Страница:
Вскоре после первого визита в королевский дворец я получила записку от его величества, изложенную приблизительно таким витиеватым слогом:
«В прошлый раз перед Парисом предстали трое: Юнона, Паллада и Венера; Парис сделал свой выбор и предназначил яблоко вам. Приходите за ним завтра в Портичи, я буду один. Ваш отказ разочарует меня жестоко и не сделает вам чести. Итак, я жду вас».
Такое лаконичное и категоричное послание заслуживало столь же прямолинейного ответа, и я ограничилась обещанием быть вовремя. Когда посланец ушел, я поспешила сообщить добрую весть своим сестрицам. Мы с самого начала договорились изгнать малейшую тень подозрения из наших отношений, трезво смотреть на человеческие глупости, смеяться над ними и извлекать из них пользу, поэтому Олимпия и Клервиль посоветовали мне не упускать такого случая. Вырядившись, как самая настоящая богиня, достойная яблока, я вскочила в карету, запряженную шестеркой лошадей, которая за несколько минут домчала меня до ворот королевского замка, известного тем, что он построен на руинах Геракланума. Меня с таинственным видом провели по мрачным апартаментам, и я оказалась в будуаре, где в небрежной позе отдыхал король.
– Конечно, мой выбор вызвал бурю ревности? – поинтересовался этот дурак, говоривший по-французски с ужасным плебейским акцентом.
– Нет, сир, – отвечала я, – мои сестры одобрили ваш выбор, так же, как и я сама, и ничуть не огорчились тем, что не им оказана столь высокая честь.
– Клянусь короной, это очень странный ответ, – и Фердинанд уставился на меня с удивлением.
– Я понимаю, что надо льстить королям, чтобы угодить им, но я вижу в них обычных людей и не говорю им ничего, кроме правды.
– Но если эта правда неприятна?
– Вы полагаете, что короли не достойны слышать ее? Но почему, по какому праву надо оберегать их от голой правды? Потому что им так хочется?
– Просто она пугает их больше, нежели других.
– Ах вот как! В таком случае пусть ведут себя достойно и отбросят свою гордыню, которая заставляет их закабалять людей; тогда любовь к истине придет на смену страху.
– Однако, мадам, подобные речи…
– Они удивляют вас, Фердинанд, я вижу это. Вы, конечно, думали, что, ошалев от счастья, я приползу к вам на четвереньках, что буду пресмыкаться перед вами. Но знайте, я – француженка, и мой пол и моя национальность внушают мне отвращение к таким обычаям. Если я и согласилась на встречу, о которой вы просили, Фердинанд, так потому лишь, что считаю себя более способной, чем кто-либо другой, открыть вам глаза на ваши собственные интересы. Посему забудьте на время о фривольных удовольствиях, которые вы обыкновенно получаете от женщин, и выслушайте меня. Я хорошо знаю вас, еще лучше знаю ваше королевство и могу говорить с вами так, как никогда не осмелится ни один из ваших придворных.
Король потерял дар речи от изумления и весь обратился в слух.
– Друг мой, позвольте мне обойтись без этих ничего не значащих эпитетов и титулов, которые свидетельствуют лишь о пренебрежении к тому, кто их принимает, и о бесстыдной низости того, кто их произносит; итак, друг мой, я очень хорошо изучила вашу нацию и не нашла в ней того духа, который зовется национальным гением. Я думаю, мне удалось обнаружить причину столь удручающего положения. Ваш народ утратил свои корни; постоянные беды, злоключения и сменявшие друг друга иностранные завоеватели сделали его робким, безвольным и равнодушным, приучили к рабству, которое выдавило из него всю энергию и изменило его до неузнаваемости. Эта нация так долго искала освободителя и всякий раз, благодаря невероятной слепоте, находила очередного властителя. Вот великий урок для любого народа, стремящегося разорвать свои цепи: пусть на примере неаполитанцев все увидят, что путь к свободе – не в том, чтобы умолять деспотов, но в том, чтобы сбросить с трона тех, кто на нем восседает. Сколько чужестранных армий, сколько тиранов видели на своей земле неаполитанцы, но сами при этом оставались безвольными и нерешительными. И вот вместо доброго гения неаполитанцев путешественник видит их монарха. Кстати, имейте в виду, Фердинанд, что недостатки, которые я нахожу в вашей нации, относятся в большей мере к вам лично. Скажу еще одну вещь, которая, возможно, удивит вас: я считаю одной из главных причин бедности вашего народа выгодное положение страны и ее богатую природу; будь почва здесь менее плодородная, а климат более суровый, неаполитанцам пришлось бы проявить смекалку и предприимчивость, чтобы ответить на вызов враждебных природных сил. Вот почему эта прекрасная страна населена изнеженными людьми, которые пользуются только географическими выгодами.
Приехав в ваши благодатные края, я вместо королевства увидела вот этот город-болото, которое высасывает здоровье из нации и делает ее бедной. Знаете, что я увидела в вашей столице? Бросающееся в глаза показное великолепие и потрясающую нищету и безделье. С одной стороны, знать, которая живет в королевской роскоши, с другой – граждане, живущие хуже рабов. И повсюду вопиющее неравенство, которое хуже всякой отравы и которое невозможно искоренить, так как сам политический порядок построен на глубокой пропасти между классами. Куда ни кинешь взгляд, видишь людей, владеющих целыми провинциями, и нищих, не имеющих ни акра; между этими полюсами пустота, в результате все люди разобщены. Если бы, по крайней мере, богачи заслуживали уважение, но, увы, они вызывают во мне только жалость; они выставляют себя напоказ, не имея для этого никаких оснований; это – гордецы, гордящиеся своей неотесанностью, это – тираны без всякой культуры, щеголи без всякого вкуса, развратники, не имеющие никакого понятия об утонченности. На мой взгляд, все они напоминают ваш Везувий – множество красот, перед которыми хочется отшатнуться в ужасе. Все их способы выделиться сводятся к тому, чтобы подкармливать монастыри и содержать актрис, лошадей, лакеев и гончих псов.
