Давыдычев Лев Иванович. Лёлишна из третьего подъезда

   «Смотри, пожалеешь». – И Чип утопал.
   Может быть, он решил, что Лёлишна просто жадная. Но на самом деле она просто знала, что до завтрака детям сладкое давать нельзя. А тигрёнок – ребёнок.
   Эдуард Иванович появился на кухне в зелёном, с широкими черными полосами длинном халате. Седые волосы были гладко зачёсаны.
   – Доброе утро, хозяюшка, – сказал он, – сколько кусков сахару удалось добыть полосатому попрошайке?
   – Всего-навсего один.
   – И то зря. Сахар, хозяюшка, надо сначала заработать. Готовить мы с тобой будем по очереди. А как-нибудь я устрою тебе выходной день. Самый настоящий. Трудно тебе?
   – Ну и что? Я привыкла.
   – Вижу. Молодец.
   – И всё-таки вам требуется ученик, а не ученица.
   – Потому что это мужское дело! – крикнул из комнаты дедушка. – Если обязательно необходимо, чтобы львы кого-нибудь слопали, бросьте им меня.
   – Не беспокойся, – ответила Лёлишна, – никто меня в укротительницы не берёт. А сейчас будем завтракать.
   За столом дедушка был хмурым, не разговаривал и даже немного покапризничал. Каша показалась ему недосоленной, он солил ее, солил и до того досолил, что есть уже было нельзя.
   Но он ел.
   Незаметно смахивал слезинки и ел, бедный.
   Лёлишна знала: в таких случаях лучше помалкивать, делать вид, что ничего не случилось.
   Недавно она водила дедушку в больницу, а на другой день зашла к врачу, и тот объяснил, что у дедушки больные нервы. А это значит, что его нельзя раздражать, нельзя волновать, да и сердце у него, как говорится, неважное.
   Выпив чаю, дедушка чуть успокоился, почувствовал себя виноватым и пробормотал:
   – Нервы у меня пошаливают.
   – А у кого они не пошаливают? – весело отозвался Эдуард Иванович. – И у зверей, и у людей. Вот и я старею, и нервы сдают.
   – Я, видимо, тоже старею, – дедушка вздохнул. – Внучке со мной тяжело.
   – Неправда, – мягко возразила Лёлишна, – без тебя мне было бы в миллион раз тяжелей.
   Уходя, Эдуард Иванович пригласил её на репетицию и попросил привести с собой одного из смелых, любознательных, упорных мальчишек.

МАЛЬЧИК В КЛЕТКЕ С ЖИВЫМ ЛЬВОМ!
Читателя со слабыми нервами просят не читать! МАЛЬЧИК В КЛЕТКЕ С ЖИВЫМ ЛЬВОМ!
Только в нашем цирке!

   В пустом цирке неуютно и холодновато. Даже летом.
   Ветер похлопывает брезентовым куполом. Над ареной включено всего несколько ламп. Балкончик для оркестра пуст.
   На манеже работали трое акробатов. Четвёртый стоял в сторонке и недовольно повторял:
   – Темп! Темп!
   Лёлишна с Виктором задержались в проходе, поёживаясь от холодка.
   Они взялись за руки, словно перед входом в сказку. И как во всякой сказке, здесь было и страшновато, и таинственно, и, главное, очень интересно.
   Акробатов сменили жонглёры. Улыбаясь, они бросали друг в друга мячами, тарелками, булавами, кольцами.
   И Лёлишна с Виктором радостно шептали:
   – Темп! Темп! Темп!
   Так они могли стоять и глазеть без конца, но тут один из жонглёров спросил:
   – Вы к кому?
   – К Эдуарду Ивановичу.
   – Это вон туда, – жонглёр показал на вход, вернее, на выход, под балкончиком для оркестра, – там его и найдёте. Только рты закройте.
   Лёлишна и Виктор посмотрели друг на друга: рты у них были широко раскрыты. Посмеявшись, ребята пошли к выходу на арену.
   Тут в коридоре они снова остановились и снова широко раскрыли рот. Здесь были клетки со львами, разные непонятные, диковинные сооружения, сновали люди, два клоуна дрались бамбуковыми палками, один дяденька прыгал на… руке.
