Страница:
– Вот я и снова в прекрасной форме, – объявил он. – И с одной тварью мы разделались. Думаю, вы обратили внимание, что я вел себя довольно сдержанно, и, как мне кажется, вряд ли можно было убить ее более милосердным образом.
Одна из дуэний засобиралась унести труп.
– Оставь его, сволочь! – рявкнул торговец. – Эти останки возбуждают меня, разве ты забыла об этом? – И великий грешник, прижавшись лицом к лицу своей мертвой дочери, начал покрывать мерзкими поцелуями искаженные смертью черты, пытаясь пробудить в них жизнь.
– Эй, Дюран, – позвал он, оторвавшись от дочери, – подними-ка член этому субъекту: я хочу, чтобы он прочистил мне зад, пока я буду ласкать эти останки.
Его желание было исполнено без промедления, его подручный овладел им без всякой смазки, впрочем, она была и не нужна для ануса столь внушительных размеров. Элиза и Раймонда подставили его поцелуям свои ягодицы, сам он гладил ягодицы обеих сыновей, чьи органы сосали мы с Дюран. Из заднего прохода мертвой девочки Корделли перебрался в ее влагалище; между тем палач сбросил семя, и Корделли позвал второго. Тот, оснащенный не хуже своего коллеги, но намного страшнее его, если только возможно быть страшнее, принялся с усердием содомировать хозяина и без перерыва сбросил в его потроха пару зарядов. Оргия начинала принимать серьезный оборот.
– Все хорошо, клянусь спермой Всевышнего, – рычал Корделли, брызжа слюной, – теперь дайте мне преступления! Побольше преступлений, самых ужасных! Чтобы испытать извержение, мне нужны жертвы, любые жертвы; я без колебаний прикончу любую из вас ради хорошего извержения.
– С кого же вы хотите начать, сударь? – осмелилась я.
– С тебя… с любого другого, мне все равно с кого, лишь бы это меня возбуждало. Неужели вы думаете, что жизнь одного человека мне дороже, чем жизнь другого? А ну-ка, давайте сюда эту маленькую стерву, – сказал варвар, хватая Элизу за грудь и швыряя ее к своим ногам. Он потребовал щипцы и, пока я его ласкала, а палачи держали жертву, неторопливо, с завидным упорством рвал белоснежные девичьи груди на кусочки до тех пор, пока от них ничего не осталось, кроме страшных зияющих ран.
Операция завершилась; жертву положили в другую позу, широко растянув ей ноги и выставив на обозрение зияющую вагину.
– Вот так, – удовлетворенно крякнул каннибал, – сейчас немного покопаемся в чреве и поглядим, что там есть.
Я сосала его орган, а его щипцы несколько минут орудовали в теле несчастной жертвы.
Потом он велел перевернуть ее, и взору его предстали самые очаровательные в мире ягодицы; он раздвинул их в сторону, и его смертоносные щипцы исчезли в маленькой норке, которую он разворотил с той же яростью, что и первую. И я, опьяненная этим зрелищем, подбадривала убийцу и помогала ему. Вот до чего доводят нас проклятые непостоянные наши страсти! Будь Элиза чужим для меня человеком, возможно, во мне бы шевельнулась хоть капля жалости к этому милому созданию, но мы придумываем и творим неслыханные мерзости, когда наш гнев с особой силой обрушивается на близкое нам создание и безжалостно срывает нежные лепестки цветка прежней любви.
Элиза плавала в собственной крови, но еще дышала; Корделли оставил свой инструмент и теперь восхищенными глазами наблюдал ее агонию, и я должна заметить, что в его деяниях большое место занимала гордыня. Корделли заставил меня натирать свой член об окровавленное тело, обмывать его кровью, которую пролила его рука, а потом одним ударом кинжала прекратил мучения Элизы.
Ее заменил один из его сыновей. Злодей раскрыл окно, выходившее на море. Ребенка привязали к длинной веревке, другой конец которой прикрепили к колонне, и сбросили несчастного вниз.
– Ну как ты там? – крикнул Корделли, перегнувшись через подоконник и высоко подняв нож: ему достаточно было сделать одно движение, чтобы перерезать последнюю нить и чтобы его сын исчез в морской пучине. Снизу донесся пронзительный крик мальчика; я снова принялась ласкать жестокосердного отца, тот целовал Раймонду и вдохновенно отвечал на ритмичные толчки палача, который его содомировал. Через некоторое время ребенка подняли.
– Скажи честно, ты испугался? – почти участливо спросил торговец. – Тебе было очень страшно?
– Ради Бога не надо больше, папа, умоляю тебя…
– Ага, жалкое отродье, – злобно прошипел Корделли, – запомни, что слово «папа» ничего для меня не значит, абсолютно ничего. Повернись, я должен насладиться тобой, прежде чем отдать на корм рыбам. Да, малыш, ты отправишься кормить рыб – такова твоя судьба! Теперь ты видишь, как я дорожу кровными узами.
Пока он совокуплялся с мальчиком, веревку удлинили, еще два или три толчка, и Корделли выбрался из детского ануса, кивнул палачам, и те швырнули жертву в окно, которое находилось на высоте шестидесяти метров над поверхностью моря; но веревка оказалась короче и, не долетев до воды, падавшее тело резко остановилось на лету, дернулось и расчленилось. Когда его подняли наверх, мы увидели бесформенную массу мертвой плоти.
– Отлично. Давайте сюда еще одну задницу, – приказал итальянец.
– И снова бросим в море? – с надеждой спросила Дюран.
– Непременно; только сделаем веревку подлиннее, чтобы тело погрузилось в воду.
После содомии второй ребенок полетел вслед за первым и был извлечен почти бездыханным. В таком состоянии отец повторил совокупление последний раз и перерезал веревку в тот момент, когда тело коснулось воды. Наконец море приняло несчастного ребенка в свое мягкое лоно.
– Это самая возбуждающая страсть, – почтительно заметила я, обращаясь к хозяину, – которую я когда-либо встречала в людях.
– Она возбуждает тебя, Жюльетта?
– Еще бы!
– Тогда подставляй свою жопку, я погашу твой пожар.
Через четверть часа Корделли оставил меня, придумав новое злодеяние. Жертвой его на сей раз стала Раймонда. Ее участь была написана в глазах чудовища, и бедняжка мгновенно ее прочла.
