Страница:
Тем не менее Франция в XV в. была очень большой страной, более обширной, богатой и населенной, чем любое другое государство христианского мира. Ее площадь была равна примерно пяти шестым площади современной Франции, численность ее населения составляла приблизительно пятнадцать миллионов душ, – согласитесь, плотность весьма и весьма значительная: большая была лишь в некоторых областях Северной Италии и Фландрии, а в Англии, Германии или Испании – намного меньше.
Из этого общего числа жителей лишь небольшую часть составляло городское население. Париж, насчитывавший тогда, если верить некоторым источникам, двести тысяч жителей, был исключительным и не знавшим себе равных городом христианского мира тех времен. В наиболее крупных городских центрах Фландрии, живших за счет работы ткацких станков, было не больше пятнадцати или двадцати тысяч жителей. Что касается столиц различных областей, они, как правило, далеко не дотягивали и до таких чисел: в Пуатье, в Ангулеме, в Лиможе конца XIV в. не набиралось в каждом и десяти тысяч душ населения. Но отсутствие многоэтажных домов и наличие внутри городских укреплений обширных «неурбанизированных» пространств, занятых полями или лугами, иногда приводило к тому, что город занимал площадь, несопоставимую с малой численностью его населения.
Зато в деревнях, особенно на богатых земледельческих равнинах, плотность населения, видимо, немного отличалась от современной, сегодняшней, сложившейся после исхода из сел, вызванного развитием крупных рабочих городов. Бич «Черной чумы», в 1346-1348 гг. обрушившийся на Европу, более или менее пощадил сельское население, меньше подверженное заражению, чем население городов. Правда, сельские жители больше пострадали от разрушений, причиненных войной, которая стерла с лица земли многие деревни.
Для того чтобы оценить «реальные» – в человеческом масштабе – размеры тогдашней Франции, надо определять их не расстояниями, а тем временем, которое требовалось на то, чтобы эти расстояния преодолеть. Сеть коммуникаций, обеспечивавшая связь между различными частями королевства, позволяла лишь очень медленное движение. Дело не в том, что дорог было мало: в конце XIII века Бомануар[7] говорит о существовании, помимо «тропинок» (sentier) в три фута шириной и «дорожек» (voieres) шириной в восемь футов, еще трех категорий: «путей» (voies) в пятнадцать футов шириной, соединяющих между собой второстепенные населенные пункты, «дорог (chemins) шириной в тридцать два фута, проложенных между главными городами, и, наконец, „королевских трактов“ (chemins royales) в пятьдесят четыре фута шириной, по которым можно было передвигаться на дальние расстояния и которые часто повторяли очертания древних римских дорог. Но классификация Бомануара представляется более или менее теоретической. Отсутствие постоянной системы содержания дорог превращала в те времена сеть путей сообщения в бессвязные обрывки такой сети. Города заботились лишь о том, чтобы чинить или улучшать те дороги, которые вели непосредственно к ним; сеньоров дороги интересовали только с точки зрения возможности получать пошлину за проезд по ним.
Когда состояние дорог позволяло, товары перевозили на телегах; но нередко, особенно в горных местностях, пройти по тропе могли только вьючные животные. Кроме того, существовали и другие препятствия, замедлявшие передвижение. Можно назвать целый ряд. Мосты на больших реках были редкостью, из-за этого путешественникам приходилось пускаться в долгий обходной путь. Война требовала средств, поэтому больше стало мест, где собирали дорожную пошлину, и все тому же путешественнику всякий раз приходилось задерживаться на неопределенное время. Наконец, повсюду было небезопасно, и иногда это обстоятельство нарушало все торговые отношения.
Было бы очень интересно найти возможность для уточнения средней скорости передвижений по дорогам Франции, это позволило бы представить себе истинные размеры Франции в XV в. Но те немногочисленные данные, какими мы располагаем, имеют отношение чаще всего к перемещениям или связям, носившим исключительный характер, и не могут послужить основой для общей оценки. Правители передавали письма или приказы с гонцами, которые, оседлав добрых коней, развивали удивительную скорость и могли за день проехать до восьмидесяти километров (используем здесь нынешнюю систему мер). Посланные из Авиньона папские гонцы добирались до Лиона за два дня, до Орлеана – за четыре, до Брюгге – за восемь. Но в среднем всадники, как правило, преодолевали за день меньше пятидесяти километров. Путь от Вокулера до Шинона занял у Жанны д'Арк и ее спутников – скакавших главным образом по ночам, но стремившихся добраться поскорее – одиннадцать дней.
Разумеется, повозки двигались еще медленнее. И потому водные пути, позволявшие перевозить намного более тяжелые грузы, играли куда более значительную роль в движении товаров, чем те, что шли по суше. Маленькие речки, на которых впоследствии навигация полностью прекратилась, были в эпоху Орлеанской Девы очень оживленными, как например Шаранта, «носившая военные суда на двадцать шесть лье и больше», пуатевинская Севра и даже Ле, также «носившая военные суда».
Медлительность связей, а иногда и полное их прекращение, вызванное войной и разбоем, способствовали разобщенности экономической жизни, в значительной степени сохранявшей местный или региональный характер. Невозможность быстрого перемещения продуктов из одной части королевства в другую могла привести к тому, что одновременно с изобилием в одной из областей в другой, расположенной не так уж далеко от первой, свирепствовал голод. Именно этим, равно как и частыми денежными изменениями, объясняется удивительная нестабильность стоимости жизни и резкие перепады цен. В современном мире стоимость жизни также может быстро изменяться; тем не менее этот процесс представляется достаточно равномерным, и график его выглядел бы плавной кривой. В XV в. все было совсем по-другому: «Дневник Парижского горожанина», записки современника Карла VI и Карла VII, показывает нам внезапные и значительные скачки цен в ту и другую сторону, в зависимости от того, насколько свободными были связи столицы с кормившими ее областями. И потому совершенно бессмысленно пытаться определить «среднюю стоимость» жизни даже на протяжении очень короткого периода.
