Яна не было в кровати. Он сидел в кресле лицом к окну, и Марк видел с порога только его ноги и левую руку, свисавшую с подлокотника. Над спинкой кресла всплывали подвижные и тонкие сруйки дыма, которые легко свивались, сгущались, переплетались, обретали тяжесть и форму, опускались вниз и превращались… в кого?
Марк был еще очень далек от этого нелепого вопроса. Он только стоял и смотрел, впитывая, как сухая губка, все: запахи, видения, смещения, оттенки, мертвенный блеск мебели сквозь завесу дыма. Но он не мог отделаться от ощущения, что кресло, в котором сидит его сын, обступают призраки.
Силуэты оставались почти неразличимыми; они парили на границе ночи и навеваемых луной кошмаров и при этом таили в себе что-то неуловимо страшное – даже для тридцатилетнего мужчины, отнюдь не страдающего неврозами и паранойей. Что же тогда говорить о четырехлетнем ребенке? Но вот как раз ребенок был абсолютно спокоен. Так спокоен, что запоздалая тревога пронзила Марка и ненадолго развеяла наваждения.
Он открыл дверь пошире и вошел в комнату. «Призраки» не исчезли.
Они только отступили вглубь, слились с глубокими омутами мрака, наполовину скрылись в стенах, частично растворились в лунном свете. Ничего удивительного – он поменял ракурс и потревожил струи дыма. Будто порыв ветра пронесся по комнате. Тени заколебались и задрожали…
Видел ли он когда-нибудь такую огромную луну? Она беспокоила его, но ему по-прежнему было не до нее. Неслышно ступая, он приближался к Яну, который оставался неподвижным, словно изваяние из фарфора. Именно такой казалась Марку молочно-белая рука.
Потом он подошел совсем близко, и у него перехватило дыхание.
«Щенок! Да как он смеет?!.»
Но это не злость. Это больше похоже на страх, безуспешно прячущийся за бравадой…
Его четырехлетний сын сидел в кресле и спокойно курил. Кроме того, он был полностью одет, как будто собирался уходить куда-то посреди ночи. В уголке его рта торчала сигарета, а на бедре лежала пачка «Lucky Strike».
В первый момент Марку захотелось отвесить ему пощечину, но он сдержался. Вернее, что-то внешнее удержало его от этого опрометчивого поступка. А в следующий момент обстоятельства изменились настолько резко, что Марк оцепенел. Его праведный гнев захлебнулся, и он больше не помышлял о наказании. Говоря по правде, потом он был больше озабочен тем, чтобы сохранить собственное благоразумие и любовь к этому СУЩЕСТВУ.
Несколько секунд он стоял, будто пригвожденный к месту. Не то чтобы его парализовал ужас, скорее он просто не знал, что теперь делать. Забрать сигареты? Орать на спящего? Топать ногами? Брызгать слюной? Воспитывать? Идиотизм! И разве спящие курят?.. А странное «общение» с призраками? Ведь это было общение, непостижимое взаимодействие – и не надо себя обманывать, подыскивая рациональные объяснения. Впрочем, объяснений у него как раз и не было.
А потом Ян вдруг заговорил, и тут уж Марк почувствовал, что внутри у него образовался нетающий ледник страха.
– Не мешай мне. Иди спать! – приказало СУЩЕСТВО.
Раздавшийся голос был низким, глухим, властным. Позже, вспоминая его, Марк приписывал этот голос мужчине лет пятидесяти. Но тогда он был поражен звуками, исходившими из маленького ротика с пухлыми детскими губами. Тлеющая сигарета, приклеившаяся к нижней губе, слегка подрагивала. С нее осыпался столбик пепла…
Марк оторопело глядел на тусклый огонек, который двигался в полумраке, вычерчивая исчезающие иероглифы новой, круто изменившейся судьбы. Черный лед наступал; отвердевал желудок; корка затягивала сердце; отключился мозг. Бессмысленность любого действия была очевидна. Любого, кроме одного: послушаться приказа и отправляться спать. И постараться забыть обо всем? Марк не сумел даже горько улыбнуться. Челюсти сковало тем же льдом.
Произнеся то, что Марк меньше всего ожидал услышать, существо отвернулось и снова уставилось на луну своими бельмами. Отец рассматривал фарфоровое лицо. Подделка. Что произошло с его сыном? Куда девался его сын? КТО поселился внутри ребенка?..
«Иди спать!» – все еще звучал в ушах низкий голос. Марк точно знал, что не заснет этой ночью и что ему вряд ли удастся заснуть следующей. Или же сон станет просто темной норой, в которую он будет проваливаться от изнеможения. Но «отпуск» наверняка покажется ему слишком коротким. А утром – добро пожаловать в ад с воспоминаниями! Пилюльки? Интересно, долго ли он на них продержится…
Пока вся эта чушь (впрочем, спасительная чушь) вертелась в голове, он по-прежнему стоял возле кресла. Уйти сейчас было бы так же больно, как отодрать от свежей раны запекшуюся кровь. Но ему пришлось сделать это. Безмолвный клубящийся ужас, у которого не было названия и постоянной формы, прогнал его. Призраки вытеснили его прочь из детской – сквозь боль и осознание того, что с этого часа все непоправимо изменилось: в уютный обывательский мирок проникло нечто такое, чему место где-то на свалке средневекового мистического мусора, в тлеющих могильниках души, среди подавленных фобий, в извилистых катакомбах детского безумия, прорытых под прямыми проспектами практичного «взрослого» ума…
Вернувшись в спальню, он не стал будить жену. Он только надеялся, что она не проснется, пока в детской не закончится (перекур?..) сеанс. А потом СУЩЕСТВО проветрит комнату, ляжет спать, и наутро все будет как прежде. Почти как прежде.
Неужели это случилось в первый раз? А хоть и нет – какая разница? И если подобные фокусы продолжаются годами, то чего ждать от будущего двум старшим членам счастливой стандартной семейки, считавшим, что все так славно и спокойно на этой цивилизованной, изученной вдоль и поперек части земного шарика?..
