Страница:
Начальник принял решение. Отступить сейчас было бы стратегической ошибкой. Подрывом авторитета. Григорий понимал, что его авторитет под угрозой – и это несмотря на блестящий поучительный спектакль, разыгранный им возле «Олхозника». У баранов память короткая. А в стенах хлева образовались огромные бреши, через которые вползало нечто неопределенное и вселяющее глубинный ужас…
Заблуда разбил своих олухов на группы и быстренько спланировал операцию. Прочесывание не отняло много времени. Здание вокзала оказалось пустым. На платформах тоже не было ничего, кроме кучек холодных углей, обозначавших места постоянных лежбищ и движняков. Зато внутри пассажирских вагонов Начальник обнаружил ошеломляющие предметы. Настолько ошеломляющие, что он не сразу поверил глазам. Если бы он больше пил, то заподозрил бы у себя белую горячку («делириумный бред», как выразился бы эрудит Жирняга).
Его незамутненному здоровому взгляду открылась нелепейшая картина, которая затмевала даже кошмарные сны своей неоспоримой конкретностью, прекрасной проработкой деталей и непреодолимой буквальностью. Света, падавшего сквозь грязные стекла, вполне хватало для того, чтобы рассмотреть ЭТО во всей красе. Можно было щипать себя хоть за яйца – пробуждение не наступало. Глюки не исчезали.
И тут Гришка понял, почему в чужой голове возникла ассоциация с пузырьками. Что и говорить, у сопляка не на шутку разыгралось воображение! Это было бы смешно, если бы не было так чудовищно. И абсолютно необъяснимо.
Трупы даунов плавали под потолком вагона, словно бычьи пузыри, наполненные горячим воздухом, какие запускают на ярмарках. На всех мордах без исключения застыло одинаковое выражение райского блаженства. Как будто они разом очутились в экспрессе, отправившемся на седьмое небо. Значит, кто-то все-таки побеспокоился о «птичках». (Заблуду эта мысль почему-то нисколько не утешила…) Признаков разложения не наблюдалось, если не считать раздутых животов. Черт возьми, парящие мертвецы – самцы, детеныши, все поголовно – напоминали в профиль баб, беременных тройнями на восьмом месяце!
Гришка решил выловить один из «воздушных шариков» и посмотреть, что у него внутри. Детское желание, конечно, но кто мог осудить Начальника за любознательность и научный склад ума? И точно так же никто не мог застать его врасплох. О безопасности он не забывал никогда, даже в минуты сильных потрясений. Он выставил часовых возле вагона и велел им глядеть в оба.
Поймать дауна оказалось проще простого. Гришка накинул ему на шею ремень от карабина, затем подтянул к себе. Начальника не покидало ощущение, что все происходит под водой, только никто почему-то не пускает пузырей. Обалдевшие от избытка впечатлений охотники смотрели на Заблуду с благоговением. Очко в его пользу. Он еще продержится на своем посту! Если выживет в этой переделке. Абсолютной уверенности в себе у него не было. Враг – неуловим и даже не идентифицируем. А в такой ситуации и хорошо пристрелянные стволы вряд ли помогут…
При ближайшем рассмотрении даун оказался пожилой самкой, одетой явно не по сезону. Сквозь дыру в просторном балахоне бледно сияли ягодицы. Температура тела была комнатной. Заблуда потыкал в него ножом, словно и впрямь ожидал услышать свист выходящего воздуха (в детстве он нередко шалил, протыкая автомобильные камеры). Но на лезвии остались только следы свернувшейся крови. Григорий подергал самку за уши и заглянул ей в рот. Его начинал разбирать смех. Когда он брал труп за голову, вверх всплывали ноги, и наоборот. Перевернул лицом вниз – груди оказались где-то под мышками. Забавная игрушка… И что удивительно – никакого запаха падали! То есть слабый запах был, но приятный и незнакомый.
Заблуда поручил своим помощникам придерживать самку за конечности, а сам аккуратно вскрыл ей брюхо. Чем он всегда славился, кроме скорострельности, так это умением свежевать дичь. В данном случае проблем тоже не возникло. Нож скользил как по маслу. Сделав разрез от груди до полового органа, Начальник заглянул в раскрывшийся кожаный чемодан.
То, что он увидел внутри, поразило его гораздо меньше, чем сами парящие трупы. Потроха оказались на положенном месте (в отличие от потрохов Гнуса или, например, Тряхлиса), однако поверх них колыхалась нежно-розовая масса. Мертвый даун был под завязку набит… икрой (ну да – совсем как рыба перед нерестом!). Во всяком случае, Гришка подумал, что больше всего это похоже на икру.
Каждая «икринка» была размером с воробьиное яйцо, и целая сверкающая гирлянда таких «яиц» потянулась кверху, отцепившись от кишок. Кто-то из охотников восторженно выругался матом.
Теперь уже сходство с пузырьками, всплывающими в кипящей воде, было полное. Гришка рассматривал их на просвет. Ему показалось, что внутри «икринок» находятся какие-то полупрозрачные организмы – тошнотворное желе, лишенное скорлупы и костей. Чертовы медузы…
Он попытался наколоть одну из них ножом, и та лопнула, разбрызгав вокруг капли розоватой слизи. Жидкая дрянь была липкой и несмываемой. Именно от нее исходил необычный аромат.
Начальнику все стало ясно. Или почти все. Невыясненным оставался один вопрос: ЧТО так напугало собак и свело с ума неопытных вьюношей? Значит, где-то поблизости находился сторож. Этакий хранитель заколдованных трупов. Или, может быть, лис, забравшийся в курятник?
Гришка поймал себя на том, что уже не очень хочет это знать. Придется удовлетвориться простой констатацией: кому-то везет, кому-то – нет. ОНО отпускало его с миром – спасибо и на том. Но Заблуда нутром чуял: худшее – впереди.
Отступать и пассивно ждать нападения было не в его правилах. Он предпочитал мертвых врагов живым союзникам. Живые могут предать, а мертвые уже не могут ничего – что бы там ни болтали суеверные дурни. Даже если он в чем-то ошибался, лучше перестраховаться. Безразлично, мертвы эти дауны или в каком-то смысле еще живы. Своя рубашка ближе к телу. Заблуда искренне полагал, что спасает «цивилизацию» и «культуру», хоть его и стошнило бы от подобной высокопарной болтовни.