   – В сторону, в сторону, не мешайте!
   Ребята отскочили, пропуская рабочих, несущих огромные шесты.
   – Брысь отсюда!
   Они опять отскочили, чтобы не попасть под колёса какого-то невероятного сооружения.
   – Сюда, ребятишки, сюда! – услышали они голос Эдуарда Ивановича.
   Стены его маленькой комнаты были оклеены красочными афишами. Лёлишна видела их не впервые, но только сейчас обратила внимание, что на афишах укротитель выглядит моложе и волосы у него не седые, а чёрные.
   – Когда-то я был таким, каким сейчас бываю только на рекламе, – грустно сказал Эдуард Иванович. Он уже облачился в голубые шаровары и красную куртку.
   Откуда-то сверху на плечо к дрессировщику спрыгнул мартыш и уставился на гостей.
   – Знакомьтесь, – проговорил Эдуард Иванович, – Хлоп-Хлоп, самый хитрый, самый обидчивый, самый недисциплинированный зверь в нашей труппе. Давно бы отдал его в зоопарк, но люблю.
   Хлоп-Хлоп обнял хозяина за шею и пискнул: дескать, правильно. И немного поаплодировал сам себе.
   – Спортом занимаешься? – спросил Виктора Эдуард Иванович.
   – Он чемпион школы по лыжам, – ответила Лёлишна.
   – А учишься как?
   – Он отличник, – опять ответила она за Виктора, вздохнула и добавила: – А еще он смелый.
   – Я стараюсь быть смелым, – поправил Виктор, – но не всегда это получается. Например, я не представляю, как можно войти в клетку ко львам и не умереть от страха.
   – Это не страшно. Надо просто знать их. Все повадки, привычки, характеры. Можно сказать, что укротитель, как и сапёр, ошибается один раз в жизни. И вот надо прожить жизнь так, – Эдуард Иванович улыбнулся, – чтобы ни разу не ошибиться. Ну, а сейчас идите в зрительный зал, после репетиции встретимся.
   И ребята следом за Хлоп-Хлопом вышли в коридор и снова попали в суматоху.
   Суматоха осложнялась ещё и тем, что к арене тянулся коридор из железных прутьев.
   И как уж там случилось, никто потом толком и понять не мог.
   А произошло примерно вот что и как.
   Зазевавшись и ища взглядом Хлоп-Хлопа, который убежал вперёд, Виктор шагнул в железный коридор.
   Не заметил этого.
   И продолжал шагать дальше.
   Лёлишна смотрела по сторонам и шла, казалось, совсем рядом – их с Виктором разделяла только решётка.
   В это время рабочие подкатили к железному коридору клетку.
   Подняли дверцу.
   И лев по знакомой дороге побежал на арену.
   Только тут сообразив, что произошло, Лёлишна завизжала.
   Хлоп-Хлоп пронзительно заверещал.
   Виктор резко обернулся и замер, раскинув руки, будто намеревался не пускать зверя на манеж.
   Лев остановился. Рыкнул.
   Тут подоспели рабочие, вооружённые шестами с железными наконечниками, преградили ими льву дорогу и пытались заставить его повернуть обратно.
   Мальчик не шевелился.
   Он даже дышать перестал.
   Это озадачило зверя.
   Если бы Виктор повернулся к нему спиной и побежал, лев бы стрелой бросился на него и…
   Но мальчик не двигался.
   И льву стало ясно: маленький человек его не боится.
   – Витя, Витя, Витя… – шептала Лёлишна.
   Взбешённый ударами, лев раскрыл пасть и зарычал так, что Лёлишна закрыла лицо руками.
   Подбодрив себя рёвом, лев двинулся к Виктору.
   Удары железными наконечниками только злили зверя, но не могли остановить.
   Лев стал пригибаться, готовясь к прыжку.
   Виктор не двигался.
   И вдруг раздался повелительный голос:
   – Цезарь, назад!
   Это в железный коридор вбежал Эдуард Иванович. Лев получил удар бичом, второй, третий… И бросился на дрессировщика. Тот разрядил пистолет прямо ему в морду. И закрыл собою мальчика.
