Страница:
И Витора, стоя возле раковины, едва заметно улыбнулась. Тогда Мама сказала, что кухня — не место для детей, пусть все идут в детскую. И пока Доми с девочкой на руках, Хуан, а позади всех Кико брели в детскую, Мама подгоняла их; взмахивая обеими руками, и спрашивала Доми, неужели та не может занять их хотя бы на полчаса, и если она сама сумеет провести полчаса спокойно, без детей, и если они ничего за это время не выкинут, то это уже будет счастье, потому что дети надоели ей до смерти, и если так будет продолжаться, то ей прямая дорога в сумасшедший дом. Говоря это, она подталкивала Хуана и Кико, и мальчики ускоряли шаг. Наконец они очутились в комнате. Кико с опаской взглянул на лампу, а Хуан решительно шагнул к креслу и уселся в него, положив на колени «Покорение Дальнего Запада». Доми была сердита. Она раздраженно сказала Кико:
— А ну-ка ступай в туалет. Теперь только не хватает, чтобы ты написал в штаны, грязнуля.
Кико расставил ноги, провел обеими руками по штанишкам и сказал:
— Нет, Доми, потрогай, даже ни мокринки.
— Ступай.
— Кико пошел и вскоре вернулся.
— Не получается, — сказал он.
— У тебя получается только когда не нужно.
Доми потискала Крис и сказала ей: «Ах ты моя детка!», а потом взяла ее пухленькую ручку с ямочками там, где у взрослых косточки, и символически похлопала ею по девочкиной головке, приговаривая: «Шлепнем по головке, шлеп-шлеп-шлеп». Кико следил за ними, но эта игра сразу же наскучила ему, и он подошел к Хуану. Хуан поднял голову от книги и доверительно сказал:
— Убегу я из этого дома.
— Убежишь?
— Ага.
— Куда, Хуан?
— Туда, где меня не будут бить.
— Когда, Хуан?
— Сегодня ночью.
— Сегодня ночью ты убежишь из дому, Хуан?
— Ага.
— И найдешь себе новую маму?
— Конечно.
У Кико отнялся язык. Хуан добавил еще таинственнее и тише, показывая на кровати Пабло и Маркоса:
— Я сделаю веревки из простынь, свяжу их и уйду через балкон.
— Как волхвы?
— Да, как волхвы.
Кико поморгал и сказал, широко улыбаясь:
— Я хочу, чтобы волхвы подарили мне танк. А ты, Хуан?
— Вот еще! — сказал Хуан.
Доми посмотрела на них:
— Что это вы там шепчетесь?
— Ничего, — ответил Хуан.
Кико достал из кармана свой тюбик и, присев на корточки, стал возить его по полу, гудя, как мотор, и время от времени делая «бии-бии». Под кроватью Пабло что-то блестело. Подойдя ближе, Кико увидел, что это маленький сапожный гвоздик. Он подобрал гвоздь, посмотрел на Доми и сунул его в карман. Потом выпрямился, спрятал тюбик и подошел к Хуану.
— Мне скучно, — сказал он.
Хуан читал «Покорение Дальнего Запада». Кико увидел рисунок, на котором было много синего, схватил Доми за подол черного платья и заставил ее взглянуть
— Смотри, Доми, Сан-Себас.
— Да, да, — отозвалась Доми.
— Помнишь Марилоли?
— И Беа.
— И Беа тоже?
— Ну ясно, Беа тоже божья тварь, верно?
— Я хочу в Сан-Себас, Доми.
— Когда будет тепло. Сейчас холодно.
— В Сан-Себасе есть коровы, правда, Доми?
— Конечно есть.
Кико подумал несколько мгновений и вдруг сказал:
— Доми, спой нам про мальчика, который ел вместе с коровами, а?
Хуан закрыл книгу.
— Правда, Доми, спой, — поддержал он.
Доми посадила девочку на стол и следила, чтобы та не свалилась, девочка ползала по столу и говорила «а-та-та» или садилась и тыкала Доми в нос, в глаза, в уши.
— Молчи, Крис, — сказал Кико. — Доми будет петь.
— Садись на свой стул, — повелительно сказала Доми.
Кико подтащил плетеное креслице к ногам старухи и уселся. Оба мальчика, подняв личики, выжидательно смотрели на Доми. Доми откашлялась и наконец затянула:
Вы послушайте повесть
о преступном отце,
бессердечном и злом человеке:
в Вальдепеньяс он взял
и сынка своего
запер в хлев без еды и навеки.
Сумрачными каденциями и дрожащими тремоло Доми подчеркивала драматизм слов. Кико смотрел на черное отверстие в ряду нижних зубов; от этого темного проема ему становилось еще страшнее, по спине пробегал приятный холодок.
Что коровы едят,
то и он с ними ест:
где траву, где горох, где люцерну,
ведь другой-то еды
ему редко дают,
да и та уже с запахом скверным.
А отец все сильней
лупит палкой мальца,
да и мачеха тоже подбавит.
У бедняжки все тело
в крови и в рубцах,—
нет, людьми они зваться не вправе.
Доми перевела дыхание, посмотрела на них, и чуть потеплели на секунду ее зрачки, неподвижные и отливающие сталью, как у ястреба. Смягчив голос, она допела последний куплет:
Плачьте, матери, плачьте,
и у вас дети есть,—
этот изверг двадцатого века
заставляет ребенка
нести тяжкий крест
без еды, без воды и без света.
Кико и Хуан слушали, раскрыв рты. После последнего слова они несколько мгновений сидели неподвижно. Кико взглянул на Хуана и улыбнулся. Хуан спросил у Доми:
— И все?
— Все. За один сентимо больше не дают.
Кико вцепился в края своего плетеного креслица и ездил на нем по комнате, не переставая улыбаться.
— Красивая песня, правда, Хуан? — сказал он.
И сам кивал, подтверждая правильность своих слов. Вдруг он вскочил, схватил Доми за подол и требовательно произнес:
— Доми, спой про Роситу Энкарнаду, слышишь?
Лицо Хуана озарилось радостью:
— Ага, Доми, о двулезом кинжале.
Крис сказала «а-ти-та», и Кико так и расцвел: «Она сказала Росита, ты слышал, Хуан?» И, снова усаживаясь на стул, он смеялся и повторял: «Крис сказала Росита», и потом, взглянув на Доми: «Крис уже умеет говорить, правда, Доми?»
Доми оборвала его:
— Ну так петь или не петь?
— Пой, пой, Доми, — хором отозвались мальчики.
Доми опять прочистила горло, но все-таки ее голос звучал чуть гнусаво, чуть протяжно, как у слепых:
Мы вернулись с войны африканской,
разгорелась солдатская кровь.
Мы из Африки жаркой вернулись —
где ты, прежняя наша любовь?
Доми изменила тембр голоса. Всякий раз, когда она пела за Солдата, голос ее становился ниже и глуше, словно шел из-под земли:
Ты клялась мне, Роса Энкарнада,
ждать меня, за других не идти.