То, что происходило у него под носом, было, вероятно, пострашнее эпидемии чумы. Григорий понимал, как надо действовать в случае эпидемии. Главное, проявить жесткость и решительность! Изоляция, карантин, тщательное уничтожение останков…
Охотникам пришлось повкалывать вместо того, чтобы развлекаться, гоняясь за миролюбивыми даунами. Всего через час наглухо заколоченные вагоны уже пылали, обложенные дровами. Обоих слишком впечатлительных парнишек Заблуда все-таки пристрелил – на всякий случай (это была одобренная медициной мера предосторожности – ничего личного). Все равно толку от них ровным счетом никакого. Что называется, убил двух зайцев: теперь некому было сеять панику.
В итоге день выдался паршивый, но заканчивал его Начальник с чувством честно выполненного долга. Он как следует позаботился о вверенных ему баранах. И знал, что не дождется благодарности.
36. «ТОГДА ОТДЫХАЙ!»
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
37. ОБЕР-ПРОКУРОР
Заблуда разбил своих олухов на группы и быстренько спланировал операцию. Прочесывание не отняло много времени. Здание вокзала оказалось пустым. На платформах тоже не было ничего, кроме кучек холодных углей, обозначавших места постоянных лежбищ и движняков. Зато внутри пассажирских вагонов Начальник обнаружил ошеломляющие предметы. Настолько ошеломляющие, что он не сразу поверил глазам. Если бы он больше пил, то заподозрил бы у себя белую горячку («делириумный бред», как выразился бы эрудит Жирняга).
Его незамутненному здоровому взгляду открылась нелепейшая картина, которая затмевала даже кошмарные сны своей неоспоримой конкретностью, прекрасной проработкой деталей и непреодолимой буквальностью. Света, падавшего сквозь грязные стекла, вполне хватало для того, чтобы рассмотреть ЭТО во всей красе. Можно было щипать себя хоть за яйца – пробуждение не наступало. Глюки не исчезали.
И тут Гришка понял, почему в чужой голове возникла ассоциация с пузырьками. Что и говорить, у сопляка не на шутку разыгралось воображение! Это было бы смешно, если бы не было так чудовищно. И абсолютно необъяснимо.
Трупы даунов плавали под потолком вагона, словно бычьи пузыри, наполненные горячим воздухом, какие запускают на ярмарках. На всех мордах без исключения застыло одинаковое выражение райского блаженства. Как будто они разом очутились в экспрессе, отправившемся на седьмое небо. Значит, кто-то все-таки побеспокоился о «птичках». (Заблуду эта мысль почему-то нисколько не утешила…) Признаков разложения не наблюдалось, если не считать раздутых животов. Черт возьми, парящие мертвецы – самцы, детеныши, все поголовно – напоминали в профиль баб, беременных тройнями на восьмом месяце!
Гришка решил выловить один из «воздушных шариков» и посмотреть, что у него внутри. Детское желание, конечно, но кто мог осудить Начальника за любознательность и научный склад ума? И точно так же никто не мог застать его врасплох. О безопасности он не забывал никогда, даже в минуты сильных потрясений. Он выставил часовых возле вагона и велел им глядеть в оба.
Поймать дауна оказалось проще простого. Гришка накинул ему на шею ремень от карабина, затем подтянул к себе. Начальника не покидало ощущение, что все происходит под водой, только никто почему-то не пускает пузырей. Обалдевшие от избытка впечатлений охотники смотрели на Заблуду с благоговением. Очко в его пользу. Он еще продержится на своем посту! Если выживет в этой переделке. Абсолютной уверенности в себе у него не было. Враг – неуловим и даже не идентифицируем. А в такой ситуации и хорошо пристрелянные стволы вряд ли помогут…
При ближайшем рассмотрении даун оказался пожилой самкой, одетой явно не по сезону. Сквозь дыру в просторном балахоне бледно сияли ягодицы. Температура тела была комнатной. Заблуда потыкал в него ножом, словно и впрямь ожидал услышать свист выходящего воздуха (в детстве он нередко шалил, протыкая автомобильные камеры). Но на лезвии остались только следы свернувшейся крови. Григорий подергал самку за уши и заглянул ей в рот. Его начинал разбирать смех. Когда он брал труп за голову, вверх всплывали ноги, и наоборот. Перевернул лицом вниз – груди оказались где-то под мышками. Забавная игрушка… И что удивительно – никакого запаха падали! То есть слабый запах был, но приятный и незнакомый.
Заблуда поручил своим помощникам придерживать самку за конечности, а сам аккуратно вскрыл ей брюхо. Чем он всегда славился, кроме скорострельности, так это умением свежевать дичь. В данном случае проблем тоже не возникло. Нож скользил как по маслу. Сделав разрез от груди до полового органа, Начальник заглянул в раскрывшийся кожаный чемодан.
То, что он увидел внутри, поразило его гораздо меньше, чем сами парящие трупы. Потроха оказались на положенном месте (в отличие от потрохов Гнуса или, например, Тряхлиса), однако поверх них колыхалась нежно-розовая масса. Мертвый даун был под завязку набит… икрой (ну да – совсем как рыба перед нерестом!). Во всяком случае, Гришка подумал, что больше всего это похоже на икру.
Каждая «икринка» была размером с воробьиное яйцо, и целая сверкающая гирлянда таких «яиц» потянулась кверху, отцепившись от кишок. Кто-то из охотников восторженно выругался матом.
Теперь уже сходство с пузырьками, всплывающими в кипящей воде, было полное. Гришка рассматривал их на просвет. Ему показалось, что внутри «икринок» находятся какие-то полупрозрачные организмы – тошнотворное желе, лишенное скорлупы и костей. Чертовы медузы…
Он попытался наколоть одну из них ножом, и та лопнула, разбрызгав вокруг капли розоватой слизи. Жидкая дрянь была липкой и несмываемой. Именно от нее исходил необычный аромат.
Начальнику все стало ясно. Или почти все. Невыясненным оставался один вопрос: ЧТО так напугало собак и свело с ума неопытных вьюношей? Значит, где-то поблизости находился сторож. Этакий хранитель заколдованных трупов. Или, может быть, лис, забравшийся в курятник?
Гришка поймал себя на том, что уже не очень хочет это знать. Придется удовлетвориться простой констатацией: кому-то везет, кому-то – нет. ОНО отпускало его с миром – спасибо и на том. Но Заблуда нутром чуял: худшее – впереди.
