Дегтерев Максим. Карлики

   - В нем есть что-нибудь? - спросил Виттенгер, указывая на комлог.
   - Пустой.
   - Сами опустошили?
   - Нет, таким и был.
   - Так я вам и поверил!
   - Придется поверить, - посоветовал я ему и таинственным голосом сообщил: - Могу еще кое-что продать.
   - А у меня есть, чем заплатить? - усмехнулся он.
   - Обсудим.
   - Тогда валяйте.
   Я пересказал ему свою версию. Правда, я ни словом не обмолвился о предполагаемом содержании разговора между Перком и Франкенбергом. Я вообще старался не говорить о возможных мотивах преступления.
   - Неубедительно, - ответил он, внимательно меня выслушав. Мне захотелось сказать, что это, собственно, его проблемы, но - сдержался.
   - Последите за ней. А заодно узнайте, где она была, когда произошел взрыв на Укене, - посоветовал я.
   - Чем она так вам досадила, что вы решили спустить на нее всех собак?
   - Если у нее алиби на время взрыва, то - ничем...
   - Ладно, за вдовой мы последим. Но мне не нравятся ваши постоянные недомолвки. У вас же на лице написано "говорить или не говорить? " спрашиваете вы себя.
   - И отвечаю: "Не говорить". - Я решил держать его на крючке. - Кстати, а где она была, когда погиб Перк?
   - Сказала, что с утра она была дома, затем отправилась в детский сад за сыном.
   - И вы проверили? - спросил я в надежде, что он ответит "нет".
   - Не так чтоб очень тщательно. У нас нет оснований подозревать ее в убийстве мужа.
   - Теперь, надеюсь, они появились. Виттенгер вздохнул:
   - Похоже, вы меня используете.
   - Это еще не известно, кто кого использует, - возмутился я, - вы уже достаточно получили. Особенно если учесть, что вам назвали имя преступника.
   - Ладно, ладно, не кипятитесь так, - в его голосе впервые послышались миролюбивые нотки, - последим мы за ней, так и быть. Но, если что найдем, вам тоже придется делиться.
   - Сначала найдите - там посмотрим. Виттенгер допил коньяк и заказал еще. Перехватив мой взгляд, сказал:
   - Работы что-то много в последнее время. Сегодня еще одного торопыгу прибило к нашим берегам...
   Он так и сказал - "торопыга". Нельзя было давать ему напиваться, подумал я.
   - Какой еще торопыга?
   - Если вдова невиновна, если вообще никто в смерти Перка не виновен, то он - торопыга, тот, кто торопит естественный ход событий, тот, кто раньше времени выпрыгивает.. - Не договорив, он сделал большой глоток своего напитка.
   - Из окна?
   - Необязательно. Вообще из лодки - Язык у него заплетался, и я подумал, что тот бокал, с которым я застал его, когда вошел в зал, был не первым и, вероятно, не вторым
   - Ну и названьице вы придумали
   - Не мы - мы названия не придумываем. Мы лишь вносим их в картотеки.
   Пьяный полицейский, говорящий афоризмами, - это уже слишком. Я решил, что мне пора уходить. Но не тут-то было. Он схватил меня за рукав:
   - Постойте, вы куда? Останьтесь... На нас начали оглядываться. Я снова присел. Виттенгер молчал, рассматривая что-то на донышке бокала.
   - Выкладывайте, а то я спешу.
   - Успеете, - ответил он так, будто знал, куда я спешу.
   - Кроме дела Перка, вы еще что-нибудь ведете? - Я решил помочь ему, а то сидеть нам здесь до закрытия.
   - Как вы думаете, почему они это делают? - задал он встречный вопрос.
   - Делают что?
   - Не прикидывайтесь дурачком! - взревел он. - Себя убивают зачем, спрашиваю!
