Страница:
В назначенный срок среди ночи в чистом поле собрались все войска, которым предстояло принять участие в операции. Мужчины разбились на «десятки»; восьми из них предстояло довести до победного конца первую операцию: взобраться по лестницам на укрепления. Солдаты, спрятавшись за изгородями, готовили части разборных лестниц, принесенных с собой, и собирали складные приспособления. «Нам надо проверить три вещи, сказал капитан. – Измерить глубину рва и узнать, есть в нем вода или же там тина, в которой можно увязнуть. Потому что в этом случае надо будет принести решетки или хворост, или веревку, чтобы привязать у подножия стены большой кол, который пройдет через весь ров, и тогда наши люди смогут двигаться по веревке и наилучшим способом и предельно прямо пронесут свои части лестниц. И еще нам понадобится садовый нож, чтобы срезать шипы или колючие ветки, если они там имеются. „Я все хорошо предусмотрел, – ответил Юноша, командовавший одним из десятков, – и знаю наверняка, что во рве есть только шипы и что нам понадобится только садовый нож“. „Следовательно, – вмешался Пьетр, один из десятников, – надо, чтобы первый мой десяток полз, прижавшись к земле, и таким образом вслед за мной добрался до холма. И проследите за тем, чтобы все шлемы были прикрыты, чтобы они нигде не блеснули и чтобы никто не оказывался к другому ближе чем на длину ветки, иначе можно наткнуться друг на друга; это одни из военных хитростей по части перелезания по лестницам и тайных предприятий“».
Пьетр, за которым следовал его десяток, дополз по рву до укреплений и рассадил своих людей на расстоянии копья друг от друга. Каждый из них держал в руке кусок лестницы, который до тех пор нес на спине, привязав там вместе со всем остальным своим снаряжением. Затем десятник высмотрел место, где удобнее всего было взбираться на стену, и, приказав своим спутникам не трогаться с места, велел передавать из в руки части лестницы, которую собирал сам. Когда лестница была готова, он приказал ближайшему к нему солдату лезть наверх и закрепить на гребне стены, между двумя зубцами, толстую палку, с которой свешивалась веревочная лестница. Его люди один за другим взобрались по лестнице, и ни единый звук не выдал их присутствия. Часовых застали врасплох и зарезали, укрепления захватили. Кратор был взят…
Одновременно перед капитаном стояла другая – и не менее сложная – задача: обеспечить материальное существование своих войск и вознаградить союзников, которые ему помогли. Поскольку король, объяснил он своим людям, не может платить им жалованья, «нам самим придется добывать провизию и деньги как у тех, кто нам повинуется, так и у наших врагов. И мы будем брать с противников самую большую дань, а с тех, кто с нами заодно, так мало, как только можно, и тем самым покажем им, что этим способом поддержим их против всего мира и защитим от всех тех, кто захочет от них чего-то потребовать».
Слова Юноши высвечивают один из аспектов войны, который представляется не менее существенным, чем собственно сражения: то, что можно было бы назвать ее экономической и финансовой стороной. Даже тогда, когда речь шла о регулярных войсках, которые в принципе находились на содержании у короля, жалованье выплачивалось столь ненадежно, что ничего другого не оставалось, кроме как «кормить войну за счет войны». И потому захват добычи становился одной из основных целей боевых действий. За взятием города нередко следовал полный «переезд», осуществляемый победителями, которые вывозили на телегах все, что только можно было захватить. В чистом поле организовывались плодотворные грабительские операции, в ходе которых далеко не всегда делалось различие между вражеской территорией и дружественными землями; особенно ценной добычей считался скот, поскольку это упрощало проблему транспортировки.
Что касается дележа добычи, здесь возможны были различные способы, о которых Юноша дает вполне определенные сведения. В соответствии с тем, о чем условились до начала похода, добычу делили «a bonne usance», «a butin» или «au prix d'une aiguillette». В первом случае каждый оставлял себе то, что добыл; во втором выкуп и трофеи делились между всеми, хотя тем, кто что-нибудь захватил, отдавалось некоторое предпочтение; в последнем случае дележ происходил на основе полного равенства между всеми, кто участвовал в походе. Делить трофеи поручалось особым солдатам, «butineurs» (хранителям добычи), и для того, чтобы не допустить никакого обмана, каждый должен был явиться в том самом снаряжении, какое было у него в день битвы.
Наиболее интересную часть добычи, бесспорно, представлял собой выкуп за военнопленных. Большой удачей – так и хочется сказать «крупным выигрышем» – было пленение богатого барона; удачный захват знатного и состоятельного человека приносил больше дохода, чем целая сеньория за несколько лет. Автор «Отеческих наставлений» указывает сыну три способа разбогатеть: жениться на богатой наследнице, поступить на службу к королю и, наконец, взять в плен рыцаря достаточно богатого для того, чтобы потом всю свою жизнь ни в нем не нуждаться… Понятно, что на поле боя каждый старался захватить противника скорее живым, чем мертвым; иногда солдаты перед боем сговаривались о том, чтобы совместно «ловить крупную дичь», что самым неблагоприятным образом сказывалось на дисциплине.
