Страница:
А потом «линкольн» мчал нас в Монтрей-Белле. Мы жадно набросились на припасы из его многочисленных закромов, как будто не ели с самого рождения, а папа ужасно забавно рассказывал про то, как познакомился с Катрин, предварительно выловив ее из вод Шера и нарядив затем в бархатное платье Екатерины Медичи. Как похоже, только у нас с Полем была бархатная мантия святого…
Папа называл Катрин королевой, а меня — царицей Клеопатрой, и Поль уже не так оглушительно краснел, когда папа обращался к нему «сеньор Паоло». И у папы с Катрин все складывалось очень хорошо, они сразу нашли тайник с фигуркой «вассала», и еще «вассала» — подвеску, а всего нужно было собрать семь фигурок всадников, чтобы Катрин могла получить загадочное наследство. Но интриганка Жаннет — как же я сразу не поняла, что она нарочно настраивала меня против папы! — наговорила про него гадостей Катрин, и та от отчаяния решила выйти замуж за какого-то унылого нотариуса, но мой папа очень вовремя появился в церкви и увел Катрин прямо из-под венца! Но самое удивительное — завещание Катрин, которое, кстати, хранилось в аббатстве Мон-Сен-Мишель, причем оно было гобеленом! И по этому завещанию Катрин получала в наследство наш Монтрей-Белле!
— Мне ничего не оставалось, как жениться на королеве Катрин. — Папа виновато развел руками. — И хорошо еще, что она согласилась, а могла бы просто выгнать нас с тобой из замка! Что бы мы делали без замка?
Ну и шуточки у моего папаш!
— Папа, по-моему, ты хотел спросить, что бы мы делали без Катрин?
Удивительно, но я абсолютно точно прочитала его мысли: в ответ папа благодарно улыбнулся мне и нежно обнял Катрин. И мне было очень приятно. Нет, Катрин вовсе не вытесняла маму из моего сердца, и даже не покушалась на это. Просто в моем сердце теперь стало гораздо просторнее, чем прежде. Там отлично умещались и мама, и папа, и Поль, и Катрин, и еще оставалось много-много места для кого-то неведомого, кому будет хорошо рядом с нами.
Папа попросил Поля открыть новую бутылку, потому что сам не мог делать этого одной рукой, и мы снова выпили нашего вина из Монтрей-Белле, и потом как-то сразу все уснули. Я, правда, успела подумать, что папа не будет возражать, если я скажу, что хочу выйти за Поля…
Папа называл Катрин королевой, а меня — царицей Клеопатрой, и Поль уже не так оглушительно краснел, когда папа обращался к нему «сеньор Паоло». И у папы с Катрин все складывалось очень хорошо, они сразу нашли тайник с фигуркой «вассала», и еще «вассала» — подвеску, а всего нужно было собрать семь фигурок всадников, чтобы Катрин могла получить загадочное наследство. Но интриганка Жаннет — как же я сразу не поняла, что она нарочно настраивала меня против папы! — наговорила про него гадостей Катрин, и та от отчаяния решила выйти замуж за какого-то унылого нотариуса, но мой папа очень вовремя появился в церкви и увел Катрин прямо из-под венца! Но самое удивительное — завещание Катрин, которое, кстати, хранилось в аббатстве Мон-Сен-Мишель, причем оно было гобеленом! И по этому завещанию Катрин получала в наследство наш Монтрей-Белле!
— Мне ничего не оставалось, как жениться на королеве Катрин. — Папа виновато развел руками. — И хорошо еще, что она согласилась, а могла бы просто выгнать нас с тобой из замка! Что бы мы делали без замка?
Ну и шуточки у моего папаш!
— Папа, по-моему, ты хотел спросить, что бы мы делали без Катрин?
Удивительно, но я абсолютно точно прочитала его мысли: в ответ папа благодарно улыбнулся мне и нежно обнял Катрин. И мне было очень приятно. Нет, Катрин вовсе не вытесняла маму из моего сердца, и даже не покушалась на это. Просто в моем сердце теперь стало гораздо просторнее, чем прежде. Там отлично умещались и мама, и папа, и Поль, и Катрин, и еще оставалось много-много места для кого-то неведомого, кому будет хорошо рядом с нами.
Папа попросил Поля открыть новую бутылку, потому что сам не мог делать этого одной рукой, и мы снова выпили нашего вина из Монтрей-Белле, и потом как-то сразу все уснули. Я, правда, успела подумать, что папа не будет возражать, если я скажу, что хочу выйти за Поля…
Глава 57,
в которой лужайки пахли травой
Лужайки газонов Монтрей-Белле пахли свежескошенной травой, ирисами и ночной прохладой. Деловито светили светлячки и интимно циркали потревоженные лучами автомобильных фар цикады. Черные стволы деревьев, темные стены построек с подвижными тенями дикого винограда… Шелковистая струя тихого фонтана…
— С возвращением, мсье маркиз де Коссе-Бриссак… — завел бесконечное приветствие наш дворецкий Белиньи, его голос, как и белоснежность его перчаток старательно портили очарование нашей родной Монтре-Беллейской ночи.
Я первой выбралась из машины, с трудом сдерживая зевоту, чтобы не обижать ни ночь, ни Белиньи, и посмотрела в небо. Оно было большое, звездное и мое! Господи, как у меня всего много! И небо, и лужайки со светлячками, и прохладные тени деревьев, и замок, и папа, и Поль, и Катрин! Господи, передай моей маме, что у меня все хорошо, она может не волноваться, я по-прежнему люблю ее и у меня опять есть все! Надо же, я разговариваю с Богом, совсем как Поль, а раньше я не умела, не знала, что можно говорить с Богом так же просто, как с папой. А я и с папой-то не умела говорить, но ведь он все понимает, и я его понимаю, даже когда он произносит вроде бы не те слова. И мы с ним такие одинаковые: он любит свою Катрин, а я люблю Поля. Моего Поля…
— С возвращением, мсье маркиз де Коссе-Бриссак… — завел бесконечное приветствие наш дворецкий Белиньи, его голос, как и белоснежность его перчаток старательно портили очарование нашей родной Монтре-Беллейской ночи.
