечек для всех, кроме них самих, представляется весьма запутанной. Подобно многим другим морским животным, они довольно легко меняют свой пол; известно, что молодые блюдечки большей частью самцы, тогда как пожилые особи в основном самки. Вступая в жизнь самцом, блюдечко достигает зрелости, а потом благополучно превращается в самку, доживая в таком состоянии до старости. Помимо этой любопытной особенности, блюдечки в отличие от сухопутных улиток выбрасывают прямо в море свое будущее потомство, которое в виде мельчайших частиц планктона плавает там до тех пор, пока всерьез не «задумается» о жизни и не осядет на скалах.
Кроме блюдечек подобное полувлажное — полусухое существование ведет масса других существ: брюхоногий моллюск (каллиостома), мокрицеподобный тритон, рачок-бокоплав, различные морские водоросли, некоторые губки и многие камне— и древоточцы. Но самых красочных причудливых созданий можно увидеть в оставленных отливом прозрачных скальных озерах. Здесь наряду с экзотическими методами размножения существуют изобретательнейшие способы защиты и не менее изощренные приемы добывания пищи. Взять, например, морскую звезду. Эта силачка способна не только раздвинуть створки раковины мидии (что уже само по себе является подвигом, в чем вы легко можете убедиться, попытавшись без помощи ножа открыть устрицу), но когда створки достаточно приоткрыты, морская звезда выпячивает живот, вталкивает его в раковину и начинает переваривать содержимое. В этих же водоемах обитает один из видов оболочников, принадлежащих к классу Larvacea, — крошечное, головастикообразное существо с удивительным способом добычи пищи. Он строит из слизи своеобразную ловушку для планктона, покрытую тончайшей жирной пленкой воздушную полость, в которой и сидит, шевеля хвостом создавая ток воды. В полости имеются два жаберных отверстия, снабженных защитными экранами, позволяющими проникать внутрь только небольшим частичкам планктона. Внутри полости имеются дополнительные слизистые фильтры, улавливающие лишь мельчайшие организмы. В слизистой ловушке имеется также запасной выход, позволяющий оболочнику вовремя удрать в случае опасности.
Как и в добывании пищи, существует большое разнообразие в способах защиты — от актиний, плюющихся водой в лицо, если их потревожить, до зеленых крабов, которые, будучи пойманы за ногу, обладают способностью самопроизвольно, путем мускульного сокращения, ампутировать ее, а затем отрастить новую. Осьминоги, кальмары и нежные морские зайцы выбрасывают чернильное облако, чтобы ослепить и запутать врага, пока они спасаются бегством. Морская звезда может пожертвовать в сражении двумя-тремя лучами, а потом отрастить новые. Морские гребешки, чтобы уйти от опасности, используют принцип реактивного двигателя, выпуская сильную струю воды, которая отбрасывает их далеко вперед.
Половая жизнь обитателей морских глубин не менее увлекательна. Например, устрица на протяжении жизни постоянно меняет пол, будучи сначала самцом, потом самкой и, чтобы окончательно всех запутать, вырабатывает поочередно то сперму, то яйцеклетки. У оболочников-боченочников вообще очень сложная жизненная история. Яйцо развивается в личинку, которая со временем приобретает свойственную взрослым особям боченкообразную форму. Иногда в определенной части тела боченочника появляется колбасовидное выпячивание, на поверхности которого формируются почки. Эти почки, вырастая, отделяются и превращаются в точную копию своих боченкоподобных родственников и начинают самостоятельную жизнь.
Многообразие кишащей вокруг жизни несколько озадачило Джонатана. В довершение всего резко испортилась погода. Небо обложило тучами, подул пронизывающий северный ветер, а море, которое на Джерси никогда не бывает особенно ласковым, стало ледяным. Каждое утро нас привозили на побережье и мы стояли, дрожа, в ожидании, когда выглянет солнце. Стоило тучам слегка рассеяться, как мы с Ли мгновенно разувались, закатывали до колен брюки и, прихватив сети и ведра, заходили в ледяную воду.
— Постарайтесь сделать вид, будто вам это нравится, — командовал с берега Джонатан. — Улыбайтесь, улыбайтесь.
— Какая тут улыбка, когда у меня от холода зуб на зуб не попадает, — огрызался я. — А если она так тебе нужна, потрудись принести бутылку горячей воды.
Из носа текло, глаза слезились, а ниже колен ноги потеряли всякую чувствительность.
— Отлично, — ликовал Джонатан. — А теперь повторим. На сей раз войдите поглубже. И не забывайте об улыбке. Вы же наслаждаетесь, черт возьми.
— Тоже мне, наслаждение. Что я, по-твоему, паршивый белый медведь?
— Неважно. Главное — зритель должен верить, что вам приятно.
— Чтоб им провалиться, этим зрителям.
— Что ты такое говоришь? — воскликнул потрясенный Джонатан.
— Если ты сейчас же не прекратишь издеваться, я скажу еще что-нибудь похлеще. Я наверняка схватил двустороннее воспаление легких, а нос моей жены своим сине-фиолетовым оттенком напоминает цвет задницы мандрилла.
— Тогда еще разок — и можете выходить, — не унимался Джонатан.
В результате Ли и я действительно заработали простуду, и единственным утешением для нас стало прибытие Паулы, которая раздобыла несколько бутылок «гленморанжа» и потчевала нас этим божественным напитком до тех пор, пока мы вновь не почувствовали себя людьми.
