Давыдычев Лев Иванович. Лёлишна из третьего подъезда

   – Ну, обещал. Дальше?
   – Выполняйте свое обещание, – сказал Эдуард Иванович.
   А Чип, как бы полностью поддерживая просьбу хозяина, зарычал, широко раскрыв пасть.
   Женщины завизжали.
   Мальчишки, облепившие подоконники, захохотали и тоже порычали и повизжали.
   – Я милицию вызову, – сказал, сразу став не очень грозным, управляющий домами. – Вы нарушаете общественный порядок. Мешаете работе государственного учреждения. Хулиганите. Нервируете аппарат, то есть моих сотрудниц.
   – А вы не хотите помочь девочке, – спокойно возразил Эдуард Иванович. – Вы же знаете, как ей трудно жить, имея на руках больного дедушку.
   – Я всё знаю! – тихо крикнул товарищ Сурков, снова вытирая пот на носу. – Надоела мне ваша девочка с вашим дедушкой! Из горздрава два раза звонили. А у меня нет…
   – Есть, – сказала одна служащая, – мы ещё вчера напоминали вам о заявлении Охлопковой…
   – О! – сказал товарищ Сурков. – Чередь! Желающих спуститься с верхних этажей в нижние путём обмена жилплощади много. У одного дедушка, у другого – бабушка, третий сам плохо дышит. Но это всё ерунда. Другое дело – мотоцикл, мотороллер. Дедушки-бабушки дома посидеть могут, нечего им взад-вперёд на пятый этаж бегать. А попробуй-ка на себе мотоцикл таскать. Мотороллер попробуй на себе таскать! А?
   Мартыш показал ему язык.
   И мальчишки показали ему языки.
   А Эдуард Иванович твёрдо сказал:
   – Мы не уйдём отсюда, пока вы не дадите…
   – Не дам! – крикнул товарищ Сурков. – Не дам!
   И мальчишки закричали:
   – Не дам! Не дам! Не дам! Не дам!
   – А я не могу, – гордо и даже торжественно произнёс товарищ Сурков, – не могу думать и руководить в такой обстановке.
   Тут все служащие стали упрашивать его подписать заявление Охлопковой, называли номер дома и номер квартиры, жильцам которой не нравится первый этаж.
   – Пусть придёт в другой раз, – упрямился товарищ Сурков. – А то можно подумать, что я тигрёнка или мартышки видите ли, испугался. Или попал под их влияние. Смешно. Нет, нет, пусть Охлопкова ещё несколько разиков придёт.
   – И в каждый другой разик, – насмешливо сказал Эдуард Иванович, – я буду приходить с ней. И возьму с собой уже не тигрёнка, а льва.
   – Льва-а-а? – хором спросили мальчишки и служащие.
   – Самого настоящего. И тоже без намордника. Могу и двух львов привести. И трёх.
   – Безобразие, одним словом, – еле выговорил товарищ Сурков, теперь уже совсем негрозный. – Отвечать будете. Какая там у вас квартира на обмен согласна?
   Короче говоря, завтра же Лёлишна могла переезжать на первый этаж в соседнем доме.

Следующим номером нашей программы —
ЖИВЫЕ ТАРЕЛКИ.
Исполняет единственный мужчина в своей семье Владик Краснов, бывший Головёшка.
В действие вступает ТЁТЯ НЮРА,
КОТОРАЯ СЧИТАЕТ СЕБЯ СВЯТОЙ