Нет, Марк не стал будить жену и мать этого… этого… «Его зовут Ян, и он – твой сын, – напомнил он себе. – Помоги ему, если сможешь. А если нет – тогда хотя бы не мешай. Кажется, это соответствует твоим принципам. Ты ведь прогрессивный «предок», правда? Не станешь скулить о том, какое оно дерьмовое – новое поколение? Вот и не мешай, чудак. Ведь он сам попросил тебя не мешать. Но был ли это действительно Ян?..»
Марк пролежал без сна до рассвета. Притворился спящим, когда проснулась Динка. С замиранием сердца он прислушивался к ее шагам в коридоре. После туалета она направилась в детскую.
Ему хотелось остановить время. Этим он будто заклинал реальность: ничто не изменилось, ничто не изменилось, пусть все останется по-прежнему! И, кажется, у него получилось. Как выясняется теперь, он обманул только самого себя.
Когда он услышал детский смех и ласковый голос жены, он испытал настоящее облегчение. Значит, пока этот яд, который отравляет каждую минуту существования, придется пить ему одному. Пусть она ни о чем не догадывается как можно дольше. Пусть будет счастлива. Он не сомневался, что для нее удар окажется сокрушительным. Вряд ли она выдержит. Он жалел ее. У него появилось неоспоримое предчувствие, что в будущем ей предстоит взвалить на свои слабые плечи гораздо более тяжкий груз.
17. ВИНС
18. ДИНА
19. МАРК
Марк был еще очень далек от этого нелепого вопроса. Он только стоял и смотрел, впитывая, как сухая губка, все: запахи, видения, смещения, оттенки, мертвенный блеск мебели сквозь завесу дыма. Но он не мог отделаться от ощущения, что кресло, в котором сидит его сын, обступают призраки.
Силуэты оставались почти неразличимыми; они парили на границе ночи и навеваемых луной кошмаров и при этом таили в себе что-то неуловимо страшное – даже для тридцатилетнего мужчины, отнюдь не страдающего неврозами и паранойей. Что же тогда говорить о четырехлетнем ребенке? Но вот как раз ребенок был абсолютно спокоен. Так спокоен, что запоздалая тревога пронзила Марка и ненадолго развеяла наваждения.
Он открыл дверь пошире и вошел в комнату. «Призраки» не исчезли.
Они только отступили вглубь, слились с глубокими омутами мрака, наполовину скрылись в стенах, частично растворились в лунном свете. Ничего удивительного – он поменял ракурс и потревожил струи дыма. Будто порыв ветра пронесся по комнате. Тени заколебались и задрожали…
Видел ли он когда-нибудь такую огромную луну? Она беспокоила его, но ему по-прежнему было не до нее. Неслышно ступая, он приближался к Яну, который оставался неподвижным, словно изваяние из фарфора. Именно такой казалась Марку молочно-белая рука.
Потом он подошел совсем близко, и у него перехватило дыхание.
«Щенок! Да как он смеет?!.»
Но это не злость. Это больше похоже на страх, безуспешно прячущийся за бравадой…
Его четырехлетний сын сидел в кресле и спокойно курил. Кроме того, он был полностью одет, как будто собирался уходить куда-то посреди ночи. В уголке его рта торчала сигарета, а на бедре лежала пачка «Lucky Strike».
В первый момент Марку захотелось отвесить ему пощечину, но он сдержался. Вернее, что-то внешнее удержало его от этого опрометчивого поступка. А в следующий момент обстоятельства изменились настолько резко, что Марк оцепенел. Его праведный гнев захлебнулся, и он больше не помышлял о наказании. Говоря по правде, потом он был больше озабочен тем, чтобы сохранить собственное благоразумие и любовь к этому СУЩЕСТВУ.
* * *
…Ян повернул к нему голову. На какое-то мгновение Марку почудилось, что у сына на глазах лежат сверкающие монеты. Но монет не было, а были широко открытые, немигающие глаза с закатившимися зрачками. Бельма. Две стылые лужицы, в которых целиком отражалась луна. Они загадочно поблескивали, и в то же время в них просматривалась глубина и угадывалась податливость. Казалось, в них можно окунуть пальцы, а потом стряхнуть капли светящейся жидкости… Однако, присмотревшись, Марк заметил жутковатое шевеление сморщенной тонкой кожицы поднятых век – под ними скользили зрачки…Несколько секунд он стоял, будто пригвожденный к месту. Не то чтобы его парализовал ужас, скорее он просто не знал, что теперь делать. Забрать сигареты? Орать на спящего? Топать ногами? Брызгать слюной? Воспитывать? Идиотизм! И разве спящие курят?.. А странное «общение» с призраками? Ведь это было общение, непостижимое взаимодействие – и не надо себя обманывать, подыскивая рациональные объяснения. Впрочем, объяснений у него как раз и не было.
А потом Ян вдруг заговорил, и тут уж Марк почувствовал, что внутри у него образовался нетающий ледник страха.
– Не мешай мне. Иди спать! – приказало СУЩЕСТВО.
Раздавшийся голос был низким, глухим, властным. Позже, вспоминая его, Марк приписывал этот голос мужчине лет пятидесяти. Но тогда он был поражен звуками, исходившими из маленького ротика с пухлыми детскими губами. Тлеющая сигарета, приклеившаяся к нижней губе, слегка подрагивала. С нее осыпался столбик пепла…
Марк оторопело глядел на тусклый огонек, который двигался в полумраке, вычерчивая исчезающие иероглифы новой, круто изменившейся судьбы. Черный лед наступал; отвердевал желудок; корка затягивала сердце; отключился мозг. Бессмысленность любого действия была очевидна. Любого, кроме одного: послушаться приказа и отправляться спать. И постараться забыть обо всем? Марк не сумел даже горько улыбнуться. Челюсти сковало тем же льдом.
Произнеся то, что Марк меньше всего ожидал услышать, существо отвернулось и снова уставилось на луну своими бельмами. Отец рассматривал фарфоровое лицо. Подделка. Что произошло с его сыном? Куда девался его сын? КТО поселился внутри ребенка?..