Когда я узнала о том, что ваш народ отказался подчиниться трибуналу Инквизиции, я была приятно удивлена: хоть что-то они смогли сделать путного и полезного. Кстати, ваше духовенство обвиняют в том, что оно накопило огромные богатства. Но мне кажется, не стоит их осуждать за это: их жадность – под стать жадности властителей народа и до некоторой степени выравнивает чаши весов, разница заключается лишь в том, что последние швыряют деньги налево и направо, а первые складывают их в сундуки. Зато, когда придет время прибрать к рукам сокровища королевства, будет известно, где их искать[98].
Итак, познакомившись поближе с вашей нацией, я увидела, что она состоит только из трех сословий, и все три либо совершенно бесполезны, либо обречены на нищету; народ, естественно, принадлежит к самому низшему, а первые два образуют священники и придворные. Один из главных недостатков, от которых страдает ваша маленькая империя, друг мой, состоит в том, что существует лишь одна власть, подчиняющая себе все остальное: король – это и есть государство, а министр – его правительство. В результате отсутствует дух соперничества, если не считать стремления к показному величию, тон которому задает сам монарх и его двор; ну скажите, что может быть пагубнее для другой страны?
Хотя Природа благоволит к вашим подданным, они живут в страшной нужде. Но не по своей лени, а по причине вашей политики, которая держит людей в зависимости и преграждает им путь к богатству; таким образом, от их болезней нет лекарств, и политическая система находится не в лучшем положении, чем гражданское правительство, ибо черпает силу в собственной слабости. Вы боитесь, Фердинанд, что люди узнают правду, ту правду, которую я говорю вам в лицо, поэтому вы изгоняете искусства и таланты из своего королевства. Вы страшитесь проницательности гения, поэтому поощряете невежество. Вы кормите народ опиумом, чтобы, одурманенный, он не чувствовал своих бед, виновником которых являетесь вы сами. Вот почему там, где вы царствуете, нет заведений, которые могли бы дать отечеству великих людей; знания не вознаграждаются, а коль скоро в мудрости нет ни чести, ни выгоды, никто не стремится к ней.
Я изучила ваши гражданские законы; они не плохие, но совершенно бессильные, следовательно, остаются только на бумаге. И что же мы видим в результате? Люди предпочитают прозябать в тени этих невыгодных установлений, нежели требовать их реформы, потому что боятся – и не без основания, – что реформа принесет еще большие беды, и все остается по-прежнему из года в год. Вернее, все идет вкривь и вкось; в государственной карьере привлекательности не более, чем в искусствах, стало быть, никто не стремится к общественной деятельности, а в качестве утешения или компенсации служат роскошь, фривольность, развлечения. Вот и получается, что вкус к тривиальным вещам заменяет стремление к великим делам, и время, которое следовало бы употребить на эти дела, растрачивается на пустяки, поэтому рано или поздно, как это не раз бывало, вы покоритесь любому врагу, который даст себе труд завоевать вас.
Перед лицом такой вероятности вашему государству необходим флот для защиты. Я видела в стране немало солдат, но не видела ни одного военного корабля. При такой беззаботности, при такой непростительной апатии, вам никогда не сделаться морской державой, хотя у вас есть все возможности и права для этого, а поскольку ваши сухопутные войска невелики и не возмещают отсутствие флота, страна ваша остается беззащитной. Соседи смеются над вами, и если у них случится революция, вы немедленно лишитесь своего титула. Вот так вы и живете в страхе перед всеми, даже перед Ватиканом.
Какой же смысл, дорогой Фердинанд, править народом таким безобразным образом? Неужели вы полагаете, что монарх, будь он даже деспотом, может быть счастлив, если его народ живет плохо? Где ваши экономические принципы и вообще есть ли они в вашем государстве? Я искала их и наверху, и внизу, но ничего подобного не нашла. Может быть, вы поддерживаете сельское хозяйство? Или способствуете росту населения? Или поощряете торговлю? Или, в конце концов, помогаете искусствам? Отнюдь; но мало того – вы даже действуете в противоположном направлении. Чего же вы добиваетесь? Хотите, чтобы ваша чахлая монархия исчезла окончательно, чтобы сами вы превратились в ничтожество среди европейских монархов? Если так, падение ваше не за горами.
Позвольте теперь описать ваш город, так сказать, изнутри. Я не встречала здесь тех простых достоинств, которые обыкновенно составляют краеугольный камень любого общества. Знакомства поддерживаются из снобизма, дружба является привычкой, брак определяется материальным интересом; главным пороком неаполитанцев является тщеславие, унаследованное от испанцев, под чьей пятой они так долго жили, коль скоро гордыня – врожденный недостаток вашей нации. Жители предпочитают избегать тесного общения из страха, что под снятой маской явится отвратительное лицо. Ваша аристократия, невежественная и глупая, как, впрочем, везде и всюду, доводит всеобщий беспорядок до абсурда, слепо веря в адвокатов, в это унылое и вредное племя, разжиревшее до того, что в стране практически больше не существует правосудия. То немногое, что еще осталось, стоит больших денег, и среди множества стран, в которых я побывала, пожалуй, нет ни одной, где расходуется больше ума на то, чтобы выгородить виновного, нежели на то, чтобы оправдать невинного.