   Робкая парочка топталась у соседнего столика. Девушка едва заметным движением головы показала в сторону пьяного Виттенгера и сделала страшные глаза. Молодой человек кивнул в ответ, и они ушли в другой конец зала. Я посмотрел вслед удалявшейся паре. Нужно было что-то ответить, но отвечать не хотелось. Над словом "самоубийство" довлеет табу, говорить на эту тему как прилюдно раздеваться. Для Виттенгера табу, безусловно, тоже существовало, иначе зачем придумывать этот шутовской эвфемизм - "торопыга". Я взял у него бокал с коньком и отлил половину себе в шипучку. Полицейский осоловевшим взглядом следил за своим бокалом. Выражение лица у него было такое, будто бокал совершил все перемещения совершенно самостоятельно, без моей помощи. То, что в конце концов бокал снова оказался перед ним, его успокоило. Я сделал несколько глотков, крутившаяся в голове мысль обрела форму, но не содержание. Содержание так и осталось в той странной книге, откуда, собственно, происходила и сама мысль. Я осторожно предположил:
   - Возможно, они вовсе и не себя убивают.
   - Вы хотите сказать "не сами", в смысле, всем им кто-то помог? Виттенгер не понял мою идею. Честно говоря, я и сам ее плохо понимал.
   - Нет, не то... понимаете, себя убить невозможно - ну как невозможно самого себя съесть - что-то обязательно останется - челюсть хотя бы. Поэтому должно произойти какое-то разделение. Разделение души и тела, но еще до того, как свершится само действие. Или разделение самой души...
   - Все не так, - отмахнулся Виттенгер, - челюсть какую-то приплел, к черту челюсти! Вот скажите, с вами бывает так: вы знаете, но не можете сказать, или наоборот, рады бы сказать, но не знаете, как именно сказать?
   Это мне знакомо. Я сказал, что такое со мною часто бывает.
   - Видимо, не часто, раз вы еще живы, - мрачно заявил он, - так вот, самоубийство - это знак, последнее сообщение, если угодно. В жизни мы много расставляем знаков - таких, которые ничем не выразимы, кроме как собою. Живым такие знаки ни в жизнь не разгадать. Вот так. А вы челюсть! И он что есть силы стукнул по столу кулаком. Зазвенела посуда.
   - Стойте, вы же мне подали отличную идею! - вдруг осенило его. - А я пока вас ждал, все сидел и думал, куда же тот торопыга запропастился. Теперь все понятно. - И он зашелся дурным пьяным смехом. - От его души отделилась какая-то часть, убила его, а потом, видать, передумала и сделала ноги - и ноги, и руки, и все остальное...
   Я ничего не понял. Виттенгер продолжал хохотать, приговаривая, что, мол, какое отличное объяснение я придумал.
   - Какой еще торопыга у вас запропастился, что вы несете? - Я пытался добиться от него вразумительного ответа. Наконец он перестал смеяться и внезапно протрезвевшим голосом объяснил:
   - Вчера вечером привезли одного типа. Он убил себя разрядом цефалошокера. А сегодня утром он исчез.
   - Откуда исчез?
   - Из патологоанатомической лаборатории. Представляете себе?
   - Нет, не представляю, - признался я, - вы хотите сказать, что тело украли?
   - Я тоже так сначала подумал, но, принимая во внимание вашу оригинальную теорию, совсем иное объяснение в голову лезет.
   - Так вот из-за чего вы сегодня, мягко говоря, не в себе! - догадался я.
   - Да, черт возьми! - И он снова стукнул кулаком по столу.
   К нам подошел служащий ресторана. Спросил, все ли у нас в порядке. Виттенгер схватил его за лацкан и сказал, что у нас не все в порядке и в порядке никогда не будет. Назревал скандал. Я взял Виттенгера под руку и потащил к выходу. На улице он немного оклемался, но ровно настолько, чтобы самостоятельно залезть в флаер. Я повторял ему, как заклинание: во-первых, установить слежку за вдовой Перка. Во-вторых, проверить, где она была на следующий день после смерти Перка. Виттенгер старательно кивал в ответ. Убедившись, что он, в прямом смысле, включил автопилот, я с ним распрощался.
