Страница:
Валет положил серьги в другой карман, отдельно от остальных побрякушек, и взял в руки стеклянный глаз. Повертел его на ладони, прикидывая, сколько может стоить эта штуковина, и пришел к выводу, что она ничего не стоит. Он бросил глаз на пол и выстрелил по катящемуся шарику. Просто так, для тренировки. Пуля разнесла глаз на мельчайшие осколки.
Валет запер парадную дверь и вышел из лавки через черный ход. Если повезет, труп ювелира найдут не скоро.
15. РАБОТА С КЛИЕНТОМ
16. «НАКОЛИ ЕГО, ШТЫРЕК!»
17. «СКАЖИ, ЭТО ТО, ЧТО Я ДУМАЮ?»
18. ГОСТИ
Валет запер парадную дверь и вышел из лавки через черный ход. Если повезет, труп ювелира найдут не скоро.
15. РАБОТА С КЛИЕНТОМ
Вдова Тепличная была вынуждена признать, что мутант – вполне приличный постоялец. Тихий, вежливый и платежеспособный. Он не устраивал попоек, не дымил косяками, не палил из пистолетов в стены или в потолок и не водил к себе в номер местных проституток. Да и другие его потребности оказались весьма скромными – он питался всего лишь дважды в сутки, удовлетворяясь лягушками на завтрак и крысиным филе на ужин. Его жеребец, стоявший в конюшне, тоже не доставлял особых хлопот – к соседству кобылы одноногого вороной отнесся на удивление спокойно. И хотя старик поговаривал о том, что надо бы «шепнуть кое-кому про ентова урода», Тепличная не торопилась следовать совету. Наплыва туристов, жаждущих полюбоваться достопримечательностями города Ина и поселиться в пансионе «Лебединый пруд», что-то не предвиделось. Пусть у парня хоть по восемь пальцев на руках и двуствольный член на лбу – его деньги не пахнут, справедливо считала вдова, и не перестают от этого быть деньгами. Ей пришлось жестко побеседовать с одноногим и растолковать тому положение дел.
Таким образом она поставила старика перед простым вопросом: что лучше – быть выброшенным на улицу без выходного пособия или огорчить Заблуду-младшего?
Одноногий почти не колебался. Он знал ответ. Ответом были многочисленные могильные холмики без дат и эпитафий, на которые открывался живописный вид из задних окон пансиона. Те, кто огорчает Начальника, долго не живут.
В промежутке между завтраком и ужином он ничего не делал. То есть вообще ничего. Раздетый догола, он стоял на коленях, опираясь на выставленные вперед жилистые руки и глядя в одну точку немигающими глазами. Чем-то эта поза напоминала стойку пойнтера, почуявшего дичь, однако мутант замирал не на секунды, а на долгие часы.
Это была странная, противоестественная неподвижность, почти анабиоз. Существо накапливало энергию. Какую и для чего – неизвестно. Его дыхание было крайне замедленным, а ток крови в отвратительно бледных конечностях – почти неощутимым. У шестипалого отсутствовали мужские гениталии, но он не был ни кастратом, ни женщиной. То, что находилось у него между ног, больше всего напоминало гибкий яйцеклад самки гигантского насекомого.
К вечеру урод вышел из ступора, и старый слуга, приковылявший в номер с едой на подносе, застал его уже одетым. Мутант сунул инвалиду чаевые, чего тот совершенно не ожидал, и молча съел свой ужин. Одноногий ни разу не слышал звуков его голоса (хозяйка уверяла, что у постояльца противный свистящий шепот). Мраморное лицо не выражало никаких эмоций. Либо парень был нелюбопытен, либо знал все, что ему нужно было знать. Второе – вряд ли. Ведь даже старик, безвыездно проживший в городе семьдесят лет, не понимал того, что происходило здесь теперь…
С наступлением ночи мутант погасил свечи. Судя по всему, он неплохо видел в темноте. Вдова решила, что он спит, а одноногий слуга в это время уже напился до чертиков в ближайшем кабаке. Парень достал из своего вещевого мешка саперную лопатку, надел продырявленный пулями плащ и вылез наружу через окно спальни.
Оставшись незамеченным, он обогнул пруд с черной водой, от которого тянуло зловонной сыростью, и оказался на городском кладбище. Здесь он пошатался среди надгробий, покрутил лысой головой, понюхал воздух и потрогал пальцами землю в разных местах. Было слишком холодно для любви, и только на одной из старых покосившихся скамеек спал какой-то забулдыга. Мутант не стал его убивать. Он выбрал уютный уголок, окруженный кустами, свежую детскую могилку и приступил к раскопкам.
Пока копал, он «думал». Этот процесс сильно отличался от того, что принято называть мышлением. У шестипалого не было мыслей в привычном смысле слова, и, как следствие, не было рефлексии. В его воображении возникали законченные «картины», причем каждая отражала тот или иной вариант развития событий. Картины обладали завидной полнотой. В отличие от подавляющего большинства двуногих парень в плаще мог выбрать предпочтительный вариант будущего.
Для начала охотник за головами осознавал, что соревноваться с Валетом в скорострельности бесполезно. Многие уже пытались, и где они теперь? Кормят червей… Мутант никогда не охотился наобум. С его точки зрения пуля была не самым надежным поражающим фактором. Слишком многое зависело от дурацких случайностей вроде степени влажности пороха или качества бронежилета. Он также не сомневался в том, что Валет не позволит приблизиться к себе ни одному живому существу с ножом, ядом и дурными намерениями. Шестипалый знал, что такое волчье чутье, и уважал противника, обладающего этим незаменимым качеством.
По целому ряду причин охотник за головами не собирался стрелять клиенту в спину или в затылок. Спина могла быть надежно защищена, а лицо должно было остаться узнаваемым, иначе сделка «голова – деньги» не состоится. Это не имело отношения к чести. Это имело прямое отношение к эффективности его грязной работы во имя будущего мира и торжества справедливости.