Когда свет начал меркнуть и небо из голубого превратилось в бледно-лиловое, мы собрали нашу аппаратуру и с сожалением покинули птичье царство. Не буду описывать все мытарства, с которыми мне пришлось столкнуться при подъеме на скалу, скажу лишь, что путь наверх оказался в несколько раз тяжелее спуска. Достигнув вершины, я как можно дальше отполз от обрыва и только тогда лег на спину, уставившись в бледнеющее вечернее небо; тут же Джонатан, проявляя истинно христианское милосердие, выудил из своего баула бутылку «гленморанжа» и принялся усердно меня потчевать. Потом мы долго шли по бархатистому дерну, через фиолетово-коричневые в свете сумерек заросли вереска, через мерцающую вокруг пушицу, а с неба доносился свист крыльев пикирующих на нас в темноте огромных темных поморников.
Невероятно, как за один день нам удалось завершить такую колоссальную работу. Оставшиеся несколько кадров с морским пейзажем были благополучно досняты на следующий день. Итак, мы распрощались с величественным мысом Германес и возвратились на остров Джерси.
На Джерси мы собирались снимать жизнь равнинных морских побережий. Хотя сам остров невелик (всего девять миль в длину и пять в ширину), его береговая линия настолько изрезана, что протяженность побережья довольно большая. В пользу нашего выбора говорило и то, что море здесь относительно чистое, а огромный, 34-футовый прилив, отходя, оставлял десятки акров великолепных скальных озер, изобилующих самыми невероятными морскими созданиями.
Море — особый, удивительный мир. Это как бы другая планета со своей, отличной от нас, жизнью, с неповторимыми, причудливыми и красочными формами. С точки зрения натуралиста, кромка моря — это увлекательнейшая экосистема, где многие создания живут, если можно так выразиться, шиворот-навыворот, находясь попеременно то в воде, на глубине нескольких футов, то на суше. Приспособлений к такому напряженному жизненному графику, как нетрудно догадаться, множество, причем самых разнообразных. Взять, например, обыкновенного моллюска-блюдечко, превосходно адаптировавшегося в столь необычных условиях обитания. Его шатровой формы раковина отлично противостоит прибою. В процессе эволюции животное выработало округлую мускулистую стопу, образующую нечто вроде присоски, с помощью которой оно намертво прикрепляется к скале. Попробуйте его оторвать, и вы в этом убедитесь. У блюдечка имеются адаптивные жабры, окутывающие тело точно покрывалом. Если при отливе это хрупкое приспособление высохнет, животное не сможет дышать и погибнет. Но раковина моллюска так плотно прилегает к скале, что даже во время отлива удерживает определенное количество влаги и жабры все время остаются влажными. Такое тесное слияние возможно благодаря тому, что моллюск своими раковиной и присоской постоянно подтачивает камень. В результате в камне появляется округлое, соответствующее форме основания раковины углубление, а раковина, стираясь, еще больше прилегает к скале.
Когда блюдечко кормится, оно медленно движется по покрытым водорослями скалам, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, выдвинув вперед маленькую головку с парой щупальцев-рожек; затем в ход пускается язычок, или радула, — узкий длинный орган, снабженный микроскопическими роговыми пластинками, позволяющими животному соскребать со скал различные водоросли. Блюдечки «пасутся» по кругу, на довольно большом расстоянии от своего дома. Попасть домой до начала отлива — жизненная необходимость, иначе они погибнут. Поэтому моллюски выработали удивительно точный инстинкт «домашнего очага», принцип которого пока остается загадкой, так как не имеет никакого отношения к их слаборазвитым органам чувств — зрению, обонянию и осязанию. Приятно сознавать, что даже такие, казалось бы, заурядные создания, как блюдечки, таят в себе неразгаданные тайны, открывая обширное поле деятельности для натуралистов-любителей. Половая жизнь блюдечек для всех, кроме них самих, представляется весьма запутанной. Подобно многим другим морским животным, они довольно легко меняют свой пол; известно, что молодые блюдечки большей частью самцы, тогда как пожилые особи в основном самки. Вступая в жизнь самцом, блюдечко достигает зрелости, а потом благополучно превращается в самку, доживая в таком состоянии до старости. Помимо этой любопытной особенности, блюдечки в отличие от сухопутных улиток выбрасывают прямо в море свое будущее потомство, которое в виде мельчайших частиц планктона плавает там до тех пор, пока всерьез не «задумается» о жизни и не осядет на скалах.
Кроме блюдечек подобное полувлажное — полусухое существование ведет масса других существ: брюхоногий моллюск (каллиостома), мокрицеподобный тритон, рачок-бокоплав, различные морские водоросли, некоторые губки и многие камне— и древоточцы. Но самых красочных причудливых созданий можно увидеть в оставленных отливом прозрачных скальных озерах. Здесь наряду с экзотическими методами размножения существуют изобретательнейшие способы защиты и не менее изощренные приемы добывания пищи. Взять, например, морскую звезду. Эта силачка способна не только раздвинуть створки раковины мидии (что уже само по себе является подвигом, в чем вы легко можете убедиться, попытавшись без помощи ножа открыть устрицу), но когда створки достаточно приоткрыты, морская звезда выпячивает живот, вталкивает его в раковину и начинает переваривать содержимое. В этих же водоемах обитает один из видов оболочников, принадлежащих к классу Larvacea, — крошечное, головастикообразное существо с удивительным способом добычи пищи. Он строит из слизи своеобразную ловушку для планктона, покрытую тончайшей жирной пленкой воздушную полость, в которой и сидит, шевеля хвостом создавая ток воды. В полости имеются два жаберных отверстия, снабженных защитными экранами, позволяющими проникать внутрь только небольшим частичкам планктона. Внутри полости имеются дополнительные слизистые фильтры, улавливающие лишь мельчайшие организмы. В слизистой ловушке имеется также запасной выход, позволяющий оболочнику вовремя удрать в случае опасности.