«Иди спать!» – все еще звучал в ушах низкий голос. Марк точно знал, что не заснет этой ночью и что ему вряд ли удастся заснуть следующей. Или же сон станет просто темной норой, в которую он будет проваливаться от изнеможения. Но «отпуск» наверняка покажется ему слишком коротким. А утром – добро пожаловать в ад с воспоминаниями! Пилюльки? Интересно, долго ли он на них продержится…
Пока вся эта чушь (впрочем, спасительная чушь) вертелась в голове, он по-прежнему стоял возле кресла. Уйти сейчас было бы так же больно, как отодрать от свежей раны запекшуюся кровь. Но ему пришлось сделать это. Безмолвный клубящийся ужас, у которого не было названия и постоянной формы, прогнал его. Призраки вытеснили его прочь из детской – сквозь боль и осознание того, что с этого часа все непоправимо изменилось: в уютный обывательский мирок проникло нечто такое, чему место где-то на свалке средневекового мистического мусора, в тлеющих могильниках души, среди подавленных фобий, в извилистых катакомбах детского безумия, прорытых под прямыми проспектами практичного «взрослого» ума…
Вернувшись в спальню, он не стал будить жену. Он только надеялся, что она не проснется, пока в детской не закончится (перекур?..) сеанс. А потом СУЩЕСТВО проветрит комнату, ляжет спать, и наутро все будет как прежде. Почти как прежде.
Неужели это случилось в первый раз? А хоть и нет – какая разница? И если подобные фокусы продолжаются годами, то чего ждать от будущего двум старшим членам счастливой стандартной семейки, считавшим, что все так славно и спокойно на этой цивилизованной, изученной вдоль и поперек части земного шарика?..
Нет, Марк не стал будить жену и мать этого… этого… «Его зовут Ян, и он – твой сын, – напомнил он себе. – Помоги ему, если сможешь. А если нет – тогда хотя бы не мешай. Кажется, это соответствует твоим принципам. Ты ведь прогрессивный «предок», правда? Не станешь скулить о том, какое оно дерьмовое – новое поколение? Вот и не мешай, чудак. Ведь он сам попросил тебя не мешать. Но был ли это действительно Ян?..»
Марк пролежал без сна до рассвета. Притворился спящим, когда проснулась Динка. С замиранием сердца он прислушивался к ее шагам в коридоре. После туалета она направилась в детскую.
Ему хотелось остановить время. Этим он будто заклинал реальность: ничто не изменилось, ничто не изменилось, пусть все останется по-прежнему! И, кажется, у него получилось. Как выясняется теперь, он обманул только самого себя.
Когда он услышал детский смех и ласковый голос жены, он испытал настоящее облегчение. Значит, пока этот яд, который отравляет каждую минуту существования, придется пить ему одному. Пусть она ни о чем не догадывается как можно дольше. Пусть будет счастлива. Он не сомневался, что для нее удар окажется сокрушительным. Вряд ли она выдержит. Он жалел ее. У него появилось неоспоримое предчувствие, что в будущем ей предстоит взвалить на свои слабые плечи гораздо более тяжкий груз.
17. ВИНС
Раз уж я решил до конца играть в отщепенца, надо было придумать, что делать дальше, где провести время между полуночью и рассветом, когда все как на ладони, несмотря на темноту. Преступников, оленей и орлов практически извели, хотя последних можно увидеть хотя бы в зоопарке. А вот подавляющее большинство «плохих» ребят давно превратилось в полезных членов общества. Но мне промывание мозгов, вернее всего, не грозило – слишком тяжелый случай. И еще – сущий пустяк! – я был озабочен тем, чтобы не стать очередным пациентом Черного Хирурга.
От дальнейшего выбора я был избавлен очень скоро. Как только я ступил на тротуар, прямо в башке раздался жуткий свист, будто фонил микрофон. Этот свист забивал все, раскалывал череп на части; кроме него, не оставалось ничего – ни мыслей, ни ощущений.
Однако мне повезло. Я по крайней мере мог двигаться, а свист означал не только жуткую боль, но и содержал в себе предупреждение. Мой «всадник» сообщал таким неприятным способом о том, что меня засекли и спецкоманда находится совсем близко. Настолько близко, что меня глушили узконаправленным излучателем.
Был бы «всадник» в порядке, я бы уже корчился на тротуаре от невыносимой боли, а то и смирненько лежал бы в параличе, избавленный от всех проблем, связанных со свободой и ответственностью. Дальнейшая перспектива – более или менее длительное пребывание в состоянии «куколки» и небольшая польза обществу в качестве донора внутренних органов…
Вначале я заметался, но очень скоро стало ясно, что деваться некуда. Улица наверняка перекрыта с обеих сторон, так же как проходные дворы. «Всадник» принял защитные меры, и свист снизился до уровня назойливого шума, позволявшего действовать и принимать решения.
Во всем дальнейшем я вижу некое предопределение; простым совпадением этого не объяснишь. Символы из моих сновидений сыграли роль указателей, и я следовал им, не пытаясь анализировать. Все равно терять было нечего…
Я попытался успокоиться и соображать трезво. Улица опустела, что хуже всего. Прохожих разогнали, а местные жители попрятались в своих квартирах. Это означало, что облава перешла в «жесткую» фазу, а сам я – в категорию «особо опасных». Церемониться не будут, пристрелят на месте. Вдобавок был слышен приближающийся рев вертолетных турбин. Времени почти не оставалось.
Я бросил взгляд через улицу. На противоположной стороне находилось самое что ни есть траурное и подходящее к случаю заведение под вывеской «Салон ритуальных услуг». Вполне вероятно, скоро придется этими услугами воспользоваться…
Мое внимание привлекло то, что было выставлено в большой, обитой черным бархатом витрине, за толстым стеклом. Я уже видел когда-то такую штуку, но только не наяву. Для чего она предназначалась в моем давнем полузабытом сновидении? Я не мог вспомнить, и это было мучительно. Так обидно упускать последний шанс!
Предмет выглядел как-то чужеродно, однако я не сумел бы сказать, в чем конкретно заключается это свойство. Ноги сами понесли меня в ту сторону. Я побежал через дорогу и по пути совершенно определенно решил: если салон закрыт, то я разобью витрину, чтобы добраться до той большой деревянной штуки, – и будь что будет. Хоть башкой, но разобью – все равно от башки уже мало толку.