   В обезумевшего льва направили струю из шланга. Он бросился назад, в клетку. Опустилась дверца.
   Эдуард Иванович обнял Виктора и глухо проговорил:
   – Молодец, мальчик, молодец…
   Репетицию, конечно, отложили: надо было выждать, пока успокоятся звери, поднявшие страшный рёв.
   Виктор старался улыбнуться, но улыбка получалась слабой, жалкой даже.
   На плече Эдуарда Ивановича оказался Хлоп-Хлоп. Он гладил хозяину волосы и возмущённо попискивал.
   «Я им задам! – словно бы говорил он. – Они ещё у меня узнают! Не волнуйся, я рядом с тобой и не дам тебя в обиду».
   А Лёлишна заплакала.
   – Я так испугалась, я так испугалась, – сквозь слезы бормотала она. – Меня до сих пор всю трясёт.
   Виктор молчал.
   «Струсил я или не струсил? – думал он. – Виктор я или не Виктор?»
   Вот на этом – конец первого отделения нашей программы.
   Сейчас объявляется

АНТРАКТ
на несколько страниц, во время которого состоится более подробное знакомство уважаемых читателей с личностью по прозвищу Головёшка

   Горшков, тот самый милиционер, который считал цирк пустой забавой, на время гастролей шапито был к нему прикреплён для дежурства.
   И хотя в милиции дисциплина строгая и возражать начальству нельзя, Горшков сказал:
   – Уж это не работа, товарищ капитан, а наказание.
   – Правильно, Горшков, рассуждаешь, – ответил капитан, – для тебя это наказание. За то, что цирка не понимаешь. Постарайся понять, пока там будешь дежурить.
   – Есть постараться понять, товарищ капитан! – грустно сказал Горшков. – Разрешите идти?
   И пришёл в цирк и сразу встретился с Григорием Васильевичем.
   – Вы же говорили, что ноги вашей здесь не будет? – сказал фокусник.
   – Говорил, – мрачно согласился милиционер. – Не по своей я воле здесь. По долгу службы. А как насчёт Головёшки?
   – Какой головёшки?
   – Того самого Головёшки, – объяснил Горшков, – у которого совести мало, а руки золотые. Мозговая система работает не очень, а парень хороший. Очень мне хочется вас с ним познакомить. На предмет его исправления. Может, приохотите его к фокусам-покусам. И у него кой-чему научитесь.
   – Прошу вас, – обиженно сказал Григорий Васильевич, – не приставать ко мне со всякими Головёшками. Надоело. Лучше верните мне мой портсигар.
   – Какой портсигар?!
   – Мой. Который вы себе в карман засунули. Вон в тот.
   Горшков сунул руку в карман своих брюк, вытащил портсигар, проговорил восхищённо:
   – Чисто работаете. Но берегите свой портсигар. Головёшка вам докажет, на что он способен. Только не обижаться.
   – А я покажу вам с вашим Головёшкой, как я умею работать. Только не обижаться.
   – Договорились.
   Головёшку милиционер разыскал в кассовом зале панорамного кинотеатра.
   Маленький, худой, в старой ковбойке с продранными локтями, в штанах чуть не до подмышек, в огромных ботинках с загнутыми вверх носками, Головёшка скалил зубы да посвистывал.
   Увидев Горшкова, он улыбнулся ему, как самому дорогому другу, и приветствовал:
   – Здравия желаем вам, товарищ дядя Горшков!
   – Какой я тебе товарищ? – сердито отозвался милиционер. – Чего здесь делаешь?
   – А они чего здесь делают? – Головёшка показал на очереди у билетных касс.
   – Они культурно расти пришли, – объяснил Горшков. – Купят билеты, кино посмотрят, умнее станут, образованнее. Ты давал слово, что больше не будешь грязными делами заниматься?
   – Моё слово – каменная стена, това… гражданин милиционер дядя Горшков. И я тоже пришёл культурно расти.
   – А деньги на билет у тебя имеются?
   – Пока нет.
   – Значит, опять по карманам?
