Дашков Андрей Георгиевич. Бледный всадник, Черный Валет

   Теперь, когда она сумела высвободить руки, ее ногти вонзились ему в лицо (хорошо, что не в глаза). Но он уже добрался до теплой плоти и впился в нее зубами, с трудом сдерживаясь, чтобы не перекусить тонкий трепещущий нерв, в котором бился пульс жизни. Насилие опьянило его, начисто отключило разум, загнало человечка в глубину, под толстую звериную шкуру.
   Самка закричала, когда он грубо порвал что-то у нее внутри и наружу просочилась кровь – еще один ингредиент одуряющего коктейля запахов, вкусов, осязаний. Но ее руки и ноги уже вели его в танце с однообразным и самым естественным ритмом, сдавливали и поощряли, терзая снаружи и распаляя похоть…
 

* * *

   В какой-то момент она наконец узнала его – не увидела глазами и не сравнила с тем образом, который засел в памяти, – это «знание» выдала каждая клетка тела. Единственный раз в своей жизни она предвидела, что так и будет. Этот ублюдок не мог бесследно сгинуть. Их встреча казалась неизбежной; сила притяжения – непреодолимой. Они были, выражаясь пошлым языком, созданы друг для друга. Он был агрессивным, жестоким, твердым и раскаленным, как оружейный ствол сразу же после стрельбы, и ей это, черт возьми, нравилось!
   Когда появился шанс схватить его пистолеты, висевшие на поясе, который он даже не снял, она колебалась всего секунду. Убить его – и что дальше?!. А он уже начал извергаться – яростно, со сдавленным криком, безжалостно содрогаясь, – она ощутила выброс чудовищной порции горячей плазмы, означающий, что через девять месяцев у нее появится детеныш – в этом не могло быть ни малейших сомнений.
   …Потом он насиловал ее еще трижды – до полного изнеможения. В их первую ночь они зачали новую жизнь. В его действиях не было никакого плана, никакого расчета, никакого смысла – одно лишь предопределение.

67. «НУ ТАК ВЫЧИСТИ ЕГО!»

