Де Сад Донасьен Альфонс Франсуа. Жюльетта. Том II

   Вот тогда, друзья мои, я поняла, как трепещет распутная душа, когда вожделение сталкивается с чувствительностью. Все во мне вдруг восстало против горьких жалоб девушки, мне доставляло огромное удовольствие видеть ее слезы, отвергать ее мольбы, следуя велениям своей извращенной похоти.
   – Но послушай, дорогая, – холодно ответила я, отталкивая небесное создание, – я всю жизнь буду казнить себя за то, что встала на пути твоего богатства.
   – Мне не надо богатства, мадам, я не прошу ничего, кроме позволения остаться с вами до конца своих дней.
   – Элиза, – спросила Дюран, – выходит, ты очень любишь Жюльетту?
   – Увы, мадам, я готова отдать за нее жизнь. Она спасла меня и Раймонду от разбойника, который собирался убить нас, а когда к сердечным чувствам прибавляется благодарность, вы же понимаете, мадам, из этого рождается страстная привязанность.
   – Пусть так, – заявила злодейка, – но вы должны расстаться, причем очень скоро.
   Во мне уже бушевал пожар, и Дюран заметила это.
   – Уведи ее в другую комнату, – тихо сказала она мне, – а я останусь, и Раймонда поласкает меня.
   Как только мы уединились с Элизой, все мои чувства обратились в ярость; невинная девушка целовала мое тело и плакала, а я издевалась над ней; с первыми ударами из меня брызнуло семя, и я удвоила свое усердие.
   – По правде говоря, – начала я ледяным тоном, несмотря на огонь, сжигавший меня, – твои сентименты меня удивляют, ибо в душе моей нет ничего похожего. Возможно, когда-то ты была не совсем для меня безразлична, но теперь я от тебя устала. И держала тебя при себе только из милосердия.
   – Из милосердия, мадам! – как эхо повторила несчастная.
   – Разумеется; если бы я над тобой не сжалилась, кем бы ты была сейчас? Уличной шлюхой. Поэтому благодари за то, что я хоть кого-то нашла для тебя, и приласкай меня в знак благодарности.
   Я сорвала с нее одежды, и при виде ее прелестей меня окатила теплая волна блаженства. Я смотрела на нее и повторяла про себя: через три дня это прекрасное свежее тело станет добычей червей, и честь его уничтожения будет принадлежать мне.
   О, восхитительная искра похоти! О, неизъяснимые наслаждения порока и злодейства! Как потрясаете вы нервную систему развратной самки! Ах, Элиза, Элиза! Когда-то ты сводила меня с ума, а теперь я отдаю тебя в руки мясника… Я отдаю тебя палачу и испытываю оргазм.
   Она же твердила, что будет тосковать без меня, что не сможет без меня жить, и обрушивала на меня все новые и новые ласки. Прошло несколько минут, и они принесли потрясающие результаты: когда она подняла голову, рот ее был полон моей спермой. Потом я ласкала ее таким же образом, наслаждаясь мыслью заставить ее вкусить удовольствие, прежде чем предать смерти. Она извергнулась, потом разрыдалась и снова обратилась ко мне с самыми нежными словами, с самыми трогательными мольбами, умоляя не гнать ее. Но все это скорее смягчило бы скалу, но только не меня.
   – Пойдем, – сказала я, насытившись, – нам пора. Она собралась пойти в свою комнату собрать вещи. Я остановила ее и процедила сквозь зубы:
   – Не беспокойся, мы их пришлем тебе завтра.
   Она бросилась мне на шею… Я оттолкнула ее и наотмашь ударила по лицу. Мне кажется, я бы задушила ее, если бы не было договора с Корделли.
   Мы вернулись в салон. Дюран там не было; в соседней комнате я услышала возню и заглянула в замочную скважину. Каково же было мое удивление, когда я увидела, что Раймонду кто-то содомирует, а Дюран обрабатывает розгами зад содомита. Я постучала…
   – Это ты? – отозвалась Дюран.
   – Ну конечно, открывай.
   Она вышла ко мне и предостерегающе приложила палец к губам.
   – Это Корделли. Он пожелал осмотреть девушку, которую ты ему обещала, я не хотела тебя беспокоить и подсунула ему Раймонду. По-моему, он от нее без ума.
   – Я не помешаю вам, синьор, – почтительно обратилась я к итальянцу. – Но хочу заметить, что это не та девушка.