Вопрос о выкупе приобрел такое значение, что на этот счет была разработана целая юридическая система. Как правило, пленный принадлежал тому, кто взял его в плен и привел в свой лагерь. Но что, если ему удастся убежать и он снова будет схвачен, но уже кем-то другим, а не прежним «владельцем»? Юноша считает, что здесь следует различать два случая: если побег был совершен в зоне боя, пленный принадлежит тому, кто схватил его последним, поскольку первый его обладатель, упустив врага, подверг опасности все войско. Но «в мирных краях человек, который потеряет своего пленника, может преследовать его с полным правом, как бы давно он его ни потерял, потому что это его имущество ». И все же он должен возместить тому, кто снова его изловил, понесенные тем расходы на содержание пленного. Другой спорный вопрос: имеет ли право военнопленный, который «дал честное слово» своему победителю, нарушить это слово и бежать? Да, «если хозяин держал его в тесной темнице, когда он был в опасности от смертельной болезни…» или если требовал непомерного выкупа, превосходящего возможности пленного. Следовательно, «владельцу» вменялись две обязанности: хорошо обращаться с пленным (а если речь идет о знатной особе, обходиться с ним в соответствии с его рангом) и не требовать от него выкупа, явно не соответствующего его возможностям.
Определение суммы выкупа, как правило, становилось предметом обсуждения между пленным и тем, кто захватил его в плен; если речь шла о простом наемнике или мелком дворянине, все достояние которого составляла его отвага, – с такого взять нечего. Юноша, оказавшись в самом начале своей карьеры пленником вражеского капитана, дешево отделался: «Поскольку денег у него было немного, и храбрость была ему свойственна куда более, чем скупость, поскольку много заплатить он не мог, он сумел освободиться, отдав доброго коня». Совсем другое дело, когда в плен попадал крупный сеньор, обладатель множества владений, состоявший в родстве с могущественной семьей. В этом случае выкуп мог вырасти до баснословных сумм. Сир де Ла Тремуйль, фаворит дофина Карла, захваченный в плен рутьером Перрине Грессаром, обязался выплатить ему четырнадцать тысяч ливров; а поскольку он был не в состоянии сразу собрать такую сумму, то должен был представить ручательства и прибегнуть к помощи друзей, которые взяли на себя обязательство выплатить Перрине различные суммы. Капитулу кафедрального собора в Невере пришлось заложить ради этого часть ковчегов на сумму в тысячу экю; епископ и капитул города пообещали в качестве гарантии отдать половину вина из своих подвалов; маршал Бургундии отдал ростовщику два золотых пояса и шесть серебряных чашек. Кроме того, Ла Тремуйлю велено было оставить заложниками «людей высокого звания», и только при этом условии он мог получить свободу раньше окончательного расчета.
Выкуп представлял собой долг чести (даже если пленный был взят в результате предательства). Пленник, временно отпущенный для того, чтобы собрать необходимые средства, а впоследствии отказавшийся платить, считался бесчестным клятвопреступником. Следовательно, попасть в плен было самым страшным бедствием не только для самого пленного, но и для всей его семьи, поскольку в этом случае семейной солидарности следовало проявить себя в полную силу. До чего же трогательны признания, сделанные герцогиней Алансонской Жанне д'Арк, когда она поручала Орлеанскую Деву заботам своего мужа, который попал в плен в одном из более ранних походов, провел пять лет в заточении и был отпущен только после того, как за него заплатили выкуп в двести тысяч экю: «Жаннетта, я очень боюсь за своего мужа. Он только-только вышел из тюрьмы, и нам пришлось потратить столько денег, чтобы заплатить за него выкуп, что я готова молить его остаться дома». Не менее выразителен и ответ Марии Бретонской ее сыну, Людовику II Анжуйскому, удивленному тем, что лишь на смертном одре она открыла ему существование казны в двести тысяч экю, а перед тем всю свою жизнь хранила тайну. Оказывается, она всегда боялась, как бы Людовик на войне не попал в плен, и держала свой клад наготове, чтобы сыну не пришлось выпрашивать за себя выкуп…
Сколько семей было доведено до полного разорения тем, что им пришлось выкупать одного из родственников, – и такое можно было увидеть во всех классах общества! Вот горожанин из Периге, который, укрывшись в церкви и схваченный там англичанами, вынужден был продать все, что у него было, чтобы заплатить выкуп, после чего впал в крайнюю нищету; а вот семья мелкого дворянина Варамбона, доведенная до такого оскудения, что бресский бальи, пришедший за дочерью Варамбона, чтобы отвести ее к бабушке, не смог исполнить своего намерения, поскольку девица лишена была одежды и сидела почти что голая.
Наконец, были и такие, кто не мог заплатить, поскольку уж слишком нуждался. А иногда требуемая сумма превосходила возможности даже семьи принца. И в том и в другом случае людям приходилось годами вести существование узников. Хорошо известна судьба Карла Орлеанского, взятого в плен при Азенкуре и проведшего в английских тюрьмах юность и зрелые годы; но сколько других пленных, разделивших его участь, так никогда больше и не увидели родного края! Даже Иоанн I Бурбон, ставший пленником одновременно с Карлом Орлеанским, умрет в заточении в Лондоне двадцать лет спустя, потому что его семья не сможет собрать двести пятьдесят тысяч экю, которые за него потребовали…
Следовательно, пленный представлял собой в руках обладателя настоящий капитал и мог стать предметом выгодных сделок, причем его ценность менялась в зависимости от состояния рынка – то есть от большей или меньшей вероятности выплаты выкупа. После битвы при Антоне кондотьер Родриго де Вильяндрандо, пообещав одному из пленных свободу, тайно вызнал у него сведения о материальном благополучии других узников, выкупил за бесценок тех, кто представлял наибольший интерес с этой точки зрения, а затем оценил в несколько раз выше той цены, за которую приобрел (среди этих пленных был и де Варамбон)28 . Обмен пленными и торговля ими были обычным делом, и для правителя одним из способов расплатиться со вспомогательными войсками было подарить им определенное число пленных. Парижский горожанин рассказывает историю некоего пленного англичанина. Этого несчастного много раз «продавали и перепродавали, и выкуп с каждым разом возрастал», но злоключения его закончились самым неожиданным образом: одна знатная молодая женщина влюбилась в узника, выкупила его и вышла за него замуж, «и по этому случаю, – пишет наш парижанин, – был устроен прекраснейший праздник». Однако столь романтическая развязка, конечно, была исключением из правил.
