От стены отделился кусок покрытия и рассыпался с тихим шорохом. Марк потрогал это место рукой и ощутил слабые толчки. Но не размеренные механические удары, а постепенное вспучивание, похожее на… да, на движения ребенка в материнской утробе.
Марк вытер выступивший на лбу пот (а ведь он пил так мало, что организм был практически обезвожен!) и понял, что на ладони осталась пыль и каменная крошка. Нечто вещественное. То, чего не спишешь на расшатанные нервы и сумерки сознания.
Шаги стихли. Человек остановился за дверью. Он насвистывал какой-то мотивчик и, кажется, выбирал из связки нужный ключ.
«Папа!!!» – в далеком голосе появились нотки отчаяния.
«Слышу, слышу! – подумал он, ощутив внезапную боль в сердце. Сердце реагировало, а спекшиеся мозги – уже нет. – Что тебе надо? Оставь меня в покое, чудовище!..»
И все-таки если ОНИ хотели именно этого, то их можно было поздравить. Наступило полное отчуждение.
…Маленький кусочек отвалился от стены и покатился по линолеуму. Марк решил, что кусок остался под кроватью, и не полез за ним. Вместо этого он нащупал образовавшееся отверстие и сунул туда палец. Но прежде он понял, что из дыры в стене дует.
Это был не просто сквозняк, это было нечто странное. Примерно как нора в небоскребе где-нибудь на сороковом этаже. Глубокая, бездонная нора, из которой доносится запах сырой земли… Только в данном случае все было наоборот. Из отверстия била струя свежего воздуха.
И этот воздух пах морем.
Марк повернулся и приблизил к отверстию лицо. Конечно, там была непроницаемая тьма. Не ожидал же он увидеть морской пейзаж? Но ему показалось… нет, он был УВЕРЕН в том, что соленые брызги обдали его лоб и щеки.
Шорох прибоя. Безлюдный пляж, погруженный в темноту безлунной ночи. Что-то, похожее на хлопки крыльев. Скорее всего это ветер треплет ткань брошенных шезлонгов. И где-то там (или уже ТУТ?) бродит мальчик, зовущий отца. Зачем? Кто нуждается в ком? Кто кому хочет и может помочь? Главное, зачем?
А вот зачем.
Струя морского ветра пропала. Кто-то заткнул дыру с ТОЙ стороны. Марку в ладонь ткнулось что-то мягкое. Он некстати вспомнил «Лабиринт кошмаров» и оцепенел.
Но предмет ничем не напоминал голову и, уж во всяком случае, не был окровавленным. Он целиком поместился в его ладони. На ощупь – какая-то кукла, упругая и гибкая, одетая в игрушечное тряпье…
Голос зовущего пропал. Последний вздох донесся из стены, и края отверстия сомкнулись. Тут же раздался скрежет проворачиваемого в замке ключа. Дверь приоткрылась.
Снаружи в комнату проник луч света, но не было тени стоявшего на пороге. Человек не спешил входить, словно ожидал от пленника подвоха. Как будто у того хватило бы сил напасть! Воды он получал ровно столько, чтобы мог самостоятельно передвигаться. Но может быть, тюремщик просто наблюдал за ним сквозь узкую щель…
Марк украдкой посмотрел на то, что лежало у него в ладони. Свет, падавший в комнату, был слишком слабым. Глаза почти сразу же адаптировались к нему.
Марк различил фигурку моряка, которую где-то и когда-то уже видел. Вспомнить бы только – где. Уж не на стенах ли этой самой комнаты? Теперь он почти пожалел, что не поддался искушению и не изучил рисунки как следует, во всех подробностях. Но кто знает, что бы с ним тогда случилось?..
Так был ли моряк? Если да, то что означал его «выход» из стены? «Только то, что ты созрел для психушки, придурок!»
Внезапно он вспомнил. Прежняя, относительно благополучная жизнь лежала, нетронутая, на полке его памяти, и сейчас в сознании возник ясный образ, почти видение, застывшее, будто старая диковина в янтаре, – новогодняя елка, украшенная игрушками. В том числе фигурками сказочных персонажей, которые развесил Ян. Фламинго, колдунья, принцесса, моряк. И кажется, был еще кто-то…
Мгновение Марк колебался – выбросить дурацкую куклу или нет. На первый взгляд от нее не было никакого проку. Кусок резины – и только. Если не считать того, что фигурка была своеобразным сувениром из канувшего в небытие прошлого. Пусть даже это подарок самому себе.
Его пальцы сжались, спрятав моряка в кулаке.
Человек, стоявший снаружи, толкнул дверь, и та открылась полностью. Стало почти светло. Марк увидел знакомую фигуру, казавшуюся неуклюжей, несмотря на прекрасно сидевший дорогой костюм. У него появился кислый привкус во рту. Не страх, но ощущение какой-то почти невероятной подмены. Хотя это было страшно само по себе.
Гоша улыбался, приближаясь маленькими танцующими шажками. В руке он держал что-то, похожее на электробритву. Марк едва не засмеялся, представив себе абсурдную картину: музыкант явился, чтобы побрить его. И затем «сыграть дуэтом»…
– Пойдем, красавец ты мой! – сказал Гоша. – Только веди себя прилично, ладно?
Он показал Марку то, что держал в руке. Не электробритву, конечно, а электрошокер.
Марк неуклюже сполз с кровати, пытаясь справиться с головокружением.
Он разогнулся и с трудом утвердился на ногах. Его шатало от слабости; в голове возник шум, похожий на шорох набегающей волны. Лицо Гоши то расплывалось и превращалось в кривляющуюся луну, то вновь обретало резкость.
– Топай, старичок! – приказал бывший коллега, предпочитая осторожно держаться сзади.
На прощание Марк обвел прояснившимся взглядом стены комнаты. Особенно ТО САМОЕ место над кроватью. Там действительно был рисунок – голый скалистый островок посреди океана. И никаких признаков отверстия в панели.
Гоша слегка подтолкнул его в спину.
Они вышли в коридор. После многих суток, проведенных в темноте, свет неярких ламп слепил его, будто летящая навстречу снежная крошка. Марк прищурился и побрел вдоль стенки почти на ощупь. Гоша натужно сопел сзади, словно тащил в гору свою совесть.
Теперь вместо органа звучал рояль. Звуки падали звенящими каплями и постепенно нарастали. Дождь превращался в ливень. Прекрасный летний ливень, омывающий пыльную зелень…
Впереди показалась широкая лестница. Марк не был уверен, что сумеет спуститься по ней самостоятельно. Он пошатнулся и ударился плечом о запертую дверь.