   – Мне чертовски жаль, – сказал блудодей прерывающимся от удовольствия голосом, – очень жаль, мадам… но ее задница… о, какая это уютная задница! – Потом он отлепился от моей служанки и продолжал уже спокойнее:
   – Тем не менее извергаться я не буду, надо поберечь силы. – Он аккуратно вытер свой член и добавил: – Давайте лучше поговорим о делах.
   Раймонда потихоньку выскользнула из комнаты, мы остались втроем: Корделли, Дюран и я.
   – Я не смог дождаться назначенного часа, – объяснил он – и примчался сюда. Мадам Дюран сказала, что вы забавляетесь с девицей, которая предназначена мне. Увидев Раймонду, я почувствовал неодолимое желание и должен сознаться, что теперь уже жалею, что она – не моя жертва. Мадам Дюран сообщила, что это – ваша фаворитка, что вы ни за что не согласитесь расстаться с ней… Но выслушайте меня, мадемуазель, – продолжал искуситель, беря меня за руку. – Я очень щедрый человек и безумно богат: за последние двадцать лет я прибрал к рукам всю прибыль от знаменитой Сенигалийской ярмарки^[119], так что несколькими тысячами цехинов больше, несколькими тысячами меньше – это для меня мелочи, когда речь идет о моих страстях. Я не знаю Элизу, но я попробовал Раймонду, и она дьявольски понравилась мне. Я никогда не забирался в такую узенькую и горячую пещерку. Эта девушка будет великолепно выглядеть в минуты отчаяния и горя, короче говоря, это самая лучшая кандидатура для жертвоприношения из всех, кого я когда-либо видел. Поэтому предлагаю следующее: я забираю первую, поскольку мы уже договорились, и заодно покупаю эту. Вас устроит шесть тысяч цехинов за обеих?
   – Вряд ли, – ответила я, чувствуя, что алчность, любовь к золоту вытеснили все прочие чувства из моего сердца. – Двадцать тысяч, и вы забираете их двоих.
   – Однако, – напомнил мне Корделли, – я уже купил одну за тысячу.
   – Считайте, что сделка не состоялась; я продаю их вместе или не продаю совсем, но дешевле не уступлю.
   – Я могу только одобрить решение моей подруги, – вставила Дюран, – и меня удивляет, что она так дешево продает столь восхитительные предметы.
   – Я обожаю эту девочку, и кому же я отдаю ее? Негодяю, который собирается ее убить!
   – Вы правы, – согласился итальянец, – и смерть ее будет жуткой и мучительной, уверяю вас.
   – За такое удовольствие надо платить, синьор. Решайтесь скорее, иначе жалость вползет в мое сердце, и вы останетесь ни с чем.
   – Да, ваш товар дороговат, мадемуазель, – задумчиво пробормотал торговец, – но черт меня побери! Вы застали меня в тот момент, когда похоть перевешивает разум. Передайте эту бумагу моему доверенному, и он тут же выдаст вам требуемую сумму. А тем временем позвольте взглянуть на другую девушку.
   – Мерзавка, – прошептала я своей подруге, – это снова твоя работа. Ты, кажется, вознамерилась лишить меня всего, что у меня есть.
   – Виной тому только моя любовь, Жюльетта; но ты никогда не пожалеешь об этом, ибо я заменю тебе целый мир. И она отправилась за деньгами. Я вызвала Элизу.
   – Очаровательное создание! – воскликнул распутник, увидев ее. – Неудивительно, что вы запрашиваете такую цену за свой товар.
   Он торопливо начал раздевать девушку, и восторгу его не было предела, когда перед ним предстали все ее прелести. Он решил, что такой изящный, будто отлитый гениальным скульптором зад требует более тщательного осмотра; он долго и сосредоточенно целовал его, раздвигал ягодицы, щекотал языком отверстие, вставил туда член, потом снова целовал, не в силах оторваться от прекраснейшего предмета.
   – Позовите сюда вторую, я хочу сравнить их.
   Появилась Раймонда, разделась и предоставила свое тело для осмотра. Вы не представляете, с какой тщательностью происходила эта процедура, в особенности придирчиво были обследованы ягодицы. Пока покупатель был поглощен своим занятием, я взяла в руку его орган и начала медленно поглаживать его; скоро он встрепенулся, отвердел, и Корделли принялся содомировать Элизу, награждая увесистыми шлепками меня и Раймонду.
   – По правде говоря, я не могу решить, какая из них лучше, – признался он мне по секрету, – обе они великолепны. И обе будут умирать долго и мучительно.
   – Чей зад, по-вашему, лучше? – полюбопытствовала я.