– О, госпожа моя! – взмолилась девушка, бросаясь ко мне. – Неужели вы отдадите меня в руки этого злодея? Ведь я так любила вас…
Моим ответом был громкий смех. Подручные подвели бедняжку к Корделли; он начал с обычных в таких случаях поцелуев, которыми осыпал каждую частичку прекрасного тела, затем несколько минут выворачивал наизнанку потроха Раймонды своим несгибаемым членом, после чего велел посадить ее в железную клетку, кишевшую жабами, змеями и прочими неизвестными мне рептилиями, а также отощавшими собаками и кошками, которых не кормили целую неделю. Трудно представить себе вопли и эксцентричные прыжки и антраша бедной моей служанки, на которую набросилась голодная свора. Я едва не лишилась чувств от восторга, чему немало способствовала Дюран, ласкавшая меня возле самой клетки; рядом с нами Корделли забавлялся со своими старыми дуэньями. Прошло совсем немного времени, и от Раймонды почти ничего не осталось, и первыми исчезли в клыкастых пастях ее груди и ягодицы. Самый потрясающий момент наступил, когда она в последний раз открыла рот, чтобы закричать, и в ее глотку нырнула здоровенная змея, подавившая только что родившийся вопль.
– Ха! Ха! Ха! – загрохотал Корделли и разразился градом невнятных ругательств, вытаскивая свой орган из седалища дуэньи. – Я-то думал, что с этой старой калошей избавлюсь от опасности оргазма, но не тут-то было, разрази гром мою задницу! Я креплюсь из последних сил! – отчаянно заорал он.
– Нет, нет, сударь, этого не должно случиться, – засуетилась я, пытаясь рукой опустить вниз его разъяренный фаллос, – давайте ненадолго отвлечемся.
– Хорошо; скажи, как ты находишь эту клетку, Жюльет-та? Я придумал это для твоей шлюхи в первый же момент, когда увидел ее зад: мне достаточно один раз взглянуть на этот женский предмет, и приговор уже готов; если хочешь, дорогая, я предскажу свою судьбу по твоей заднице.
Мерзавец начал больно щипать мои ягодицы, я ловко выскользнула из его объятий и как бы невзначай подставила ему его собственного сына, последнего оставшегося в живых. Корделли уставился на мальчика безумным свирепым взглядом – это был тот самый ребенок, чью мать замучили совсем недавно, и ее труп до сих пор висел на стене.
– Насколько помню, – начал величайший из грешников, – я решил подвергнуть этого маленького попрошайку той же самой пытке, от которой три дня назад умерла его мать. Первым делом выколем ему глаза, потом отрубим руки и ноги, переломаем кости, и пока я буду его сношать, кто-нибудь из вас прикончит его ударом кинжала.
– Стало быть, эту процедуру перенесла его матушка? – спросила я.
– Совершенно верно.
– У меня нет никаких возражений, однако осмелюсь добавить, что помимо всего прочего не плохо было бы вырвать ему зубы и заодно язык, которым, кажется, он собирается что-то сказать нам.
– Вырвать зубы! Отрезать язык! О, Жюльетта! – взвыл счастливый Корделли. – Да, я слишком поторопился разделаться с его родительницей. Но теперь мы исправим эту оплошность с сынком. Эй, вы, – он щелкнул пальцами, взглянув на палачей, – за работу!
В продолжение церемонии Корделли прочищал мне зад, во все глаза смотрел на убитую горем девочку, чья очередь должна была наступить позже, и его усердно пороли обе дуэньи.
Я должна отметить ловкость и мастерство, с какими орудовали подручные хозяина, а уж страдания жертвы и ее ужасающие пытки описать просто нет никакой возможности. Когда Корделли заметил, что с этим делом вполне справится один, он велел второму, с ног до головы покрытому засохшей кровью, сношать меня в вагину с тем, чтобы усилить свои ощущения, которые он испытывал в моем анусе. Всевышний не даст мне соврать, что я никогда не отступала перед самыми огромными членами, но натиск этого, друзья мои, причинил мне жуткую боль. Однако, хотя этот субъект был в высшей степени вульгарен, ужасные дела, которыми он себя запятнал, его бесцеремонность и сквернословие, а также содомистская приправа, которой угощал меня его господин, – все это очень скоро привело меня в экстаз, и я залила его член доброй порцией горячей спермы. Корделли, услышав мои восторженные богохульства, смешавшиеся с воплями жертвы, не выдержал, его семя прорвало все преграды, и оба моих отверстия заполнила липкая жидкость. Однако убийство мальчика еще не завершилось, и палач предложил сделать передышку.
– Ни в коем случае, – ответил итальянец и прокомментировал свои слова так: – Странные все-таки люди: они полагают, будто человека можно истязать только в возбужденном состоянии. А вот я – рациональный человек и могу с равным успехом делать это как в пылу страсти, так и с абсолютным хладнокровием. Природа наделила меня вечной жаждой крови, и мне нет нужды приходить в исступление для того, чтобы проливать ее.
После чего пытки продолжились.
Правда, желая оживить эту сцену, я вложила обмякший орган Корделли себе в рот, а Дюран начала подзадоривать его словесно.
– Знаете, Корделли, вашей жестокости, несмотря на размах, чего-то недостает.
– Я вас не понимаю.
– Как только вы совершаете очередной, потрясающий своей жестокостью поступок, все равно остается впечатление, что его можно было сделать еще более жестоким.
– Докажите, мадам.
– Это нетрудно. Позвольте мне самой организовать истязание последней вашей дочери, и я уверена, что вы увидите пытки, которые превосходят те, что подсказало вам ваше робкое воображение.
– Продолжайте, – сдержанно отозвался торговец.
– Посредством тех же самых приспособлений, которые здесь есть, – продолжала моя спутница, – ваш человек должен был аккуратно содрать с девушки кожу, после чего ее освежеванную тушу следовало выпороть колючими прутьями, затем натереть уксусом и это надо повторить семь раз. И вот когда все ее нервы будут оголены, в них надо вонзать маленькие, раскаленные докрасна булавки, а тело можно положить поближе к огню.
– Прекрасная мысль, Дюран, – одобрительно заметил Корделли, – однако предупреждаю: если это помешает мне получить наслаждение, вы испытаете такую же пытку на собственной шкуре.
– Я согласна.
– Тогда за дело.
Дуэнья подвела к нам самую младшую и самую прелестную из дочерей. Несчастное создание имело безупречную фигурку, великолепные золотистые волосы, лицо юной мадонны и глаза, которым позавидовала бы сама Венера. Блудодей захотел облобызать маленький изящный зад, присовокупив к этому несколько высокопарным тоном:
– Я должен последний раз почтить его до того, как моя злодейская рука сомнет эти розы. Признайте, друзья, что этот предмет поистине бесподобен!
Но скоро, вдохновляемый мыслью о предстоящих истязаниях, Корделли перешел от панегириков к жестокостям.