Однако таранить стекло не пришлось. Кроме того, оно почти наверняка было небьющимся. Строгая черная дверь с изящной позолотой распахнулась от легкого толчка. Я вбежал внутрь, гадая, что делать с персоналом, со всеми этими назойливыми похоронными агентами, секретарями и потомственными гробовщиками, принимавшими профессионально-сочувствующий вид и готовыми оказать помощь в тяжелую минуту. Я отчаянно нуждался в помощи, но совсем другого рода.
В холле салона не было ни одного человека. Я с облегчением вдохнул застоявшийся воздух и уже направился к заднику витрины, когда справа от меня дрогнули тяжелые мрачноватые портьеры. Я уловил движение краешком глаза и резко повернулся, готовый драться. Боюсь, что выглядел я при этом паршиво – непрерывный свист сверлил мозг, и мое лицо кривилось в уродливой гримасе.
Однако на старика, бесшумно выскользнувшего из-за портьер, это не произвело особого впечатления. По-моему, он видел и не такое. Он обезоружил меня своей ухмылкой. Он нисколько не опасался контакта с «прокаженным», но и не давал повода заподозрить себя в том, что участвует в облаве. Это было бы чересчур тонко, а такая тонкость спецкоманде ни к чему. Всегда есть возможность «подчистить» последствия грубой работы. Свидетелей не оставалось. Их не убирали, нет. Они просто забывали о том, что видели.
Старик, одетый во все темное, приблизился и протянул очень бледную руку. Явно не для того, чтобы я ее пожал. Я не стал отодвигаться. Рука коснулась опухоли под волосами и сделала это почти ласково.
– «Всадник»? – спросил он тихо.
Я кивнул.
– Когда ты принял дозу?
– Уже больше суток…
– Плохо. Но ждать некогда, придется рискнуть.
У меня не было ни желания, ни времени задавать дурацкие вопросы. А прежде всего у меня не было выбора. Старик казался мне кем-то вроде перевозчика, которого я встретил на берегу реки, разделяющей этот мир и место чуть погорячее. Однако я был согласен спрятаться где угодно, лишь бы остаться самим собой.
Он раздвинул портьеры и нырнул в образовавшуюся щель. Там плясали пылинки и пахло искусственными ароматами, заглушавшими торжественный, тяжелый и предельно естественный запах тления. Затем из пыльного пространства появилась его рука и поманила меня туда.
Я перешагнул через невысокий порожек и оказался в коридоре с тремя дверьми, освещенном лампой, которая процеживала через рассеиватель болезненный желтоватый свет. Старик подвел меня к самой дальней двери. В проем мы шагнули вместе.
В центре просторного помещения был установлен роскошный гроб на постаменте – близнец того, что я видел двумя минутами раньше в витрине. Неужели меня манило это затхлое ложе, да еще там, где смерть приобретала бутафорский оттенок идиотской комедии?! Нет, не может быть, тут что-то другое…
Перед гробом стояло несколько стульев. Запах цветочных эссенций усилился. Сумрак казался застывшей музыкой. Комната плача, печальных масок, загримированных мертвецов и горестного оцепенения…
Старик указал мне рукою на гроб. Я понимал его без слов. Он был последним человеком, провожавшим меня на ТУ сторону. Положение обязывало. Я проникался к нему глубочайшей симпатией. Уродливый состарившийся ангел, ставший циником после того, как выяснилось, что вечной жизни не существует, смотрел на меня с непонятной ухмылкой. То ли смеялся надо мной, то ли… завидовал.
Я забрался в гроб, перевалившись через борт. Довольно утлая лодчонка, доложу я вам. Кажется, рассказы о моряках, выплывающих на гробах после кораблекрушения, – всего лишь романтические бредни… Я лег и вытянул руки вдоль туловища, чтобы не быть похожим на покойника. Ох, глупая суетливость, когда же я избавлюсь от тебя?..
А теперь скажите, разве я не предвидел заранее, какими будут мои «проводы»? Никаких друзей, женщин, детей. Только старый черт, который вполне мог оказаться некрофилом…
Он быстро и ловко сделал мне укол.
Я ощутил внезапную тяжесть. Старик положил мне на живот прохладный предмет с обилием выступающих частей. Я ощупал его. Это был револьвер.
– Береги себя, сынок, – сказал старик напоследок почти ласково, но
в этом неожиданном участии сквозила насмешка.
Когда и от кого я слышал эту фразу в последний раз? От Шварца? Точно, от него. Неужели он давно ЗНАЛ? Все они – из одной шайки. Хорошо, что я не воспользовался предложенной тогда помощью. Небольшая отсрочка, но все же… А теперь уже поздно дергаться. Добро пожаловать, барашек, на новый лужок с сочной травкой или на барбекю!
Старик тем временем продолжал:
– Ты даже не представляешь, насколько ценна эта штука у тебя в голове. Она ПЕРЕРОЖДАЕТСЯ во что-то абсолютно неизвестное, ты понимаешь это?!
Ни черта я не понимал. Мне было очень плохо, и все. Если он собирался поразить меня новостью, то ничего не добился.
Свист в башке снова нарастал и вытеснял любые эмоции и ощущения.
Отчаянно хотелось закрыть ладонями уши, но самое мучительное заключалось в том, что при любых попытках защититься становилось только хуже. Свист, будто скальпель, кромсал мой мозг на части. Кажется, я начал орать, и старик поспешно закрыл крышку гроба.
Сразу же стало легче. Под слоем дерева был спрятан экран. Я почувствовал, что погружаюсь куда-то, причем «тонуло» не только мое тело, но и мое сознание. Чей-то шепот доносился издалека; мне казалось – из-за невидимых звезд. Поначалу я опасался, что эти звуки окажутся голосами громил из спецкоманды, потом растворился и страх. Наверное, все-таки бормотал старик: что-то о «куколках» и «бабочках», о трансформациях «всадника», о демоне-призраке, сидящем у меня на плечах. А под занавес он упомянул Черного Хирурга…
Мне все становилось безразлично. Потом я увидел и звезды – новое небо на внутренней стороне крышки гроба. Оно расширилось до границ Вселенной и заполнило мои сны. Укол действовал как наркотик, но я слышал выстрелы. Кто в кого стрелял? Какая разница…
Странное ощущение – будто стоишь на абсолютно голой равнине, простирающейся до горизонта, и вокруг нет никаких видимых преград; однако ты ясно слышишь звуки за стеной, которая находится где-то совсем рядом… В конце концов все исчезло.