   Владик мыл посуду. То есть не мыл, а бил.
   Потому что тарелки оказались живыми.
   Первая же тарелка выскользнула из его рук в раковину. И, конечно, разбилась.
   – Эх ты, – сказал ей (вернее, её осколкам) Владик, – совести у тебя нету.
   Со второй тарелкой он держался настороженно и даже сумел донести её до струи воды из крана.
   И тут она (то есть тарелка) выскользнула из его рук на пол.
   И разбилась.
   «Ну, погодите! – возмущённо подумал Владик. – Не хотел я с вами связываться, а придётся. Не забудьте, что руки у меня золотые. Так сам гражданин милиционер дядя Горшков считает. Мозговая система у меня имеется. И вы из себя много-то не воображайте. Тем более, что я – единственный мужчина в нашей семье».
   И тут третья тарелка – вдребезги.
   Сел Владик.
   Задумался.
   Пустяковое вроде бы дело, а – не получается. В цирке вон тарелки на палках крутят, в воздух бросают и чего только с ними не делают, а тут…
   Он встал.
   Взял тарелку обеими руками.
   И поднёс к раковине.
   Но нужна ещё одна рука, чтобы открыть кран.
   Владик отнёс тарелку обратно на стол, открыл кран, взял тарелку обеими руками и подставил под струю.
   Брызги во все стороны бросились.
   Даже глаза пришлось зажмурить.
   Вымок Владик до пояса.
   Зато и тарелка немного вымылась.
   К следующей – пятой – тарелке он отнёсся уже увереннее, да и она, видимо, почувствовала, что имеет дело с человеком, который кое-что в мытье посуды понимает.
   И облился он на этот раз меньше. Маленькая работа, а – работа. И когда сделаешь её, приятно.
   – Чего тут стряслось? – услышал он напуганный и возмущённый голос тёти Нюры.
   – Да вот посуду мыл, – небрежным тоном ответил Владик, – я ведь единственный мужчина в семье.
   – Единственный ты лоботряс в семье! – сказала тётя Нюра. – Кто тебя просил? Вот натворил дел! Подожди, упекут тебя в колонию, сто раз пожалеешь, что не слушался добрых людей.
   Ругалась тётя Нюра равнодушно, и раньше Владик не обращал особенного внимания на такие слова, но сегодня он ответил:
   – С утра до вечера вы меня без передыха ругаете. Зря. Если человеку всё время втолковывать, что он лоботряс, то он лоботрясом и будет.
   Они с тётей Нюрой собрали осколки, а она принялась вытирать пол, говоря:
   – Тебя не ругать нельзя. Потому как хвалить тебя не за что. Ты вот телевизор не смотришь. А каких там мальчиков показывают иногда! Чистенькие, умненькие, рассуждают ровно взрослые. Советы дают, учат. И все из нашего города. Местные. Сердце не нарадуется. Вот тебе бы с них пример взять.
   – У нас телевизора нет.
   – И никогда не будет! – И тётя Нюра заметила на нём новые брюки, всплеснула руками: – Кто это тебя?
   – Знакомые одни.
   – До чего же ладно подогнано! Только ботинки всё портят. Ботинки бы сменить! – сокрушалась тётя Нюра. – Уж больно они длинноносые. Погоди, погоди, я сейчас. – Она быстро ушла, почти убежала, и скоро вернулась, держа в руках сандалии.
   – Примерь-ка. Если подойдут, будешь ты парень хоть куда. И меня добрым словом вспомнишь. Мол, есть на свете тётя Нюра – святой человек. Ведь с какой стати, собственно, я о тебе забочусь? Да потому что добрая, отзывчивая я. Не жмут? Носи на здоровье.
   – Спасибо. – Владик даже потопал от радости.
   – Покажись-ка матери.
   Владик убежал.
   Ксения Андреевна, как всегда, полулежала на кровати,
   – Мам, смотри!
   – Балуешь ты нас, – растроганно сказала она вошедшей в комнату тёте Нюре. – Спасибо тебе. Весь он в обновках. Прямо и не узнать, до чего хорош парень.
   – Не хвали ты его раньше времени, – ворчливо посоветовала тётя Нюра. – Посмотреть ещё надо, как он дальше расти будет. Пока похвастаться ему нечем.