И что бы там ни думал одноногий, мутант никогда не прибегал к насилию, если можно было обойтись без насилия. Вокруг и так полным-полно людей, подверженных различным формам мазохизма и подсознательно желающих умереть…
Мутант выбрал другой способ охоты. Клиента следовало предварительно дезориентировать. Это была дьявольски тонкая работа – заставить намеченную жертву блуждать, потом вывести ее на узкую тропинку, ведущую прямиком к могиле, повернуть лицом к неизбежности выбора. И затем подтолкнуть. Лучше – чужими руками. Еще лучше – руками того, кого переполняет любовь к ближнему…
На эту удочку попадались даже самые искушенные. Иногда легкий завершающий толчок выглядел со стороны как помощь. Иногда – как долгожданная удача или опьяняющая победа. Словом, подарок, от которого почти невозможно отказаться.
Но что, если Валет откажется? У мутанта был рецепт и на этот случай.
У него были рецепты для законченных грешников, для неизлечимо больных и даже для святых…
Фокус на грани искусства. И куда надежнее пули! Бесплотное воздействие. Неотразимое проклятие под маской благотворительности. Влияние, не осознаваемое жертвой. Добровольное следование «судьбе», которая оказывается не чем иным, как навязанным извне маршрутом.
Вот кем он был на самом деле – этот бледный всадник, парень в плаще, пятнышко на слепящей белизне, неисправимый урод, – не охотником за головами, а водителем похоронного катафалка. Он редко убивал лично и делал это без всякого удовольствия. Необходимость убить свидетельствовала о плохой подготовке акции и бездарном манипулировании статистами. Это было вульгарно, небезопасно и не приносило особой пользы священному делу освобождения Республики… Его истинной задачей было доставить потенциальный труп к месту последнего успокоения. До сих пор он справлялся с этим блестяще.
…После полуночи мутант вернулся в номер тем же путем, которым вышел – через окно, – и принес с собой туго набитый мешок. С помощью нехитрой ворожбы и кладбищенских аксессуаров он соорудил «источник порчи», а потом занялся клонированием эмбрионов.
За стеклом роились неразличимые тени. «Близнецы» собрались возле пансиона, будто мотыльки, слетевшиеся к губительному огню. Шестипалый впускал их по одному.
Он предопределил ключевые события. Он выбрал тех, кто станет катализатором хаоса и смерти. Он подготовил фигуры для предстоящей игры. Он сделал первый ход в многоходовой комбинации. В его действиях была своя, чуждая человеческой морали, непостижимая и безжалостная логика. И если он играл за черных, то белые в конце концов неизбежно получали мат. Во всяком случае, так было в тех селениях, которые он уже посетил.
Таким образом она поставила старика перед простым вопросом: что лучше – быть выброшенным на улицу без выходного пособия или огорчить Заблуду-младшего?
Одноногий почти не колебался. Он знал ответ. Ответом были многочисленные могильные холмики без дат и эпитафий, на которые открывался живописный вид из задних окон пансиона. Те, кто огорчает Начальника, долго не живут.
* * *
Но даже вдова Тепличная удивилась бы, узнав о том, чем занимается необычный постоялец у себя в номере за запертой дверью и задернутыми шторами.В промежутке между завтраком и ужином он ничего не делал. То есть вообще ничего. Раздетый догола, он стоял на коленях, опираясь на выставленные вперед жилистые руки и глядя в одну точку немигающими глазами. Чем-то эта поза напоминала стойку пойнтера, почуявшего дичь, однако мутант замирал не на секунды, а на долгие часы.
Это была странная, противоестественная неподвижность, почти анабиоз. Существо накапливало энергию. Какую и для чего – неизвестно. Его дыхание было крайне замедленным, а ток крови в отвратительно бледных конечностях – почти неощутимым. У шестипалого отсутствовали мужские гениталии, но он не был ни кастратом, ни женщиной. То, что находилось у него между ног, больше всего напоминало гибкий яйцеклад самки гигантского насекомого.
К вечеру урод вышел из ступора, и старый слуга, приковылявший в номер с едой на подносе, застал его уже одетым. Мутант сунул инвалиду чаевые, чего тот совершенно не ожидал, и молча съел свой ужин. Одноногий ни разу не слышал звуков его голоса (хозяйка уверяла, что у постояльца противный свистящий шепот). Мраморное лицо не выражало никаких эмоций. Либо парень был нелюбопытен, либо знал все, что ему нужно было знать. Второе – вряд ли. Ведь даже старик, безвыездно проживший в городе семьдесят лет, не понимал того, что происходило здесь теперь…
С наступлением ночи мутант погасил свечи. Судя по всему, он неплохо видел в темноте. Вдова решила, что он спит, а одноногий слуга в это время уже напился до чертиков в ближайшем кабаке. Парень достал из своего вещевого мешка саперную лопатку, надел продырявленный пулями плащ и вылез наружу через окно спальни.
Оставшись незамеченным, он обогнул пруд с черной водой, от которого тянуло зловонной сыростью, и оказался на городском кладбище. Здесь он пошатался среди надгробий, покрутил лысой головой, понюхал воздух и потрогал пальцами землю в разных местах. Было слишком холодно для любви, и только на одной из старых покосившихся скамеек спал какой-то забулдыга. Мутант не стал его убивать. Он выбрал уютный уголок, окруженный кустами, свежую детскую могилку и приступил к раскопкам.
Пока копал, он «думал». Этот процесс сильно отличался от того, что принято называть мышлением. У шестипалого не было мыслей в привычном смысле слова, и, как следствие, не было рефлексии. В его воображении возникали законченные «картины», причем каждая отражала тот или иной вариант развития событий. Картины обладали завидной полнотой. В отличие от подавляющего большинства двуногих парень в плаще мог выбрать предпочтительный вариант будущего.
Для начала охотник за головами осознавал, что соревноваться с Валетом в скорострельности бесполезно. Многие уже пытались, и где они теперь? Кормят червей… Мутант никогда не охотился наобум. С его точки зрения пуля была не самым надежным поражающим фактором. Слишком многое зависело от дурацких случайностей вроде степени влажности пороха или качества бронежилета. Он также не сомневался в том, что Валет не позволит приблизиться к себе ни одному живому существу с ножом, ядом и дурными намерениями. Шестипалый знал, что такое волчье чутье, и уважал противника, обладающего этим незаменимым качеством.