Я уплыл в темноту.
От дальнейшего выбора я был избавлен очень скоро. Как только я ступил на тротуар, прямо в башке раздался жуткий свист, будто фонил микрофон. Этот свист забивал все, раскалывал череп на части; кроме него, не оставалось ничего – ни мыслей, ни ощущений.
Однако мне повезло. Я по крайней мере мог двигаться, а свист означал не только жуткую боль, но и содержал в себе предупреждение. Мой «всадник» сообщал таким неприятным способом о том, что меня засекли и спецкоманда находится совсем близко. Настолько близко, что меня глушили узконаправленным излучателем.
Был бы «всадник» в порядке, я бы уже корчился на тротуаре от невыносимой боли, а то и смирненько лежал бы в параличе, избавленный от всех проблем, связанных со свободой и ответственностью. Дальнейшая перспектива – более или менее длительное пребывание в состоянии «куколки» и небольшая польза обществу в качестве донора внутренних органов…
Вначале я заметался, но очень скоро стало ясно, что деваться некуда. Улица наверняка перекрыта с обеих сторон, так же как проходные дворы. «Всадник» принял защитные меры, и свист снизился до уровня назойливого шума, позволявшего действовать и принимать решения.
Во всем дальнейшем я вижу некое предопределение; простым совпадением этого не объяснишь. Символы из моих сновидений сыграли роль указателей, и я следовал им, не пытаясь анализировать. Все равно терять было нечего…
Я попытался успокоиться и соображать трезво. Улица опустела, что хуже всего. Прохожих разогнали, а местные жители попрятались в своих квартирах. Это означало, что облава перешла в «жесткую» фазу, а сам я – в категорию «особо опасных». Церемониться не будут, пристрелят на месте. Вдобавок был слышен приближающийся рев вертолетных турбин. Времени почти не оставалось.
Я бросил взгляд через улицу. На противоположной стороне находилось самое что ни есть траурное и подходящее к случаю заведение под вывеской «Салон ритуальных услуг». Вполне вероятно, скоро придется этими услугами воспользоваться…
Мое внимание привлекло то, что было выставлено в большой, обитой черным бархатом витрине, за толстым стеклом. Я уже видел когда-то такую штуку, но только не наяву. Для чего она предназначалась в моем давнем полузабытом сновидении? Я не мог вспомнить, и это было мучительно. Так обидно упускать последний шанс!
Предмет выглядел как-то чужеродно, однако я не сумел бы сказать, в чем конкретно заключается это свойство. Ноги сами понесли меня в ту сторону. Я побежал через дорогу и по пути совершенно определенно решил: если салон закрыт, то я разобью витрину, чтобы добраться до той большой деревянной штуки, – и будь что будет. Хоть башкой, но разобью – все равно от башки уже мало толку.
Однако таранить стекло не пришлось. Кроме того, оно почти наверняка было небьющимся. Строгая черная дверь с изящной позолотой распахнулась от легкого толчка. Я вбежал внутрь, гадая, что делать с персоналом, со всеми этими назойливыми похоронными агентами, секретарями и потомственными гробовщиками, принимавшими профессионально-сочувствующий вид и готовыми оказать помощь в тяжелую минуту. Я отчаянно нуждался в помощи, но совсем другого рода.
В холле салона не было ни одного человека. Я с облегчением вдохнул застоявшийся воздух и уже направился к заднику витрины, когда справа от меня дрогнули тяжелые мрачноватые портьеры. Я уловил движение краешком глаза и резко повернулся, готовый драться. Боюсь, что выглядел я при этом паршиво – непрерывный свист сверлил мозг, и мое лицо кривилось в уродливой гримасе.
Однако на старика, бесшумно выскользнувшего из-за портьер, это не произвело особого впечатления. По-моему, он видел и не такое. Он обезоружил меня своей ухмылкой. Он нисколько не опасался контакта с «прокаженным», но и не давал повода заподозрить себя в том, что участвует в облаве. Это было бы чересчур тонко, а такая тонкость спецкоманде ни к чему. Всегда есть возможность «подчистить» последствия грубой работы. Свидетелей не оставалось. Их не убирали, нет. Они просто забывали о том, что видели.
Старик, одетый во все темное, приблизился и протянул очень бледную руку. Явно не для того, чтобы я ее пожал. Я не стал отодвигаться. Рука коснулась опухоли под волосами и сделала это почти ласково.
– «Всадник»? – спросил он тихо.
Я кивнул.
– Когда ты принял дозу?
– Уже больше суток…
– Плохо. Но ждать некогда, придется рискнуть.
У меня не было ни желания, ни времени задавать дурацкие вопросы. А прежде всего у меня не было выбора. Старик казался мне кем-то вроде перевозчика, которого я встретил на берегу реки, разделяющей этот мир и место чуть погорячее. Однако я был согласен спрятаться где угодно, лишь бы остаться самим собой.
Он раздвинул портьеры и нырнул в образовавшуюся щель. Там плясали пылинки и пахло искусственными ароматами, заглушавшими торжественный, тяжелый и предельно естественный запах тления. Затем из пыльного пространства появилась его рука и поманила меня туда.
Я перешагнул через невысокий порожек и оказался в коридоре с тремя дверьми, освещенном лампой, которая процеживала через рассеиватель болезненный желтоватый свет. Старик подвел меня к самой дальней двери. В проем мы шагнули вместе.
* * *
Кажется, это было что-то вроде Зала прощания.В центре просторного помещения был установлен роскошный гроб на постаменте – близнец того, что я видел двумя минутами раньше в витрине. Неужели меня манило это затхлое ложе, да еще там, где смерть приобретала бутафорский оттенок идиотской комедии?! Нет, не может быть, тут что-то другое…
Перед гробом стояло несколько стульев. Запах цветочных эссенций усилился. Сумрак казался застывшей музыкой. Комната плача, печальных масок, загримированных мертвецов и горестного оцепенения…
Старик указал мне рукою на гроб. Я понимал его без слов. Он был последним человеком, провожавшим меня на ТУ сторону. Положение обязывало. Я проникался к нему глубочайшей симпатией. Уродливый состарившийся ангел, ставший циником после того, как выяснилось, что вечной жизни не существует, смотрел на меня с непонятной ухмылкой. То ли смеялся надо мной, то ли… завидовал.