Два раза извергнувшись в предмет своей страсти, он покинул поле боя, чтобы полюбоваться со стороны на то, как более внушительные орудия его подручных будут терзать невинную девочку. Была предпринята первая попытка, но, как вы догадываетесь, успеха удалось добиться только ценой полного разрушения крохотного ануса. В продолжение мучительной операции хозяин содомировал одного из палачей, а другой в это время овладел вагиной ребенка, который теперь напоминал ягненка, попавшего в лапы двух разъяренных львов. Еще сильнее возбудившись этой картиной, распутник выбрался из зада первого палача и с ходу овладел вторым и, наконец, сочтя себя достаточно подготовленным к главному событию, дал знак начинать пытку, распорядительницей которой назначил Дюран.
И вновь мне не хватает слов описать страдания бедного ребенка, когда итальянец взял в руки связку терний и довольно быстро снял верхнюю нежную кожу. Но это было еще не все: порка продолжалась, скоро обнаружилось розовое мясо, тело жертвы непрестанно сотрясалось как в лихорадке, сквозь стиснутые зубы выступала пена, и раздавался сплошной вопль. Корделли заметил, что я, не отрывая глаз от прекрасного зрелища, ласкаю сама себя, оттолкнул мою руку и начал массировать мне клитор, но в следующую минуту снова увлекся истязаниями и поручил обязанности мастурбатора моей подруге. Я с готовностью откликнулась на ее ласки, и мы испытали три или четыре извержения во время экзекуции, которая продолжалась довольно долго и кончилась тем, что оказался снят весь кожный покров девочки без особого вреда для ее жизненно важных органов. Но ее положение немного осложнилось, когда в нервы начали впиваться раскаленные булавки. Крики жертвы стали громче и на целую октаву выше, и внешний вид ее сделался еще более возбуждающим. Корделли в голову пришла мысль совершить с ней содомию, это ему удалось и, не переставая совокупляться, он продолжал, одну за другой, вонзать свои булавки. Невыносимая боль в конце концов разорвала последние нити, на которых держалась жалкая жизнь, и девочка испустила дух, получив перед смертью обильную порцию спермы в свои потроха.
Вслед за тем убийца встал с самым невозмутимым видом и молча оделся; палачи последовали его примеру и вслед за своим господином и обеими дуэньями удалились и соседнюю комнату.
– Куда он ушел? – спросила я Дюран, ибо из живых в зале остались мы одни.
Она неопределенно пожала плечами.
– А что если он замышляет какую-нибудь пакость? Может быть, настанет наш черед?
– Значит мы получим то, чего заслуживаем.
– Я ничего не понимаю, Дюран. Как тебя угораздило прийти в этот дом, если ты почти незнакома с хозяином?
– Он очень богат. Меня соблазнило его золото, оно до сих пор не дает мне покоя. Я уверена, что эта скотина прячет свои богатства где– то здесь. Если бы только нам удалось убрать его с дороги и ограбить… У меня с собой есть порошок мгновенного действия. Все можно было бы сделать за один миг.
– Такой поступок, дорогая, расходится с нашими правилами: всегда и везде уважать порок и истреблять только добродетель. Убив этого человека, мы лишим мир великого преступника и, возможно, сохраним жизнь тысячам людей; разве можем мы пойти на это?
– Я совершенно согласна с тобой, Жюльетта. В этот момент вернулся Корделли в сопровождении своей свиты.
– А мы подумали, где вы пропадаете, добрый наш хозяин. Не иначе, как творили какие-нибудь злые дела в одиночестве.
– Вы ошибаетесь, – ответил итальянец и широко распахнул двери комнаты, из которой только что вышел. Это была молельня, оснащенная всеми непременными атрибутами религиозного культа. – Такой закоренелый злодей, как я, постоянно осаждаемый ужасными искушениями, должен хотя бы изредка творить добро, чтобы успокоить гнев божий.
– Вы правы, сударь, – заметила я, – позвольте и нам последовать вашему заразительному примеру. Пойдем, Дюран, попросим у Господа прощения за преступления, на которые вдохновил нас наш хозяин.
Мы вошли в молельню и закрыли за собой дверь.
– Черт меня побери, – сказала я подруге, которую привела туда только для того, чтобы спокойно обсудить наши складывавшиеся неважно дела. – Черт меня побери, если я не изменила своего мнения и если этот фанатик не заслуживает смерти. Ты же видишь, что его мучают угрызения совести, и с такой слабой душой этот содомит скоро превратится в добропорядочного человека; кто знает, может быть, мы были свидетелями —его последних деяний на поприще злодейства? Поэтому я предлагаю как можно скорее покончить с ним.
– Мы легко можем расправиться со всей его оравой. Однако надо оставить одну из старух, чтобы она вывела нас отсюда; поверь мне, Жюльетта, сокровища этого богача находятся где-то здесь, в замке, и мы должны найти их во чтобы то ни стало.
– Сегодня вечером за ним приедут слуги.
– И мы угостим их вином, – подхватила Дюран.
– Вот теперь и мы получили благословление, – объявила Дюран хозяину, когда мы вернулись. – Кстати, сударь, велите принести чего-нибудь выпить: мы умираем от жажды.
Корделли дал знак, и старые ведьмы быстро накрыли стол для хозяина и его подручных. После третьей рюмки вина Дюран незаметно подсыпала порошок в тарелку Корделли и его палачей, но дуэньи ни к чему не притрагивались, так что отравить их не было возможности. Не прошло и минуты, как все трое злодеев сползли со стульев, словно настигнутые гневом небесным. Дюран выхватила кинжал и, поражая в самое сердце старуху, которая казалась особенно недоверчивой и недоброжелательной, прибавила:
– Ступай следом за своими сообщниками, старая карга; если бы твой хозяин был настоящим злодеем вроде нас, мы бы его не тронули. Но коль скоро он верит в Бога, пришлось отправить его к дьяволу – у нас не было другого выхода. Ну, а тебе, – продолжала она, обращаясь ко второй дуэнье, которая испуганно уставилась на нас, дрожа всем телом, – тебе мы оставим жизнь, если ты нам поможешь. Прежде всего надо выбросить в море эти трупы, потом вместе с тобой мы перероем весь замок и найдем деньги. Теперь скажи, есть здесь еще кто-нибудь?
– Клянусь, сейчас никого, – ответила карга. – Из слуг в доме я одна.
– Что ты имеешь в виду? Выходит, кроме слуг здесь есть еще кто-нибудь?
– Я так думаю; здесь могут быть пленники. Обещайте не убивать меня, и я покажу вам весь дом.
Когда трупы были сброшены в Море, мы спросили старуху, часто ли наведывался сюда Корделли.
– Раза три на неделе, – отвечала она.
– И всякий раз здесь творилась такая резня?
– Вы же сами все видели. А теперь я покажу вам темницы, может быть, кто-то остался.