По целому ряду причин охотник за головами не собирался стрелять клиенту в спину или в затылок. Спина могла быть надежно защищена, а лицо должно было остаться узнаваемым, иначе сделка «голова – деньги» не состоится. Это не имело отношения к чести. Это имело прямое отношение к эффективности его грязной работы во имя будущего мира и торжества справедливости.
И что бы там ни думал одноногий, мутант никогда не прибегал к насилию, если можно было обойтись без насилия. Вокруг и так полным-полно людей, подверженных различным формам мазохизма и подсознательно желающих умереть…
Мутант выбрал другой способ охоты. Клиента следовало предварительно дезориентировать. Это была дьявольски тонкая работа – заставить намеченную жертву блуждать, потом вывести ее на узкую тропинку, ведущую прямиком к могиле, повернуть лицом к неизбежности выбора. И затем подтолкнуть. Лучше – чужими руками. Еще лучше – руками того, кого переполняет любовь к ближнему…
На эту удочку попадались даже самые искушенные. Иногда легкий завершающий толчок выглядел со стороны как помощь. Иногда – как долгожданная удача или опьяняющая победа. Словом, подарок, от которого почти невозможно отказаться.
Но что, если Валет откажется? У мутанта был рецепт и на этот случай.
У него были рецепты для законченных грешников, для неизлечимо больных и даже для святых…
Фокус на грани искусства. И куда надежнее пули! Бесплотное воздействие. Неотразимое проклятие под маской благотворительности. Влияние, не осознаваемое жертвой. Добровольное следование «судьбе», которая оказывается не чем иным, как навязанным извне маршрутом.
Вот кем он был на самом деле – этот бледный всадник, парень в плаще, пятнышко на слепящей белизне, неисправимый урод, – не охотником за головами, а водителем похоронного катафалка. Он редко убивал лично и делал это без всякого удовольствия. Необходимость убить свидетельствовала о плохой подготовке акции и бездарном манипулировании статистами. Это было вульгарно, небезопасно и не приносило особой пользы священному делу освобождения Республики… Его истинной задачей было доставить потенциальный труп к месту последнего успокоения. До сих пор он справлялся с этим блестяще.
…После полуночи мутант вернулся в номер тем же путем, которым вышел – через окно, – и принес с собой туго набитый мешок. С помощью нехитрой ворожбы и кладбищенских аксессуаров он соорудил «источник порчи», а потом занялся клонированием эмбрионов.
За стеклом роились неразличимые тени. «Близнецы» собрались возле пансиона, будто мотыльки, слетевшиеся к губительному огню. Шестипалый впускал их по одному.
Он предопределил ключевые события. Он выбрал тех, кто станет катализатором хаоса и смерти. Он подготовил фигуры для предстоящей игры. Он сделал первый ход в многоходовой комбинации. В его действиях была своя, чуждая человеческой морали, непостижимая и безжалостная логика. И если он играл за черных, то белые в конце концов неизбежно получали мат. Во всяком случае, так было в тех селениях, которые он уже посетил.
16. «НАКОЛИ ЕГО, ШТЫРЕК!»
После двух десятков партий на столе перед Валетом выросла внушительная гора свинцовых «таблеток», монет из цветного сплава, пистолетных патронов и «корабликов» – коробков с измельченными конопляными листьями. Ему определенно нравился город Ин и его простодушные обитатели. И все же Валет не расслаблялся, зорко следил за входной дверью, а пушка и так всегда была под рукой. Он отдавал себе отчет в том, что потревожил пока лишь самую мелкую рыбешку. Жизнь сделала его неплохим физиономистом.
Играли в задней комнате заведения «Хата карася», знаменитой своей прекрасной звукоизоляцией и легко отмывающимися обоями. Валет учел и это. Он сидел у стены, внимательно изучив ее на предмет наличия замаскированных отверстий. Он хорошо представлял себе, как удобнее всего падать со стула и сбить выстрелом подсвечник, – в случае, если кому-то не понравится его стиль игры.
Обстановочка была та еще. Он множества плохо замытых пятен обои приобрели раздражающий багровый оттенок. Свечные фитили дымили, но на это уже давно никто не обращал внимания. Хата была натоплена так сильно, что просыпались мухи, а у большинства посетителей после второго стакана перед глазами плыли круги.
По одну сторону прямоугольного стола сидел Валет, по другую – очередная жертва его ловких пальцев и изворотливого ума. За спиной жертвы топталась возбужденная толпа сочувствующих. Изредка Валет выпускал пар, проигрывая по мелочам, но в целом у него был положительный и постоянно растущий баланс. Он курил папиросы с хорошей махоркой и знал, на что потратит деньги сегодня вечером. Пару дней он восстанавливал силы, выпивая по десятку сырых яиц в «Олхознике» и коктейлей «Бледная Параша» из самогона и сметаны в «Млыне». Теперь он чувствовал себя созревшим для нового постельного марафона, вот только Мария что-то давно не показывалась. «Должно быть, запой у девки», – решил Валет. Мнением хозяина «Млына» он не интересовался, но был осведомлен о том, что тот грозился «начистить бляди рыло»…
Время близилось к восьми вечера. За окнами было черно, как в отверстии отхожего места. Если смотреть сверху, конечно. Одураченные соперники Валета чувствовали себя оказавшимися внизу. Но ни один из этих деревенщин не представлял для него серьезной опасности. Поэтому появление более серьезного клиента он засек сразу.
Мужичок был невзрачен, плюгав и лысоват, однако что-то подсказывало Валету: начинается настоящая забава. Он увидел потертую кобуру и торчащую из нее рукоятку пистолета, которым часто пользовались.