Я первой выбралась из машины, с трудом сдерживая зевоту, чтобы не обижать ни ночь, ни Белиньи, и посмотрела в небо. Оно было большое, звездное и мое! Господи, как у меня всего много! И небо, и лужайки со светлячками, и прохладные тени деревьев, и замок, и папа, и Поль, и Катрин! Господи, передай моей маме, что у меня все хорошо, она может не волноваться, я по-прежнему люблю ее и у меня опять есть все! Надо же, я разговариваю с Богом, совсем как Поль, а раньше я не умела, не знала, что можно говорить с Богом так же просто, как с папой. А я и с папой-то не умела говорить, но ведь он все понимает, и я его понимаю, даже когда он произносит вроде бы не те слова. И мы с ним такие одинаковые: он любит свою Катрин, а я люблю Поля. Моего Поля…
Глава 58,
в которой папа отдавал распоряжения
Папа весело отдавал распоряжения Белиньи: разместить сеньора Паоло в охотничьих апартаментах, то есть на дедушкиной территории, мадемуазель маркизу, стало быть, меня, в ее собственных покоях… Новенькая горничная рассматривала «мадемуазель маркизу» с любопытством посетителя зоопарка. Я улыбнулась ей, она смущенно потупила взор, словно я застала ее врасплох. Катрин тихо разговаривала с мадам Белиньи, разохавшейся при виде перевязанной руки мсье маркиза, по белым мраморным ступеням, аккуратно переставляя лапы, спустился пятнистый кот мадам Белиньи, потерся о ноги хозяйки, обнюхал туфли и подол Катрин и уселся возле перил, изумленно вылупив прозрачные глазищи на жестикулирующего руками папу. А Поль, понятное дело, краснел.
В папиной гостиной был накрыт ужин, а я вдруг безумно захотела спать. Я просто не могла больше ни есть, ни пить, ни говорить.
— Папа, можно я пойду к себе, иначе я засну за столом…
— Мсье маркиз, — вдруг подал голос Поль, — если вы позволите, я тоже отправился бы спать.
— Что ж. Белиньи, проводите сеньора Паоло и покажите ему, куда Франсуа отнес его вещи. Спокойной ночи, сеньор Паоло!
— Спокойной ночи, господа. Спасибо, — виновато произнес Поль и, не поднимая ни на кого глаз, боком вышел в дверь, грациозно распахнутую белыми перчатками дворецкого.
— Пойдем, девочка моя. — Папа обнял меня и улыбнулся Катрин. — Я скоро. Я отнес бы тебя, если б не это. — Он помахал перевязанной рукой. — Я ведь вижу, ты едва держишься на ногах.
— Спокойной ночи, Клео, — сказала Катрин и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала меня.
От неожиданности я глупо потрогала свою щеку и, совсем как Поль, промямлила:
— Спасибо…
В папиной гостиной был накрыт ужин, а я вдруг безумно захотела спать. Я просто не могла больше ни есть, ни пить, ни говорить.
— Папа, можно я пойду к себе, иначе я засну за столом…
— Мсье маркиз, — вдруг подал голос Поль, — если вы позволите, я тоже отправился бы спать.
— Что ж. Белиньи, проводите сеньора Паоло и покажите ему, куда Франсуа отнес его вещи. Спокойной ночи, сеньор Паоло!
— Спокойной ночи, господа. Спасибо, — виновато произнес Поль и, не поднимая ни на кого глаз, боком вышел в дверь, грациозно распахнутую белыми перчатками дворецкого.
— Пойдем, девочка моя. — Папа обнял меня и улыбнулся Катрин. — Я скоро. Я отнес бы тебя, если б не это. — Он помахал перевязанной рукой. — Я ведь вижу, ты едва держишься на ногах.
— Спокойной ночи, Клео, — сказала Катрин и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала меня.
От неожиданности я глупо потрогала свою щеку и, совсем как Поль, промямлила:
— Спасибо…
Глава 59,
в которой Катрин сидела за столом
— Катрин!
Она неподвижно сидела за столом и задумчиво смотрела в пространство.
— Эй, Ваше величество! Что же вы ничего не едите? — Леон отправил в рот кусок курицы и отломил хлеба.
— Леон, а мы дома! — изумленно сообщила Катрин, медленно переводя глаза на мужа.
— Конечно! Хочешь вина? — Леон весело расправлялся с курицей. — Налить тебе?
— Как ты можешь столько есть? — Катрин уже вернулась со своего облака и протянула мужу бокал. — Налей.
— А пить? Я и сам думаю, куда это все в меня лезет?
— Твое здоровье, королевский вассал!
— И вам, королева, не хворать! — Леон выпил и с сомнением посмотрел на свою руку. — Чем мне теперь мыться?
— Водой, мсье маркиз.
Она неподвижно сидела за столом и задумчиво смотрела в пространство.
— Эй, Ваше величество! Что же вы ничего не едите? — Леон отправил в рот кусок курицы и отломил хлеба.
— Леон, а мы дома! — изумленно сообщила Катрин, медленно переводя глаза на мужа.
— Конечно! Хочешь вина? — Леон весело расправлялся с курицей. — Налить тебе?
— Как ты можешь столько есть? — Катрин уже вернулась со своего облака и протянула мужу бокал. — Налей.
— А пить? Я и сам думаю, куда это все в меня лезет?
— Твое здоровье, королевский вассал!
— И вам, королева, не хворать! — Леон выпил и с сомнением посмотрел на свою руку. — Чем мне теперь мыться?
— Водой, мсье маркиз.
Глава 60,
в которой Леон ненавидел воду
— Знаешь, королева, прошлой ночью я ненавидел воду, а сейчас мы с тобой сидим в ванной и я…
— Ты любишь воду? — перебила его Катрин.
Ей было очень приятно в этой пене вместе с Леоном и совсем не хотелось вспоминать прошлую ночь. Наконец-то они одни! Сплошные волны и радуги…
— Я люблю мою ко…
Слово «королева» он не договорил, потому что Катрин вдохнула остальные буквы вместе с поцелуем, не в силах больше справляться со своими радугами, или Леон поцеловал ее раньше, чем собирался, потому что такого стремительного полета к небесам они оба не ожидали после всех переживаний, страхов, ужаса беспомощности…
Это вода, жестокая и своевольная стихия, загнанная в тесноту ванны, да еще укрощенная душистой пеной, растерялась и не знала, куда девать привычную мощь, и поэтому безрассудно выплеснула на них всю свою дикую энергию. И облака заметались, и радуги зазмеились спиралями, и звезды закричали восторгом торжества неземного света. И все пропало. Не было ничего, кроме таинственного шепота звезд, невидимых в этом перламутровом пространстве, и пульсирующего ликования каждой клеточки тела, жадно просившей: «Еще, еще, еще!» И можно было на мгновение утонуть и, не разнимая губ, дышать друг другом, словно слившись с этой самой вечной, дерзкой, живой первобытной галактикой…
— Леон, Леон! — Катрин встряхнула головой и шумно перевела дыхание. — Это фантастика, это невероятно! У меня до сих пор ощущение, что мы с тобой — какой-то пещерный зверь, который рычит от радости, впервые увидев свет. — Катрин прижалась к груди Леона и, как этот зверь, сказала:
— Уурурурр, я вижу свет!