   Непризнанный поэт Артемий Упадочный, полностью оправившийся после легкого ранения (на его счастье, стальная стрела, выпущенная из арбалета крылатым лилипутом-нудистом, не была смазана ядом и не являлась инструментом шестипалых для оплодотворения на расстоянии), сидел в забегаловке «Тет-а-тет» и пил поганый самогон, тестируя запотевающее зеркало души тщательно и «ежерюмочно».
   Небольшое воспаление на плече уже прошло, как и срок возможного инкубационного периода, который сам Артемий положил равным неделе. Однако Упадочный не знал, радоваться этому или огорчаться. Он предпочел бы вообще не видеть всего того, что происходило в последние дни. Похоже, плохие предчувствия его не обманули. Долгожданный финал приблизился вплотную. Артемий был почти уверен, что очередного потрясения город уже не выдержит.
   Это была не просто новая война. Вдруг выяснилось, что добрая треть жителей Ина если не прямо, то косвенно поспособствовала тихому вторжению мутантов. По слухам, самих шестипалых было немного. Точнее, немного осталось тех, кто встретился с ними лицом к лицу и вдобавок сумел об этом рассказать. То, что враг действует в одиночку, никому и в голову не могло прийти. Но чего стоили его бледные ублюдки, повылазившие из подвалов, погребов и заброшенных колодцев, будто зрячие слизни! Особый ужас заключался в том, что некоторые жители узнавали в этих скользких и холодных, словно дохлые рыбы, созданиях собственных детей.
   Вскоре начался хаос. Власть пошатнулась; у нее не хватило силенок, чтобы сдержать озверевшие толпы. Перепуганные «слуги народа» недолго отсиживались под защитой верных полицейских и резервистов, которых, впрочем, становилось все меньше. Этот кордон рухнул при первом же серьезном натиске. Заслон из пушечного мяса не сработал. Ставленники обер-прокурора подверглись растерзанию; церковь была осквернена.
   Единственное, чего еще не хватало, это ключевой фигуры, окутанной мистическим ореолом «защитника», в противовес абсолютному злу, олицетворяемому мутантами. Пробел был восполнен удивительно своевременно.
   Апофеозом смуты явилось триумфальное возвращение Начальника из полувекового небытия. Тот принялся устанавливать новый порядок твердой рукой. Учитывая, что твердых рук на самом деле было две, а в каждой оказалось по автоматическому пистолету, желающих возразить нашлось немного. Зато «птенцы» шестипалого сражались насмерть. И пошло, и поехало! Численность населения города Ина вновь начала стремительно убывать.
   Последовали показательный расстрел уцелевших членов Синода и публичная казнь председателя ХСМ, стихийные столкновения на имущественной основе, нашествие изголодавшихся кретинов и бандитов, сбежавших с неохраняемой «Лесной дачи». Произошло формирование добровольческих отрядов под лозунгами типа «Вычисти их всех!» для борьбы с мутантами, «вылуплявшимися» быстрее, чем цыплята в августовский полдень. Как и положено, борьба мгновенно сменилась массовым террором. С благословения Начальника трясли всех, а с особым удовольствием – бывших власть имущих.
   Поскольку самым надежным способом отличить человека от ходячего инкубатора было выпустить ему кишки, то недостатка в свежем ливере не ощущалось. Улицы города почернели от птиц, слетевшихся на обильное пиршество. Чуть позже выяснилось, что домашняя скотина и даже собаки тоже вполне могут плодить неведомую заразу. Пришлось перебить и тех, и других. За дело взялись с понятным энтузиазмом.
   Теперь на носу были голод, эпидемия или обе неприятности сразу, однако Упадочного эта перспектива тревожила в последнюю очередь. Интуиция творца подсказывала ему, что пухнуть предстоит немногим оставшимся в живых, а он-то вряд ли окажется в их числе. Ну разве что случайно… У него уже не было ни сил, ни желания сопротивляться. Чью сторону ни примешь – все равно придется запачкаться. Как истинный эстет, Упадочный пачкаться не любил.
   Тем временем город тонул в грязи и крови. Артемий считал, что его вырождающиеся соплеменники в некотором смысле заслужили подобную участь, приближали ее каждой минутой своего жалкого порочного бытия. Самодовольные бараны! А Упадочный с его нелепыми амбициями – лишь червь, полураздавленный и прилипший к подошве пляшущего демона разрушения. Все, чего хотел лично он, последний спившийся поэт, это как можно дольше оставаться погруженным в гнилой цепенящий туман, похожий на тот, что саваном устилает беспредельное болото к западу от города.
   Но чем дальше, тем сложнее становилось с выпивкой и, соответственно, с поддержанием нужной фазы опьянения. Денежные знаки, выпущенные в обращение при обер-прокуроре, обесценились; никто не хотел брать их даже в качестве туалетной принадлежности ввиду чрезмерной жесткости. Зато снова процветал натуральный обмен. В ходу были жратва, табак, трава, самогон, обувь, шмотье и холодное оружие. Наибольшей ценностью считались уцелевшие патроны, но Упадочный, конечно, не мог похвастаться таким богатством. За бутылку, стоявшую сейчас на его столике, он рассчитался шестью яйцами, похищенными из соседского курятника (одно из них было подозрительно холодным и, возможно, «вражеским», однако бармен этого не заметил), и не знал, что будет делать в ближайшем будущем.
   Протрезветь было равносильно смерти. За дверью забегаловки поджидали темные улицы, пронизывающий ветер, острые ножи «чистильщиков», пули безжалостного Начальника или, что хуже всего, убийственная депрессия.