– Прямо! – ухмыльнулся за спиной Гоша.
Марк кое-как добрался до верхней ступеньки и вцепился руками в деревянные поручни. Он осознал, что дерево старое, очень твердое, отполированное десятками тысяч прикосновений, а решетки под поручнями увиты побегами плюща. Это не было сном или галлюцинациией. Зловонное присутствие жирного человека, страдающего одышкой, делало абсурдным такое предположение.
Марк оторвал подбородок от груди и посмотрел прямо перед собой. Открывшаяся его взгляду картина была почти невозможной и все-таки реальной.
Огромный зал старинного дома; в потолке зияет провал; изломанная линия полуразрушенных стен напоминает далекую горную гряду. Над нею мелькает луна в разрывах летящих туч. Не сразу заметишь, что тучи двигаются по кругу, влача за собой рваные хвосты, словно спиральные галактики. Эта воронка засасывает автомобили, дома, людей, вырванные с корнем деревья, целые стада коров и овец, горы мусора, содранные пласты земли, решетчатые фермы подъемных кранов и линий электропередач, обломки труб и столбов. Издалека все это представляется жутким черным роем, аморфным существом, которое будто карабкается в небо по невидимой лестнице. И вскоре бесформенная масса поглощает луну…
Там, снаружи, ледяная зимняя ночь, но внутри дома, накрытого незримым колпаком, навсегда воцарился мертвый сезон. Сквозь истлевшие ковры видны плиты пола со странной полустертой резьбой, кое-где из стыков торчит желтым стеклом пожухлая трава, и повсюду протягивают щупальца вьющиеся побеги, которые проникают сквозь распахнутые застекленные двери из заброшенного парка и оранжереи.
В центре зала на полу – громадный панцирь черепахи, тоже украшенный тонкой резьбой. Вдоль стены – статуи, занесенные из парка, зеленоватые от плесени и с выщербленными поверхностями. В голову божка плодородия вцепился неподвижный ворон – скорее всего только чучело. На других стенах – картины, потемневшие от времени и затянутые паутиной. Вездесущие растения уже увяли, но пока удерживают в плену своих переплетенных стеблей ветхий интерьер и словно предохраняют его от окончательного разрушения. Пыль лежит толстым слоем, будто мельчайшая крупа времени. Время рассыпалось, но мозаика пространства еще цела, хотя в ней явственно виднеются щели. Намечена паутина трещин; нужен только завершающий толчок… Фрагменты плохо скреплены, иллюзия целостности развеяна, и ничто не держится долго; все обращается в прах. Этот дом хранит некая сила, противостоящая природе. Ах да – еще листья, желтые опавшие листья лежат, как красивые бабочки, везде, в том числе на крышке белого рояля.
Играет старик. «Скрипачка» танцует. Ее танец не имеет никакого отношения к музыке, но именно поэтому он воздействует на отупевшего Марка как ярчайшее произведение искусства. Эфемерного, ускользающего искусства…
Она танцует босиком на каменном полу; роится пыль, и вкрадчиво шуршат опавшие листья. На ней платье забытого года, превращенное молью в сеть; на бледном лице женщины ни кровинки; черные губы лаково поблескивают. Она напоминает то сломанную куклу, то призрак, то оплывающую фигуру из воска. В ее танце нет ни постоянного ритма, ни какого-либо стиля, ни даже привычной гармонии…
Гоша восхищенно булькает рядом с Марком. Этот физиологический звук возвращает его к реальности. Итак, что же он видит? Нелепый дом с тремя сумасшедшими обитателями. Вернее, с четырьмя – ведь он сам принимает происходящее всерьез. Его убедили в том, что это не розыгрыш.
– Я хотел бы быть женщиной, – мечтательно шепчет Гоша, следя за «скрипачкой» клейким взглядом. – Певицей в ночном ресторане…
– Придурок, – бросает Марк сквозь зубы, однако у него нет сил смеяться. И, кроме того, он вдруг понимает, что жирный белый слизняк не потенциальный транссексуал, а законченный декадент.
Рояль смолкает; старик со стуком опускает крышку. Но «скрипачка» продолжает кружиться еще некоторое время. Слабый сухой шорох раздается в полной тишине, словно трутся друг об друга перепонки. По контрасту с сильнейшей бурей, очевидно, бушующей за стенами дома (по ту сторону декораций?), это производит неотразимое впечатление. Кощунственный реквием по исчезающей эпохе. Выражение безнадежной тоски по всему несбывшемуся… Рождаясь, попадаешь в таинственный мир; потом растворяется тайна; и каждый обречен терять все, что ему дорого, раньше, чем умирает сам. Раньше на годы или на секунды – но всегда РАНЬШЕ…
Марк интуитивно понимал, что он давно стал рудиментом, что без его участия случилось нечто непоправимое, что ему остается лишь цепляться за обломки привычных понятий, а все, происходящее вокруг, – какая-то зловещая тайная война. Не его война, и он – случайная жертва…
– Пошел! – снова скомандовал Гоша, очнувшийся от своих грез и подобравший слюни.
Марк начал медленно спускаться по лестнице, скрючившись и налегая грудью на поручень.
Старик поджидал его внизу с бокалом шампанского в руке. Конечно, это был тот самый старик с благородной осанкой, который навестил его однажды в клубе «Фламинго». Тогда у них состоялась краткая беседа, но она сохранилась в памяти Марка до малейших деталей.
Старик совершенно не изменился. Телохранитель отсутствовал. Впрочем, было ясно, что тут никто не станет угрожать хозяину, а сам он не опустится до размахивания пистолетом. Никакой дешевки, боже упаси!.. Но вот бокал шампанского – многозначный штришок. («Что празднуем, ребята? Приближение чумы?..») И, кроме всего прочего, напоминает о жажде. Только напоминает, как о временном неудобстве, оставшемся в прошлом.
– Добро пожаловать, наш упрямый друг! – привествовал старик Марка своим прекрасным глубоким баритоном.
Пленник с трудом опустил отощавший зад на нижнюю ступеньку. Стул, стоявший возле рояля, был единственным предметом мебели, на котором можно было сидеть. Старик возвышался над Марком, как отец перед блудным сыном. Но тот не собирался каяться.
– Ты не захотел решить проблему по-хорошему, – с беззлобной укоризной сообщил старик. – А теперь уже поздно. И что в результате? Все равно ты потерял сына, но очень скоро потеряешь еще больше.
– Пошел ты… – сказал Марк, глядя себе под ноги и безуспешно пытаясь понять, что было изображено на каменных плитах пола до того, как наступило запустение и в дом проникли растения. Вряд ли этот разговор мог изменить к лучшему его судьбу.
