Давыдычев Лев Иванович. Лёлишна из третьего подъезда

   – Ой… – Лёлишна схватилась руками за голову. – Я совсем забыла про дедушку! И бросилась из комнаты.

Продолжение Петьки-Париного выступления

   Проснувшись под забором, Петька потянулся, хрустнул всеми своими косточками.
   Сел.
   И вместо бабушки увидел – кого?
   Эдуарда Ивановича.
   Только не живого, а на афише.
   А рядом с ним лев.
   А пасть у льва оскалена.
   А пасть огромная.
   – С группой дрессированных львов! – крикнул Петька и захохотал почему-то, словно дома оказался.
   Прохохотав, он почесал затылок.
   Задумчиво сплюнул.
   Откуда в чужом, далёком городе та самая афиша, которую он ещё вчера видел в своём родном городе? Ведь он ехал в поезде целую ночь…
   И всё-таки первым делом надо сходить в цирк, а там видно будет, как жить дальше. Может, в цирке на работу возьмут. И квартиру дадут. И поесть, конечно, дадут. Можно у льва кусок мяса отобрать, изжарить и – кусай себе, а не льву, на здоровье.
   Петька встал, опять потянулся, опять сладко зевнул, опять хрустнул всеми своими косточками.
   И весело сплюнул.
   Желудок пока не требовал пищи, и хозяин его мог даже соображать немного.
   Он бодро зашагал и
   остановился.
   А где штаны?
   Куртка где?
   Рубашка?
   И побежал обратно.
   Бежал, бежал, снова остановился: забыл ведь, где повесил одежду сушиться!
   Забыл, забыл – ничего вспомнить не мог.
   Он погрозил кому-то кулаками и двинулся вдоль полосы берёзок.
   Ни одной приметы не запомнил!
   Ни одной!
   К тому же раздался испугавший его шёпот:
   – Есть хочу…
   Шёпот был легкий, еле слышный, но Петька струсил и бросился обратно в город.
   А люди думали: спортсмен, чемпион какой-нибудь бежит, тренируется.
   Две собаченции за ним увязались.
   Бежали, бежали, да отстали – вот как он мчался!
   Увидел трамвай, прыг в него.
   – Билетик приобретём? – спросила кондукторша.
   – Какой тут может быть билетик? – ответил Петька. – У человека ни штанов, ни рубахи, ни куртки, а вы – билетик!
   – А откуда ты такой взялся и куда ты едешь без штанов, куртки и рубахи?
   – В цирк еду, а сам я издалека, из другого города.
   Тут все пассажиры рассмеялись.
   А Петька начал реветь.
   А кондукторша безжалостно подтолкнула его к выходу.
   Трамвай ушёл.
   Петька побрёл вдоль трамвайной линии, не глядя по сторонам.
   В желудке было легко, на душе – тяжело.
   Трамвайная линия привела мальчишку в… родной город.
   Стоял Петька.
   Хлопал глазами.
   Ведь он Уехал, а оказалось, что ПРИехал.
   Как так?
   Почему ПРИ, а не У?
   А было так. Вагон, в котором он спал, ночью отцепили от состава, прицепили к другому, и только утром поезд тронулся в путь. А в этот момент Петька и проснулся. И выпрыгнул из вагона на окраине своего родного города. А раз он не бывал на окраине, то и не узнал её.
   Но раздумывать сейчас было некогда, и Петька помчался к Лёлишне. Только бы незаметно проскочить в её квартиру!
   Стрелой летел он по лестнице вверх. Коленки от страха дрожали. Сердце стучало где-то в затылке.
   Лёлишну чуть с ног не сбил – она бежала навстречу.
   Ойкнула, спросила:
   – Откуда ты?
   – Спрячь меня, – прошептал Петька, – быстро-быстренько. Без разговоров.
   – Не могу, дедушка куда-то ушёл.
   – Ничего с твоим дедушкой не будет. А со мной, знаешь, что будет? Давай я у вас жить стану? Я смирный. Меня кормить побольше, а больше мне ничего не надо.
   – Не болтай глупостей, – торопливо и сердито сказала Лёлишна. – Сейчас же немедленно иди домой. Там же волнуются. Всю ночь из-за тебя не спали. Тебя милиция ищет. Вот что ты натворил, Пара несчастная!
   – Не обзывайся!
   – Первый раз обозвала! Потому что довёл всех!
   – Ну и ладно! Я лучше в милицию пойду! Пусть судят. Пусть куда-нибудь садят. Хоть отосплюсь!
   – Иди домой!
   – Не пойду!
   – Иди!
   – Не пойду!
   – Да ведь попадёт же тебе!
   – Вот именно! Поэтому и нету мне смысла хорошие поступки делать. Одно мне в жизни осталось: спрятаться бы куда-нибудь и носа не показывать!
   – Петя, – почти ласково сказала Лёлишна, – иди. А вечером в цирк пойдём.
   – Сейчас мне такой цирк будет, – прошептал Петька, – тут-то я и погибну. Прощай.
   И он пошёл навстречу своей нелёгкой судьбе.
   А Лёлишна побежала искать своего дедушку, который чувствовал себя феноменально здоровым.