В подвалах, на глубине не менее двадцати метров, злодей держал взаперти свои жертвы. Девять из двенадцати темниц были заняты, и в каждой из них томился один узник; мы нашли пятерых смазливых девушек в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет и четверых подростков лет тринадцати-шестнадцати; большую часть жертв доставили сюда из разных уголков Италии, а две девушки были родом из города Рагузы в Албании, и обе они отличались редкой красотой.
Когда мы рассматривали свои находки, вверху, где-то далеко, послышался шум, и мы поспешили узнать в чем дело. Оказалось, что в замок возвращаются наши слуги и слуги Корделли. Вначале мы встретили лакеев итальянца – их было трое, завели их в обеденный зал, где стол был заставлен яствами и напитками, предложили им выпить, и скоро они отправились вслед за своим хозяином. Потом мы спустились к нашим слугам и велели им возвращаться назад в город, сказав, что хотим остаться в замке еще на день или два и обойдемся без них.
– Знаешь, Дюран, – заговорила я, когда мы вернулись к узникам, – я бы хотела взять себе этих двух албанок, они заменят мне Элизу и Раймонду; я уже вижу недовольство на твоем лице, поэтому спешу предупредить тебя, что пожертвую ими в любой момент, когда ты этого захочешь, и сделаю это, не моргнув глазом, как и в прошлый раз.
– Опять женщины. Неужели ты не можешь обойтись без них?
– Не могу, представь себе. Но сердце мое будет всегда принадлежать только тебе, мое сокровище.
– Ах ты, хитренькая лисичка, ну как тебе откажешь!
Мы освободили Лилу – так звали семнадцатилетнюю – и Розальбу, которая была на год старше, но на всякий случай заперли их в одной из роскошных комнат замка. Бедняжек целую неделю держали в подвале, почти не кормили, спали они на голом полу, прикрытом соломой, и вид у них был жалкий и испуганный. Но я их расцеловала, обласкала, из глаз у них хлынули слезы облегчения, и они с благодарностью бросились к моим ногам. Как оказалось, они были сестры, дочери богатого коммерсанта в Рагузе, с которым Корделли вел торговые дела; итальянец уговорил их отца отправить дочерей в Венецию, чтобы они получили воспитание, а потом сочинил письмо об их трагической гибели и оставил их для своих утех.
– Тогда я тоже возьму себе одну из пленниц, – сказала Дюран:
– Ну конечно, дорогая, и мне никогда не придет в голову ревновать тебя.
– Ты чудовище! – Она погрозила мне пальцем. – Я более чувствительна чем ты, и мне будет противно, если кто-то будет отвлекать меня от мыслей о тебе.
– Будет тебе, любовь моя, не надо смешивать плотские наслаждения с умственными развлечениями, – укоризненно заметила я. – Я уже говорила тебе, что мои убеждения, хотя они, возможно, в чем-то отличаются от твоих, неизменны: я вправе сношаться с первым встречным на этой земле и в то же время ни на миг не отступлю от нежной привязанности к своей единственной подруге и сохраню это чувство до конца дней.
Трех других девочек и четверых мальчиков мы отвели в зал для пыток. Полдня развлекались с ними, после чего усовершенствовали истязания, которые практиковал Корделли, и сделали кончину всех семерых в тысячу раз мучительнее и страшнее. Потом поспали не более двух часов и продолжили поиски.
– Я не знаю, где именно он хранил свои деньги, – сказала старуха в ответ на наши настойчивые вопросы, – я даже не уверена, находятся ли они здесь, но рядом с винным погребом есть еще какой-то запертый подвал.
Мы спустились вниз и столкнулись с двумя прочными бронзовыми дверьми, которые преграждали путь к тому подвалу, и у нас не было никакой возможности взломать их. Однако чем больше трудностей вставало перед нами, тем сильнее становилось наше желание преодолеть их. После долгого лазания по сырому и темному подземелью мы обнаружили небольшое окошко в стене указанного дуэньей подвала, которое загораживала не очень толстая железная решетка. В едином порыве мы бросились вперед и заглянули внутрь, где, несмотря на полумрак, разглядели шесть больших сундуков; можете себе представить, как подстегнуло нас это зрелище. Наконец нам удалось отогнуть прутья решетки, я проскользнула в узкий проход и, дрожа от нетерпения, подняла крышку первого сундука. Увы, к своему жестокому разочарованию я увидела, что все ящики содержат только орудия пыток или предметы женской одежды. Разъяренная, я готова была бросить это безнадежное дело. Но Дюран не смирилась с поражением.
– Там должно быть еще что-нибудь, посмотри внимательнее.
Я снова зашарила по сундукам, и скоро мои пальцы наткнулись на связку ключей. К одному из них была привязана пластинка с надписью: «Ключ от сокровищницы».
– Ах, Дюран! Не будем терять времени в этом погребе; то, что мы ищем, находится в другом месте – погляди, что я нашла. Сначала мы встретили двери без ключей, а вот теперь – ключи от неизвестных дверей. Эй, донна Мария, может быть, ты что-нибудь знаешь об этом? Если поможешь нам, ты будешь обеспечена на всю жизнь.
– Клянусь, что ничего не знаю. Но если хорошенько поискать, мы что-нибудь да найдем.
– Принеси мне ветку лещины, которая растет у вас в саду, – приказала Дюран.
Когда старуха вернулась, моя подруга взяла ветку, легонько зажала ее между большим и указательным пальцами и пристально уставилась на нее. Какое-то время прутик оставался неподвижным, потом его свободный конец слегка приподнялся и отклонился влево словно по волшебству; Дюран пошла в том направлении по длинной галерее, в конце которой мы снова остановились перед запертой дверью. Я попробовала ключ, дверь открылась, и ветка быстро закрутилась в пальцах Дюран. Мы вошли в низкий подвал и увидели десять огромных сундуков; на этот раз в них были не женские тряпки и не орудия пытки, а монеты – монеты из чистого золота, миллионы монет.
– Это просто сказка! – ахнула я. – Скорее выносим отсюда это богатство.
Но сказать это было легче, чем сделать. Мы никого не могли позвать на помощь, а о том, чтобы поднять эти сундуки и вынести их из замка, нечего было и думать. Поэтому мы приняли решение опустошить их. Оставалось одно: взять меньше, но наверняка вынести все, что возьмем. Старая дуэнья, обе девушки и мы с Дюран наполняли мешки так, чтобы могли нести их, и в продолжение восьми дней выносили сокровища Корделли на свет божий. Любопытным соседям мы сказали, что Корделли находится в поездке и что он любезно пригласил нас погостить в своем замке, а за это время наняли небольшое судно. На девятый день мы взошли на борт, после того, как погрузили свой тяжелый багаж и предварительно замуровали дуэнью в бочку вместе с большими камнями и утопили в море.