Отступать и пассивно ждать нападения было не в его правилах. Он предпочитал мертвых врагов живым союзникам. Живые могут предать, а мертвые уже не могут ничего – что бы там ни болтали суеверные дурни. Даже если он в чем-то ошибался, лучше перестраховаться. Безразлично, мертвы эти дауны или в каком-то смысле еще живы. Своя рубашка ближе к телу. Заблуда искренне полагал, что спасает «цивилизацию» и «культуру», хоть его и стошнило бы от подобной высокопарной болтовни.
То, что происходило у него под носом, было, вероятно, пострашнее эпидемии чумы. Григорий понимал, как надо действовать в случае эпидемии. Главное, проявить жесткость и решительность! Изоляция, карантин, тщательное уничтожение останков…
Охотникам пришлось повкалывать вместо того, чтобы развлекаться, гоняясь за миролюбивыми даунами. Всего через час наглухо заколоченные вагоны уже пылали, обложенные дровами. Обоих слишком впечатлительных парнишек Заблуда все-таки пристрелил – на всякий случай (это была одобренная медициной мера предосторожности – ничего личного). Все равно толку от них ровным счетом никакого. Что называется, убил двух зайцев: теперь некому было сеять панику.
В итоге день выдался паршивый, но заканчивал его Начальник с чувством честно выполненного долга. Он как следует позаботился о вверенных ему баранах. И знал, что не дождется благодарности.
36. «ТОГДА ОТДЫХАЙ!»
– Потом, потом, – сказал священник, у которого отлегло от сердца, когда шприц начал отодвигаться, а механические руки – втягиваться в металлические «плечи». Он мог попытаться убежать, но трупа на приемном конвейере уже не было! Мертвый игрок бесследно исчез в электрических дебрях. – Я хотел бы закончить то, зачем пришел.
– Успеете, священник. – Теперь она заговорила по-другому, а он живо представил себе старую, развратную, стервозную бабенку (не ведьму, нет. Гораздо хуже). – Сначала повеселите даму. Поработай языком, святоша; я это дело обожаю. Не теряйся, малыш, у тебя получится. Напряги фантазию. Как вспоминаю твои пальчики – так вся аж дрожу!..
– Мне Полина говорила… – робко вставил поп, но Большая Мама взвыла:
– Пусть она идет на хер, твоя Полина! Тоже мне эксперт, якорь ей в задницу!.. Извини, дорогуша, срываюсь. Нервы ни к черту. Сгораю от ревности, мой цыпленочек!.. Еще раз вспомнишь при мне про эту шлюху – кастрирую… Слушай, экспромт наваляешь, а? В девичий альбом. На долгую светлую память.
– Но у меня нет времени! – Чем дальше, тем с большим трудом священнику удавалось находить отговорки.
– У нас МАССА времени, дурачок! Часы остановить пока что я сумею… – (Последняя фраза прозвучала зловеще. Он без колебаний поверил в то, что она и впрямь это сделает, и на одно ужасное, леденящее душу мгновение почувствовал себя погребенным заживо – но не в земле, а в прозрачной клетке секунд, растянувшихся на столько, сколько длится вечность.) – Это у тебя в мозгах тикает, котик! Вопрос восприятия, и я его давно решила… Расслабьтесь, священник, дышите глубже. «Свистят они, как пули у виска…» Вся процедура займет не более восьми часов. Светило скоро зайдет. Проявляю искреннюю заботу о вашей драгоценной жизни. «Остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно». Аминь.
Священник бросал по сторонам испуганные взгляды. Что еще ожидало его в этом сумасшедшем доме с единственным обитателем? Или уже с двумя?
– Как насчет картишек? – спросила Большая Мама после паузы. – Пошлепаем?
– Я… не играю, – промямлил он. Прозвучало это не слишком убедительно.
– Бросьте, священник. Признайтесь, был грешок? Неужто ни разу не играли? Не верю. Быть того не может. А в семинарии? В перерывах между онанизмом?
– Ну знаешь ли!.. – взвился священник. – С меня хватит!
– Что, без перерыва?! Вот это да! Вот это мужик! «Знаете, каким он парнем был?..» Учту на будущее. Вы, священник, простите за выражение, потомственный интеллигент. В «очко» я вам не предлагаю. Значит, распишем пульку. С болваном. Аминь.
– А кто болван? – подозрительно спросил священник.
Большая Мама издала смешок Фантомаса, от которого у попа забегали по спине мурашки.
– Для разнообразия – не ты. Болвана сейчас сделаем.
По необъяснимой причине священнику стало нестерпимо страшно. Что-то зашевелилось и зачавкало в полумраке – словно механический дьявол пробуждался от многолетней спячки.
– Кого оживлять будем? – осведомился реаниматор загробным голосом.
– В смысле?
– Тебе что, каталог показать?! – возмутилась Большая Мама. – Не возникайте, священник. Проще надо быть… «На тридцать восемь комнаток – всего одна уборная…» Иосиф Виссарионович вас устроит?
– Не знаю я никакого Иосифа Висса…
– О черт! Ну и зануда попался! «В жизни, как обычно, нет гармонии…» Может, тогда Горби? Или Лизка Тейлор? Синдюшка? Без ничего, а? У нас тут все нудисты. Не стесняйтесь, священник. Мне без разницы, кого лепить, – хоть бритого Чебурашку. Аминь.
– Мне тоже все равно, – мрачно проворчал священник, которому и впрямь стало почти все равно. Он ощущал чудовищную умственную усталость и был на грани срыва. – Сама выбирай.
– Принято. Вот и чудненько. Пусть будет Элвисик. Красивый мальчик, вы уж не обижайтесь на меня, священник. Элвис-пелвис. «Лав ми тендер, лав ми свит…» Старая стала. Сентиментальная…
– Понимаю, – поддакнул поп, теряя опору в реальности.
– Играть будем на внутренние органы, – объявила Большая Мама.
– На чьи органы? – спросил уже совершенно обалдевший священник, хотя ответ был очевиден.
– На ваши, уважаемый белковый организм! Лично я проигрывать не собираюсь… Печень – сто вистов; желудок – пятьдесят; сердце – двести; серое вещество, извините, двадцать пять. Запишите, чтобы потом не было претензий…
– Да пошла ты! – рявкнул поп. Оказалось, что даже его терпение имеет границы. Лучше быть заколотым и разделанным, как последняя свинья, чем терпеть подобные издевательства…
– Ого! Какой горячий мужчина! Я так и думала. Насчет этого я никогда не ошибаюсь, можешь поверить… Я жду, животное. Жду, когда ты меня приласкаешь… «Зачем тебя я, милый мой, узнала, зачем ты мне ответил на любовь?..»