А теперь я вернулся, и что же? —
за другим уже замужем ты.
Старуха сделала многозначительную паузу и посмотрела на мальчиков, зачарованно глядевших ей в рот. Ее голос стал вдруг пронзительным и молящим:
Пощади ты меня, ради бога,
только жизнь сохрани мне сейчас,—
в поцелуях, что нынче ты просишь,
никогда не получишь отказ.
Хуан качнул головой. Он знал, что Солдат не станет ее целовать, и все же неизменно боялся: а вдруг он уступит и польстится на поцелуи. Кико взглянул на брата краешком глаза и тоже качнул головой, толком не зная отчего. Голос Доми напрягся и, чуть сгустившись, зазвучал живее и трагичнее:
Не хочу я твоих поцелуев,
я хочу только месть совершить.
И, доставши кинжал свой двулезый,
ее белую грудь он прошил.
Лица обоих мальчиков сияли. Собрав лоб в складки, Хуан сказал:
— Острый с двух сторон. Ой, Доми, сколько, наверное, крови было!
— Сам подумай, сынок, — ответила Доми. — Женщина молодая, в самом соку, откормленная что твоя телка.
Кико упрямо, сосредоточенно смотрел на старуху.
— Телка, — повторил он. — Спой нам еще раз про мальчика, который ел с коровами, а, Доми?
— Нет, — ответила Доми. — Хватит мне петь. Потом у меня воспалится горло и я не смогу заснуть.
Кико был так поглощен, так потрясен всем услышанным, что полностью забыл о своих естественных надобностях; ощутив горячую влагу между ног, он соскочил с места, бросился в розовую ванную, приподнял крышку, но было уже поздно.
5 часов
6 часов вечера
— А ну-ка ступай в туалет. Теперь только не хватает, чтобы ты написал в штаны, грязнуля.
Кико расставил ноги, провел обеими руками по штанишкам и сказал:
— Нет, Доми, потрогай, даже ни мокринки.
— Ступай.
— Кико пошел и вскоре вернулся.
— Не получается, — сказал он.
— У тебя получается только когда не нужно.
Доми потискала Крис и сказала ей: «Ах ты моя детка!», а потом взяла ее пухленькую ручку с ямочками там, где у взрослых косточки, и символически похлопала ею по девочкиной головке, приговаривая: «Шлепнем по головке, шлеп-шлеп-шлеп». Кико следил за ними, но эта игра сразу же наскучила ему, и он подошел к Хуану. Хуан поднял голову от книги и доверительно сказал:
— Убегу я из этого дома.
— Убежишь?
— Ага.
— Куда, Хуан?
— Туда, где меня не будут бить.
— Когда, Хуан?
— Сегодня ночью.
— Сегодня ночью ты убежишь из дому, Хуан?
— Ага.
— И найдешь себе новую маму?
— Конечно.
У Кико отнялся язык. Хуан добавил еще таинственнее и тише, показывая на кровати Пабло и Маркоса:
— Я сделаю веревки из простынь, свяжу их и уйду через балкон.
— Как волхвы?
— Да, как волхвы.
Кико поморгал и сказал, широко улыбаясь:
— Я хочу, чтобы волхвы подарили мне танк. А ты, Хуан?
— Вот еще! — сказал Хуан.
Доми посмотрела на них:
— Что это вы там шепчетесь?
— Ничего, — ответил Хуан.
Кико достал из кармана свой тюбик и, присев на корточки, стал возить его по полу, гудя, как мотор, и время от времени делая «бии-бии». Под кроватью Пабло что-то блестело. Подойдя ближе, Кико увидел, что это маленький сапожный гвоздик. Он подобрал гвоздь, посмотрел на Доми и сунул его в карман. Потом выпрямился, спрятал тюбик и подошел к Хуану.
— Мне скучно, — сказал он.
Хуан читал «Покорение Дальнего Запада». Кико увидел рисунок, на котором было много синего, схватил Доми за подол черного платья и заставил ее взглянуть
— Смотри, Доми, Сан-Себас.
— Да, да, — отозвалась Доми.
— Помнишь Марилоли?
— И Беа.
— И Беа тоже?
— Ну ясно, Беа тоже божья тварь, верно?
— Я хочу в Сан-Себас, Доми.
— Когда будет тепло. Сейчас холодно.
— В Сан-Себасе есть коровы, правда, Доми?
— Конечно есть.
Кико подумал несколько мгновений и вдруг сказал:
— Доми, спой нам про мальчика, который ел вместе с коровами, а?
Хуан закрыл книгу.
— Правда, Доми, спой, — поддержал он.
Доми посадила девочку на стол и следила, чтобы та не свалилась, девочка ползала по столу и говорила «а-та-та» или садилась и тыкала Доми в нос, в глаза, в уши.
— Молчи, Крис, — сказал Кико. — Доми будет петь.
— Садись на свой стул, — повелительно сказала Доми.
Кико подтащил плетеное креслице к ногам старухи и уселся. Оба мальчика, подняв личики, выжидательно смотрели на Доми. Доми откашлялась и наконец затянула:
Вы послушайте повесть
о преступном отце,
бессердечном и злом человеке:
в Вальдепеньяс он взял
и сынка своего
запер в хлев без еды и навеки.
Сумрачными каденциями и дрожащими тремоло Доми подчеркивала драматизм слов. Кико смотрел на черное отверстие в ряду нижних зубов; от этого темного проема ему становилось еще страшнее, по спине пробегал приятный холодок.
Что коровы едят,
то и он с ними ест:
где траву, где горох, где люцерну,
ведь другой-то еды
ему редко дают,
да и та уже с запахом скверным.
А отец все сильней
лупит палкой мальца,
да и мачеха тоже подбавит.
У бедняжки все тело
в крови и в рубцах,—
нет, людьми они зваться не вправе.
Доми перевела дыхание, посмотрела на них, и чуть потеплели на секунду ее зрачки, неподвижные и отливающие сталью, как у ястреба. Смягчив голос, она допела последний куплет:
Плачьте, матери, плачьте,
и у вас дети есть,—
этот изверг двадцатого века
заставляет ребенка
нести тяжкий крест
без еды, без воды и без света.
Кико и Хуан слушали, раскрыв рты. После последнего слова они несколько мгновений сидели неподвижно. Кико взглянул на Хуана и улыбнулся. Хуан спросил у Доми:
— И все?
— Все. За один сентимо больше не дают.
Кико вцепился в края своего плетеного креслица и ездил на нем по комнате, не переставая улыбаться.
— Красивая песня, правда, Хуан? — сказал он.
И сам кивал, подтверждая правильность своих слов. Вдруг он вскочил, схватил Доми за подол и требовательно произнес:
— Доми, спой про Роситу Энкарнаду, слышишь?
Лицо Хуана озарилось радостью:
— Ага, Доми, о двулезом кинжале.