Пятнадцатый, если не ошибаюсь, номер нашей программы.
На арену действия вновь прорывается дедушка.
ФЕНОМЕНАЛЬНЫЙ ФУТБОЛЬНЫЙ МАТЧ!
Номер заканчивается плачевно

   Действительно, дедушка чувствовал себя настолько хорошо, что забыл обо всём, особенно о том, что ему нельзя волноваться и много двигаться.
   Он погулял вокруг дома, поразмышлял о том, кто и за что будет его пороть, и пришёл к футбольному полю.
   Сначала он следил за игрой довольно спокойно, но игра была настолько азартной, что дедушка незаметно для себя увлёкся, разволновался и вскочил со скамейки, на которой собирался отдохнуть с полчасика.
   И – уже размахивал руками.
   Подпрыгивал.
   Кричал:
   – Давай, давай!
   Если бы он болел за одну команду, может, ничего бы и не случилось.
   Но дедушка болел не только за обе команды сразу, но и за каждого игрока.
   За каждый удар.
   – Давай, давай!
   Дедушка уже бегал вдоль поля вместе с командой, которая наступала. Причём бежал так быстро, словно ему дали пасовку для удара по воротам.
   Отобьют атаку, перейдут в наступление, и дедушка – обратно, с той же скоростью. В другую, конечно, сторону.
   – Давай, давай!
   И дедушка забежал на поле.
   И бросился к мячу.
   И вдруг услышал:
   – Давай, дедушка, давай!
   И он
   ка-а-ак
   даст по
   мячу!!!
   И, шатаясь, направился к скамейке.
   «Всё ясно, – подумал он, – доигрался. Один – ноль в пользу скорой помощи».
   А к нему уже бежала Лёлишна.
   Стыдно стало дедушке за своё поведение.
   Он держался рукой за сердце и старался дышать ровно.
   – Ничего, ничего, – проговорил он, когда внучка подбежала, – сейчас пройдёт. Неудачно ударил и…
   – Сиди, сиди, – попросила Лёлишна. – Ребята, сбегайте кто-нибудь к телефону, вызовите скорую помощь. Быстро!
   – Да, – сказал дедушка, – быструю помощь. Скоро.
   Несколько мальчишек убежали, а остальные окружили скамейку.
   На глазах Лёлишны были слезы, но она говорила спокойно, укладывая дедушку:
   – Полежи немного. Ничего особенного. Всё в порядке. Всё хорошо.
   – Я не виноват, – прошептал дедушка, – я увлёкся.
   – Он здорово болел! – восторженно подтвердили ребята. – Мы думали, что он футболист-пенсионер. Конечно, он промазал, с кем не бывает? Но болел правильно!
   Машина «скорой помощи» подъехала прямо к футбольному полю.
   Врач знал дедушку и сразу скомандовал:
   – Носилки!
   Ребята помогли отнести дедушку домой. Когда врач сделал всё, что требовалось, то позвал Лёлишну на кухню и спросил:
   – Как же так получилось? Ведь ты прекрасно знаешь…
   – Знаю я, знаю! – прошептала Лёлишна. – Первый раз я оставила его без присмотра. И он сразу сбежал. А потом я забыла. Я ведь тоже устаю.
   – А я тебя и не ругаю. Была в домоуправлении?
   – Несколько раз. – Лёлишна тяжко вздохнула. – Там сидит товарищ Сурков. – И призналась: – Я его боюсь. По-моему, его все боятся.
   – Ничего, найдём управу и на товарища Суркова. Завтра я ещё раз схожу в горздравотдел. Вам обязательно нужно переехать на первый этаж.
   Закрыв за врачом дверь, Лёлишна вернулась в комнату.
   И увидела на столе бумажку. На ней было написано: «На два лица». Это был пропуск в цирк – для неё и для дедушки.
   «Так я и знала, – горестно подумала Лёлишна. – Одно лицо будет лежать, а другое – за ним ухаживать».
   – Ты обязательно пойдёшь в цирк, – сказал дедушка, словно угадав её мысли. – Пойдёшь, я тебя здесь подожду. Спокойно. И ты мне потом всё расскажешь.
   – Ты мне дороже всякого цирка, – сказала внучка, – туда можно сходить и в другой раз.
   – Да я совершенно здоров. Ещё несколько минут, и я на своих двух, то есть на ногах. И если ты не пойдёшь в цирк, у меня от огорчения опять что-нибудь случится.
   – Вот что, – строго проговорила Лёлишна, – лежи и не рассуждай ни о каком цирке.
   – Есть, – грустно отозвался дедушка, – есть лежать. И не рассуждать. Ни о каком цирке. А всё же я бы на твоём бы месте бы обязательно бы пошёл бы! В конце концов ты просто ставишь меня в неловкое положение. Ведь ты не идёшь из-за меня?
   – Я не иду не из-за тебя, а из-за твоего плохого здоровья.
   – Но я виноват в том, что не слушался тебя!
   – Ты виноват в том, что до сих пор не слушаешься меня.
   Дедушка лежал с таким оскорблённым видом, словно по вине Лёлишны не смог сегодня пойти в цирк. А она пошла на кухню варить ему манную кашу. И тихонько напевала:

