Страница:
На дне общества, как и в других социальных группах, существовали свои объединения, своя иерархия и свои законы. Нищие «Двора чудес» составляли «Королевство оборванцев» и подчинялись власти своего короля. Наиболее типичный пример организации подобного рода – знаменитая шайка «Кокияйров», которая орудовала в Бургундии и соседних с ней провинциях в середине XV в. и в которую входили не только обычные злоумышленники, но и молодые люди из хороших семей, священники-расстриги и даже почтенные торговцы, скупавшие краденое. Шайка была организована наподобие ремесленного цеха, в ней существовала иерархия мастеров, подмастерьев и учеников, и переход с одной ступени на другую происходил после ряда испытаний, чья трудность постепенно возрастала, а в конце следовало «создать шедевр»: срезать по всем правилам кошелек у женщины, преклонившей колени в церкви; обчистить карманы у манекена, обвешанного бубенчиками, так, чтобы ни один не зазвенел… У «кокийяров» был собственный язык, «жаргон», едва ли не возведенный в литературное достоинство Вийоном в нескольких его балладах – образный язык, на котором вор, срезающий кошельки, именуется «сборщиком винограда», священник с тонзурой – «бритым», а страшные слова заменяются другими: hallegrup вместо «gibet» (виселица), emboureux вместо «bourreau» (палач).
Что касается «девиц для утех», число которых пропорционально ко всему городскому населению представляется достаточно высоким, то они подчинялись правилам и запретам, исходившим от городской или королевской власти. Как правило, они должны были располагаться на определенных улицах, покидать которые им воспрещалось. Но частые жалобы горожан на несоблюдение этих правил достаточно ясно показывают, что за применением их обычно следили не слишком строго: в 1425 г. прихожане Сен-Мерри жаловались на постоянное присутствие в месте, называвшемся Байбу, «женщин, ведущих дурную и беспутную жизнь», что стесняло идущих в церковь «почтенных, уважаемых и добропорядочных людей». И королевский прево, «решив, что в нашем городе есть множество других мест и площадей, для этого предназначенных, приказал им перебраться на улицу Кур-Робер». «Публичные девки» также подвергались определенным запретам, касающимся одежды. Они не имели права носить одежду или украшения, из-за которых их могли бы принять за честных горожанок; драгоценности, позолоченные пояса, широкие юбки, меховые воротники им носить не полагалось. Но и здесь запреты нарушались, а искушение уподобиться «даме» было сильнее страха перед любым наказанием. В 1427 г. Маленькая Жаннетта предстала перед Парижским Шатле, и там, на глазах у собравшейся толпы, срезали ее «отвернутый» воротник, сняли подбитые беличьим мехом рукава и укоротили шлейф ее упланда; серебряный пояс, который она носила «с излишеством тканей и мехов», был с благотворительными целями передан в госпиталь Отель-Дьё.
Напрасные старания: несколько лет спустя снова пришлось объявлять по всему Парижу, что «развратницы больше не будут носить серебряных поясов, а также отложных воротников и беличьего меха на платье, и будут жить в публичных домах, как в прежние времена…».
ГЛАВА IV. МИР ТРУДА
И потому современные хронисты, так многословно описывавшие дворцовые праздники или рыцарские подвиги, едва упоминают о том, какой была повседневная жизнь этих «трудящихся» – ремесленников или торговцев, – которые вместе с крестьянами составляли основание социальной пирамиды. Если они иногда и выходят на первый план, то лишь в тех случаях, когда речь идет о событиях исключительных – гражданских войнах, попытках социальных переворотов, – когда «простонародье» внезапно показывает свою силу, покушаясь на установленный свыше порядок вещей. Но скромная повседневная жизнь в лавке и мастерской, на ярмарках и рынках открывается перед нами лишь редкими проблесками; лишь иногда судебные документы, королевские грамоты о помиловании, реже – литературные тексты позволяют нам разглядеть мастеров и подмастерьев, занятых обычной работой.
Конечно, существует и другой источник информации, и очень богатый, если речь идет о последних столетиях Средневековья: уставы ремесел, цехов и братств, к которым следовало бы прибавить указы и различные постановления, исходившие от государственной власти и касавшиеся экономической жизни. Но какими бы интересными ни были эти документы, они дают скорее теоретическое, чем конкретное представление о жизни трудовых классов; а главное, они рискуют подкрепить и без того слишком распространенное заблуждение, по которому выходит, будто все ремесленники были организованы в цехи, обладавшие монопольным правом производства или продажи, содержавшие строго ограниченное число мастеров и предписывавшие подмастерьям, стремившимся к «мастерству», исполнение «шедевра», который свидетельствовал бы об их профессиональных знаниях и умениях.
Однако в начале XV в., несмотря на выраженную тенденцию к росту количества цехов, общим правилом оставался свободный труд. В крупных городах – Лионе, Бордо, Нарбонне – не было ни цеховой организации, ни связанных с ней монополий; даже в Париже две трети ремесленников существовали вне этой организации, и всякий подмастерье, у которого хватало средств на то, чтобы создать мастерскую или открыть лавочку, мог сделать это на свой страх и риск. Впрочем, эта свобода большинства ремесел была относительной: если они и не знали ограничений (установления предельного числа мастеров, а часто также и подмастерьев и учеников), свойственных «metiers jures», цехам, они не могли не подчиняться постановлениям государственной, королевской, муниципальной или феодальной власти, касавшимся условий труда, качества продукции, продажной цены и т. д. В целом и если смотреть на них с точки зрения повседневной деятельности, различные цехи меньше различались по своему юридическому статусу, чем по особым условиям труда, для каждого своим собственным. Между «menestriers» – музыкантами, игравшими на различных инструментах, – и «merciers» – странствующими торговцами, занимавшимися крупной торговлей – при том, что и те и другие были организованы в корпорации, во главе которых стояли «короли» (то есть старшины, занимавшиеся профессиональным контролем), разница явно больше, чем между булочниками из двух соседних городов, если в одном из этих городов существовала цеховая система, а в другом – нет.