Одна из дуэний засобиралась унести труп.
– Оставь его, сволочь! – рявкнул торговец. – Эти останки возбуждают меня, разве ты забыла об этом? – И великий грешник, прижавшись лицом к лицу своей мертвой дочери, начал покрывать мерзкими поцелуями искаженные смертью черты, пытаясь пробудить в них жизнь.
– Эй, Дюран, – позвал он, оторвавшись от дочери, – подними-ка член этому субъекту: я хочу, чтобы он прочистил мне зад, пока я буду ласкать эти останки.
Его желание было исполнено без промедления, его подручный овладел им без всякой смазки, впрочем, она была и не нужна для ануса столь внушительных размеров. Элиза и Раймонда подставили его поцелуям свои ягодицы, сам он гладил ягодицы обеих сыновей, чьи органы сосали мы с Дюран. Из заднего прохода мертвой девочки Корделли перебрался в ее влагалище; между тем палач сбросил семя, и Корделли позвал второго. Тот, оснащенный не хуже своего коллеги, но намного страшнее его, если только возможно быть страшнее, принялся с усердием содомировать хозяина и без перерыва сбросил в его потроха пару зарядов. Оргия начинала принимать серьезный оборот.
– Все хорошо, клянусь спермой Всевышнего, – рычал Корделли, брызжа слюной, – теперь дайте мне преступления! Побольше преступлений, самых ужасных! Чтобы испытать извержение, мне нужны жертвы, любые жертвы; я без колебаний прикончу любую из вас ради хорошего извержения.
– С кого же вы хотите начать, сударь? – осмелилась я.
– С тебя… с любого другого, мне все равно с кого, лишь бы это меня возбуждало. Неужели вы думаете, что жизнь одного человека мне дороже, чем жизнь другого? А ну-ка, давайте сюда эту маленькую стерву, – сказал варвар, хватая Элизу за грудь и швыряя ее к своим ногам. Он потребовал щипцы и, пока я его ласкала, а палачи держали жертву, неторопливо, с завидным упорством рвал белоснежные девичьи груди на кусочки до тех пор, пока от них ничего не осталось, кроме страшных зияющих ран.
Операция завершилась; жертву положили в другую позу, широко растянув ей ноги и выставив на обозрение зияющую вагину.
– Вот так, – удовлетворенно крякнул каннибал, – сейчас немного покопаемся в чреве и поглядим, что там есть.
Я сосала его орган, а его щипцы несколько минут орудовали в теле несчастной жертвы.
Потом он велел перевернуть ее, и взору его предстали самые очаровательные в мире ягодицы; он раздвинул их в сторону, и его смертоносные щипцы исчезли в маленькой норке, которую он разворотил с той же яростью, что и первую. И я, опьяненная этим зрелищем, подбадривала убийцу и помогала ему. Вот до чего доводят нас проклятые непостоянные наши страсти! Будь Элиза чужим для меня человеком, возможно, во мне бы шевельнулась хоть капля жалости к этому милому созданию, но мы придумываем и творим неслыханные мерзости, когда наш гнев с особой силой обрушивается на близкое нам создание и безжалостно срывает нежные лепестки цветка прежней любви.
Элиза плавала в собственной крови, но еще дышала; Корделли оставил свой инструмент и теперь восхищенными глазами наблюдал ее агонию, и я должна заметить, что в его деяниях большое место занимала гордыня. Корделли заставил меня натирать свой член об окровавленное тело, обмывать его кровью, которую пролила его рука, а потом одним ударом кинжала прекратил мучения Элизы.
Ее заменил один из его сыновей. Злодей раскрыл окно, выходившее на море. Ребенка привязали к длинной веревке, другой конец которой прикрепили к колонне, и сбросили несчастного вниз.
– Ну как ты там? – крикнул Корделли, перегнувшись через подоконник и высоко подняв нож: ему достаточно было сделать одно движение, чтобы перерезать последнюю нить и чтобы его сын исчез в морской пучине. Снизу донесся пронзительный крик мальчика; я снова принялась ласкать жестокосердного отца, тот целовал Раймонду и вдохновенно отвечал на ритмичные толчки палача, который его содомировал. Через некоторое время ребенка подняли.
– Скажи честно, ты испугался? – почти участливо спросил торговец. – Тебе было очень страшно?
– Ради Бога не надо больше, папа, умоляю тебя…
– Ага, жалкое отродье, – злобно прошипел Корделли, – запомни, что слово «папа» ничего для меня не значит, абсолютно ничего. Повернись, я должен насладиться тобой, прежде чем отдать на корм рыбам. Да, малыш, ты отправишься кормить рыб – такова твоя судьба! Теперь ты видишь, как я дорожу кровными узами.
Пока он совокуплялся с мальчиком, веревку удлинили, еще два или три толчка, и Корделли выбрался из детского ануса, кивнул палачам, и те швырнули жертву в окно, которое находилось на высоте шестидесяти метров над поверхностью моря; но веревка оказалась короче и, не долетев до воды, падавшее тело резко остановилось на лету, дернулось и расчленилось. Когда его подняли наверх, мы увидели бесформенную массу мертвой плоти.
– Отлично. Давайте сюда еще одну задницу, – приказал итальянец.
– И снова бросим в море? – с надеждой спросила Дюран.
– Непременно; только сделаем веревку подлиннее, чтобы тело погрузилось в воду.
После содомии второй ребенок полетел вслед за первым и был извлечен почти бездыханным. В таком состоянии отец повторил совокупление последний раз и перерезал веревку в тот момент, когда тело коснулось воды. Наконец море приняло несчастного ребенка в свое мягкое лоно.
– Это самая возбуждающая страсть, – почтительно заметила я, обращаясь к хозяину, – которую я когда-либо встречала в людях.
– Она возбуждает тебя, Жюльетта?
– Еще бы!
– Тогда подставляй свою жопку, я погашу твой пожар.
Через четверть часа Корделли оставил меня, придумав новое злодеяние. Жертвой его на сей раз стала Раймонда. Ее участь была написана в глазах чудовища, и бедняжка мгновенно ее прочла.