Я забрался в гроб, перевалившись через борт. Довольно утлая лодчонка, доложу я вам. Кажется, рассказы о моряках, выплывающих на гробах после кораблекрушения, – всего лишь романтические бредни… Я лег и вытянул руки вдоль туловища, чтобы не быть похожим на покойника. Ох, глупая суетливость, когда же я избавлюсь от тебя?..
А теперь скажите, разве я не предвидел заранее, какими будут мои «проводы»? Никаких друзей, женщин, детей. Только старый черт, который вполне мог оказаться некрофилом…
Он быстро и ловко сделал мне укол.
Я ощутил внезапную тяжесть. Старик положил мне на живот прохладный предмет с обилием выступающих частей. Я ощупал его. Это был револьвер.
– Береги себя, сынок, – сказал старик напоследок почти ласково, но
в этом неожиданном участии сквозила насмешка.
Когда и от кого я слышал эту фразу в последний раз? От Шварца? Точно, от него. Неужели он давно ЗНАЛ? Все они – из одной шайки. Хорошо, что я не воспользовался предложенной тогда помощью. Небольшая отсрочка, но все же… А теперь уже поздно дергаться. Добро пожаловать, барашек, на новый лужок с сочной травкой или на барбекю!
Старик тем временем продолжал:
– Ты даже не представляешь, насколько ценна эта штука у тебя в голове. Она ПЕРЕРОЖДАЕТСЯ во что-то абсолютно неизвестное, ты понимаешь это?!
Ни черта я не понимал. Мне было очень плохо, и все. Если он собирался поразить меня новостью, то ничего не добился.
Свист в башке снова нарастал и вытеснял любые эмоции и ощущения.
Отчаянно хотелось закрыть ладонями уши, но самое мучительное заключалось в том, что при любых попытках защититься становилось только хуже. Свист, будто скальпель, кромсал мой мозг на части. Кажется, я начал орать, и старик поспешно закрыл крышку гроба.
Сразу же стало легче. Под слоем дерева был спрятан экран. Я почувствовал, что погружаюсь куда-то, причем «тонуло» не только мое тело, но и мое сознание. Чей-то шепот доносился издалека; мне казалось – из-за невидимых звезд. Поначалу я опасался, что эти звуки окажутся голосами громил из спецкоманды, потом растворился и страх. Наверное, все-таки бормотал старик: что-то о «куколках» и «бабочках», о трансформациях «всадника», о демоне-призраке, сидящем у меня на плечах. А под занавес он упомянул Черного Хирурга…
Мне все становилось безразлично. Потом я увидел и звезды – новое небо на внутренней стороне крышки гроба. Оно расширилось до границ Вселенной и заполнило мои сны. Укол действовал как наркотик, но я слышал выстрелы. Кто в кого стрелял? Какая разница…
Странное ощущение – будто стоишь на абсолютно голой равнине, простирающейся до горизонта, и вокруг нет никаких видимых преград; однако ты ясно слышишь звуки за стеной, которая находится где-то совсем рядом… В конце концов все исчезло.
Я уплыл в темноту.
18. ДИНА
Вначале она хотела отказаться от бальзама, но затем сказала себе: «Не валяй дурочку! Ты целиком в его власти, и вряд ли он воспользуется гнусными приемчиками. Если он захочет сделать то, о чем ты подумала…» Потом она вспомнила свое отражение в зеркале и успокоилась окончательно. Надо быть извращенцем, чтобы польститься на нее сейчас…
А бальзам оказался вкусным, густым и маслянистым. Кроме того, вскоре Дина действительно почувствовала себя заново родившейся.
Они сидели в столовой за большим обеденным столом. Цыган оказался расторопным парнем и успевал повсюду. Пока Дина раздевала Яна и отдыхала в кресле, он расседлал Гермеса, а через десять минут уже спустился к обеду, переодевшись и благоухая туалетной водой. Дина выпила чашку горячего бульона и съела пару бутербродов с сыром, а Ян получил свой йогурт.
Сквозь широкий проем в стене, разделявшей столовую и кухню, была видна девчонка-подросток, ловко орудовавшая ножом. Вначале ее присутствие показалось Дине хорошим признаком, но чуть позже выяснилось, что девочка глухонемая. Цыган общался с нею на языке жестов. Ее безучастное и малоподвижное лицо то озарялось светом, то погружалось в тень – наверное, в кухне был включен телевизор. Дина тщетно пыталась поймать ее взгляд.
– Где же ваша бабушка? – спросила она у Цезара.
– Нина? Она не моя бабушка. Не родная. Она скоро освободится.
– Вы живете здесь втроем?
– Нет. Семья большая, но редко собирается в полном составе. Одни приезжают, другие уезжают…
Цезар явно избегал прямых ответов. Дина и не рассчитывала на откровенность. Она была готова к тому, что рано или поздно здесь обнаружится симпатичный скелетик в шкафу. Или целая компания скелетиков. Или выгребная яма за красивым фасадом. А под «семьей» явно подразумевались не близкие родственники.
Цыган ел много, весело терзая жареное мясо крепкими зубами и запивая его вином. Напоследок он тоже принял немного бабушкиного зелья – видимо, для профилактики. Насытившись, он откинулся на спинку стула с удовлетворенным видом и достал из кармана пачку «Winston».
– Вы позволите? – спросил он у Дины. Для похитителя и шантажиста он был чрезвычайно вежлив и внимателен.
– Я у вас в гостях. Вы хозяин, а я…
– Считайте, что вы у себя дома.
– Это всего лишь слова.
– Когда-нибудь вы поймете, что это были не просто слова.
Она посмотрела на Яна, который уже поел и возился на ковре с Вандой.