Различие существовало главным образом между ремеслами, ориентированными на местный рынок, и предприятиями, работающими на рынок внешний по отношению к месту производства и составляющими то, что можно было бы назвать «крупной промышленностью», которая, в свою очередь, была связана с крупной торговлей, сухопутной и морской.
Большинство городских ремесел сочетало производство с торговлей, и лавка сливалась с «рукодельной», мастерской. Как правило, состав этих мастерских был немногочисленным: редко у какого хозяина служило больше трех-четырех человек учеников и подмастерьев (которых все чаще называли словом «compagnon», вытеснившим прежнее наименование «valet» – слуга, прежде служившее для обозначения работников. Семейный характер предприятия еще усиливался благодаря тому обстоятельству, что ученик постоянно жил в хозяйском доме, и нередко подмастерья в полдень садились за стол вместе с хозяином, чтобы сократить перерыв в рабочем дне. Ученика, которого хозяин нанимал по контракту, с тем чтобы обучить его ремеслу, хозяйка дома нередко использовала как простого слугу, заставляя его делать грязную работу по дому, мыть посуду, заниматься детьми. И потому контракты учеников нередко включали особые оговорки на этот счет, равно как и оговорки насчет признанного за хозяином права наказывать: в 1399 г. парижский столяр Жан Прево, беря в ученики Лорена Алюэля, обязывался обращаться с ним «как с порядочным человеком… и, если тот ошибется, бить его самому, не позволяя бить жене».
Более всего осложняла положение как ученика, так и подмастерья, общая для всех цехов тенденция все более затруднять доступ к званию мастера, устанавливая с этой целью плату за вступление в цех – обычно в виде подарков или угощения для мастеров цеха – а главное, требованием создать шедевр, на выполнение которого уходило иногда несколько долгих месяцев работы и требовалось (например, у ювелиров) дорогостоящее сырье.
Природа шедевра часто определялась самим уставом цеха: у шорников подмастерье должен был изготовить седло для иноходца и седло для мула (или вьючное седло); у скульпторов шедевр представлял собой статуэтку высотой в три с половиной фута; вышивальщики требовали от кандидата на звание мастера вышить картину, рисунок для которой давали «надзиратели» ремесла. Холодные сапожники прибегали для оценки кандидатов к более оригинальному способу: из мешка, наполненного старыми башмаками, старшины наугад вытаскивали три пары, которые «компаньон» должен был починить. Иногда уставы давали лишь самые общие указания, которые старшинам в каждом отдельном случае следовало уточнять: у амьенских столяров подмастерье должен был «сделать и отделать за свой счет и своими стараниями вещь или шедевр названного ремесла, стоимостью в шестьдесят три парижских су, а если ему угодно, то и дороже, такой, какой пожелают ему приказать исполнить „надзиратели“ (eswars). Для того чтобы подмастерью никто не помогал выполнять эту работу, принимались строжайшие меры предосторожности; как правило, он должен был работать в мастерской одного из мастеров; если ему позволяли работать у себя дома, он должен был всякий раз, как на время оставляет работу, отдавать ключ от своей „рукодельни“ хранителям ремесла. Нередко, когда предстояло оценить ценность шедевра, возникали споры, и „провалившиеся“ кандидаты иногда обращались к местным властям, которые могли выбрать экспертов, способных вынести окончательный и не подлежащий обжалованию приговор.
Требование выполнить шедевр, в цехах составлявшее существенное посягательство на свободу труда, тем не менее оправдывало себя в качестве гарантии компетентности мастера, особенно необходимой в тех случаях, когда речь шла о профессиях, всерьез требовавших его ответственности – например, ремесла цирюльника, включавшего в себя и проведение хирургических операций. В Реймсе кандидаты в цирюльники должны были «за свой счет в течение недели служить в доме и мастерской у каждого из мастеров (к счастью, их было всего двое) и выполнить там свой шедевр, то есть суметь хорошо увлажнить и достаточно чисто выбрить, хорошо причесать, подрезать и обработать бороду, что часто бывает необходимо как здоровым, так и больным людям, и правильно делать надрезы для кровопускания, и знать все жилы, какие есть в человеческом теле, и причины, по которым надо пускать кровь, и при этом знать, что, если вместо вены вскроешь артерию, такое кровопускание из артерии будет очень опасным для человеческого тела; и знать также благоприятное время для таких кровопусканий».
Тем не менее препятствия, преграждавшие доступ к званию мастера, как правило, исчезали, когда речь шла о сыне или зяте уже признанного мастера. В этих случаях требование выполнить шедевр превращалось в простую формальность, и это способствовало превращению определенных ремесел в монополию нескольких семей. Наиболее типичным примером могут служить начиная с конца XIV в. мясники, которые не только в Париже, но и во многих провинциальных городах (в том числе Лиможе, Дуэ, Бурже) превратились в очень замкнутую олигархию. Парижская Большая бойня, облагавшая монополией на торговлю вареным и сырым мясом в Париже и его предместьях и имевшая около тридцати прилавков напротив Шатле, была собственностью нескольких семей – Сент-Йон, Легуа, – в которых ремесло передавалось от отца к сыну, «и детей делали мясниками, как только они достигали возраста семи или восьми лет», говорится в королевском указе, в 1416 г., ненадолго упразднившем привилегии Большой бойни. Согласно уставу бойни, мастера должны были работать сами, на деле же они, несмотря на многочисленные напоминания королевской власти, устранялись от этого и сдавали прилавки подмастерьям, платившим им ежегодную ренту (в начале XV в. составлявшую от ста пятидесяти до двухсот ливров за прилавок). Сами мясники ограничивались ролью торговцев мясом, снабжавших парижский рынок, но их корпорация представляла собой настоящий институт власти: у нее было собственное правосудие, которое должно было карать торговые нарушения (например, отбирать признанное несъедобным мясо), а также разбирать конфликты между членами цеха. Кроме того, работавшие на нее бойцы и живодеры, грубые и жестокие, придавали ей весомую силу, которая не замедлит проявиться во время волнений, которыми было отмечено царствование Карла VI.