Как и в добывании пищи, существует большое разнообразие в способах защиты — от актиний, плюющихся водой в лицо, если их потревожить, до зеленых крабов, которые, будучи пойманы за ногу, обладают способностью самопроизвольно, путем мускульного сокращения, ампутировать ее, а затем отрастить новую. Осьминоги, кальмары и нежные морские зайцы выбрасывают чернильное облако, чтобы ослепить и запутать врага, пока они спасаются бегством. Морская звезда может пожертвовать в сражении двумя-тремя лучами, а потом отрастить новые. Морские гребешки, чтобы уйти от опасности, используют принцип реактивного двигателя, выпуская сильную струю воды, которая отбрасывает их далеко вперед.
Половая жизнь обитателей морских глубин не менее увлекательна. Например, устрица на протяжении жизни постоянно меняет пол, будучи сначала самцом, потом самкой и, чтобы окончательно всех запутать, вырабатывает поочередно то сперму, то яйцеклетки. У оболочников-боченочников вообще очень сложная жизненная история. Яйцо развивается в личинку, которая со временем приобретает свойственную взрослым особям боченкообразную форму. Иногда в определенной части тела боченочника появляется колбасовидное выпячивание, на поверхности которого формируются почки. Эти почки, вырастая, отделяются и превращаются в точную копию своих боченкоподобных родственников и начинают самостоятельную жизнь.
Многообразие кишащей вокруг жизни несколько озадачило Джонатана. В довершение всего резко испортилась погода. Небо обложило тучами, подул пронизывающий северный ветер, а море, которое на Джерси никогда не бывает особенно ласковым, стало ледяным. Каждое утро нас привозили на побережье и мы стояли, дрожа, в ожидании, когда выглянет солнце. Стоило тучам слегка рассеяться, как мы с Ли мгновенно разувались, закатывали до колен брюки и, прихватив сети и ведра, заходили в ледяную воду.
— Постарайтесь сделать вид, будто вам это нравится, — командовал с берега Джонатан. — Улыбайтесь, улыбайтесь.
— Какая тут улыбка, когда у меня от холода зуб на зуб не попадает, — огрызался я. — А если она так тебе нужна, потрудись принести бутылку горячей воды.
Из носа текло, глаза слезились, а ниже колен ноги потеряли всякую чувствительность.
— Отлично, — ликовал Джонатан. — А теперь повторим. На сей раз войдите поглубже. И не забывайте об улыбке. Вы же наслаждаетесь, черт возьми.
— Тоже мне, наслаждение. Что я, по-твоему, паршивый белый медведь?
— Неважно. Главное — зритель должен верить, что вам приятно.
— Чтоб им провалиться, этим зрителям.
— Что ты такое говоришь? — воскликнул потрясенный Джонатан.
— Если ты сейчас же не прекратишь издеваться, я скажу еще что-нибудь похлеще. Я наверняка схватил двустороннее воспаление легких, а нос моей жены своим сине-фиолетовым оттенком напоминает цвет задницы мандрилла.
— Тогда еще разок — и можете выходить, — не унимался Джонатан.
В результате Ли и я действительно заработали простуду, и единственным утешением для нас стало прибытие Паулы, которая раздобыла несколько бутылок «гленморанжа» и потчевала нас этим божественным напитком до тех пор, пока мы вновь не почувствовали себя людьми.
ФИЛЬМ ВТОРОЙ
Славные Шетлендские острова, а особенно их северная часть, где мы снимали первый фильм нашей программы, с полным правом могут считаться царством ветров; поэтому наше следующее путешествие на юг Франции, в теплый, заросший пышной растительностью Камарг, внесло приятное разнообразие в наши кинематографические будни.
Камарг не похож ни на одно другое место во Франции и даже, пожалуй, во всей Европе. Здесь обитают не только всевозможные виды диких животных; Камарг — родина знаменитых белых камаргских лошадей и выращиваемых специально для корриды свирепых черных маленьких быков. На обширных пространствах болот и в камышовых зарослях, питаемых водами великой реки* Рона, в огромных количествах водятся дикие кабаны, бобры, южноамериканские нутрии, водяные крысы и олени; каждую весну, на пути из Африки в Европу, останавливаются передохнуть десятки тысяч перелетных птиц; сотни видов птиц прилетают гнездиться именно сюда, в Камарг. Вся область является уникальным птичьим заповедником.
Во втором фильме мы хотели показать, сколь важны эти места не только для их постоянных обитателей, таких, как дикий кабан, но и для тех, кто находит здесь временное пристанище: краткосрочное — отдыхая от перелета или длительное — выращивая птенцов. По непонятной причине человек, где бы он ни жил, издавна считает болота вредным природным явлением. Стоит ему набрести на симпатичнейшее болотце, полное всякой живности, он не успокоится до тех пор, пока не опылит его пестицидами, не отстреляет всех съедобных животных, не осушит, не перепашет и не засеет всю территорию малопригодными культурами и, благодаря такому антибиологическому подходу к природе, не добьется наконец того, что на месте живописного природного ландшафта возникнет еще один унылый, бесплодный кусок земли. Столь нелепая и порочная, принятая повсеместно практика вредит в первую очередь нам самим. Места, подобные Камаргу, тысячелетиями кормили человека мясом, птицей, рыбой и другими созданиями, обитающими в солоноватых и пресных водоемах; давали тростник для крыш, изгородей и отопления жилищ; снабжали дикорастущими растениями для изготовления лекарств и приправ. Кроме того, этот район являлся заповедным и, если уж рассматривать проблему с такой утилитарной точки зрения, был поистине неиссякаемым продовольственным складом, где дикие животные жили и размножались без каких-либо усилий и материальных затрат со стороны человека. Единственное, что от нас требовалось, — это минимум вмешательства. Вот почему пока Камарг (носящий пышное имя регионального природного парка) не исчез безвозвратно с лица Земли, а это непременно произойдет под неумолимым натиском того, что эвфемистически называется «прогрессом», мы в нашем фильме постарались запечатлеть неповторимость этого девственного уголка Европы.