   – Когда хвалят, на него больше действует, – виновато сказала Ксения Андреевна.
   – Всем нам охота, чтоб нас хвалили, – усмехнулась тётя Нюра. – А к ругани надо привыкать. Легче жить будет. А то знаешь как он себя величть начал? – Она хихикнула. – Единственный, мол, мужчина в семье! – Она расхохоталась. – А я ему говорю: единственный ты, мол, лоботряс в семье!
   – Ничего смешного нет, – хмуро сказал Владик.
   – Три тарелки он тебе расколол! Помощничек!
   – И пусть, – радостно сказала Ксения Андреевна. – Научится. Лиха беда – начало.
   – Ничему он не научится, – почти крикнула тётя Нюра. – Одному он только и научился – за чужой счёт жить. Да кабы не моя доброта…
   – Берите свою доброту обратно, – вдруг сказал Владик.
   Снял сандалии. И отодвинул их от себя.
   – Чего ты?! – возмутилась тётя Нюра. – Подумаешь, обиделся! К тебе по-людски, а ты…
   – Может, и меня когда-нибудь по телевизору покажут, – пробормотал Владик. – И нечего меня на каждом шагу ругать. Ругаться легко! Телевизор смотреть легко! А вы попробуйте жить как мы живём, как нам с мамкой…
   – Прости ты меня тогда, – насмешливо сказала тётя Нюра. – Только запомни: добрая я, отзывчивая. Жалею тебя. Возьми сандальки.
   – Спасибо, не надо, – твёрдо отказался Владик. – И жалеть меня не надо. Может, сам справлюсь.
   – Вот что! – Тётя Нюра встала. – Ты словами-то не кидайся! И не гордись! Нечем тебе гордиться! Не задирай нос-от! Рассуждатель!
   – За что ты так? – спросила Ксения Андреевна. – Маленький ведь он ещё.
   – Маленький, да удаленький. Сердце кровью обливается, когда об вас думаю. Чего бы вы делали, кабы не я? Вы мне спасибо говорить должны не переставая. А он физиономию от меня воротит! Возьми сандальки! – крикнула тётя Нюра.
   – Не возьму, – ответил Владик. – И не нужна ваша помощь больше. И пол мыть научусь! – с отчаянием продолжал он. – И суп кипятить научусь! И чай варить! И по магазинам ходить буду!
   – Да кто тебе деньги-то доверит?
   – Я, – сказала Ксения Андреевна. – За великую помощь тебе, Нюра, великое спасибо. Никогда не забуду. А больше – не надо.
   – Да ты… Да ты что, Ксения? Я над собой ни смеяться, ни издеваться никому не позволю! Никому, не то что тебе с твоей Головёшкой. Да вы меня не обижать, а обожать должны!
   – Мы с тобой потом обо всём поговорим. – Ксения Андреевна достала из-под подушки книгу, протянула сыну. – Вот здесь наши с тобой деньги, квитанции всякие. Положи на комод. Надо будет – бери.
   – Можно подумать, – оскорблённо пробормотала тётя Нюра, – что я не пользу, а вред делала.
   – Тебе куда-то надо, Владик? Так ты иди, иди. Часикам к двум возвращайся, сбегаешь в столовую за обедом. Были бы у меня ноги живые, я бы на месте не сидела.
   Когда Владик ушёл, так и оставив сандалии, тётя Нюра заговорила громко и пронзительно:
   – Чего это вы? На кого надеетесь? Думаете, ещё такую дуру, как я, найдете? Ты поверила, что Головёшка твой образумился? Да накатило просто на него. Хлебнёшь ты с ним ещё горя! Тыщу раз ещё меня вспомнишь!
   – Добра твоего я никогда, Нюра, не забуду. А какая мать без горя прожила? – тихо спросила Ксения Андреевна. – За помощь, говорю, великое тебе спасибо. Только в одной руке ты, оказалось, помощь протягиваешь, а другой – по сердцу бьёшь.
   – Да чего вы без меня делать будете? Да ты знаешь, что люди про меня говорят? Святая ты, Нюра, говорят! Куда вы без меня?
   – Жить будем. Свет не без добрых людей. К осени меня в больницу, а Владика – в детдом. Может, и вылечат меня. На юг куда-то увезут. К морю.
   Мне придётся прервать на этом их разговор. Думаю, что суть его вы уже поняли.