Старик сухо засмеялся.
Марк поднял голову. От «гряды» на краю пролома медленно и беззвучно отделилась остроконечная «вершина» и посыпалась вниз, обнажая участок неба, в котором продолжалась бешеная карусель… Островок невероятной тишины становился все меньше…
Это укрытие, вдруг понял Марк. Это только ИХ укрытие. И эти… ублюдки… существа… далеко не всесильны. Что-то вышло из-под контроля, как тогда, в городке аттракционов. Что-то противостоит ИМ. Но обречены все. И выбора теперь нет. Демоны разрушения пляшут на развалинах, а людям остается лишь изображать последний танец скорби. Не важно, что это будет – приторно-печальный вальс, безудержный рок-н-ролл или просто судорога. В этом смысле упадочные телодвижения «скрипачки» – осознанное кривляние, наслаждение концом, чудовищная издевка над теми, кто все еще ни черта не понимает. Ему самому можно кое-что объяснить, и тем не менее он навсегда останется жалким слепцом. Разве муравью дано понять, чей сапог раздавил его?..
Тогда зачем он здесь? Зачем он вообще нужен ИМ? Он слишком ничтожен, чтобы замечать его существование. Почему ОНИ возятся со случайным человеком – с бесполезной, сломанной игрушкой? Ведь не затем же, чтобы просто поиздеваться над ним и заодно над прочими обыкновенными двуногими? О нет, ОНИ не настолько мелочны и не настолько мстительны. Кто же станет мстить муравью?
…Старик улыбался, глядя на него. И чем ближе была догадка, тем шире и добрее становилась улыбка.
– Что у тебя в руке, малыш? – пропела «скрипачка», оказавшаяся рядом. Сквозь прорехи в ткани платья просвечивало ее белое и наверняка уже бесплодное тело. Ногти на ногах были покрыты черным лаком. Между пальцами застряли сухие листья.
Марк невольно сильнее сжал фигурку моряка в потеющей ладони и этим выдал наличие некоей тайной связи. Но и это уже не имело значения.
Улыбка старика стала снисходительной, даже немного презрительной. Все-таки не его уровень… Он, не мигая, глядел на Марка в упор, потом медленно кивнул:
– Ты правильно понял. Все очень просто, не так ли?
– Ах ты, падаль… – прошептал Марк, бледнея. Его охватила бессильная злоба – что могут выразить слова?
– Но-но, без истерики, – предупредил старик. – Мне не нужны тут твои сопли… Это называется ловля на живца. Ты и будешь живцом, глупец! Он придет, обязательно придет, чтобы спасти дорогого папочку… И мы будем ждать его.
Марк покачал головой, почти совершенно пустой, потому что безжалостный свет истины выжег все внутри. Даже злоба сгорела. Осталось только осознание того, что скорее всего он умрет в ближайшие несколько часов. Старик был дьявольски умен и весьма искушен в коварных играх, но сейчас и он совершал ошибку. Вероятно, роковую. Он подходил с человеческой меркой к существу, которое уже стало чем-то совсем другим.
Марк был уверен в том, что никто не придет ему на помощь. Дина?.. Может быть, в эту минуту она в худшем положении, чем он сам. Ян? Если он не обманулся, наблюдая странные метаморфозы своего сына, то Ян абсолютно лишен сентиментальности. И вряд ли знает теперь, что это за чувство – любовь. Он неуязвим… Марку хотелось рассмеяться в лицо лощеному высокомерному зверю, стоявшему перед ним, но подобная театральщина уже потеряла всякий смысл.
Когда-то он (да он ли, в самом-то деле?!) всерьез искал то, что находится по ту сторону цинизма и тотального разочарования. А что там? Может быть, новая вера, слепая и бездонная; утешение слабых? Он не знал. Теперь он только уяснил для себя, что так называемое «человеческое» составляет небольшой островок в бескрайнем океане «нечеловеческого». Оазис в пустыне, которую не суждено перейти никому. Лагерь, разбитый случайными попутчиками в дикой местности и окруженный кострами, которые ничего не освещают, кроме малюсенького и мнимо безопасного пятачка внутри огненного кольца…
Так что ловля на «живца» – затея бесполезная. Он сдохнет понапрасну, извиваясь на крючке монстра-рыбака.
Марк испытал внезапное облегчение. Приобрел легкость, будто сорвался в пропасть после долгих часов изнурительной борьбы. Впереди – ничего, но остались еще секунды, которые стоило прожить. Конец света? Извольте. Он мог наблюдать за уникальным, единственным и неповторимым представлением сквозь огромную прореху в занавесе. У него было приличное место в партере…
Он смотрел вверх, туда, где плясали демоны. А вскоре содрогнется и вся планета.
26. ДИНА
Марк вытер выступивший на лбу пот (а ведь он пил так мало, что организм был практически обезвожен!) и понял, что на ладони осталась пыль и каменная крошка. Нечто вещественное. То, чего не спишешь на расшатанные нервы и сумерки сознания.
Шаги стихли. Человек остановился за дверью. Он насвистывал какой-то мотивчик и, кажется, выбирал из связки нужный ключ.
«Папа!!!» – в далеком голосе появились нотки отчаяния.
«Слышу, слышу! – подумал он, ощутив внезапную боль в сердце. Сердце реагировало, а спекшиеся мозги – уже нет. – Что тебе надо? Оставь меня в покое, чудовище!..»
И все-таки если ОНИ хотели именно этого, то их можно было поздравить. Наступило полное отчуждение.
…Маленький кусочек отвалился от стены и покатился по линолеуму. Марк решил, что кусок остался под кроватью, и не полез за ним. Вместо этого он нащупал образовавшееся отверстие и сунул туда палец. Но прежде он понял, что из дыры в стене дует.
Это был не просто сквозняк, это было нечто странное. Примерно как нора в небоскребе где-нибудь на сороковом этаже. Глубокая, бездонная нора, из которой доносится запах сырой земли… Только в данном случае все было наоборот. Из отверстия била струя свежего воздуха.
И этот воздух пах морем.
Марк повернулся и приблизил к отверстию лицо. Конечно, там была непроницаемая тьма. Не ожидал же он увидеть морской пейзаж? Но ему показалось… нет, он был УВЕРЕН в том, что соленые брызги обдали его лоб и щеки.
Шорох прибоя. Безлюдный пляж, погруженный в темноту безлунной ночи. Что-то, похожее на хлопки крыльев. Скорее всего это ветер треплет ткань брошенных шезлонгов. И где-то там (или уже ТУТ?) бродит мальчик, зовущий отца. Зачем? Кто нуждается в ком? Кто кому хочет и может помочь? Главное, зачем?