Священник застонал сквозь крепко сжатые зубы и невольно посмотрел вверх, словно ждал помощи ОТТУДА. Его взгляд наткнулся на мутный стеклянный глаз камеры. Совершенно безжизненный. И все же…
– Поняла вас, священник, – сказала Большая Мама, проявляя неожиданную покладистость. – Хотите перейти прямо к делу? Действительно – к чему эти игры! Мы же с вами не дети. «Я за ночь с тобой отдам все на свете!..» Вы читали роман «Сто лет воздержания»? Это про меня и про вас. Так обрадуй меня поскорее, мой страстный! Приступим к главному. Изюминка вечера. Белый танец. Танцуют все! Аминь.
Один из металлических щитов с ржавым визгом пополз в сторону. То, что священник увидел в открывшейся глубокой нише, напоминало витрину старинного магазина, заставленную манекенами. Но только в ПЕРВУЮ секунду. Во вторую становилось не по себе. В третью хотелось плюнуть на все и бежать без оглядки.
Манекен, стоявший слева, двинулся навстречу священнику деревянной походкой…
Девушка, судя по форме груди и впадине между ног. Абсолютно голая.
Лысая голова и плечи присыпаны пылью. Кожа покрыта трупными пятнами.
Одноцветные декоративные стекла вместо глаз. Между губами игриво подрагивал кончик почерневшего распухшего языка.
Из спины мертвой девушки торчали шланги, соединявшие ее с некоей системой, вмонтированной в стену лаборатории. Радиус действия у ходячего трупа оказался небольшим – около двадцати метров, но священник как-то не воспринимал этих нюансов. У него отвисла челюсть. И дрожала.
– Может быть, священник предпочитает черненьких? Аминь, – произнес голос.
У Большой Мамы были и черненькие.
Священник уже ничему не удивлялся. Он смотрел на лысую шоколадно-лиловую бабищу негроидного типа, которая надвигалась на него, потряхивая внушительными десятилитровыми баллонами. Между ногами черной королевы хлюпало и чмокало – она была полностью готова к употреблению. Синтезатор в ее глотке зашипел: «Но никто никогда не любил тебя так, как я…»
Священник отбежал подальше, опасаясь атаки шприца и последующей принудиловки. Однако Большая Мама отнеслась к его постыдному отступлению с пониманием.
– Прошу прощения, один деликатный вопрос. Вероятно, уважаемый священник гомосексуалист? Педофил? Церковный хор, мальчики – логично, не правда ли? «Голубая луна, голубая…» В таком случае могу предложить…
– Нет! – закричал поп, живо вообразив себе, КОГО она может ему предложить. – Не хочу! Никого не хочу! Я устал. Я болен…
– Принято. Немедленная диагностика выдыхаемого воздуха и ауры. «Если я заболею, к врачам обращаться не стану…» Э-э, да у вас энурез, батюшка. На нервной почве. Сколиоз. Гастрит. Кальциниды в легких. «Долой врачей и их советы вечные!..» Кариес. Стенокардия. Для более подробного анализа необходимо…
– К чертям собачьим! – заорал священник и понял, что у него действительно невроз. – Заткнись ты, тварь поганая, рухлядь раздолбанная, стерва недоделанная, сучка болотная! Плевал я на тебя и твой диагноз! Что тебе надо от меня, зараза? Потрох мой нужен?! На потрох! Убей меня, сволочь! Только избавь от своих дурацких! дебильных!! жлобских!!! разговоров!!!!
– Принято! – сказала Большая Мама после зловещей паузы, во время которой нарастал режущий ухо свист. – Тогда отдыхай! Аминь.
Снова стремительное и точное, как бросок кобры, движение манипулятора. Блеснуло стеклянное тело шприца, на этот раз наполненного чем-то прозрачным. Укол в шею. Без лишних слов – как и просил священник.
Черт возьми, что это, если не яд? Должно быть, снотворное. Во всяком случае, он поймал кайф впервые в жизни. У него помутилось в глазах, и все показалось не таким уж важным…
Где-то далеко зазвучала музыка – главная тема из «Молчания ягнят». Священнику послышалось в ней что-то возвышенное и печальное. По крайней мере гораздо лучше отходняка с импровизациями, который обычно исполнял на похоронах сводный джазовый оркестр почетных маразматиков города Ина…
С помощью манипуляторов Большая Мама извлекла кассету из-под одежды мертвеца, включила видеомагнитофон и наслаждалась первым новым фильмом за несколько десятков лет.
Но она не ограничилась только просмотром.
Он полностью расслабился. Тела не стало. Сейчас он был зыбким, как «близнец». И своего «близнеца» он увидел тоже – напоследок. Тот шел за ним по проходу, сопровождая тележку, и в результате взаимодействия с электрическими цепями реаниматора его силуэт был окружен мерцающей фиолетовой короной…
Что это было – проводы в последний путь? Приглашение на собеседование в чистилище? Или начало вечных мук? Безразлично…
«Близнец» протянул к священнику черные руки без костей. От каждого пальца тянулись нити – куда-то в пустые пространства, во владения смерти, в трясину сверхчеловеческого страха, туда, где ангелы безнаказанно предаются некрофилии…
Но душа не отлетела. Скелет задребезжал на ветру, как трещотка; потом ребра обросли мясом; внутрь черепа кто-то вложил клубок червей…
Тележка ударила священника под колени. Он рухнул на нее спиной, раскинув руки и невольно пародируя распятие… Над ним плыли старые, усталые, багровые звезды. Распухшие до неприличия, поглотившие все свои планеты… И осталась Черная Лаборатория в пустотах между звезд – там, где было достаточно холодно, чтобы могла возникнуть жизнь…
Мозг священника вместил в себя миллиарды световых лет. Большая Мама терзала его лазерами и скальпелями – изнутри. Механические крысы копошились на его задворках. Ламии сражались за лунные моря сладострастия. Кричали панцирные рыбы, порождая цунами. Птицы метали икру в звенящей пустоте небес. Звери вынашивали человеческих детенышей и кормили их неразгаданными иероглифами судеб. Женщины несли яйца, из которых вылупливались тираннозавры. Нежить порхала стайками черных бабочек, оплодотворяя галактики…
Это был бесконечный зверинец чудовищ. Они плодились в его мозге быстрее, чем их убивала атомная машина уничтожения. Они выдерживали любые дозы радиации. Они подпитывались ею и плодились еще быстрее. В конце концов они заполнили даже бесконечный объем и начали пожирать друг друга. Не осталось сгустков страха, которыми они питались. Зародыши кошмаров умирали прямо в матках безумия, избавляя священника от грядущих потрясений.