А перед началом следующего номера автор просит уважаемых читателей разрешить ему сказать несколько слов, которые он считает очень необходимыми

   Вот мы и приближаемся к окончанию нашей программы.
   Начались уже заключительные выступления.
   И жалко мне расставаться с моими героями – моими друзьями-приятелями, ведь расстаюсь я с ними навсегда.
   И в то же время радостно, потому что работа близится к завершению.
   И с вами мне расставаться жалко. Пока вы читали книгу, мы с вами как будто беседовали по душам.
   Конечно, я надеюсь, что мы с вами встретимся еще не один раз, но всякое в жизни бывает. Недаром каждый писатель старается каждую книгу писать так, словно она – последняя. И старается вложить в неё всё, что ему хочется сказать людям.
   Но какой бы ни была книга толстой, у неё обязательно есть конец.
   Решил я ещё раз – последний! – ненадолго остановить действие повести, чтобы сказать вам несколько слов, которые кажутся мне очень необходимыми.
   Решил я сказать их именно в этой книжке, не откладывая до следующей.
   Потому что когда я напишу следующую книжку, вы уже станете совсем большими, вам будет не до детских книжек.
   Если вы закроете «Лёлишну» и быстро забудете о том, что в ней написано, то – полбеды. Значит, либо я плохо написал, либо вы прочитали невнимательно.
   Но вот вопрос: неужели вы умеете глотать книги?! Ам – и прочитали?
   И забыли.
   Тогда – для чего читать? Чтобы только провести время до начала, предположим, телевизионной постановки о шпионах?
   Авторы пишут, стараются, переписывают рукописи по нескольку раз; в типографии огромные машины печатают, переплетают книги – для чего?
   Если бы вы не боялись слова «учебник», я бы сказал, что книги – это учебники.
   Да, да, учебники! По ним можно учиться жить.
   Если, конечно, есть желание.
   Говорят:
   – Скажи мне, ЧТО ты читаешь, и я скажу, КТО ты.
   Но есть ещё одна, по моему более важная поговорка:
   – Скажи мне, КАК ты читаешь, и я скажу КТО ты.
   Вы – люди понятливые, и я не буду вам всё растолковывать до конца. Сами поймёте.

Продолжаем нашу программу.
Сейчас номер разговорного жанра.
Выступают Лёлишна, дедушка и Владик