   – Никак нет. На жалость бью и высокую сознательность. Подхожу к тётеньке, выпрашиваю несколько копеечек. Глядишь, пошёл культурно подрасти.
   – Беда мне с тобой, – грустно сказал Горшков. – У матери как здоровье?
   – Обычно.
   – Ну ладно. Сделаем ещё одну попытку в человека тебя превратить. Попрошайничать тоже не положено. Пойдём-ка.
   Головёшка покорно двинулся следом.
   Они пересекли улицу, вошли в городской сад и присели на спрятавшуюся в кустах скамейку.
   – Ты, главное, пойми, – начал Горшков, – включи свою мозговую систему на полную мощность. Вникай в каждое моё слово, и каждое моё слово постарайся понять. А если не поймёшь, так и заяви, не прикидывайся, будто понял. Вот слушай.
   И Горшков рассказал о фокуснике Григории Васильевиче, который, по его твёрдому убеждению, мог заинтересовать непутёвого мальчишку, увлечь его так, что Головёшка и думать забудет о своём карманном ремесле.
   – Ты вникни, – убеждал Горшков, – навыки у вас вроде бы одинаковые. Только ты народу вред и горе приносишь своими навыками, а он – вроде бы пользу. Во всяком случае, вреда нет. Законом разрешается. Понравится ему твоя работа, он тебя в обучение возьмёт. Артистом будешь. А это всё-таки, как ни крути, лучше, чем жуликом. И опять же законом разрешается. Понимает твоя мозговая система или нет, в чём тут дело?
   – Система понимает, а я нет, – признался Головёшка.
   – Колония тебя, дурака, ждёт! – вскипел Горшков. – Это ты понимаешь? Сколько я ещё с тобой воспитательной работой заниматься должен? Включай мозговую систему снова!
   И Головёшка понял: он должен достать из кармана фокусника портсигар и тем самым доказать, как выразился Горшков, высокое качество своей подлой работы. Фокусник будет поражён ловкостью рук и начнёт учить Головёшку цирковым фокусам.
   Поехали к цирку.
   Дождались, когда вышел Григорий Васильевич и направился к трамвайной остановке.
   Головёшка – за ним.
   Сели в один вагон.
   Головёшка пристроился за спиной фокусника.
   Когда на повороте трамвай затормозил и пассажиры повалились друг на друга, Головёшка раз – и нащупал портсигар.
   И потянул…
   Не тянется…
   Будто прилип к подкладке.
   Пришлось убрать руку.
   В таких случаях мозговая система Головёшки работала на полную мощность.
   Каждый мускул, каждая мышца, каждый нерв были включены.
   На носу даже выступили капельки пота.
   Но ничего не мог понять Головёшка.
   И когда на остановке пассажиры снова повалились друг на друга, он снова сунул руку в уже знакомый карман, снова нащупал портсигар, потянул…
   Не тянется!
   Да что же это такое?
   Головёшка вытащил пустую руку, и тут Григорий Васильевич обернулся, взглянул на него насмешливо и вышел из вагона.
   Обескураженный Головёшка вернулся к цирку.
   – Ну? – спросил Горшков.
   – Включил всю свою мозговую систему на полную мощность – не понимаю. Вот этой самой, – Головёшка протянул правую руку, – два раза цапался за портсигар, а вытащить не мог. Он у него как приклеенный.
   – Эх! Один раз попросил тебя доброе дело сделать, и то…
   – Завтра попробую.
   – Попробую, попробую, – почти передразнил милиционер, – а всё от твоей несознательности проистекает.
   – Я тут ни при чём. Я работал качественно. Чего-то у него с этим портсигаром сделано. Устройство там,
   – А ты должен его перехитрить. И уст
   ПЕРВЫЙ ЗВОНОК!
   ройство, и фокусника. Понимаешь? Обязан его перехитрить. Тогда, повторяю, в цирке работать будешь.
   Конечно, поведение Горшкова может кого-то и удивить, и даже показаться неправильным. Кто знает – наверное, имелись и другие способы убедить Григория Васильевича заинтересоваться судьбой Головёшки.
   А Горшков придумал свой способ.
   Ведь он относился к мальчику как к попавшему в беду человеку и старался ему помочь.