 
Не везёт, не везёт,
Это так ужасно.
А вот если бы везло,
Было бы прекрасно…
 

   Думаю, что вы с этим согласитесь.

Объявляем следующий номер – самый короткий в нашей программе.
Погасите свет! Полная темнота!
Начали!

   Петьку посадили в чулан.
   Если бы там можно было хотя бы повернуться, мальчишка бы изловчился и попрыгал от радости.
   Но повернуться было нельзя, и он радовался неподвижно.
   Ведь ему, можно сказать, не попало. Чего-то там ему наговорили, накормили и закрыли в чулан.
   Вот и всё!
   Кто другой на его месте и расстроился бы, а Петька – нет. Ни капельки!
   Посидит-посидит, поспит-поспит – выпустят, а он в цирк убежит. Не поймаете!
   Но радовался Петька недолго. Вернее, даже и не успел порадоваться.
   Вдруг – ни с того ни с сего – радостное настроение улетучилось без остатка.
   В сердце забрался стрАХ!
   «ПОЧЕМУ НЕ ПОПАЛО? – пронеслось в голове. – Почему даже не ругали толком? Почему даже по одному месту не наподдавали?»
   И Петька понял: не попало, но ПОПАДЁТ, да ещё как!

Дайте полный свет!
Продолжаем!