Крис сказала «а-ти-та», и Кико так и расцвел: «Она сказала Росита, ты слышал, Хуан?» И, снова усаживаясь на стул, он смеялся и повторял: «Крис сказала Росита», и потом, взглянув на Доми: «Крис уже умеет говорить, правда, Доми?»
Доми оборвала его:
— Ну так петь или не петь?
— Пой, пой, Доми, — хором отозвались мальчики.
Доми опять прочистила горло, но все-таки ее голос звучал чуть гнусаво, чуть протяжно, как у слепых:
Мы вернулись с войны африканской,
разгорелась солдатская кровь.
Мы из Африки жаркой вернулись —
где ты, прежняя наша любовь?
Доми изменила тембр голоса. Всякий раз, когда она пела за Солдата, голос ее становился ниже и глуше, словно шел из-под земли:
Ты клялась мне, Роса Энкарнада,
ждать меня, за других не идти.
А теперь я вернулся, и что же? —
за другим уже замужем ты.
Старуха сделала многозначительную паузу и посмотрела на мальчиков, зачарованно глядевших ей в рот. Ее голос стал вдруг пронзительным и молящим:
Пощади ты меня, ради бога,
только жизнь сохрани мне сейчас,—
в поцелуях, что нынче ты просишь,
никогда не получишь отказ.
Хуан качнул головой. Он знал, что Солдат не станет ее целовать, и все же неизменно боялся: а вдруг он уступит и польстится на поцелуи. Кико взглянул на брата краешком глаза и тоже качнул головой, толком не зная отчего. Голос Доми напрягся и, чуть сгустившись, зазвучал живее и трагичнее:
Не хочу я твоих поцелуев,
я хочу только месть совершить.
И, доставши кинжал свой двулезый,
ее белую грудь он прошил.
Лица обоих мальчиков сияли. Собрав лоб в складки, Хуан сказал:
— Острый с двух сторон. Ой, Доми, сколько, наверное, крови было!
— Сам подумай, сынок, — ответила Доми. — Женщина молодая, в самом соку, откормленная что твоя телка.
Кико упрямо, сосредоточенно смотрел на старуху.
— Телка, — повторил он. — Спой нам еще раз про мальчика, который ел с коровами, а, Доми?
— Нет, — ответила Доми. — Хватит мне петь. Потом у меня воспалится горло и я не смогу заснуть.
Кико был так поглощен, так потрясен всем услышанным, что полностью забыл о своих естественных надобностях; ощутив горячую влагу между ног, он соскочил с места, бросился в розовую ванную, приподнял крышку, но было уже поздно.
5 часов
Кико шатался по комнате, прячась между кроватями и шкафом, и всякий раз, как Доми взглядывала на него, поспешно скрещивал ноги, чтобы скрыть предательское пятно. Доми играла с Кристиной, показывала ей автомобили, проносившиеся по проспекту, делала «шлеп-шлеп» по головке и только изредка спрашивала — исключительно для порядка:
— Что ты там делаешь, Кико?
— Ничего, — отвечал мальчик и передвигался по комнате, не разжимая ног, хотя штанишки больно терли ему кожу.
Хуан опять читал «Покорение Дальнего Запада», и все внимание Кико было теперь направлено на звуки, доносившиеся из-за дверей. Он трижды слышал, как звонил белый телефон, и трижды переводил дух, зная, что Мама будет говорить. Но он понимал, что час полдника близок, и понимал, что Маме хватит и десяти секунд, чтобы оценить ситуацию. Он постоял в уголке, обмахиваясь книгой, потом смирно посидел на краешке стола, но ничего не помогало, темное пятно, противное и позорное, как было, так и оставалось на штанишках. И когда Доми спрашивала: «Что ты там делаешь, Кико?», он вздрагивал и торопливо отвечал: «Ничего». Раз она спросила:
— В туалет тебе не надо, Кико?
И он ответил тускло и глухо, как жених Роситы Энкарнады:
— Нет.
Доми пожурила его:
— Нет, нет, а потом окажется, что да.
— Да нет же, Доми, — повторил Кико.
— Ну ладно, — сказала Доми, — сам смотри, но только, если описаешься, я отрежу тебе дудушку.
— Ага, — сказал Кико, прячась в углу между кроватью Маркоса и шкафом.
Но у Мамы был нюх собаки-ищейки; едва она вошла с полдником — хваля их за примерное поведение, — как тут же заметила притаившегося в углу Кико.
— Это мне что-то не нравится, — сказала она вполголоса и строго добавила: — Кико!
— Что?
— Иди сюда.
— Нет.
— Подойди сюда.
— Нет.
— Ты меня не слышишь?
— Нет.
— Какой непослушный ребенок! Подойди ко мне сию же минуту!
Кико продвинулся вперед на несколько сантиметров, сделав несколько прыжков, чтобы не разжимать ног, и крепко и вызывающе стиснул губы.
— Подошел, — сказал он.
— Ближе! — повелительно сказала Мама.
Кико подпрыгнул еще раз-другой. Хуан посмотрел на него и сказал:
— Наверняка описался. Точно.
— Быть не может, — сказала Доми. — Да он две минутки, как из туалета, верно, сынок?
— А я боюсь, что да, — рассерженно сказала Мама. — Кико, говорю тебе в последний раз!
Но поскольку Кико не спешил, Мама сама шагнула к нему, пощупала штанишки и трижды звонко шлепнула, повторяя: «Грязнуля, последний грязнуля, никаких денег не хватит тебе на штаны». Потом по привычке добавила: «О карманных деньгах и не мечтай» — и наконец раздраженно спросила у Доми, чего она смотрит, а Доми ответила: «Что я могу сделать, весь день держать его на горшке?», и тут Мама вспылила и сказала, что достаточно быть чуточку повнимательнее и что она платит Доми, чтобы та смотрела не только за Кристиной, но и за обоими малышами. Завязался оживленный спор, и Кико, воспользовавшись этим, ускользнул в коридор и бегом бросился на кухню. Витора вытирала губкой красную крышку плиты и при виде его спросила:
— Что случилось, Кико?
— Ничего.
Он прошел в гладильную и спрятался за занавеской, скрывавшей постель со шкафом. Витора шла за ним.
— Иди ко мне, Кико, — сказала она.
У Кико на лбу вздулась жила.
— Дерьмо, задница, какашки! — заорал он.
Витора подбоченилась, потом отдернула занавеску и наклонилась над ним:
— Ну вот, теперь ты и на Вито кричишь. Что сделала тебе бедная Вито?
Кико молчал. Витора добавила:
— Если Вито перестанет тебя любить, кому ты тогда будешь нужен? Разве Вито плохая? Ну, давай отвечай.
Кико молчал, плотно стиснув губы. Вито продолжала:
— Ты описался, да? Когда ты научишься ходить в уборную, как взрослый? Ну скажи, когда?