Я ожидала, что при вашем дворе найду хоть что-то, напоминающеевоспитанность и галантность, но и здесь нет ничего, кроме мужланов или круглых дураков. Устав от пороков монархов, я, приехав сюда, надеялась встретить древние доблести и достоинства, а вместо этого увидела только плоды распущенности, которые можно встретить во многих королевствах Европы. Каждый человек в вашей стране старается показаться более значительным, чем он есть на самом деле, но поскольку ни один не обладает качествами, требуемыми для получения богатства, их заменяет мошенничество; бесчестье укоренилось настолько глубоко, настолько вошло в вашу плоть и кровь, что иностранцы не хотят доверять народу, который не доверяет даже самому себе.
Познакомившись с вашей знатью, я обратила взгляд на простых людей. И опять нашла их, всех без исключения, неуклюжими, глупыми, праздными, вороватыми, кровожадными, нахальными и лишенными начисто достоинств, которые хоть немного могли бы уравновесить эти пороки.
Теперь позвольте мне сложить вместе две половинки ч картины и посмотреть на ваше общество в целом. Вижу я прежде всего беспорядок в экономике; граждане не имеют самого необходимого для жизни, которую растрачивают на бесполезную деятельность; человек служит развлечением или предметом насмешек другого; нужда рядится в вызывающе богатые одежды: часто человек выезжает в собственном экипаже, а в доме у него нечего есть. Страсть неаполитанцев к роскоши доходит до того, что в стремлении заиметь карету и челядь трое из четверых вполне обеспеченных людей стараются не выдавать дочерей замуж, и это я наблюдала во всех сословиях. К чему же это приводит? Население сокращается в прямой пропорции с увеличением роскоши, государство понемногу хиреет, наводя на себя лоск такими пагубными средствами.
Особенно безрассудство в тратах выражается в ваших свадьбах и смотринах. В первом случае происходит грабеж приданого несчастной невесты ради того, чтобы на один день украсить ее как павлина; во втором нелепая церемония обходится так дорого, что после нее от приданого часто ничего не остается, и девушка не может найти себе мужа.
Но самое интересное, Фердинанд, в том, что вы богаты несмотря на бедность своих подданных. И были бы еще богаче, если бы ваши предшественники не распродали государство по кусочкам. Страна, у которой есть общие коммерческие интересы с соседями, сможет пережить ненастные дни, но народ, который берет у всех подряд и никому ничего не дает, народ, который вместо того, чтобы торговать, стоит с протянутой рукой перед всей Европой, непременно станет нищим. В этом вся беда вашей нации, дорогой мой принц: другие страны, где развита промышленность, заставляют вас платить за свои товары, а вам нечего предложить взамен.
Ваши искусства отражают, как в зеркале, напыщенность вашего народа. Ни один город на земле не сравнится с вашим по количеству балаганных украшений; Неаполь разряжен в мишуру и блестки так же, как и его жители. Медицина, хирургия, поэзия, астрономия находятся здесь на средневековом уровне, хотя танцоры ваши великолепны, и нигде не встретишь таких смешных паяцев, как у вас. В других краях люди пускаются во все тяжкие, чтобы разбогатеть, неаполитанец же лезет из кожи вон, чтобы выглядеть богатым: он не стремится получить состояние, а старается убедить других в том, что оно у него есть. Потому-то в вашей стране так много людей, которые отказывают себе в самом необходимом ради того, чтобы иметь лишнее и ненужное. Скупость царит на самых пышных обедах; кулинарная утонченность никому неизвестна; что хорошего у вас едят, кроме ваших макарон? Да ничего: ваши соотечественники абсолютно не разбираются в сладострастном искусстве разжигать страсти через посредство изысканной кухни. Все у вас подчинено нелепому удовольствию иметь красивый экипаж и одеть слуг в дорогие ливреи; вот так бережливость предков соединилась с помпой и роскошью нынешних времен. Ваши женщины, высокомерные и грязные, капризные и сварливые, не имеют ни вкуса, ни стиля .и не умеют разговаривать. В другом климате их предприимчивость, хотя и пагубная для души, по крайней мере могла бы усовершенствовать их ум, а ваши мужчины не в состоянии использовать даже это их достоинство; одним словом, в вашем обществе сконцентрировано множество пороков и удручающе мало достоинств.
Однако буду справедливой и отмечу кое-что хорошее в вашем народе. Прежде всего, в нем есть изначальная доброта; неаполитанец темпераментен, вспыльчив и резок, но его дурное настроение мимолетно, и сердце его быстро забывает обиды и смягчается. Почти все совершаемые здесь преступления – скорее плоды первого безумного порыва, нежели преднамеренности, и тот факт, что неаполитанцы прекрасно обходятся без полиции, говорит о их незлобливости. Они любят вас, Фердинанд, так докажите, что их любовь взаимна, принесите эту большую жертву. Кристина, королева Швеции, отказалась от короны из любви к философии, выбросьте же и вы свой скипетр, откажитесь от власти, которая есть зло и которая обогащает только вас. Помните, что в нынешнем мире короли ничего не значат, а массы простых людей значат все. Предоставьте этому народу возможность починить и заново оснастить корабль, который далеко не уплывет, пока вы стоите у руля; сделайте из своего королевства республику: я хорошо изучила ваших подданных и знаю, что в той же мере, в какой этот город порождает плохих рабов, он способен дать хороших граждан. Если вы освободите его энергию, сняв с народа цепи, вы совершите разом два достойнейших поступка: одним тираном в Европе будет меньше и одним великим народом больше.
Когда я закончила, Фердинанд, слушавший меня с величайшим вниманием, спросил, все ли француженки так рассудительны в политике.