   Жил Головёшка без присмотра и в любой момент мог попасть в дурную компанию.
   Так вот, на другое утро мальчишка сидел в сквере напротив гостиницы, ждал Григория Васильевича; дождался и вместе с ним сел в трамвай.
   Но в трамвае было всего несколько человек. Действовать в подобных условиях почти невозможно, но, помня наказ милиционера, Головёшка включил свою мозговую систему на сверхполную мощность.
   Всего какое-то мгновение потребовалось ему, чтобы, проходя мимо фокусника, чуть задеть его плечом и…
   Портсигар был в кармане Головёшки.
   Вот вам и фокусник!
   На эт
   ВТОРОЙ ЗВОНОК!
   о и рассчитывал Горшков.
   Увидя подходившего к цирку Григория Васильевича, он приложил руку к козырьку, улыбнулся во весь рот и приветствовал во весь голос на всю улицу:
   – Здравия желаю, гражданин фокусник!
   Григорий Васильевич поздоровался, тоже улыбнулся и прошёл мимо.
   А Головёшка приближался с важным видом, неторопливо, смотря по сторонам независимо.
   – Ну? – нетерпеливо спросил Горшков.
   Мальчишка отдал ему портсигар.
   – Золотые руки, – растроганно проговорил милиционер, – научить бы их чему-нибудь хорошему. Можешь считать, что ты в цирке работаешь. Идём.
 
   ТРЕТИЙ ЗВОНОК!
   КОНЕЦ АНТРАКТА
 
   ПРЕДСТАВЛЕНИЕ – ПРОДОЛЖАЕТСЯ.
   НАЧИНАЕМ ВТОРОЕ ОТДЕЛЕНИЕ НАШЕЙ ПРОГРАММЫ

ОТДЕЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Второе отделение нашего представления открывают Горшков и Головёшка.
В номере принимает участие иллюзионист Григорий Ракитин!

   – Молодец, молодец, – сказал Горшков, – всегда я надеялся, что человеком ты станешь. – Он повертел портсигар в руках. – Хорошая вещица.
   Горшков нажал кнопочку замка, крышка отскочила…
   раздался оглушительный
   ВЗРЫВ,
   полетели клубы дыма…
   Головёшка закричал.
   Горшков, окутанный дымом, отскочил в сторону.
   Хорошо ещё, что поблизости никого не было, – быть бы тогда переполоху.
   С минуту они смотрели друг на друга.
   Вдруг мальчишка хихикнул, пальцем показывая на милиционера.
   Горшков спросил хриплым голосом:
   – И я такой же?
   – Как трубочист!
   – Пошли отмываться.
   У входа стоял Григорий Васильевич. Он удивлённо спросил:
   – Что с вами такое? Трубы чистили?
   – Проиграл один – ноль, – ответил Горшков, – нате вашу машину. – И отдал портсигар.
   – Два – ноль вы проиграли, – поправил Григорий Васильевич, – вчера этот молодой человек чуть-чуть мне карман не оторвал. Золотые руки, да голова… не очень золотая.
   – Это мы ещё проверим, – сказал Горшков. – А за такие шутки можно к ответу призвать.
   – У меня душа в ботинки залезла! – восхищённо признался Головёшка.
   – Душа, душа, – проворчал Горшков. – Вот у меня душа куда-то упрыгала. Только сейчас вот обратно вернулась. А знаете, кто во всём виноват? Горшков. Так и его тоже надо понять, гражданин фокусник. Он, он во всём виноват. Ведь если бы не Горшков, пропал бы Головёшка давным-давно. А Горшков жалеет его и вас пожалеть его просит.
   – Идите умойтесь, – сказал Григорий Васильевич, – потом побеседуем.
   Умывание длилось довольно долго, пришлось ведь ещё и одежду чистить.
   Горшков всё это время говорил:
   – Иногда человека воспитать легче лёгкого. Бывают люди, их и воспитывать не надо. Такими хорошими они и родились. А попадётся иной раз, так сказать, человечек – наука перед ним в тупик встаёт, не то что милиция. Вот Головёшка с виду человек. Руки, ноги имеются. Говорит человеческим голосом, а сознательности – кот наплакал.