Ты тоже видела свет? — сияли глаза Леона, а сам он деловито спросил:
— Ты сумеешь перевязать зверю лапу? — и вытащил из пены левую руку с потемневшим бинтом.
— Ты любишь воду? — перебила его Катрин.
Ей было очень приятно в этой пене вместе с Леоном и совсем не хотелось вспоминать прошлую ночь. Наконец-то они одни! Сплошные волны и радуги…
— Я люблю мою ко…
Слово «королева» он не договорил, потому что Катрин вдохнула остальные буквы вместе с поцелуем, не в силах больше справляться со своими радугами, или Леон поцеловал ее раньше, чем собирался, потому что такого стремительного полета к небесам они оба не ожидали после всех переживаний, страхов, ужаса беспомощности…
Это вода, жестокая и своевольная стихия, загнанная в тесноту ванны, да еще укрощенная душистой пеной, растерялась и не знала, куда девать привычную мощь, и поэтому безрассудно выплеснула на них всю свою дикую энергию. И облака заметались, и радуги зазмеились спиралями, и звезды закричали восторгом торжества неземного света. И все пропало. Не было ничего, кроме таинственного шепота звезд, невидимых в этом перламутровом пространстве, и пульсирующего ликования каждой клеточки тела, жадно просившей: «Еще, еще, еще!» И можно было на мгновение утонуть и, не разнимая губ, дышать друг другом, словно слившись с этой самой вечной, дерзкой, живой первобытной галактикой…
— Леон, Леон! — Катрин встряхнула головой и шумно перевела дыхание. — Это фантастика, это невероятно! У меня до сих пор ощущение, что мы с тобой — какой-то пещерный зверь, который рычит от радости, впервые увидев свет. — Катрин прижалась к груди Леона и, как этот зверь, сказала:
— Уурурурр, я вижу свет!
Ты тоже видела свет? — сияли глаза Леона, а сам он деловито спросил:
— Ты сумеешь перевязать зверю лапу? — и вытащил из пены левую руку с потемневшим бинтом.
Глава 61,
в которой Леон сидел на краю ванны
— Страсть-то какая! — Леон уже в халате сидел на краю ванны и с отвращением смотрел на свои отекшие помертвелые пальцы, которые Катрин постепенно освобождала от бинта: безымянный и средний украшали стежки швов.
— Это я виновата. — Его королева осторожно разматывала повязку. — Не надо мне было лезть к тебе в ванну. Помочь помыться и сразу уложить в постель. А теперь мы всю ладонь раскровили… Больно? — Она сочувственно заглянула мужу в глаза. — Я боюсь до конца отдирать бинт.
— А зверь? Он бы так без света и сидел в своей пещере. — Леон поморщился и потерся щекой о плечо Катрин. — Тебе не очень противно?
— Чем бы ее продезинфицировать? Мадам Белиньи вместе с бинтами принесла спирт, но я боюсь, что спиртом мы сожжем кожу.
Леона смешил озабоченно-сосредоточенный вид Катрин: она сложила ладони лодочкой и держала в них его отекшую кисть как совершенно отдельное, не относящееся к Леону живое существо, и слегка покачивала, словно баюкая.
— Больно? — опять спросила она.
— Не особенно. — На самом деле руку уже дергало и драло, и очень хотелось от нее избавиться. Как меня угораздило, с досадой подумал Леон и старательно улыбнулся. — Я знаю старый рыцарский способ: холод и вино! Пошли, на столе есть ведерко со льдом. — Может, и правда полегчает, подумал Леон, это же невозможно — и в локоть, и в плечо…
Ароматная прохлада винной ванны и игривое прикосновение кубиков льда сразу пришлись руке по вкусу. Леон самостоятельно освободил кисть от повязки, старясь не смотреть на рану, и бросил темный марлевый комок на тарелку.
— Лучше? — спросила Катрин.
— Да… Знаешь, когда Клео извлекли из катакомб, я испугался: у нее на голове была грязная тряпка, вот такая же, — Леон показал на скомканный бинт, — а это были ее волосы…
— Леон, пожалуйста, не надо вспоминать. Все в прошлом. — Катрин обняла мужа за плечи. Он сидел на стуле, и поэтому был сейчас одного с ней роста. — Клео рядом, рука заживет.
— Считаешь, до ее свадьбы заживет?
Леон прижался головой к Катрин. Сквозь тонкую рубашку она чувствовала его влажные волосы и, не удержавшись, поцеловала завитки на шее. И, конечно, подступили волны и радуги. Как некстати…
— А может, не откладывать свадьбу? — задумчиво произнес Леон. — Отличный парень. Как ты полагаешь, Катрин, он уже пришел к ней?
— Куда?
— В спальню, куда же еще. Они ведь недаром оба отказались от ужина. — Глаза Леона лукаво заблестели.
— Ой, брось, пожалуйста. Парень и так ни жив ни мертв. Вытащил девушку из воды, влюбился. Причем взаимно! А тут еще ты, царь зверей, с твоим размахом, темпераментом и замком. А он бедный…
— Катрин, у Ланселота не было даже коня, но это не мешало ему оставаться рыцарем! А Поль вовсе не бедный!
— Конечно, скуки ради бросил учебу и нанялся секретарем к Вонахью.
— При чем здесь деньги! Парень талантлив, а талантливый человек уже не бедный! Чего ты смеешься?
— С чего ты взял, что он талантливый? — фыркнула Катрин. — Ты его видел полдня!
— Талантливый. Он спас Клео. Это талантливый поступок. Человек без таланта не способен на такое.
— По-моему, ты преувеличиваешь. Парень болезненно застенчив, и меня это, честно говоря, настораживает.
— А я бы не краснел на его месте?