   Придя домой, я первым делом проверил, не пришел ли ответ на мой запрос о Лефевре. Ответа с Земли еще ждать и ждать, но с соседних планет кое-что поступило.
   Статьи были написаны на всех языках, кроме того единственного, на котором говорю я сам. Я поручил компьютеру сделать перевод, а пока он потел, занялся приготовлениями к бессонной ночи. Приготовления заключались, главным образом, в поисках заначки натурального кофе. Я точно помнил, что из тех шести банок, что Татьяна как-то раз привезла с Земли, по крайней мере одна должна была остаться. И я ее куда-то сунул, но куда - вспомнить не мог, впрочем, это не имело большого значения, поскольку Татьяна ее наверняка перепрятала перед отъездом. Она археолог и спрятать от нее что-либо - дело безнадежное. А сама она просто обожает прятать мои вещи, называя это уборкой. Потом издевается надо мной, мол, преступников ищу, а куда собственный бластер дел - не помню. Берх говорит, что это у нее такое профессиональное заболевание - все прятать. Превратности профессии понуждают Татьяну отыгрываться на мне. Если так рассуждать, то меня должно тянуть на преступления. И если Татьяна будет продолжать в том же духе, то она и станет моей первой жертвой. Так ей и скажу, когда приедет.
   Кофе нашелся в банке из-под диетических тянучек, хотя я вспомнил, и теперь уже точно, что пересыпал его в похожую, но из-под какао. Тоже, кстати, привезенного Татьяной из очередной поездки на нашу историческую родину. Это она так Землю называет, хотя, что до меня, и Фаон сойдет за родину, - историческую или фактическую - не важно. Только ни кофе, ни какао у нас не растет. Холодно слишком - даже на экваторе.
   К тому времени как я приготовил и кофе и то, чем можно его закусить, компьютер закончил перевод. Кроме работ самого Лефевра, тут были и более поздние варианты его теории. Все статьи касались построения некой математической модели, согласно которой работает человеческий разум. Да и не только человеческий, а вообще любой "реф-лексирующий" разум. Самые поздние работы читать мне бесполезно - там начиналась та математика, которую я уже плохо понимаю. Но ранние работы читать тоже особенно не хотелось - язык довольно-таки устаревший и вполне вероятно, что более важные для моего дела пещи появились позднее. И тут я вспомнил о Стасе. О том самом Стасе, который должен был лететь в экспедицию, но заболел, и вместо него полетела Татьяна. Она говорила, что он вроде как бывший математик. Занимался каким-то там, не побоюсь этого слова, структурализмом. Он бы смог помочь. Почему я не люблю обращаться за помощью к нашему штатному эксперту Хью Ларсону - скоро станет ясно.
   Я залез в Татьянин справочник и без труда нашел его адрес-код. Стас оказался дома и, на первый взгляд, если и симулировал, то не слишком. Увидев меня, он слегка опешил:
   - Фед, я честно заболел! Я виноват, конечно, но так уж случилось... начал он с ходу оправдываться.
   - Из-за тебя я опять поссорюсь с Татьяной! - Я грозно наступал, поскольку понял, как можно использовать обострение комплекса вины у Стаса.
   - Ну что я мог поделать! Ногу я сломал, ногу, вот смотри. - И он сунул мне в экран загипсованную конечность.
   Она меня убедила.
   - Ладно, ладно, убери копыто и слушай. Сегодня у тебя есть шанс загладить свою вину.
   - До Татьяниного возвращения я весь к твоим услугам, - заверил он меня.
   - Весь ты мне не нужен, - поспешил я его обрадовать, - нужны твои мозги. И потом, ты все равно там ни черта не делаешь. Сейчас я пришлю тебе кое-какие статьи, и ты должен в них разобраться. Обрати внимание на теорию Лефевра и на то, что из нее вышло. А если не разберешься, то все Татьянины дифирамбы по поводу твоих мыслительных способностей будут отныне и навсегда считаться подлым враньем, - страшно пригрозил я.
   - Давай, шли, разберемся. С головою, слава богу, у меня все в порядке.