Иногда встречался и удивительный оборот событий, когда пленному удавалось разорить своего обладателя, вынужденного содержать узника в соответствии с его рангом, ожидая весьма маловероятного выкупа. Так, в 1449 г., когда Руан был занят французскими войсками. сыновья лорда Бергавенни и графа Ормонда попали в плен. Это была великолепная добыча – лорд Бергавенни доводился кузеном графу Уорику, «делателю королей»[35], и можно было рассчитывать на хороший выкуп. Тем не менее Карл VII не оставил себе пленных, уступив их как «неделимую собственность» Жаку Кёру и Дюнуа, должно быть, в виде гарантии за авансы, выплаченные ими государю. После суда и приговора, вынесенного Жаку Кёру, Бергавенни был вместе с другим движимым имуществом продан с аукциона за восемьдесят тысяч экю и достался Жану де Бюэю. Но выплата долгожданного выкупа откладывалась с года на год, и через двенадцать лет Жан де Бюэй, который только о том и мечтал, как бы избавиться от этого неудобного «капитала», который вел его самого к разорению, послал свое свидетельство владельца королю Людовику XI, сопроводив слезной просьбой: «Сир, умоляю вас, если вам будет угодно принять поименованного сеньора де Беркиньи (Бергавенни), соблаговолите возместить мне расходы, иначе я буду совершенно разорен, поскольку он очень дорого мне обошелся…» Но король отказался взять пленного на свое содержание, и только через семнадцать лет после освобождения Руана Жан де Бюэй смог избавиться от своего узника…
II. БРИГАНДЫ И НАЕМНИКИ
Три четверти века спустя Оливье де ла Марш, рисуя картину Франции после заключения Арраского мира[38], писал: «Все французское королевство было заполнено крепостями, чьи стражи жили грабежом и разбоем, и посреди королевства собрались всякие люди из разных отрядов, которых прозвали „живодерами“. Они верхом разъезжали из края в край в поисках съестного и приключений, которые давали им возможность прожить и заработать, и не щадили ни земель короля Франции, ни земель герцога Бургундского, ни земель, принадлежавших другим принцам королевства».
Между «Большими компаниями», о чьем создании и подвигах повествует Фруассар, и «живодерами» времен Карла VII существует чудовищная преемственность в деле разрушения, грабежа, разорения. «Компаньоны», наемники (routiers), бриганды, живодеры: сколько различных терминов, которые действительность превратила в синонимы. Если целью всякой войны всегда отчасти является материальная выгода, – даже в том случае, если она прикрывается флагом национального дела или ведется под знаменем сеньора; если грабеж считается одним из вполне естественных видов деятельности солдата, – «Они взяли припасы, похитили людей и учинили грабежи, как имеют обыкновение делать военные», сказано в одной из королевских грамот о помиловании Карла VI, – то во времена перемирия и мира разбой в ту эпоху становится уже просто исключительной целью деятельности воинов.
И в самом деле, разница между разбойниками и солдатами определялась лишь обстоятельствами. Отряды, набранные капитанами на время похода, не расформировывались после того, как поход был окончен и государь отпускал вспомогательные войска. Любовь к приключениям, невозможность найти другие средства к существованию, приобретенная привычка жить, грабя и облагая данью друзей и врагов, превращали наемника в бандита, капитана в главаря банды. Ла Гир, Дюнуа многие другие, которых эпопея Жанны д'Арк более или менее окружила в наших глазах своим ореолом, впоследствии стали грозными предводителями живодеров… «Естественный» характер такой трансформации превосходно выявлен в мотивировочной части грамоты о помиловании Карла VII, выданной одному бывшему живодеру: «… Названный проситель с самого юного возраста служил нам во время наших войн и побывал во многих странствиях и походах, и в гарнизонах в разных городах и крепостях, воюя с нашими давними врагами-англичанами и другими противниками. И за все то время, которое он таким образом проводил на указанных войнах, он не получал от нас никакого жалованья, наград или вознаграждений или получал очень мало. По этой самой причине он был вынужден жить за счет наших врагов и наших подданных, грабить, обдирать, обворовывать и вымогать деньги у людей всякого рода, каких мог найти и встретить, разъезжая по стране, будь то служители Церкви, знать, горожане, торговцы или иные. Он также бывал на ярмарках и рынках, с тем чтобы грабить торговцев и вымогать деньги, он отнимал и уводил скот у добрых людей, и часть этого скота съел и скормил другим, а другую часть отдал за выкуп, продал и взял себе, и поступал, как ему заблагорассудится. И много раз он с вооруженными людьми нападал на укрепленные церкви, крепости и укрепленные города, захватывал тех, кто находился внутри. Он взял в плен многих наших подданных, и требовал от них большой выкуп, заставлял платить и причинял прочие беды, творил зло, совершал все преступления, которые имеют обыкновение делать солдаты и которые он попросту не смог бы в этой грамоте перечислить и назвать».