— При чем здесь ты? У тебя и замок, и имя, и средства! А у Поля ничего нет! Как ты можешь сравнивать его с собой?
— Могу, Катрин, могу. Понимаешь, мне повезло, что я родился не только с талантом, но и с замком, и с состоянием в придачу. Я сразу мог заниматься тем, чем хотел. А мог бы и вообще ничем не заниматься. Акций и ценных бумаг, уж поверь, мне хватило бы и на Монте-Карло, и на ипподром, и на что угодно, и еще осталось бы… Нет, правда, Катрин, я не хвалюсь, но я не могу, понимаешь, не могу без своих книг и тряпок. Конечно, вроде бы не пристало благородному человеку сменить шпагу на иголку, заниматься ремеслом… Ладно, королева. Вот, представь, родился бы я без этого всего, и кем бы я сейчас был? В лучшем случае работал бы на какой-нибудь дом мод, и то при условии, что сумел бы пройти по головам конкурентов, и эпатировал бы публику всякой чушью, как Вонахью, лишь бы привлечь к себе внимание. Впрочем, вряд ли, — Леон вздохнул, — гордость бы не позволила. Вот, это в лучшем. А в худшем… Краснел бы, как Паоло, понимая свой талант, а стало быть, и свое превосходство, и беспомощность оттого, что ни выхода этому таланту, ни выхода превосходству дать не могу, потому что тогда тут же окажусь на обочине и без куска хлеба, а вынужден угождать и скрывать свой талант ради того, чтобы какой-то там прохвост Вонахью не выгнал меня со двора и не взял другого, пусть менее талантливого, но более сговорчивого.
— Как там рука, философ? — Катрин терпеливо улыбалась.
— Нормально. — Леон махнул здоровой рукой. — И с сеньором Паоло все будет нормально, как только он почувствует, что не нужно стесняться таланта, не нужно ломать себя, притворяясь банальным человеком. Да что я тебе объясняю! Ты ведь сама уже поняла: как только ты перестала стесняться того, что ты королева, все стало совсем по-другому! А, Ваше величество? Хорошо жить в замке? — заговорщицки шепнул ей на ухо Леон, невольно, а может быть, и нарочно прикоснувшись к мочке. — Хорошо?
Вместо ответа Катрин осторожно, стараясь не поддаваться волнам и радугам, поцеловала его.
— Все должны жить в замках! — продекларировал Леон. — Недостойно человеку ютиться в такой кладовке, как у тебя, с унитазом посередине и тазиком вместо ванной!
— Между прочим, чтобы ты не зазнавался, царь зверей, на «Тоскане» ванна в три раза больше, чем у тебя! Настоящий плавательный бассейн!
— С дорожками и вышкой для прыжков? — развеселился Леон. — Кстати, ты ведь так ничего и не рассказала, что произошло на «Тоскане».
— По-моему, ты не заметил бы, даже если бы я осталась на «Тоскане» навсегда. Ты так увлечен романом дочери… Леон, стесняться этого тоже не стоит, я ведь понимаю, что вы очень нужны друг другу. — Катрин хотела сказать, что даже немного завидует Клео, ведь у нее самой уже нет папы, но решила, что излишне снова пускаться в сантименты. — А на «Тоскане» было достаточно забавно.
— Забавно? В логове врага? Я восхищен отвагой моей королевы! — Леон поцеловал руку жены.
— Я ведь не знаю английского, а Гарри, охранник Вонахью, говорил только по-английски и дал мне понять, что везет меня сдавать в полицию. Он позвонил кому-то и называл собеседника господином комиссаром. Это-то я поняла. А на самом деле он привез меня на «Тоскану».
— Это я виновата. — Его королева осторожно разматывала повязку. — Не надо мне было лезть к тебе в ванну. Помочь помыться и сразу уложить в постель. А теперь мы всю ладонь раскровили… Больно? — Она сочувственно заглянула мужу в глаза. — Я боюсь до конца отдирать бинт.
— А зверь? Он бы так без света и сидел в своей пещере. — Леон поморщился и потерся щекой о плечо Катрин. — Тебе не очень противно?
— Чем бы ее продезинфицировать? Мадам Белиньи вместе с бинтами принесла спирт, но я боюсь, что спиртом мы сожжем кожу.
Леона смешил озабоченно-сосредоточенный вид Катрин: она сложила ладони лодочкой и держала в них его отекшую кисть как совершенно отдельное, не относящееся к Леону живое существо, и слегка покачивала, словно баюкая.
— Больно? — опять спросила она.
— Не особенно. — На самом деле руку уже дергало и драло, и очень хотелось от нее избавиться. Как меня угораздило, с досадой подумал Леон и старательно улыбнулся. — Я знаю старый рыцарский способ: холод и вино! Пошли, на столе есть ведерко со льдом. — Может, и правда полегчает, подумал Леон, это же невозможно — и в локоть, и в плечо…
Ароматная прохлада винной ванны и игривое прикосновение кубиков льда сразу пришлись руке по вкусу. Леон самостоятельно освободил кисть от повязки, старясь не смотреть на рану, и бросил темный марлевый комок на тарелку.
— Лучше? — спросила Катрин.
— Да… Знаешь, когда Клео извлекли из катакомб, я испугался: у нее на голове была грязная тряпка, вот такая же, — Леон показал на скомканный бинт, — а это были ее волосы…
— Леон, пожалуйста, не надо вспоминать. Все в прошлом. — Катрин обняла мужа за плечи. Он сидел на стуле, и поэтому был сейчас одного с ней роста. — Клео рядом, рука заживет.
— Считаешь, до ее свадьбы заживет?
Леон прижался головой к Катрин. Сквозь тонкую рубашку она чувствовала его влажные волосы и, не удержавшись, поцеловала завитки на шее. И, конечно, подступили волны и радуги. Как некстати…
— А может, не откладывать свадьбу? — задумчиво произнес Леон. — Отличный парень. Как ты полагаешь, Катрин, он уже пришел к ней?
— Куда?
— В спальню, куда же еще. Они ведь недаром оба отказались от ужина. — Глаза Леона лукаво заблестели.
— Ой, брось, пожалуйста. Парень и так ни жив ни мертв. Вытащил девушку из воды, влюбился. Причем взаимно! А тут еще ты, царь зверей, с твоим размахом, темпераментом и замком. А он бедный…
— Катрин, у Ланселота не было даже коня, но это не мешало ему оставаться рыцарем! А Поль вовсе не бедный!