Он очищался, не подозревая об этом. Он рос. Он уже был намного больше, чем ужас, испытываемый им перед лицом жизни. Тысячи маленьких чудес стекались в одно большое чудо, словно капли расплавленного металла…
В чреве Реаниматора он разделил участь Ионы, проглоченного Рыбой, однако без всякой надежды на отрыжку. И никто не посылал его проповедовать; и не было у него возможности молиться; и плен его продлился гораздо дольше трех дней. По его личному календарю прошли годы. Ему выпала редкая удача – он увидел отдаленный результат своих деяний.
Но для чего? Может быть, эта чертова «мамаша», смахивающая на демиурга-психопата, просто забавлялась, разыгрывая перед ним спектакль, который в точности воспроизводил и предварял реальность? Может быть, она предупреждала о чем-то? Может быть, хотела, чтобы он вовремя отступился? Может быть, исследовала пределы человеческого убожества? Или просто изучала случайно подвернувшуюся живую игрушку, разобрав ее на части и собрав вновь в соответствии с неким планом, который стал ясен ей, как только она добралась до хранилища объективной информации – до НАСТОЯЩЕГО, – ну а в нем уже содержалось все БУДУЩЕЕ в законсервированном виде? И тогда функция «реанимации» приобретала зловещий смысл…
А пока он видел сон. Долгий-долгий сон. Самый долгий в его жизни. Долгий, скучный, местами приятный или отвратительный, как сама действительность. В этом сне он получил власть, достиг величия, стал объектом поклонения, состарился, сделался инвалидом, изведал горечь предательства, страдал от прогрессирующего слабоумия и испытал окончательное падение.
Но жутким образом в течение многих лет он был еще кем-то. Его размноженная электронным копировщиком душа населяла другие тени – юношей, детей, женщин, зародышей и даже «птенцов» шестипалого. Большая Мама разложила его на гораздо более примитивные, но зато и более цельные личности – изгоя, тирана, прирожденной шлюхи, обреченной на физическую чистоту, храброго, умелого и бескомпромиссного блюстителя веры, девственницы, вынашивающей мутанта.
А затем Реаниматор затеял новый эксперимент: изгой вдруг дорвался до запретных плодов; тиран потерял все; шлюха уподобилась мадонне, блюститель веры превратился в истребителя патриархов, а беременная – в любящую мать, готовую отдать жизнь за свое дитя…
Священник получил урок, которого так и не усвоил. Он был другом, любовником и врагом самого себя. Он имел шанс спастись; он мог постичь взаимосвязь всех и всего на свете, приобрести опыт потустороннего единства и понять, как сверхсущество терзает, поедает, убивает и возрождает из пепла и хаоса распада собственный, личный, неделимый и вечный сонм потерянных образов, пересыпая кусочки плоти, будто кубики в дурацком конструкторе, запас которых никогда не кончается.
Да и было ли то сном? Нет – скорее последним, самым совершенным шедевром Большой Мамы. Ее нечеловечески сложный мозг (или что там у нее было) сделал абсолютно точный прогноз. Прогноз учитывал все – не только последовательность и логику событий, но даже эмоции еще не родившихся людей. Кое-какие сведения она, без сомнения, извлекла из мозга самого священника. Однако гораздо более полную информацию поставляли ее чудовищные посланцы («Тупица! Только по частям!»), продолжавшие отлавливать и препарировать многострадальные «белковые организмы».
– Успеете, священник. – Теперь она заговорила по-другому, а он живо представил себе старую, развратную, стервозную бабенку (не ведьму, нет. Гораздо хуже). – Сначала повеселите даму. Поработай языком, святоша; я это дело обожаю. Не теряйся, малыш, у тебя получится. Напряги фантазию. Как вспоминаю твои пальчики – так вся аж дрожу!..
– Мне Полина говорила… – робко вставил поп, но Большая Мама взвыла:
– Пусть она идет на хер, твоя Полина! Тоже мне эксперт, якорь ей в задницу!.. Извини, дорогуша, срываюсь. Нервы ни к черту. Сгораю от ревности, мой цыпленочек!.. Еще раз вспомнишь при мне про эту шлюху – кастрирую… Слушай, экспромт наваляешь, а? В девичий альбом. На долгую светлую память.
– Но у меня нет времени! – Чем дальше, тем с большим трудом священнику удавалось находить отговорки.
– У нас МАССА времени, дурачок! Часы остановить пока что я сумею… – (Последняя фраза прозвучала зловеще. Он без колебаний поверил в то, что она и впрямь это сделает, и на одно ужасное, леденящее душу мгновение почувствовал себя погребенным заживо – но не в земле, а в прозрачной клетке секунд, растянувшихся на столько, сколько длится вечность.) – Это у тебя в мозгах тикает, котик! Вопрос восприятия, и я его давно решила… Расслабьтесь, священник, дышите глубже. «Свистят они, как пули у виска…» Вся процедура займет не более восьми часов. Светило скоро зайдет. Проявляю искреннюю заботу о вашей драгоценной жизни. «Остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно». Аминь.
Священник бросал по сторонам испуганные взгляды. Что еще ожидало его в этом сумасшедшем доме с единственным обитателем? Или уже с двумя?
– Как насчет картишек? – спросила Большая Мама после паузы. – Пошлепаем?
– Я… не играю, – промямлил он. Прозвучало это не слишком убедительно.
– Бросьте, священник. Признайтесь, был грешок? Неужто ни разу не играли? Не верю. Быть того не может. А в семинарии? В перерывах между онанизмом?
– Ну знаешь ли!.. – взвился священник. – С меня хватит!
– Что, без перерыва?! Вот это да! Вот это мужик! «Знаете, каким он парнем был?..» Учту на будущее. Вы, священник, простите за выражение, потомственный интеллигент. В «очко» я вам не предлагаю. Значит, распишем пульку. С болваном. Аминь.
– А кто болван? – подозрительно спросил священник.
Большая Мама издала смешок Фантомаса, от которого у попа забегали по спине мурашки.
– Для разнообразия – не ты. Болвана сейчас сделаем.