К солдатам, оставшимся из-за перемирия не у дел, присоединялись авантюристы и деклассированные элементы всякого рода, дворяне, лишившиеся своих фьефов, крестьяне, доведенные до разорения и до отчаяния грабительскими действиями военных и решившие взять реванш, присоединившись к какой-нибудь шайке. Все сословия смешались и уравнялись благодаря общему существованию; смешались и все национальности: испанцы, особенно многочисленные из-за того, что кастильская монархия заключила союз с французским королевством; немцы, которые ввели в обиход во Франции слово «рейтар» (всадник); англичане и главным образом шотландцы, чья жадность и грабежи вскоре породят поговорку: «Совести у него и на краги шотландцу не хватит».
Организация разбойничьей шайки ничем не отличалась от организации регулярного отряда, и дисциплина, которой требовали иные капитаны от своих войск, была весьма суровой, во всяком случае если речь шла о сражении. Зато главарь шайки берег жизнь своих людей, иногда советовался с ними, если предстояла важная операция, выговаривал для них материальные выгоды в соглашениях, которые заключал с городами или сеньорами. А главное, он предоставлял им достаточно большую свободу действий, если это не угрожало безопасности шайки, и ничто тогда не препятствовало разбойникам, для которых вся страна превращалась в источник добычи, совершать свои злодеяния. Завладев какой-нибудь крепостью, они наводили оттуда ужас на все соседние области и оставляли в покое какую-нибудь провинцию лишь тогда, когда она была полностью истощена, и лишь для того, чтобы обрушиться на другую, еще не тронутую. Во всех документах того времени с трагическим однообразием повторяется одно и то же перечисление преступлений и злодеяний: сожженные и разграбленные города; изнасилованные женщины и девушки; крестьяне, которых пытали до тех пор, пока они не расскажут, где прячут деньги; торговцы, которых хватали вместе с их товаром; горожане, которых брали в плен и убивали, если их семья не могла заплатить того выкупа, какой с нее требовали. Кроме того, существовали «постоянные» источники дохода: «appatis», то есть подневольная дань, которой города и деревни откупались от наиболее тяжких бедствий, и плата за пропуска, выдаваемые торговцам и гарантировавшие им относительную безопасность на территории, которую контролировал тот или иной отряд.
Такие разнообразные доходы позволяли наемникам (routiers) и главным образом их главарям вести приятную жизнь. При этом утонченность существования некоторых капитанов резко контрастировала с безжалостной жестокостью, при помощи которой они сколотили свое состояние. Они убивали и грабили – и в их сундуках накапливались драгоценные ткани, золотая и серебряная посуда. Они становились настолько богаты, что некоторые даже выгодно помещали деньги к менялам или ссужали их под проценты погрязшим в долгах знатным сеньорам. Единственное, чего они, казалось, боялись, – правда, лишь к самому концу жизни, – это небесной кары; и потому мы нередко видим, как бандиты требуют, чтобы жертва пообещала им похлопотать перед папой, чтобы добиться для них прощения… Но подобная щепетильность все-таки встречалась редко.
Фруассар обессмертил – причем всего лишь одной искрящейся красноречием страницей – сожаления разбойника Эмериго Марше, который, перепродав королю Карлу V занятые им замки, сокрушался о том, что порвал с «хорошей жизнью». Эмериго не мог устоять перед ностальгией по прекрасному прошлому: несмотря на взятые им на себя обязательства, он вернулся к приключениям и грабежам, попал в плен к солдатам короля и был повешен за предательство. Среди разбойничьих предводителей следующей эпохи некоторые также оставили о себе память в хрониках и архивных документах благодаря зловещей репутации или ослепительной карьере. Так, Монстреле рассказал о подвигах простого крестьянина, Табари: этот человек, встав во главе небольшого отряда разбойников – по большей части таких же крестьян, как и он сам, – «правил» в течение нескольких лет в Лионском лесу, нападая без разбору на англичан, французов и бургундцев. Капитан «живодеров» Фортепис (его настоящее имя – Жак де Пуйи) был, в отличие от Табари, знатного происхождения. Он, со своим весьма немногочисленным отрядом, в течение многих лет оставался достойным противником войск могущественного герцога Бургундского. Тому пришлось мобилизовать все силы своего герцогства ради того, чтобы выбить его из «Бальяжа де ла Монтань», где он обосновался, и нарочно созванные по этому случаю бургундские Штаты приняли решение о «помощи» в двенадцать тысяч ливров, предназначенной для того, чтобы набрать и содержать войско, которому предстояло выступить против этого главаря разбойников. Правда, до вооруженных столкновений дело не дошло, поскольку Фортепис согласился покинуть страну, если ему заплатят. Однако три года спустя он вернулся и завладел Аваллоном, который удалось отобрать у него лишь прибегнув к осаде по всем правилам. Победа? Ничего подобного. Самому Фортепису удалось бежать во время штурма, и два года спустя мы видим его хозяином замка Куланж-ла-Винез. И снова потребовалась осада, завершившаяся на этот раз финансовой сделкой: за пять тысяч золотых экю Фортепис согласился уйти из замка. История продолжалась. В 1437 г. его отряд завладел, взяв приступом стены, небольшим городком Майи, что дало ему возможность разорить Оксуа и Оксеруа. Затем, уступив городок за полторы тысячи экю, этот наемник покинул наконец Бургундию, но… перебрался в Лотарингию, где продолжил свои подвиги.