С известиями любого рода все обстояло точно так же, как с товарами: их передача была медленной и ненадежной, зависела от всех случайностей и превратностей жизни, находилась под постоянной угрозой. Не существовало никакой единой организации, которая занималась бы доставкой почты: у правителей были собственные «верховые» (chevaucheurs), с которыми посылали письма; университеты старались обеспечить контакт на больших расстояниях, с тем чтобы дать преподавателям и студентам возможность сохранять связь с родными местами. Иногда крупные торговые дома устраивали для себя «почту»: Жак Кёр во времена своего наибольшего могущества располагал сетью курьеров, которые помогали ему поддерживать связь с многочисленными «филиалами». Но все это – случаи исключительные; как правило, доставка писем носила случайный характер: частные лица, которым не по средствам было посылать гонцов, обращались к путешественникам, а чаще всего – к торговцам, с просьбой доставить письма по назначению. Такие «случайные» гонцы способствовали и распространению важных известий, которые при этом рисковали дойти в искаженном виде, что неизбежно при устной передаче или при наличии множества посредников. «Хроника» венецианца Морозини, увлекательная для нас, поскольку показывает реакцию общественного мнения на события, связанные с Жанной д'Арк, кроме того, очень интересна и тем, что с точностью указывает дату, когда некоторые важные известия дошли до Брюгге, где у Морозини были корреспонденты, а затем до Венеции. В наиболее благоприятных случаях – в тех, когда новость из Франции, полученная в Брюгге, могла попасть в письмо, которое немедленно вслед за тем отправлялось, – передача новостей занимала примерно три недели (известие о высадке английских войск в Онфлере 22 сентября 1415г. было получено в Венеции 16 октября); но случалось и так, что вести шли куда дольше: информация о поражении французской армии при Вернее 17 августа 1424 г. дошла до Венеции лишь месяц спустя, 22 сентября. И при этом не следует забывать: несмотря на то что этап в Брюгге удлинял путь, оживленность торговых связей между Фландрией и большим итальянским портом позволяла передавать известия достаточно быстро. Между областями, расположенными ближе одна к другой, но в стороне от главных торговых путей, связь могла быть намного более замедленной.
Как отличить истину от лжи в потоке новостей, принесенных гонцами, бродячими торговцами, путешественниками, солдатами? Даже в 1789 г., когда существовали превосходная сеть дорог и система государственной почты, очень далекие одна от другой местности были охвачены одним и тем же «Великим Страхом», вызванным распространением фантастических известий, что же говорить о более далеких временах… В XV-XVI вв. «Великие Страхи» случались то и дело: при известии – истинном или ложном – о приближении шайки «разбойников» города принимались готовиться к обороне, «мобилизовывали» своих жителей, поспешно чинили укрепления и рассылали эмиссаров по соседям, выясняя, как продвигается вражеское войско. Зато отряд всадников вполне мог, ничем не выдавая своего приближения, внезапно оказаться у стен беззащитного города и с легкостью завладеть им…
Говоря об эпохе Религиозных войн[8] – столь напоминающей во многих отношениях времена Столетней войны, – один из современных историков написал: «Не покажется ли, что мы гонимся за неглубокими парадоксами, если попробуем сказать, что Франция эпохи Религиозных войн вспоминается нам при мысли о современном Китае и о его прошлом? Чудовищные гражданские войны, иностранные нашествия, массовые убийства, голод, затерявшиеся среди бескрайних пространств города, замкнувшиеся в себе, окруженные стенами, где ворота с наступлением ночи запираются… Незаметно пробираясь от одного города к другому, партизанский отряд может проложить себе дорогу от Верхней Сычуани до Шаньдуна… Точно или почти точно то же – истощенная, изнемогающая Франция последних Валуа, по которой бродят шайки местных или пришлых головорезов». Образ обширной страны, разделенной, раздробленной, растерзанной войной и разбоем, до мельчайших черточек подходит для изображения Франции при Карле VI и Карле VII – «огромной Франции XV в…».
ГЛАВА II. СЕЛЬСКАЯ ЖИЗНЬ
То же впечатление богатой и плодородной страны создает и анонимный трактат середины XV в. «Спор герольда Франции с герольдом Англии», где каждый из собеседников старается убедить другого в превосходстве своего государства. Если герольд Франции и признает, что в некоторых областях – в особенности по «рудной» части – Англия может одержать верх, то он с гордостью подчеркивает превосходство Франции во всем, что производит земля: «У нас любое зерно в таком изобилии, что все наши соседи к нам за ним посылают, потому как земля Франции, слава Богу, очень плодородна, и у нас много вещей, которых у вас нет: в первую очередь – вино, лучший из всех напитков, существующих на свете; вино во множестве делают по всей Франции, вина разнообразные, крепкие, красные и белые, какие угодно, и их так много, что наши землепашцы совсем не пьют ячменного пива, а пьют только вино… Кроме того, у нас есть орехи и оливки, из которых делают масло, и миндаль, и смоквы, и красильные растения, и многие другие вещи, а их у вас нет совсем… Кроме того, у нас есть всевозможные чудесные плоды, и летних плодов так же много, как и зимних…».