   Виктор мыл посуду.
   Такой у них дома был порядок: посуду все мыли. По очереди. Кроме кота Паровоза. Он был освобождён ввиду его несознательности.
   Не скоро привык Виктор к такому обычаю, но привык. А когда привык, то это дело для него особого труда не представляло. Конечно, мальчишки (да и девчонки!) сначала дразнили, а потом тоже привыкли и перестали дразнить.
   Зато и выгода от такого обычая была немалая. После того как ты сам, один, в порядке живой очереди, без напоминаний вымыл посуду, ты уже вроде бы как взрослый человек. И никто уже не скажет тебе вслед:
   «Только не бегай, не дерись, носик вытирай платочком, переходя улицу, оглянись по сторонам, не обижай девочек…»
   Нет, ты спокойно говоришь:
   – Я пошёл.
   И уходишь.
   А если и спросят тебя, когда вернёшься, то ведь и папу об этом спрашивают.
   Но Владик (то есть бывший Головёшка) смотрел на Виктора как на чудо морское; не выдержал и спросил:
   – За что это тебя они?
   – Чего, чего? – не понял Виктор. – Кто – они? Что – за что?
   – Так ведь позор! Посуду-то мыть!
   – А, вот ты о чём. А у вас кто посуду моет?
   – У нас тётя Нюра. Соседка.
   – Ей что, делать больше нечего?
   – Как – нечего? – возмутился Владик. – У них семья большая. Просто она мать жалеет.
   – А ты?
   – Чего – я?
   – А ты маму жалеешь?
   – Чего-то ты меня путаешь, – подозрительным тоном проговорил Владик. – Мать – это одно. Посуда – это другое. С чего это я, мужчина, посуду мыть буду? Засмеют.
   – Дармоед ты, – спокойно сказал Виктор. – И всё у тебя в голове перепуталось. Как говорится, мозги с картошкой. Или чернила с маслом.
   – Обзываешься опять?
   – Ты сам обязан о своей маме заботиться, а не тётя Нюра. Ты – единственный мужчина в семье…
   – А ведь точно! – изумился Владик. – Единственный мужчина, – с гордостью повторил он. – Я матери скажу, вот обрадуется, вот…
   – Мама у тебя в беду попала, а ты на чужую тётю надеешься.
   – Не надеюсь я на неё! – крикнул Владик. – Наоборот совсем. Уж лучше бы она к нам и не ходила. Она… она святая.
   – Святых не бывает, – сказал Виктор,
   – Конечно, не бывает, А она говорит, что она святая. Потому что о нас заботится. Говорит, что подвиг совершает.
   – Эх ты! – воскликнул Виктор. – Зачем же ты свой подвиг другому отдаёшь? Сам его делай.
   – Подожди, – попросил Владик, – подумать надо.
   Он включил, сами понимаете, свою мозговую систему на полную мощность. Такой нагрузки она ещё никогда не испытывала.
   Виктор мыл посуду и не мешал ему думать.
   И пока он думает, я расскажу вам, что же с ним происходило.
   Вы, конечно, знаете, что почти все люди – 9999 из 10 000 – прекрасно понимают, что такое хорошо и что такое плохо.
   Но кое-кто (не будем считать, сколько) забывает, что такое хорошо и что такое плохо. Или делают вид, что забыли. Ну, к примеру, вряд ли найдётся человек, который считает, что мыть руки вредно. А ходить может с грязными руками.
   А вот Владик и был тот самый 1 из 10 000, который не всегда даже знал, что такое хорошо и что такое плохо. Ему ещё надо было всё объяснять да объяснять.
   – Я, брат, не как некоторые, – гордо сказал он после молчания, – которые раз-два и сообразили. Мне суток трое надо.
   – Думай, думай, никто тебя не торопит. Только учти, что пока ты думаешь, тётя Нюра все твои подвиги совершит. – Виктор кончил вытирать посуду. – Ни одного тебе подвига не оставит.
   Опять Владик вынужден был включать мозговую систему. На такую мощность включил, что голова заболела.