   - Вот-вот, разберись, пожалуйста.
   - А тебе это по работе нужно? - Стас подразумевал "Сектор Фаониссимо" (я надеюсь).
   По работе, по работе, - подтвердил я.
   - Тогда жду.
   - Ладно, выздоравливай, - пожелал я ему напоследок.
   Я расслабленно потягивал кофе и перелистывал присланные труды, стараясь отыскать что-нибудь более или менее понятное. Но по-прежнему оставалось неясным, как все эти научные результаты я мог бы применить на практике. Ведь то, что преступники считали для себя опасным, они уже уничтожили. Следовательно, даже если Стас очень постарается, на выходе я могу получить круглый ноль и ничего больше. Стоп, а почему они, то есть преступники, так убеждены, что полностью себя обезопасили?
   - Ну нет, дорогие мои, знание неуничтожимо. - Порция коньяка все еще действовала, и я снова не заметил, как стал говорить сам с собою. - Сосед все видит, сосед все знает. И все, что он видит и знает, он сообщит в редакцию, - угадайте какую? - правильно, в редакцию "Сектора Фаониссимо, зловеще предупредил я невидимого собеседника. И принялся сочинять письмо обеспокоенного читателя в наш журнал. Вышло оно таким:
   Уважаемая редакция!
   Я всегда и с большим интересом читаю ваши научно-популярные статьи. Теперь же настало время мне, вашему читателю, поделиться с вами некоторыми загадочными, но достоверными фактами, что по большому секрету были сообщены мне одним моим знакомым, проживающим на Фаоне. Не просите меня назвать его имя, ибо это невозможно по целому ряду соображений и, в первую очередь, потому что он сам был бы против. Я буду краток и передам лишь самую суть.
   Контрабандой биороботов в наше время уже никого не удивишь. Но в данном случае мы имеем дело с чем-то большим. Речь идет о гоморобоидах человекоподобных существах, выведенных искусственно и представляющих угрозу всему человечеству. Страшные сказки об инопланетянах покажутся нам детской забавой, если эти ужасные и безжалостные монстры смогут незаметно проникнуть в человеческое общество Я уверен, что вы, с вашими возможностями, сможете либо успокоить взволнованную общественность, либо, если все изложенное - правда (в чем лично я не сомневаюсь), положить конец преступным замыслам
   С горячим оркусовским приветом, Джон Смит
   Почему я поселил Джона Смита на Орхусе - не знаю. Наверное, из-за нелюбви к этой планете. Слово "гоморобоиды" привлечет внимание тех, кто знает о гомоидах, а те, кому про гомоидов ничего не известно, сочтут, что речь идет о биороботах. Одно нажатие клавиши - и письмо отправилось плутать по накопителям, дабы сделать вид, что идет оно с Оркуса.
   В девять утра я позвонил Виттенгеру, чтобы напомнить ему о данных мне вчера обещаниях. Я ожидал застать его в лучшем случае за завтраком. В экране появилась помятая полицейская физиономия. Судя по одежде, Виттен-гер был уже при исполнении.
   - Чего тебе? - буркнул он. После вчерашней совместной попойки и в честь наступившего похмелья он окончательно перешел на "ты".
   - Вы уже встали? - удивился я, продолжая, по привычке, говорить ему "вы".
   - А ты еще спишь, как погляжу, - проворчал полицейский. Он говорил куда-то в сторону, словно комлог мог передавать не только звук и изображение, но и запах. За спиной у Виттенгера мелькнула знакомая обстановка.
   - Решили навестить вдову? - спросил я, в душе радуясь тому, как рьяно он принялся выполнять мои рекомендации.
   - Теперь она больше не вдова, теперь Перк - вдовец, если б только был жив, - доходчиво объяснил Виттенгер.
   - Погодиге, погодите... вы хотите сказать, что Эмма Перк мертва? Я вас правильно понял? - переспросил я для верности.
   - Правильно, правильно, мертвее некуда, - с профессиональным цинизмом подтвердил он
   - Вы там долго еще пробудете? Я сейчас приеду! - крикнул ему я и стал второпях собираться.