   Когда Владик рассказал Лёлишне о том, что случилось с ним утром, – об истории с тарелками и тётей Нюрой, то к радости своей услышал в ответ:
   – Ты поступил правильно. Как настоящий мужчина.
   – Да ну? – удивился Владик. – Я – единственный мужчина в семье, и ещё оказалось, что я – настоящий мужчина. Два мужчины во мне получилось?
   – Один мужчина – хорошо, а два – лучше, – сказал дедушка. – Я, правда, всего-навсего единственный дедушка в семье, толку от меня не очень уж и много.
   – До чего вы мне все надоели, – весело сказала Лёлишна, – честное слово. Ну, хватит, дедушка.
   – Я вот о чём думаю, – сказал Владик. – А дальше? Я ведь ничего не умею делать. Две тарелки всего осталось. Вымою их – черепки соберу. А суп из чего есть? Из стаканов? Так я их тоже поломаю. В другой раз.
   – Надо учиться, – сказал дедушка. – Вот я из пяти тарелок разбиваю лишь одну. Потому что у меня есть опыт. А у тебя его нет.
   – Я уж когда к вам шёл, пожалел, – сказал Владик, – зря, может, сандальки не взял? А потом включил мозговую систему: нет, не зря. Сами подумайте. Во мне двое мужчин. Сообразим мы вдвоём что-нибудь путное или не сообразим?
   – Всё может быть, – как-то очень серьёзно сказал дедушка. – К счастью, я умею советовать. Если бы не плохое здоровье, я бы мог работать и в горСОВЕТЕ. И вот сейчас я дам вам совет. Если что не поймёте, спрашивайте. Я охотно объясню. Даю совет: Владику нужно помочь.
   – А как? – спросила Лёлишна.
   – Как – я не знаю. Моё дело – дать совет.
   – За совет спасибо, – сказала Лёлишна. – Будем ему помогать. Только ты, Владик, должен дать слово, что не отступишь.
   – Куда?
   – Назад.
   – Куда – назад?
   – Раз ты решил стать главой семьи…
   – Головой? – испугался Владик. – Это как? Это что?
   – Главным в семье, – объяснил дедушка. – Вот как в нашей семье моя внучка.
   – Ты должен делать все без тёти Нюры, – сказала Лёлишна.
   – Ничего у меня не получится! – Владик махнул рукой. – Какая я голова семьи? Я рот семьи!
   – Вот ты уже и отступаешь.
   Владик вскочил, пробежал по комнате, затараторил:
   – Зачем я вас только встретил? Жил бы себе как жил! А тут мысли всякие в голове крутятся! Мозговая система скрипит, пыхтит! Тарелки бить начал! Водой весь облился! Сандальки отдал! Трудно ведь всё это? На что мне это надо? Ещё одним мужчиной быть – ладно, а двумя-то зачем?
   – А ну сядь! – приказала Лёлишна, и Владик сел. – Распрыгался! Зачем? Зачем? – передразнила она. – Затем! Затем! Если ты не отступишь, знаешь, что будет? Мама твоя выздоровеет!
   – Да ну?
   – А как ты думал? Конечно, выздоровеет. Не чужие руки будут ей пищу подавать, а твои. Не чужие люди ей будут помогать, а ты, сын.
   – Честное слово! – воскликнул дедушка. – Я давно бы умер, если бы не она, – он погладил внучку по голове. – Я ведь рано просыпаюсь. Только вид делаю, что сплю. Иначе она тоже будет совсем рано вставать. Проснусь и каждое утро несколько часов думаю. Лежу и думаю. Думаю и лежу. Грустно мне этим заниматься. И тяжело. Не получилось из меня пенсионера. Какой я пенсионер? Больной, дома сижу. А настоящие пенсионеры – как милиционеры! Они следят за порядком, борются с его нарушителями – от младенцев до своего брата – пенсионера. Пенсионеры – как пионеры! Всегда готовы! А я… – дедушка протяжно вздохнул. – Нет, никакой я не пенсионер? Не будь Лёли, я бы совсем…
   – Вот ты опять начал переживать, – сказала Лёлишна, – а мы договаривались, что ты этим заниматься не будешь.
   – Переживать я всё равно буду, – виновато, но твёрдо произнёс дедушка. – Но буду знать меру. Понемножку каждый день. А ты контролируй меня. И всё будет в ажуре.
   – Всё будет в абажуре, – задумчиво сказал Владик. – Тяжёлое это дело – быть главой-головой. Тут голова нужна. Сильная мозговая система.
   – Идём, – сказала Лёлишна, – хватит рассуждать, надо делами заниматься. Дедусь, я приду скоро. Веди себя хорошо.
   – Не сомневайся, – заверил дедушка. – Всё будет в ажуре-бажуре. Я ведь отчётливо сознаю, что вы – серьёзные люди. И у вас очень серьёзные дела. Не буду вам мешать.

Читайте о последнем выступлении милиционера Горшкова в нашей программе!

   Горшкову дали несколько дней отпуска – отдохнуть.
   Чего-чего, а отдыхать он не умел. Просто понятия не имел, как это делается.
   И пошёл он гулять.
   Настроение у него было – поднимите большой палец правой руки – во!
   Он побывал в больнице. Товарищ майор чувствовал себя хорошо и пообещал Горшкову взять его на работу в уголовный розыск.
   А когда исполняется самое твое заветное мечтание, тебе хочется, чтобы всем было хорошо, как и тебе. Ты готов забыть и простить все обиды, помириться с теми, с кем был в ссоре.
   И Горшков почувствовал, что ноги его сами идут к цирку, и понял, что он нисколько не сердится на шапито и артистов.
   И даже на мартыша!
   В таком, как говорится, радужном настроении и явился милиционер в цирк.
   На арене стоял Григорий Васильевич и…
   И горел!
   Горел он изнутри: дышал широко раскрытым ртом, из которого вылетало яркое пламя с дымом.
   Горшков прыжком через барьер и к фокуснику – помочь!
   А тот как дунет пламенем!
   И милиционер отскочил, чтобы не опалиться.
   «Куда только пожарники смотрят?» – возмущённо подумал Горшков, садясь на скамейку.
   В это время фокусник кончил гореть, выдохнул из себя остатки дыма и спросил:
   – Как впечатление?
   – Горите вполне естественно, – ответил Горшков. – Не понимаю, однако, к чему? Зачем? А разрешение пожарной охраны имеете?
   – Имею, имею, – успокоил его Григорий Васильевич. – А почему вчера ушли с представления?
   – Вызвали на задание. Теперь буду работать в уголовном розыске. Вот пришёл попрощаться.
   – Жаль. Мы к вам привыкли.
   – Я нельзя сказать, что привык, – проговорил Горшков немного виновато, – но верю, что и от вас иногда может быть польза.
   – И за это спасибо, – весело сказал Григорий Васильевич. – А вы на нас не сердитесь, пожалуйста.
   – Да уж вроде бы и не сержусь. А пришёл я к вам, гражданин фокусник, опять из-за Головёшки, то есть Владика Краснова. Обязаны вы ему помочь. Не отстану я от вас ни за что. Обязаны вы людям помогать, я считаю! – Горшков вдруг разволновался и даже взял Григория Васильевича за руку. – Бегом бежать, чтоб помогать, надо! Вот сходите к нему домой, своими собственными глазами на жизнь его посмотрите. А как увидите его жизнь, так и не успокоитесь, пока не поможете.
   – Упрямый вы человек, – с уважением сказал Григорий Васильевич. – Идёмте к вашему Головёшке.
   – Когда?
   – Да сейчас. Я свободен до вечера.
   Надо ли говорить, как обрадовался Горшков.