Выступает Хлоп-Хлоп!
В номере принимает участие милиционер Горшков

   Нельзя сказать, что дежурство в цирке доставляло Горшкову много хлопот.
   Другой милиционер на его месте радовался бы.
   Но так как Горшков не любил цирка, то пребывание в нем воспринимал как муку и наказание.
   Здесь его всё раздражало и даже пугало. Горшков чувствовал, что почти на каждом шагу притаилось что-то.
   Что?
   Беда?
   Опасность?
   Или просто подвох?
   Он не мог смотреть на очереди у касс. Зато все, кому не досталось билета на сегодня, с завистью поглядывали на Горшкова: вот, мол, счастливчик – он-то посмотрит представление.
   И я не берусь описывать состояние бедного милиционера, когда он узнал, что сегодня в цирк придёт с супругой сам товарищ майор из уголовного розыска. Тут Горшков вспомнил все неудачи своей жизни и особенно то, что его не берут работать в уголовный розыск. В шапито направили – на посмешище!
   И Горшков решил не показываться на глаза товарищу майору с супругой.
   Чтоб не видел товарищ майор его позора!
   В довершение всего Хлоп-Хлоп стащил у Горшкова фуражку.
   Поймать мартыша не успели.
   А он повесил фуражку под самым куполом, уселся на трапецию и даже там ухитрился сам себе поаплодировать.
   Горшков яростно засвистел в свисток, но это только развеселило Хлоп-Хлопа. Он послал милиционеру воздушный поцелуй и напялил фуражку на свою голову, которую считал очень умной.
   – Не обращайте на него внимания, – посоветовали рабочие, – поиграет и отдаст. Или случайно выронит.
   Но милиционер без фуражки – не милиционер, и Горшков крикнул:
   – Прекратить безобразие! Отдать мне головной убор!
   Мартыш показал ему язык, и Горшков отправился к Эдуарду Ивановичу.
   Тот посоветовал:
   – Скажите ему: «Ай-я-яй». Ему станет стыдно и…
   – Вам должно быть стыдно, гражданин с группой дрессированных львов и мартышкой! – почти крикнул разгневанный Горшков. – Если мартышка не понимает, то вы-то должны понимать, что…
   – Скажите ему «ай-я-яй», – спокойно повторил укротитель.
   Мысленно ругая цирк, циркачей, всех зверей и всех укротителей, а может быть и проклиная их, Горшков вернулся на манеж и прогремел:
   – Ай-я-яй!
   Мартыш виновато запищал и бросил фуражку вниз.
   «Соображает, – подумал милиционер. – Животное, а сообразило!»
   Он отряхнул фуражку, водрузил её на голову и немного успокоился. Однако про себя он отметил, что бдительность надо усилить раза в два с половиной, иначе любая мартышка лишит твой мундир чести.
   И только успел он об этом подумать, как сзади грохнул выстрел.
   Мгновенно пригнувшись, Горшков резко обернулся, чтобы броситься вперёд…
   – Что-то у меня с пистолетом неладное, – сказал Григорий Васильевич, – осечки даёт. Не поможете?
   – Помочь можно, – передохнув, ответил Горшков. – Но вы больше без предупреждения выстрелы не производите.
   – Это ещё ничего. – Григорий Васильевич усмехнулся. – Во время своего номера я из пушки бабахаю. Смотреть придёте?
   – Я здесь не фокусы смотреть поставлен, – ответил Горшков, – а охранять порядок. Одним глазам, конечно, взгляну. Вы учтите, что сегодня на вас смотреть товарищ майор с супругой придут. Не подкачайте.
   – Постараемся. Но если ещё и вы смотреть будете, то сил не пожалеем! – И, рассмеявшись, Григорий Васильевич ушёл.
   А Горшков вышел на улицу и поморщился: у касс толпился народ.

Представление продолжается.
Выступает Сусанна Кольчикова в оригинальном, но нечестном жанре: ненадолго превращается в Лёлишну Охлопкову

   Чтобы не волновать дедушку, чтобы он не вспоминал о цирке, Лёлишна решила кому-нибудь отдать пропуск.
   Она прибежала к Сусанне, обо всём ей рассказала.
   Злая девчонка от радости завизжала.
   – А отпустят тебя? – спросила Лёлишна.
   – Меня? Хи-ха-хе! И ещё – хо-хо! Ты спроси: разрешу ли я им не отпустить меня? А что значит: «на два лица»? Можно вдвоём? Можно старое лицо взять? Тогда я прихвачу одну из бабушек. Самую послушную. Младшую. Она сегодня пенсию получила, значит… – Сусанна захихикала, потирая ручки.
   Медленно поднималась Лёлишна на свой пятый этаж. Сердце колотилось громко, не потому, что подъём был тяжёлый, а потому, что тяжело было даже подумать, что вместо неё и дедушки в цирк пойдёт Сусанна с младшей бабушкой, самой послушной.
   Её чуть не сбил с ног Петька.
   – А я тебя искал, – торопливо сообщил он, не ожидая вопроса. – Меня в чулан запирали, решили из дому не выпускать. Никогда. До конца моей жизни. Но я убежал. Ух и попадёт потом! А ты чего?
   – Ничего, – ответила Лёлишна. – А ты зря убежал. Опять все будут волноваться. Нельзя же так!
   – Конечно, нельзя, – согласился Петька. – Но меня тоже не понимают. Вот ты можешь дома сидеть, когда цирк выступает, а я не могу. Понимаешь, не могу. Не потому, что я плохой, такой, немазаный, сухой, а потому, что не могу! Меня тянет туда. Будто там магнит, а я болванка железная! Смотри! – Он взмахнул руками и умчался вниз по лестнице, прыгая через три ступеньки.
   Лёлишна вернулась домой. Дедушке в это время надо было немного поспать, а он не мог заснуть.
   Ему было очень грустно, хотя в руках у него была весёлая книжка.
   Но Лёлишна знала, что нужно делать, чтобы дедушка заснул: нужно было спеть колыбельную песенку.
   Её Лёлишна придумала сама. Она села перед кроватью, на которой лежал дедушка, и тихонько запела:

 
А в январе – январь,
В феврале – февраль,
В марте – тоже март,
В апреле – апрель,
В мае – тоже май,
В июне – июнь,
В июле – июль,
В августе – август,
В сентябре – сентябрь,
В октябре – октябрь,
В ноябре – ноябрь,
В декабре – декабрь…
 

   И хотя в слове «август» ударение получалось неправильным, дедушка засыпал.
   Оставим их. Пусть отдыхают, пока не настанет пора снова вступить в действие.
   А Петька, выскочив из подъезда, увидел Сусанну.
   И восхищённо сплюнул.
   Злая девчонка была разодета так, что даже туфли на высоких каблуках у неё были!
   – Куда это тебя приготовили? – спросил Петька.
   – В цирк, – ответила Сусанна. – У меня пропуск на две физиономии.
   – Иди своей дорогой, хулиганский мальчишка, – сказала младшая бабушка. – И не приставай. А ты ему не отвечай, Сусанночка.
   Петька зло сплюнул и двинулся за ними следом.
   А бабушка через плечо косилась на него.
   Остановилась и спросила:
   – Почему ты нас преследуешь?
   – Да нам по дороге просто. Вы в цирк и я в цирк. Дважды два – четыре.
   – Дважды два действительно четыре, но это не даёт тебе права преследовать нас. Иди своей дорогой. Я не уверена, что ты не выкинешь какой-нибудь безобразный или даже неприличный трюк.
   Обиделся Петька, хотел сказать старушке что следовало бы, да не стал.
   Перешёл он на другую сторону улицы и зашагал себе, никому не мешая. Было ему, честно говоря, не так уж и весело. Забыть он не мог, ЧТО ждёт его сегодня дома. И жалеть уже начинал…
   Да ещё надо было придумать, как проникнуть в цирк.
   У шапито – будто праздник, так много народу.
   Петька решил пристроиться за Сусанной: пока её будут разглядывать, он прошмыгнёт в зрительный зал, как мышь.
   Но то, что произошло дальше, повергло его в ярость и изумление.
   Он остолбенел.
   Едва только тётеньки-контролёрши увидели у Сусанны пропуск, как воскликнули:
   – Проходите! Проходите!
   И даже публика чуть-чуть отступила от прохода.
   – Какая хорошая девочка! – говорили тётеньки-контролёрши. – Какая замечательная девочка! А где твой дедушка?
   – Здесь я, – ответила бабушка, – только я не дедушка, а наоборот.
   Тётеньки-контролёрши удивились немного, но сказали:
   – Проходите, пожалуйста, сюда, налево, первый ряд.
   Петька упустил удачный момент, надо было искать другого случая проникнуть в зал.
   Мальчишка стоял в стороне и возмущённо думал: «Ну что за жизнь? Сусанну встречают с почётом, а меня даже без почёта не пускают! Когда же это кончится?»
   Тем более, что стало ясно: без билета в цирк не проникнуть. Ни за что. Даже ни за какие. Если бы и деньги были, всё равно не проникнуть – билетов не было.
   А тётеньки-контролёрши работали как милиционеры: мышонку не проскользнуть незамеченным.
   Первый звонок.
   Петька запереступал ногами.
   Обежал вокруг шапито.
   Снова вернулся к входу.
   И решил, что нагнёт голову и бросится вперёд, как грозный зверь…
   – Пара, ты откуда взялся?
   Это подошёл Виктор с незнакомым мальчиком в берете.
   – Из дому взялся, – ответил Петька. – Кончилось моё знаменитое путешествие. В чулане отсидел. Опять сбежал. А билета нет.