В некоторых цехах работники, стремясь противопоставить себя всевозрастающей монопольной власти хозяев, объединялись в существовавшие отдельно от корпораций «товарищества». Некоторые из них сложились уже к концу XV в., в особенности в строительных профессиях, и, даже если не возводить их происхождение, как нравилось делать каменотесам, ко временам строительства храма Соломона, вполне возможно, что они зародились на строительстве соборов в XII и XIII вв. Солидарность членов товарищества выражалась в XV в. в поддержке, оказываемой тем, кто «шел из города в город и трудился, чтобы узнать, понять, увидеть и познакомиться с другими». Но странствия подмастерьев по Франции ради совершенствования в своем ремесле («Tour de France») оставались пока явлением исключительным, поскольку большая часть объединений подмастерьев, похоже, как и сами корпорации, не выходили пока за пределы одного региона, а часто оставались строго в пределах города.
Материальные условия труда в различных ремеслах сильно отличались друг от друга. При этом в любом из них рабочий день был очень длинным; как правило, работали от восхода солнца и до заката, с коротким перерывом на обед. Строгое соблюдение этого правила должно было привести к тому, что продолжительность рабочего дня в течение года постоянно изменялась бы; и в самом деле, похоже, что во многих ремеслах существовал летний рабочий день и зимний рабочий день. Час, когда следовало входить в мастерские, возвещал сигнал часового или колокола приходской церкви – а иногда даже и особый, «рабочий» колокол. В некоторых ремеслах случалось и так, что работать приходилось много дольше, чем длился день: иной раз рабочий день начинался в четыре часа утра и заканчивался в девять вечера, и это подразумевало, что в течение определенной части года рабочие трудились при свечах. Ночные работы, в некоторых цехах запрещенные как для того, чтобы избежать брака, так и из-за опасности возникновения пожара, широко применялись в других.
Относительно компенсировало продолжительность рабочего дня то обстоятельство, что количество рабочих дней заметно уменьшалось за счет многочисленных праздников, когда работать не полагалось, а это происходило не только по воскресеньям и большим религиозным праздникам, но и по случаю дня святого покровителя цеха, не говоря уж о прекращении работы по случаю похорон одного из членов братства или мессы, которую служили за упокой его души. Предвосхищая лафонтеновского сапожника, некоторые работники выступали против чрезмерного количества выходных дней, уменьшавших их заработки, и доходили даже до того, что нарушали воскресный отдых: против такого нарушения протестовали многие парижане, в 1426 г. направившие петицию в адрес факультета теологии.
Интересно было бы составить себе представление о том, сколько зарабатывал подмастерье, но, помимо того, что размеры жалованья сильно разнились в различных ремеслах, а еще более – в различных местностях, постоянные изменения ценности денег и стоимости жизни не позволяют нам в точности понять, какой была покупательная способность того или иного жалованья. Самое большее, что нам доступно. – это сопоставлять и сравнивать в ограниченных рамках одного города, если нам известны, на вполне определенную дату, размер жалованья некоторых работников и стоимость определенных основных продуктов. В Лионе в начале XV в. чернорабочий получал 1 турское су (то есть 12 денье), тогда как фунт хлеба стоил 1 денье 1 обол. Еще больше говорят нам различия, которые можно установить между доходами различных социальных категорий: в то время, как лионский чернорабочий получал в месяц от 20 до 25 су жалованья (с учетом нерабочих дней), городской прокурор Лиона в год получал около двадцати ливров содержания, что даже и вдвое не превышает жалованья рабочего. Но, как правило, различия в доходах между рабочими и зажиточными горожанами были более заметными: в документе, составленном реймским духовенством в начале XV в. и долженствующим доказать, что священники были самыми бедными среди жителей города, приводится нечто около средних цифр дохода различных социальных классов. Если верить этому документу – авторы которого, естественно, стремились увеличить доходы всех прочих, помимо духовенства, групп общества – «рыцари города Реймса» (то есть наиболее именитые горожане), крупные торговцы или очень обеспеченные буржуа имели в среднем доход около 1500 ливров; скорняки, торговцы пряностями, суконщики (мастера наиболее могущественных корпораций) – от 200 до 300 ливров; подмастерья (каменщики, кровельщики, плотники) получали 3-4 су за день работы (около 60 ливров в год), и не было ни одного, даже самого низкооплачиваемого работника, который получал бы меньше 20 денье в день (25 ливров в год).