   - Сиди лучше... - очевидно, он хотел сказать "сиди лучше дома", но я выключил связь.
   Наплевав на правило летать ниже километра только по часовой стрелке, я помчался прямиком на восток-юго-восток - к дому Перка. Для проникновения в дом я применил тот же метод, что и в день смерти Перка - верхом на комто из жильцов.
   - Ну и кто тебя звал? - такими словами встретил меня Виттенгер.
   - Вы если и зовете, то только в одно место... - огрызнулся я.
   - В одно место мы не зовем, а посылаем. - Обычный полицейский юмор.
   Тело Эммы Перк лежало возле письменного стола, с которого пять дней назад я забрал комлог. Одета она была так, будто только что встала с постели: Верхняя часть пижамы, домашний халат. Рядом с телом стояло рабочее кресло, над столом светился экран домашнего компьютера.
   Из соседней комнаты раздались детские всхлипывания.
   - Мальчик? - спросил я.
   - Нет - девочка!.. Разумеется, мальчик - он в порядке, сейчас с ним психиатр, - злобно вымолвил Виттенгер.
   - Как зовут ребенка? - Я вдруг вспомнил, что никогда не интересовался его именем.
   - Так же как и отца - Альм, Альм-младший.
   - К чему давать ребенку имя отца? - удивился я.
   - Теперь уж точно не у кого спросить, - ухмыльнулся Виттенгер.
   - Как она умерла, уже известно?
   - Шоковый разряд, вот видите - с правой стороны чуть ниже уха покраснение. - Нагнувшись,
   Виттемгер показал, куда был нанесен удар цефалошокером.
   - Давно? - продолжал расспрашивать я. На удивление, Виттенгер мне отвечал:
   - Часов в пять утра - плюс-минус.
   - Оружие нашли?
   - Нашли, вот... - Майор показал мне пакетик с шокером. - Цефалошокер был зажат в ее правой руке, - пояснил он.
   - Черт, похоже, накаркали мы вчера... - выругался я.
   - В смысле? - не понял Виттенгер. Он не помнил ничего из вчерашнего разговора.
   - В смысле не сама ли она все это устроила, - ответил я. На трезвую голову произносить слово "самоубийство" невыносимо тяжело. - Следы какие-нибудь нашли?
   - Все пробы сняли, расшифровывать будем в лаборатории - все равно спешить теперь некуда. А на это вы обратили внимание? - Виттенгер указал на экран. Я посмотрел. На экране была лишь одна строка:
   Я НИКОГО НЕ УБИВАЛА
   Так там было написано, черным по-белому.
   - Вот те раз... - пробормотал я, - предсмертная записка? Или один из тех знаков, о которых вы мне вчера толковали?
   - О чем вы? Какие еще знаки? - несколько напряженно переспросил Виттенгер. Я попытался напомнить:
   - Ну вспомните, вы говорили, что каждое наше движение - это знак...
   - И я так говорил? Знаете что, забудьте-ка вы все, что я вам вчера наговорил, - посоветовал он.
   - Уже забыл. - Я поспешно последовал его совету. - Так это она писала?
   - Не знаю Вводили не голосом, поэтому авторство установить невозможно. Следы на мануалке мы, конечно, проверим, но вряд ли результат анализа поможет нам ответить на вопрос, кто это написал.
   Я находился в полнейшей растерянности.
   - Ерунда какая-то получается. Предположим, что мы имеем дело с суицидом и текст писала она. Тогда почему она написала "никого", а не, скажем, "своего мужа" или "Альма Перка". Кого еще она не убивала? И если она и вправду никого не убивала, тогда и нет видимого мотива для того, чтобы покончить с собой.
   Виттенгер возразил:
   - Но ты же собирался обвинить ее еще в одном преступлении. Помнишь, ты просил узнать, где она находилась во время взрыва на Укене. Мне только что сообщили, что взорванный дом принадлежал Франкенбергу и не исключено, что во время взрыва он находился в доме. Кстати, я уверен, ты с самого начала знал, что взорвали Франкенберга, но мне ничего не сказал. Ты и в убийстве старика-профессора собирался ее обвинить?