   – Гражданин дядя Горшков! – взмолился Головёшка. – Вы же знаете, что в последнее время сознательность у меня повысилась!
   – Идём беседовать.
   Войдя в зрительный зал, Головёшка глаза вытаращил.
   На арене работали акробаты-прыгуны. Чего они только не выделывали! Они подбрасывали друг друга со специальных подкидных досок, переворачивались в воздухе. А опускались они не на арену, а на плечи товарищей.
   – Вот это да! – прошептал Головёшка. – Законно!
   Но тут прыгуны упрыгали, а на манеж выпустили красивую белую лошадь.
   В центре арены встал дяденька в чёрном пиджаке, белых галифе, с длинным хлыстом в руке.
   Лошадь бежала ровно и сильно.
   На барьере появилась маленькая девочка в розовой балетной пачке и чёрных чулках.
   – Ух, какая куколка! – крикнул Головёшка и сразу примолк, потому что куколка на всём скаку прыгнула лошади на круп и сделала стойку на руках.
   – Вот тебе и куколка, – мрачно сказал Горшков, – покалечиться в любой момент может.
   А девочка и не собиралась калечиться.
   – Ап! – командовал дяденька, и она, перевернувшись в воздухе, ловко опускалась на бегущую лошадь.
   Горшков тянул мальчишку за рукав, но Головёшка не двигался. В цирке он был впервые. Это оказалось для него интереснее любого кинофильма, даже панорамного.
   – Законно, – шептал Головёшка.
   Милиционер взял его за руку и повёл.
   В комнатке Григория Васильевича стоял столик с трельяжем – тройным зеркалом.
   Мальчишка сразу к нему и давай себе рожи строить. И хохотать.
   Ещё бы: на него смотрели сразу трое Головёшек – один в середине и два по бокам.
   – Что ты умеешь делать? – спросил Григорий Васильевич.
   – С картами три фокуса знаю, петухом кричать могу. Спичку с огнём во рту могу держать. Солдатиком нырять умею.
   – Короче говоря, ничего не умеешь делать.
   – А основная работа? – спросил Горшков. – Ловкость-то рук!
   – Руки у него ловкие, – согласился фокусник. – Ну и что? Но он ничего не умеет ими делать. И мускулы у него слабенькие.
   – Не могу с вами согласиться, – мрачно проговорил Горшков. – Просто поражаюсь вашему равнодушию к судьбе данного ребёнка. Пропадёт ведь он.
   – Не знаю, – спокойно ответил Григорий Васильевич. – Брать его в ученики? Но через три месяца я уеду отсюда.
   – За три месяца можно многому научиться.
   – Давайте сделаем так, – предложил Григорий Васильевич, – пусть приходит на представление. А там будет видно. Я за это время подумаю.
   – Вот правильно! – Горшков крепко, от всей души пожал фокуснику руку. – Так будет ближе к делу. Я, конечно, понимаю, что легче моржа там или бегемота с носорогом к работе приучить, чем Головёшку. Но бросать его на произвол глупой судьбы мы права не имеем.

Двенадцатый номер нашей программы.
На арену действия проникает дедушка.
Оркестр, сыграйте в таком случае что-нибудь не очень весёлое. Прошу!

   С рынка Лёлишна вернулась усталая, до того усталая, что как села на табуретку, так и сидела. Дедушка спросил:
   – Что с тобой?
   – Устала немного.
   – Ничего себе, немного! – возмутился дедушка. – Я вижу. Так вот, с завтрашнего дня я хожу на рынок, я хожу по магазинам!
   – А сзади я на скорой помощи?
   – В этом не будет необходимости. Выдержу.
   – Я тоже выдержу. Сейчас отдохну и начну готовить обед.
   – А почему не я?
   – Потому что у тебя обязательно что-нибудь сгорит, убежит, уплывет. А потом будет плохо с сердцем. А скоро вернётся Эдуард Иванович, его надо накормить.