– О, госпожа моя! – взмолилась девушка, бросаясь ко мне. – Неужели вы отдадите меня в руки этого злодея? Ведь я так любила вас…
Моим ответом был громкий смех. Подручные подвели бедняжку к Корделли; он начал с обычных в таких случаях поцелуев, которыми осыпал каждую частичку прекрасного тела, затем несколько минут выворачивал наизнанку потроха Раймонды своим несгибаемым членом, после чего велел посадить ее в железную клетку, кишевшую жабами, змеями и прочими неизвестными мне рептилиями, а также отощавшими собаками и кошками, которых не кормили целую неделю. Трудно представить себе вопли и эксцентричные прыжки и антраша бедной моей служанки, на которую набросилась голодная свора. Я едва не лишилась чувств от восторга, чему немало способствовала Дюран, ласкавшая меня возле самой клетки; рядом с нами Корделли забавлялся со своими старыми дуэньями. Прошло совсем немного времени, и от Раймонды почти ничего не осталось, и первыми исчезли в клыкастых пастях ее груди и ягодицы. Самый потрясающий момент наступил, когда она в последний раз открыла рот, чтобы закричать, и в ее глотку нырнула здоровенная змея, подавившая только что родившийся вопль.
– Ха! Ха! Ха! – загрохотал Корделли и разразился градом невнятных ругательств, вытаскивая свой орган из седалища дуэньи. – Я-то думал, что с этой старой калошей избавлюсь от опасности оргазма, но не тут-то было, разрази гром мою задницу! Я креплюсь из последних сил! – отчаянно заорал он.
– Нет, нет, сударь, этого не должно случиться, – засуетилась я, пытаясь рукой опустить вниз его разъяренный фаллос, – давайте ненадолго отвлечемся.
– Хорошо; скажи, как ты находишь эту клетку, Жюльет-та? Я придумал это для твоей шлюхи в первый же момент, когда увидел ее зад: мне достаточно один раз взглянуть на этот женский предмет, и приговор уже готов; если хочешь, дорогая, я предскажу свою судьбу по твоей заднице.
Мерзавец начал больно щипать мои ягодицы, я ловко выскользнула из его объятий и как бы невзначай подставила ему его собственного сына, последнего оставшегося в живых. Корделли уставился на мальчика безумным свирепым взглядом – это был тот самый ребенок, чью мать замучили совсем недавно, и ее труп до сих пор висел на стене.
– Насколько помню, – начал величайший из грешников, – я решил подвергнуть этого маленького попрошайку той же самой пытке, от которой три дня назад умерла его мать. Первым делом выколем ему глаза, потом отрубим руки и ноги, переломаем кости, и пока я буду его сношать, кто-нибудь из вас прикончит его ударом кинжала.
– Стало быть, эту процедуру перенесла его матушка? – спросила я.
– Совершенно верно.
– У меня нет никаких возражений, однако осмелюсь добавить, что помимо всего прочего не плохо было бы вырвать ему зубы и заодно язык, которым, кажется, он собирается что-то сказать нам.
– Вырвать зубы! Отрезать язык! О, Жюльетта! – взвыл счастливый Корделли. – Да, я слишком поторопился разделаться с его родительницей. Но теперь мы исправим эту оплошность с сынком. Эй, вы, – он щелкнул пальцами, взглянув на палачей, – за работу!
В продолжение церемонии Корделли прочищал мне зад, во все глаза смотрел на убитую горем девочку, чья очередь должна была наступить позже, и его усердно пороли обе дуэньи.
Я должна отметить ловкость и мастерство, с какими орудовали подручные хозяина, а уж страдания жертвы и ее ужасающие пытки описать просто нет никакой возможности. Когда Корделли заметил, что с этим делом вполне справится один, он велел второму, с ног до головы покрытому засохшей кровью, сношать меня в вагину с тем, чтобы усилить свои ощущения, которые он испытывал в моем анусе. Всевышний не даст мне соврать, что я никогда не отступала перед самыми огромными членами, но натиск этого, друзья мои, причинил мне жуткую боль. Однако, хотя этот субъект был в высшей степени вульгарен, ужасные дела, которыми он себя запятнал, его бесцеремонность и сквернословие, а также содомистская приправа, которой угощал меня его господин, – все это очень скоро привело меня в экстаз, и я залила его член доброй порцией горячей спермы. Корделли, услышав мои восторженные богохульства, смешавшиеся с воплями жертвы, не выдержал, его семя прорвало все преграды, и оба моих отверстия заполнила липкая жидкость. Однако убийство мальчика еще не завершилось, и палач предложил сделать передышку.
– Ни в коем случае, – ответил итальянец и прокомментировал свои слова так: – Странные все-таки люди: они полагают, будто человека можно истязать только в возбужденном состоянии. А вот я – рациональный человек и могу с равным успехом делать это как в пылу страсти, так и с абсолютным хладнокровием. Природа наделила меня вечной жаждой крови, и мне нет нужды приходить в исступление для того, чтобы проливать ее.
После чего пытки продолжились.
Правда, желая оживить эту сцену, я вложила обмякший орган Корделли себе в рот, а Дюран начала подзадоривать его словесно.
– Знаете, Корделли, вашей жестокости, несмотря на размах, чего-то недостает.
– Я вас не понимаю.
– Как только вы совершаете очередной, потрясающий своей жестокостью поступок, все равно остается впечатление, что его можно было сделать еще более жестоким.
– Докажите, мадам.
– Это нетрудно. Позвольте мне самой организовать истязание последней вашей дочери, и я уверена, что вы увидите пытки, которые превосходят те, что подсказало вам ваше робкое воображение.
– Продолжайте, – сдержанно отозвался торговец.
– Посредством тех же самых приспособлений, которые здесь есть, – продолжала моя спутница, – ваш человек должен был аккуратно содрать с девушки кожу, после чего ее освежеванную тушу следовало выпороть колючими прутьями, затем натереть уксусом и это надо повторить семь раз. И вот когда все ее нервы будут оголены, в них надо вонзать маленькие, раскаленные докрасна булавки, а тело можно положить поближе к огню.
– Прекрасная мысль, Дюран, – одобрительно заметил Корделли, – однако предупреждаю: если это помешает мне получить наслаждение, вы испытаете такую же пытку на собственной шкуре.
– Я согласна.
– Тогда за дело.
Дуэнья подвела к нам самую младшую и самую прелестную из дочерей. Несчастное создание имело безупречную фигурку, великолепные золотистые волосы, лицо юной мадонны и глаза, которым позавидовала бы сама Венера. Блудодей захотел облобызать маленький изящный зад, присовокупив к этому несколько высокопарным тоном:
– Я должен последний раз почтить его до того, как моя злодейская рука сомнет эти розы. Признайте, друзья, что этот предмет поистине бесподобен!
Но скоро, вдохновляемый мыслью о предстоящих истязаниях, Корделли перешел от панегириков к жестокостям.