Следующим номером нашей программы – Владик Краснов сам себя ранит в неравном бою

   Ксения Андреевна не расплакалась, как с ней обычно бывало в радостных случаях.
   Она только без конца благодарила Лёлишну, называя её доченькой.
   А Лёлишна вспоминала свою маму и еле сдерживала слезы.
   Так сидели они и разговаривали.
   – До чего же мне хорошо теперь, доченька, – сказала Ксения Андреевна, – А всё оттого, что мы с тобой повстречались. Теперь-то мой Владик когда из дому уйдёт бегать, переживать не буду. Смучилась ведь я с ним. Виду не показывала, а тяжело было. И не во мне дело. Я-то всё перетерплю, лишь бы он хорошим человеком вырос.
   – Конечно, хорошим человеком вырастет, – сказала Лёлишна. – Можете даже и не сомневаться. А вам мы помогать будем не хуже тёти Нюры. У нас в классе есть девочки, которым дома не разрешают помогать. А им очень хочется домашним хозяйством заниматься. Вот они и ищут семьи, где много работы по дому. И помогают. И все довольны… Пойду посмотрю, что там Владик делает.
   А Владик там – то есть на кухне – делал суп.
   На мальчишке был передник, который ему подарила Лёлишна.
   Рукава рубашки засучены.
   А руки – в крови.
   ???
   Во всяком бою бывают раны. А он вел бой – с картошкой, свёклой, луком, капустой, морковью…
   Видите, как много врагов?
   А он один!
   А его руки, которые гражданин милиционер дядя Горшков считал золотыми, оказались деревянными – ничего они не умели делать.
   Только резались – словно нарочно лезли прямо под остриё ножа.
   И странно было Владику всем этим заниматься. Ещё вчера был он беззаботным человеком, слонялся себе по улицам, делал что хотел (то есть ничего не делал).
   И вдруг…
   Суп. Передник… И все руки в крови.
   – Ой! – вскрикнула Лёлишна, войдя на кухню. – Эх ты, неумейка!
   – Только не ругаться, – предупредил Владик, – надоело. Лучше похвали.
   – Конечно, ты молодец. В общем. Йод у вас есть?
   Вскоре Владик сидел в углу на табуретке, разглядывая свои руки, покрытые тёмно-коричневыми пятнами, а Лёлишна ловко чистила овощи.
   – Ничего я не понимаю, – вдруг сказал Владик, – жил я, жил, не тужил, и вот тебе…
   – В том-то и беда, что не тужил. А тебе надо тужить, обязательно надо.
   – Почему?
   – Сам должен понять, почему.
   – Включаю мозговую систему на полную мощность, – сказал Владик. – Думаю. Но – не понимаю.
   – Ещё подумай.
   Владик осторожно склонил голову набок, словно прислушиваясь к тому, что в ней происходит, поморщился и сказал:
   – Плохо моя мозговая система действует.
   – А ты не торопись, – посоветовала Лёлишна.
   Через несколько минут Владик обрадованно крикнул:
   – Есть! Я единственный мужчина в семье. Это раз. Я настоящий мужчина. Это два. Значит, я должен тужить? А ты кто? А тебе надо тужить? Ты единственная женщина в семье? Настоящая женщина, да? Здорово моя мозговая система работает, а?
   – Не знаю. На вопрос ты не ответил.
   – Отвечу когда-нибудь. Когда подумаю побольше. Тяжело всё это. – Владик вздохнул. – И ничего уж не поделаешь. – Он опять вздохнул, ещё громче. – Зато и в колонию не попаду. В общем, буду жить и тужить на полную мощность.
   Сказал он это таким жалобным тоном, что Лёлишна чуть не рассмеялась.
   – Тебе хорошо, – завистливым тоном проговорил Владик, – ты девчонка. Ты всё умеешь. Ты тужить умеешь.