   Как во всяком индивидууме с тонкой нервной организацией, в Упадочном доминировали именно вредные эмоции и беспорядочные движения души, похожей на семейку пауков в наглухо закрытой банке. Поэтому он не на шутку страдал. Ему было не до стишков. Муза покинула его окончательно и бесповоротно. Эта ограниченная и ленивая бабенка совершенно неожиданно стала ярой активисткой добровольческого движения и даже возглавила элитный женский отряд, называвшийся «Матери – за чистое чрево». При этом сама Муза была бесплодной, как корыто.
   Первое время Артемий думал, что оказался в относительной безопасности за ее широкой белой спиной, однако затем Муза вспомнила о его подозрительной встрече с мутантом, и в какой-то момент он прочел на ее круглом, румяном и глуповатом лице здоровое желание поковыряться в его животе кухонным ножичком. Он сбежал раньше, чем желание переросло в непреодолимую потребность.
   С тех пор Упадочный появлялся у себя дома крайне редко и только для того, чтобы прихватить какое-нибудь барахло для последующего пропития. Вести себя приходилось с чрезвычайной осторожностью. Артемий начинал понимать, что чувствует крыса, живущая на помойке. Забегаловка «Тет-а-тет» стала его временной штаб-квартирой, а угловой столик – привилегированной ложей в том кошмарном маленьком театрике, где он намеревался досмотреть, наконец, последний акт человеческой комедии сквозь изрядно закопченные стеклышки зрачков.
   Надо сказать, персонажей на сцене значительно поубавилось. Забегаловка была почти пуста. «Лот и дщери» уже не играли. Одну из «дщерей», контрабасистку, чистильщики выпотрошили третьего дня, обнаружив внутри двух эмбрионов «птенцов», а волосатый вокалист пал жертвой бутылки, метко брошенной каким-то попом-пропойцей в приступе белой горячки.
   Так что в зале царили простор, полутишь, полумрак, полужизнь. Чадящие свечки и скрипящий ставень дополнительно нагоняли тоску. В дальнем углу мерцал чей-то «близнец», постепенно меняя цвет с нейтрального голубого на симптоматично розовый. Даже если бы Артемий захотел внять предупреждению, он не знал бы, куда деваться. Полностью безопасных мест не осталось.
   Бармен вяло перетирал стаканы. Какая-то старуха расположилась у входа и жадно глотала объедки, выуживая их из помойного ведра. К ней подкрадывался краснорожий громила с многочисленными татуировками, подробно иллюстрирующими извращенную половую жизнь на «Лесной даче». На широком лице громилы было написано явное намерение навеки избавить бабульку от чувства голода. Бармен не вмешивался, хотя для собственной безопасности и держал под стойкой топор.
   Упадочный догадывался, что может стать следующей жертвой здоровяка, и с беспокойством поглядывал по сторонам, прекрасно зная, что на халяву рассчитывать нечего. Он сочувствовал старушке, но не сильно. Лучшие свойства души были растрачены впустую в лучшие времена…
   Его мутный взгляд упал на торговца дурью, известного под кличкой Пенек, которым Артемий ранее непредусмотрительно брезговал. В отличие от других тот выглядел так же жизнерадостно, как и прежде. Облик Пенька немедленно породил в воспаленном мозгу поэта целую вереницу странных образов, среди которых преобладал один, больше всего смахивающий на гибрид веселого лешего и бледной поганки.
   У Артемия созрело решение столь же простое, сколь и очевидное. Если не на что купить выпивку, надо подсесть на дурь. И желательно побыстрее, пока не наступила беспощадная ясность, заставляющая неврастеничных поэтов мылить веревки или хвататься за тупые бритвы.
   Артемий несколько раз согнул и разогнул указательный палец, подманивая к себе Пенька. Несмотря на устрашающе-дегенеративный вид, тот обладал потрясающим нюхом на клиента. А степень «зрелости» Пенек определял с точностью до минуты.
   Он понимающе осклабился, обнажив кривые клыки, способные отпугнуть невинную девушку или медведя-шатуна, но на помощь Упадочному не спешил. У Пенька были свои соображения. Пусть теперь эти чистоплюи за ним побегают! Для торговца дурью наступили чудесные времена. Его никто не трогал, не бил, не забирал товар и не сажал в каталажку, а желающих «залететь» подальше отсюда было предостаточно. Пенек даже самостоятельно додумался до упрощенной технологии производства дури, суть которой состояла в замене дикорастущих мухоморов на гораздо более доступные шампиньоны. На качество нового, «экономичного» продукта еще никто не жаловался. Происходящее в городе Ине казалось настолько диким и запредельным, что порой трудно было отличить реальность от галлюцинаций. Впрочем, Пенек всегда утверждал, что никакой разницы и не существует.
   Он выждал, пока пьяненький клиент сделал попытку встать и подойти. Увидев, что тот не вполне владеет ножками, Пенек сжалился и подсел к Упадочному за столик. Потом привычным движением сунул руку в штаны и спросил со значением:
   – Лизнешь?
   Артемий оскорбился и потянулся за бутылкой, чтобы трахнуть Пенька по черепу.
   Тем временем тот успел извлечь на свет удостоверение личности. Между корочками обнаружилась невероятно древняя марка, с замусоленных краев которой давно осыпались зубцы. Марка сохранилась в относительно целом виде по единственной причине: Пенек настаивал, что это легендарный «черный Ленин», доставшийся его отцу от наркомана-филателиста, застреленного Заблудой-младшим. На одной стороне марки действительно угадывался полузатертый лобастый профиль с козлиной бородкой и надпись «4 коп.». Некогда темный фон полинял до неразличимой серости, но плодородный слой, очевидно, имелся, хотя и приобрел оттенок младенческого кала.
   Раньше угощение подобным раритетом польстило бы образованному клиенту; теперь же – вряд ли.
   – Ты чего мне грузишь, падла? – строго спросил Упадочный, снова хватаясь за бутылку.