— Конечно, скуки ради бросил учебу и нанялся секретарем к Вонахью.
— При чем здесь деньги! Парень талантлив, а талантливый человек уже не бедный! Чего ты смеешься?
— С чего ты взял, что он талантливый? — фыркнула Катрин. — Ты его видел полдня!
— Талантливый. Он спас Клео. Это талантливый поступок. Человек без таланта не способен на такое.
— По-моему, ты преувеличиваешь. Парень болезненно застенчив, и меня это, честно говоря, настораживает.
— А я бы не краснел на его месте?
— При чем здесь ты? У тебя и замок, и имя, и средства! А у Поля ничего нет! Как ты можешь сравнивать его с собой?
— Могу, Катрин, могу. Понимаешь, мне повезло, что я родился не только с талантом, но и с замком, и с состоянием в придачу. Я сразу мог заниматься тем, чем хотел. А мог бы и вообще ничем не заниматься. Акций и ценных бумаг, уж поверь, мне хватило бы и на Монте-Карло, и на ипподром, и на что угодно, и еще осталось бы… Нет, правда, Катрин, я не хвалюсь, но я не могу, понимаешь, не могу без своих книг и тряпок. Конечно, вроде бы не пристало благородному человеку сменить шпагу на иголку, заниматься ремеслом… Ладно, королева. Вот, представь, родился бы я без этого всего, и кем бы я сейчас был? В лучшем случае работал бы на какой-нибудь дом мод, и то при условии, что сумел бы пройти по головам конкурентов, и эпатировал бы публику всякой чушью, как Вонахью, лишь бы привлечь к себе внимание. Впрочем, вряд ли, — Леон вздохнул, — гордость бы не позволила. Вот, это в лучшем. А в худшем… Краснел бы, как Паоло, понимая свой талант, а стало быть, и свое превосходство, и беспомощность оттого, что ни выхода этому таланту, ни выхода превосходству дать не могу, потому что тогда тут же окажусь на обочине и без куска хлеба, а вынужден угождать и скрывать свой талант ради того, чтобы какой-то там прохвост Вонахью не выгнал меня со двора и не взял другого, пусть менее талантливого, но более сговорчивого.
— Как там рука, философ? — Катрин терпеливо улыбалась.
— Нормально. — Леон махнул здоровой рукой. — И с сеньором Паоло все будет нормально, как только он почувствует, что не нужно стесняться таланта, не нужно ломать себя, притворяясь банальным человеком. Да что я тебе объясняю! Ты ведь сама уже поняла: как только ты перестала стесняться того, что ты королева, все стало совсем по-другому! А, Ваше величество? Хорошо жить в замке? — заговорщицки шепнул ей на ухо Леон, невольно, а может быть, и нарочно прикоснувшись к мочке. — Хорошо?
Вместо ответа Катрин осторожно, стараясь не поддаваться волнам и радугам, поцеловала его.
— Все должны жить в замках! — продекларировал Леон. — Недостойно человеку ютиться в такой кладовке, как у тебя, с унитазом посередине и тазиком вместо ванной!
— Между прочим, чтобы ты не зазнавался, царь зверей, на «Тоскане» ванна в три раза больше, чем у тебя! Настоящий плавательный бассейн!
— С дорожками и вышкой для прыжков? — развеселился Леон. — Кстати, ты ведь так ничего и не рассказала, что произошло на «Тоскане».
— По-моему, ты не заметил бы, даже если бы я осталась на «Тоскане» навсегда. Ты так увлечен романом дочери… Леон, стесняться этого тоже не стоит, я ведь понимаю, что вы очень нужны друг другу. — Катрин хотела сказать, что даже немного завидует Клео, ведь у нее самой уже нет папы, но решила, что излишне снова пускаться в сантименты. — А на «Тоскане» было достаточно забавно.
— Забавно? В логове врага? Я восхищен отвагой моей королевы! — Леон поцеловал руку жены.
— Я ведь не знаю английского, а Гарри, охранник Вонахью, говорил только по-английски и дал мне понять, что везет меня сдавать в полицию. Он позвонил кому-то и называл собеседника господином комиссаром. Это-то я поняла. А на самом деле он привез меня на «Тоскану».
Глава 62,
в которой яхта стояла в открытом море
Яхта, к которой Гарри пришвартовал катер, стояла в открытом море. Гарри развязал руки Катрин и вернул ей очки. Далекий берег тоже вернул себе четкие очертания. Нет, подумала Катрин, нечего надеяться доплыть до него, спрыгнув с катера в море.
На палубе появился смуглый стюард в белом кителе. Он откинул на борт трапик с перилами и помог Катрин подняться на яхту, вежливо поприветствовал «мэм» по-английски, а затем быстро заговорил на какой-то тарабарщине и жестом руки предложил «мэм» пройти в салон.
— Мсье, это недоразумение! — воскликнула Катрин. — Мне нужен телефон, я хочу позвонить в полицию! — Он должен понять эти слова, они ведь одинаковы на всех языках, надеялась она. — Мсье, телефон, полиция!
— Йес, оф кос, мэм! Телефон, йес! Белком, мэм! [6].
Они оказались в каком-то коридорчике, отделанном деревянными панелями, и стюард гостеприимным жестом распахнул одну из дверей, входивших в этот коридорчик. Катрин шагнула в огромные, причудливо обставленные апартаменты.
Здесь были и кожаные диваны, и камин, и чучело жирафа, и ковры, и тигровые шкуры на полу, и отливающие никелем торшеры, индейские покрывала, глиняные фигурки индейских же божеств с устрашающими гримасами, инкрустированные перламутром блюда на стенах, бар с обилием разноцветных бутылок, вертящиеся люстры на потолке, трубки и томагавки в стеклянных витринах, неожиданные толстухи-купальщицы Сезанна в колоссальной золотой раме… На жертвенном камне из индейского храма — целое созвездие семейных фотографий в пластиковых, деревянных, металлических, плетеных и красиво обшитых рогожкой рамочках, воспроизводивших тетушек, дядюшек, родителей, сестер, бабушек, кузенов и кузин мистера Вонахью, а также его самого в нежном возрасте на руках у тетушки Клары, специально приехавшей из Швейцарии, за гражданина которой предпринимателя Карла Прибабахера вышла замуж в 1938 году, единственно для того, чтобы подержать на коленях крошку Риччи, о чем свидетельствовала выгравированная на трех европейских и одном восточном языках надпись на самой большой и толстой рамке из латуни, гипнотически приковавшей внимание Катрин.