Как скоро ему надоест очередная игрушка – на этот раз живая? Пока он был поглощен ею полностью…
Сигаретный дым всплывал под высокий потолок и засасывался в вентиляционные отверстия. Дина с удивлением обнаружила, что ей совсем не хочется курить. Раньше это был чуть ли не единственный быстрый способ успокоиться. Что-то вяло сопротивлялось в ней странному состоянию отрешенности. Она как будто чувствовала, что не имеет права на покой, однако не могла преодолеть влияние релаксанта. Усыпленная жертва? Да, пожалуй. Сейчас она спала наяву и еще не знала, что вскоре вообще не захочет просыпаться.
Она повернула голову и посмотрела в окно. Короткий зимний день уже заканчивался. Солнце зашло, и слепящий снежный блеск сменился синими сумерками. Здешняя тишина и безлюдье казались необычными. Дом смахивал на уединенное убежище, напичканное всем необходимым для того, кому надо было отсидеться в надежном месте. Или для того, кто был вынужден прятаться. Или пытался спрятать похищенных женщину и ребенка. Так с кем же, черт возьми, она имеет дело?
Дина не успела спросить об этом. Раздался телефонный звонок. Ванда тут же навострила уши. Цезар извинился, положил сигарету в пепельницу и направился в кабинет. Бесшумно прикрыл за собой дверь. Разговор длился около минуты.
Когда цыган вернулся, Дина поняла, что и у него бывают в жизни неприятные моменты. Он выглядел встревоженным и напряженным; в глазах появился какой-то опасный блеск.
– Мне надо срочно уехать. Бабушка Нина не сможет поговорить с вами сегодня, она очень занята. Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь к Марии. – Он показал на глухонемую. – Она девушка понятливая.
Перед тем, как уйти, он еще раз внимательно посмотрел на Дину и мягко попросил:
– Пожалуйста, не делайте глупостей. И, что бы ни случилось, ничего не пугайтесь…
Если под «глупостями» он имел в виду попытку сбежать отсюда, то именно это она и собиралась сделать… Где бы только взять силы или хотя бы ключи от его дурацкого катафалка? Ее не смутил бы даже покойник в гробу.
Но сил не было, по телу разлилась приятная истома, и Дина лишь криво улыбнулась, словно хотела сказать: «Можешь не волноваться, сегодня обойдемся без глупостей. А завтра будет видно».
На его последнюю фразу она вообще не обратила внимания.
А бальзам оказался вкусным, густым и маслянистым. Кроме того, вскоре Дина действительно почувствовала себя заново родившейся.
Они сидели в столовой за большим обеденным столом. Цыган оказался расторопным парнем и успевал повсюду. Пока Дина раздевала Яна и отдыхала в кресле, он расседлал Гермеса, а через десять минут уже спустился к обеду, переодевшись и благоухая туалетной водой. Дина выпила чашку горячего бульона и съела пару бутербродов с сыром, а Ян получил свой йогурт.
Сквозь широкий проем в стене, разделявшей столовую и кухню, была видна девчонка-подросток, ловко орудовавшая ножом. Вначале ее присутствие показалось Дине хорошим признаком, но чуть позже выяснилось, что девочка глухонемая. Цыган общался с нею на языке жестов. Ее безучастное и малоподвижное лицо то озарялось светом, то погружалось в тень – наверное, в кухне был включен телевизор. Дина тщетно пыталась поймать ее взгляд.
– Где же ваша бабушка? – спросила она у Цезара.
– Нина? Она не моя бабушка. Не родная. Она скоро освободится.
– Вы живете здесь втроем?
– Нет. Семья большая, но редко собирается в полном составе. Одни приезжают, другие уезжают…
Цезар явно избегал прямых ответов. Дина и не рассчитывала на откровенность. Она была готова к тому, что рано или поздно здесь обнаружится симпатичный скелетик в шкафу. Или целая компания скелетиков. Или выгребная яма за красивым фасадом. А под «семьей» явно подразумевались не близкие родственники.
Цыган ел много, весело терзая жареное мясо крепкими зубами и запивая его вином. Напоследок он тоже принял немного бабушкиного зелья – видимо, для профилактики. Насытившись, он откинулся на спинку стула с удовлетворенным видом и достал из кармана пачку «Winston».
– Вы позволите? – спросил он у Дины. Для похитителя и шантажиста он был чрезвычайно вежлив и внимателен.
– Я у вас в гостях. Вы хозяин, а я…
– Считайте, что вы у себя дома.
– Это всего лишь слова.
– Когда-нибудь вы поймете, что это были не просто слова.
Она посмотрела на Яна, который уже поел и возился на ковре с Вандой.
Как скоро ему надоест очередная игрушка – на этот раз живая? Пока он был поглощен ею полностью…
Сигаретный дым всплывал под высокий потолок и засасывался в вентиляционные отверстия. Дина с удивлением обнаружила, что ей совсем не хочется курить. Раньше это был чуть ли не единственный быстрый способ успокоиться. Что-то вяло сопротивлялось в ней странному состоянию отрешенности. Она как будто чувствовала, что не имеет права на покой, однако не могла преодолеть влияние релаксанта. Усыпленная жертва? Да, пожалуй. Сейчас она спала наяву и еще не знала, что вскоре вообще не захочет просыпаться.
Она повернула голову и посмотрела в окно. Короткий зимний день уже заканчивался. Солнце зашло, и слепящий снежный блеск сменился синими сумерками. Здешняя тишина и безлюдье казались необычными. Дом смахивал на уединенное убежище, напичканное всем необходимым для того, кому надо было отсидеться в надежном месте. Или для того, кто был вынужден прятаться. Или пытался спрятать похищенных женщину и ребенка. Так с кем же, черт возьми, она имеет дело?
Дина не успела спросить об этом. Раздался телефонный звонок. Ванда тут же навострила уши. Цезар извинился, положил сигарету в пепельницу и направился в кабинет. Бесшумно прикрыл за собой дверь. Разговор длился около минуты.
Когда цыган вернулся, Дина поняла, что и у него бывают в жизни неприятные моменты. Он выглядел встревоженным и напряженным; в глазах появился какой-то опасный блеск.