   – Конечно, Раймонды, в том нет никакого сомнения, – ответил он, с чувством поцеловав обладательницу предмета, который имел в виду.
   – Я хочу сказать, что в ее потрохах теплее и уютнее… А ну-ка, Жюльетта, ложитесь на кровать, – вдруг заявил ненасытный монстр, – я попробую и вашу задницу.
   С одной стороны он поставил Элизу, с другой – Раймонду, и, содомируя меня, мял и щипал им ягодицы. Потом неожиданно остановился и с сожалением проговорил:
   – Достаточно, иначе я кончу. А нам надо отправляться в дорогу.
   Девушки пошли готовиться к поездке.
   – Скажите честно, – спросила я, когда осталась наедине с итальянцем, – это моя подруга надоумила вас выбрать Раймонду, не так ли?
   – Не буду скрывать, что она очень хочет ее смерти.
   – Вот мерзавка! Это от ревности, впрочем, причина достаточно уважительная. Но не беспокойтесь: я решила твердо, и обе эти твари должны претерпеть адские муки. – Говоря эти слова, я как бы невзначай начала ласкать ему член, прижимая его к своей груди и щекоча пальцем анус. – А можно узнать, какую пытку вы для них приготовили?
   – Боитесь, что она будет слишком жестокой?
   – Если бы я была на вашем месте, их страдания превзошли бы все, что может придумать человеческое воображение.
   – Вы восхитительная женщина… Я люблю таких; настоящие женщины всегда более жестоки, чем мужчины, если дают волю всем своим чувствам.
   – За этим кроются вполне естественные причины, – заметила я, – их органы устроены гораздо тоньше, а чувствительность их намного выше; бесчувственное существо не может быть жестоким.
   – Совершенно верно; к тому же обладая живым воображением, женщина не может удержаться от излишеств и извращений, вот почему в злодействе она заходит дальше, чем мужчина. Случись где-нибудь дуэль, гладиаторские бои или публичная казнь, женщины валом валят поглядеть на это зрелище, и среди зевак вы всегда найдете в десять раз больше женщин, нежели мужчин. Между прочим, – добавил торговец, – многие глупцы, обманутые этим болезненным любопытством, не могут понять, что крайности всегда сходятся, что его источником является врожденная жестокость.
   – Это потому, что сама по себе жестокость есть продолжение чувствительности, и великие злодеяния, которые мы совершаем, в значительной мере проистекают из чувствительности нашей души.
   – Вашими устами, дорогая, говорит сама истина. Поцелуйте меня, поцелуйте сильнее; я восхищен вашим умом, вашими чарами, и вы должны перебраться ко мне.
   – Я навек привязана к своей подруге, – отвечала я, – и только смерть может разлучить нас.
   – Она тоже может жить с вами.
   – Нет, мы собираемся вернуться на родину.
   В этот момент я услышала шаги Дюран. Я пошла встретить ее, и на пороге, где нас не мог услышать Корделли, она сообщила мне, какой замечательный трюк совершила только что.
   – Я подделала доверенность и получила в два раза больше.
   – Сорок тысяч цехинов?
   – Вот именно, и они уже в надежном месте.
   – Какая же ты умница!
   – Теперь ты не жалеешь о сделке?
   – Нисколько. А вдруг Корделли встретится со своим казначеем?
   – К тому времени дело уже будет сделано. Если только он посмеет пожаловаться на нас, мы сами отправим его на эшафот за чудовищное преступление.
   – Поцелуй меня, самая мудрая из подруг!
   – Ты должна взять свою половину.
   – Какая в этом нужда? Сначала побываем в замке Корделли, а когда вернемся, разделим добычу.
   – Я бы хотела, чтобы ты оставила все деньги себе: мне больше хочется увидеть тебя в роскоши, нежели увеличить свое богатство.
   С тем мы и отправились к Корделли и через несколько часов добрались до замка – настоящей крепости, расположенной на выступе скалы, нависшей над морем. Возле небольшой фермы у подножия скалы карета остановилась, так как дорога заканчивалась. Отсюда нам предстояло подниматься по ступеням – я насчитала их ровно четыреста, – которые были единственным путем к грозному замку. Прежде чем подняться по этой лестнице, мы прошли через железные ворота, которые торговец открыл своим ключом; за ними было еще шесть таких же преград на некотором расстоянии друг от друга, и Корделли открывал и тщательно закрывал их, когда мы через них проходили. Дюран; заметив, что удивление на моем лице постепенно сменяется тревогой, решила меня успокоить и обратилась к Корделли:
   – По вашему описанию я так и представляла себе ваше жилище и велела людям своим приехать за нами завтра утром, если к десяти часам мы не вернемся в Анкону.