Ли и я любим Камарг особой любовью: ведь здесь, на окраине Нима, всего в двадцати пяти минутах езды от сердца великих болот, на двадцати пяти акрах плато Гарриг раскинулась наша маленькая вотчина — Ма Мишель. Сколько незабываемых часов провели мы в этом доме, трапезничая и отдыхая, загорая и купаясь, наблюдая за похожими на предзакатные облака малиново-розовыми фламинго, переливающимися, словно опалы, щурками и лососиново-розовыми удодами. На улицах Арля мы любовались парадом камаргских gardiens* (местных ковбоев), гордо восседавших на своих белых лошадях вместе с разодетыми в старинные платья прекрасными дамами. По окончании торжественного выезда gardiens, уже одни, перестраивали лошадей, образуя угол, напоминавший наконечник стрелы, а в центре, стесненные лошадиным эскортом, находились черные, словно вороново крыло, быки, которых галопом гнали по улицам города в направлении арены. При этом толпа изо всех сил пыталась пробить брешь в лошадиной линии, чтобы быки разбежались, покрыв gardiens несмываемым позором. К этому времени, влекомые толпой, мы оказывались перед миниатюрной, из светло-золотистого камня, римской ареной, до отказа забитой народом, отчего она походила на причудливую корзину с шевелящимися в ней цветами. Под увертюру к опере «Кармен» ворота распахивались настежь, и из темноты, откуда в давние времена выпускали на арену диких животных и христианских мучеников, появлялся один-единственный бык — черный, сверкавший как гагат, небольшой, мускулистый, с острыми цвета слоновой кости рогами и короткими, сильными ногами, легкими, словно у балерины. Ворота захлопывались, и он оставался стоять на арене — маленькое чернильное пятнышко на светлом песчаном полу. Бык оглядывался, фыркал, трусил вперед, потом останавливался, наклонял голову и начинал с ожесточением бить копытом. Вызов брошен. Начинается бой быков.
Gardien — пастух (фр.).
Предвижу, что в этот момент негодующий читатель может отбросить книгу и взяться за перо, чтобы напомнить зарвавшемуся натуралисту о жестокости боя быков. Спешу сказать в свое оправдание, что существует два вида корриды, и в той, о которой пойдет речь, быку не угрожает никакая опасность. Напротив, у него есть блестящая возможность расправиться, и подчас беспощадно, со своими извечными противниками — razateurs*. А уж если бык войдет во вкус борьбы, его от арены просто за уши не оттянешь, чему я сам неоднократно являлся свидетелем. Черные камаргские быки с удовольствием принимают участие в такой корриде и иногда входят в такой раж, что могут нечаянно убить партнеров.
От французского глагола raser — срезать. Здесь — своеобразные «тореадоры».
Коррида происходит следующим образом. Перед выходом на арену к рогам быка с помощью резиновых жгутов прикручивают небольшие яркие султаны, так называемые кокарды. Цель корриды (которую уместнее было бы назвать состязанием в быстроте и ловкости) — сорвать кокарды с рогов быка за те двадцать минут, что он находится на арене. По сигналу на поле появляется группа одетых во все белое, точно теннисисты, razateurs. К правой руке у них привязаны похожие на щетки для чистки лошадей забавные приспособления, с помощью которых они пытаются срезать кокарду с бычьих рогов. За каждую кокарду назначено определенное вознаграждение. Чем дольше находится она на бычьих рогах, тем выше ее цена. Опытные razateurs, имея дело с быками-дебютантами, нарочно оттягивают процедуру снятия кокард до конца корриды. Но такая игра возможна лишь с новичками. Опытный бык непременно оставит партнера в дураках. Тогда в конце боя в честь быка-победителя исполняется знаменитый марш из оперы «Кармен», под звуки которого его торжественно уводят с арены, погружают в грузовик и отвозят на родину, в зеленые сверкающие долы и камышовые заросли Камарга. Несколько лет назад, снимая фильм о бое быков, я часто посещал такого рода зрелища и могу засвидетельствовать, что бывалые быки обожают выступать в корриде.
Выйдя на арену, бык-профессионал, точно актер на воскресном спектакле, молча оглядывает публику. Далее следует увертюра под названием «Ну, держитесь», сопровождаемая громким всхрапыванием, мотанием головой и взрыванием копытами песка. При этом бык делает вид, будто вовсе не замечает осторожно приближающихся к нему razateurs в белых костюмах. Неожиданно развернувшись и нагнув голову, бык молнией бросается на противников и начинает их преследовать. Словно подхваченные порывом ветра снежинки, они спасаются бегством и в мгновение ока перелетают через заграждение высотой в шесть футов с легкостью, которой позавидовал бы сам Нуриев. Иногда бык, чтобы доказать свою свирепость, вонзает рога в толстые доски, вдребезги разнося барьер. В редких случаях, увлекшись погоней, бык перемахивает через заграждение, и тогда зрители первых трех рядов в панике разбегаются, возвращаясь на места после того, как быка вновь загонят на арену. Часто бык после звонка, возвещавшего о конце двадцатиминутных состязаний, ни под каким видом не желает уходить с арены и его приходится выдворять с помощью вожака стада с колокольчиком на шее. Никогда не забуду, как однажды вожак, посланный за собратом, так увлекся, что вместо того чтобы вывести упрямца с арены, сам бросился преследовать razateurs. Потребовалось вмешательство третьего быка, прежде чем был восстановлен порядок. Путешествие в Камарг не может считаться удачным, если вам не удалось побывать хотя бы на одном из этих потешных спектаклей. Многие быки снискали себе на этом поприще такую популярность, что публика приезжает издалека, чтобы посмотреть на своих любимцев, чья спортивная карьера волнует истинного провансальца ничуть не меньше, чем болельщиков судьба иного знаменитого футболиста или чемпиона по боксу либо борьбе.