Два раза извергнувшись в предмет своей страсти, он покинул поле боя, чтобы полюбоваться со стороны на то, как более внушительные орудия его подручных будут терзать невинную девочку. Была предпринята первая попытка, но, как вы догадываетесь, успеха удалось добиться только ценой полного разрушения крохотного ануса. В продолжение мучительной операции хозяин содомировал одного из палачей, а другой в это время овладел вагиной ребенка, который теперь напоминал ягненка, попавшего в лапы двух разъяренных львов. Еще сильнее возбудившись этой картиной, распутник выбрался из зада первого палача и с ходу овладел вторым и, наконец, сочтя себя достаточно подготовленным к главному событию, дал знак начинать пытку, распорядительницей которой назначил Дюран.
И вновь мне не хватает слов описать страдания бедного ребенка, когда итальянец взял в руки связку терний и довольно быстро снял верхнюю нежную кожу. Но это было еще не все: порка продолжалась, скоро обнаружилось розовое мясо, тело жертвы непрестанно сотрясалось как в лихорадке, сквозь стиснутые зубы выступала пена, и раздавался сплошной вопль. Корделли заметил, что я, не отрывая глаз от прекрасного зрелища, ласкаю сама себя, оттолкнул мою руку и начал массировать мне клитор, но в следующую минуту снова увлекся истязаниями и поручил обязанности мастурбатора моей подруге. Я с готовностью откликнулась на ее ласки, и мы испытали три или четыре извержения во время экзекуции, которая продолжалась довольно долго и кончилась тем, что оказался снят весь кожный покров девочки без особого вреда для ее жизненно важных органов. Но ее положение немного осложнилось, когда в нервы начали впиваться раскаленные булавки. Крики жертвы стали громче и на целую октаву выше, и внешний вид ее сделался еще более возбуждающим. Корделли в голову пришла мысль совершить с ней содомию, это ему удалось и, не переставая совокупляться, он продолжал, одну за другой, вонзать свои булавки. Невыносимая боль в конце концов разорвала последние нити, на которых держалась жалкая жизнь, и девочка испустила дух, получив перед смертью обильную порцию спермы в свои потроха.
Вслед за тем убийца встал с самым невозмутимым видом и молча оделся; палачи последовали его примеру и вслед за своим господином и обеими дуэньями удалились и соседнюю комнату.
– Куда он ушел? – спросила я Дюран, ибо из живых в зале остались мы одни.
Она неопределенно пожала плечами.
– А что если он замышляет какую-нибудь пакость? Может быть, настанет наш черед?
– Значит мы получим то, чего заслуживаем.
– Я ничего не понимаю, Дюран. Как тебя угораздило прийти в этот дом, если ты почти незнакома с хозяином?
– Он очень богат. Меня соблазнило его золото, оно до сих пор не дает мне покоя. Я уверена, что эта скотина прячет свои богатства где– то здесь. Если бы только нам удалось убрать его с дороги и ограбить… У меня с собой есть порошок мгновенного действия. Все можно было бы сделать за один миг.
– Такой поступок, дорогая, расходится с нашими правилами: всегда и везде уважать порок и истреблять только добродетель. Убив этого человека, мы лишим мир великого преступника и, возможно, сохраним жизнь тысячам людей; разве можем мы пойти на это?
– Я совершенно согласна с тобой, Жюльетта. В этот момент вернулся Корделли в сопровождении своей свиты.
– А мы подумали, где вы пропадаете, добрый наш хозяин. Не иначе, как творили какие-нибудь злые дела в одиночестве.
– Вы ошибаетесь, – ответил итальянец и широко распахнул двери комнаты, из которой только что вышел. Это была молельня, оснащенная всеми непременными атрибутами религиозного культа. – Такой закоренелый злодей, как я, постоянно осаждаемый ужасными искушениями, должен хотя бы изредка творить добро, чтобы успокоить гнев божий.
– Вы правы, сударь, – заметила я, – позвольте и нам последовать вашему заразительному примеру. Пойдем, Дюран, попросим у Господа прощения за преступления, на которые вдохновил нас наш хозяин.
Мы вошли в молельню и закрыли за собой дверь.
– Черт меня побери, – сказала я подруге, которую привела туда только для того, чтобы спокойно обсудить наши складывавшиеся неважно дела. – Черт меня побери, если я не изменила своего мнения и если этот фанатик не заслуживает смерти. Ты же видишь, что его мучают угрызения совести, и с такой слабой душой этот содомит скоро превратится в добропорядочного человека; кто знает, может быть, мы были свидетелями —его последних деяний на поприще злодейства? Поэтому я предлагаю как можно скорее покончить с ним.
– Мы легко можем расправиться со всей его оравой. Однако надо оставить одну из старух, чтобы она вывела нас отсюда; поверь мне, Жюльетта, сокровища этого богача находятся где-то здесь, в замке, и мы должны найти их во чтобы то ни стало.
– Сегодня вечером за ним приедут слуги.
– И мы угостим их вином, – подхватила Дюран.
– Вот теперь и мы получили благословление, – объявила Дюран хозяину, когда мы вернулись. – Кстати, сударь, велите принести чего-нибудь выпить: мы умираем от жажды.
Корделли дал знак, и старые ведьмы быстро накрыли стол для хозяина и его подручных. После третьей рюмки вина Дюран незаметно подсыпала порошок в тарелку Корделли и его палачей, но дуэньи ни к чему не притрагивались, так что отравить их не было возможности. Не прошло и минуты, как все трое злодеев сползли со стульев, словно настигнутые гневом небесным. Дюран выхватила кинжал и, поражая в самое сердце старуху, которая казалась особенно недоверчивой и недоброжелательной, прибавила:
– Ступай следом за своими сообщниками, старая карга; если бы твой хозяин был настоящим злодеем вроде нас, мы бы его не тронули. Но коль скоро он верит в Бога, пришлось отправить его к дьяволу – у нас не было другого выхода. Ну, а тебе, – продолжала она, обращаясь ко второй дуэнье, которая испуганно уставилась на нас, дрожа всем телом, – тебе мы оставим жизнь, если ты нам поможешь. Прежде всего надо выбросить в море эти трупы, потом вместе с тобой мы перероем весь замок и найдем деньги. Теперь скажи, есть здесь еще кто-нибудь?
– Клянусь, сейчас никого, – ответила карга. – Из слуг в доме я одна.
– Что ты имеешь в виду? Выходит, кроме слуг здесь есть еще кто-нибудь?
– Я так думаю; здесь могут быть пленники. Обещайте не убивать меня, и я покажу вам весь дом.
Когда трупы были сброшены в Море, мы спросили старуху, часто ли наведывался сюда Корделли.
– Раза три на неделе, – отвечала она.
– И всякий раз здесь творилась такая резня?
– Вы же сами все видели. А теперь я покажу вам темницы, может быть, кто-то остался.