   – Вечный кайф, дубина! – нагло заявил Пенек и любовно погладил вонючий клочок. – Не жевать! – поспешно предупредил он, спохватываясь и отдергивая руку.
   Даже Артемию в его упадочном состоянии стало ясно, что марку лизали до него неоднократно и, возможно, не очень здоровые люди. Судя по всему, Пенек просто бросил пробный шар – и мимо.
   Упадочный выпустил из руки горлышко бутылки, отрицательно помотал головой, потом подождал, пока перед глазами перестало болтаться взбаламученное пространство.
   За истекшие несколько минут окружающая действительность изменилась только к худшему. Красномордый громила отобрал у старухи ведро с объедками и пинал ее сапогами в живот. Лужа свежей блевотины отнюдь не украшала интерьера.
   Упадочный скривился и сделал жест, означавший отмену заказа. Теперь была задета профессиональная гордость Пенька.
   – Подушечки, – предложил тот. – Чистяк, без сахара. Недельные грибочки. Под самогончиком проскочишь за милую душу – прямиком в рай! Или в горячий цех. Там тоже интересно, хотя и не так смешно. Многим нравится даже больше. Только чем платить будешь, говновоз?
   «Черный Ленин» мгновенно исчез из виду, а вместо него в ладони Пенька действительно появились спрессованные кусочки белесого вещества, похожие на выбитые передние зубы.
   На «говновоза» Артемий не обиделся. В конце концов, это было его работой, которой он не стыдился. Сам он считал себя рудиментарным интеллигентом. Он только не мог понять, каким образом Пенек разглядел истину. Может быть, просто учуял?..
   Упадочный поздравил себя с верным ходом и уже приготовился расстаться с верхней частью туалета во имя положительных эмоций, но тут дверь забегаловки с грохотом распахнулась. Артемий воззрился на кайфоломов с негодованием, быстро сменившимся растерянностью. Судьба отвесила ему очередную оплеуху.
   На пороге возникли три внушительные фигуры, две из которых он узнал сразу, несмотря на вызванные алкоголем сложные оптические эффекты и тусклое освещение. Это заставило его слегка протрезветь.
   Впрочем, другие тоже почувствовали себя неуютно. Бармен от испуга выронил глиняный стакан. Бывший зэк с Дачи застыл с занесенной ногой. Пенек, потерявший изрядную долю своего оптимизма, сделал страшную гримасу, сглотнул слюну и прошептал:
   – Потрошители, мать их!..
   Однако для кое-кого дело обстояло еще хуже. Две блестящие штуковины, торчавшие из кобур на поясе высокого мужика, несомненно, были легендарными пистолетами Начальника. Посмотрев повыше, Упадочный наткнулся на взгляд, в котором застыли холодная издевка и смерть. В буквальном смысле. Он увидел стеклянные глаза реанимированного существа, которое побывало на другой стороне жизни и получило отсрочку – совсем недолгую по адским понятиям. Похоже, Начальник повстречал ТАМ нечто такое, в сравнении с чем земная суета и человеческая мораль не значили ровным счетом ничего и были попросту смешными.
   Замораживающий взгляд Начальника переместился на красномордую особь. Новый хозяин города улыбнулся. У него было гладкое лицо без возраста и ровные красивые зубы. Белые, как у зверя. В очертаниях губ – ничего порочного. И все равно его улыбка была пугающей, будто оскал самого Сатаны.
   – Помнишь меня? – спросил Начальник бесцветным и бесстрастным голосом автомата.
   Краснорожий не сумел даже кивнуть. Он привалился к стене, словно раненый медведь, и вытащил из-за голенища старый штык, лезвие которого было покрыто ржавчиной и казалось не слишком большим в его мохнатой лапе.
   Улыбка Начальника выразила бесконечное презрение. В следующий момент громила с ревом бросился на него.
   Упадочному показалось, что пистолет из правой кобуры сам прыгнул в руку Начальника. Во всяком случае, движение было практически неуловимым. Выстрел прозвучал гулко, породив затухающее эхо. Пуля попала краснорожему в рот, снесла правую половину нижней челюсти и превратила глотку в зияющую дыру, окаймленную осколками зубов. В глубине ее вскипал и пенился кровавый бульон. Глаза краснорожего вылезли из орбит, а рев перешел в дикий хрип.
   Начальник перехватил его руку, державшую штык, и резким ударом сломал ее в локте. Клинок выпал прямо в его подставленную ладонь.
   Все произошло так быстро, что Артемий успел бы только сосчитать до трех. На счет «три» Начальник уже воткнул штык в пульсирующее горло краснорожего и предоставил тому биться в агонии. Воспользовавшись ситуацией, полуживая старуха вновь подползла к ведру и торопливо сунула в него свои лапки. Ее истязатель подох на полу рядом с нею, пуская розовые пузыри.
   После этого из-за спины хозяина выступила Муза, взиравшая на экзекуцию со спокойствием фронтовой медсестры.
   У Артемия отвисла челюсть. Его бывшая сожительница радикально преобразилась. Теперь она была одета в черную куртку из плохо выделанной воловьей кожи. На голове туго сидела кепка с длинным козырьком, а на пышной груди болталась какая-то побрякушка, почти наверняка обозначавшая чин в новой иерархии холуев.
   Однако самой важной и многозначительной деталью, с точки зрения Упадочного, была деревянная кобура, висевшая у Музы на боку. Он не знал, есть ли что-нибудь внутри, но при виде одной этой кобуры становилось ясно, что шутки кончились.
   И опять интуиция не подвела поэта. «Близнец» – теперь он мог точно сказать чей – приобрел цвет раскаленного уголька, вопиющий о смертельной угрозе. Комок застрял у Артемия в горле.
   Муза ткнула в него своей указательной сосиской и торжествующе заявила:
   – Вон тот гаденыш! Восьмой день скрывается.
   – Ну так вычисти его, – небрежно бросил Начальник, теряя интерес к происходящему.
 