Поскольку наш дом все еще ремонтировали, нам пришлось снять номер в прелестном загородном отеле на окраине Арля, с красивым тенистым садом, в котором было удобно отдыхать и обсуждать сценарий. Всего несколько минут езды и вы — в самом центре Камарга. Погода была прекрасной, что совершенно неудивительно для юга Франции, и наш режиссер пребывал в отличном настроении. Вначале мы решили посетить сооруженные в заповеднике многочисленные укрытия, откуда было удобно снимать места массового сосредоточения водоплавающей птицы — одни сооружали здесь гнезда, другие находились «проездом».
Нашим проводником оказался некто Боб Бриттан, невысокий худощавый человек, похожий на озорного уличного мальчишку; он проработал в Камарге несколько лет и знал его как свои пять пальцев. Мы, не сговариваясь, окрестили его Британникусом — это прозвище очень к нему шло.
Колоссальные скопления наземных и водоплавающих птиц впечатляли по-своему ничуть не меньше, чем птичьи базары на Шетлендских островах. Необозримая, сияющая водная гладь и ярко-зеленые просторы болот, сплошь покрытых шевелящимся птичьим ковром, — поразительное зрелище. Тучи зеленоголовых селезней и рыжеголовых свиязей, аккуратные зеленоглазые чирки, утки-пеганки в карнавальном черно-зелено-каштановом оперении, красноголовые нырки плавали или садились на воду, перелетая с одного конца болота на другое.
На мелководье охотились аисты. Время от времени то одна, то другая парочка поворачивалась друг к другу, закидывала назад головы и начинала щелкать красными клювами, издавая звуки, напоминавшие ружейную перестрелку лилипутской армии. Процеживая богатый планктоном ил лопатообразными, похожими на деформированные ракетки для пинг-понга клювами, степенно вышагивали белоснежные колпицы. Словно гигантские розовые лепестки, неподалеку бродили фламинго, издавая неприятные хрюкающие звуки, так не сочетавшиеся с их изысканной внешностью. Попадались желтые цапли светло-карамельного цвета, с черно-голубыми клювами и ярко-розовыми (в брачный сезон) ногами. Неброско одетые выпи, похожие на мрачных управляющих банков, обнаруживших превышение кредита, соседствовали в камышовых зарослях с разбойничьего вида кваквами с зоркими красными глазами, черными спинами и черными шапочками на головах, украшенными забавными белыми свисающими хохолками. Рядом расположились рыжие цапли с извивающимися змееподобными телами и длинными, каштанового цвета шеями; их резкие крики напоминали выступления рок-группы «Юрайя Хип». Попадались и другие виды болотных птиц: смешно ковылявшие в тине кулики, напоминающие впервые надевших высокие каблуки школьниц; травники и улиты большие; чернокрылые ходулочники с растущими как у очаровательных длинноногих американок, словно из подмышек, ногами.
И наконец эталон красоты — шилоклювка, грациозно скользящая на своих иссиня-черных ногах, в черно-белом одеянии, созданном, несомненно, одним из фешенебельных парижских домов моделей, с аристократически загнутым кверху кончиком носа, который она изредка окунает в воду и изящно раскачивает из стороны в сторону наподобие метронома. По краям болот из вырытых в земле гнезд выпархивали отливающие на солнце сине-зеленым щурки; а среди стоявших группами, словно сбившиеся в кучу мохнатые зеленые зонты, сосен гнездились подобные сияющим звездам на изумрудном небосклоне египетские цапли.
Вокруг кипела такая бурная жизнь, что мы растерялись, не зная, с чего начать. Легкие заигрывания и серьезные ухаживания; добывание корма и ссоры, доходящие до драк; полеты в поднебесье и приводнения в тучах брызг. Даже находясь в засаде, вы постоянно отвлекались — то паук-волк с похожими на драгоценные камни глазами заманивал в свои сети поденку, то куколка превращалась в бабочку. В камышовых зарослях, со всех сторон обступавших укрытие и заполонивших дренажные рвы, обосновались блестящие, словно покрытые эмалью, упитанные цветастые лягушки, за которыми охотились змеи. На каждом из узких, мечеподобных листьев тростника маленькими черными печатками проступали очертания древесных лягушек. Стоило осторожно перевернуть лист — и прямо перед вами, плотно приклеившись к нижней его стороне, сидел изумрудно-зеленый, влажный и липкий, как конфетка, крошечный пучеглазый лягушонок.
Трудности съемок заключались в том, что сценарий по ходу дела приходилось постоянно перекраивать. Например, я хотел показать бобров, обитающих, по весьма распространенному мнению, лишь в Канаде, а в Европе совсем не встречающихся. Но ограниченность съемочного времени не позволила нам этого сделать. Пришлось заменить бобров более доступными нутриями.