А вот зачем.
Струя морского ветра пропала. Кто-то заткнул дыру с ТОЙ стороны. Марку в ладонь ткнулось что-то мягкое. Он некстати вспомнил «Лабиринт кошмаров» и оцепенел.
Но предмет ничем не напоминал голову и, уж во всяком случае, не был окровавленным. Он целиком поместился в его ладони. На ощупь – какая-то кукла, упругая и гибкая, одетая в игрушечное тряпье…
Голос зовущего пропал. Последний вздох донесся из стены, и края отверстия сомкнулись. Тут же раздался скрежет проворачиваемого в замке ключа. Дверь приоткрылась.
Снаружи в комнату проник луч света, но не было тени стоявшего на пороге. Человек не спешил входить, словно ожидал от пленника подвоха. Как будто у того хватило бы сил напасть! Воды он получал ровно столько, чтобы мог самостоятельно передвигаться. Но может быть, тюремщик просто наблюдал за ним сквозь узкую щель…
Марк украдкой посмотрел на то, что лежало у него в ладони. Свет, падавший в комнату, был слишком слабым. Глаза почти сразу же адаптировались к нему.
Марк различил фигурку моряка, которую где-то и когда-то уже видел. Вспомнить бы только – где. Уж не на стенах ли этой самой комнаты? Теперь он почти пожалел, что не поддался искушению и не изучил рисунки как следует, во всех подробностях. Но кто знает, что бы с ним тогда случилось?..
Так был ли моряк? Если да, то что означал его «выход» из стены? «Только то, что ты созрел для психушки, придурок!»
Внезапно он вспомнил. Прежняя, относительно благополучная жизнь лежала, нетронутая, на полке его памяти, и сейчас в сознании возник ясный образ, почти видение, застывшее, будто старая диковина в янтаре, – новогодняя елка, украшенная игрушками. В том числе фигурками сказочных персонажей, которые развесил Ян. Фламинго, колдунья, принцесса, моряк. И кажется, был еще кто-то…
Мгновение Марк колебался – выбросить дурацкую куклу или нет. На первый взгляд от нее не было никакого проку. Кусок резины – и только. Если не считать того, что фигурка была своеобразным сувениром из канувшего в небытие прошлого. Пусть даже это подарок самому себе.
Его пальцы сжались, спрятав моряка в кулаке.
Человек, стоявший снаружи, толкнул дверь, и та открылась полностью. Стало почти светло. Марк увидел знакомую фигуру, казавшуюся неуклюжей, несмотря на прекрасно сидевший дорогой костюм. У него появился кислый привкус во рту. Не страх, но ощущение какой-то почти невероятной подмены. Хотя это было страшно само по себе.
Гоша улыбался, приближаясь маленькими танцующими шажками. В руке он держал что-то, похожее на электробритву. Марк едва не засмеялся, представив себе абсурдную картину: музыкант явился, чтобы побрить его. И затем «сыграть дуэтом»…
– Пойдем, красавец ты мой! – сказал Гоша. – Только веди себя прилично, ладно?
Он показал Марку то, что держал в руке. Не электробритву, конечно, а электрошокер.
Марк неуклюже сполз с кровати, пытаясь справиться с головокружением.
Он разогнулся и с трудом утвердился на ногах. Его шатало от слабости; в голове возник шум, похожий на шорох набегающей волны. Лицо Гоши то расплывалось и превращалось в кривляющуюся луну, то вновь обретало резкость.
– Топай, старичок! – приказал бывший коллега, предпочитая осторожно держаться сзади.
На прощание Марк обвел прояснившимся взглядом стены комнаты. Особенно ТО САМОЕ место над кроватью. Там действительно был рисунок – голый скалистый островок посреди океана. И никаких признаков отверстия в панели.
Гоша слегка подтолкнул его в спину.
Они вышли в коридор. После многих суток, проведенных в темноте, свет неярких ламп слепил его, будто летящая навстречу снежная крошка. Марк прищурился и побрел вдоль стенки почти на ощупь. Гоша натужно сопел сзади, словно тащил в гору свою совесть.
Теперь вместо органа звучал рояль. Звуки падали звенящими каплями и постепенно нарастали. Дождь превращался в ливень. Прекрасный летний ливень, омывающий пыльную зелень…
Впереди показалась широкая лестница. Марк не был уверен, что сумеет спуститься по ней самостоятельно. Он пошатнулся и ударился плечом о запертую дверь.
– Прямо! – ухмыльнулся за спиной Гоша.
Марк кое-как добрался до верхней ступеньки и вцепился руками в деревянные поручни. Он осознал, что дерево старое, очень твердое, отполированное десятками тысяч прикосновений, а решетки под поручнями увиты побегами плюща. Это не было сном или галлюцинациией. Зловонное присутствие жирного человека, страдающего одышкой, делало абсурдным такое предположение.
Марк оторвал подбородок от груди и посмотрел прямо перед собой. Открывшаяся его взгляду картина была почти невозможной и все-таки реальной.
Огромный зал старинного дома; в потолке зияет провал; изломанная линия полуразрушенных стен напоминает далекую горную гряду. Над нею мелькает луна в разрывах летящих туч. Не сразу заметишь, что тучи двигаются по кругу, влача за собой рваные хвосты, словно спиральные галактики. Эта воронка засасывает автомобили, дома, людей, вырванные с корнем деревья, целые стада коров и овец, горы мусора, содранные пласты земли, решетчатые фермы подъемных кранов и линий электропередач, обломки труб и столбов. Издалека все это представляется жутким черным роем, аморфным существом, которое будто карабкается в небо по невидимой лестнице. И вскоре бесформенная масса поглощает луну…
Там, снаружи, ледяная зимняя ночь, но внутри дома, накрытого незримым колпаком, навсегда воцарился мертвый сезон. Сквозь истлевшие ковры видны плиты пола со странной полустертой резьбой, кое-где из стыков торчит желтым стеклом пожухлая трава, и повсюду протягивают щупальца вьющиеся побеги, которые проникают сквозь распахнутые застекленные двери из заброшенного парка и оранжереи.