   – Меня хорошо знают в этих местах, – сказал торговец, очевидно, также желая успокоить меня, – но вам не стоило беспокоиться, мадам Дюран: я обещал вам, что вы вернетесь в город сегодня ночью, а вам известно, что слово мое надежно.
   Однако не так легко было внушить спокойствие двум нашим девушкам. Предстоящее несчастье всегда дает о себе знать каким-то, пусть даже неясным, предчувствием, а наши жертвы чувствовали это всеми своими органами, и у обеих от ужаса подгибались колени.
   Между тем открылись последние ворота и снова закрылись за нами; нас встретили две женщины лет шестидесяти.
   – Все готово? – спросил Корделли.
   – Еще с утра, синьор, – ответила одна из них, – мы не думали, что вы приедете так поздно.
   Мы вошли в полутемный зал с низкими сводами. Корделли подошел к окну и отдернул плотную штору.
   – Взгляните-ка туда.
   Каково же было наше изумление, когда мы увидели, что находимся метров на сто выше поверхности моря и вокруг нас расстилается водная гладь.
   – Наша скала образует мыс, – объяснил итальянец, – а здесь самая выступающая точка; отсюда до берега приблизительно полмили. Можете кричать сколько угодно, и никто вас не услышит.
   Мы поднялись на несколько ступенек и вошли в другой зал, где должна была происходить оргия.
   Пожалуй, никогда я не видела ничего более жуткого. На круглом возвышении, в центре также круглой комнаты, лежали самые разные инструменты для всевозможных пыток, которые сразу бросились нам в глаза, когда мы переступили порог. Среди них были такие необычные и отвратительные, о существовании которых я даже не подозревала. Рядом с этим арсеналом стояли два огромных, устрашающе смуглых головореза с ужасными усищами и еще более ужасной внешностью; оба были голые, похожие на дикарей и готовые, судя по всему, выполнить любой, самый чудовищный, приказ. Каменные стены этого адского каземата украшали и делали их еще мрачнее пятнадцать довольно свежих трупов; на четырех стульях, окружавших помост, сидели две девушки лет шестнадцати и двое юношей пятнадцати лет, все четверо совершенно голые. Старые женщины, те, что встречали нас, закрыли на засов двери. Корделли посмотрел на нас, явно наслаждаясь произведенным впечатлением.
   – Вот здесь мы и будем работать, – сказал он, и, взглянув на наших девушек, добавил: – Редко, очень редко, покидают эту комнату те, кто входит сюда. Будьте добры, донна Мария, снимите с них одежды, разожгите камин и приступим к делу… Я чувствую, как в моих яйцах бурлят соки, и признаюсь вам, что не часто у меня бывает такое расположение к жестоким развлечениям.
   Потом монстр посмотрел на меня.
   – Вас, Жюльетта, я назначаю своей помощницей, главной распорядительницей бала; раздевайтесь и подойдите ближе. Вы будете служить только потребностям и желаниям моего члена и моего седалища и хорошенько следить за их состоянием. Если я захочу сношаться, вы языком смажете мне задний проход и органы, которые будут меня содомировать, а руками будете вводить их в мою задницу. Если мне захочется кого-нибудь содомировать, вы должны направить мой инструмент в отверстие, которое я выберу и которое вы также смажете языком. После подготовки вы должны сосать мне язык в продолжение всего акта. Кроме того, от вас требуется неукоснительное повиновение и глубочайшее почтение: не забывайте, что сюда попадают либо рабы, либо жертвы.
   Вы, Дюран, будете подводить ко мне служителей и запомните хорошенько: первым делом вы должны подставить мне для поцелуя свой зад.
   – Ну а вы, – обратился он к старухам, которые были обнажены ниже пояса и держали в руках связки тонких зеленых прутьев, – вы будете находиться рядом со мной и обрабатывать мне бока и ягодицы, когда сочтете это нужным для моего возбуждения.
   Теперь насчет вас, Кровопийца и Варвар: учтите, что вы не только палачи – вы должны позаботиться о моей заднице и прочищать ее, как только почувствуете, что она жаждет этого.