В самом деле, именно в дарах земли, богатой от природы и хорошо возделанной сельским населением, чья плотность была очень высокой, и заключалось главное богатство Франции XV в. Ни одна область в стране не могла бы соперничать в промышленной деятельности с Северной Италией или Фландрией; города – за исключением Парижа – были небольшими и незначительными; «крупная торговля» по всей территории, находилась, по большей части, в руках иностранцев, в основном – итальянцев. Даже в городах люди наживали состояние главным образом благодаря доходам от земли, да и само городское население всегда включало в себя немалую долю крестьян, которые обрабатывали расположенную вне укрепленных городских стен и принадлежавшую им или взятую в аренду у городских владельцев землю. Иными словами, Франция эпохи Жанны д'Арк представляла собой преимущественно крестьянское государство.
К сожалению, повседневная жизнь деревень почти не оставила следов в литературных текстах или хрониках того времени. Летописцы, целиком поглощенные изложением рыцарских «подвигов», лишь изредка, вскользь и с презрением упоминают о «мужланах», и шаблонный портрет крестьянина, который мы можем найти у современных Орлеанской Деве писателей и моралистов, всегда складывается из одних и тех же черт: грубости, скупости, трусости. Что же касается архивных документов, которые дают нам крайне интересные сведения о юридическом положении землевладельцев и об эксплуатации земель, то о материальной жизни сельских жителей в них упоминается лишь между прочим.
Однако нельзя не вспомнить об искусстве миниатюристов: это дивное отражение времени иногда приводит нас и в деревню, а календари в часословах рассказывают о «трудах и месяцах» крестьянской жизни. Свидетельства, конечно, страдают неполнотой, поскольку из года в год повторяются всегда одни и те же мотивы: жатва, сбор винограда, сбор желудей – но сведения, приведенные в календарях, бесконечно ценны благодаря реализму подробностей.
Сельский пейзаж в изучаемую нами эпоху основными своими чертами мало отличался от того, который мы знаем сегодня. Восточные области королевства – Фландрия, Пикардия, Шампань – так же как и равнины в окрестностях Парижа, представляли собой панораму вытянутых в длину и ничем не огражденных полей и деревень, теснящихся вокруг колоколен. Так как же все-таки выглядела Франция того времени? На востоке преобладали леса, дома были рассыпаны среди огороженных полей, над которыми кое-где возвышались деревья. Южные области были на вид более разнообразны: тут и неравномерно распределенные по ландшафту, то открытые всем ветрам, то разделенные живой изгородью поля, тут и оливковые рощи (ныне исчезнувшие), тут и виноградники, и плодовые сады на склонах холмов. Похоже, но и не совсем похоже: невозделанные земли занимали в те времена куда больше места, чем сейчас. Леса и ланды покрывали значительную часть поверхности земли. Да, разумеется, это были земли невозделанные, но тем не менее отнюдь не бесплодные и не бесполезные, поскольку именно такие участки служили общинными выгонами для скота, принадлежавшего соседним приходам, которые поставляли подстилки и корм для него. Совсем не такой, какой стала впоследствии, – с тех пор как государственная власть принялась оберегать угодья от ущерба, причиняемого скотом, – была тогда и лесная жизнь: на опушках могли мирно пастись коровы, овцы или козы, а в дубовых рощах огромные стада полудикого вида свиньей, погоняемых пастухами, неизменно искали желуди. Кроме того, необходимость давать земле отдых, оставляя под паром часть полей, каждый год давала животным дополнительные пастбища. Резюмируя, скажем, что землю в тот период, о котором идет речь, использовали более полно, но менее интенсивно, чем в наши дни.
Несмотря на то что число культур, которые выращивались в те времена, было меньше, чем сейчас, сельскохозяйственный пейзаж выглядел более разнообразным. В самом деле, каждая из провинций старалась как можно более полно удовлетворить собственные потребности, поскольку деревни, как правило, поддерживали экономические связи лишь с ближайшими городами. Повсюду на первом месте среди культур оказывались зерновые, но, если не считать очень богатых земель, пшеницы сеяли намного меньше, чем ржи, ячменя и овса; на гранитных почвах Бретани и в центральной части страны она уступала место «черному зерну» – гречихе. Значительную роль играли «текстильные» растения – лен, конопля: благодаря этому всегда хватало сырья не только для ткацких станков в соседних городах, но и для прялок крестьянских хозяйств. Другим непременным элементом любого крестьянского хозяйства были ульи. Везде самое почетное место отводилось виноградной лозе, даже в областях с холодным влажным климатом, где вино получалось очень и очень невысокого качества: виноградники в те времена существовали во Фландрии, в Нормандии и даже в Бретани. И дело заключалось не только в необходимости повсеместно делать вино, без которого не обойтись при совершении литургии. Вино испокон веков, а в ту эпоху особенно, считалось «благородным» напитком, и торговать им чаще всего оказывалось выгодно. Не случайно же «французский герольд» с презрением относится к англичанам, потребляющим ячменное пиво, и с гордостью подчеркивает, что его соотечественники-земледельцы пьют только вино. Выращивание лозы приобщает к «благородству», «знати» – так считалось во времена, о которых мы сейчас говорим. И потому виноградная лоза была предметом особых забот: в каждой местности под виноградники отводили наиболее подходящие почвы, а кроме того, пристально следили за тем, как растет лоза, заботливо собирая урожай по осени. Если бы мы могли перенестись в тогдашнюю Францию, то непременно заметили бы: даже там, где поля ничем не огорожены, виноградники окружены стенами; горожане навещают принадлежащие им виноградники, расположенные в предместьях, и лично наблюдают за ходом работ. Государственная власть, муниципальная или феодальная, также проявляет интерес к винограду, который дает возможность пополнить не только запасы продовольствия, но и казну: предназначенный на продажу виноград и созревающее в погребах вино позволяют собирать большие налоги: не зря же у городских ворот или ворот замков ставились специальные столы – они были нужны для учета повозок, которые возвращались, нагруженные виноградом, и взимания положенной за въезд платы. Было предусмотрено буквально все, что способно принести доход. К примеру, для того чтобы не допустить какого бы то ни было обмана, как правило, запрещалось собирать урожай, прежде чем властями будет дан «сигнал» или «объявление» о начале сбора винограда. То, что производили мелкие виноградники, рассеянные по всему королевству и по большей части дававшие вполне заурядное вино, направлялось в основном на местный рынок. Большие виноградники Борделе и Бургундии, не только расположенные в местности с наиболее благоприятными условиями, лучшими почвами и климатом, но и обладавшие удобным доступом к водным путям, напротив того, снабжали рынок международный, а он был огромным.