— Не знаю, — наконец ответил Кико, уныло потупившись.
Витора обтерла руки посудным полотенцем. Ее запястья никогда не распрямлялись, как у других. Открыв красный шкаф, она пошарила там, достала другие штанишки и села на низенький стульчик.
— Подойди ко мне, — сказала она.
Кико покорно приблизился. Она расстегнула бретельки.
— Мама нашлепала тебя, да?
— Да.
— По попке?
— Ага.
— Будешь еще писаться?
— Нет.
— Посмотрим.
Она вывела его на кухню и сказала:
— Жди здесь. Вито будет одеваться.
— Ты пойдешь гулять, Вито?
— Нет. Фемио поднимется сюда.
— А-а.
Он слушал, как она раздевается в гладильной, и вдруг крикнул:
— Вито!
— Что?
— Я отрежу себе дудушку.
Витора вылетела на кухню в комбинации, с вытаращенными от испуга глазами.
— Забудь об этом и не вспоминай никогда.
— Отрежу, — сказал Кико. — Отрежу папиным ножиком.
— Послушай меня, — сказала Вито. — Сделаешь это — сразу умрешь, так и знай.
Она вернулась в гладильную, но оставила дверь открытой. Время от времени она высовывалась и видела, что мальчик стоит неподвижно, спиной к ней, под неоновой лампой. Вошла Мама и протянула ему круглую булочку с куском ветчины внутри.
— Возьми, — сказала она ему, хмуря брови. Потом повернулась к полуоткрытой двери: — Витора, последите, чтобы он все съел.
— Не беспокойтесь, — ответила Витора.
Мама вышла. Кико куснул бутерброд. Когда Витора вернулась на кухню, с накрашенными губами и подсиненными веками, в своем выходном платье, Кико сказал:
— Как ты хорошо пахнешь, Вито.
— Вот видишь.
— Это чтобы тебя нюхал Фемио?
— Угадал.
Витора терпеливо докармливала его бутербродом, когда раздался робкий звонок: «ри-им».
— Это он, — встрепенулась Вито.
— Фемио?
— Фемио. Беги открой. — И она стряхнула крошки с колен.
Кико потрясенно уставился на военную форму. Он разглядывал рекрута с головы до ног. Тот явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— Здесь живет?.. — начал он.
— Проходи, Фемио! — крикнула Вито изнутри.
Кико шел за ним по пятам, рассматривая армейские ботинки, фуражку, которую солдат нес в руке, складку на спине гимнастерки. Наконец он сказал:
— Ты будешь убивать Роситу Энкарнаду?
— Нет, ты только погляди на нее, — сказал Фемио. — Шустрая девчонка, однако.
Витора притворилась рассерженной.
— Это же мальчик, остолоп, — сказала она. — И потом, что может знать ребенок? Садись.
Фемио сел на белый стул и начал оправдываться:
— Да кто их там разберет, этих барчуков, по виду и за девочку сойдут.
Фемио говорил, а Кико смотрел ему в рот; слова Фемио лились тускло, монотонно. Витора напустилась на него:
— Слушай-ка, умник, ты хочешь, чтобы у четырехлетнего парня росли усы?
Солдат быстро пожал плечами три раза подряд, словно подпрыгивал в седле, не в силах совладать с конем.
— Да я ничего не говорю, провалиться мне на этом месте, — сказал он.
Кико не отрывал от него упоенных глаз. Он страдал оттого, что Фемио не уделял ему особого внимания, и потому переместился поближе.
— Я отрежу себе дудушку, — сказал он, расставляя ноги.
Фемио ткнул в него большим пальцем.
— Ай да молодчик! Сразу берет быка за рога. — И он состроил комичную гримасу. — Не думай, — добавил он, — может, это не такой уж плохой выход.
— Папиным ножиком, — продолжал Кико.
— Ты с ума сошел? Сразу же умрешь, — снова заволновалась Витора.
— Брось ты, — сказал Фемио. — Он хочет жить без проблем.
Витора встала перед ним подбоченясь.
— Если ты явился сюда дразнить ребенка, — сказала она, — то можешь немедленно убираться. Фемио поднял обе руки.
— Тихо, тихо, — сказал он. — Первым делом запомни вот что: коли я туда еду, так это вовсе не по своей охоте. И второе: если ты сегодня мечешь икру, так мне еще похуже твоего, ясно?
Витора наклонилась вперед. Она уже кричала:
— Ты мне давай не учи ребенка таким словам, слышишь? Ишь разговорился, как в кабаке!
Фемио замолчал. Витора, понемногу остывая, отступила к другому стулу и уселась, держась очень прямо. Кико следил за солдатом со все возрастающим вниманием. Вдруг он спросил:
— У тебя есть кинжал?
— Нет, паренек.
— И ты едешь в Африку?
— Что поделаешь!
— А когда вернешься, убьешь Вито?
Фемио заерзал на стуле.
— Вот постреленок, — сказал он. — Поглядишь, так у него только одно на уме: убивать да убивать.
Витора молчала. Фемио замурлыкал какую-то песенку, постукивая пальцами по пуговице, и сделал шаг к перемирию:
— И это самый младший?
— Это пятый, — ответила Витора.
— Надо же, как я!
— Я — как ты? — сразу же спросил Кико.
— Ну да.
— Но у меня нет костюма.
— Костюма? Какого костюма?
Мальчик вытянул палец и уважительно дотронулся до форменных штанов.
— Твое счастье, — отозвался Фемио и взглянул на Витору. — Ишь ты, рассуждает как взрослый. Разговорчивый какой. Так это самый младший?
— Младшая — девочка, — сказала Витора.
— Шестеро, — заключил Фемио и склонил голову набок. — Однако они не теряются.
— И еще один на подходе, — добавила Витора.
— Вот это да! Впрочем, что говорить, ему легче поднять две дюжины, чем мне одного.
— Да ты почем знаешь?
Большим пальцем Фемио указал на дверь в коридор.
— Начальник-то? — сказал он. — Да для него сто миллионов не деньги, разве не так?
— Нынче деньги, что вода.
Фемио развел руками.
— Пускай так, — сказал он. — Ну, а коли тебе нравится надрываться здесь за семь реалов, это уже другая песня.
Кико не шевелился, но когда Фемио замолчал, он спросил:
— А пистолета у тебя тоже нет?
— Нету.
— А мне обещала пистолет тетя Куки.
— Тебе легче.
Витора сидела как в воду опущенная. Поставив локти на стол, она подперла голову рукой:
— А что Абелардо?
— Он-то остается. Но с ним мы уже поговорили, я выложил ему все начистоту.
— Вы что, поцапались?
— Ну, не совсем, но кое-что было. Вышли мы с призывного пункта, он и говорит: «Ну и невезуха тебе, лопух», а я ему: «Постой, постой, у меня есть отец, есть мать, по пять пальцев на каждой руке и кое-что еще, так что смотри выбирай слова». Парень сразу же на попятный: «Да я… Да я не о том. Тебе вечно достается что погорячей». А я ему на это: «Знаешь, Абелардо, прежде чем говорить, надо подумать, не то вдруг тебя неверно поймут». Здорово, да?