   - Даже если и так - откуда ей стало известно о наших планах? Как она могла догадаться, что мы хотим обвинить ее и в убийстве мужа, и в убийстве Франкенберга? К тому же обвинение в двойном убийстве при условии, что она их не совершала, еще не повод для суицида, особенно учитывая, что у нее есть ребенок. Если только... - Я задумался.
   - Если только что? - переспросил Виттенгер.
   - Если она причастна к обоим убийствам, то текст предназначался именно для сына - чтобы тот не считал свою мать убийцей. А для нас ее предсмертное послание - своеобразный намек - мол, я все сделала за вас, закройте дело и не травмируйте ребенка, ведь от посмертных обвинений все равно нет никакого проку. И вот еще что... - Я отвел Виттенгера в сторону так, чтобы остальные криминалисты не могли нас слышать. - Скажите честно, может, вы вчера вечером или ночью спьяну попытались поговорить с ней и сболтнули чего лишнего - ей или кому другому?
   - Да за кого ты меня принимаешь, черт возьми?! - взревел полицейский. Все криминалисты как по команде подняли головы. Заметив их движение, он тихо добавил:
   - Перестань пороть чушь. Я не первый год в полиции, и не тебе меня учить, а тем более - обвинять.
   - Ладно, это я так, на всякий случай, - примирительно сказал я. Кстати, как вы так быстро тут оказались?
   - В пятнадцать минут девятого сработала сигнализация, - ответил Виттенгер и поспешно пояснил: - Нет, не от вторжения... По всей вероятности, мальчик, проснувшись утром и обнаружив вот это, - он кивнул в сторону мертвого тела, - нажал тревожную кнопку. Теперь этому учат детей с пеленок.
   - Понятно. А чем вообще занималась Эмма Перк? - К своему стыду, я до сих пор не удосужился это выяснить.
   - Вы разве не знаете? Ну вы даете... Она работала все в том же Институте антропоморфологии. - Виттенгер, похоже, усомнился в моей профессиональной пригодности.
   - С мужем? - спросил я.
   - Нет, она работала в отделе изучения ретротрансзональных чего-то там... - Виттенгер тоже не научился выговаривать длинные названия институтских отделов.
   - Да, да, я понял - в том же отделе, что и Лесли Джонс, - неизвестно чему обрадовался я, странно, что я не обратил на нее внимание.
   - Она работала под своей девичьей фамилией, - подсказал Виттенгер. - А вы что, знакомы с Джонсом?
   - Не совсем. Мы виделись только раз и то - на похоронах.
   - И вы думаете, он может быть замешан? - допытывался Виттенгер.
   - Здесь кто угодно может быть замешан, - развел я руками, - особенно если считать смерть Эммы Перк убийством...
   Мое замечание Виттенгеру не понравилось.
   - Если Эмма Перк была убита, то текст на экране писал убийца. В таком случае ему следовало бы написать признание и в убийстве Альма Перка, и во взрыве на Укене, а тут все наоборот.
   Я возразил.
   - Убийца не так глуп. Он мог предполагать, что в конце концов нам удастся доказать, что Эмма Перк никого не убивала, а отсюда будет следовать, что и ее смерть, никакое не самоубийство. Предположим, что убийцы нет железного алиби только на время смерти Эммы Перк и ему жизненно важно, чтобы именно ее смерть все считали самоубийством.
   - Туманно, очень туманно, - протянул Виттенгер, - мы пришли к тому, с чего начали.
   - А с чего мы начали? - поинтересовался я
   - С того, что ничего непонятно, - ответил он.
   - Факт! - согласился я.
   Несмотря на обещание, наша вчерашняя дискуссия о природе суицида никак не выходила из головы. Я попросил Виттенгера прислать мне дело того сбежавшего самоубийцы.
   - А зачем оно вам? - удивился Виттенгер.