– Нет, – ответила я, – и это очень жаль; большинство лучше понимают в рюшках и оборках, чем в государственном устройстве; они плачут, когда их угнетают, и делаются нахальными, получив свободу. Что до меня, фривольность – не мой порок; правда, не могу сказать того же о распутстве… Я жить без него не могу. Но плотские наслаждения не ослепляют меня до такой степени, чтобы я не могла рассуждать о нуждах народов. В сильных душах факел страстей зажигают и Минерва и Венера; когда в моем сердце пылает огонь последней, я сношаюсь не хуже вашей свояченицы[99]; освещаемая лучами первой, я мыслю как Гоббс и Монтескье. А вот скажите мне, так ли уж трудно управлять королевством? На мой взгляд, нет ничего проще, чем обеспечить благосостояние народа, чтобы он не завидовал вам; весь секрет в том, что люди перестают быть равнодушными и сторонними наблюдателями, когда становятся счастливыми; я давно бы сделала так, будь на то моя воля и имей я глупость взять на себя управление нацией. Но помните, друг мой, я не от деспотизма отговариваю вас – я слишком хорошо знакома с его прелестями, – я просто советую вам избавиться от всего, что угрожает или мешает вашему деспотизму, и вы примете мой совет, если хотите остаться на троне. Сделайте всякого чувствующего человека довольным, если желаете себе покоя, ибо, когда толпа испытывает недовольство, Фердинанд, она не замедлит испортить удовольствие и властителю.
– Каким же, интересно, образом сделать это?
– Учредите самую широкую свободу мысли, вероисповедания и поведения. Уберите все моральные запреты: мужчина, испытывающий эрекцию, хочет действовать так же свободно, как кот или пес. Если, как это принято во Франции, вы покажете ему алтарь, на котором он должен излить свою похоть, если избавите его от глупой морали, он отплатит вам добром. А все цепи, выкованные сухими педантами и священниками, – это и ваши цепи тоже, и может статься, что вы пойдете в них на виселицу, так как ваши прежние жертвы могут отомстить вам[100].
– Выходит, по вашему мнению, правитель не должен иметь никаких моральных устоев?
– Никаких, кроме тех, что идут от Природы. Человеческое существо непременно будет несчастным, если вы заставите его подчиняться иным законам. Тот, кто пострадал от обиды, должен иметь свободу самому получить удовлетворение, и он сделает это лучше всякого закона, ибо на карту поставлен его собственный интерес; кроме того, ваших законов легко избежать, но редко уходит от возмездия тот, кому мстит обиженный.
– По правде говоря, все это не по мне, – со вздохом признался венценосный простак. – Я вкушаю плотские наслаждения, я ем макароны, приготовленные плохими поварами, я строю дома без всяких архитекторов. Я собираю старинные медальоны без советов антикваров, играю в бильярд не лучше лакея, муштрую своих кадетов как простой фельдфебель; но я не рассуждаю о политике, религии, этике или государственном устройстве, так как ничего в них не понимаю.
– Но как же живет ваше королевство?
– О, оно живет само по себе. Неужели вы считаете, что король должен быть непременно мудрецом?
– Разумеется, нет, и вы тому доказательство, – ответила я. – Но это меня не убеждает в том, что властитель людей может обойтись без разума и философии; я уверена, что без этих качеств монарх в один прекрасный день увидит, что его подданные взялись за оружие и восстали против своего глупого господина. И это случится очень скоро, если только вы не приложите все силы, чтобы не допустить этого.
– У меня, между прочим, есть и пушки, и крепости.
– А кто стоит за ними?
– Мой народ.
– Когда он устанет от вас, он повернет и пушки, и ружья против вашего дворца, захватит ваши крепости и низвергнет вас.
– Вы меня пугаете, мадам! Что же мне делать? – с нескрываемой иронией спросил Фердинанд.
– Я уже сказала вам, берите пример с опытного наездника: вместо того, чтобы тянуть за поводья, когда лошадь рвется вскачь, он мягко ослабляет их и дает ей свободу. Природа, разбросав людей по всему земному шару, дала им всем достаточно ума, чтобы заботиться о себе, и только в минуту гнева внушила им мысль о том, чтобы они посадили себе на шею королей. Король для политического организма – то же самое, что доктор для физического: вы приглашаете его, если заболели, но когда здоровье восстановлено, его следует выпроводить, иначе болезнь будет длиться до конца вашей жизни, ибо под предлогом лечения доктор останется на вашем содержании до могилы[101].
– Ваши рассуждения очень сильны, Жюльетта, и они мне нравятся, но… признаться, вы внушаете мне страх, потому что вы умнее меня.
– Тогда тем более вам следует поверить моим словам. Ну да ладно, сир, коль скоро моя мудрость пугает вас, оставим этот разговор и перейдем к приятным вещам. Так что вы желаете?
– Говорят, у вас самое красивое в мире тело, Жюльетта, и я хотел бы увидеть его. Возможно, не таким языком я должен говорить, если учесть ваши аристократические манеры. Но я не обращаю внимания на условности, дорогая. Я навел справки о вас и о ваших сестрах и знаю, что несмотря на ваше огромное богатство вы, вне всякого сомнения, отъявленные шлюхи все трое.
– Ваши сведения не совсем точны, мой повелитель, – с живостью заметила я, – ваши шпионы ничем не отличаются от ваших министров: они также воруют у вас деньги и ничего не делают. Словом, вы ошибаетесь, но это не важно. Со своей стороны я не расположена играть роль весталки. Просто надо договориться о терминологии. Во всяком случае, ваша победа надо мной будет ничуть не труднее, чем она была для вашего шурина, герцога Тосканского. Теперь послушайте меня. Хотя вы заблуждаетесь, считая нас шлюхами, и мы не такие на самом деле, абсолютно достоверно, что по порочности и развращенности нам нет равных, и вы, если пожелаете, получите нас всех троих.
– Вот это другое дело, – сказал король, – я с великим удовольствием развлекусь со всем семейством сразу.
– Хорошо, вы получите это удовольствие, и взамен мы просим немного: вы оплачиваете наши расходы в Неаполе в течение предстоящих шести месяцев, вы платите наши долги, если они вдруг у нас появятся, и гарантируете нам полную безнаказанность несмотря на любые наши шалости.