В центре зала на полу – громадный панцирь черепахи, тоже украшенный тонкой резьбой. Вдоль стены – статуи, занесенные из парка, зеленоватые от плесени и с выщербленными поверхностями. В голову божка плодородия вцепился неподвижный ворон – скорее всего только чучело. На других стенах – картины, потемневшие от времени и затянутые паутиной. Вездесущие растения уже увяли, но пока удерживают в плену своих переплетенных стеблей ветхий интерьер и словно предохраняют его от окончательного разрушения. Пыль лежит толстым слоем, будто мельчайшая крупа времени. Время рассыпалось, но мозаика пространства еще цела, хотя в ней явственно виднеются щели. Намечена паутина трещин; нужен только завершающий толчок… Фрагменты плохо скреплены, иллюзия целостности развеяна, и ничто не держится долго; все обращается в прах. Этот дом хранит некая сила, противостоящая природе. Ах да – еще листья, желтые опавшие листья лежат, как красивые бабочки, везде, в том числе на крышке белого рояля.
Играет старик. «Скрипачка» танцует. Ее танец не имеет никакого отношения к музыке, но именно поэтому он воздействует на отупевшего Марка как ярчайшее произведение искусства. Эфемерного, ускользающего искусства…
Она танцует босиком на каменном полу; роится пыль, и вкрадчиво шуршат опавшие листья. На ней платье забытого года, превращенное молью в сеть; на бледном лице женщины ни кровинки; черные губы лаково поблескивают. Она напоминает то сломанную куклу, то призрак, то оплывающую фигуру из воска. В ее танце нет ни постоянного ритма, ни какого-либо стиля, ни даже привычной гармонии…
Гоша восхищенно булькает рядом с Марком. Этот физиологический звук возвращает его к реальности. Итак, что же он видит? Нелепый дом с тремя сумасшедшими обитателями. Вернее, с четырьмя – ведь он сам принимает происходящее всерьез. Его убедили в том, что это не розыгрыш.
– Я хотел бы быть женщиной, – мечтательно шепчет Гоша, следя за «скрипачкой» клейким взглядом. – Певицей в ночном ресторане…
– Придурок, – бросает Марк сквозь зубы, однако у него нет сил смеяться. И, кроме того, он вдруг понимает, что жирный белый слизняк не потенциальный транссексуал, а законченный декадент.
Рояль смолкает; старик со стуком опускает крышку. Но «скрипачка» продолжает кружиться еще некоторое время. Слабый сухой шорох раздается в полной тишине, словно трутся друг об друга перепонки. По контрасту с сильнейшей бурей, очевидно, бушующей за стенами дома (по ту сторону декораций?), это производит неотразимое впечатление. Кощунственный реквием по исчезающей эпохе. Выражение безнадежной тоски по всему несбывшемуся… Рождаясь, попадаешь в таинственный мир; потом растворяется тайна; и каждый обречен терять все, что ему дорого, раньше, чем умирает сам. Раньше на годы или на секунды – но всегда РАНЬШЕ…
Марк интуитивно понимал, что он давно стал рудиментом, что без его участия случилось нечто непоправимое, что ему остается лишь цепляться за обломки привычных понятий, а все, происходящее вокруг, – какая-то зловещая тайная война. Не его война, и он – случайная жертва…
– Пошел! – снова скомандовал Гоша, очнувшийся от своих грез и подобравший слюни.
Марк начал медленно спускаться по лестнице, скрючившись и налегая грудью на поручень.
Старик поджидал его внизу с бокалом шампанского в руке. Конечно, это был тот самый старик с благородной осанкой, который навестил его однажды в клубе «Фламинго». Тогда у них состоялась краткая беседа, но она сохранилась в памяти Марка до малейших деталей.
Старик совершенно не изменился. Телохранитель отсутствовал. Впрочем, было ясно, что тут никто не станет угрожать хозяину, а сам он не опустится до размахивания пистолетом. Никакой дешевки, боже упаси!.. Но вот бокал шампанского – многозначный штришок. («Что празднуем, ребята? Приближение чумы?..») И, кроме всего прочего, напоминает о жажде. Только напоминает, как о временном неудобстве, оставшемся в прошлом.
– Добро пожаловать, наш упрямый друг! – привествовал старик Марка своим прекрасным глубоким баритоном.
Пленник с трудом опустил отощавший зад на нижнюю ступеньку. Стул, стоявший возле рояля, был единственным предметом мебели, на котором можно было сидеть. Старик возвышался над Марком, как отец перед блудным сыном. Но тот не собирался каяться.
– Ты не захотел решить проблему по-хорошему, – с беззлобной укоризной сообщил старик. – А теперь уже поздно. И что в результате? Все равно ты потерял сына, но очень скоро потеряешь еще больше.
– Пошел ты… – сказал Марк, глядя себе под ноги и безуспешно пытаясь понять, что было изображено на каменных плитах пола до того, как наступило запустение и в дом проникли растения. Вряд ли этот разговор мог изменить к лучшему его судьбу.
Старик сухо засмеялся.
Марк поднял голову. От «гряды» на краю пролома медленно и беззвучно отделилась остроконечная «вершина» и посыпалась вниз, обнажая участок неба, в котором продолжалась бешеная карусель… Островок невероятной тишины становился все меньше…
Это укрытие, вдруг понял Марк. Это только ИХ укрытие. И эти… ублюдки… существа… далеко не всесильны. Что-то вышло из-под контроля, как тогда, в городке аттракционов. Что-то противостоит ИМ. Но обречены все. И выбора теперь нет. Демоны разрушения пляшут на развалинах, а людям остается лишь изображать последний танец скорби. Не важно, что это будет – приторно-печальный вальс, безудержный рок-н-ролл или просто судорога. В этом смысле упадочные телодвижения «скрипачки» – осознанное кривляние, наслаждение концом, чудовищная издевка над теми, кто все еще ни черта не понимает. Ему самому можно кое-что объяснить, и тем не менее он навсегда останется жалким слепцом. Разве муравью дано понять, чей сапог раздавил его?..
Тогда зачем он здесь? Зачем он вообще нужен ИМ? Он слишком ничтожен, чтобы замечать его существование. Почему ОНИ возятся со случайным человеком – с бесполезной, сломанной игрушкой? Ведь не затем же, чтобы просто поиздеваться над ним и заодно над прочими обыкновенными двуногими? О нет, ОНИ не настолько мелочны и не настолько мстительны. Кто же станет мстить муравью?
…Старик улыбался, глядя на него. И чем ближе была догадка, тем шире и добрее становилась улыбка.
– Что у тебя в руке, малыш? – пропела «скрипачка», оказавшаяся рядом. Сквозь прорехи в ткани платья просвечивало ее белое и наверняка уже бесплодное тело. Ногти на ногах были покрыты черным лаком. Между пальцами застряли сухие листья.
Марк невольно сильнее сжал фигурку моряка в потеющей ладони и этим выдал наличие некоей тайной связи. Но и это уже не имело значения.