Итак, как мы видим, материальное положение рабочих являлось весьма разнообразным. Но ни цеховая система, ни, как правило, семейный характер предприятий не способны были поддерживать неизменно гармоничные отношения между хозяевами и работниками. Последние, как и во все времена, стремились к улучшению условий своего труда, прибегая для этого к доступным им – и незаконным – способам: созданию профессиональных союзов и забастовкам, которые уже в конце XIII века юрист Бомануар очень точно описал под названием «taquehan»: «…союз, созданный против общей выгоды, когда работники обещают, или заверяют, или сговариваются больше не работать по таким низким расценкам, как прежде, но собственной властью прибавить себе жалованье, уговариваются не работать за меньшее жалованье и решают между собой, какие наказания и какие угрозы применять к тем подмастерьям, которые их не поддержат»". Создание подобных профессиональных союзов, скорее всего, было не редкостью в конце XIV и в начале следующего столетия, поскольку рост заработной платы запаздывал по сравнению с ростом цен. В 1412 г. парижские стригали много раз собирались на кладбище Невинноубиенных младенцев, как считалось – для того чтобы обсудить дела своего братства, на деле же, по словам хозяев-суконщиков, «для того чтобы сговориться получать в полтора раза больше того, что получали прежде за стрижку шерсти»; попытки эти успехом не увенчались, поскольку хозяева позаботились о том, чтобы вожаки были арестованы за то, что устроили «проклятую сходку».
Другие споры возникали из-за продолжительности рабочего дня. В 1395 г. парижский прево – представлявший собой высшую судебную власть для цехов – должен был вмешаться, с тем чтобы призвать подмастерьев к исполнению своих обязанностей: «Поскольку до нашего сведения дошло, что многие ремесленники, такие как ткачи, сукновалы, мостильщики, каменщики, плотники и многие другие, работающие и живущие в Париже, желают и требуют позволить им начинать и оставлять работу в те часы, в какие им заблагорассудится, хотя плату за свой рабочий день берут такую, как если бы трудились в течение всего дня, что приносит ущерб и урон как мастерам и хозяевам мастерских цеха, к которому они принадлежат, так и общественному благу… [приказываем], чтобы отныне все люди названных цехов, нанимаемые на рабочий день, отправлялись на работу, чтобы заниматься своим ремеслом, с часа восхода солнца до часа захода солнца и обедали в разумное время».
Государственная власть постоянно вмешивалась в надзор за ремеслами. В частности, она стремилась воспрепятствовать перекупщикам, регулируя торговлю произведенными товарами: запрещалось покупать оптом с тем, чтобы перепродавать в розницу; предписывалось являться «в привычные места» для того, чтобы раскладывать там свой товар; в определенные дни предписывалось закрывать лавки и продавать свой товар на рынках с тем, чтобы покупатель мог сделать лучший выбор. Постоянное возобновление таких предписаний заставляет предположить, что на практике они почти не исполнялись. В Париже к середине XV в. в конце концов отказались от того, чтобы заставлять розничных торговцев торговать на Центральном рынке.
Контроль за «мерами и весами», имевший особенно большое значение в те времена, когда в этой области существовало огромнейшее разнообразие, был доверен приводимым к присяге уполномоченным: «измерителям» зерна, леса, угля, измерителям-разносчикам соли; мерщикам и разносчиками вина, чьи права и полномочия скрупулезно определены указом, изданным в 1415 г.
Для того чтобы воспрепятствовать росту цен или приостановить его, нередко прибегали к установлению твердых расценок. При Иоанне Добром королевская власть уже пыталась остановить рост стоимости жизни и уровня заработной платы, вызванный опустошениями, произведенными Черной Смертью и как следствие – уменьшением числа рабочих рук. С начала XV в. королевская власть еще не раз будет вмешиваться, устанавливая потолок цен на некоторые продукты. Существуют документы, показывающие нам «экономическую полицию» в действии: в 1421 г. сержанты парижского Шатле явились к торговцу растительным маслом, чья лавка была рядом с воротами Бодуайе и который продавал масло по три парижских су за пинту, тогда как максимальная установленная цена была два су три денье. Но торговцу удалось подкупить сержантов, которые прекратили преследование. Менее удачливым оказался портной, который несколькими месяцами позже подменил выбранное покупателем сукно на другое, более низкого качества; покупатель заметил подмену и потребовал от сержанта опечатать сукно, ставшее предметом мошенничества; портной, разозлившись, сломал печати, за что поплатился заточением.
В цехах контроль за торговым качеством продукции был доверен «maitres jures», которых иногда называли «надзирателями», «синдиками» и даже «королями» и которых избирали на общем собрании мастеров. Они должны были следить за соблюдением уставов корпораций как во всем, что касалось условий труда, так и во всем, что было связано с технологией изготовления; они вмешивались также в конфликты мастеров между собой или в конфликты между мастерами и работниками.
Жизнь людей труда протекала не только в мастерской или в убогом жилище, куда подмастерья, окончив рабочий день, приходили всего на несколько часов, чтобы поспать. Цехи участвовали в общественной жизни, создавая ее основу. Почти повсеместно цехи представляли основу электората на выборах городских чиновников. Впрочем, здесь не все помещались на одном и том же уровне: как правило, избирательное право предоставлялось лишь мастерам наиболее ценимых цехов. В Париже в XIV в. шесть из них отделились от прочих, чтобы создать своего рода промышленную и торговую аристократию: суконщики, торговцы пряностями (то есть те, кто занимался оптовой торговлей), скорняки, продавцы галантереи (оптовые торговцы), менялы, ювелиры. Отныне они составят «шесть гильдий» («six corps»); входившие в них мастера обладали привилегией избирать торгового прево. В начале XV в. в Труа только мясники, булочники и ювелиры могли входить в городской совет, но представители пятнадцати других профессий принимали участие в собраниях, обсуждавших экономические вопросы (обесценение денег и т. д.), о содержании укреплений и о предоставлении налога «эд» по просьбе короля. Эта фискальная роль была одной из тех, с какими мы встречаемся чаще всего, поскольку государственной власти было удобно свалить на цехи сложную задачу распределения налогов или чрезвычайных поборов, которые приходилось умножать из-за расходов на войну. Иногда даже всех горожан – в том числе и тех, кто по роду своих занятий не принадлежал ни к какому определенному цеху, – обязывали взять на себя контроль за одним из налогов, чтобы обеспечить его распределение и сбор, осуществлявшиеся «jures» («старшинами») или же сборщиками, специально с этой целью назначенными собранием мастеров.