«В прошлый раз перед Парисом предстали трое: Юнона, Паллада и Венера; Парис сделал свой выбор и предназначил яблоко вам. Приходите за ним завтра в Портичи, я буду один. Ваш отказ разочарует меня жестоко и не сделает вам чести. Итак, я жду вас».
Такое лаконичное и категоричное послание заслуживало столь же прямолинейного ответа, и я ограничилась обещанием быть вовремя. Когда посланец ушел, я поспешила сообщить добрую весть своим сестрицам. Мы с самого начала договорились изгнать малейшую тень подозрения из наших отношений, трезво смотреть на человеческие глупости, смеяться над ними и извлекать из них пользу, поэтому Олимпия и Клервиль посоветовали мне не упускать такого случая. Вырядившись, как самая настоящая богиня, достойная яблока, я вскочила в карету, запряженную шестеркой лошадей, которая за несколько минут домчала меня до ворот королевского замка, известного тем, что он построен на руинах Геракланума. Меня с таинственным видом провели по мрачным апартаментам, и я оказалась в будуаре, где в небрежной позе отдыхал король.
– Конечно, мой выбор вызвал бурю ревности? – поинтересовался этот дурак, говоривший по-французски с ужасным плебейским акцентом.
– Нет, сир, – отвечала я, – мои сестры одобрили ваш выбор, так же, как и я сама, и ничуть не огорчились тем, что не им оказана столь высокая честь.
– Клянусь короной, это очень странный ответ, – и Фердинанд уставился на меня с удивлением.
– Я понимаю, что надо льстить королям, чтобы угодить им, но я вижу в них обычных людей и не говорю им ничего, кроме правды.
– Но если эта правда неприятна?
– Вы полагаете, что короли не достойны слышать ее? Но почему, по какому праву надо оберегать их от голой правды? Потому что им так хочется?
– Просто она пугает их больше, нежели других.
– Ах вот как! В таком случае пусть ведут себя достойно и отбросят свою гордыню, которая заставляет их закабалять людей; тогда любовь к истине придет на смену страху.
– Однако, мадам, подобные речи…
– Они удивляют вас, Фердинанд, я вижу это. Вы, конечно, думали, что, ошалев от счастья, я приползу к вам на четвереньках, что буду пресмыкаться перед вами. Но знайте, я – француженка, и мой пол и моя национальность внушают мне отвращение к таким обычаям. Если я и согласилась на встречу, о которой вы просили, Фердинанд, так потому лишь, что считаю себя более способной, чем кто-либо другой, открыть вам глаза на ваши собственные интересы. Посему забудьте на время о фривольных удовольствиях, которые вы обыкновенно получаете от женщин, и выслушайте меня. Я хорошо знаю вас, еще лучше знаю ваше королевство и могу говорить с вами так, как никогда не осмелится ни один из ваших придворных.
Король потерял дар речи от изумления и весь обратился в слух.
– Друг мой, позвольте мне обойтись без этих ничего не значащих эпитетов и титулов, которые свидетельствуют лишь о пренебрежении к тому, кто их принимает, и о бесстыдной низости того, кто их произносит; итак, друг мой, я очень хорошо изучила вашу нацию и не нашла в ней того духа, который зовется национальным гением. Я думаю, мне удалось обнаружить причину столь удручающего положения. Ваш народ утратил свои корни; постоянные беды, злоключения и сменявшие друг друга иностранные завоеватели сделали его робким, безвольным и равнодушным, приучили к рабству, которое выдавило из него всю энергию и изменило его до неузнаваемости. Эта нация так долго искала освободителя и всякий раз, благодаря невероятной слепоте, находила очередного властителя. Вот великий урок для любого народа, стремящегося разорвать свои цепи: пусть на примере неаполитанцев все увидят, что путь к свободе – не в том, чтобы умолять деспотов, но в том, чтобы сбросить с трона тех, кто на нем восседает. Сколько чужестранных армий, сколько тиранов видели на своей земле неаполитанцы, но сами при этом оставались безвольными и нерешительными. И вот вместо доброго гения неаполитанцев путешественник видит их монарха. Кстати, имейте в виду, Фердинанд, что недостатки, которые я нахожу в вашей нации, относятся в большей мере к вам лично. Скажу еще одну вещь, которая, возможно, удивит вас: я считаю одной из главных причин бедности вашего народа выгодное положение страны и ее богатую природу; будь почва здесь менее плодородная, а климат более суровый, неаполитанцам пришлось бы проявить смекалку и предприимчивость, чтобы ответить на вызов враждебных природных сил. Вот почему эта прекрасная страна населена изнеженными людьми, которые пользуются только географическими выгодами.
Приехав в ваши благодатные края, я вместо королевства увидела вот этот город-болото, которое высасывает здоровье из нации и делает ее бедной. Знаете, что я увидела в вашей столице? Бросающееся в глаза показное великолепие и потрясающую нищету и безделье. С одной стороны, знать, которая живет в королевской роскоши, с другой – граждане, живущие хуже рабов. И повсюду вопиющее неравенство, которое хуже всякой отравы и которое невозможно искоренить, так как сам политический порядок построен на глубокой пропасти между классами. Куда ни кинешь взгляд, видишь людей, владеющих целыми провинциями, и нищих, не имеющих ни акра; между этими полюсами пустота, в результате все люди разобщены. Если бы, по крайней мере, богачи заслуживали уважение, но, увы, они вызывают во мне только жалость; они выставляют себя напоказ, не имея для этого никаких оснований; это – гордецы, гордящиеся своей неотесанностью, это – тираны без всякой культуры, щеголи без всякого вкуса, развратники, не имеющие никакого понятия об утонченности. На мой взгляд, все они напоминают ваш Везувий – множество красот, перед которыми хочется отшатнуться в ужасе. Все их способы выделиться сводятся к тому, чтобы подкармливать монастыри и содержать актрис, лошадей, лакеев и гончих псов.