Слабый ток, похожий на отголосок оргазма, прошел по его телу. Он ощутил полноту жизни, словно пасся на райском лужке, а не сидел в пропахшей махорочным дымом и потом душной комнате…
Когда очередь дошла до плюгавого, тот медленно опустился на стул, уставившись Валету в переносицу. Игрок безмятежно улыбался своим мыслям. Мысли были приятные.
– Наколи его, Штырек! – сказал кто-то с надеждой.
До поры до времени обоюдные шалости оставались неразглашенными. Валет жаждал крупной игры, а Штырек – крупного скандала. Играли на очки с записью. Штырек черкал углем на доске; Валет доверял, но проверял. Когда подвернулся шанс, применил новинку. Потом еще раз. К большому разочарованию местных, вскоре чужак уже выигрывал более трехсот монет.
Лицо Штырька было непроницаемым. Зато по правой руке разливалось приятное тепло. Она двигалась, как угорь – плавно и стремительно, – прибирая взятки и складывая из карт могильный холмик надежд.
Валет щелкнул пальцами, подзывая полового, – он ставил выпивку всем присутствующим. Это был неплохой тактический ход, чтобы немного снять напряженность… Когда дверь открылась, из соседнего зала донеслось завывание гармошки и пьяных голосов. Там хором пели народную песню «Гоп-стоп» и стучали кружками.
В это мгновение Валет увидел в толпе знакомого дурачка. Тот пробирался к столу, не обращая внимания на сыпавшиеся со всех сторон тумаки, и смотрел на брошенные картинки с детским восхищением, как будто видел их первый раз в жизни…
Под светящимся взглядом недоумка было сыграно еще две партии. Валета не покидало необъяснимое ощущение, что каждый его вольт не остается незамеченным, и именно поэтому дурачок улыбается так радостно. Можно было только сожалеть, что они встретились снова в таком многолюдном месте.
Вдобавок Валету стало патологически везти. При каждой сдаче – «полтинник» в козырной масти, не говоря уже о «посторонке».
Без малейших усилий он довел выигрыш до тысячи. Учитывая габариты Штырька, у того просто не могло быть с собой такой суммы. Или ее свинцового эквивалента.
Закончив партию, Штырек спокойно положил на стол карты, подрисовал «колеса» на доске с записью, зевнул и сказал:
– Ты шулер, вор и дерьмо. Я тебя арестовываю. Хочешь что-нибудь возразить?
Все притихли. Валет тасовал колоду одной левой рукой. Спустя несколько секунд в верхней части колоды сосредоточилась пиковая масть от восьмерки до туза… В общем, Валет не возражал. У него были всего лишь две маленькие поправки.
– На тебе сидит муха, которая не ошибается, – сказал он. – Сначала рассчитайся.
И замер. Дурачок исчез, будто сквозь землю провалился. Возможно, залез под стол. В таком случае не повезло ни ему, ни Валету.
– Все слышали? – спросил Штырек у стоявших рядом. – Неподчинение городским властям, оскорбление представителя управы, сопротивление при аресте. До свидания, идиот!
Он гордился собой по праву. Он был быстр и великолепен. Он успел донести руку до кобуры и даже обхватить рукоятку пистолета пальцами.
Прогремел выстрел. Поначалу никто, кроме Валета, не понял, что произошло. Самым удивленным выглядел Штырек, но это потому, что пуля попала ему в живот и он перестал дышать. Стул был сколочен основательно и даже не покачнулся, когда тщедушного «представителя управы» отбросило на спинку.
Валет стрелял под столом, не шевельнув ни единой частью тела, за исключением указательного пальца правой руки. Когда он извлек руку из-под столешницы (медленно, чтобы успокоить самых нервных), в ней уже появилась дымящаяся папироса.
Левой он продолжал тасовать колоду. Его лицо осталось совершенно спокойным. Сердцебиение не участилось. И он не вспотел – в отличие от стоявших перед ним губошлепов.
Штырек выронил пушку, которую не донес до воображаемой линии, упиравшейся в фигуру Валета. Так он и сидел – почти живой, с приоткрытым ртом, словно собирался что-то сказать, – только взгляд становился все более отсутствующим…
– Продолжим, если не возражаете, – предложил Валет.
Желающих продолжить не обнаружилось. Дурачок пропал бесследно.
Валет сложил выигрыш в карман и вышел. Никто не посмел остановить человека, который только что отправил Штырька в самое дальнее из всех возможных путешествий.
Играли в задней комнате заведения «Хата карася», знаменитой своей прекрасной звукоизоляцией и легко отмывающимися обоями. Валет учел и это. Он сидел у стены, внимательно изучив ее на предмет наличия замаскированных отверстий. Он хорошо представлял себе, как удобнее всего падать со стула и сбить выстрелом подсвечник, – в случае, если кому-то не понравится его стиль игры.
Обстановочка была та еще. Он множества плохо замытых пятен обои приобрели раздражающий багровый оттенок. Свечные фитили дымили, но на это уже давно никто не обращал внимания. Хата была натоплена так сильно, что просыпались мухи, а у большинства посетителей после второго стакана перед глазами плыли круги.
По одну сторону прямоугольного стола сидел Валет, по другую – очередная жертва его ловких пальцев и изворотливого ума. За спиной жертвы топталась возбужденная толпа сочувствующих. Изредка Валет выпускал пар, проигрывая по мелочам, но в целом у него был положительный и постоянно растущий баланс. Он курил папиросы с хорошей махоркой и знал, на что потратит деньги сегодня вечером. Пару дней он восстанавливал силы, выпивая по десятку сырых яиц в «Олхознике» и коктейлей «Бледная Параша» из самогона и сметаны в «Млыне». Теперь он чувствовал себя созревшим для нового постельного марафона, вот только Мария что-то давно не показывалась. «Должно быть, запой у девки», – решил Валет. Мнением хозяина «Млына» он не интересовался, но был осведомлен о том, что тот грозился «начистить бляди рыло»…
Время близилось к восьми вечера. За окнами было черно, как в отверстии отхожего места. Если смотреть сверху, конечно. Одураченные соперники Валета чувствовали себя оказавшимися внизу. Но ни один из этих деревенщин не представлял для него серьезной опасности. Поэтому появление более серьезного клиента он засек сразу.