Сельскохозяйственная техника, унаследованная от многовековой традиции, не претерпела существенных изменений с конца Средневековья до середины XIX в., и повседневная жизнь наших деревень в тех местах, куда еще не проникла механизация, даже сейчас напоминает миниатюры, украшающие рукописи XV в. Для вспашки земли в наиболее развитых сельскохозяйственных областях использовали двухколесный плуг с двойной рукояткой, впрягая в него пару быков; местности победнее, да, в общем, и вся южная часть королевства оставались верными римской бесколесной сохе, не так глубоко входившей в землю. Жали, как правило, серпом, но для того, чтобы срезать траву, крестьянин брался за косу. Борона, которую тащит могучий першерон; двухколесная или четырехколесная повозка, нагруженная сеном или чанами с виноградом; мужчина, опустившийся на колени, чтобы связать сноп; косарь с подвешенной на боку сумкой для точильного бруска; женщина, опирающаяся на деревянные вилы, – все эти картины повседневной сельской жизни кажутся вечными, как будто существовали всегда. Только костюмы порой напоминают нам, что речь идет о другом веке: крестьянин одет в блузу или короткую куртку и подобие юбки, прикрывающей верхнюю часть ноги; в летнюю жару он иногда остается в одной рубахе и прикрывает голову от солнца соломенной шляпой. На женщинах длинные приталенные платья с облегающим корсажем; во время работы они подбирают подол, выставляя напоказ белую нижнюю юбку.
Каким покоем, какой счастливой жизнью веет от этих картинок! Но подобное ощущение совершенно не соответствует действительности того времени. Историки, как правило, противопоставляют причиненным войной разрушениям того времени период возрождения, каким стал конец царствования Карла VII; на самом же деле разрушение и возрождение в течение столетия постоянно чередовались. В мирные или хотя бы относительно спокойные и безопасные времена крестьяне выбирались из-за городских стен, покидали леса и укрепленные церкви, где искали убежища, и пытались привести в порядок разбитые дороги, восстановить поля, отстроить разрушенные или сгоревшие деревни. Однако то и дело на смену ритму чередования времен года, чему подчинена крестьянская жизнь, приходил хаотический ритм войны, который в некоторых регионах – к примеру, в Нормандии – в начале XV в. в течение почти сорока лет был неизменным фоном повседневной жизни.
Упорное стремление вернуться к прерванному занятию, восстановить то, что было разрушено, должно быть, составляет непременную черту крестьянского характера. Возможно, ее отчасти можно объяснить особенно тесной связью, существующей во Франции между «вилланом» и землей: почти не будет преувеличением сказать, что с конца Средневековья крестьяне, по большей части, сделались собственниками возделываемой ими земли. Конечно, речь не идет о полном праве собственности в том смысле, какой придавали этому термину римское право и позже Кодекс Наполеона. Земля оставалась включенной в систему зависимости, которая отличала, с социальной точки зрения, феодальный строй. Она представляла собой «лен», за пользование которым держатель должен был отдавать сеньору положенную ему и установленную в незапамятные времена плату. Но при соблюдении этого условия крестьянин имел право завещать, продавать и даже делить на части свое владение. Собственно говоря, ограничение права собственности было не более заметным, чем то, какое возникает в современных обществах с либеральной структурой из-за вмешательства государства, взимающего налог на землю и то, что на ней растет, и требует налог в случае продажи или наследования.
Кроме того, если некоторые феодальные права – такие как шампар, полевая подать или некоторые виды оброка, которые существовали в разных местах под различными названиями, но сводились к взиманию с крестьян определенного процента урожая, – сохраняли, по самой природе своей, почти постоянный размер, то с денежным поземельным оброком, реальный размер которого уменьшался, находясь в постоянной зависимости от столь же постоянной девальвации денег, дело обстояло по-другому. Тем не менее обычай устанавливал размер такой платы, и сеньор не мог произвольно ее увеличивать. Даже причиненный войной ущерб, так серьезно сказывавшийся на материальной жизни земледельца, порою мог обернуться к его выгоде: для того чтобы восстановить поля на разоренных землях, сеньорам-землевладельцам, а также горожанам, которые приобрели «цензивы»[9] в равнинной местности, приходилось соглашаться на условия, более прибыльные для тех, кто хотел там обосноваться. Сюда входили замена прежних пропорциональных податей твердой платой, временное освобождение от налогов или снижение налогов до восстановления владения и так далее. Уменьшение доходов – следствие девальвации денег – вынуждало сеньоров сдавать в аренду, заключая контракты на определенный срок, в том числе и свои «заповедные» земли: арендные договоры на срок, сдача земли в аренду и особенно испольщина, чем дальше, тем чаще, становились все более обычным делом, и это приводило к разобщению двух элементов, которые феодальный режим объединил в руках класса сеньоров: государственной власти и земельного господства над арендаторами владений.