Пьетр, за которым следовал его десяток, дополз по рву до укреплений и рассадил своих людей на расстоянии копья друг от друга. Каждый из них держал в руке кусок лестницы, который до тех пор нес на спине, привязав там вместе со всем остальным своим снаряжением. Затем десятник высмотрел место, где удобнее всего было взбираться на стену, и, приказав своим спутникам не трогаться с места, велел передавать из в руки части лестницы, которую собирал сам. Когда лестница была готова, он приказал ближайшему к нему солдату лезть наверх и закрепить на гребне стены, между двумя зубцами, толстую палку, с которой свешивалась веревочная лестница. Его люди один за другим взобрались по лестнице, и ни единый звук не выдал их присутствия. Часовых застали врасплох и зарезали, укрепления захватили. Кратор был взят…
Одновременно перед капитаном стояла другая – и не менее сложная – задача: обеспечить материальное существование своих войск и вознаградить союзников, которые ему помогли. Поскольку король, объяснил он своим людям, не может платить им жалованья, «нам самим придется добывать провизию и деньги как у тех, кто нам повинуется, так и у наших врагов. И мы будем брать с противников самую большую дань, а с тех, кто с нами заодно, так мало, как только можно, и тем самым покажем им, что этим способом поддержим их против всего мира и защитим от всех тех, кто захочет от них чего-то потребовать».
Слова Юноши высвечивают один из аспектов войны, который представляется не менее существенным, чем собственно сражения: то, что можно было бы назвать ее экономической и финансовой стороной. Даже тогда, когда речь шла о регулярных войсках, которые в принципе находились на содержании у короля, жалованье выплачивалось столь ненадежно, что ничего другого не оставалось, кроме как «кормить войну за счет войны». И потому захват добычи становился одной из основных целей боевых действий. За взятием города нередко следовал полный «переезд», осуществляемый победителями, которые вывозили на телегах все, что только можно было захватить. В чистом поле организовывались плодотворные грабительские операции, в ходе которых далеко не всегда делалось различие между вражеской территорией и дружественными землями; особенно ценной добычей считался скот, поскольку это упрощало проблему транспортировки.
Что касается дележа добычи, здесь возможны были различные способы, о которых Юноша дает вполне определенные сведения. В соответствии с тем, о чем условились до начала похода, добычу делили «a bonne usance», «a butin» или «au prix d'une aiguillette». В первом случае каждый оставлял себе то, что добыл; во втором выкуп и трофеи делились между всеми, хотя тем, кто что-нибудь захватил, отдавалось некоторое предпочтение; в последнем случае дележ происходил на основе полного равенства между всеми, кто участвовал в походе. Делить трофеи поручалось особым солдатам, «butineurs» (хранителям добычи), и для того, чтобы не допустить никакого обмана, каждый должен был явиться в том самом снаряжении, какое было у него в день битвы.
Наиболее интересную часть добычи, бесспорно, представлял собой выкуп за военнопленных. Большой удачей – так и хочется сказать «крупным выигрышем» – было пленение богатого барона; удачный захват знатного и состоятельного человека приносил больше дохода, чем целая сеньория за несколько лет. Автор «Отеческих наставлений» указывает сыну три способа разбогатеть: жениться на богатой наследнице, поступить на службу к королю и, наконец, взять в плен рыцаря достаточно богатого для того, чтобы потом всю свою жизнь ни в нем не нуждаться… Понятно, что на поле боя каждый старался захватить противника скорее живым, чем мертвым; иногда солдаты перед боем сговаривались о том, чтобы совместно «ловить крупную дичь», что самым неблагоприятным образом сказывалось на дисциплине.
Вопрос о выкупе приобрел такое значение, что на этот счет была разработана целая юридическая система. Как правило, пленный принадлежал тому, кто взял его в плен и привел в свой лагерь. Но что, если ему удастся убежать и он снова будет схвачен, но уже кем-то другим, а не прежним «владельцем»? Юноша считает, что здесь следует различать два случая: если побег был совершен в зоне боя, пленный принадлежит тому, кто схватил его последним, поскольку первый его обладатель, упустив врага, подверг опасности все войско. Но «в мирных краях человек, который потеряет своего пленника, может преследовать его с полным правом, как бы давно он его ни потерял, потому что это его имущество ». И все же он должен возместить тому, кто снова его изловил, понесенные тем расходы на содержание пленного. Другой спорный вопрос: имеет ли право военнопленный, который «дал честное слово» своему победителю, нарушить это слово и бежать? Да, «если хозяин держал его в тесной темнице, когда он был в опасности от смертельной болезни…» или если требовал непомерного выкупа, превосходящего возможности пленного. Следовательно, «владельцу» вменялись две обязанности: хорошо обращаться с пленным (а если речь идет о знатной особе, обходиться с ним в соответствии с его рангом) и не требовать от него выкупа, явно не соответствующего его возможностям.