Начну с того, что нутрии тоже не исконные европейцы. У себя на родине, в Южной Америке, нутрия так же, как и норка, была сельскохозяйственным вредителем; ее вывезли в Европу для разведения в неволе из-за красивого меха. Как всегда происходит в таких случаях, несколько экземпляров благополучно удрали и, найдя европейские реки вполне для себя подходящими, обосновались и начали отчаянно плодиться. Новое местожительство стало для них настоящим раем: здесь у нутрий не нашлось естественных врагов, которые могли бы регулировать их популяцию. А так как нутрии довольно крупные зверьки (вес взрослого самца достигает двадцати семи фунтов), то они стали подлинным стихийным бедствием: роя норы по берегам рек и каналов, они вызывали эрозию и паводки.
При близком знакомстве нутрии оказались забавными и довольно симпатичными созданиями. Живут они по берегам прорытых в низинах небольших каналов, ширина которых редко достигает тридцати футов, глубина же всего два-три фута. Скорость течения здесь невелика, вода хорошо прогревается солнцем, а обилие сочной зеленой растительности по берегам делает их идеальным местом обитания для этих исполинских грызунов. Вдоль каналов росли тамарисковые деревья с неопрятными шапками бледных грязно-розовых цветков; яркими пятнами выделялись группы желтых ирисов, издали напоминающих огромные куски сливочного масла. Мимо нас близко к земле проносились ласточки, собирая богатый урожай насекомых над лугами клевера, маргариток и вероники. Огромные бабочки-парусники в черно-желтую тигровую полоску, словно оторвавшиеся от стеблей цветки, порхали в ярком солнечном свете над зарослями камыша и цветочными склонами. Верной приметой того, что мы попали в царство нутрий, был их помет, который в огромных количествах медленно плыл в каналах и усеивал все берега в округе. Помет нутрий имеет ряд характерных особенностей: формой и цветом он напоминает короткие, закругленные сигары двух с половиной дюймов в длину, рифленные со всех сторон, вроде надкрыльев некоторых видов жуков.
Камарг не похож ни на одно другое место во Франции и даже, пожалуй, во всей Европе. Здесь обитают не только всевозможные виды диких животных; Камарг — родина знаменитых белых камаргских лошадей и выращиваемых специально для корриды свирепых черных маленьких быков. На обширных пространствах болот и в камышовых зарослях, питаемых водами великой реки* Рона, в огромных количествах водятся дикие кабаны, бобры, южноамериканские нутрии, водяные крысы и олени; каждую весну, на пути из Африки в Европу, останавливаются передохнуть десятки тысяч перелетных птиц; сотни видов птиц прилетают гнездиться именно сюда, в Камарг. Вся область является уникальным птичьим заповедником.
Во втором фильме мы хотели показать, сколь важны эти места не только для их постоянных обитателей, таких, как дикий кабан, но и для тех, кто находит здесь временное пристанище: краткосрочное — отдыхая от перелета или длительное — выращивая птенцов. По непонятной причине человек, где бы он ни жил, издавна считает болота вредным природным явлением. Стоит ему набрести на симпатичнейшее болотце, полное всякой живности, он не успокоится до тех пор, пока не опылит его пестицидами, не отстреляет всех съедобных животных, не осушит, не перепашет и не засеет всю территорию малопригодными культурами и, благодаря такому антибиологическому подходу к природе, не добьется наконец того, что на месте живописного природного ландшафта возникнет еще один унылый, бесплодный кусок земли. Столь нелепая и порочная, принятая повсеместно практика вредит в первую очередь нам самим. Места, подобные Камаргу, тысячелетиями кормили человека мясом, птицей, рыбой и другими созданиями, обитающими в солоноватых и пресных водоемах; давали тростник для крыш, изгородей и отопления жилищ; снабжали дикорастущими растениями для изготовления лекарств и приправ. Кроме того, этот район являлся заповедным и, если уж рассматривать проблему с такой утилитарной точки зрения, был поистине неиссякаемым продовольственным складом, где дикие животные жили и размножались без каких-либо усилий и материальных затрат со стороны человека. Единственное, что от нас требовалось, — это минимум вмешательства. Вот почему пока Камарг (носящий пышное имя регионального природного парка) не исчез безвозвратно с лица Земли, а это непременно произойдет под неумолимым натиском того, что эвфемистически называется «прогрессом», мы в нашем фильме постарались запечатлеть неповторимость этого девственного уголка Европы.
Ли и я любим Камарг особой любовью: ведь здесь, на окраине Нима, всего в двадцати пяти минутах езды от сердца великих болот, на двадцати пяти акрах плато Гарриг раскинулась наша маленькая вотчина — Ма Мишель. Сколько незабываемых часов провели мы в этом доме, трапезничая и отдыхая, загорая и купаясь, наблюдая за похожими на предзакатные облака малиново-розовыми фламинго, переливающимися, словно опалы, щурками и лососиново-розовыми удодами. На улицах Арля мы любовались парадом камаргских gardiens* (местных ковбоев), гордо восседавших на своих белых лошадях вместе с разодетыми в старинные платья прекрасными дамами. По окончании торжественного выезда gardiens, уже одни, перестраивали лошадей, образуя угол, напоминавший наконечник стрелы, а в центре, стесненные лошадиным эскортом, находились черные, словно вороново крыло, быки, которых галопом гнали по улицам города в направлении арены. При этом толпа изо всех сил пыталась пробить брешь в лошадиной линии, чтобы быки разбежались, покрыв gardiens несмываемым позором. К этому времени, влекомые толпой, мы оказывались перед миниатюрной, из светло-золотистого камня, римской ареной, до отказа забитой народом, отчего она походила на причудливую корзину с шевелящимися в ней цветами. Под увертюру к опере «Кармен» ворота распахивались настежь, и из темноты, откуда в давние времена выпускали на арену диких животных и христианских мучеников, появлялся один-единственный бык — черный, сверкавший как гагат, небольшой, мускулистый, с острыми цвета слоновой кости рогами и короткими, сильными ногами, легкими, словно у балерины. Ворота захлопывались, и он оставался стоять на арене — маленькое чернильное пятнышко на светлом песчаном полу. Бык оглядывался, фыркал, трусил вперед, потом останавливался, наклонял голову и начинал с ожесточением бить копытом. Вызов брошен. Начинается бой быков.