Из этого общего числа жителей лишь небольшую часть составляло городское население. Париж, насчитывавший тогда, если верить некоторым источникам, двести тысяч жителей, был исключительным и не знавшим себе равных городом христианского мира тех времен. В наиболее крупных городских центрах Фландрии, живших за счет работы ткацких станков, было не больше пятнадцати или двадцати тысяч жителей. Что касается столиц различных областей, они, как правило, далеко не дотягивали и до таких чисел: в Пуатье, в Ангулеме, в Лиможе конца XIV в. не набиралось в каждом и десяти тысяч душ населения. Но отсутствие многоэтажных домов и наличие внутри городских укреплений обширных «неурбанизированных» пространств, занятых полями или лугами, иногда приводило к тому, что город занимал площадь, несопоставимую с малой численностью его населения.
Зато в деревнях, особенно на богатых земледельческих равнинах, плотность населения, видимо, немного отличалась от современной, сегодняшней, сложившейся после исхода из сел, вызванного развитием крупных рабочих городов. Бич «Черной чумы», в 1346-1348 гг. обрушившийся на Европу, более или менее пощадил сельское население, меньше подверженное заражению, чем население городов. Правда, сельские жители больше пострадали от разрушений, причиненных войной, которая стерла с лица земли многие деревни.
Для того чтобы оценить «реальные» – в человеческом масштабе – размеры тогдашней Франции, надо определять их не расстояниями, а тем временем, которое требовалось на то, чтобы эти расстояния преодолеть. Сеть коммуникаций, обеспечивавшая связь между различными частями королевства, позволяла лишь очень медленное движение. Дело не в том, что дорог было мало: в конце XIII века Бомануар[7] говорит о существовании, помимо «тропинок» (sentier) в три фута шириной и «дорожек» (voieres) шириной в восемь футов, еще трех категорий: «путей» (voies) в пятнадцать футов шириной, соединяющих между собой второстепенные населенные пункты, «дорог (chemins) шириной в тридцать два фута, проложенных между главными городами, и, наконец, „королевских трактов“ (chemins royales) в пятьдесят четыре фута шириной, по которым можно было передвигаться на дальние расстояния и которые часто повторяли очертания древних римских дорог. Но классификация Бомануара представляется более или менее теоретической. Отсутствие постоянной системы содержания дорог превращала в те времена сеть путей сообщения в бессвязные обрывки такой сети. Города заботились лишь о том, чтобы чинить или улучшать те дороги, которые вели непосредственно к ним; сеньоров дороги интересовали только с точки зрения возможности получать пошлину за проезд по ним.
Когда состояние дорог позволяло, товары перевозили на телегах; но нередко, особенно в горных местностях, пройти по тропе могли только вьючные животные. Кроме того, существовали и другие препятствия, замедлявшие передвижение. Можно назвать целый ряд. Мосты на больших реках были редкостью, из-за этого путешественникам приходилось пускаться в долгий обходной путь. Война требовала средств, поэтому больше стало мест, где собирали дорожную пошлину, и все тому же путешественнику всякий раз приходилось задерживаться на неопределенное время. Наконец, повсюду было небезопасно, и иногда это обстоятельство нарушало все торговые отношения.
Было бы очень интересно найти возможность для уточнения средней скорости передвижений по дорогам Франции, это позволило бы представить себе истинные размеры Франции в XV в. Но те немногочисленные данные, какими мы располагаем, имеют отношение чаще всего к перемещениям или связям, носившим исключительный характер, и не могут послужить основой для общей оценки. Правители передавали письма или приказы с гонцами, которые, оседлав добрых коней, развивали удивительную скорость и могли за день проехать до восьмидесяти километров (используем здесь нынешнюю систему мер). Посланные из Авиньона папские гонцы добирались до Лиона за два дня, до Орлеана – за четыре, до Брюгге – за восемь. Но в среднем всадники, как правило, преодолевали за день меньше пятидесяти километров. Путь от Вокулера до Шинона занял у Жанны д'Арк и ее спутников – скакавших главным образом по ночам, но стремившихся добраться поскорее – одиннадцать дней.
Разумеется, повозки двигались еще медленнее. И потому водные пути, позволявшие перевозить намного более тяжелые грузы, играли куда более значительную роль в движении товаров, чем те, что шли по суше. Маленькие речки, на которых впоследствии навигация полностью прекратилась, были в эпоху Орлеанской Девы очень оживленными, как например Шаранта, «носившая военные суда на двадцать шесть лье и больше», пуатевинская Севра и даже Ле, также «носившая военные суда».
Медлительность связей, а иногда и полное их прекращение, вызванное войной и разбоем, способствовали разобщенности экономической жизни, в значительной степени сохранявшей местный или региональный характер. Невозможность быстрого перемещения продуктов из одной части королевства в другую могла привести к тому, что одновременно с изобилием в одной из областей в другой, расположенной не так уж далеко от первой, свирепствовал голод. Именно этим, равно как и частыми денежными изменениями, объясняется удивительная нестабильность стоимости жизни и резкие перепады цен. В современном мире стоимость жизни также может быстро изменяться; тем не менее этот процесс представляется достаточно равномерным, и график его выглядел бы плавной кривой. В XV в. все было совсем по-другому: «Дневник Парижского горожанина», записки современника Карла VI и Карла VII, показывает нам внезапные и значительные скачки цен в ту и другую сторону, в зависимости от того, насколько свободными были связи столицы с кормившими ее областями. И потому совершенно бессмысленно пытаться определить «среднюю стоимость» жизни даже на протяжении очень короткого периода.