Определение суммы выкупа, как правило, становилось предметом обсуждения между пленным и тем, кто захватил его в плен; если речь шла о простом наемнике или мелком дворянине, все достояние которого составляла его отвага, – с такого взять нечего. Юноша, оказавшись в самом начале своей карьеры пленником вражеского капитана, дешево отделался: «Поскольку денег у него было немного, и храбрость была ему свойственна куда более, чем скупость, поскольку много заплатить он не мог, он сумел освободиться, отдав доброго коня». Совсем другое дело, когда в плен попадал крупный сеньор, обладатель множества владений, состоявший в родстве с могущественной семьей. В этом случае выкуп мог вырасти до баснословных сумм. Сир де Ла Тремуйль, фаворит дофина Карла, захваченный в плен рутьером Перрине Грессаром, обязался выплатить ему четырнадцать тысяч ливров; а поскольку он был не в состоянии сразу собрать такую сумму, то должен был представить ручательства и прибегнуть к помощи друзей, которые взяли на себя обязательство выплатить Перрине различные суммы. Капитулу кафедрального собора в Невере пришлось заложить ради этого часть ковчегов на сумму в тысячу экю; епископ и капитул города пообещали в качестве гарантии отдать половину вина из своих подвалов; маршал Бургундии отдал ростовщику два золотых пояса и шесть серебряных чашек. Кроме того, Ла Тремуйлю велено было оставить заложниками «людей высокого звания», и только при этом условии он мог получить свободу раньше окончательного расчета.
Выкуп представлял собой долг чести (даже если пленный был взят в результате предательства). Пленник, временно отпущенный для того, чтобы собрать необходимые средства, а впоследствии отказавшийся платить, считался бесчестным клятвопреступником. Следовательно, попасть в плен было самым страшным бедствием не только для самого пленного, но и для всей его семьи, поскольку в этом случае семейной солидарности следовало проявить себя в полную силу. До чего же трогательны признания, сделанные герцогиней Алансонской Жанне д'Арк, когда она поручала Орлеанскую Деву заботам своего мужа, который попал в плен в одном из более ранних походов, провел пять лет в заточении и был отпущен только после того, как за него заплатили выкуп в двести тысяч экю: «Жаннетта, я очень боюсь за своего мужа. Он только-только вышел из тюрьмы, и нам пришлось потратить столько денег, чтобы заплатить за него выкуп, что я готова молить его остаться дома». Не менее выразителен и ответ Марии Бретонской ее сыну, Людовику II Анжуйскому, удивленному тем, что лишь на смертном одре она открыла ему существование казны в двести тысяч экю, а перед тем всю свою жизнь хранила тайну. Оказывается, она всегда боялась, как бы Людовик на войне не попал в плен, и держала свой клад наготове, чтобы сыну не пришлось выпрашивать за себя выкуп…
Сколько семей было доведено до полного разорения тем, что им пришлось выкупать одного из родственников, – и такое можно было увидеть во всех классах общества! Вот горожанин из Периге, который, укрывшись в церкви и схваченный там англичанами, вынужден был продать все, что у него было, чтобы заплатить выкуп, после чего впал в крайнюю нищету; а вот семья мелкого дворянина Варамбона, доведенная до такого оскудения, что бресский бальи, пришедший за дочерью Варамбона, чтобы отвести ее к бабушке, не смог исполнить своего намерения, поскольку девица лишена была одежды и сидела почти что голая.
Наконец, были и такие, кто не мог заплатить, поскольку уж слишком нуждался. А иногда требуемая сумма превосходила возможности даже семьи принца. И в том и в другом случае людям приходилось годами вести существование узников. Хорошо известна судьба Карла Орлеанского, взятого в плен при Азенкуре и проведшего в английских тюрьмах юность и зрелые годы; но сколько других пленных, разделивших его участь, так никогда больше и не увидели родного края! Даже Иоанн I Бурбон, ставший пленником одновременно с Карлом Орлеанским, умрет в заточении в Лондоне двадцать лет спустя, потому что его семья не сможет собрать двести пятьдесят тысяч экю, которые за него потребовали…
Следовательно, пленный представлял собой в руках обладателя настоящий капитал и мог стать предметом выгодных сделок, причем его ценность менялась в зависимости от состояния рынка – то есть от большей или меньшей вероятности выплаты выкупа. После битвы при Антоне кондотьер Родриго де Вильяндрандо, пообещав одному из пленных свободу, тайно вызнал у него сведения о материальном благополучии других узников, выкупил за бесценок тех, кто представлял наибольший интерес с этой точки зрения, а затем оценил в несколько раз выше той цены, за которую приобрел (среди этих пленных был и де Варамбон)28 . Обмен пленными и торговля ими были обычным делом, и для правителя одним из способов расплатиться со вспомогательными войсками было подарить им определенное число пленных. Парижский горожанин рассказывает историю некоего пленного англичанина. Этого несчастного много раз «продавали и перепродавали, и выкуп с каждым разом возрастал», но злоключения его закончились самым неожиданным образом: одна знатная молодая женщина влюбилась в узника, выкупила его и вышла за него замуж, «и по этому случаю, – пишет наш парижанин, – был устроен прекраснейший праздник». Однако столь романтическая развязка, конечно, была исключением из правил.