Мужичок был невзрачен, плюгав и лысоват, однако что-то подсказывало Валету: начинается настоящая забава. Он увидел потертую кобуру и торчащую из нее рукоятку пистолета, которым часто пользовались.
Слабый ток, похожий на отголосок оргазма, прошел по его телу. Он ощутил полноту жизни, словно пасся на райском лужке, а не сидел в пропахшей махорочным дымом и потом душной комнате…
Когда очередь дошла до плюгавого, тот медленно опустился на стул, уставившись Валету в переносицу. Игрок безмятежно улыбался своим мыслям. Мысли были приятные.
– Наколи его, Штырек! – сказал кто-то с надеждой.
* * *
…Две партии они сыграли честно, в лобовую, присматриваясь друг к другу. Потом Штырек исполнил дешевый вольт, конечно, не ускользнувший от внимания Валета. Тот предпочел не поднимать шороха – пока. Он и сам неоднократно использовал подобную наколку против своих незамысловатых оппонентов, но теперь требовалось нечто более оригинальное.До поры до времени обоюдные шалости оставались неразглашенными. Валет жаждал крупной игры, а Штырек – крупного скандала. Играли на очки с записью. Штырек черкал углем на доске; Валет доверял, но проверял. Когда подвернулся шанс, применил новинку. Потом еще раз. К большому разочарованию местных, вскоре чужак уже выигрывал более трехсот монет.
Лицо Штырька было непроницаемым. Зато по правой руке разливалось приятное тепло. Она двигалась, как угорь – плавно и стремительно, – прибирая взятки и складывая из карт могильный холмик надежд.
Валет щелкнул пальцами, подзывая полового, – он ставил выпивку всем присутствующим. Это был неплохой тактический ход, чтобы немного снять напряженность… Когда дверь открылась, из соседнего зала донеслось завывание гармошки и пьяных голосов. Там хором пели народную песню «Гоп-стоп» и стучали кружками.
В это мгновение Валет увидел в толпе знакомого дурачка. Тот пробирался к столу, не обращая внимания на сыпавшиеся со всех сторон тумаки, и смотрел на брошенные картинки с детским восхищением, как будто видел их первый раз в жизни…
Под светящимся взглядом недоумка было сыграно еще две партии. Валета не покидало необъяснимое ощущение, что каждый его вольт не остается незамеченным, и именно поэтому дурачок улыбается так радостно. Можно было только сожалеть, что они встретились снова в таком многолюдном месте.
Вдобавок Валету стало патологически везти. При каждой сдаче – «полтинник» в козырной масти, не говоря уже о «посторонке».
Без малейших усилий он довел выигрыш до тысячи. Учитывая габариты Штырька, у того просто не могло быть с собой такой суммы. Или ее свинцового эквивалента.
Закончив партию, Штырек спокойно положил на стол карты, подрисовал «колеса» на доске с записью, зевнул и сказал:
– Ты шулер, вор и дерьмо. Я тебя арестовываю. Хочешь что-нибудь возразить?
Все притихли. Валет тасовал колоду одной левой рукой. Спустя несколько секунд в верхней части колоды сосредоточилась пиковая масть от восьмерки до туза… В общем, Валет не возражал. У него были всего лишь две маленькие поправки.
– На тебе сидит муха, которая не ошибается, – сказал он. – Сначала рассчитайся.
И замер. Дурачок исчез, будто сквозь землю провалился. Возможно, залез под стол. В таком случае не повезло ни ему, ни Валету.
– Все слышали? – спросил Штырек у стоявших рядом. – Неподчинение городским властям, оскорбление представителя управы, сопротивление при аресте. До свидания, идиот!
Он гордился собой по праву. Он был быстр и великолепен. Он успел донести руку до кобуры и даже обхватить рукоятку пистолета пальцами.
Прогремел выстрел. Поначалу никто, кроме Валета, не понял, что произошло. Самым удивленным выглядел Штырек, но это потому, что пуля попала ему в живот и он перестал дышать. Стул был сколочен основательно и даже не покачнулся, когда тщедушного «представителя управы» отбросило на спинку.
Валет стрелял под столом, не шевельнув ни единой частью тела, за исключением указательного пальца правой руки. Когда он извлек руку из-под столешницы (медленно, чтобы успокоить самых нервных), в ней уже появилась дымящаяся папироса.
Левой он продолжал тасовать колоду. Его лицо осталось совершенно спокойным. Сердцебиение не участилось. И он не вспотел – в отличие от стоявших перед ним губошлепов.
Штырек выронил пушку, которую не донес до воображаемой линии, упиравшейся в фигуру Валета. Так он и сидел – почти живой, с приоткрытым ртом, словно собирался что-то сказать, – только взгляд становился все более отсутствующим…
– Продолжим, если не возражаете, – предложил Валет.
Желающих продолжить не обнаружилось. Дурачок пропал бесследно.
Валет сложил выигрыш в карман и вышел. Никто не посмел остановить человека, который только что отправил Штырька в самое дальнее из всех возможных путешествий.
17. «СКАЖИ, ЭТО ТО, ЧТО Я ДУМАЮ?»
Ведьма Полина Активная была так стара, что помнила времена, когда имела лицензию Министерства здравоохранения и готовила таблетки типа «любовный пыл» для первого демократически избранного Председателя городской управы, а также приторговывала «экстази» на рэйвовых тусовках в местном клубе. С тех пор прошла целая вечность. Ведьма также помнила (страшно подумать!) полное название города Ина, однако никому этого не сообщала – ей было не в кайф чувствовать себя живым ископаемым. Конечно, при случае она могла казаться и девушкой, но если душа устала и одряхлела, таскать юное тело совсем не так приятно, как полагают некоторые. Не говоря уже о менструациях – какая гадость, какое неудобство!..
Полина выглянула в окно и увидела священника, плетущегося в свою конуру. Откуда? О черт, сегодня же похороны!