По необъяснимой причине священнику стало нестерпимо страшно. Что-то зашевелилось и зачавкало в полумраке – словно механический дьявол пробуждался от многолетней спячки.
– Кого оживлять будем? – осведомился реаниматор загробным голосом.
– В смысле?
– Тебе что, каталог показать?! – возмутилась Большая Мама. – Не возникайте, священник. Проще надо быть… «На тридцать восемь комнаток – всего одна уборная…» Иосиф Виссарионович вас устроит?
– Не знаю я никакого Иосифа Висса…
– О черт! Ну и зануда попался! «В жизни, как обычно, нет гармонии…» Может, тогда Горби? Или Лизка Тейлор? Синдюшка? Без ничего, а? У нас тут все нудисты. Не стесняйтесь, священник. Мне без разницы, кого лепить, – хоть бритого Чебурашку. Аминь.
– Мне тоже все равно, – мрачно проворчал священник, которому и впрямь стало почти все равно. Он ощущал чудовищную умственную усталость и был на грани срыва. – Сама выбирай.
– Принято. Вот и чудненько. Пусть будет Элвисик. Красивый мальчик, вы уж не обижайтесь на меня, священник. Элвис-пелвис. «Лав ми тендер, лав ми свит…» Старая стала. Сентиментальная…
– Понимаю, – поддакнул поп, теряя опору в реальности.
– Играть будем на внутренние органы, – объявила Большая Мама.
– На чьи органы? – спросил уже совершенно обалдевший священник, хотя ответ был очевиден.
– На ваши, уважаемый белковый организм! Лично я проигрывать не собираюсь… Печень – сто вистов; желудок – пятьдесят; сердце – двести; серое вещество, извините, двадцать пять. Запишите, чтобы потом не было претензий…
– Да пошла ты! – рявкнул поп. Оказалось, что даже его терпение имеет границы. Лучше быть заколотым и разделанным, как последняя свинья, чем терпеть подобные издевательства…
– Ого! Какой горячий мужчина! Я так и думала. Насчет этого я никогда не ошибаюсь, можешь поверить… Я жду, животное. Жду, когда ты меня приласкаешь… «Зачем тебя я, милый мой, узнала, зачем ты мне ответил на любовь?..»
Священник застонал сквозь крепко сжатые зубы и невольно посмотрел вверх, словно ждал помощи ОТТУДА. Его взгляд наткнулся на мутный стеклянный глаз камеры. Совершенно безжизненный. И все же…
– Поняла вас, священник, – сказала Большая Мама, проявляя неожиданную покладистость. – Хотите перейти прямо к делу? Действительно – к чему эти игры! Мы же с вами не дети. «Я за ночь с тобой отдам все на свете!..» Вы читали роман «Сто лет воздержания»? Это про меня и про вас. Так обрадуй меня поскорее, мой страстный! Приступим к главному. Изюминка вечера. Белый танец. Танцуют все! Аминь.
Один из металлических щитов с ржавым визгом пополз в сторону. То, что священник увидел в открывшейся глубокой нише, напоминало витрину старинного магазина, заставленную манекенами. Но только в ПЕРВУЮ секунду. Во вторую становилось не по себе. В третью хотелось плюнуть на все и бежать без оглядки.
Манекен, стоявший слева, двинулся навстречу священнику деревянной походкой…
Девушка, судя по форме груди и впадине между ног. Абсолютно голая.
Лысая голова и плечи присыпаны пылью. Кожа покрыта трупными пятнами.
Одноцветные декоративные стекла вместо глаз. Между губами игриво подрагивал кончик почерневшего распухшего языка.
Из спины мертвой девушки торчали шланги, соединявшие ее с некоей системой, вмонтированной в стену лаборатории. Радиус действия у ходячего трупа оказался небольшим – около двадцати метров, но священник как-то не воспринимал этих нюансов. У него отвисла челюсть. И дрожала.
– Может быть, священник предпочитает черненьких? Аминь, – произнес голос.
У Большой Мамы были и черненькие.
Священник уже ничему не удивлялся. Он смотрел на лысую шоколадно-лиловую бабищу негроидного типа, которая надвигалась на него, потряхивая внушительными десятилитровыми баллонами. Между ногами черной королевы хлюпало и чмокало – она была полностью готова к употреблению. Синтезатор в ее глотке зашипел: «Но никто никогда не любил тебя так, как я…»
Священник отбежал подальше, опасаясь атаки шприца и последующей принудиловки. Однако Большая Мама отнеслась к его постыдному отступлению с пониманием.
– Прошу прощения, один деликатный вопрос. Вероятно, уважаемый священник гомосексуалист? Педофил? Церковный хор, мальчики – логично, не правда ли? «Голубая луна, голубая…» В таком случае могу предложить…
– Нет! – закричал поп, живо вообразив себе, КОГО она может ему предложить. – Не хочу! Никого не хочу! Я устал. Я болен…
– Принято. Немедленная диагностика выдыхаемого воздуха и ауры. «Если я заболею, к врачам обращаться не стану…» Э-э, да у вас энурез, батюшка. На нервной почве. Сколиоз. Гастрит. Кальциниды в легких. «Долой врачей и их советы вечные!..» Кариес. Стенокардия. Для более подробного анализа необходимо…
– К чертям собачьим! – заорал священник и понял, что у него действительно невроз. – Заткнись ты, тварь поганая, рухлядь раздолбанная, стерва недоделанная, сучка болотная! Плевал я на тебя и твой диагноз! Что тебе надо от меня, зараза? Потрох мой нужен?! На потрох! Убей меня, сволочь! Только избавь от своих дурацких! дебильных!! жлобских!!! разговоров!!!!
– Принято! – сказала Большая Мама после зловещей паузы, во время которой нарастал режущий ухо свист. – Тогда отдыхай! Аминь.
Снова стремительное и точное, как бросок кобры, движение манипулятора. Блеснуло стеклянное тело шприца, на этот раз наполненного чем-то прозрачным. Укол в шею. Без лишних слов – как и просил священник.
Черт возьми, что это, если не яд? Должно быть, снотворное. Во всяком случае, он поймал кайф впервые в жизни. У него помутилось в глазах, и все показалось не таким уж важным…
Где-то далеко зазвучала музыка – главная тема из «Молчания ягнят». Священнику послышалось в ней что-то возвышенное и печальное. По крайней мере гораздо лучше отходняка с импровизациями, который обычно исполнял на похоронах сводный джазовый оркестр почетных маразматиков города Ина…
С помощью манипуляторов Большая Мама извлекла кассету из-под одежды мертвеца, включила видеомагнитофон и наслаждалась первым новым фильмом за несколько десятков лет.