Иногда встречался и удивительный оборот событий, когда пленному удавалось разорить своего обладателя, вынужденного содержать узника в соответствии с его рангом, ожидая весьма маловероятного выкупа. Так, в 1449 г., когда Руан был занят французскими войсками. сыновья лорда Бергавенни и графа Ормонда попали в плен. Это была великолепная добыча – лорд Бергавенни доводился кузеном графу Уорику, «делателю королей»[35], и можно было рассчитывать на хороший выкуп. Тем не менее Карл VII не оставил себе пленных, уступив их как «неделимую собственность» Жаку Кёру и Дюнуа, должно быть, в виде гарантии за авансы, выплаченные ими государю. После суда и приговора, вынесенного Жаку Кёру, Бергавенни был вместе с другим движимым имуществом продан с аукциона за восемьдесят тысяч экю и достался Жану де Бюэю. Но выплата долгожданного выкупа откладывалась с года на год, и через двенадцать лет Жан де Бюэй, который только о том и мечтал, как бы избавиться от этого неудобного «капитала», который вел его самого к разорению, послал свое свидетельство владельца королю Людовику XI, сопроводив слезной просьбой: «Сир, умоляю вас, если вам будет угодно принять поименованного сеньора де Беркиньи (Бергавенни), соблаговолите возместить мне расходы, иначе я буду совершенно разорен, поскольку он очень дорого мне обошелся…» Но король отказался взять пленного на свое содержание, и только через семнадцать лет после освобождения Руана Жан де Бюэй смог избавиться от своего узника…
II. БРИГАНДЫ И НАЕМНИКИ
От «Больших компаний» до «живодеров». Бандиты и предводители отрядов. Два капитана: Перрине Грессар и Родриго де Вильяндрандо
Хронист Жан Фруассар в истории Баско де Молеона[36] схематически изобразил рождение «Grandes Compagnies» (Больших компаний) во времена Иоанна Доброго: «Когда между двумя королями был заключен мир (1360 г.)[37], условились, что все солдаты и все отряды уйдут и освободят все крепости и замки, которые они за собой удерживали. И тогда собрались всяческие бедные воины, которые взялись за оружие, и объединились, и многие капитаны устроили совет между собой, [чтобы решить], в какую сторону им направиться, и сказали еще, что пусть короли помирились друг с другом, но жить-то все-таки надо». И вот они отправились в Бургундию, где состоялось большое собрание «компаньонов» («compagnons»), которые после заключения мира остались без дела, «и там были капитаны из всех народов, англичане, гасконцы, испанцы, наваррцы, и люди из всех краев собрались вместе… И мы оказались в Бургундии, выше реки Луары, и было нас больше двенадцати тысяч, что одних, что других. И говорю вам, что там, на этом сборище, было три или четыре тысячи воинов, опытных и искусных в военном деле, как никто другой, умеющих предугадать бой и обернуть его в свою пользу, чтобы взять приступом города и замки…». Этот грозный отряд вышел в поход, разбил у Бринье регулярные войска, посланные против него королем, «и этот бой оказался очень выгодным для разбойников, потому что они были бедны, но все разжились хорошими пленными». Он разграбил всю местность между Веле и Бургундией, «и не было ни рыцаря, ни оруженосца, ни богатого человека, который решился бы выйти из дома, если не платил нам».Три четверти века спустя Оливье де ла Марш, рисуя картину Франции после заключения Арраского мира[38], писал: «Все французское королевство было заполнено крепостями, чьи стражи жили грабежом и разбоем, и посреди королевства собрались всякие люди из разных отрядов, которых прозвали „живодерами“. Они верхом разъезжали из края в край в поисках съестного и приключений, которые давали им возможность прожить и заработать, и не щадили ни земель короля Франции, ни земель герцога Бургундского, ни земель, принадлежавших другим принцам королевства».
Между «Большими компаниями», о чьем создании и подвигах повествует Фруассар, и «живодерами» времен Карла VII существует чудовищная преемственность в деле разрушения, грабежа, разорения. «Компаньоны», наемники (routiers), бриганды, живодеры: сколько различных терминов, которые действительность превратила в синонимы. Если целью всякой войны всегда отчасти является материальная выгода, – даже в том случае, если она прикрывается флагом национального дела или ведется под знаменем сеньора; если грабеж считается одним из вполне естественных видов деятельности солдата, – «Они взяли припасы, похитили людей и учинили грабежи, как имеют обыкновение делать военные», сказано в одной из королевских грамот о помиловании Карла VI, – то во времена перемирия и мира разбой в ту эпоху становится уже просто исключительной целью деятельности воинов.
И в самом деле, разница между разбойниками и солдатами определялась лишь обстоятельствами. Отряды, набранные капитанами на время похода, не расформировывались после того, как поход был окончен и государь отпускал вспомогательные войска. Любовь к приключениям, невозможность найти другие средства к существованию, приобретенная привычка жить, грабя и облагая данью друзей и врагов, превращали наемника в бандита, капитана в главаря банды. Ла Гир, Дюнуа многие другие, которых эпопея Жанны д'Арк более или менее окружила в наших глазах своим ореолом, впоследствии стали грозными предводителями живодеров… «Естественный» характер такой трансформации превосходно выявлен в мотивировочной части грамоты о помиловании Карла VII, выданной одному бывшему живодеру: «… Названный проситель с самого юного возраста служил нам во время наших войн и побывал во многих странствиях и походах, и в гарнизонах в разных городах и крепостях, воюя с нашими давними врагами-англичанами и другими противниками. И за все то время, которое он таким образом проводил на указанных войнах, он не получал от нас никакого жалованья, наград или вознаграждений или получал очень мало. По этой самой причине он был вынужден жить за счет наших врагов и наших подданных, грабить, обдирать, обворовывать и вымогать деньги у людей всякого рода, каких мог найти и встретить, разъезжая по стране, будь то служители Церкви, знать, горожане, торговцы или иные. Он также бывал на ярмарках и рынках, с тем чтобы грабить торговцев и вымогать деньги, он отнимал и уводил скот у добрых людей, и часть этого скота съел и скормил другим, а другую часть отдал за выкуп, продал и взял себе, и поступал, как ему заблагорассудится. И много раз он с вооруженными людьми нападал на укрепленные церкви, крепости и укрепленные города, захватывал тех, кто находился внутри. Он взял в плен многих наших подданных, и требовал от них большой выкуп, заставлял платить и причинял прочие беды, творил зло, совершал все преступления, которые имеют обыкновение делать солдаты и которые он попросту не смог бы в этой грамоте перечислить и назвать».