   - Хочу сравнить.. Там ведь вы точно исключили убийство?
   - Абсолютно точно, - заверил он.
   - Тогда пришлите, - еще раз попросил я его.
   Виттенгер пообещал, но уж больно странно: сказал, что он, конечно, забудет, но как только снова вспомнит, то сразу пришлет.
   Из дома Перков я направился в Отдел. Со смертью Эммы Перк было потеряно последнее связующее звено в деле, которое я считал уже практически раскрытым. Ведь именно через нее я собирался выйти и на гомоидов, и на всех остальных участников преступной группы, если такая группа и в самом деле существовала. Но смерть Эммы Перк перевернула все мои планы и заставила посмотреть на дело с другой стороны. Меня преследовал какой-то злой рок, который на поверку мог оказаться чем-то вполне материальным и оттого не менее опасным. И суть не в том, что смерть жены Перка обнаружила существование каких-то третьих лиц. Меня страшило то, что они идут буквально след в след со мной. Перк погиб сразу после разговора со мной. Франкенберг погиб, можно сказать, во время разговора со мной. Эмма Перк умерла еще до того, как я успел с ней поговорить, и я даже не успел установить за ней слежку. Мне казалось, что я нашел разумное объяснение гибели Альма Перка. Взрыв профессорской башни можно объяснить тем, что преступник проследил за мною до самого Укена. Но смерти Эммы Перк - не важно, убийство это или самоубийство, - объяснений не было.
   Позднее Виттенгер сообщил мне, что ни у нее, ни у других из моего списка не было возможности оказаться на Укене в тот же час, что и я. На время смерти Альма Перка твердого алиби не было только у Эммы Перк, В ночь ее смерти и Джонс, и Симонян, и Шлаффер, и Лора Дейч спокойно спали в своих постелях. Касательно второго и третьего, подтвердить их алиби могли лишь их жены. Алиби Джонса и Дейч никто подтвердить не мог, как, впрочем, и опровергнуть. В компьютере Эммы Перк ничего стоящего не нашли.
   От мысли, что кто-то предугадывает каждый мой шаг, мне стало не по себе. Я не стал говорить Шефу о своих опасениях, потому что единственным правильным решением могло бы стать мое отстранение от расследования. Во всяком случае, на его месте я бы так и поступил. Поэтому я доложил ему о смерти Эммы Перк без каких-либо комментариев. Он, в свою очередь, никаких особенных подозрений не высказал. Зная Шефа, трудно предположить, что у него вовсе не возникло подозрений, подобных тем, что появились у меня. Но смолчать о них - было вполне в его духе.
   - Странное письмо к нам сегодня пришло, - сказал он, как только я закончил ему докладывать о событиях вчерашнего вечера и сегодняшнего утра.
   - Что за письмо? - спросил я, уже понимая, о чем идет речь. Шеф показал мне текст за подписью Джона Смита.
   - Твоя работа? - спросил он.
   - Моя, - признался я.
   - Думаешь, стоит опубликовать?
   - До гибели Эммы Перк публиковать письмо было бы, пожалуй, преждевременно, но теперь... почему бы и нет...
   Шефу затея с письмом казалась бессмысленной. Он сказал:
   - Если те, кто нам нужен, просчитывают каждый наш шаг, то с какой стати им реагировать на письмо? Они догадаются, что письмо - подделка.
   - Не обязательно, - возразил я, - впрочем, пусть думают что хотят. Главное - дать им понять: сколько бы они ни убивали, тайну все равно не сохранить.
   - Так ты думал таким образом остановить убийства? - Шеф сам придумал объяснение, зачем я послал письмо Джона Смита. Сочинял я его после беседы с Виттенгером, когда мой боевой дух находился в апогее и мне хотелось просто запутать противника, заставить его понервничать. Я ответил:
   - Похоже, что убивать уже больше некого... Подсунем им Джона Смита хуже от этого не станет. С другой стороны, публикация даст им повод установить со мной контакт легально, в открытую, так сказать.