Что касается «девиц для утех», число которых пропорционально ко всему городскому населению представляется достаточно высоким, то они подчинялись правилам и запретам, исходившим от городской или королевской власти. Как правило, они должны были располагаться на определенных улицах, покидать которые им воспрещалось. Но частые жалобы горожан на несоблюдение этих правил достаточно ясно показывают, что за применением их обычно следили не слишком строго: в 1425 г. прихожане Сен-Мерри жаловались на постоянное присутствие в месте, называвшемся Байбу, «женщин, ведущих дурную и беспутную жизнь», что стесняло идущих в церковь «почтенных, уважаемых и добропорядочных людей». И королевский прево, «решив, что в нашем городе есть множество других мест и площадей, для этого предназначенных, приказал им перебраться на улицу Кур-Робер». «Публичные девки» также подвергались определенным запретам, касающимся одежды. Они не имели права носить одежду или украшения, из-за которых их могли бы принять за честных горожанок; драгоценности, позолоченные пояса, широкие юбки, меховые воротники им носить не полагалось. Но и здесь запреты нарушались, а искушение уподобиться «даме» было сильнее страха перед любым наказанием. В 1427 г. Маленькая Жаннетта предстала перед Парижским Шатле, и там, на глазах у собравшейся толпы, срезали ее «отвернутый» воротник, сняли подбитые беличьим мехом рукава и укоротили шлейф ее упланда; серебряный пояс, который она носила «с излишеством тканей и мехов», был с благотворительными целями передан в госпиталь Отель-Дьё.
Напрасные старания: несколько лет спустя снова пришлось объявлять по всему Парижу, что «развратницы больше не будут носить серебряных поясов, а также отложных воротников и беличьего меха на платье, и будут жить в публичных домах, как в прежние времена…».
ГЛАВА IV. МИР ТРУДА
Ремесленники: свободный труд и цехи. Ученичество и шедевр. Товарищества. Условия труда. Забастовки и объединения. Экономическая полиция. Ремесла в городской жизни. Братства. Крупная промышленность: рудники, производство сукна. Крупная торговля
«Те, кто молится, те, кто сражается, те, кто трудится»: старинное разделение, отражавшее иерархию, самим Богом установленную для своих творений, по-прежнему жило в умах, хотя и не вполне отвечало земной реальности. «Переходя к третьему члену, дополняющему королевство,– пишет в своей хронике Шатлен (происходивший из семьи мелкой знати), – скажем, что это население добрых городов, торговцы и землепашцы, о которых не подобает говорить так же пространно, как о других, поскольку само это сословие внимания не требует и поскольку оно, в своем подневольном положении, на великие дела неспособное.И потому современные хронисты, так многословно описывавшие дворцовые праздники или рыцарские подвиги, едва упоминают о том, какой была повседневная жизнь этих «трудящихся» – ремесленников или торговцев, – которые вместе с крестьянами составляли основание социальной пирамиды. Если они иногда и выходят на первый план, то лишь в тех случаях, когда речь идет о событиях исключительных – гражданских войнах, попытках социальных переворотов, – когда «простонародье» внезапно показывает свою силу, покушаясь на установленный свыше порядок вещей. Но скромная повседневная жизнь в лавке и мастерской, на ярмарках и рынках открывается перед нами лишь редкими проблесками; лишь иногда судебные документы, королевские грамоты о помиловании, реже – литературные тексты позволяют нам разглядеть мастеров и подмастерьев, занятых обычной работой.
Конечно, существует и другой источник информации, и очень богатый, если речь идет о последних столетиях Средневековья: уставы ремесел, цехов и братств, к которым следовало бы прибавить указы и различные постановления, исходившие от государственной власти и касавшиеся экономической жизни. Но какими бы интересными ни были эти документы, они дают скорее теоретическое, чем конкретное представление о жизни трудовых классов; а главное, они рискуют подкрепить и без того слишком распространенное заблуждение, по которому выходит, будто все ремесленники были организованы в цехи, обладавшие монопольным правом производства или продажи, содержавшие строго ограниченное число мастеров и предписывавшие подмастерьям, стремившимся к «мастерству», исполнение «шедевра», который свидетельствовал бы об их профессиональных знаниях и умениях.
Однако в начале XV в., несмотря на выраженную тенденцию к росту количества цехов, общим правилом оставался свободный труд. В крупных городах – Лионе, Бордо, Нарбонне – не было ни цеховой организации, ни связанных с ней монополий; даже в Париже две трети ремесленников существовали вне этой организации, и всякий подмастерье, у которого хватало средств на то, чтобы создать мастерскую или открыть лавочку, мог сделать это на свой страх и риск. Впрочем, эта свобода большинства ремесел была относительной: если они и не знали ограничений (установления предельного числа мастеров, а часто также и подмастерьев и учеников), свойственных «metiers jures», цехам, они не могли не подчиняться постановлениям государственной, королевской, муниципальной или феодальной власти, касавшимся условий труда, качества продукции, продажной цены и т. д. В целом и если смотреть на них с точки зрения повседневной деятельности, различные цехи меньше различались по своему юридическому статусу, чем по особым условиям труда, для каждого своим собственным. Между «menestriers» – музыкантами, игравшими на различных инструментах, – и «merciers» – странствующими торговцами, занимавшимися крупной торговлей – при том, что и те и другие были организованы в корпорации, во главе которых стояли «короли» (то есть старшины, занимавшиеся профессиональным контролем), разница явно больше, чем между булочниками из двух соседних городов, если в одном из этих городов существовала цеховая система, а в другом – нет.