С известиями любого рода все обстояло точно так же, как с товарами: их передача была медленной и ненадежной, зависела от всех случайностей и превратностей жизни, находилась под постоянной угрозой. Не существовало никакой единой организации, которая занималась бы доставкой почты: у правителей были собственные «верховые» (chevaucheurs), с которыми посылали письма; университеты старались обеспечить контакт на больших расстояниях, с тем чтобы дать преподавателям и студентам возможность сохранять связь с родными местами. Иногда крупные торговые дома устраивали для себя «почту»: Жак Кёр во времена своего наибольшего могущества располагал сетью курьеров, которые помогали ему поддерживать связь с многочисленными «филиалами». Но все это – случаи исключительные; как правило, доставка писем носила случайный характер: частные лица, которым не по средствам было посылать гонцов, обращались к путешественникам, а чаще всего – к торговцам, с просьбой доставить письма по назначению. Такие «случайные» гонцы способствовали и распространению важных известий, которые при этом рисковали дойти в искаженном виде, что неизбежно при устной передаче или при наличии множества посредников. «Хроника» венецианца Морозини, увлекательная для нас, поскольку показывает реакцию общественного мнения на события, связанные с Жанной д'Арк, кроме того, очень интересна и тем, что с точностью указывает дату, когда некоторые важные известия дошли до Брюгге, где у Морозини были корреспонденты, а затем до Венеции. В наиболее благоприятных случаях – в тех, когда новость из Франции, полученная в Брюгге, могла попасть в письмо, которое немедленно вслед за тем отправлялось, – передача новостей занимала примерно три недели (известие о высадке английских войск в Онфлере 22 сентября 1415г. было получено в Венеции 16 октября); но случалось и так, что вести шли куда дольше: информация о поражении французской армии при Вернее 17 августа 1424 г. дошла до Венеции лишь месяц спустя, 22 сентября. И при этом не следует забывать: несмотря на то что этап в Брюгге удлинял путь, оживленность торговых связей между Фландрией и большим итальянским портом позволяла передавать известия достаточно быстро. Между областями, расположенными ближе одна к другой, но в стороне от главных торговых путей, связь могла быть намного более замедленной.
Как отличить истину от лжи в потоке новостей, принесенных гонцами, бродячими торговцами, путешественниками, солдатами? Даже в 1789 г., когда существовали превосходная сеть дорог и система государственной почты, очень далекие одна от другой местности были охвачены одним и тем же «Великим Страхом», вызванным распространением фантастических известий, что же говорить о более далеких временах… В XV-XVI вв. «Великие Страхи» случались то и дело: при известии – истинном или ложном – о приближении шайки «разбойников» города принимались готовиться к обороне, «мобилизовывали» своих жителей, поспешно чинили укрепления и рассылали эмиссаров по соседям, выясняя, как продвигается вражеское войско. Зато отряд всадников вполне мог, ничем не выдавая своего приближения, внезапно оказаться у стен беззащитного города и с легкостью завладеть им…
Говоря об эпохе Религиозных войн[8] – столь напоминающей во многих отношениях времена Столетней войны, – один из современных историков написал: «Не покажется ли, что мы гонимся за неглубокими парадоксами, если попробуем сказать, что Франция эпохи Религиозных войн вспоминается нам при мысли о современном Китае и о его прошлом? Чудовищные гражданские войны, иностранные нашествия, массовые убийства, голод, затерявшиеся среди бескрайних пространств города, замкнувшиеся в себе, окруженные стенами, где ворота с наступлением ночи запираются… Незаметно пробираясь от одного города к другому, партизанский отряд может проложить себе дорогу от Верхней Сычуани до Шаньдуна… Точно или почти точно то же – истощенная, изнемогающая Франция последних Валуа, по которой бродят шайки местных или пришлых головорезов». Образ обширной страны, разделенной, раздробленной, растерзанной войной и разбоем, до мельчайших черточек подходит для изображения Франции при Карле VI и Карле VII – «огромной Франции XV в…».
ГЛАВА II. СЕЛЬСКАЯ ЖИЗНЬ
Благоденствие Французского королевства. Сельский пейзаж и земледельческая техника. Состояние земель. Жизнь крестьянина и деревни
Когда в 1346 г. войска английского короля высадились в Нормандии, они, по словам Фруассара, увидели «страну, всем изобилующую и плодородную, амбары, ломившиеся от зерна, дома, полные всевозможных сокровищ, богатых горожан, возы и повозки, лошадей, свиней, овец, баранов и лучших в мире быков, которых выращивают в этих краях». Три четверти века спустя, накануне другого нашествия, герцог Эксетер объяснял британскому парламенту все выгоды, какие сулило Англии завоевание Франции, «страны плодородной, приятной, щедрой, где есть богатые и великолепные города, бесчисленные замки, более восьмидесяти обильно населенных провинций, более тысячи благоденствующих монастырей и девяносто тысяч церковных приходов».То же впечатление богатой и плодородной страны создает и анонимный трактат середины XV в. «Спор герольда Франции с герольдом Англии», где каждый из собеседников старается убедить другого в превосходстве своего государства. Если герольд Франции и признает, что в некоторых областях – в особенности по «рудной» части – Англия может одержать верх, то он с гордостью подчеркивает превосходство Франции во всем, что производит земля: «У нас любое зерно в таком изобилии, что все наши соседи к нам за ним посылают, потому как земля Франции, слава Богу, очень плодородна, и у нас много вещей, которых у вас нет: в первую очередь – вино, лучший из всех напитков, существующих на свете; вино во множестве делают по всей Франции, вина разнообразные, крепкие, красные и белые, какие угодно, и их так много, что наши землепашцы совсем не пьют ячменного пива, а пьют только вино… Кроме того, у нас есть орехи и оливки, из которых делают масло, и миндаль, и смоквы, и красильные растения, и многие другие вещи, а их у вас нет совсем… Кроме того, у нас есть всевозможные чудесные плоды, и летних плодов так же много, как и зимних…».