— Мэм, плиз.
Катрин заглянула за огромную литую из металла ширму, затянутую тканью явно азиатского происхождения, с нарисованными лупоглазыми рыбищами, которая отгораживала территорию спальни: исполинскую кровать с балдахином в стиле Людовика какого-то, резьбой и конными фигурами на фоне готического замка наверху, покрытую ярко-алым кружевным изобилием. Рядом висел гобелен, изображавший тот исторический момент, когда во время египетского похода Наполеон, оберегая обоз от нападения мамлюков, приказал: «Ослов и ученых — в середину». Из резной курильницы метрового диаметра вились ароматические дымки.
— Мсье, мне нужен телефон. Это недоразумение, я хочу позвонить в полицию. Телефон, вы понимаете, те-ле-фон! — для убедительности Катрин покрутила воображаемый диск и поднесла условную трубку к уху. — Телефон!
— О'кей, мэм! Белком! — Стюард подошел к бару и что-то произнес на своей тарабарщине.
— Я не хочу пить! Ноу, ноу! Я хочу телефон!
— Ноу телефон, мэм. — В апартаменты вошел Гарри и отрицательно покачал головой. — Мэм из киллер! [7].
— О! Бьютифул леди из киллер! [8]
— Стюард с восхищением посмотрел на Катрин.
Она попыталась возражать и требовала принести ей телефон, но Гарри о чем-то толковал со стюардом на совершенно невообразимом наречии, и оба не обращали на Катрин никакого внимания. Наконец стюард с поклоном удалился, повторив свое «велком».
— Телефон! — крикнула ему вслед Катрин и гневно взглянула на своего похитителя. — Что вы сделали с Клео?
— Гуд найт, мэм, [9]— с ухмылкой изрек тот и тоже скрылся за дверью.
Катрин услышала, как замок щелкнул два раза. Идиотизм, полный идиотизм. Катрин прошлась по тигровым шкурам. Я в ловушке. Но что с Клео? Я ведь не видела ее на катере. Хотя, этот гигант вполне мог связать и спрятать ее там, а сейчас преспокойно запереть в любой другой каюте или даже в трюме. Катрин представила связанную девушку с кляпом во рту на грязном полу трюма. У нее даже похолодела спина. Надо любым способом выбраться отсюда и сообщить в полицию! Но как выбраться?
Для решения сложных проблем Катрин обычно ложилась на спину и рассматривала люстру. Она уже села на кровать, как вдруг поняла, что на ней мокрая одежда. Надо же, она совсем забыла, что от лодки до камней добиралась вплавь! Так, в шкафах полно мужских костюмов и рубашек. Катрин взяла одну, решив, что сейчас примет душ и как-нибудь приведет в порядок свой сарафан. Ерунда, он скоро высохнет, а если аккуратно разложить на полу, то, пожалуй, получится и немятым.
Катрин открыла дверь в ванную и остолбенела. Во-первых, размеры ванны поражали сами по себе, а во вторых, в уголке этого белоснежного бассейна сжалась комочком какая-то особа в одном белье.
— Извините меня, — сказала женщина на довольно сносном французском языке, — я сейчас уйду, я нe могла выйти в таком виде при мужчинах.
— Кто вы? Что вы здесь делаете?
— Я невеста мистера Вонахью.
На палубе появился смуглый стюард в белом кителе. Он откинул на борт трапик с перилами и помог Катрин подняться на яхту, вежливо поприветствовал «мэм» по-английски, а затем быстро заговорил на какой-то тарабарщине и жестом руки предложил «мэм» пройти в салон.
— Мсье, это недоразумение! — воскликнула Катрин. — Мне нужен телефон, я хочу позвонить в полицию! — Он должен понять эти слова, они ведь одинаковы на всех языках, надеялась она. — Мсье, телефон, полиция!
— Йес, оф кос, мэм! Телефон, йес! Белком, мэм! [6].
Они оказались в каком-то коридорчике, отделанном деревянными панелями, и стюард гостеприимным жестом распахнул одну из дверей, входивших в этот коридорчик. Катрин шагнула в огромные, причудливо обставленные апартаменты.
Здесь были и кожаные диваны, и камин, и чучело жирафа, и ковры, и тигровые шкуры на полу, и отливающие никелем торшеры, индейские покрывала, глиняные фигурки индейских же божеств с устрашающими гримасами, инкрустированные перламутром блюда на стенах, бар с обилием разноцветных бутылок, вертящиеся люстры на потолке, трубки и томагавки в стеклянных витринах, неожиданные толстухи-купальщицы Сезанна в колоссальной золотой раме… На жертвенном камне из индейского храма — целое созвездие семейных фотографий в пластиковых, деревянных, металлических, плетеных и красиво обшитых рогожкой рамочках, воспроизводивших тетушек, дядюшек, родителей, сестер, бабушек, кузенов и кузин мистера Вонахью, а также его самого в нежном возрасте на руках у тетушки Клары, специально приехавшей из Швейцарии, за гражданина которой предпринимателя Карла Прибабахера вышла замуж в 1938 году, единственно для того, чтобы подержать на коленях крошку Риччи, о чем свидетельствовала выгравированная на трех европейских и одном восточном языках надпись на самой большой и толстой рамке из латуни, гипнотически приковавшей внимание Катрин.
— Мэм, плиз.
Катрин заглянула за огромную литую из металла ширму, затянутую тканью явно азиатского происхождения, с нарисованными лупоглазыми рыбищами, которая отгораживала территорию спальни: исполинскую кровать с балдахином в стиле Людовика какого-то, резьбой и конными фигурами на фоне готического замка наверху, покрытую ярко-алым кружевным изобилием. Рядом висел гобелен, изображавший тот исторический момент, когда во время египетского похода Наполеон, оберегая обоз от нападения мамлюков, приказал: «Ослов и ученых — в середину». Из резной курильницы метрового диаметра вились ароматические дымки.
— Мсье, мне нужен телефон. Это недоразумение, я хочу позвонить в полицию. Телефон, вы понимаете, те-ле-фон! — для убедительности Катрин покрутила воображаемый диск и поднесла условную трубку к уху. — Телефон!