Но она не ограничилась только просмотром.
* * *
…Он видел сквозь сгущающийся туман, как по проходу к нему движется тележка на колесах… Повсюду плясали невесть откуда взявшиеся солнечные зайчики. Уходила тяжесть… Отступала боль… «Мир оставляю вам… Мир мой даю вам…» Легкость, парение, эйфория… Вот как, оказывается, можно было достичь отдохновения, уснуть без кошмаров! А ведь ему предлагали! И неоднократно! А он, дурак, сопротивлялся!..Он полностью расслабился. Тела не стало. Сейчас он был зыбким, как «близнец». И своего «близнеца» он увидел тоже – напоследок. Тот шел за ним по проходу, сопровождая тележку, и в результате взаимодействия с электрическими цепями реаниматора его силуэт был окружен мерцающей фиолетовой короной…
Что это было – проводы в последний путь? Приглашение на собеседование в чистилище? Или начало вечных мук? Безразлично…
«Близнец» протянул к священнику черные руки без костей. От каждого пальца тянулись нити – куда-то в пустые пространства, во владения смерти, в трясину сверхчеловеческого страха, туда, где ангелы безнаказанно предаются некрофилии…
Но душа не отлетела. Скелет задребезжал на ветру, как трещотка; потом ребра обросли мясом; внутрь черепа кто-то вложил клубок червей…
Тележка ударила священника под колени. Он рухнул на нее спиной, раскинув руки и невольно пародируя распятие… Над ним плыли старые, усталые, багровые звезды. Распухшие до неприличия, поглотившие все свои планеты… И осталась Черная Лаборатория в пустотах между звезд – там, где было достаточно холодно, чтобы могла возникнуть жизнь…
Мозг священника вместил в себя миллиарды световых лет. Большая Мама терзала его лазерами и скальпелями – изнутри. Механические крысы копошились на его задворках. Ламии сражались за лунные моря сладострастия. Кричали панцирные рыбы, порождая цунами. Птицы метали икру в звенящей пустоте небес. Звери вынашивали человеческих детенышей и кормили их неразгаданными иероглифами судеб. Женщины несли яйца, из которых вылупливались тираннозавры. Нежить порхала стайками черных бабочек, оплодотворяя галактики…
Это был бесконечный зверинец чудовищ. Они плодились в его мозге быстрее, чем их убивала атомная машина уничтожения. Они выдерживали любые дозы радиации. Они подпитывались ею и плодились еще быстрее. В конце концов они заполнили даже бесконечный объем и начали пожирать друг друга. Не осталось сгустков страха, которыми они питались. Зародыши кошмаров умирали прямо в матках безумия, избавляя священника от грядущих потрясений.
Он очищался, не подозревая об этом. Он рос. Он уже был намного больше, чем ужас, испытываемый им перед лицом жизни. Тысячи маленьких чудес стекались в одно большое чудо, словно капли расплавленного металла…
* * *
И все для того, чтобы он узрел будущее. Собственное будущее и будущее города Ина. Это была исключительная привилегия; это был тягчайший крест. Но и то, и другое он осознал гораздо позже.В чреве Реаниматора он разделил участь Ионы, проглоченного Рыбой, однако без всякой надежды на отрыжку. И никто не посылал его проповедовать; и не было у него возможности молиться; и плен его продлился гораздо дольше трех дней. По его личному календарю прошли годы. Ему выпала редкая удача – он увидел отдаленный результат своих деяний.
Но для чего? Может быть, эта чертова «мамаша», смахивающая на демиурга-психопата, просто забавлялась, разыгрывая перед ним спектакль, который в точности воспроизводил и предварял реальность? Может быть, она предупреждала о чем-то? Может быть, хотела, чтобы он вовремя отступился? Может быть, исследовала пределы человеческого убожества? Или просто изучала случайно подвернувшуюся живую игрушку, разобрав ее на части и собрав вновь в соответствии с неким планом, который стал ясен ей, как только она добралась до хранилища объективной информации – до НАСТОЯЩЕГО, – ну а в нем уже содержалось все БУДУЩЕЕ в законсервированном виде? И тогда функция «реанимации» приобретала зловещий смысл…
А пока он видел сон. Долгий-долгий сон. Самый долгий в его жизни. Долгий, скучный, местами приятный или отвратительный, как сама действительность. В этом сне он получил власть, достиг величия, стал объектом поклонения, состарился, сделался инвалидом, изведал горечь предательства, страдал от прогрессирующего слабоумия и испытал окончательное падение.
Но жутким образом в течение многих лет он был еще кем-то. Его размноженная электронным копировщиком душа населяла другие тени – юношей, детей, женщин, зародышей и даже «птенцов» шестипалого. Большая Мама разложила его на гораздо более примитивные, но зато и более цельные личности – изгоя, тирана, прирожденной шлюхи, обреченной на физическую чистоту, храброго, умелого и бескомпромиссного блюстителя веры, девственницы, вынашивающей мутанта.
А затем Реаниматор затеял новый эксперимент: изгой вдруг дорвался до запретных плодов; тиран потерял все; шлюха уподобилась мадонне, блюститель веры превратился в истребителя патриархов, а беременная – в любящую мать, готовую отдать жизнь за свое дитя…
Священник получил урок, которого так и не усвоил. Он был другом, любовником и врагом самого себя. Он имел шанс спастись; он мог постичь взаимосвязь всех и всего на свете, приобрести опыт потустороннего единства и понять, как сверхсущество терзает, поедает, убивает и возрождает из пепла и хаоса распада собственный, личный, неделимый и вечный сонм потерянных образов, пересыпая кусочки плоти, будто кубики в дурацком конструкторе, запас которых никогда не кончается.
Да и было ли то сном? Нет – скорее последним, самым совершенным шедевром Большой Мамы. Ее нечеловечески сложный мозг (или что там у нее было) сделал абсолютно точный прогноз. Прогноз учитывал все – не только последовательность и логику событий, но даже эмоции еще не родившихся людей. Кое-какие сведения она, без сомнения, извлекла из мозга самого священника. Однако гораздо более полную информацию поставляли ее чудовищные посланцы («Тупица! Только по частям!»), продолжавшие отлавливать и препарировать многострадальные «белковые организмы».
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ПАЛОМНИК
37. ОБЕР-ПРОКУРОР
Он проснулся с третьими петухами, возвестившими об окончании комендантского часа.