Различие существовало главным образом между ремеслами, ориентированными на местный рынок, и предприятиями, работающими на рынок внешний по отношению к месту производства и составляющими то, что можно было бы назвать «крупной промышленностью», которая, в свою очередь, была связана с крупной торговлей, сухопутной и морской.
Большинство городских ремесел сочетало производство с торговлей, и лавка сливалась с «рукодельной», мастерской. Как правило, состав этих мастерских был немногочисленным: редко у какого хозяина служило больше трех-четырех человек учеников и подмастерьев (которых все чаще называли словом «compagnon», вытеснившим прежнее наименование «valet» – слуга, прежде служившее для обозначения работников. Семейный характер предприятия еще усиливался благодаря тому обстоятельству, что ученик постоянно жил в хозяйском доме, и нередко подмастерья в полдень садились за стол вместе с хозяином, чтобы сократить перерыв в рабочем дне. Ученика, которого хозяин нанимал по контракту, с тем чтобы обучить его ремеслу, хозяйка дома нередко использовала как простого слугу, заставляя его делать грязную работу по дому, мыть посуду, заниматься детьми. И потому контракты учеников нередко включали особые оговорки на этот счет, равно как и оговорки насчет признанного за хозяином права наказывать: в 1399 г. парижский столяр Жан Прево, беря в ученики Лорена Алюэля, обязывался обращаться с ним «как с порядочным человеком… и, если тот ошибется, бить его самому, не позволяя бить жене».
Более всего осложняла положение как ученика, так и подмастерья, общая для всех цехов тенденция все более затруднять доступ к званию мастера, устанавливая с этой целью плату за вступление в цех – обычно в виде подарков или угощения для мастеров цеха – а главное, требованием создать шедевр, на выполнение которого уходило иногда несколько долгих месяцев работы и требовалось (например, у ювелиров) дорогостоящее сырье.
Природа шедевра часто определялась самим уставом цеха: у шорников подмастерье должен был изготовить седло для иноходца и седло для мула (или вьючное седло); у скульпторов шедевр представлял собой статуэтку высотой в три с половиной фута; вышивальщики требовали от кандидата на звание мастера вышить картину, рисунок для которой давали «надзиратели» ремесла. Холодные сапожники прибегали для оценки кандидатов к более оригинальному способу: из мешка, наполненного старыми башмаками, старшины наугад вытаскивали три пары, которые «компаньон» должен был починить. Иногда уставы давали лишь самые общие указания, которые старшинам в каждом отдельном случае следовало уточнять: у амьенских столяров подмастерье должен был «сделать и отделать за свой счет и своими стараниями вещь или шедевр названного ремесла, стоимостью в шестьдесят три парижских су, а если ему угодно, то и дороже, такой, какой пожелают ему приказать исполнить „надзиратели“ (eswars). Для того чтобы подмастерью никто не помогал выполнять эту работу, принимались строжайшие меры предосторожности; как правило, он должен был работать в мастерской одного из мастеров; если ему позволяли работать у себя дома, он должен был всякий раз, как на время оставляет работу, отдавать ключ от своей „рукодельни“ хранителям ремесла. Нередко, когда предстояло оценить ценность шедевра, возникали споры, и „провалившиеся“ кандидаты иногда обращались к местным властям, которые могли выбрать экспертов, способных вынести окончательный и не подлежащий обжалованию приговор.
Требование выполнить шедевр, в цехах составлявшее существенное посягательство на свободу труда, тем не менее оправдывало себя в качестве гарантии компетентности мастера, особенно необходимой в тех случаях, когда речь шла о профессиях, всерьез требовавших его ответственности – например, ремесла цирюльника, включавшего в себя и проведение хирургических операций. В Реймсе кандидаты в цирюльники должны были «за свой счет в течение недели служить в доме и мастерской у каждого из мастеров (к счастью, их было всего двое) и выполнить там свой шедевр, то есть суметь хорошо увлажнить и достаточно чисто выбрить, хорошо причесать, подрезать и обработать бороду, что часто бывает необходимо как здоровым, так и больным людям, и правильно делать надрезы для кровопускания, и знать все жилы, какие есть в человеческом теле, и причины, по которым надо пускать кровь, и при этом знать, что, если вместо вены вскроешь артерию, такое кровопускание из артерии будет очень опасным для человеческого тела; и знать также благоприятное время для таких кровопусканий».
Тем не менее препятствия, преграждавшие доступ к званию мастера, как правило, исчезали, когда речь шла о сыне или зяте уже признанного мастера. В этих случаях требование выполнить шедевр превращалось в простую формальность, и это способствовало превращению определенных ремесел в монополию нескольких семей. Наиболее типичным примером могут служить начиная с конца XIV в. мясники, которые не только в Париже, но и во многих провинциальных городах (в том числе Лиможе, Дуэ, Бурже) превратились в очень замкнутую олигархию. Парижская Большая бойня, облагавшая монополией на торговлю вареным и сырым мясом в Париже и его предместьях и имевшая около тридцати прилавков напротив Шатле, была собственностью нескольких семей – Сент-Йон, Легуа, – в которых ремесло передавалось от отца к сыну, «и детей делали мясниками, как только они достигали возраста семи или восьми лет», говорится в королевском указе, в 1416 г., ненадолго упразднившем привилегии Большой бойни. Согласно уставу бойни, мастера должны были работать сами, на деле же они, несмотря на многочисленные напоминания королевской власти, устранялись от этого и сдавали прилавки подмастерьям, платившим им ежегодную ренту (в начале XV в. составлявшую от ста пятидесяти до двухсот ливров за прилавок). Сами мясники ограничивались ролью торговцев мясом, снабжавших парижский рынок, но их корпорация представляла собой настоящий институт власти: у нее было собственное правосудие, которое должно было карать торговые нарушения (например, отбирать признанное несъедобным мясо), а также разбирать конфликты между членами цеха. Кроме того, работавшие на нее бойцы и живодеры, грубые и жестокие, придавали ей весомую силу, которая не замедлит проявиться во время волнений, которыми было отмечено царствование Карла VI.