* * *

   …Как ни странно, для Упадочного, привыкшего мыслить глобально, его покосившийся и подгнивший мирок рухнул именно в тот момент, когда он увидел в глазках бывшей подруги блеск тупого свинячьего удовлетворения.
   Все остальное было только логичным завершением пройденного пути, безысходным тупиком, результатом изначального проклятия, следом печати Каина, актом расплаты, болезненным эхом предательства…
   Артемий не сопротивлялся. Длинное лезвие специально заточенного ножа чистильщиков охладило его пылающие от плохого пойла кишки, а в меркнущем сознании сам собой сложился до абсурда умиротворенный и невыносимо фальшивый стишок:

 
Где-то на желтой луне
Душа обретет покой и бога.
Мимо струятся ароматы
Дури и цветов,
Любовь фонтанирует,
Вокруг – непостижимость.
Задуваю свечу;
Хватит царапать бумагу.
 

   Упадочный опять допустил поэтическую вольность, слегка погрешив против никому не нужной истины. Его свечу задул не он, а Муза.

68. НАГРАДА

   Священник очнулся от долгого-долгого сна.
   То был сон о будущем, о том, что предопределено, о том, что случится почти неизбежно. Теперь священнику, отягощенному страшным ЗНАНИЕМ, предстояло вернуться на сорок пять лет назад, к истоку реки, выносящей на последний берег только мусор и обломки цивилизации. Но боль и страх ночных кошмаров слишком быстро растворяются в лучах утреннего света, и опыт, заканчивающийся пробуждением, ничему не учит. Русло реки неизменно. Священник не мог сопротивляться ее мощному течению.
   У него был шанс изведать, каково быть куклой-марионеткой, и заранее узнать, на что способно ВЕДОМОЕ существо. А каково быть малой, незначительной частью чужого, непостижимого замысла, инструментом неполноценной любви, причиной пытки и орудием казни?..
   Бедняга забыл. Большая Мама отпустила его, исторгла из своих внутренностей – может быть, потому, что исчерпала роли и миссии, предусмотренные конструкцией надоевшей игрушки. Все было стерто, чтобы не перегорели последние «предохранители» в его и без того опаленных страданием мозгах. Он помнил только, что побывал в какой-то первозданной клоаке – возможно, Господнем сортире, – и облегчившийся Господь щелчком сшиб с ладони назойливое насекомое, попутно наделив его обновленной верой и придав ему импульс своего беспредельного могущества.
   Как бы там ни было, попу в его нелепой и смешной гордыне казалось, что он похитил частицу Божественного дыхания. Он ощущал потрясающую легкость бытия. В общем, он сделал свой выбор.
 