Фемио поднял голову и стал обозревать кухню. Потом поднялся со стула. Он понемногу осваивался. Кико оглядывал его с ног до головы. Фемио расстегнул карман гимнастерки и вытащил из пачки сигарету «Сельта». Закурив, склонил голову набок и прикрыл глаза. После глубокой затяжки сказал:
— Занятно тут у тебя.
Оглядев плиту с красным верхом, он оперся на нее и ткнул сигаретой в сторону колонки:
— А это для чего?
— Чтобы мыть посуду горячей водой, — ответила Витора.
Фемио усмехнулся.
— Надо же, все удобства, — сказал он.
Кико робко потянул его за штанину.
— Фемио, — спросил он, — ты там убьешь много плохих?
— Нет, парень, — солдат наклонился к мальчику, — охота была.
— А папа убил сто плохих.
— Твой папаша везде поспел.
Вдруг безо всякого перехода Витора громко зарыдала, прикрыв глаза рукавом. Фемио шагнул к ней.
— Ну, не надо уж так, — сказал он.
Витора всхлипывала, икала, бормотала неразборчивые слова. Мальчик обнял ее ноги.
— Не плачь, Вито, — заныл он.
Фемио добавил:
— И чего это тебе вздумалось, скажи на милость? Там и женщин-то нет, так что можешь не беспокоиться.
Витора подняла залитое слезами лицо.
— А черные? — спросила она.
Фемио презрительно скривил губы:
— Черные — да разве это женщины?
Плач Виторы внезапно оборвался.
— Ну, положим, — сказала она, — для того, что вам надо, они еще как сгодятся.
Фемио обнял одной рукой ее спину, его пальцы скользнули за вырез платья.
— Мне по душе беленькое, сама знаешь, и чем белее, тем лучше.
Витора отвела его руку.
— Ну-ка брось, — сказала она и улыбнулась сквозь слезы. — Когда еще теперь мы проведем с тобой вечерок у сеньора Макарио…
— У сеньора Макарио? — переспросил Фемио. — Да меня туда после воскресного и на аркане не затянешь.
— Вот еще! Да он-то чем виноват?
— А тем, что надо все устраивать по-человечески, вот чем. По-твоему, это дело: драть с человека по восемь монет, чтобы потом ты целый вечер прыгал из окна всякий раз, как учуешь полицию?
— Ой, не говори, я чуть не напрудила со смеху.
Кико подошел к ней.
— Ты описалась, Вито? — спросил он.
Витора подскочила как ужаленная.
— Убери руку, живо!
Фемио бросил окурок на пол.
— Смотри-ка, малец не промах.
Витора смутилась.
— Не думай, он это не со зла, — сказала она.
Они стояли друг против друга.
— Я ничего не думаю. — И он обнял ее за талию.
Кико снова подергал его за штанину.
— Почему ты не останешься здесь ночевать, Фемио?
Витора отстранилась от солдата.
— Да у нас нету лишней кровати, голубь.
— Есть, — сказал Кико.
— Есть? Где же это?
Мальчик указал на гладильную.
— Пусть спит с тобой, на кровати Севе.
Витора прижала обе руки к лицу.
— Господь с тобой! — сказала она. — Придержи язык.
— Как папа и мама, — продолжал Кико.
Фемио смеялся, чтобы скрыть смущение.
— Знаешь, ты хоть и клоп, но у тебя водятся толковые мыслишки.
Он лукаво посмотрел на мальчика, потом вытащил еще одну сигарету и зажег ее, прикрыв глаза и защищая огонек рукой. Кико спросил:
— Фемио, а Африка далеко?
— Далеко.
— Дальше, чем пруд с утками?
— Дальше.
— Дальше, чем ярмарка?
— Дальше.
Кико призадумался на секунду.
— Даже дальше, чем Другой папин дом?
— Дальше, паренек.
Кико взмахнул правой рукой.
— Обалдеть! — сказал он.
Витора все еще была в смущении.
— Этому ребенку чего только не придет в голову, — сказала она.
— Ну, у него губа не дура, — и Фемио подошел к Виторе. — Значит, мир?
Витора нежно посмотрела на него:
— Что уж тут поделаешь.
— Плакать больше не будешь?
Витора покачала головой. Они стояли лицом к лицу, ничто их не разделяло, и он шагнул еще ближе, обнял ее за талию и поцеловал в губы. Рука Виторы цеплялась за спину солдата, возле складки на гимнастерке. И поскольку она не противилась, Фемио поцеловал ее еще раз, покрепче, охватив весь рот девушки приоткрытыми губами. Кико смотрел на них ошеломленными глазами и, видя, что поцелуй не кончается, заколотил Фемио по ноге, крича:
— Эй ты, не смей ее кусать!
Но ни Витора, ни Фемио не слышали его, и он продолжал бить и кричать:
— Ты, не смей ее кусать!
Фемио не обращал на него ни малейшего внимания. Тогда мальчик отскочил от солдата, привстал на цыпочки, открыл дверь и бросился в коридор, громко сзывая всех:
— Мама, Доми, Хуан, сюда! Фемио кусает Вито!
— Что ты там делаешь, Кико?
— Ничего, — отвечал мальчик и передвигался по комнате, не разжимая ног, хотя штанишки больно терли ему кожу.
Хуан опять читал «Покорение Дальнего Запада», и все внимание Кико было теперь направлено на звуки, доносившиеся из-за дверей. Он трижды слышал, как звонил белый телефон, и трижды переводил дух, зная, что Мама будет говорить. Но он понимал, что час полдника близок, и понимал, что Маме хватит и десяти секунд, чтобы оценить ситуацию. Он постоял в уголке, обмахиваясь книгой, потом смирно посидел на краешке стола, но ничего не помогало, темное пятно, противное и позорное, как было, так и оставалось на штанишках. И когда Доми спрашивала: «Что ты там делаешь, Кико?», он вздрагивал и торопливо отвечал: «Ничего». Раз она спросила:
— В туалет тебе не надо, Кико?
И он ответил тускло и глухо, как жених Роситы Энкарнады:
— Нет.
Доми пожурила его:
— Нет, нет, а потом окажется, что да.
— Да нет же, Доми, — повторил Кико.
— Ну ладно, — сказала Доми, — сам смотри, но только, если описаешься, я отрежу тебе дудушку.
— Ага, — сказал Кико, прячась в углу между кроватью Маркоса и шкафом.
Но у Мамы был нюх собаки-ищейки; едва она вошла с полдником — хваля их за примерное поведение, — как тут же заметила притаившегося в углу Кико.
— Это мне что-то не нравится, — сказала она вполголоса и строго добавила: — Кико!
— Что?
— Иди сюда.
— Нет.