– Мне надо срочно уехать. Бабушка Нина не сможет поговорить с вами сегодня, она очень занята. Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь к Марии. – Он показал на глухонемую. – Она девушка понятливая.
Перед тем, как уйти, он еще раз внимательно посмотрел на Дину и мягко попросил:
– Пожалуйста, не делайте глупостей. И, что бы ни случилось, ничего не пугайтесь…
Если под «глупостями» он имел в виду попытку сбежать отсюда, то именно это она и собиралась сделать… Где бы только взять силы или хотя бы ключи от его дурацкого катафалка? Ее не смутил бы даже покойник в гробу.
Но сил не было, по телу разлилась приятная истома, и Дина лишь криво улыбнулась, словно хотела сказать: «Можешь не волноваться, сегодня обойдемся без глупостей. А завтра будет видно».
На его последнюю фразу она вообще не обратила внимания.
19. МАРК
Наручные часы остановились, пока он спал. Прошло минимум двое суток с тех пор, как его заперли здесь. Проснувшись, он обнаружил возле двери полулитровую бутылку с водой и рисовую кашу в пластмассовой одноразовой тарелке. Ложка тоже была пластмассовой.
Он поел, и затем снова возникла необходимость гасить угли, тлеющие в мозгу. Он попытался сдвинуть кровать к другой стене, чтобы выглянуть в зарешеченное окно, но та оказалась намертво прикрепленной к полу.
В бездействии он провел еще не меньше суток. Он не мог больше заснуть. Время становилось его худшим врагом и великолепным пыточным инструментом…
Там было еще кое-что, едва проступавшее в полдень из вечных сумерек. Может быть, то, что пытался закрасить несчастный безумец, запертый в комнате раньше. Закрасить – и таким образом спастись. Пустая затея… ОНО поджидало. Непобедимое. Поглощающее. Особенно неприятное для тех, чье сознание «изголодалось», готово было от вынужденного бездействия принять в себя все что угодно и рыскало в поисках привычной жвачки, чтобы заполнить пустоту…
До некоторых пор Марк находил, чем занять этого зверя.
Это действительно похоже на документальный фильм. Раздражает порванная во многих местах пленка… Трещит проекционный аппарат… Луч пронизывает темный зал… Вспыхивают разноцветные огни, целая галактика огней, и на ее фоне становятся различимыми тени…
Все произошло осенним вечером, при огромном скоплении людей. Среди силуэтов выделяются два: большой и маленький. Марк узнает в них себя и Яна, которого он держит за руку. Вокруг сверкают аттракционы Луна-парка. Мимо дефилирует молодежь, сосущая колу и хрустящая чипсами. Тут же мамы и папы, дедушки и бабушки. Почти все одеты слишком хорошо и увешаны побрякушками. Марк снисходительно улыбается, подмечая множественные проявления неистребимого провинциализма.
Странная избирательность памяти… Например, он помнит, что в тот
день у него был выходной и ему хотелось потратить его на что-нибудь стоящее.
С утра он поехал за грибами и взял с собой Яна. Окунувшись во влажную тишину и сумрак леса, Марк ненадолго вырвался из цепких когтей городского безумия, а возвращаясь, снова почувствовал себя придурком, променявшим настоящую жизнь на пустой маскарад с истеричными танцами и бессмысленными интригами. Но где она и в чем она, эта пресловутая «настоящая» жизнь? Кто ж тебе скажет!..
Он поел, и затем снова возникла необходимость гасить угли, тлеющие в мозгу. Он попытался сдвинуть кровать к другой стене, чтобы выглянуть в зарешеченное окно, но та оказалась намертво прикрепленной к полу.
В бездействии он провел еще не меньше суток. Он не мог больше заснуть. Время становилось его худшим врагом и великолепным пыточным инструментом…
* * *
Разница между днем и ночью была лишь в том, что днем в комнату просачивался тусклый свет сквозь маленькое окошко под потолком. И можно было разглядывать рисунки. Но почему-то он не делал этого. Что-то отталкивало его, как будто в рисунках заключалась опасность. Плоский лабиринт образов – войдешь и заблудишься, если будешь всматриваться слишком пристально и дашь им увлечь себя. Ведь там были не только персонажи мультфильмов.Там было еще кое-что, едва проступавшее в полдень из вечных сумерек. Может быть, то, что пытался закрасить несчастный безумец, запертый в комнате раньше. Закрасить – и таким образом спастись. Пустая затея… ОНО поджидало. Непобедимое. Поглощающее. Особенно неприятное для тех, чье сознание «изголодалось», готово было от вынужденного бездействия принять в себя все что угодно и рыскало в поисках привычной жвачки, чтобы заполнить пустоту…
До некоторых пор Марк находил, чем занять этого зверя.
* * *
Еще одно воспоминание, связанное со «странностями» сына, – не самое болезненное и не самое характерное. Именно поэтому он вытаскивает из памяти тот случай, пытаясь нащупать связь с настоящим.Это действительно похоже на документальный фильм. Раздражает порванная во многих местах пленка… Трещит проекционный аппарат… Луч пронизывает темный зал… Вспыхивают разноцветные огни, целая галактика огней, и на ее фоне становятся различимыми тени…
Все произошло осенним вечером, при огромном скоплении людей. Среди силуэтов выделяются два: большой и маленький. Марк узнает в них себя и Яна, которого он держит за руку. Вокруг сверкают аттракционы Луна-парка. Мимо дефилирует молодежь, сосущая колу и хрустящая чипсами. Тут же мамы и папы, дедушки и бабушки. Почти все одеты слишком хорошо и увешаны побрякушками. Марк снисходительно улыбается, подмечая множественные проявления неистребимого провинциализма.
Странная избирательность памяти… Например, он помнит, что в тот
день у него был выходной и ему хотелось потратить его на что-нибудь стоящее.
С утра он поехал за грибами и взял с собой Яна. Окунувшись во влажную тишину и сумрак леса, Марк ненадолго вырвался из цепких когтей городского безумия, а возвращаясь, снова почувствовал себя придурком, променявшим настоящую жизнь на пустой маскарад с истеричными танцами и бессмысленными интригами. Но где она и в чем она, эта пресловутая «настоящая» жизнь? Кто ж тебе скажет!..