В самом деле, именно в дарах земли, богатой от природы и хорошо возделанной сельским населением, чья плотность была очень высокой, и заключалось главное богатство Франции XV в. Ни одна область в стране не могла бы соперничать в промышленной деятельности с Северной Италией или Фландрией; города – за исключением Парижа – были небольшими и незначительными; «крупная торговля» по всей территории, находилась, по большей части, в руках иностранцев, в основном – итальянцев. Даже в городах люди наживали состояние главным образом благодаря доходам от земли, да и само городское население всегда включало в себя немалую долю крестьян, которые обрабатывали расположенную вне укрепленных городских стен и принадлежавшую им или взятую в аренду у городских владельцев землю. Иными словами, Франция эпохи Жанны д'Арк представляла собой преимущественно крестьянское государство.
К сожалению, повседневная жизнь деревень почти не оставила следов в литературных текстах или хрониках того времени. Летописцы, целиком поглощенные изложением рыцарских «подвигов», лишь изредка, вскользь и с презрением упоминают о «мужланах», и шаблонный портрет крестьянина, который мы можем найти у современных Орлеанской Деве писателей и моралистов, всегда складывается из одних и тех же черт: грубости, скупости, трусости. Что же касается архивных документов, которые дают нам крайне интересные сведения о юридическом положении землевладельцев и об эксплуатации земель, то о материальной жизни сельских жителей в них упоминается лишь между прочим.
Однако нельзя не вспомнить об искусстве миниатюристов: это дивное отражение времени иногда приводит нас и в деревню, а календари в часословах рассказывают о «трудах и месяцах» крестьянской жизни. Свидетельства, конечно, страдают неполнотой, поскольку из года в год повторяются всегда одни и те же мотивы: жатва, сбор винограда, сбор желудей – но сведения, приведенные в календарях, бесконечно ценны благодаря реализму подробностей.
Сельский пейзаж в изучаемую нами эпоху основными своими чертами мало отличался от того, который мы знаем сегодня. Восточные области королевства – Фландрия, Пикардия, Шампань – так же как и равнины в окрестностях Парижа, представляли собой панораму вытянутых в длину и ничем не огражденных полей и деревень, теснящихся вокруг колоколен. Так как же все-таки выглядела Франция того времени? На востоке преобладали леса, дома были рассыпаны среди огороженных полей, над которыми кое-где возвышались деревья. Южные области были на вид более разнообразны: тут и неравномерно распределенные по ландшафту, то открытые всем ветрам, то разделенные живой изгородью поля, тут и оливковые рощи (ныне исчезнувшие), тут и виноградники, и плодовые сады на склонах холмов. Похоже, но и не совсем похоже: невозделанные земли занимали в те времена куда больше места, чем сейчас. Леса и ланды покрывали значительную часть поверхности земли. Да, разумеется, это были земли невозделанные, но тем не менее отнюдь не бесплодные и не бесполезные, поскольку именно такие участки служили общинными выгонами для скота, принадлежавшего соседним приходам, которые поставляли подстилки и корм для него. Совсем не такой, какой стала впоследствии, – с тех пор как государственная власть принялась оберегать угодья от ущерба, причиняемого скотом, – была тогда и лесная жизнь: на опушках могли мирно пастись коровы, овцы или козы, а в дубовых рощах огромные стада полудикого вида свиньей, погоняемых пастухами, неизменно искали желуди. Кроме того, необходимость давать земле отдых, оставляя под паром часть полей, каждый год давала животным дополнительные пастбища. Резюмируя, скажем, что землю в тот период, о котором идет речь, использовали более полно, но менее интенсивно, чем в наши дни.
Несмотря на то что число культур, которые выращивались в те времена, было меньше, чем сейчас, сельскохозяйственный пейзаж выглядел более разнообразным. В самом деле, каждая из провинций старалась как можно более полно удовлетворить собственные потребности, поскольку деревни, как правило, поддерживали экономические связи лишь с ближайшими городами. Повсюду на первом месте среди культур оказывались зерновые, но, если не считать очень богатых земель, пшеницы сеяли намного меньше, чем ржи, ячменя и овса; на гранитных почвах Бретани и в центральной части страны она уступала место «черному зерну» – гречихе. Значительную роль играли «текстильные» растения – лен, конопля: благодаря этому всегда хватало сырья не только для ткацких станков в соседних городах, но и для прялок крестьянских хозяйств. Другим непременным элементом любого крестьянского хозяйства были ульи. Везде самое почетное место отводилось виноградной лозе, даже в областях с холодным влажным климатом, где вино получалось очень и очень невысокого качества: виноградники в те времена существовали во Фландрии, в Нормандии и даже в Бретани. И дело заключалось не только в необходимости повсеместно делать вино, без которого не обойтись при совершении литургии. Вино испокон веков, а в ту эпоху особенно, считалось «благородным» напитком, и торговать им чаще всего оказывалось выгодно. Не случайно же «французский герольд» с презрением относится к англичанам, потребляющим ячменное пиво, и с гордостью подчеркивает, что его соотечественники-земледельцы пьют только вино. Выращивание лозы приобщает к «благородству», «знати» – так считалось во времена, о которых мы сейчас говорим. И потому виноградная лоза была предметом особых забот: в каждой местности под виноградники отводили наиболее подходящие почвы, а кроме того, пристально следили за тем, как растет лоза, заботливо собирая урожай по осени. Если бы мы могли перенестись в тогдашнюю Францию, то непременно заметили бы: даже там, где поля ничем не огорожены, виноградники окружены стенами; горожане навещают принадлежащие им виноградники, расположенные в предместьях, и лично наблюдают за ходом работ. Государственная власть, муниципальная или феодальная, также проявляет интерес к винограду, который дает возможность пополнить не только запасы продовольствия, но и казну: предназначенный на продажу виноград и созревающее в погребах вино позволяют собирать большие налоги: не зря же у городских ворот или ворот замков ставились специальные столы – они были нужны для учета повозок, которые возвращались, нагруженные виноградом, и взимания положенной за въезд платы. Было предусмотрено буквально все, что способно принести доход. К примеру, для того чтобы не допустить какого бы то ни было обмана, как правило, запрещалось собирать урожай, прежде чем властями будет дан «сигнал» или «объявление» о начале сбора винограда. То, что производили мелкие виноградники, рассеянные по всему королевству и по большей части дававшие вполне заурядное вино, направлялось в основном на местный рынок. Большие виноградники Борделе и Бургундии, не только расположенные в местности с наиболее благоприятными условиями, лучшими почвами и климатом, но и обладавшие удобным доступом к водным путям, напротив того, снабжали рынок международный, а он был огромным.