   Он оглядел строгим взглядом детей, в почтительном молчании сидевших на стульях, и добавил:
   – Единственная ваша обязанность – беспрекословно подчиняться. Вы все – мои отпрыски, хотя и от разных матерей, но не думайте, что кровные узы помешают мне отправить вас в долгое и мучительное путешествие к смерти: я подарил вам жизнь для того лишь, чтобы иметь возможность отобрать ее; детоубийство – одно из сладчайших моих удовольствий, а наше родство сделает ваши страдания еще более приятными для меня.
   – Что касается до вас, милые девушки, – наконец обратился он к моим служанкам, свирепо глядя на них, – я за вас заплатил, и никто не лишит меня права сделать с вами все, что подскажет мое необыкновенно богатое воображение, поэтому готовьтесь к мучительной кончине. Хотя я еще не решил, каким образом буду истязать ваше нежное тело.
   Услышав эти слова, несчастные создания бросились в ноги Корделли, омывая их слезами. Их лица, в обрамлении роскошных черных волос, разбросанных в беспорядке по алебастровой груди, являли собой незабываемый образ горя и отчаяния.
   – Черт возьми мою грешную душу, – восхитился Корделли, опускаясь в кресло и небрежным движением приказав мне ласкать ему член, – я безумно люблю такие трагические сцены, они страшно возбуждают меня… А что, если я дам вам кинжалы, несчастные твари, и заставлю исколоть друг друга до смерти? Мне кажется, это неплохо будет выглядеть, а? – И монстр с удовольствием принялся щипать нежные соски несчастных, а жилистый фаллос, разбухавший в моих руках, свидетельствовал о восторге своего хозяина.
   – Дайте-ка мне их задницы, – сказал он дуэньям, – поставьте их так, чтобы я мог щекотать языком их маленькие дырочки. А ты, Дюран, помоги Жюльетте.
   За одну минуту он искусал до крови безупречные девичьи ягодицы, оставив в них глубокие следы зубов, потом просунул голову между ног Раймонды и с такой силой впился в ее клитор, что бедняжка лишилась чувств. Придя в восторг от такого результата, он сделал то же самое с Элизой, но она дернулась, и вместо клитора его зубы вцепились в ее нижние губки, от которых он оторвал внушительный кусок. Несмотря на разрушительные последствия его натиска, Корделли захотел тут же совокупиться с ними. Девушек уложили на длинный диван животом вниз, головой вплотную к трупам, развешанным на стене. После чего, с моей помощью, развратник в течение двадцати минут прочищал им задницы и влагалища. Потом поставил одну из них на четвереньки, другую посадил ей на плечи, взял розги и долго терзал божественные ягодицы Элизы и восхитительную грудь Раймонды, в то время как обе дуэньи аккуратно кололи его седалище серебряными булавками. Девушки сменили позицию, чтобы он мог превратить в окровавленные лохмотья еще нетронутые груди и ягодицы. Затем принесли тазы с водой, обмыли раны, и Корделли, демонстрируя чудовищную эрекцию, велел приблизиться одному из сыновей. Все дары щедрой Природы сочетались в этом очаровательном ребенке: прекрасное лицо, нежнейшая кожа, маленький ротик, вьющиеся волосы и несравненнейший зад.
   – М-да, он действительно очень похож на свою мать, – заметил Корделли, поцеловав мальчика.
   – А что стало с этой несчастной? – полюбопытствовала я.
   – Стыдись, Жюльетта; ты так стараешься уличить меня в злодействе – я чувствую это. Но к твоему удивлению и, быть может, разочарованию я покажу тебе эту женщину прямо сейчас.
   Заметив недоверие в моих глазах, он продолжал:
   – Ну что ж, вот она. – И он указал на один из трупов, висевших на крючьях. – Вот его мать, если не веришь, спроси сама. Не прошло и тридцати шести часов, как я сорвал цветок невинности у этого парня здесь, в этой самой комнате, когда он лежал в объятиях своей любимой и еще живой матушки; вскоре после этого – он может подтвердить! – на его глазах я жестоко замучил ее и отправил туда, куда скоро, и способом не менее интересным, отправлю дорогого сынка этой прекрасной синьоры.
   Старые женщины навалились на ребенка, я увлажнила ему задний проход и ввела туда необыкновенной твердости стержень; Дюран сосала ганимеда спереди, и итальянец совокупился с ним, лаская мой зад.
   Сохраняя над собой удивительный контроль и демонстрируя потрясающее хладнокровие, несмотря на свое крайнее возбуждение, Корделли покинул потроха сына, не обронив ни капли спермы.