Улыбка старика стала снисходительной, даже немного презрительной. Все-таки не его уровень… Он, не мигая, глядел на Марка в упор, потом медленно кивнул:
– Ты правильно понял. Все очень просто, не так ли?
– Ах ты, падаль… – прошептал Марк, бледнея. Его охватила бессильная злоба – что могут выразить слова?
– Но-но, без истерики, – предупредил старик. – Мне не нужны тут твои сопли… Это называется ловля на живца. Ты и будешь живцом, глупец! Он придет, обязательно придет, чтобы спасти дорогого папочку… И мы будем ждать его.
Марк покачал головой, почти совершенно пустой, потому что безжалостный свет истины выжег все внутри. Даже злоба сгорела. Осталось только осознание того, что скорее всего он умрет в ближайшие несколько часов. Старик был дьявольски умен и весьма искушен в коварных играх, но сейчас и он совершал ошибку. Вероятно, роковую. Он подходил с человеческой меркой к существу, которое уже стало чем-то совсем другим.
Марк был уверен в том, что никто не придет ему на помощь. Дина?.. Может быть, в эту минуту она в худшем положении, чем он сам. Ян? Если он не обманулся, наблюдая странные метаморфозы своего сына, то Ян абсолютно лишен сентиментальности. И вряд ли знает теперь, что это за чувство – любовь. Он неуязвим… Марку хотелось рассмеяться в лицо лощеному высокомерному зверю, стоявшему перед ним, но подобная театральщина уже потеряла всякий смысл.
Когда-то он (да он ли, в самом-то деле?!) всерьез искал то, что находится по ту сторону цинизма и тотального разочарования. А что там? Может быть, новая вера, слепая и бездонная; утешение слабых? Он не знал. Теперь он только уяснил для себя, что так называемое «человеческое» составляет небольшой островок в бескрайнем океане «нечеловеческого». Оазис в пустыне, которую не суждено перейти никому. Лагерь, разбитый случайными попутчиками в дикой местности и окруженный кострами, которые ничего не освещают, кроме малюсенького и мнимо безопасного пятачка внутри огненного кольца…
Так что ловля на «живца» – затея бесполезная. Он сдохнет понапрасну, извиваясь на крючке монстра-рыбака.
Марк испытал внезапное облегчение. Приобрел легкость, будто сорвался в пропасть после долгих часов изнурительной борьбы. Впереди – ничего, но остались еще секунды, которые стоило прожить. Конец света? Извольте. Он мог наблюдать за уникальным, единственным и неповторимым представлением сквозь огромную прореху в занавесе. У него было приличное место в партере…
Он смотрел вверх, туда, где плясали демоны. А вскоре содрогнется и вся планета.
* * *
Темный «глаз», место покоя, вокруг которого вращался гигантский атмосферный Мальстрем, оказался прямо над ним.
26. ДИНА
Слова падали из окружавшей ее темноты – сначала как бессмысленная капель, затем она стала узнавать их. Незнакомый голос тихо, успокаивающе бормотал:
– С нею все будет в порядке. Но ты поступил опрометчиво.
– Я не ожидал, что она решится… – Кажется, голос Цезара.
– Молодой ты еще, а я видела и не такое. Она мать, помни об этом.
Для нее нет ничего невозможного, и она готова жервовать собой. На этот раз ей просто повезло…
Дина понимала, что говорят о ней, но оставалась безучастной. Даже самым простым мыслям было слишком трудно продраться сквозь вязкий туман в сознании.
– Нет, – проговорил мужской голос. – Это не везение. Мария ее прикрыла.
– А что с Марией?
– Плохо. Посмотришь ее?
– Конечно. Почему ты сразу не сказал?
– По-моему, уже поздно. Все равно спасибо тебе, бабушка.
«Бабушка!» Как бы ни было тяжело, надо открыть глаза, увидеть ту, которая, возможно, была причиной всех несчастий или по крайней мере знала причину.
И Дина сделала это.
В первое мгновение ей показалось, что слегка размытый по краям белый силуэт излучает свет. Но полуденное сияние солнца лилось из окон, превращенное шторами в мягкий золотистый поток…
Та же гостиная, тот же диван, на котором она заснула вечером. Да и было ли все на самом деле – бегство, Марк, гараж, катафалк, существо в гробу и ледяной кошмар? Во всяком случае, она провалялась без сознания часов двенадцать.
К ней приблизилось смуглое лицо старой цыганки, покрытое сеточкой морщин. Потрескавшийся глиняный рельеф… Жуткий лиловый шрам пересекал правую щеку, слегка оттягивая вниз уголок глаза. Если женщина приобрела такое «украшение» в молодости, то это могло искалечить всю оставшуюся жизнь. Или направить ее в другое, не вполне обычное русло. Вероятно, так и произошло…
Дина попыталась произнести ее имя, но получился только вздох.
– Не надо, дочка, – сказала бабушка Нина, улыбаясь, и накрыла сухой твердой ладонью ее лоб.
Дине сразу стало легче, как будто прохладная тень упала на нее в самый разгар палящего зноя. И в голове прояснилось.
– Отдохни еще немного, – предложила цыганка. – А потом мы поговорим обо всем. Теперь у нас будет много времени для разговоров… С твоим сыном все в порядке. Хочешь увидеть его?
Эта старуха понимала ее, как родная мать. Или сестра милосердия – в зависимости от того, что произойдет, когда она возьмет Дину за руку и потянет за собой. Куда? К покою или к новой муке?..
Дина кивнула, и уже через минуту Цезар привел в комнату Яна. Тот постоял в изголовье дивана, схватившись за ее руку. Он молчал, понимая, что ей тяжело говорить. На его щеках были видны следы высохших слез.
Под взглядом этих громадных невинных глаз она успокоилась и поверила в то, что у нее теперь действительно есть время. Она закрыла глаза, уплывая в забытье, и капли дрожали на ее ресницах, рассеивая золотистый свет…
На обратном пути все поплыло перед глазами и пришлось опереться на стену. Цезар подскочил к ней, готовый поддержать ее, но она жестом отказалась от помощи, преодолев головокружение, обычное после длительного пребывания в постели. Тем не менее он держался рядом, пока она снова не опустилась на диван.
В гостиной ее уже ждала бабушка Нина. Старая цыганка заняла глубокое кресло, повернутое спинкой к окну, и ее лицо оставалось в тени. Оно казалось почти мрачным. Причина не просто в недостатке света, а в усталости, тяжести, плохих ожиданиях…
Окна были зашторены. Глухонемая девушка не появлялась. Приглушенный голос, доносившийся из радиоприемника, тревожно и настойчиво предупреждал о беспрецедентных угрозах для атомных электростанций. Для ВСЕХ станций в Европе без исключения.