   – А это видел? – И Виктор показал ему пропуск. – На три лица. Вот втроём и пройдём.
   Петьку будто в холодильник сунули – дрожь его пробила, он еле слышно спросил:
   – Да ну?
   – Идём, идём.
   Петька еле удержался, чтобы от страха не зажмурить глаза.
   А вдруг…
   Но – пропустили!
   Пропустили!
   И это было ещё не всё счастье. Петька-то куда, по-вашему, сел?
   Сел он в первом ряду, в первом!
   Рядом со злой девчонкой!
   – А ты как сюда попал? – спросила она.
   – Законно, – ответил Петька нежным голосом, по всем правилам.
   – Ты разве тоже лицо?
   Но Петька от счастья даже поперхнулся и не смог ответить, а только кивнул.
   – А вот как ты сюда попала? – спросил Виктор.
   – Не разговаривай с ними, – сказала бабушка, – скоро их выведут. Они хулигански заняли чужие места.
   Хотел Петька сказать ей то, что следовало бы, но не сказал.
   – Эскимо! Эскимо! Кому эскимо?
   – Сюда! Сюда! Мне! Мне! – закричала Сусанна. – Две штуки! Две штуки! Бабусенька, покупай быстрее! Ты сегодня пенсию получила! Две штуки! Две штуки!
   Бабушка сняла серебряные бумажки с обеих мороженок, а злая девчонка начала есть сразу две, гордо поглядывая на мальчишек.
   И причмокивала на весь цирк.
   Мальчишки отвернулись.
   Второй звонок.
   Они заёрзали и затолкались.
   Вдруг подходит дяденька в цирковой форме и спрашивает у Сусанны:
   – Тебя звать Лёля?
   – Что вы? – возмущённо отозвалась бабушка. – Её зовут Сусанночка. И не спрашивайте, где дедушка. Я бабушка.
   – А Лёлишна с дедом не придут, – весело сообщила злая девчонка. – Он заболел, спасибо ему за это, и ей нельзя уходить. Она меня послала. Законно. По всем правилам.
   – Понятно, – сказал Виктор, – хулигански заняла чужое место.
   – Так вот почему тебя с почётом встретили, – сказал Петька.
   И тут – третий звонок.
   И Петьку от удовольствия и счастья приподняло с сиденья.
   И опустило обратно.
   На мгновение почти погасли лампы и тут же ярко вспыхнули. Грянул оркестр.
   Мальчишки в такт музыке притопывали ногами.
   Началось цирковое представление.

А в нашей программе начинается следующий номер.
Называется он «Скоростная помощь».
Исполняют его наездница Эмма и Григорий Васильевич на лошади АРИЗОНА

   Артисты – товарищи Эдуарда Ивановича – решили сделать всё, чтобы Лёлишна сегодня побывала в цирке.
   Вызвать такси не удалось. Просьбу могли удовлетворить только часа через два.
   И, как назло, шофёров цирковых автобусов отпустили до конца представления.
   – Через полчаса девочка будет здесь, – сказала наездница Эмма. – Аризона свободна.
   – Седлай Аризону! – приказал Эдуард Иванович. – А я пойду договорюсь с директором.
   Аризона – старая цирковая лошадь. Она уже не выступала, была уже обыкновенной лошадью, на ней просто ездили.
   И вот из ворот служебного дворика красиво выбежала серая, в тёмных пятнах-яблоках лошадь.
   А на ней Григорий Васильевич и Эмма.
   Копыта Аризоны звонко зацокали по асфальту в тот самый момент, когда прозвенел третий звонок.
   Прохожие останавливались и глазели вслед всадникам.