Когда я узнала о том, что ваш народ отказался подчиниться трибуналу Инквизиции, я была приятно удивлена: хоть что-то они смогли сделать путного и полезного. Кстати, ваше духовенство обвиняют в том, что оно накопило огромные богатства. Но мне кажется, не стоит их осуждать за это: их жадность – под стать жадности властителей народа и до некоторой степени выравнивает чаши весов, разница заключается лишь в том, что последние швыряют деньги налево и направо, а первые складывают их в сундуки. Зато, когда придет время прибрать к рукам сокровища королевства, будет известно, где их искать[98].
Итак, познакомившись поближе с вашей нацией, я увидела, что она состоит только из трех сословий, и все три либо совершенно бесполезны, либо обречены на нищету; народ, естественно, принадлежит к самому низшему, а первые два образуют священники и придворные. Один из главных недостатков, от которых страдает ваша маленькая империя, друг мой, состоит в том, что существует лишь одна власть, подчиняющая себе все остальное: король – это и есть государство, а министр – его правительство. В результате отсутствует дух соперничества, если не считать стремления к показному величию, тон которому задает сам монарх и его двор; ну скажите, что может быть пагубнее для другой страны?
Хотя Природа благоволит к вашим подданным, они живут в страшной нужде. Но не по своей лени, а по причине вашей политики, которая держит людей в зависимости и преграждает им путь к богатству; таким образом, от их болезней нет лекарств, и политическая система находится не в лучшем положении, чем гражданское правительство, ибо черпает силу в собственной слабости. Вы боитесь, Фердинанд, что люди узнают правду, ту правду, которую я говорю вам в лицо, поэтому вы изгоняете искусства и таланты из своего королевства. Вы страшитесь проницательности гения, поэтому поощряете невежество. Вы кормите народ опиумом, чтобы, одурманенный, он не чувствовал своих бед, виновником которых являетесь вы сами. Вот почему там, где вы царствуете, нет заведений, которые могли бы дать отечеству великих людей; знания не вознаграждаются, а коль скоро в мудрости нет ни чести, ни выгоды, никто не стремится к ней.
Я изучила ваши гражданские законы; они не плохие, но совершенно бессильные, следовательно, остаются только на бумаге. И что же мы видим в результате? Люди предпочитают прозябать в тени этих невыгодных установлений, нежели требовать их реформы, потому что боятся – и не без основания, – что реформа принесет еще большие беды, и все остается по-прежнему из года в год. Вернее, все идет вкривь и вкось; в государственной карьере привлекательности не более, чем в искусствах, стало быть, никто не стремится к общественной деятельности, а в качестве утешения или компенсации служат роскошь, фривольность, развлечения. Вот и получается, что вкус к тривиальным вещам заменяет стремление к великим делам, и время, которое следовало бы употребить на эти дела, растрачивается на пустяки, поэтому рано или поздно, как это не раз бывало, вы покоритесь любому врагу, который даст себе труд завоевать вас.
Перед лицом такой вероятности вашему государству необходим флот для защиты. Я видела в стране немало солдат, но не видела ни одного военного корабля. При такой беззаботности, при такой непростительной апатии, вам никогда не сделаться морской державой, хотя у вас есть все возможности и права для этого, а поскольку ваши сухопутные войска невелики и не возмещают отсутствие флота, страна ваша остается беззащитной. Соседи смеются над вами, и если у них случится революция, вы немедленно лишитесь своего титула. Вот так вы и живете в страхе перед всеми, даже перед Ватиканом.
Какой же смысл, дорогой Фердинанд, править народом таким безобразным образом? Неужели вы полагаете, что монарх, будь он даже деспотом, может быть счастлив, если его народ живет плохо? Где ваши экономические принципы и вообще есть ли они в вашем государстве? Я искала их и наверху, и внизу, но ничего подобного не нашла. Может быть, вы поддерживаете сельское хозяйство? Или способствуете росту населения? Или поощряете торговлю? Или, в конце концов, помогаете искусствам? Отнюдь; но мало того – вы даже действуете в противоположном направлении. Чего же вы добиваетесь? Хотите, чтобы ваша чахлая монархия исчезла окончательно, чтобы сами вы превратились в ничтожество среди европейских монархов? Если так, падение ваше не за горами.
Позвольте теперь описать ваш город, так сказать, изнутри. Я не встречала здесь тех простых достоинств, которые обыкновенно составляют краеугольный камень любого общества. Знакомства поддерживаются из снобизма, дружба является привычкой, брак определяется материальным интересом; главным пороком неаполитанцев является тщеславие, унаследованное от испанцев, под чьей пятой они так долго жили, коль скоро гордыня – врожденный недостаток вашей нации. Жители предпочитают избегать тесного общения из страха, что под снятой маской явится отвратительное лицо. Ваша аристократия, невежественная и глупая, как, впрочем, везде и всюду, доводит всеобщий беспорядок до абсурда, слепо веря в адвокатов, в это унылое и вредное племя, разжиревшее до того, что в стране практически больше не существует правосудия. То немногое, что еще осталось, стоит больших денег, и среди множества стран, в которых я побывала, пожалуй, нет ни одной, где расходуется больше ума на то, чтобы выгородить виновного, нежели на то, чтобы оправдать невинного.
Я ожидала, что при вашем дворе найду хоть что-то, напоминающеевоспитанность и галантность, но и здесь нет ничего, кроме мужланов или круглых дураков. Устав от пороков монархов, я, приехав сюда, надеялась встретить древние доблести и достоинства, а вместо этого увидела только плоды распущенности, которые можно встретить во многих королевствах Европы. Каждый человек в вашей стране старается показаться более значительным, чем он есть на самом деле, но поскольку ни один не обладает качествами, требуемыми для получения богатства, их заменяет мошенничество; бесчестье укоренилось настолько глубоко, настолько вошло в вашу плоть и кровь, что иностранцы не хотят доверять народу, который не доверяет даже самому себе.