— Подойди сюда.
— Нет.
— Ты меня не слышишь?
— Нет.
— Какой непослушный ребенок! Подойди ко мне сию же минуту!
Кико продвинулся вперед на несколько сантиметров, сделав несколько прыжков, чтобы не разжимать ног, и крепко и вызывающе стиснул губы.
— Подошел, — сказал он.
— Ближе! — повелительно сказала Мама.
Кико подпрыгнул еще раз-другой. Хуан посмотрел на него и сказал:
— Наверняка описался. Точно.
— Быть не может, — сказала Доми. — Да он две минутки, как из туалета, верно, сынок?
— А я боюсь, что да, — рассерженно сказала Мама. — Кико, говорю тебе в последний раз!
Но поскольку Кико не спешил, Мама сама шагнула к нему, пощупала штанишки и трижды звонко шлепнула, повторяя: «Грязнуля, последний грязнуля, никаких денег не хватит тебе на штаны». Потом по привычке добавила: «О карманных деньгах и не мечтай» — и наконец раздраженно спросила у Доми, чего она смотрит, а Доми ответила: «Что я могу сделать, весь день держать его на горшке?», и тут Мама вспылила и сказала, что достаточно быть чуточку повнимательнее и что она платит Доми, чтобы та смотрела не только за Кристиной, но и за обоими малышами. Завязался оживленный спор, и Кико, воспользовавшись этим, ускользнул в коридор и бегом бросился на кухню. Витора вытирала губкой красную крышку плиты и при виде его спросила:
— Что случилось, Кико?
— Ничего.
Он прошел в гладильную и спрятался за занавеской, скрывавшей постель со шкафом. Витора шла за ним.
— Иди ко мне, Кико, — сказала она.
У Кико на лбу вздулась жила.
— Дерьмо, задница, какашки! — заорал он.
Витора подбоченилась, потом отдернула занавеску и наклонилась над ним:
— Ну вот, теперь ты и на Вито кричишь. Что сделала тебе бедная Вито?
Кико молчал. Витора добавила:
— Если Вито перестанет тебя любить, кому ты тогда будешь нужен? Разве Вито плохая? Ну, давай отвечай.
Кико молчал, плотно стиснув губы. Вито продолжала:
— Ты описался, да? Когда ты научишься ходить в уборную, как взрослый? Ну скажи, когда?
— Не знаю, — наконец ответил Кико, уныло потупившись.
Витора обтерла руки посудным полотенцем. Ее запястья никогда не распрямлялись, как у других. Открыв красный шкаф, она пошарила там, достала другие штанишки и села на низенький стульчик.
— Подойди ко мне, — сказала она.
Кико покорно приблизился. Она расстегнула бретельки.
— Мама нашлепала тебя, да?
— Да.
— По попке?
— Ага.
— Будешь еще писаться?
— Нет.
— Посмотрим.
Она вывела его на кухню и сказала:
— Жди здесь. Вито будет одеваться.
— Ты пойдешь гулять, Вито?
— Нет. Фемио поднимется сюда.
— А-а.
Он слушал, как она раздевается в гладильной, и вдруг крикнул:
— Вито!
— Что?
— Я отрежу себе дудушку.
Витора вылетела на кухню в комбинации, с вытаращенными от испуга глазами.
— Забудь об этом и не вспоминай никогда.
— Отрежу, — сказал Кико. — Отрежу папиным ножиком.
— Послушай меня, — сказала Вито. — Сделаешь это — сразу умрешь, так и знай.
Она вернулась в гладильную, но оставила дверь открытой. Время от времени она высовывалась и видела, что мальчик стоит неподвижно, спиной к ней, под неоновой лампой. Вошла Мама и протянула ему круглую булочку с куском ветчины внутри.
— Возьми, — сказала она ему, хмуря брови. Потом повернулась к полуоткрытой двери: — Витора, последите, чтобы он все съел.
— Не беспокойтесь, — ответила Витора.
Мама вышла. Кико куснул бутерброд. Когда Витора вернулась на кухню, с накрашенными губами и подсиненными веками, в своем выходном платье, Кико сказал:
— Как ты хорошо пахнешь, Вито.
— Вот видишь.
— Это чтобы тебя нюхал Фемио?
— Угадал.
Витора терпеливо докармливала его бутербродом, когда раздался робкий звонок: «ри-им».
— Это он, — встрепенулась Вито.
— Фемио?
— Фемио. Беги открой. — И она стряхнула крошки с колен.
Кико потрясенно уставился на военную форму. Он разглядывал рекрута с головы до ног. Тот явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— Здесь живет?.. — начал он.
— Проходи, Фемио! — крикнула Вито изнутри.
Кико шел за ним по пятам, рассматривая армейские ботинки, фуражку, которую солдат нес в руке, складку на спине гимнастерки. Наконец он сказал:
— Ты будешь убивать Роситу Энкарнаду?
— Нет, ты только погляди на нее, — сказал Фемио. — Шустрая девчонка, однако.
Витора притворилась рассерженной.
— Это же мальчик, остолоп, — сказала она. — И потом, что может знать ребенок? Садись.
Фемио сел на белый стул и начал оправдываться:
— Да кто их там разберет, этих барчуков, по виду и за девочку сойдут.
Фемио говорил, а Кико смотрел ему в рот; слова Фемио лились тускло, монотонно. Витора напустилась на него:
— Слушай-ка, умник, ты хочешь, чтобы у четырехлетнего парня росли усы?
Солдат быстро пожал плечами три раза подряд, словно подпрыгивал в седле, не в силах совладать с конем.
— Да я ничего не говорю, провалиться мне на этом месте, — сказал он.
Кико не отрывал от него упоенных глаз. Он страдал оттого, что Фемио не уделял ему особого внимания, и потому переместился поближе.
— Я отрежу себе дудушку, — сказал он, расставляя ноги.
Фемио ткнул в него большим пальцем.
— Ай да молодчик! Сразу берет быка за рога. — И он состроил комичную гримасу. — Не думай, — добавил он, — может, это не такой уж плохой выход.
— Папиным ножиком, — продолжал Кико.
— Ты с ума сошел? Сразу же умрешь, — снова заволновалась Витора.
— Брось ты, — сказал Фемио. — Он хочет жить без проблем.
Витора встала перед ним подбоченясь.
— Если ты явился сюда дразнить ребенка, — сказала она, — то можешь немедленно убираться. Фемио поднял обе руки.
— Тихо, тихо, — сказал он. — Первым делом запомни вот что: коли я туда еду, так это вовсе не по своей охоте. И второе: если ты сегодня мечешь икру, так мне еще похуже твоего, ясно?
Витора наклонилась вперед. Она уже кричала:
— Ты мне давай не учи ребенка таким словам, слышишь? Ишь разговорился, как в кабаке!
Фемио замолчал. Витора, понемногу остывая, отступила к другому стулу и уселась, держась очень прямо. Кико следил за солдатом со все возрастающим вниманием. Вдруг он спросил:
— У тебя есть кинжал?