Сельскохозяйственная техника, унаследованная от многовековой традиции, не претерпела существенных изменений с конца Средневековья до середины XIX в., и повседневная жизнь наших деревень в тех местах, куда еще не проникла механизация, даже сейчас напоминает миниатюры, украшающие рукописи XV в. Для вспашки земли в наиболее развитых сельскохозяйственных областях использовали двухколесный плуг с двойной рукояткой, впрягая в него пару быков; местности победнее, да, в общем, и вся южная часть королевства оставались верными римской бесколесной сохе, не так глубоко входившей в землю. Жали, как правило, серпом, но для того, чтобы срезать траву, крестьянин брался за косу. Борона, которую тащит могучий першерон; двухколесная или четырехколесная повозка, нагруженная сеном или чанами с виноградом; мужчина, опустившийся на колени, чтобы связать сноп; косарь с подвешенной на боку сумкой для точильного бруска; женщина, опирающаяся на деревянные вилы, – все эти картины повседневной сельской жизни кажутся вечными, как будто существовали всегда. Только костюмы порой напоминают нам, что речь идет о другом веке: крестьянин одет в блузу или короткую куртку и подобие юбки, прикрывающей верхнюю часть ноги; в летнюю жару он иногда остается в одной рубахе и прикрывает голову от солнца соломенной шляпой. На женщинах длинные приталенные платья с облегающим корсажем; во время работы они подбирают подол, выставляя напоказ белую нижнюю юбку.
Каким покоем, какой счастливой жизнью веет от этих картинок! Но подобное ощущение совершенно не соответствует действительности того времени. Историки, как правило, противопоставляют причиненным войной разрушениям того времени период возрождения, каким стал конец царствования Карла VII; на самом же деле разрушение и возрождение в течение столетия постоянно чередовались. В мирные или хотя бы относительно спокойные и безопасные времена крестьяне выбирались из-за городских стен, покидали леса и укрепленные церкви, где искали убежища, и пытались привести в порядок разбитые дороги, восстановить поля, отстроить разрушенные или сгоревшие деревни. Однако то и дело на смену ритму чередования времен года, чему подчинена крестьянская жизнь, приходил хаотический ритм войны, который в некоторых регионах – к примеру, в Нормандии – в начале XV в. в течение почти сорока лет был неизменным фоном повседневной жизни.
Упорное стремление вернуться к прерванному занятию, восстановить то, что было разрушено, должно быть, составляет непременную черту крестьянского характера. Возможно, ее отчасти можно объяснить особенно тесной связью, существующей во Франции между «вилланом» и землей: почти не будет преувеличением сказать, что с конца Средневековья крестьяне, по большей части, сделались собственниками возделываемой ими земли. Конечно, речь не идет о полном праве собственности в том смысле, какой придавали этому термину римское право и позже Кодекс Наполеона. Земля оставалась включенной в систему зависимости, которая отличала, с социальной точки зрения, феодальный строй. Она представляла собой «лен», за пользование которым держатель должен был отдавать сеньору положенную ему и установленную в незапамятные времена плату. Но при соблюдении этого условия крестьянин имел право завещать, продавать и даже делить на части свое владение. Собственно говоря, ограничение права собственности было не более заметным, чем то, какое возникает в современных обществах с либеральной структурой из-за вмешательства государства, взимающего налог на землю и то, что на ней растет, и требует налог в случае продажи или наследования.
Кроме того, если некоторые феодальные права – такие как шампар, полевая подать или некоторые виды оброка, которые существовали в разных местах под различными названиями, но сводились к взиманию с крестьян определенного процента урожая, – сохраняли, по самой природе своей, почти постоянный размер, то с денежным поземельным оброком, реальный размер которого уменьшался, находясь в постоянной зависимости от столь же постоянной девальвации денег, дело обстояло по-другому. Тем не менее обычай устанавливал размер такой платы, и сеньор не мог произвольно ее увеличивать. Даже причиненный войной ущерб, так серьезно сказывавшийся на материальной жизни земледельца, порою мог обернуться к его выгоде: для того чтобы восстановить поля на разоренных землях, сеньорам-землевладельцам, а также горожанам, которые приобрели «цензивы»[9] в равнинной местности, приходилось соглашаться на условия, более прибыльные для тех, кто хотел там обосноваться. Сюда входили замена прежних пропорциональных податей твердой платой, временное освобождение от налогов или снижение налогов до восстановления владения и так далее. Уменьшение доходов – следствие девальвации денег – вынуждало сеньоров сдавать в аренду, заключая контракты на определенный срок, в том числе и свои «заповедные» земли: арендные договоры на срок, сдача земли в аренду и особенно испольщина, чем дальше, тем чаще, становились все более обычным делом, и это приводило к разобщению двух элементов, которые феодальный режим объединил в руках класса сеньоров: государственной власти и земельного господства над арендаторами владений.