Выступает Григорий Ракитин!
Он задумывает номер, какого еще никогда не было ни в одном цирке мира!

   Горшков шёл торжественно.
   Он был абсолютно уверен, что Григорий Васильевич, увидя, как живёт Владик, близко к сердцу примет его судьбу.
   И поможет.
   И тогда ему, Горшкову, станет легко и радостно.
   – Я ведь Владика ровно родного сына жалею, – сказал Горшков, – просто подумать боюсь, что опять парень со шпаной свяжется.
   Но не знал Горшков, что теперь он уже не один заботится о судьбе бывшего Головёшки.
   Увидев нежданных гостей, Ксения Андреевна посмотрела на них испуганно.
   – Ничего не случилось, – успокоил её Горшков. – Вот привёл к вам на предмет знакомства гражданина артиста-фокусника. Может, он вашим Владиком подзаймётся.
   – Спасибо вам, – растроганно сказала Ксения Андреевна, – только не понимаю я… Народ у нас с утра до вечера теперь. Суп вот сварили. Одежду Владику переделали. Тут вот вы пришли.
   – Всё идёт правильно, – удовлетворённо произнёс Горшков. – Так и должно быть. Давно я об этом мечтал.
   Григорий Васильевич сидел задумчивый, молчал, а потом спросил:
   – А вы бывали в цирке, Ксения Андреевна?
   – Была когда-то. А когда, уж и не помню. Владик вот недавно ходил, так рассказывал. Особенно про льва и про фокусы.
   – Работать буду, телевизор купим, – сказал Владик. – Там тебе и цирк, и футбол, и кино с концертами.
   – Ну, ждать, когда ты работать будешь, долго, – сказал Григорий Васильевич, – а цирк вы, Ксения Андреевна, скоро увидите.
   – Ходить-то ведь я не могу.
   – Организуем, – загадочно произнёс Григорий Васильевич. – Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе.
   И, церемонно откланявшись, он ушел.
   И слышно было, как, закрыв дверь, засвистел весёлую песенку.
   – Магомет, – задумчиво проговорил Горшков, – гора. Магомет не идёт, гора идёт. Ничего не понимаю.
   – Это пословица такая, – сказала Ксения Андреевна, – я по радио слышала. Значит: если кто-то к кому-то не идёт, так тот сам прийти должен.
   – Понятно. Только – почему бы прямо не сказать? Всё у них, у артистов, с выкрутасами. Будем надеяться, что не подведут. Ни горы, ни Магометы.
   А Владику было и радостно, и тревожно. Почему радостно, это вы, конечно, понимаете.
   А тревожно ему было оттого, что жизнь его менялась. И менялась резко. А резко менять привычную жизнь так же трудно, как на большой скорости резко сворачивать в сторону. Вдруг навернёшься?
   Словно догадываясь о состоянии Владика, Горшков сказал:
   – Конечно, враз-то трудно по-новому жить начинать. Но постепенно привыкнешь. Если Магомет к горе не пойдёт, она на него обвалится.
   Случайно взгляд его упал на окно, и Горшков встал и начал внимательно следить за тем, что происходило во дворе.
   И Владик встал рядом.
   Увидели они нечто непонятное.