— О'кей, мэм! Белком! — Стюард подошел к бару и что-то произнес на своей тарабарщине.
— Я не хочу пить! Ноу, ноу! Я хочу телефон!
— Ноу телефон, мэм. — В апартаменты вошел Гарри и отрицательно покачал головой. — Мэм из киллер! [7].
— О! Бьютифул леди из киллер! [8]
— Стюард с восхищением посмотрел на Катрин.
Она попыталась возражать и требовала принести ей телефон, но Гарри о чем-то толковал со стюардом на совершенно невообразимом наречии, и оба не обращали на Катрин никакого внимания. Наконец стюард с поклоном удалился, повторив свое «велком».
— Телефон! — крикнула ему вслед Катрин и гневно взглянула на своего похитителя. — Что вы сделали с Клео?
— Гуд найт, мэм, [9]— с ухмылкой изрек тот и тоже скрылся за дверью.
Катрин услышала, как замок щелкнул два раза. Идиотизм, полный идиотизм. Катрин прошлась по тигровым шкурам. Я в ловушке. Но что с Клео? Я ведь не видела ее на катере. Хотя, этот гигант вполне мог связать и спрятать ее там, а сейчас преспокойно запереть в любой другой каюте или даже в трюме. Катрин представила связанную девушку с кляпом во рту на грязном полу трюма. У нее даже похолодела спина. Надо любым способом выбраться отсюда и сообщить в полицию! Но как выбраться?
Для решения сложных проблем Катрин обычно ложилась на спину и рассматривала люстру. Она уже села на кровать, как вдруг поняла, что на ней мокрая одежда. Надо же, она совсем забыла, что от лодки до камней добиралась вплавь! Так, в шкафах полно мужских костюмов и рубашек. Катрин взяла одну, решив, что сейчас примет душ и как-нибудь приведет в порядок свой сарафан. Ерунда, он скоро высохнет, а если аккуратно разложить на полу, то, пожалуй, получится и немятым.
Катрин открыла дверь в ванную и остолбенела. Во-первых, размеры ванны поражали сами по себе, а во вторых, в уголке этого белоснежного бассейна сжалась комочком какая-то особа в одном белье.
— Извините меня, — сказала женщина на довольно сносном французском языке, — я сейчас уйду, я нe могла выйти в таком виде при мужчинах.
— Кто вы? Что вы здесь делаете?
— Я невеста мистера Вонахью.
Глава 63,
в которой Леон усмехнулся
— Какая щепетильная невеста у нашего Риччи! — усмехнулся Леон. — Можно подумать, что ни стюард, ни охранник никогда не видели ее в купальном костюме.
— Купальный костюм разительно отличается от, скажем так, эротического. Вам ли не знать, мсье кутюрье!
— Так в чем же она была? — Леон выказал неподдельный интерес, чем рассмешил Катрин.
— Ярко-красное белье и красные чулки с черными подвязками.
— В тон к покрывалу? Всего-то…
— На интимных местах вырезы с черной отделкой.
— Занятно. Кружево?
— Нет, шелковые оборочки. А тебе разве не любопытно, на ком все это было надето?
— Ну, на какой-нибудь нимфе типа Жаннет. Только бы уж Жаннет не стала бы стесняться!
— Вот именно. На Дороти Шмерлотт.
— Что?! — Леон рассмеялся в голос. — Ты не шутишь? Профессорская тощая унылая дочка? Доктор философии?
— Может, мне и не стоило говорить тебе об этом. — Катрин действительно сожалела, что выболтала такие интимные подробности. — И она вовсе не унылая. Она просто без памяти влюбилась в этого прохвоста.
— Купальный костюм разительно отличается от, скажем так, эротического. Вам ли не знать, мсье кутюрье!
— Так в чем же она была? — Леон выказал неподдельный интерес, чем рассмешил Катрин.
— Ярко-красное белье и красные чулки с черными подвязками.
— В тон к покрывалу? Всего-то…
— На интимных местах вырезы с черной отделкой.
— Занятно. Кружево?
— Нет, шелковые оборочки. А тебе разве не любопытно, на ком все это было надето?
— Ну, на какой-нибудь нимфе типа Жаннет. Только бы уж Жаннет не стала бы стесняться!
— Вот именно. На Дороти Шмерлотт.
— Что?! — Леон рассмеялся в голос. — Ты не шутишь? Профессорская тощая унылая дочка? Доктор философии?
— Может, мне и не стоило говорить тебе об этом. — Катрин действительно сожалела, что выболтала такие интимные подробности. — И она вовсе не унылая. Она просто без памяти влюбилась в этого прохвоста.
Глава 64,
в которой Дороти увидела катер
— Я увидела катер и решила, что наконец-то вернулся мой Риччи. Хотите чего-нибудь выпить? Виски? Мартини? В последнее время он стал надолго оставлять меня одну… — грустно призналась Дороти, наливая Катрин мартини, а себе — полстакана виски. — Я решила устроить ему сюрприз: быстренько шмыгнула в его каюту, переоделась, Риччи очень нравится дорогое белье, и залезла в постель. И вдруг вместо Риччи вошел стюард вместе с вами, мне и пришлось быстро прятаться. Я сначала испугалась, что вы — новая подруга Риччи, но вы все время твердили про телефон и недоразумение… — Дороти сделала большой глоток и поплотнее запахнула халат. — Катрин, мне не хочется верить в то, что вы рассказали. Это ужасно! Риччи такой милый, нежный, страстный! Мне так хорошо с ним, мне не нужен никто на свете, кроме него. Я впервые люблю и любима… И тут оказывается, что это все шантаж, похищение… У меня не укладывается в голове! — Дороти закурила. — Вам налить еще?
— Не стоит. — Катрин погладила Дороти по руке. — Спасибо, что вы остались со мной и все выслушали.
Дороти всхлипнула.
— К сожалению, я рассказала вам чистую правду, Дороти. Самое разумное, что я могу предложить вам, так это отправиться спать. Утро вечера мудренее. Ложитесь и постарайтесь заснуть.
— Не стоит. — Катрин погладила Дороти по руке. — Спасибо, что вы остались со мной и все выслушали.
Дороти всхлипнула.
— К сожалению, я рассказала вам чистую правду, Дороти. Самое разумное, что я могу предложить вам, так это отправиться спать. Утро вечера мудренее. Ложитесь и постарайтесь заснуть.