Ведьма застыла. Маленький ледяной кулачок сжал сердце. Подержал так несколько секунд. Отпустил…
Оказывается, склероз существенно облегчает жизнь. Живи она с этим страхом постоянно, могла бы и не выдержать. Но забывчивость не освобождает от ответственности. Полина знала, что зло уже близко. Оно подкрадывалось к ней неотступно, как новое оледенение, и гудело в ночи, будто далекий поезд. Ведьма была чуть ли не единственным существом в Ине, которое чуяло его нечеловеческую природу. Убийцы, душители, потрошители – все они были лишь слепыми инструментами силы, блуждавшей от одного населенного острова к другому и вселявшейся в тех, кто мог и хотел впустить в себя ЭТО. Желающих было ужасающе много. А таинственная сила притворялась инстинктом… и собирала кровавый урожай.
…Неожиданно священник свернул к дому Активной. Полина ухмыльнулась зубастым ртом. Ее смешил этот человечек, не очень уверенно цеплявшийся за своего бога и все же бегавший к ней, как только заболит живот. Помимо всего прочего, ведьма хорошо разбиралась и в болезнях насоса, качающего кровь. Безошибочно ставила диагноз. С терапией было посложнее.
Она хлебнула жидкости, настоянной на мухах, – для профилактики простуды. Гнилой климат, гниющая плоть… Полина подумала, а не поизмываться ли всласть над священником, но когда тот появился на пороге, она поняла, что кто-то уже довел попа до ручки.
Священник мелко трясся – и не только от холода. С подола его рясы еще не осыпалась влажная могильная земля. В руке он держал истертую до дыр книгу, которую знал почти наизусть и брал с собой лишь для соблюдения ритуала. Таким образом, люди всегда могли убедиться в том, что он не начал нести отсебятину.
Священник подслеповато щурился, пытаясь разглядеть в полутьме Полину. Та напоминала ему жутковатого усохшего ангелочка с бледным личиком в ореоле парящих седых волос. Кроме того, он не мог быть уверенным в том, что этот образ сохранится надолго.
– Кто на этот раз? – спросила старушенция с лучезарной улыбкой. Ей доставляло некоторое смутное удовольствие регистрировать чужие смерти. Это превратилось в своего рода спорт. Исход игры предрешен, но весь интерес заключается в том, кто наберет больше очков. По очкам Полина Активная намного опережала всех остальных обитателей Ина. Строго говоря, она была недосягаема.
– Мария, – выдавил из себя священник.
– Какая?
– «Млын».
– А-а! Так ты молился за нее? Напрасно. На прием к Твоему она все равно не попадет.
Священнику явно было не до шуток и теологических споров. Он выглядел слегка пришибленным. И чем-то напоминал ребенка, которого привели лечиться от заикания.
– Страшно, – честно признался священник.
Ведьма расхохоталась. Ох священник, уморил! Ей было страшно последние лет пятьдесят…
– Ну, что там еще?
Священник протянул руку – не ту, в которой держал Библию, а другую, – и разжал кулак.
– Я сова, что ли? – проворчала Полина. – Ни черта не видно. Подойди ближе! Не бойся, ты не в моем вкусе.
Он сунул ей ладонь под самый нос.
Ведьма лукавила. Видела она великолепно. И сразу поняла, что лежало на ладони у священника. Это был кусочек человеческой кожи, с которого были сбриты волосы. На нем синела татуировка размером с монету, выполненная с удивительным тщанием.
Жук-скарабей. Ведьма видела такое изображение много раз, но всегда в одном и том же месте. И не думала, что когда-нибудь увидит его в руке священника. Впрочем, серой и горелым мясом пока не пахло. И священник страдал явно не от физической боли.
Ведьма еще больше сморщила свой и без того сморщенный носик.
– Где ты это взял?
– В гробу, – сказал священник и поперхнулся. – Это было приклеено… к ее черепу. Перед тем как закрыли крышку, я…
– А ко мне зачем пришел? – перебила ведьма.
– Я думал… Что это означает?
– Ты думал! Чистоплюй проклятый! Что ж ты не побежал в церковь спросить совета у Твоего? Побейся лбом об пол – авось поможет!..
– Да замолчишь ты, карга старая?! – взвизгнул священник. И тут же притих, опомнился. – Скажи, что мне с этим делать?
– Ничего. Забудь. Живи как жил. А не можешь – сходи в лабораторию.
Непростое слово «лаборатория» доконало священника, известного отнюдь не крепкими нервами. Он заметался, будто крыса, угодившая в крысоловку. Но в отличие от крысы у него пока еще был выход. Клочок чужой кожи жег ему руку, оставаясь холодным. Искушение было велико – почти столь же велико, как его страх.
– Скажи, – просипел он. – Это то, что я думаю? Значит, началось?
– Да, – сказала ведьма. – С тобой или без тебя, но началось.
Полина выглянула в окно и увидела священника, плетущегося в свою конуру. Откуда? О черт, сегодня же похороны!
Ведьма застыла. Маленький ледяной кулачок сжал сердце. Подержал так несколько секунд. Отпустил…
Оказывается, склероз существенно облегчает жизнь. Живи она с этим страхом постоянно, могла бы и не выдержать. Но забывчивость не освобождает от ответственности. Полина знала, что зло уже близко. Оно подкрадывалось к ней неотступно, как новое оледенение, и гудело в ночи, будто далекий поезд. Ведьма была чуть ли не единственным существом в Ине, которое чуяло его нечеловеческую природу. Убийцы, душители, потрошители – все они были лишь слепыми инструментами силы, блуждавшей от одного населенного острова к другому и вселявшейся в тех, кто мог и хотел впустить в себя ЭТО. Желающих было ужасающе много. А таинственная сила притворялась инстинктом… и собирала кровавый урожай.
…Неожиданно священник свернул к дому Активной. Полина ухмыльнулась зубастым ртом. Ее смешил этот человечек, не очень уверенно цеплявшийся за своего бога и все же бегавший к ней, как только заболит живот. Помимо всего прочего, ведьма хорошо разбиралась и в болезнях насоса, качающего кровь. Безошибочно ставила диагноз. С терапией было посложнее.