К солдатам, оставшимся из-за перемирия не у дел, присоединялись авантюристы и деклассированные элементы всякого рода, дворяне, лишившиеся своих фьефов, крестьяне, доведенные до разорения и до отчаяния грабительскими действиями военных и решившие взять реванш, присоединившись к какой-нибудь шайке. Все сословия смешались и уравнялись благодаря общему существованию; смешались и все национальности: испанцы, особенно многочисленные из-за того, что кастильская монархия заключила союз с французским королевством; немцы, которые ввели в обиход во Франции слово «рейтар» (всадник); англичане и главным образом шотландцы, чья жадность и грабежи вскоре породят поговорку: «Совести у него и на краги шотландцу не хватит».
Организация разбойничьей шайки ничем не отличалась от организации регулярного отряда, и дисциплина, которой требовали иные капитаны от своих войск, была весьма суровой, во всяком случае если речь шла о сражении. Зато главарь шайки берег жизнь своих людей, иногда советовался с ними, если предстояла важная операция, выговаривал для них материальные выгоды в соглашениях, которые заключал с городами или сеньорами. А главное, он предоставлял им достаточно большую свободу действий, если это не угрожало безопасности шайки, и ничто тогда не препятствовало разбойникам, для которых вся страна превращалась в источник добычи, совершать свои злодеяния. Завладев какой-нибудь крепостью, они наводили оттуда ужас на все соседние области и оставляли в покое какую-нибудь провинцию лишь тогда, когда она была полностью истощена, и лишь для того, чтобы обрушиться на другую, еще не тронутую. Во всех документах того времени с трагическим однообразием повторяется одно и то же перечисление преступлений и злодеяний: сожженные и разграбленные города; изнасилованные женщины и девушки; крестьяне, которых пытали до тех пор, пока они не расскажут, где прячут деньги; торговцы, которых хватали вместе с их товаром; горожане, которых брали в плен и убивали, если их семья не могла заплатить того выкупа, какой с нее требовали. Кроме того, существовали «постоянные» источники дохода: «appatis», то есть подневольная дань, которой города и деревни откупались от наиболее тяжких бедствий, и плата за пропуска, выдаваемые торговцам и гарантировавшие им относительную безопасность на территории, которую контролировал тот или иной отряд.
Такие разнообразные доходы позволяли наемникам (routiers) и главным образом их главарям вести приятную жизнь. При этом утонченность существования некоторых капитанов резко контрастировала с безжалостной жестокостью, при помощи которой они сколотили свое состояние. Они убивали и грабили – и в их сундуках накапливались драгоценные ткани, золотая и серебряная посуда. Они становились настолько богаты, что некоторые даже выгодно помещали деньги к менялам или ссужали их под проценты погрязшим в долгах знатным сеньорам. Единственное, чего они, казалось, боялись, – правда, лишь к самому концу жизни, – это небесной кары; и потому мы нередко видим, как бандиты требуют, чтобы жертва пообещала им похлопотать перед папой, чтобы добиться для них прощения… Но подобная щепетильность все-таки встречалась редко.
Фруассар обессмертил – причем всего лишь одной искрящейся красноречием страницей – сожаления разбойника Эмериго Марше, который, перепродав королю Карлу V занятые им замки, сокрушался о том, что порвал с «хорошей жизнью». Эмериго не мог устоять перед ностальгией по прекрасному прошлому: несмотря на взятые им на себя обязательства, он вернулся к приключениям и грабежам, попал в плен к солдатам короля и был повешен за предательство. Среди разбойничьих предводителей следующей эпохи некоторые также оставили о себе память в хрониках и архивных документах благодаря зловещей репутации или ослепительной карьере. Так, Монстреле рассказал о подвигах простого крестьянина, Табари: этот человек, встав во главе небольшого отряда разбойников – по большей части таких же крестьян, как и он сам, – «правил» в течение нескольких лет в Лионском лесу, нападая без разбору на англичан, французов и бургундцев. Капитан «живодеров» Фортепис (его настоящее имя – Жак де Пуйи) был, в отличие от Табари, знатного происхождения. Он, со своим весьма немногочисленным отрядом, в течение многих лет оставался достойным противником войск могущественного герцога Бургундского. Тому пришлось мобилизовать все силы своего герцогства ради того, чтобы выбить его из «Бальяжа де ла Монтань», где он обосновался, и нарочно созванные по этому случаю бургундские Штаты приняли решение о «помощи» в двенадцать тысяч ливров, предназначенной для того, чтобы набрать и содержать войско, которому предстояло выступить против этого главаря разбойников. Правда, до вооруженных столкновений дело не дошло, поскольку Фортепис согласился покинуть страну, если ему заплатят. Однако три года спустя он вернулся и завладел Аваллоном, который удалось отобрать у него лишь прибегнув к осаде по всем правилам. Победа? Ничего подобного. Самому Фортепису удалось бежать во время штурма, и два года спустя мы видим его хозяином замка Куланж-ла-Винез. И снова потребовалась осада, завершившаяся на этот раз финансовой сделкой: за пять тысяч золотых экю Фортепис согласился уйти из замка. История продолжалась. В 1437 г. его отряд завладел, взяв приступом стены, небольшим городком Майи, что дало ему возможность разорить Оксуа и Оксеруа. Затем, уступив городок за полторы тысячи экю, этот наемник покинул наконец Бургундию, но… перебрался в Лотарингию, где продолжил свои подвиги.