Дина поздоровалась и поблагодарила за спасение своей жизни и жизни сына.
– Не спеши благодарить, – прервала ее цыганка. – Тебе предстоит кое-что узнать.
Дина насторожилась. Она слишком расслабилась за последние часы, а может быть, и дни; решив, что все позади, подставила миру мякоть, и теперь у нее появилось ощущение невероятной уязвимости. Она ожидала очередного удара, и предчувствия не обманули ее.
– Прочти это. – Старуха протянула ей лист, сложенный пополам.
Дина взяла его кончиками пальцев. Прекрасная бумага; краешком можно порезаться. Она развернула лист и увидела отпечатанный на принтере текст. Насколько она могла судить, это было сообщение, полученное по электронной почте. Дина пробежала взглядом первые несколько фраз и на минуту закрыла глаза. Она не знала, что думать, как отнестись к этому.
Дурацкие стереотипы крепко засели в сознании. Если бы она увидела печатные буквы, выведенные фломастером, или отдельные слова, вырезанные из газетных статей и наклеенные на оберточную бумагу, она поверила бы скорее. Но почему-то не могла принять всерьез послание, пропущенное через компьютерные потроха и содержащее исключительно правильные выражения. Разве такой вид имеют подобные письма?
«А какой же вид, идиотка?! Много ли ты их получала? Кажется, это первое в твоей жизни, не так ли?..»
Смысл… Смысл ускользал от нее до тех пор, пока она не наткнулась на ключевые слова. Она поняла, что находится только в самом начале страшного пути, который надо пройти полностью. Худшее было в последних строчках письма: «…если вы не примете наши условия, то мы пришлем вам его пальцы, а затем вы получите его голову…»
Дина смертельно побледнела.
– Скажите, что мне делать? – прошептала она.
– Отдай им ребенка! – сурово сказала цыганка.
– Я не могу, – выдавила из себя Дина слабым, осипшим, до неузнаваемости изменившимся голосом – будто какая-то кукла с батарейкой говорила изнутри. Уже само обсуждение подобных требований чудовищно.
Но, похоже, она услышала окончательный приговор. Если эти двое не могут помочь ей, значит, не поможет больше никто. Приговор был вынесен силами добра (скорее всего кажущегося), и от этого становилось еще хуже…
– Ты должна, – твердо сказала старуха. – Твоя слепая любовь укорачивает его дни!
– Как вы смеете?.. – прошептала Дина, чувствуя, что симпатия к цыганке сменяется ненавистью.
– Понимаешь, девочка, я пытаюсь быть справедливой, хотя это не более, чем слова. Вероятно, ему действительно будет лучше с… с этими людьми. Он – из их породы и все больше отдаляется от тебя. С каждым днем ему труднее жить по обычным законам. И среди таких, как ты.
Дина замотала головой.
– Не понимаю! Не хочу понимать! Какая порода? Какие люди?..
Старуха переглянулась с Цезаром. Он еле заметно пожал плечами, а она положила свою темную руку на бескровную и покрытую свежими шрамами ладонь молодой женщины. Дина содрогнулась от этого прикосновения.
– Ты помнишь, каким он родился? – спросила Нина. – У него была пленка на голове?
Дина неуверенно кивнула. Цыганка продолжала:
– Это незначительный и не обязательный признак, но тем не менее.
Я не буду напоминать тебе о том, что ты тщетно пытаешься забыть, прогнать от себя. Ты закрываешь глаза и не хочешь принять очевидного. Ничего удивительного – это нормальная реакция любой матери… Ты не желаешь признавать, что твой сын – необыкновенное существо. В этом его проклятие, но и его сила. Он изгой, обреченный на изоляцию своим редчайшим даром, и этого уже не поправить материнскими слезами. Мне хорошо знакома твоя боль, я ведь тоже мать здухача. Я преодолела ее и смирилась… Твой сын – здухач.
Дина снова дернулась.
– О Господи, кто?! Скажите хоть что-нибудь такое, что я могла бы понять!
– Для этого ты здесь и находишься, но понять все до конца ты не сможешь. Даже он сам не знает еще почти ничего о природе той силы, которой обладает. Эта сила сверхъестественна и капризна. Она входит в тех, кого сама выбирает. Ее нельзя приобрести по собственной воле, и она неисчерпаема. Ее источник неизвестен. Она управляет здухачем чаще, чем он управляет ею. Я еще не встречала человека, который полностью подчинил бы ее себе, а я долго живу на свете. Может быть, слишком долго… Здухачи пользуются силой, но никто не понимает, как это происходит. Избежать ее влияния не удавалось даже старикам, не говоря уже о маленьком мальчике…
– С нею все будет в порядке. Но ты поступил опрометчиво.
– Я не ожидал, что она решится… – Кажется, голос Цезара.
– Молодой ты еще, а я видела и не такое. Она мать, помни об этом.
Для нее нет ничего невозможного, и она готова жервовать собой. На этот раз ей просто повезло…
Дина понимала, что говорят о ней, но оставалась безучастной. Даже самым простым мыслям было слишком трудно продраться сквозь вязкий туман в сознании.
– Нет, – проговорил мужской голос. – Это не везение. Мария ее прикрыла.
– А что с Марией?
– Плохо. Посмотришь ее?
– Конечно. Почему ты сразу не сказал?
– По-моему, уже поздно. Все равно спасибо тебе, бабушка.
«Бабушка!» Как бы ни было тяжело, надо открыть глаза, увидеть ту, которая, возможно, была причиной всех несчастий или по крайней мере знала причину.
И Дина сделала это.
В первое мгновение ей показалось, что слегка размытый по краям белый силуэт излучает свет. Но полуденное сияние солнца лилось из окон, превращенное шторами в мягкий золотистый поток…
Та же гостиная, тот же диван, на котором она заснула вечером. Да и было ли все на самом деле – бегство, Марк, гараж, катафалк, существо в гробу и ледяной кошмар? Во всяком случае, она провалялась без сознания часов двенадцать.
К ней приблизилось смуглое лицо старой цыганки, покрытое сеточкой морщин. Потрескавшийся глиняный рельеф… Жуткий лиловый шрам пересекал правую щеку, слегка оттягивая вниз уголок глаза. Если женщина приобрела такое «украшение» в молодости, то это могло искалечить всю оставшуюся жизнь. Или направить ее в другое, не вполне обычное русло. Вероятно, так и произошло…
Дина попыталась произнести ее имя, но получился только вздох.
– Не надо, дочка, – сказала бабушка Нина, улыбаясь, и накрыла сухой твердой ладонью ее лоб.