Она хлебнула жидкости, настоянной на мухах, – для профилактики простуды. Гнилой климат, гниющая плоть… Полина подумала, а не поизмываться ли всласть над священником, но когда тот появился на пороге, она поняла, что кто-то уже довел попа до ручки.
Священник мелко трясся – и не только от холода. С подола его рясы еще не осыпалась влажная могильная земля. В руке он держал истертую до дыр книгу, которую знал почти наизусть и брал с собой лишь для соблюдения ритуала. Таким образом, люди всегда могли убедиться в том, что он не начал нести отсебятину.
Священник подслеповато щурился, пытаясь разглядеть в полутьме Полину. Та напоминала ему жутковатого усохшего ангелочка с бледным личиком в ореоле парящих седых волос. Кроме того, он не мог быть уверенным в том, что этот образ сохранится надолго.
– Кто на этот раз? – спросила старушенция с лучезарной улыбкой. Ей доставляло некоторое смутное удовольствие регистрировать чужие смерти. Это превратилось в своего рода спорт. Исход игры предрешен, но весь интерес заключается в том, кто наберет больше очков. По очкам Полина Активная намного опережала всех остальных обитателей Ина. Строго говоря, она была недосягаема.
– Мария, – выдавил из себя священник.
– Какая?
– «Млын».
– А-а! Так ты молился за нее? Напрасно. На прием к Твоему она все равно не попадет.
Священнику явно было не до шуток и теологических споров. Он выглядел слегка пришибленным. И чем-то напоминал ребенка, которого привели лечиться от заикания.
– Страшно, – честно признался священник.
Ведьма расхохоталась. Ох священник, уморил! Ей было страшно последние лет пятьдесят…
– Ну, что там еще?
Священник протянул руку – не ту, в которой держал Библию, а другую, – и разжал кулак.
– Я сова, что ли? – проворчала Полина. – Ни черта не видно. Подойди ближе! Не бойся, ты не в моем вкусе.
Он сунул ей ладонь под самый нос.
Ведьма лукавила. Видела она великолепно. И сразу поняла, что лежало на ладони у священника. Это был кусочек человеческой кожи, с которого были сбриты волосы. На нем синела татуировка размером с монету, выполненная с удивительным тщанием.
Жук-скарабей. Ведьма видела такое изображение много раз, но всегда в одном и том же месте. И не думала, что когда-нибудь увидит его в руке священника. Впрочем, серой и горелым мясом пока не пахло. И священник страдал явно не от физической боли.
Ведьма еще больше сморщила свой и без того сморщенный носик.
– Где ты это взял?
– В гробу, – сказал священник и поперхнулся. – Это было приклеено… к ее черепу. Перед тем как закрыли крышку, я…
– А ко мне зачем пришел? – перебила ведьма.
– Я думал… Что это означает?
– Ты думал! Чистоплюй проклятый! Что ж ты не побежал в церковь спросить совета у Твоего? Побейся лбом об пол – авось поможет!..
– Да замолчишь ты, карга старая?! – взвизгнул священник. И тут же притих, опомнился. – Скажи, что мне с этим делать?
– Ничего. Забудь. Живи как жил. А не можешь – сходи в лабораторию.
Непростое слово «лаборатория» доконало священника, известного отнюдь не крепкими нервами. Он заметался, будто крыса, угодившая в крысоловку. Но в отличие от крысы у него пока еще был выход. Клочок чужой кожи жег ему руку, оставаясь холодным. Искушение было велико – почти столь же велико, как его страх.
– Скажи, – просипел он. – Это то, что я думаю? Значит, началось?
– Да, – сказала ведьма. – С тобой или без тебя, но началось.
18. ГОСТИ
Гнус отправился на кладбище днем позже. Жирняга знал это совершенно точно, потому что организовывал похороны за счет городской управы. Желающих проводить бывшего помощника Начальника в последний путь нашлось немного. За дрогами, переделанными из фургона с непонятной, но имевшей апокалиптический оттенок надписью по борту «Всегда кока-кола!», шли люди Заблуды и несколько мелких чинуш из управы и суда, которых отрядил Жирняга. Потом к процессии пристроился юродивый. Послали за священником. На кладбище тот проскулил заупокойную молитву. Жирняга стоял совсем близко от ямы и видел все.
В гробу Гнус выглядел на удивление неплохо – особенно если учесть, ЧТО с ним сделали. Некровизажист Зайцев поработал и за страх, и за совесть: Гнус казался просто прилегшим отдохнуть, причем ненадолго. Ни тени предсмертного ужаса не осталось на подкрашенном лице. Но взгляд Жирняги невольно цеплялся за впадину на левой стороне груди покойного – впадину, над которой провисала ткань рубашки.
Жирнягу вдруг заинтересовал вопрос: а куда, собственно, подевалось сердце, если его не вложили обратно? Кто его взял? Что с ним сталось? Может быть, его зарыли в землю? Бросили на съедение собакам? Высушили и растолкли в порошок? Вполне вероятно. Значит, ведьма?..
Обратившись мыслями к ведьме, Жирняга успокоился. Полина целиком попадала в категорию «привычное необъяснимое», что было гораздо лучше, чем явления из разряда «объяснимое непривычное».
А потом священнику вдруг стало плохо. До этого он был бледен, а тут прямо-таки позеленел, покачнулся и чуть было не повалился на гроб.
Жирняга улыбнулся. Гнусу определенно не везло. Мало того что вынули насос, так еще и облюют напоследок… Председателю городской управы показалось, что за спиной священника мелькнул юродивый: то ли дурачок схватил его за рясу, то ли, наоборот, подтолкнул к могиле.
Руки священника невольно шарили в гробу. Покойник зашевелился. Его голова сдвинулась набок, а рот слегка приоткрылся. Блеснул остекленевший глаз. Гнус подмигнул Жирняге. Толстяк чуть не хлопнулся в обморок…
Смеялись все, включая Начальника. Потом люди Заблуды оттащили незадачливого священника в сторону. Было ясно, что тот долго не протянет. С другой стороны, а на кой черт он вообще нужен?!