Gardien — пастух (фр.).
Предвижу, что в этот момент негодующий читатель может отбросить книгу и взяться за перо, чтобы напомнить зарвавшемуся натуралисту о жестокости боя быков. Спешу сказать в свое оправдание, что существует два вида корриды, и в той, о которой пойдет речь, быку не угрожает никакая опасность. Напротив, у него есть блестящая возможность расправиться, и подчас беспощадно, со своими извечными противниками — razateurs*. А уж если бык войдет во вкус борьбы, его от арены просто за уши не оттянешь, чему я сам неоднократно являлся свидетелем. Черные камаргские быки с удовольствием принимают участие в такой корриде и иногда входят в такой раж, что могут нечаянно убить партнеров.
От французского глагола raser — срезать. Здесь — своеобразные «тореадоры».
Коррида происходит следующим образом. Перед выходом на арену к рогам быка с помощью резиновых жгутов прикручивают небольшие яркие султаны, так называемые кокарды. Цель корриды (которую уместнее было бы назвать состязанием в быстроте и ловкости) — сорвать кокарды с рогов быка за те двадцать минут, что он находится на арене. По сигналу на поле появляется группа одетых во все белое, точно теннисисты, razateurs. К правой руке у них привязаны похожие на щетки для чистки лошадей забавные приспособления, с помощью которых они пытаются срезать кокарду с бычьих рогов. За каждую кокарду назначено определенное вознаграждение. Чем дольше находится она на бычьих рогах, тем выше ее цена. Опытные razateurs, имея дело с быками-дебютантами, нарочно оттягивают процедуру снятия кокард до конца корриды. Но такая игра возможна лишь с новичками. Опытный бык непременно оставит партнера в дураках. Тогда в конце боя в честь быка-победителя исполняется знаменитый марш из оперы «Кармен», под звуки которого его торжественно уводят с арены, погружают в грузовик и отвозят на родину, в зеленые сверкающие долы и камышовые заросли Камарга. Несколько лет назад, снимая фильм о бое быков, я часто посещал такого рода зрелища и могу засвидетельствовать, что бывалые быки обожают выступать в корриде.
Выйдя на арену, бык-профессионал, точно актер на воскресном спектакле, молча оглядывает публику. Далее следует увертюра под названием «Ну, держитесь», сопровождаемая громким всхрапыванием, мотанием головой и взрыванием копытами песка. При этом бык делает вид, будто вовсе не замечает осторожно приближающихся к нему razateurs в белых костюмах. Неожиданно развернувшись и нагнув голову, бык молнией бросается на противников и начинает их преследовать. Словно подхваченные порывом ветра снежинки, они спасаются бегством и в мгновение ока перелетают через заграждение высотой в шесть футов с легкостью, которой позавидовал бы сам Нуриев. Иногда бык, чтобы доказать свою свирепость, вонзает рога в толстые доски, вдребезги разнося барьер. В редких случаях, увлекшись погоней, бык перемахивает через заграждение, и тогда зрители первых трех рядов в панике разбегаются, возвращаясь на места после того, как быка вновь загонят на арену. Часто бык после звонка, возвещавшего о конце двадцатиминутных состязаний, ни под каким видом не желает уходить с арены и его приходится выдворять с помощью вожака стада с колокольчиком на шее. Никогда не забуду, как однажды вожак, посланный за собратом, так увлекся, что вместо того чтобы вывести упрямца с арены, сам бросился преследовать razateurs. Потребовалось вмешательство третьего быка, прежде чем был восстановлен порядок. Путешествие в Камарг не может считаться удачным, если вам не удалось побывать хотя бы на одном из этих потешных спектаклей. Многие быки снискали себе на этом поприще такую популярность, что публика приезжает издалека, чтобы посмотреть на своих любимцев, чья спортивная карьера волнует истинного провансальца ничуть не меньше, чем болельщиков судьба иного знаменитого футболиста или чемпиона по боксу либо борьбе.
Поскольку наш дом все еще ремонтировали, нам пришлось снять номер в прелестном загородном отеле на окраине Арля, с красивым тенистым садом, в котором было удобно отдыхать и обсуждать сценарий. Всего несколько минут езды и вы — в самом центре Камарга. Погода была прекрасной, что совершенно неудивительно для юга Франции, и наш режиссер пребывал в отличном настроении. Вначале мы решили посетить сооруженные в заповеднике многочисленные укрытия, откуда было удобно снимать места массового сосредоточения водоплавающей птицы — одни сооружали здесь гнезда, другие находились «проездом».
Нашим проводником оказался некто Боб Бриттан, невысокий худощавый человек, похожий на озорного уличного мальчишку; он проработал в Камарге несколько лет и знал его как свои пять пальцев. Мы, не сговариваясь, окрестили его Британникусом — это прозвище очень к нему шло.