Дине сразу стало легче, как будто прохладная тень упала на нее в самый разгар палящего зноя. И в голове прояснилось.
– Отдохни еще немного, – предложила цыганка. – А потом мы поговорим обо всем. Теперь у нас будет много времени для разговоров… С твоим сыном все в порядке. Хочешь увидеть его?
Эта старуха понимала ее, как родная мать. Или сестра милосердия – в зависимости от того, что произойдет, когда она возьмет Дину за руку и потянет за собой. Куда? К покою или к новой муке?..
Дина кивнула, и уже через минуту Цезар привел в комнату Яна. Тот постоял в изголовье дивана, схватившись за ее руку. Он молчал, понимая, что ей тяжело говорить. На его щеках были видны следы высохших слез.
Под взглядом этих громадных невинных глаз она успокоилась и поверила в то, что у нее теперь действительно есть время. Она закрыла глаза, уплывая в забытье, и капли дрожали на ее ресницах, рассеивая золотистый свет…
* * *
Цезар помог ей встать и напоил бальзамом из чашки. На часах было семь, но Дина не знала – утра или вечера. Теперь она на самом деле чувствовала себя намного лучше и даже смогла дойти до туалета без сопровождения.На обратном пути все поплыло перед глазами и пришлось опереться на стену. Цезар подскочил к ней, готовый поддержать ее, но она жестом отказалась от помощи, преодолев головокружение, обычное после длительного пребывания в постели. Тем не менее он держался рядом, пока она снова не опустилась на диван.
В гостиной ее уже ждала бабушка Нина. Старая цыганка заняла глубокое кресло, повернутое спинкой к окну, и ее лицо оставалось в тени. Оно казалось почти мрачным. Причина не просто в недостатке света, а в усталости, тяжести, плохих ожиданиях…
Окна были зашторены. Глухонемая девушка не появлялась. Приглушенный голос, доносившийся из радиоприемника, тревожно и настойчиво предупреждал о беспрецедентных угрозах для атомных электростанций. Для ВСЕХ станций в Европе без исключения.
Дина поздоровалась и поблагодарила за спасение своей жизни и жизни сына.
– Не спеши благодарить, – прервала ее цыганка. – Тебе предстоит кое-что узнать.
Дина насторожилась. Она слишком расслабилась за последние часы, а может быть, и дни; решив, что все позади, подставила миру мякоть, и теперь у нее появилось ощущение невероятной уязвимости. Она ожидала очередного удара, и предчувствия не обманули ее.
– Прочти это. – Старуха протянула ей лист, сложенный пополам.
Дина взяла его кончиками пальцев. Прекрасная бумага; краешком можно порезаться. Она развернула лист и увидела отпечатанный на принтере текст. Насколько она могла судить, это было сообщение, полученное по электронной почте. Дина пробежала взглядом первые несколько фраз и на минуту закрыла глаза. Она не знала, что думать, как отнестись к этому.
Дурацкие стереотипы крепко засели в сознании. Если бы она увидела печатные буквы, выведенные фломастером, или отдельные слова, вырезанные из газетных статей и наклеенные на оберточную бумагу, она поверила бы скорее. Но почему-то не могла принять всерьез послание, пропущенное через компьютерные потроха и содержащее исключительно правильные выражения. Разве такой вид имеют подобные письма?
«А какой же вид, идиотка?! Много ли ты их получала? Кажется, это первое в твоей жизни, не так ли?..»
Смысл… Смысл ускользал от нее до тех пор, пока она не наткнулась на ключевые слова. Она поняла, что находится только в самом начале страшного пути, который надо пройти полностью. Худшее было в последних строчках письма: «…если вы не примете наши условия, то мы пришлем вам его пальцы, а затем вы получите его голову…»
Дина смертельно побледнела.
– Скажите, что мне делать? – прошептала она.
– Отдай им ребенка! – сурово сказала цыганка.
– Я не могу, – выдавила из себя Дина слабым, осипшим, до неузнаваемости изменившимся голосом – будто какая-то кукла с батарейкой говорила изнутри. Уже само обсуждение подобных требований чудовищно.
Но, похоже, она услышала окончательный приговор. Если эти двое не могут помочь ей, значит, не поможет больше никто. Приговор был вынесен силами добра (скорее всего кажущегося), и от этого становилось еще хуже…
– Ты должна, – твердо сказала старуха. – Твоя слепая любовь укорачивает его дни!
– Как вы смеете?.. – прошептала Дина, чувствуя, что симпатия к цыганке сменяется ненавистью.
– Понимаешь, девочка, я пытаюсь быть справедливой, хотя это не более, чем слова. Вероятно, ему действительно будет лучше с… с этими людьми. Он – из их породы и все больше отдаляется от тебя. С каждым днем ему труднее жить по обычным законам. И среди таких, как ты.
Дина замотала головой.
– Не понимаю! Не хочу понимать! Какая порода? Какие люди?..
Старуха переглянулась с Цезаром. Он еле заметно пожал плечами, а она положила свою темную руку на бескровную и покрытую свежими шрамами ладонь молодой женщины. Дина содрогнулась от этого прикосновения.
– Ты помнишь, каким он родился? – спросила Нина. – У него была пленка на голове?
Дина неуверенно кивнула. Цыганка продолжала:
– Это незначительный и не обязательный признак, но тем не менее.
Я не буду напоминать тебе о том, что ты тщетно пытаешься забыть, прогнать от себя. Ты закрываешь глаза и не хочешь принять очевидного. Ничего удивительного – это нормальная реакция любой матери… Ты не желаешь признавать, что твой сын – необыкновенное существо. В этом его проклятие, но и его сила. Он изгой, обреченный на изоляцию своим редчайшим даром, и этого уже не поправить материнскими слезами. Мне хорошо знакома твоя боль, я ведь тоже мать здухача. Я преодолела ее и смирилась… Твой сын – здухач.
Дина снова дернулась.
– О Господи, кто?! Скажите хоть что-нибудь такое, что я могла бы понять!
– Для этого ты здесь и находишься, но понять все до конца ты не сможешь. Даже он сам не знает еще почти ничего о природе той силы, которой обладает. Эта сила сверхъестественна и капризна. Она входит в тех, кого сама выбирает. Ее нельзя приобрести по собственной воле, и она неисчерпаема. Ее источник неизвестен. Она управляет здухачем чаще, чем он управляет ею. Я еще не встречала человека, который полностью подчинил бы ее себе, а я долго живу на свете. Может быть, слишком долго… Здухачи пользуются силой, но никто не понимает, как это происходит. Избежать ее влияния не удавалось даже старикам, не говоря уже о маленьком мальчике…