Наступило утро второго сентября сорок пятого года эпохи Возрождения. В этот день священнику в чине обер-прокурора предстояло принимать торжественный парад в честь своего восьмидесятилетия. С некоторых пор он обожал парады и всяческую пиротехнику – а именно с тех самых пор, как впал в детство. Простительная слабость в его возрасте – и ему ее прощали. Члены учрежденного им же Священного Синода периодически развлекали шефа соответствующими маскарадами и красивыми погремушками. Это оправдывало понесенные затраты, ибо сплачивало народ.
Обер-прокурор дождался, пока сиделка возьмет из-под него судно, и велел одевать себя. Он был не в духе, как и полагалось капризному старикану. Он плохо спал ночью. Ему снились крысы, грызущие ножки деревянного трона. Трон был близок к падению. На троне сидел карлик-гидроцефал и лизал леденец на палочке. От огромной раздутой головы карлика тянулся гибкий шланг куда-то за кулисы сна. Предполагалось, что там находится его личный доктор и отсасывает спинно-мозговую жидкость – причем из полости черепа.
В этом сновидении обер-прокурор углядел оскорбительные намеки. У него были проблемы с мышлением и докторами. Раньше его лечила ведьма Полина, но вот уже шестнадцать лет ведьма жила в богадельне. Другие лекари поголовно были шарлатанами, и обер-прокурор по очереди сплавлял их на Дачу. Похоже, очередного афериста ждала та же участь…
Обер-прокурор позвонил в колокольчик. Явились два туповатых, но дюжих молодца из числа семинаристов-резервистов, пересадили его в инвалидное кресло (какие прекрасные воспоминания о визите к Большой Маме это навевало!) и покатили в столовую. По пути он ущипнул свою личную секретаршу за твердую задницу (как орех – так и просится на грех!), попытался на ходу диктовать ей (секретарше, а не заднице) текст торжественной речи, сбился на детскую считалочку и в результате чуть не заснул.
В кресле его укачивало. Без кресла он был беспомощен и вряд ли сумел бы даже проползти пару метров. Нижняя часть его тела была парализована – последние двенадцать лет. Это не сильно огорчало обер-прокурора. Он всегда считал себя человеком мысли и чувства, а вовсе не действия. Главное, что от него требовалось, он сделал около полувека назад и ни разу не пожалел о своем выборе. (Так как насчет заслуженного отдыха и пожинания плодов?)
Вторично он пришел в себя уже за столом, под поясным портретом, запечатлевшим его в расцвете творческих сил и сиянии славы. На завтрак именинник высосал сырое яичко, съел ложку гусиного паштета и выпил бокал вина. Настроение значительно улучшилось. Он благосклонно взирал даже на докторишку-вредителя, который щупал его усохшую старческую конечность, пытаясь найти и сосчитать пульс. Очевидно, пульс соответствовал канонам геронтологии.
Когда распорядитель счел обер-прокурора сытым и достаточно здоровым, в столовую были допущены гости, которые принялись наперебой поздравлять юбиляра. Тот выслушивал пышные здравицы и тонкую лесть с одинаково идиотской улыбкой. Вставная челюсть мешала ему сомкнуть губы. Хорошие протезисты перевелись еще во времена его молодости.
Наступило утро второго сентября сорок пятого года эпохи Возрождения. В этот день священнику в чине обер-прокурора предстояло принимать торжественный парад в честь своего восьмидесятилетия. С некоторых пор он обожал парады и всяческую пиротехнику – а именно с тех самых пор, как впал в детство. Простительная слабость в его возрасте – и ему ее прощали. Члены учрежденного им же Священного Синода периодически развлекали шефа соответствующими маскарадами и красивыми погремушками. Это оправдывало понесенные затраты, ибо сплачивало народ.
Обер-прокурор дождался, пока сиделка возьмет из-под него судно, и велел одевать себя. Он был не в духе, как и полагалось капризному старикану. Он плохо спал ночью. Ему снились крысы, грызущие ножки деревянного трона. Трон был близок к падению. На троне сидел карлик-гидроцефал и лизал леденец на палочке. От огромной раздутой головы карлика тянулся гибкий шланг куда-то за кулисы сна. Предполагалось, что там находится его личный доктор и отсасывает спинно-мозговую жидкость – причем из полости черепа.
В этом сновидении обер-прокурор углядел оскорбительные намеки. У него были проблемы с мышлением и докторами. Раньше его лечила ведьма Полина, но вот уже шестнадцать лет ведьма жила в богадельне. Другие лекари поголовно были шарлатанами, и обер-прокурор по очереди сплавлял их на Дачу. Похоже, очередного афериста ждала та же участь…
Обер-прокурор позвонил в колокольчик. Явились два туповатых, но дюжих молодца из числа семинаристов-резервистов, пересадили его в инвалидное кресло (какие прекрасные воспоминания о визите к Большой Маме это навевало!) и покатили в столовую. По пути он ущипнул свою личную секретаршу за твердую задницу (как орех – так и просится на грех!), попытался на ходу диктовать ей (секретарше, а не заднице) текст торжественной речи, сбился на детскую считалочку и в результате чуть не заснул.
В кресле его укачивало. Без кресла он был беспомощен и вряд ли сумел бы даже проползти пару метров. Нижняя часть его тела была парализована – последние двенадцать лет. Это не сильно огорчало обер-прокурора. Он всегда считал себя человеком мысли и чувства, а вовсе не действия. Главное, что от него требовалось, он сделал около полувека назад и ни разу не пожалел о своем выборе. (Так как насчет заслуженного отдыха и пожинания плодов?)
Вторично он пришел в себя уже за столом, под поясным портретом, запечатлевшим его в расцвете творческих сил и сиянии славы. На завтрак именинник высосал сырое яичко, съел ложку гусиного паштета и выпил бокал вина. Настроение значительно улучшилось. Он благосклонно взирал даже на докторишку-вредителя, который щупал его усохшую старческую конечность, пытаясь найти и сосчитать пульс. Очевидно, пульс соответствовал канонам геронтологии.
Когда распорядитель счел обер-прокурора сытым и достаточно здоровым, в столовую были допущены гости, которые принялись наперебой поздравлять юбиляра. Тот выслушивал пышные здравицы и тонкую лесть с одинаково идиотской улыбкой. Вставная челюсть мешала ему сомкнуть губы. Хорошие протезисты перевелись еще во времена его молодости.