В некоторых цехах работники, стремясь противопоставить себя всевозрастающей монопольной власти хозяев, объединялись в существовавшие отдельно от корпораций «товарищества». Некоторые из них сложились уже к концу XV в., в особенности в строительных профессиях, и, даже если не возводить их происхождение, как нравилось делать каменотесам, ко временам строительства храма Соломона, вполне возможно, что они зародились на строительстве соборов в XII и XIII вв. Солидарность членов товарищества выражалась в XV в. в поддержке, оказываемой тем, кто «шел из города в город и трудился, чтобы узнать, понять, увидеть и познакомиться с другими». Но странствия подмастерьев по Франции ради совершенствования в своем ремесле («Tour de France») оставались пока явлением исключительным, поскольку большая часть объединений подмастерьев, похоже, как и сами корпорации, не выходили пока за пределы одного региона, а часто оставались строго в пределах города.
Материальные условия труда в различных ремеслах сильно отличались друг от друга. При этом в любом из них рабочий день был очень длинным; как правило, работали от восхода солнца и до заката, с коротким перерывом на обед. Строгое соблюдение этого правила должно было привести к тому, что продолжительность рабочего дня в течение года постоянно изменялась бы; и в самом деле, похоже, что во многих ремеслах существовал летний рабочий день и зимний рабочий день. Час, когда следовало входить в мастерские, возвещал сигнал часового или колокола приходской церкви – а иногда даже и особый, «рабочий» колокол. В некоторых ремеслах случалось и так, что работать приходилось много дольше, чем длился день: иной раз рабочий день начинался в четыре часа утра и заканчивался в девять вечера, и это подразумевало, что в течение определенной части года рабочие трудились при свечах. Ночные работы, в некоторых цехах запрещенные как для того, чтобы избежать брака, так и из-за опасности возникновения пожара, широко применялись в других.
Относительно компенсировало продолжительность рабочего дня то обстоятельство, что количество рабочих дней заметно уменьшалось за счет многочисленных праздников, когда работать не полагалось, а это происходило не только по воскресеньям и большим религиозным праздникам, но и по случаю дня святого покровителя цеха, не говоря уж о прекращении работы по случаю похорон одного из членов братства или мессы, которую служили за упокой его души. Предвосхищая лафонтеновского сапожника, некоторые работники выступали против чрезмерного количества выходных дней, уменьшавших их заработки, и доходили даже до того, что нарушали воскресный отдых: против такого нарушения протестовали многие парижане, в 1426 г. направившие петицию в адрес факультета теологии.
Интересно было бы составить себе представление о том, сколько зарабатывал подмастерье, но, помимо того, что размеры жалованья сильно разнились в различных ремеслах, а еще более – в различных местностях, постоянные изменения ценности денег и стоимости жизни не позволяют нам в точности понять, какой была покупательная способность того или иного жалованья. Самое большее, что нам доступно. – это сопоставлять и сравнивать в ограниченных рамках одного города, если нам известны, на вполне определенную дату, размер жалованья некоторых работников и стоимость определенных основных продуктов. В Лионе в начале XV в. чернорабочий получал 1 турское су (то есть 12 денье), тогда как фунт хлеба стоил 1 денье 1 обол. Еще больше говорят нам различия, которые можно установить между доходами различных социальных категорий: в то время, как лионский чернорабочий получал в месяц от 20 до 25 су жалованья (с учетом нерабочих дней), городской прокурор Лиона в год получал около двадцати ливров содержания, что даже и вдвое не превышает жалованья рабочего. Но, как правило, различия в доходах между рабочими и зажиточными горожанами были более заметными: в документе, составленном реймским духовенством в начале XV в. и долженствующим доказать, что священники были самыми бедными среди жителей города, приводится нечто около средних цифр дохода различных социальных классов. Если верить этому документу – авторы которого, естественно, стремились увеличить доходы всех прочих, помимо духовенства, групп общества – «рыцари города Реймса» (то есть наиболее именитые горожане), крупные торговцы или очень обеспеченные буржуа имели в среднем доход около 1500 ливров; скорняки, торговцы пряностями, суконщики (мастера наиболее могущественных корпораций) – от 200 до 300 ливров; подмастерья (каменщики, кровельщики, плотники) получали 3-4 су за день работы (около 60 ливров в год), и не было ни одного, даже самого низкооплачиваемого работника, который получал бы меньше 20 денье в день (25 ливров в год).
Итак, как мы видим, материальное положение рабочих являлось весьма разнообразным. Но ни цеховая система, ни, как правило, семейный характер предприятий не способны были поддерживать неизменно гармоничные отношения между хозяевами и работниками. Последние, как и во все времена, стремились к улучшению условий своего труда, прибегая для этого к доступным им – и незаконным – способам: созданию профессиональных союзов и забастовкам, которые уже в конце XIII века юрист Бомануар очень точно описал под названием «taquehan»: «…союз, созданный против общей выгоды, когда работники обещают, или заверяют, или сговариваются больше не работать по таким низким расценкам, как прежде, но собственной властью прибавить себе жалованье, уговариваются не работать за меньшее жалованье и решают между собой, какие наказания и какие угрозы применять к тем подмастерьям, которые их не поддержат»". Создание подобных профессиональных союзов, скорее всего, было не редкостью в конце XIV и в начале следующего столетия, поскольку рост заработной платы запаздывал по сравнению с ростом цен. В 1412 г. парижские стригали много раз собирались на кладбище Невинноубиенных младенцев, как считалось – для того чтобы обсудить дела своего братства, на деле же, по словам хозяев-суконщиков, «для того чтобы сговориться получать в полтора раза больше того, что получали прежде за стрижку шерсти»; попытки эти успехом не увенчались, поскольку хозяева позаботились о том, чтобы вожаки были арестованы за то, что устроили «проклятую сходку».