   Между тем подвели второго юношу. После такой же церемонии и с тем же бережным отношением к собственному семени распутник жестоко выпорол обоих. В продолжение экзекуции он то и дело наклонялся пососать юношеские органы и в конце концов, в припадке жестокой похоти, укусил одному из них яичко, да с такой силой, что мальчик охнул и потерял сознание. С прежним хладнокровием Корделли принялся за дочерей; первая, которую к нему подвели, не была красавицей, но было в ней какое-то необъяснимое очарование в сочетании с умилительной скромностью и невинностью.
   – Она – девственница, – заявил нам Корделли, – можете убедиться сами. Но ее куночка меня больше не прельщает, поэтому положите ее на софу попкой кверху и держите крепче.
   Когда перед ним предстали трогательные в своей беззащитности ягодицы, злодей набросился на них и за несколько минут довел их до самого жалкого состояния, после чего совершил содомию. Потом, решив, что достаточно возбудил свой пыл, чтобы покуситься на влагалище, он велел перевернуть девочку и, подгоняемый нашими умелыми пальцами и губами, за два мощных толчка протаранил девственную плеву; вытащил свой багровый орган и вставил снова в святилище, которое было для него дороже всего, затем опять ворвался в зад одного из мальчиков и сбросил там свой заряд. Вот так, наконец, он испытал оргазм, который уместнее назвать ударом грома, и я испугалась, как бы от этого взрыва не рухнули стены. Мы столпились вокруг него; он целовал мои ягодицы, одна из женщин порола его, Дюран прочищала ему задний проход, Элиза щекотала яички, Раймонда подставила ему свой зад, который он яростно щипал; одним словом, все живое вокруг участвовало в этом неописуемом по мощи извержении.
   – Готово! – тяжко выдохнул он, когда все кончилось. – Теперь я должен прийти в себя, для чего потребуются пытки.
   – Сейчас вы увидите их, друг мой, сейчас увидите, – ласково утешила я смертельно уставшего итальянца, потом взяла его орган в рот и выдоила все до последней капли.
   Корделли с благодарностью принял мои услуги; пока я восстанавливала его силы, присутствующие снова окружили его, и он с такой силой впился в губы девочки, которую только что лишил девственности, словно вознамерился с корнем вырвать у нее язык.
   Постепенно он перешел на другие окружавшие его предметы и даже – поверите ли вы в подобную мерзость? – четверть часа облизывал зловонную утробу одной карги, потом, с неменьшим удовольствием, прильнул губами к губам одного из палачей. И я почувствовала, что чудо свершилось. В довершение всего он взял мою руку и возложил ее на кол этого головореза, и я с ужасом обнаружила, что предмет, оказавшийся в моей ладони, толще моего предплечья и длиннее, чем мое бедро.
   – Возьми этот пенис, Жюльетта, – приказал итальянец, – и вставь его в вагину девочки. Но имей в виду, что он должен войти туда невзирая ни на какие последствия.
   Первые попытки были безуспешны; не оставалось иного выхода, кроме как связать жертву и растянуть ее ноги в стороны таким образом, чтобы обеспечить доступ к обоим отверстиям – на тот случай, если копьеносец не сумеет проникнуть в одно из них, он сможет воспользоваться другим. Я ввела орудие в бой, Корделли занялся жилистой волосатой задницей своего подручного и неотрывно ее облизывал, ожидая момента, чтобы совершить содомию, когда огромный инструмент палача вломится в пещерку. Наконец наши усилия увенчались успехом: член проник во влагалище ребенка, и по ее лицу разлилась мертвенная бледность. Однако Корделли, не спуская глаз с чудовищного орудия, велел подручному войти в другую гавань, и снова я была лоцманом. Отчаянно сопротивлявшаяся Природа скоро уступила решительному натиску человека, как она делает всегда; но, увы, анус разорвался, хлынула густая кровь, и итальянец, возносясь на седьмое небо, овладел задницей палача.
   Боже праведный! Как мне описать эту картину? Представьте маленькое очаровательное личико, такое трогательное, такое жалкое, которое целовал отвратительнейший из людей, царапая жесткими усищами нежнейшие лилии и розы и заглушая мерзкими ругательствами жалобные стоны невиннейшей души. Теперь представьте Корделли, который, отвергая окружившие его прелести, предпочел поганую задницу наемного убийцы. В тот миг, когда палач затрясся от оргазма, Дюран по приказу хозяина задушила уже потерявшую сознание жертву.
   Все кончилось: несчастная девочка испустила дух. Итальянец с торжествующим видом показал нам свой неуемный член, готовый к дальнейшим подвигам.