   – Нет, нет, так больше продолжаться не может! – разгорячился дедушка, – Я обязан о тебе заботиться, а не ты обо мне. Я старше. Отныне я всё беру на себя. И никаких скорых помощей! Мне всего семьдесят шесть лет! – Он схватился за сердце.
   И сел.
   – Тебе нельзя волноваться, – сказала Лёлишна, – а устала я оттого, что много переживала. Мы были в цирке на репетиции, и Виктор попал в клетку ко льву.
   – Когда похороны? – прошептал дедушка.
   – Всё окончилось хорошо. Но мне до сих пор страшно.
   – Даже мне стало страшно. Со львами шутки плохи. Я, пожалуй, прилягу.
   Лёлишна помогла ему лечь и принялась готовить обед.
   Работа всегда отвлекала её от грустных мыслей, но сейчас этого не случилось. Она всё вспоминала и вспоминала лицо Виктора, когда к нему приближался Цезарь…
   – Хочется теперь тебе быть укротителем? – спросила Лёлишна, когда они вышли из цирка.
   – Не знаю, – ответил Виктор.
   «А вот мне захотелось стать укротительницей, – думала она, разжигая духовку, – захотелось и – всё! Мне не забыть, как ворвался в железный коридор Эдуард Иванович. Лев мог убить его одной лапой, а… убежал!»
   Эх, если бы она была мальчишкой!..
   Она бы стала учеником Эдуарда Ивановича.
   СТАЛА БЫ!
   И Лёлишна представила, как она в ярком цирковом наряде, с бичом в руке, с пистолетами за кожаным поясом под звуки марша выходит на манеж.
   На тумбах сидят гордые львы и львицы.
   Она их не боится нисколечко.
   Они слушаются её, как отличники учительницы.
   И со всех сторон раздаются голоса:
   – Да ведь это Лёлишна!
   – Это у которой дедушка с больными нервами?
   – Которая квартиру не может обменять?
   – Она! Она!
   – Вот это да!
   И наступает главный номер, такой, какого ещё но было в цирках.
   Лёлишна садится на самого большого льва и кричит:
   – Но-о-о-о!
   Лев скачет.
   Она держится руками за его гриву. Он бежит и рычит. Рычит и бежит.
   – Тпру! – останавливает его Лёлишна и под гром аплодисментов спрыгивает на землю.
   Но вдруг один из львов бросается на маленькую дрессировщицу.
   Она стреляет из обоих пистолетов.
   Грохот.
   Дым.
   – Лёля! – слышит вдруг она голос дедушки. – Что там за дым? Что горит?
   Дым шёл из духовки – горело мясо.
   Лёлишна вытащила кастрюлю, раскрыла окна и полотенцем стала выгонять дым.
   Такое с ней случилось впервые, и она, конечно, расстроилась. Во-первых, просто жаль мяса, во-вторых, она вообще не любила, если что-нибудь получалось не так, как надо.
   «Размечталась тут! – мысленно ругала себя Лёлишна. – Верхом на льве кататься вздумала!»
   И ещё она вспомнила, как на днях рассердилась на дедушку за сгоревшую рыбу.
   – Вот, – виновато произнесла внучка, когда он вышел на кухню, – размечталась и прозевала.
   – Бывает, бывает, – улыбаясь, сказал дедушка и уточнил: – Со всеми бывает. А о чём размечталась?
   – Да так, – уклончиво отозвалась внучка, – о разных разностях.
   Но дедушка не уходил. Он стоял в дверях, словно пришёл за чем-то, а за чем именно, забыл. Лёлишна срезала с мяса горелую корку. Помявшись, дедушка спросил:
   – Видимо, этот случай с Виктором подействовал на тебя? Быть дрессировщиком – занятие, как ты поняла, не из безопасных? Ничего в нём привлекательного, конечно, нет?
   – Что ты! – вырвалось у Лёлишны. – Это так здорово!
   – Но ведь в перспективе – их обязательно едят. Укротитель ошибается один раз в жизни, ты ведь слышала? И потом… девочек-дрессировщиц не бывает.
   – Не было, ты хотел сказать?
   – И не будет. Кстати, – напомнил дедушка, – мне ведь нельзя волноваться. У меня, и ты это хорошо знаешь, больные нервы.