— Нет, паренек.
— И ты едешь в Африку?
— Что поделаешь!
— А когда вернешься, убьешь Вито?
Фемио заерзал на стуле.
— Вот постреленок, — сказал он. — Поглядишь, так у него только одно на уме: убивать да убивать.
Витора молчала. Фемио замурлыкал какую-то песенку, постукивая пальцами по пуговице, и сделал шаг к перемирию:
— И это самый младший?
— Это пятый, — ответила Витора.
— Надо же, как я!
— Я — как ты? — сразу же спросил Кико.
— Ну да.
— Но у меня нет костюма.
— Костюма? Какого костюма?
Мальчик вытянул палец и уважительно дотронулся до форменных штанов.
— Твое счастье, — отозвался Фемио и взглянул на Витору. — Ишь ты, рассуждает как взрослый. Разговорчивый какой. Так это самый младший?
— Младшая — девочка, — сказала Витора.
— Шестеро, — заключил Фемио и склонил голову набок. — Однако они не теряются.
— И еще один на подходе, — добавила Витора.
— Вот это да! Впрочем, что говорить, ему легче поднять две дюжины, чем мне одного.
— Да ты почем знаешь?
Большим пальцем Фемио указал на дверь в коридор.
— Начальник-то? — сказал он. — Да для него сто миллионов не деньги, разве не так?
— Нынче деньги, что вода.
Фемио развел руками.
— Пускай так, — сказал он. — Ну, а коли тебе нравится надрываться здесь за семь реалов, это уже другая песня.
Кико не шевелился, но когда Фемио замолчал, он спросил:
— А пистолета у тебя тоже нет?
— Нету.
— А мне обещала пистолет тетя Куки.
— Тебе легче.
Витора сидела как в воду опущенная. Поставив локти на стол, она подперла голову рукой:
— А что Абелардо?
— Он-то остается. Но с ним мы уже поговорили, я выложил ему все начистоту.
— Вы что, поцапались?
— Ну, не совсем, но кое-что было. Вышли мы с призывного пункта, он и говорит: «Ну и невезуха тебе, лопух», а я ему: «Постой, постой, у меня есть отец, есть мать, по пять пальцев на каждой руке и кое-что еще, так что смотри выбирай слова». Парень сразу же на попятный: «Да я… Да я не о том. Тебе вечно достается что погорячей». А я ему на это: «Знаешь, Абелардо, прежде чем говорить, надо подумать, не то вдруг тебя неверно поймут». Здорово, да?
Фемио поднял голову и стал обозревать кухню. Потом поднялся со стула. Он понемногу осваивался. Кико оглядывал его с ног до головы. Фемио расстегнул карман гимнастерки и вытащил из пачки сигарету «Сельта». Закурив, склонил голову набок и прикрыл глаза. После глубокой затяжки сказал:
— Занятно тут у тебя.
Оглядев плиту с красным верхом, он оперся на нее и ткнул сигаретой в сторону колонки:
— А это для чего?
— Чтобы мыть посуду горячей водой, — ответила Витора.
Фемио усмехнулся.
— Надо же, все удобства, — сказал он.
Кико робко потянул его за штанину.
— Фемио, — спросил он, — ты там убьешь много плохих?
— Нет, парень, — солдат наклонился к мальчику, — охота была.
— А папа убил сто плохих.
— Твой папаша везде поспел.
Вдруг безо всякого перехода Витора громко зарыдала, прикрыв глаза рукавом. Фемио шагнул к ней.
— Ну, не надо уж так, — сказал он.
Витора всхлипывала, икала, бормотала неразборчивые слова. Мальчик обнял ее ноги.
— Не плачь, Вито, — заныл он.
Фемио добавил:
— И чего это тебе вздумалось, скажи на милость? Там и женщин-то нет, так что можешь не беспокоиться.
Витора подняла залитое слезами лицо.
— А черные? — спросила она.
Фемио презрительно скривил губы:
— Черные — да разве это женщины?
Плач Виторы внезапно оборвался.
— Ну, положим, — сказала она, — для того, что вам надо, они еще как сгодятся.
Фемио обнял одной рукой ее спину, его пальцы скользнули за вырез платья.
— Мне по душе беленькое, сама знаешь, и чем белее, тем лучше.
Витора отвела его руку.
— Ну-ка брось, — сказала она и улыбнулась сквозь слезы. — Когда еще теперь мы проведем с тобой вечерок у сеньора Макарио…
— У сеньора Макарио? — переспросил Фемио. — Да меня туда после воскресного и на аркане не затянешь.
— Вот еще! Да он-то чем виноват?
— А тем, что надо все устраивать по-человечески, вот чем. По-твоему, это дело: драть с человека по восемь монет, чтобы потом ты целый вечер прыгал из окна всякий раз, как учуешь полицию?
— Ой, не говори, я чуть не напрудила со смеху.
Кико подошел к ней.
— Ты описалась, Вито? — спросил он.
Витора подскочила как ужаленная.
— Убери руку, живо!
Фемио бросил окурок на пол.
— Смотри-ка, малец не промах.
Витора смутилась.
— Не думай, он это не со зла, — сказала она.
Они стояли друг против друга.
— Я ничего не думаю. — И он обнял ее за талию.
Кико снова подергал его за штанину.
— Почему ты не останешься здесь ночевать, Фемио?
Витора отстранилась от солдата.
— Да у нас нету лишней кровати, голубь.
— Есть, — сказал Кико.
— Есть? Где же это?
Мальчик указал на гладильную.
— Пусть спит с тобой, на кровати Севе.
Витора прижала обе руки к лицу.
— Господь с тобой! — сказала она. — Придержи язык.
— Как папа и мама, — продолжал Кико.
Фемио смеялся, чтобы скрыть смущение.
— Знаешь, ты хоть и клоп, но у тебя водятся толковые мыслишки.
Он лукаво посмотрел на мальчика, потом вытащил еще одну сигарету и зажег ее, прикрыв глаза и защищая огонек рукой. Кико спросил:
— Фемио, а Африка далеко?
— Далеко.
— Дальше, чем пруд с утками?
— Дальше.
— Дальше, чем ярмарка?
— Дальше.
Кико призадумался на секунду.
— Даже дальше, чем Другой папин дом?
— Дальше, паренек.
Кико взмахнул правой рукой.
— Обалдеть! — сказал он.
Витора все еще была в смущении.
— Этому ребенку чего только не придет в голову, — сказала она.
— Ну, у него губа не дура, — и Фемио подошел к Виторе. — Значит, мир?
Витора нежно посмотрела на него:
— Что уж тут поделаешь.
— Плакать больше не будешь?