Познакомившись с вашей знатью, я обратила взгляд на простых людей. И опять нашла их, всех без исключения, неуклюжими, глупыми, праздными, вороватыми, кровожадными, нахальными и лишенными начисто достоинств, которые хоть немного могли бы уравновесить эти пороки.
Теперь позвольте мне сложить вместе две половинки ч картины и посмотреть на ваше общество в целом. Вижу я прежде всего беспорядок в экономике; граждане не имеют самого необходимого для жизни, которую растрачивают на бесполезную деятельность; человек служит развлечением или предметом насмешек другого; нужда рядится в вызывающе богатые одежды: часто человек выезжает в собственном экипаже, а в доме у него нечего есть. Страсть неаполитанцев к роскоши доходит до того, что в стремлении заиметь карету и челядь трое из четверых вполне обеспеченных людей стараются не выдавать дочерей замуж, и это я наблюдала во всех сословиях. К чему же это приводит? Население сокращается в прямой пропорции с увеличением роскоши, государство понемногу хиреет, наводя на себя лоск такими пагубными средствами.
Особенно безрассудство в тратах выражается в ваших свадьбах и смотринах. В первом случае происходит грабеж приданого несчастной невесты ради того, чтобы на один день украсить ее как павлина; во втором нелепая церемония обходится так дорого, что после нее от приданого часто ничего не остается, и девушка не может найти себе мужа.
Но самое интересное, Фердинанд, в том, что вы богаты несмотря на бедность своих подданных. И были бы еще богаче, если бы ваши предшественники не распродали государство по кусочкам. Страна, у которой есть общие коммерческие интересы с соседями, сможет пережить ненастные дни, но народ, который берет у всех подряд и никому ничего не дает, народ, который вместо того, чтобы торговать, стоит с протянутой рукой перед всей Европой, непременно станет нищим. В этом вся беда вашей нации, дорогой мой принц: другие страны, где развита промышленность, заставляют вас платить за свои товары, а вам нечего предложить взамен.
Ваши искусства отражают, как в зеркале, напыщенность вашего народа. Ни один город на земле не сравнится с вашим по количеству балаганных украшений; Неаполь разряжен в мишуру и блестки так же, как и его жители. Медицина, хирургия, поэзия, астрономия находятся здесь на средневековом уровне, хотя танцоры ваши великолепны, и нигде не встретишь таких смешных паяцев, как у вас. В других краях люди пускаются во все тяжкие, чтобы разбогатеть, неаполитанец же лезет из кожи вон, чтобы выглядеть богатым: он не стремится получить состояние, а старается убедить других в том, что оно у него есть. Потому-то в вашей стране так много людей, которые отказывают себе в самом необходимом ради того, чтобы иметь лишнее и ненужное. Скупость царит на самых пышных обедах; кулинарная утонченность никому неизвестна; что хорошего у вас едят, кроме ваших макарон? Да ничего: ваши соотечественники абсолютно не разбираются в сладострастном искусстве разжигать страсти через посредство изысканной кухни. Все у вас подчинено нелепому удовольствию иметь красивый экипаж и одеть слуг в дорогие ливреи; вот так бережливость предков соединилась с помпой и роскошью нынешних времен. Ваши женщины, высокомерные и грязные, капризные и сварливые, не имеют ни вкуса, ни стиля .и не умеют разговаривать. В другом климате их предприимчивость, хотя и пагубная для души, по крайней мере могла бы усовершенствовать их ум, а ваши мужчины не в состоянии использовать даже это их достоинство; одним словом, в вашем обществе сконцентрировано множество пороков и удручающе мало достоинств.
Однако буду справедливой и отмечу кое-что хорошее в вашем народе. Прежде всего, в нем есть изначальная доброта; неаполитанец темпераментен, вспыльчив и резок, но его дурное настроение мимолетно, и сердце его быстро забывает обиды и смягчается. Почти все совершаемые здесь преступления – скорее плоды первого безумного порыва, нежели преднамеренности, и тот факт, что неаполитанцы прекрасно обходятся без полиции, говорит о их незлобливости. Они любят вас, Фердинанд, так докажите, что их любовь взаимна, принесите эту большую жертву. Кристина, королева Швеции, отказалась от короны из любви к философии, выбросьте же и вы свой скипетр, откажитесь от власти, которая есть зло и которая обогащает только вас. Помните, что в нынешнем мире короли ничего не значат, а массы простых людей значат все. Предоставьте этому народу возможность починить и заново оснастить корабль, который далеко не уплывет, пока вы стоите у руля; сделайте из своего королевства республику: я хорошо изучила ваших подданных и знаю, что в той же мере, в какой этот город порождает плохих рабов, он способен дать хороших граждан. Если вы освободите его энергию, сняв с народа цепи, вы совершите разом два достойнейших поступка: одним тираном в Европе будет меньше и одним великим народом больше.
Когда я закончила, Фердинанд, слушавший меня с величайшим вниманием, спросил, все ли француженки так рассудительны в политике.