В подвалах, на глубине не менее двадцати метров, злодей держал взаперти свои жертвы. Девять из двенадцати темниц были заняты, и в каждой из них томился один узник; мы нашли пятерых смазливых девушек в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет и четверых подростков лет тринадцати-шестнадцати; большую часть жертв доставили сюда из разных уголков Италии, а две девушки были родом из города Рагузы в Албании, и обе они отличались редкой красотой.
Когда мы рассматривали свои находки, вверху, где-то далеко, послышался шум, и мы поспешили узнать в чем дело. Оказалось, что в замок возвращаются наши слуги и слуги Корделли. Вначале мы встретили лакеев итальянца – их было трое, завели их в обеденный зал, где стол был заставлен яствами и напитками, предложили им выпить, и скоро они отправились вслед за своим хозяином. Потом мы спустились к нашим слугам и велели им возвращаться назад в город, сказав, что хотим остаться в замке еще на день или два и обойдемся без них.
– Знаешь, Дюран, – заговорила я, когда мы вернулись к узникам, – я бы хотела взять себе этих двух албанок, они заменят мне Элизу и Раймонду; я уже вижу недовольство на твоем лице, поэтому спешу предупредить тебя, что пожертвую ими в любой момент, когда ты этого захочешь, и сделаю это, не моргнув глазом, как и в прошлый раз.
– Опять женщины. Неужели ты не можешь обойтись без них?
– Не могу, представь себе. Но сердце мое будет всегда принадлежать только тебе, мое сокровище.
– Ах ты, хитренькая лисичка, ну как тебе откажешь!
Мы освободили Лилу – так звали семнадцатилетнюю – и Розальбу, которая была на год старше, но на всякий случай заперли их в одной из роскошных комнат замка. Бедняжек целую неделю держали в подвале, почти не кормили, спали они на голом полу, прикрытом соломой, и вид у них был жалкий и испуганный. Но я их расцеловала, обласкала, из глаз у них хлынули слезы облегчения, и они с благодарностью бросились к моим ногам. Как оказалось, они были сестры, дочери богатого коммерсанта в Рагузе, с которым Корделли вел торговые дела; итальянец уговорил их отца отправить дочерей в Венецию, чтобы они получили воспитание, а потом сочинил письмо об их трагической гибели и оставил их для своих утех.
– Тогда я тоже возьму себе одну из пленниц, – сказала Дюран:
– Ну конечно, дорогая, и мне никогда не придет в голову ревновать тебя.
– Ты чудовище! – Она погрозила мне пальцем. – Я более чувствительна чем ты, и мне будет противно, если кто-то будет отвлекать меня от мыслей о тебе.
– Будет тебе, любовь моя, не надо смешивать плотские наслаждения с умственными развлечениями, – укоризненно заметила я. – Я уже говорила тебе, что мои убеждения, хотя они, возможно, в чем-то отличаются от твоих, неизменны: я вправе сношаться с первым встречным на этой земле и в то же время ни на миг не отступлю от нежной привязанности к своей единственной подруге и сохраню это чувство до конца дней.
Трех других девочек и четверых мальчиков мы отвели в зал для пыток. Полдня развлекались с ними, после чего усовершенствовали истязания, которые практиковал Корделли, и сделали кончину всех семерых в тысячу раз мучительнее и страшнее. Потом поспали не более двух часов и продолжили поиски.
– Я не знаю, где именно он хранил свои деньги, – сказала старуха в ответ на наши настойчивые вопросы, – я даже не уверена, находятся ли они здесь, но рядом с винным погребом есть еще какой-то запертый подвал.
Мы спустились вниз и столкнулись с двумя прочными бронзовыми дверьми, которые преграждали путь к тому подвалу, и у нас не было никакой возможности взломать их. Однако чем больше трудностей вставало перед нами, тем сильнее становилось наше желание преодолеть их. После долгого лазания по сырому и темному подземелью мы обнаружили небольшое окошко в стене указанного дуэньей подвала, которое загораживала не очень толстая железная решетка. В едином порыве мы бросились вперед и заглянули внутрь, где, несмотря на полумрак, разглядели шесть больших сундуков; можете себе представить, как подстегнуло нас это зрелище. Наконец нам удалось отогнуть прутья решетки, я проскользнула в узкий проход и, дрожа от нетерпения, подняла крышку первого сундука. Увы, к своему жестокому разочарованию я увидела, что все ящики содержат только орудия пыток или предметы женской одежды. Разъяренная, я готова была бросить это безнадежное дело. Но Дюран не смирилась с поражением.
– Там должно быть еще что-нибудь, посмотри внимательнее.
Я снова зашарила по сундукам, и скоро мои пальцы наткнулись на связку ключей. К одному из них была привязана пластинка с надписью: «Ключ от сокровищницы».
– Ах, Дюран! Не будем терять времени в этом погребе; то, что мы ищем, находится в другом месте – погляди, что я нашла. Сначала мы встретили двери без ключей, а вот теперь – ключи от неизвестных дверей. Эй, донна Мария, может быть, ты что-нибудь знаешь об этом? Если поможешь нам, ты будешь обеспечена на всю жизнь.
– Клянусь, что ничего не знаю. Но если хорошенько поискать, мы что-нибудь да найдем.
– Принеси мне ветку лещины, которая растет у вас в саду, – приказала Дюран.
Когда старуха вернулась, моя подруга взяла ветку, легонько зажала ее между большим и указательным пальцами и пристально уставилась на нее. Какое-то время прутик оставался неподвижным, потом его свободный конец слегка приподнялся и отклонился влево словно по волшебству; Дюран пошла в том направлении по длинной галерее, в конце которой мы снова остановились перед запертой дверью. Я попробовала ключ, дверь открылась, и ветка быстро закрутилась в пальцах Дюран. Мы вошли в низкий подвал и увидели десять огромных сундуков; на этот раз в них были не женские тряпки и не орудия пытки, а монеты – монеты из чистого золота, миллионы монет.
– Это просто сказка! – ахнула я. – Скорее выносим отсюда это богатство.
Но сказать это было легче, чем сделать. Мы никого не могли позвать на помощь, а о том, чтобы поднять эти сундуки и вынести их из замка, нечего было и думать. Поэтому мы приняли решение опустошить их. Оставалось одно: взять меньше, но наверняка вынести все, что возьмем. Старая дуэнья, обе девушки и мы с Дюран наполняли мешки так, чтобы могли нести их, и в продолжение восьми дней выносили сокровища Корделли на свет божий. Любопытным соседям мы сказали, что Корделли находится в поездке и что он любезно пригласил нас погостить в своем замке, а за это время наняли небольшое судно. На девятый день мы взошли на борт, после того, как погрузили свой тяжелый багаж и предварительно замуровали дуэнью в бочку вместе с большими камнями и утопили в море.