Другие споры возникали из-за продолжительности рабочего дня. В 1395 г. парижский прево – представлявший собой высшую судебную власть для цехов – должен был вмешаться, с тем чтобы призвать подмастерьев к исполнению своих обязанностей: «Поскольку до нашего сведения дошло, что многие ремесленники, такие как ткачи, сукновалы, мостильщики, каменщики, плотники и многие другие, работающие и живущие в Париже, желают и требуют позволить им начинать и оставлять работу в те часы, в какие им заблагорассудится, хотя плату за свой рабочий день берут такую, как если бы трудились в течение всего дня, что приносит ущерб и урон как мастерам и хозяевам мастерских цеха, к которому они принадлежат, так и общественному благу… [приказываем], чтобы отныне все люди названных цехов, нанимаемые на рабочий день, отправлялись на работу, чтобы заниматься своим ремеслом, с часа восхода солнца до часа захода солнца и обедали в разумное время».
Государственная власть постоянно вмешивалась в надзор за ремеслами. В частности, она стремилась воспрепятствовать перекупщикам, регулируя торговлю произведенными товарами: запрещалось покупать оптом с тем, чтобы перепродавать в розницу; предписывалось являться «в привычные места» для того, чтобы раскладывать там свой товар; в определенные дни предписывалось закрывать лавки и продавать свой товар на рынках с тем, чтобы покупатель мог сделать лучший выбор. Постоянное возобновление таких предписаний заставляет предположить, что на практике они почти не исполнялись. В Париже к середине XV в. в конце концов отказались от того, чтобы заставлять розничных торговцев торговать на Центральном рынке.
Контроль за «мерами и весами», имевший особенно большое значение в те времена, когда в этой области существовало огромнейшее разнообразие, был доверен приводимым к присяге уполномоченным: «измерителям» зерна, леса, угля, измерителям-разносчикам соли; мерщикам и разносчиками вина, чьи права и полномочия скрупулезно определены указом, изданным в 1415 г.
Для того чтобы воспрепятствовать росту цен или приостановить его, нередко прибегали к установлению твердых расценок. При Иоанне Добром королевская власть уже пыталась остановить рост стоимости жизни и уровня заработной платы, вызванный опустошениями, произведенными Черной Смертью и как следствие – уменьшением числа рабочих рук. С начала XV в. королевская власть еще не раз будет вмешиваться, устанавливая потолок цен на некоторые продукты. Существуют документы, показывающие нам «экономическую полицию» в действии: в 1421 г. сержанты парижского Шатле явились к торговцу растительным маслом, чья лавка была рядом с воротами Бодуайе и который продавал масло по три парижских су за пинту, тогда как максимальная установленная цена была два су три денье. Но торговцу удалось подкупить сержантов, которые прекратили преследование. Менее удачливым оказался портной, который несколькими месяцами позже подменил выбранное покупателем сукно на другое, более низкого качества; покупатель заметил подмену и потребовал от сержанта опечатать сукно, ставшее предметом мошенничества; портной, разозлившись, сломал печати, за что поплатился заточением.
В цехах контроль за торговым качеством продукции был доверен «maitres jures», которых иногда называли «надзирателями», «синдиками» и даже «королями» и которых избирали на общем собрании мастеров. Они должны были следить за соблюдением уставов корпораций как во всем, что касалось условий труда, так и во всем, что было связано с технологией изготовления; они вмешивались также в конфликты мастеров между собой или в конфликты между мастерами и работниками.
Жизнь людей труда протекала не только в мастерской или в убогом жилище, куда подмастерья, окончив рабочий день, приходили всего на несколько часов, чтобы поспать. Цехи участвовали в общественной жизни, создавая ее основу. Почти повсеместно цехи представляли основу электората на выборах городских чиновников. Впрочем, здесь не все помещались на одном и том же уровне: как правило, избирательное право предоставлялось лишь мастерам наиболее ценимых цехов. В Париже в XIV в. шесть из них отделились от прочих, чтобы создать своего рода промышленную и торговую аристократию: суконщики, торговцы пряностями (то есть те, кто занимался оптовой торговлей), скорняки, продавцы галантереи (оптовые торговцы), менялы, ювелиры. Отныне они составят «шесть гильдий» («six corps»); входившие в них мастера обладали привилегией избирать торгового прево. В начале XV в. в Труа только мясники, булочники и ювелиры могли входить в городской совет, но представители пятнадцати других профессий принимали участие в собраниях, обсуждавших экономические вопросы (обесценение денег и т. д.), о содержании укреплений и о предоставлении налога «эд» по просьбе короля. Эта фискальная роль была одной из тех, с какими мы встречаемся чаще всего, поскольку государственной власти было удобно свалить на цехи сложную задачу распределения налогов или чрезвычайных поборов, которые приходилось умножать из-за расходов на войну. Иногда даже всех горожан – в том числе и тех, кто по роду своих занятий не принадлежал ни к какому определенному цеху, – обязывали взять на себя контроль за одним из налогов, чтобы обеспечить его распределение и сбор, осуществлявшиеся «jures» («старшинами») или же сборщиками, специально с этой целью назначенными собранием мастеров.