* * *

   Теперь он навеки связал себя с кем-то – сильнее, чем связаны мать и плод, растущий в ее чреве. Этот «кто-то» находился одновременно внутри и снаружи его тела. Священник одолжил ему часть себя (не эта ли часть называлась душой?), а взамен получил все, чего не хватало слабому жалкому человеку.
   Всевидящее око.
   Карающую руку.
   Сердце, окаменевшее от чрезмерной любви.
   Но любви никогда не бывает слишком много. Никто никого еще не залюбил до смерти…
   Кажется, она сказала: «восемь часов»? Смешно. Он прожил внутри Мамы целую жизнь. Умер – однако не своей смертью. И для него все начиналось снова.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
ПЕРЕВОРОТ

69. ДО СВИДАНИЯ

   Всадник, закутанный в черный плащ, покидал город Ин на закате. Вороной конь размеренно дробил копытами подмерзавшую землю. Мутант покачивался в седле, как голова болванчика, – спокойный и холодный, почти мертвец. Он предпочитал двигаться ночью, под покровом темноты, а днем впадал в прострацию и восполнял затраты энергии.
   Уезжая, он не оглядывался. Ему была чужда суетливость и неведом мистический страх, охвативший жителей Ина. Таинственный объект, расположенный в двух десятках километров к западу от города, остался вне сферы интересов шестипалого – как и все, что превосходило его понимание. С некоторого момента он уже не оказывал влияния на ход событий. Испорченный механизм медленно разрушался. Черви пожирали изнутри перезрелый плод. Жизнь в проклятой дыре текла своим чередом…
   На поверхностный взгляд, мутант ничего не добился. Он потерял время, деньги и репутацию в определенных кругах, но, возможно, приобрел нечто более важное. Кроме того, были посеяны невидимые и неосязаемые семена, которые обязательно прорастут и дадут всходы – через день или спустя несколько лет. Это уже целиком зависело от питательной среды.
   Мутант умел ждать. Его личная судьба не имела значения. Он всегда ощущал себя частью вечной и невообразимо могущественной силы.
   Ему предстоял долгий опасный путь в дикой зоне, через бесконечную пустыню собственного одиночества. Но ничто не пугало и не тревожило его. Сам он считал, что миссия увенчалась успехом. Он упустил выгодного клиента, однако нашел целый город. Это и был главный приз. Еще одно потенциальное гнездо для КОЛОНИИ – гнездо с только что отложенными «яйцами». Подходящий климат, подходящий рельеф, обилие пищи, энергии и достаточное количество живых инкубаторов. ПОКА еще живых – если поп не перестарается.
   Ох уж этот пресловутый священник! Настоящая темная лошадка. Проходная пешка на седьмой горизонтали… Дай ему бог здоровья!
   Шестипалый знал, что когда-нибудь вернется к гнезду. И вернется не один.

70. ЗАПАХ

   Ферзь как следует развлекся с пышнотелой и очаровательно застенчивой Глашкой, кожа которой обладала замечательным свойством светиться в сумерках, позволил наложнице сегодня остаться рядом с собой и погрузился в спокойный сон.
   Глашке он доверял безгранично, считая девку слишком тупой, чтобы та могла предать. Кроме того, она была его дочерью. Скорее всего. В своих владениях Ферзь являлся главным осеменителем, и с его потомством вышла изрядная путаница. Все дворовые бабы мечтали забеременеть и родить ребеночка от шефа. При этом желаемое нередко выдавалось за действительное.
   В тот вечер помещик чувствовал себя превосходно. Его уверенности в своих силах не могла поколебать ссора с Начальником города Ина, этим мальчишкой, много о себе возомнившим. В поместье дела шли неплохо, а с Заблудой-младшим он уж как-нибудь разберется.
   Ферзю никогда ничего не снилось. Он так прочно стоял на ногах, что не отрывался от земли даже по ночам. Все, о чем он мечтал, он хотел иметь в натуре. И имел. Как, например, Глашку. Та ублажала его в основном орально. Иногда, пока она занималась этим, он ставил ей на голову кружку пива и периодически из нее отхлебывал. Для полного комфорта своего благодетеля Глашке приходилось заплетать волосы в косу и укладывать ее венчиком на темени…