Гроб закрыли, опустили в яму, нагромоздили сверху кучу тяжелой сырой земли и воткнули в нее крест – по традиции, а не потому что Гнус был религиозен (по правде говоря, при жизни тот не имел даже понятия о всякой заоблачной хрени). В общем, зарыли основательно. Все это не было сном. Значит, сон, вероятно, снился Жирняге сейчас? И время было подходящее – около часу ночи…
Затемнение… Снова этот звук… Да, вот именно: вжик-вжик по стеклу. Что-то твердое… Ветка? На пятьдесят шагов вокруг дома Председателя были вырублены даже кусты… Собака, лиса? Жирняга был не силен в зоологии. Мясо он предпочитал в виде котлеток… «Уволю дармоедов!» – подумал он о телохранителях.
Звук стал громче и настойчивее. Ничего не знавший о страусах Жирняга инстинктивно избрал страусиную тактику, спрятался под одеяло с головой и стал потеть. Пот был нехороший – холодный и липкий, как никогда… Звук проникал сквозь ватную преграду и вливался Жирняге в уши. Через минуту он чувствовал себя так, словно кто-то ковырял его барабанные перепонки ледяным инструментом.
Тихо повизгивая от страха, Жирняга вскочил и начал подкрадываться к окну сбоку. Скрип доски под ногой показался ему пронзительным. Председателю очень хотелось вопить благим матом, но под толстыми наслоениями жира пряталась страшно ранимая душонка, страдавшая от уязвленного самолюбия, и потому он сдерживал крик до последнего.
Жирняга на цыпочках добрался до того места, с которого была видна часть пустыря за окном. Луна утонула в тучах в очередной раз. Во тьме кто-то поскреб по стеклу, а Жирняге показалось – по его позвоночнику. Он икнул, булькнул и прилепился носом к холодному стеклу. Пятно конденсата быстро разрасталось, отделяя беднягу от кошмара, который еще даже не принял зримую форму.
В гробу Гнус выглядел на удивление неплохо – особенно если учесть, ЧТО с ним сделали. Некровизажист Зайцев поработал и за страх, и за совесть: Гнус казался просто прилегшим отдохнуть, причем ненадолго. Ни тени предсмертного ужаса не осталось на подкрашенном лице. Но взгляд Жирняги невольно цеплялся за впадину на левой стороне груди покойного – впадину, над которой провисала ткань рубашки.
Жирнягу вдруг заинтересовал вопрос: а куда, собственно, подевалось сердце, если его не вложили обратно? Кто его взял? Что с ним сталось? Может быть, его зарыли в землю? Бросили на съедение собакам? Высушили и растолкли в порошок? Вполне вероятно. Значит, ведьма?..
Обратившись мыслями к ведьме, Жирняга успокоился. Полина целиком попадала в категорию «привычное необъяснимое», что было гораздо лучше, чем явления из разряда «объяснимое непривычное».
А потом священнику вдруг стало плохо. До этого он был бледен, а тут прямо-таки позеленел, покачнулся и чуть было не повалился на гроб.
Жирняга улыбнулся. Гнусу определенно не везло. Мало того что вынули насос, так еще и облюют напоследок… Председателю городской управы показалось, что за спиной священника мелькнул юродивый: то ли дурачок схватил его за рясу, то ли, наоборот, подтолкнул к могиле.
Руки священника невольно шарили в гробу. Покойник зашевелился. Его голова сдвинулась набок, а рот слегка приоткрылся. Блеснул остекленевший глаз. Гнус подмигнул Жирняге. Толстяк чуть не хлопнулся в обморок…
Смеялись все, включая Начальника. Потом люди Заблуды оттащили незадачливого священника в сторону. Было ясно, что тот долго не протянет. С другой стороны, а на кой черт он вообще нужен?!
Гроб закрыли, опустили в яму, нагромоздили сверху кучу тяжелой сырой земли и воткнули в нее крест – по традиции, а не потому что Гнус был религиозен (по правде говоря, при жизни тот не имел даже понятия о всякой заоблачной хрени). В общем, зарыли основательно. Все это не было сном. Значит, сон, вероятно, снился Жирняге сейчас? И время было подходящее – около часу ночи…
* * *
Началось с того, что кто-то поскребся в окно его спальни. В последнее время Жирняга спал чутко. Он вскинулся на кровати и часто задышал. Позвать телохранителей не решился – те и так давно сделали из него посмешище… Луна прыгала в тучах, как рыба в волнах, и от того уродливые тени скользили за окном.Затемнение… Снова этот звук… Да, вот именно: вжик-вжик по стеклу. Что-то твердое… Ветка? На пятьдесят шагов вокруг дома Председателя были вырублены даже кусты… Собака, лиса? Жирняга был не силен в зоологии. Мясо он предпочитал в виде котлеток… «Уволю дармоедов!» – подумал он о телохранителях.
Звук стал громче и настойчивее. Ничего не знавший о страусах Жирняга инстинктивно избрал страусиную тактику, спрятался под одеяло с головой и стал потеть. Пот был нехороший – холодный и липкий, как никогда… Звук проникал сквозь ватную преграду и вливался Жирняге в уши. Через минуту он чувствовал себя так, словно кто-то ковырял его барабанные перепонки ледяным инструментом.
Тихо повизгивая от страха, Жирняга вскочил и начал подкрадываться к окну сбоку. Скрип доски под ногой показался ему пронзительным. Председателю очень хотелось вопить благим матом, но под толстыми наслоениями жира пряталась страшно ранимая душонка, страдавшая от уязвленного самолюбия, и потому он сдерживал крик до последнего.
Жирняга на цыпочках добрался до того места, с которого была видна часть пустыря за окном. Луна утонула в тучах в очередной раз. Во тьме кто-то поскреб по стеклу, а Жирняге показалось – по его позвоночнику. Он икнул, булькнул и прилепился носом к холодному стеклу. Пятно конденсата быстро разрасталось, отделяя беднягу от кошмара, который еще даже не принял зримую форму.