Витора покачала головой. Они стояли лицом к лицу, ничто их не разделяло, и он шагнул еще ближе, обнял ее за талию и поцеловал в губы. Рука Виторы цеплялась за спину солдата, возле складки на гимнастерке. И поскольку она не противилась, Фемио поцеловал ее еще раз, покрепче, охватив весь рот девушки приоткрытыми губами. Кико смотрел на них ошеломленными глазами и, видя, что поцелуй не кончается, заколотил Фемио по ноге, крича:
— Эй ты, не смей ее кусать!
Но ни Витора, ни Фемио не слышали его, и он продолжал бить и кричать:
— Ты, не смей ее кусать!
Фемио не обращал на него ни малейшего внимания. Тогда мальчик отскочил от солдата, привстал на цыпочки, открыл дверь и бросился в коридор, громко сзывая всех:
— Мама, Доми, Хуан, сюда! Фемио кусает Вито!
6 часов вечера
Когда Мама и следом за ней Доми вошли на кухню, Фемио стоял навытяжку — пятки вместе, носки врозь, — наклонив голову, словно больше всего на свете его интересовала фуражка, которую он крутил в руках. Витора, криво улыбаясь, стояла в трех метрах от него, у мраморного стола, и кожа вокруг ее губ покраснела так же ярко, как сами губы. Кико шел впереди и тянул Маму за руку, но увидев, что Витора и Фемио стоят в разных углах, застыл на месте.
— Уже нет, — протянул он разочарованно.
Мама сказала:
— Я так испугалась. Подумала, что вы ссоритесь.
Витора пыталась делать вид, что ничего не произошло, но ее выдавал каждый жест, каждое слово.
— Все штучки Кико, — сказала она с вымученным смешком.
Доми, держа девочку на руках, подмигнула ей и подхватила:
— Этот мальчик если чего не увидит, так выдумает.
Мама стояла посреди кухни неподвижно, точно пугало.
— Простите, — повторила она.
Витора вдруг шагнула вперед.
— Постойте, я ведь вас еще не познакомила, — сказала она. — Это — моя хозяйка. Это — он.
Мама протянула Фемио руку.
— Очень приятно, — сказала она.
— Сеньору Доми ты уже знаешь.
— Как живете, сеньора Доми? — спросил Фемио.
— Да что тебе сказать, сынок, — ответила Доми. — Как всегда.
Фемио продолжал крутить фуражку в руках. Мама сказала:
— Значит, уезжаете?
— Да, завтра.
Мама медленно качнула головой.
— Вы и не заметите, как уже вернетесь, — сказала она.— Время летит так быстро. — Она опять протянула ему руку.— Ну, хорошо, очень приятно было познакомиться, желаю удачи.
Подойдя к двери, она обернулась, взяла Кико за руку и вытащила из кухни, сказав тихо, но настойчиво:
— Идем! Вечно ты встреваешь в то, что тебя не касается,— и обратилась к Доми: — Уведите детей в комнату.
По вечерам мамины шаги звучали громче, чем по утрам, Витора часто говорила: «Что мне больше всего нравится в твоей маме, так это как она ходит». Быстро и твердо стуча каблуками, Мама прошла в гостиную. Кико подстроил свой шаг к шагам Хуана и промаршировал в детскую вслед за братом.
— Мы солдаты! — весело сказал он, сумев попасть в ногу.
Когда дети вошли в комнату, Доми осторожно прикрыла дверь и усадила Кико рядом с собой. Сощурив глаза, она спросила:
— Скажи, сынок, а куда кусал ее Фемио?
— Сюда.
— В рот?
— Ага.
— Ох, надо же! И сильно?
— Очень сильно и много.
— Долго?
— О-очень долго, — сказал Кико.
Хуан подошел к столу и тоже вступил в разговор:
— И у нее пошла кровь?
— Эй, помолчи, не видишь, я говорю? — И Доми опять повернулась к Кико: — Скажи, сынок, а что говорила Вито, что она говорила?
— Да как она могла говорить, Доми, если Фемио кусал ее в рот? — опять вмешался Хуан.
— Тебе сказано: молчи!
Кико уселся на пол, сложил стопкой наклейки кока-колы и воды «Кас» и объявил:
— Я продаю шины.
— Поди сюда, голубь, — позвала Доми.
— Уже нет, — протянул он разочарованно.
Мама сказала:
— Я так испугалась. Подумала, что вы ссоритесь.
Витора пыталась делать вид, что ничего не произошло, но ее выдавал каждый жест, каждое слово.
— Все штучки Кико, — сказала она с вымученным смешком.
Доми, держа девочку на руках, подмигнула ей и подхватила:
— Этот мальчик если чего не увидит, так выдумает.
Мама стояла посреди кухни неподвижно, точно пугало.
— Простите, — повторила она.
Витора вдруг шагнула вперед.
— Постойте, я ведь вас еще не познакомила, — сказала она. — Это — моя хозяйка. Это — он.
Мама протянула Фемио руку.
— Очень приятно, — сказала она.
— Сеньору Доми ты уже знаешь.
— Как живете, сеньора Доми? — спросил Фемио.
— Да что тебе сказать, сынок, — ответила Доми. — Как всегда.
Фемио продолжал крутить фуражку в руках. Мама сказала:
— Значит, уезжаете?
— Да, завтра.
Мама медленно качнула головой.
— Вы и не заметите, как уже вернетесь, — сказала она.— Время летит так быстро. — Она опять протянула ему руку.— Ну, хорошо, очень приятно было познакомиться, желаю удачи.
Подойдя к двери, она обернулась, взяла Кико за руку и вытащила из кухни, сказав тихо, но настойчиво:
— Идем! Вечно ты встреваешь в то, что тебя не касается,— и обратилась к Доми: — Уведите детей в комнату.
По вечерам мамины шаги звучали громче, чем по утрам, Витора часто говорила: «Что мне больше всего нравится в твоей маме, так это как она ходит». Быстро и твердо стуча каблуками, Мама прошла в гостиную. Кико подстроил свой шаг к шагам Хуана и промаршировал в детскую вслед за братом.
— Мы солдаты! — весело сказал он, сумев попасть в ногу.
Когда дети вошли в комнату, Доми осторожно прикрыла дверь и усадила Кико рядом с собой. Сощурив глаза, она спросила:
— Скажи, сынок, а куда кусал ее Фемио?
— Сюда.
— В рот?
— Ага.
— Ох, надо же! И сильно?
— Очень сильно и много.
— Долго?
— О-очень долго, — сказал Кико.
Хуан подошел к столу и тоже вступил в разговор:
— И у нее пошла кровь?
— Эй, помолчи, не видишь, я говорю? — И Доми опять повернулась к Кико: — Скажи, сынок, а что говорила Вито, что она говорила?
— Да как она могла говорить, Доми, если Фемио кусал ее в рот? — опять вмешался Хуан.
— Тебе сказано: молчи!
Кико уселся на пол, сложил стопкой наклейки кока-колы и воды «Кас» и объявил:
— Я продаю шины.
— Поди сюда, голубь, — позвала Доми.