– Нет, – ответила я, – и это очень жаль; большинство лучше понимают в рюшках и оборках, чем в государственном устройстве; они плачут, когда их угнетают, и делаются нахальными, получив свободу. Что до меня, фривольность – не мой порок; правда, не могу сказать того же о распутстве… Я жить без него не могу. Но плотские наслаждения не ослепляют меня до такой степени, чтобы я не могла рассуждать о нуждах народов. В сильных душах факел страстей зажигают и Минерва и Венера; когда в моем сердце пылает огонь последней, я сношаюсь не хуже вашей свояченицы[99]; освещаемая лучами первой, я мыслю как Гоббс и Монтескье. А вот скажите мне, так ли уж трудно управлять королевством? На мой взгляд, нет ничего проще, чем обеспечить благосостояние народа, чтобы он не завидовал вам; весь секрет в том, что люди перестают быть равнодушными и сторонними наблюдателями, когда становятся счастливыми; я давно бы сделала так, будь на то моя воля и имей я глупость взять на себя управление нацией. Но помните, друг мой, я не от деспотизма отговариваю вас – я слишком хорошо знакома с его прелестями, – я просто советую вам избавиться от всего, что угрожает или мешает вашему деспотизму, и вы примете мой совет, если хотите остаться на троне. Сделайте всякого чувствующего человека довольным, если желаете себе покоя, ибо, когда толпа испытывает недовольство, Фердинанд, она не замедлит испортить удовольствие и властителю.
– Каким же, интересно, образом сделать это?
– Учредите самую широкую свободу мысли, вероисповедания и поведения. Уберите все моральные запреты: мужчина, испытывающий эрекцию, хочет действовать так же свободно, как кот или пес. Если, как это принято во Франции, вы покажете ему алтарь, на котором он должен излить свою похоть, если избавите его от глупой морали, он отплатит вам добром. А все цепи, выкованные сухими педантами и священниками, – это и ваши цепи тоже, и может статься, что вы пойдете в них на виселицу, так как ваши прежние жертвы могут отомстить вам[100].
– Выходит, по вашему мнению, правитель не должен иметь никаких моральных устоев?
– Никаких, кроме тех, что идут от Природы. Человеческое существо непременно будет несчастным, если вы заставите его подчиняться иным законам. Тот, кто пострадал от обиды, должен иметь свободу самому получить удовлетворение, и он сделает это лучше всякого закона, ибо на карту поставлен его собственный интерес; кроме того, ваших законов легко избежать, но редко уходит от возмездия тот, кому мстит обиженный.
– По правде говоря, все это не по мне, – со вздохом признался венценосный простак. – Я вкушаю плотские наслаждения, я ем макароны, приготовленные плохими поварами, я строю дома без всяких архитекторов. Я собираю старинные медальоны без советов антикваров, играю в бильярд не лучше лакея, муштрую своих кадетов как простой фельдфебель; но я не рассуждаю о политике, религии, этике или государственном устройстве, так как ничего в них не понимаю.
– Но как же живет ваше королевство?
– О, оно живет само по себе. Неужели вы считаете, что король должен быть непременно мудрецом?
– Разумеется, нет, и вы тому доказательство, – ответила я. – Но это меня не убеждает в том, что властитель людей может обойтись без разума и философии; я уверена, что без этих качеств монарх в один прекрасный день увидит, что его подданные взялись за оружие и восстали против своего глупого господина. И это случится очень скоро, если только вы не приложите все силы, чтобы не допустить этого.
– У меня, между прочим, есть и пушки, и крепости.
– А кто стоит за ними?
– Мой народ.
– Когда он устанет от вас, он повернет и пушки, и ружья против вашего дворца, захватит ваши крепости и низвергнет вас.
– Вы меня пугаете, мадам! Что же мне делать? – с нескрываемой иронией спросил Фердинанд.
– Я уже сказала вам, берите пример с опытного наездника: вместо того, чтобы тянуть за поводья, когда лошадь рвется вскачь, он мягко ослабляет их и дает ей свободу. Природа, разбросав людей по всему земному шару, дала им всем достаточно ума, чтобы заботиться о себе, и только в минуту гнева внушила им мысль о том, чтобы они посадили себе на шею королей. Король для политического организма – то же самое, что доктор для физического: вы приглашаете его, если заболели, но когда здоровье восстановлено, его следует выпроводить, иначе болезнь будет длиться до конца вашей жизни, ибо под предлогом лечения доктор останется на вашем содержании до могилы[101].
– Ваши рассуждения очень сильны, Жюльетта, и они мне нравятся, но… признаться, вы внушаете мне страх, потому что вы умнее меня.
– Тогда тем более вам следует поверить моим словам. Ну да ладно, сир, коль скоро моя мудрость пугает вас, оставим этот разговор и перейдем к приятным вещам. Так что вы желаете?
– Говорят, у вас самое красивое в мире тело, Жюльетта, и я хотел бы увидеть его. Возможно, не таким языком я должен говорить, если учесть ваши аристократические манеры. Но я не обращаю внимания на условности, дорогая. Я навел справки о вас и о ваших сестрах и знаю, что несмотря на ваше огромное богатство вы, вне всякого сомнения, отъявленные шлюхи все трое.
– Ваши сведения не совсем точны, мой повелитель, – с живостью заметила я, – ваши шпионы ничем не отличаются от ваших министров: они также воруют у вас деньги и ничего не делают. Словом, вы ошибаетесь, но это не важно. Со своей стороны я не расположена играть роль весталки. Просто надо договориться о терминологии. Во всяком случае, ваша победа надо мной будет ничуть не труднее, чем она была для вашего шурина, герцога Тосканского. Теперь послушайте меня. Хотя вы заблуждаетесь, считая нас шлюхами, и мы не такие на самом деле, абсолютно достоверно, что по порочности и развращенности нам нет равных, и вы, если пожелаете, получите нас всех троих.
– Вот это другое дело, – сказал король, – я с великим удовольствием развлекусь со всем семейством сразу.
– Хорошо, вы получите это удовольствие, и взамен мы просим немного: вы оплачиваете наши расходы в Неаполе в течение предстоящих шести месяцев, вы платите наши долги, если они вдруг у нас появятся, и гарантируете нам полную безнаказанность несмотря на любые наши шалости.