Глава 65,
в которой Катрин стояла под душем
Катрин стояла под душем и думала о Дороти. Ей было бесконечно жаль эту наивную старую деву. Худая, долговязая, бесцветная, выглядит старше своих лет. Издевательство со стороны Вонахью наряжать ее как девчонку-путану и уверять в вечной любви. А меня Леон нарядил как королеву… Он, наверное, сейчас сходит с ума, оттого что я пропала…
Господи, но что же там с Клео? Где она? На этой же яхте? Или в той яме на каменном островке? Нет, какая яма! Если бы она действительно свалилась туда, даже этот мерзавец, охранник Вонахью, не посмел бы ее бросить! Он же похитил Клео по приказу Вонахью! Теперь ясно, почему Вонахью оказался в той же гостинице, что и Клео. Девочка должна была попасть в его сети по той же схеме, как и Дороти. Вечная любовь! Все, прекращай думать, Катрин Бриссон, — о, простите, мадам маркиза де Коссе-Бриссак и как там еще? — и отправляйся на боковую. И спи. Тебе нужны силы, чтобы выбраться отсюда.
Катрин осторожно улеглась на самый краешек балдахинового чудища. Дороти не пошевельнулась и не произнесла ни слова. Катрин чувствовала, что она не спит, но решила не заговаривать с Дороти. Пусть сама справляется со своим горем.
«Тоскана» деликатно покачивалась, но шума мотора не было слышно. Жаль, что в спальне нет окна, подумала Катрин, было бы понятно, стоим мы на месте или двигаемся. Впрочем, сейчас это неважно: убежать с яхты в открытом море все равно невозможно. Нужно просто подчиниться событиям и ждать утра.
Катрин проснулась оттого, что на нее кто-то пристально смотрел. В ногах кровати стоял не кто иной, как мистер Вонахью и злобно таращил глаза.
— Доброе утро, мсье, — сказала Катрин. — Где Клео?
— Что?! — заорал Вонахью.
— Не кричите, разбудите Дороти.
— Почему вы спите вместе?! В моей постели!!! — Он даже брызнул слюной. — Что это значит?!
Но тут разбуженная Дороти спрыгнула с кровати и что-то такое выдала Риччи по-английски, отчего ее любовник взбеленился, и Катрин невольно оказалась свидетелем совершенно безобразной бытовой сцены.
Дороти и Риччи кричали друг на друга, размахивали кулаками, Дороти металась по всем коврам и тигровым шкурам, и полы распахнувшегося халата гневно бились вокруг мосластых коленок свирепой английской фурии, которая периодически бросала в спотыкавшегося об оскаленные морды Риччи то глиняное индейское божество, то бутылки и бокалы, после чего в ход пошли родственники с жертвенного камня.
Латунная рамка швейцарской тети Клары Прибабахер просвистела в миллиметре от виска Риччи и с грохотом опрокинула азиатскую литую ширму, которая упала на столбики балдахина кровати. Резные могучие столбики жалобно скрипнули, и балдахин с ужасающей скоростью пошел на посадку. Катрин едва успела выскочить из кровати, как вся архитектура вместе с балдахином восторженно заняла ее место среди подушек и одеял. Обиженная невниманием курильница выпустила серое облачко дыма. Риччи зарычал и кинулся к витрине с томагавками. Дороти швырнула в него последнего глиняного истукана, и витрина за спиной Риччи, пророкотав антиударным стеклом, с восторгом пошла трещинами.
Господи, но что же там с Клео? Где она? На этой же яхте? Или в той яме на каменном островке? Нет, какая яма! Если бы она действительно свалилась туда, даже этот мерзавец, охранник Вонахью, не посмел бы ее бросить! Он же похитил Клео по приказу Вонахью! Теперь ясно, почему Вонахью оказался в той же гостинице, что и Клео. Девочка должна была попасть в его сети по той же схеме, как и Дороти. Вечная любовь! Все, прекращай думать, Катрин Бриссон, — о, простите, мадам маркиза де Коссе-Бриссак и как там еще? — и отправляйся на боковую. И спи. Тебе нужны силы, чтобы выбраться отсюда.
Катрин осторожно улеглась на самый краешек балдахинового чудища. Дороти не пошевельнулась и не произнесла ни слова. Катрин чувствовала, что она не спит, но решила не заговаривать с Дороти. Пусть сама справляется со своим горем.
«Тоскана» деликатно покачивалась, но шума мотора не было слышно. Жаль, что в спальне нет окна, подумала Катрин, было бы понятно, стоим мы на месте или двигаемся. Впрочем, сейчас это неважно: убежать с яхты в открытом море все равно невозможно. Нужно просто подчиниться событиям и ждать утра.
Катрин проснулась оттого, что на нее кто-то пристально смотрел. В ногах кровати стоял не кто иной, как мистер Вонахью и злобно таращил глаза.
— Доброе утро, мсье, — сказала Катрин. — Где Клео?
— Что?! — заорал Вонахью.
— Не кричите, разбудите Дороти.
— Почему вы спите вместе?! В моей постели!!! — Он даже брызнул слюной. — Что это значит?!
Но тут разбуженная Дороти спрыгнула с кровати и что-то такое выдала Риччи по-английски, отчего ее любовник взбеленился, и Катрин невольно оказалась свидетелем совершенно безобразной бытовой сцены.
Дороти и Риччи кричали друг на друга, размахивали кулаками, Дороти металась по всем коврам и тигровым шкурам, и полы распахнувшегося халата гневно бились вокруг мосластых коленок свирепой английской фурии, которая периодически бросала в спотыкавшегося об оскаленные морды Риччи то глиняное индейское божество, то бутылки и бокалы, после чего в ход пошли родственники с жертвенного камня.
Латунная рамка швейцарской тети Клары Прибабахер просвистела в миллиметре от виска Риччи и с грохотом опрокинула азиатскую литую ширму, которая упала на столбики балдахина кровати. Резные могучие столбики жалобно скрипнули, и балдахин с ужасающей скоростью пошел на посадку. Катрин едва успела выскочить из кровати, как вся архитектура вместе с балдахином восторженно заняла ее место среди подушек и одеял. Обиженная невниманием курильница выпустила серое облачко дыма. Риччи зарычал и кинулся к витрине с томагавками. Дороти швырнула в него последнего глиняного истукана, и витрина за спиной Риччи, пророкотав антиударным стеклом, с восторгом пошла трещинами.