Колоссальные скопления наземных и водоплавающих птиц впечатляли по-своему ничуть не меньше, чем птичьи базары на Шетлендских островах. Необозримая, сияющая водная гладь и ярко-зеленые просторы болот, сплошь покрытых шевелящимся птичьим ковром, — поразительное зрелище. Тучи зеленоголовых селезней и рыжеголовых свиязей, аккуратные зеленоглазые чирки, утки-пеганки в карнавальном черно-зелено-каштановом оперении, красноголовые нырки плавали или садились на воду, перелетая с одного конца болота на другое.
На мелководье охотились аисты. Время от времени то одна, то другая парочка поворачивалась друг к другу, закидывала назад головы и начинала щелкать красными клювами, издавая звуки, напоминавшие ружейную перестрелку лилипутской армии. Процеживая богатый планктоном ил лопатообразными, похожими на деформированные ракетки для пинг-понга клювами, степенно вышагивали белоснежные колпицы. Словно гигантские розовые лепестки, неподалеку бродили фламинго, издавая неприятные хрюкающие звуки, так не сочетавшиеся с их изысканной внешностью. Попадались желтые цапли светло-карамельного цвета, с черно-голубыми клювами и ярко-розовыми (в брачный сезон) ногами. Неброско одетые выпи, похожие на мрачных управляющих банков, обнаруживших превышение кредита, соседствовали в камышовых зарослях с разбойничьего вида кваквами с зоркими красными глазами, черными спинами и черными шапочками на головах, украшенными забавными белыми свисающими хохолками. Рядом расположились рыжие цапли с извивающимися змееподобными телами и длинными, каштанового цвета шеями; их резкие крики напоминали выступления рок-группы «Юрайя Хип». Попадались и другие виды болотных птиц: смешно ковылявшие в тине кулики, напоминающие впервые надевших высокие каблуки школьниц; травники и улиты большие; чернокрылые ходулочники с растущими как у очаровательных длинноногих американок, словно из подмышек, ногами.
И наконец эталон красоты — шилоклювка, грациозно скользящая на своих иссиня-черных ногах, в черно-белом одеянии, созданном, несомненно, одним из фешенебельных парижских домов моделей, с аристократически загнутым кверху кончиком носа, который она изредка окунает в воду и изящно раскачивает из стороны в сторону наподобие метронома. По краям болот из вырытых в земле гнезд выпархивали отливающие на солнце сине-зеленым щурки; а среди стоявших группами, словно сбившиеся в кучу мохнатые зеленые зонты, сосен гнездились подобные сияющим звездам на изумрудном небосклоне египетские цапли.
Вокруг кипела такая бурная жизнь, что мы растерялись, не зная, с чего начать. Легкие заигрывания и серьезные ухаживания; добывание корма и ссоры, доходящие до драк; полеты в поднебесье и приводнения в тучах брызг. Даже находясь в засаде, вы постоянно отвлекались — то паук-волк с похожими на драгоценные камни глазами заманивал в свои сети поденку, то куколка превращалась в бабочку. В камышовых зарослях, со всех сторон обступавших укрытие и заполонивших дренажные рвы, обосновались блестящие, словно покрытые эмалью, упитанные цветастые лягушки, за которыми охотились змеи. На каждом из узких, мечеподобных листьев тростника маленькими черными печатками проступали очертания древесных лягушек. Стоило осторожно перевернуть лист — и прямо перед вами, плотно приклеившись к нижней его стороне, сидел изумрудно-зеленый, влажный и липкий, как конфетка, крошечный пучеглазый лягушонок.
Трудности съемок заключались в том, что сценарий по ходу дела приходилось постоянно перекраивать. Например, я хотел показать бобров, обитающих, по весьма распространенному мнению, лишь в Канаде, а в Европе совсем не встречающихся. Но ограниченность съемочного времени не позволила нам этого сделать. Пришлось заменить бобров более доступными нутриями.
Начну с того, что нутрии тоже не исконные европейцы. У себя на родине, в Южной Америке, нутрия так же, как и норка, была сельскохозяйственным вредителем; ее вывезли в Европу для разведения в неволе из-за красивого меха. Как всегда происходит в таких случаях, несколько экземпляров благополучно удрали и, найдя европейские реки вполне для себя подходящими, обосновались и начали отчаянно плодиться. Новое местожительство стало для них настоящим раем: здесь у нутрий не нашлось естественных врагов, которые могли бы регулировать их популяцию. А так как нутрии довольно крупные зверьки (вес взрослого самца достигает двадцати семи фунтов), то они стали подлинным стихийным бедствием: роя норы по берегам рек и каналов, они вызывали эрозию и паводки.
При близком знакомстве нутрии оказались забавными и довольно симпатичными созданиями. Живут они по берегам прорытых в низинах небольших каналов, ширина которых редко достигает тридцати футов, глубина же всего два-три фута. Скорость течения здесь невелика, вода хорошо прогревается солнцем, а обилие сочной зеленой растительности по берегам делает их идеальным местом обитания для этих исполинских грызунов. Вдоль каналов росли тамарисковые деревья с неопрятными шапками бледных грязно-розовых цветков; яркими пятнами выделялись группы желтых ирисов, издали напоминающих огромные куски сливочного масла. Мимо нас близко к земле проносились ласточки, собирая богатый урожай насекомых над лугами клевера, маргариток и вероники. Огромные бабочки-парусники в черно-желтую тигровую полоску, словно оторвавшиеся от стеблей цветки, порхали в ярком солнечном свете над зарослями камыша и цветочными склонами. Верной приметой того, что мы попали в царство нутрий, был их помет, который в огромных количествах медленно плыл в каналах и усеивал все берега в округе. Помет нутрий имеет ряд характерных особенностей: формой и цветом он напоминает короткие, закругленные сигары двух с половиной дюймов в длину, рифленные со всех сторон, вроде надкрыльев некоторых видов жуков.