Вместе с этой молчаливой парой нам предстояло прожить не менее месяца. Впрочем, егерь не всегда оставался молчаливым. Вечером первого дня, услышав сетования Толика на плохую погоду, Платон Кондратьевич промолвил: - Не хнычь. Через три дня придет ведро.
- А откуда вы знаете? - поинтересовался Борис.
- Зяблики нынче рюмили яро. К долгому дождю. После дождя всегда ведро бывает.
Так и вышло. Дождь лил три дня.
В непогоду нужно обязательно найти себе занятие: иначе тоска заест. Возле амбара лежала куча бревен.
- На дрова? - спросил я егеря. Он утвердительно кивнул головой. - Пила и колун есть?
- Возьми в амбарушке.
Принялись мы пилить и колоть. За два дня наворочали кучу поленьев вышиной чуть ли не с избушку. Платон Кондратьевич участия в работе не принимал. Весь первый день он провел в лесу на обходе, а утром второго дня уехал куда-то на лодке, предупредив, что вернется только к вечеру. К концу третьего дня все бревна были распилены и переколоты. Из поленьев мы сложили огромную поленницу. Возвратившийся Платон Кондратьевич обошел поленницу, потрогал ее и ничего не сказал, а взял большую охапку поленьев и... затопил баню.
Часа через полтора баня была готова, и мы отправились мыться. Все мы были фронтовиками, и всех нас война пометила: у меня ниже правой лопатки багровели следы осколочного ранения, у Бориса на левом бедре глубокая борозда от разрывной пули, у Толика иссечено правое предплечье.
Платон Кондратьевич увидел эти метки и спросил меня: - Это откуда?
- Фронт, - коротко ответил я. - А у них?
- И у них фронт.
Больше вопросов егерь не задавал.
Вечером Борис стряпал нашу обычную еду - нехитрую похлебку из тушенки и картошки. Платон Кондратьевич посмотрел на него и спросил: - Неужто вам тушенка и бульба не надоели?
- Другого нет, - ответил Борис.
- Вари уху. Вот рыба, - сказал егерь и высыпал из мешка крупных карасей.
На этом неожиданности не кончились. Сели мы за стол, где в чугуне еще булькала ароматная уха, и тут егерь поставил на стол объемистый жбан.
- А это что? - спросил Толик
- Бражка медовая. Пейте.
- А вы?
- Я как все. Вы вроде помочане, я - хозяин, угощаю.
- А что это такое - помочане?
- Коли хозяин сам какую работу сделать не может, он соседей на помочи зовет. Самому мне с дровами не управиться было: спина пилить не дозволяет. Болит. Вы меня уважили.
Так началась наша дружба с молчаливым егерем.
В первый же погожий день мы хотели уйти на поиски змей рано утром, но Платон Кондратьевич остановил нас: - Куда это вы спозаранку?
- Гадюк искать.
- Не спешите. Гады выходят, когда солнце обогревает. Ходить вам далеко не надо.
Мы не послушались доброго совета, ушли рано и часа два ходили по берегу впустую. Гадюки появились только после того, как солнце стало заметно пригревать.
И еще одну ошибку совершили мы в этот день. Есть у ловцов такая примета (все ловцы немного суеверны!): если возьмешь с собой много мешочков, то вернешься домой пустым. Взяли мы с собой всего по два мешочка. К полудню все наши мешочки были полны змей. Гадюки встречались повсюду, где на мох попадали солнечные лучи.
- Говорил я вам, что нужно взять побольше мешочков, - укорял нас Толик, - куда змей сажать?
- Не жадничай, друг, - успокаивал его Борис, - как бы ты понес три мешочка? Это ведь не лягушки, а ядовитые змеи. Они могут и сквозь мешок достать. Зубки у них длинные!
- Палку бы срезал и понес змей, как ведра на коромысле! - не успокаивался Толик.
- Так сделай коромысло сейчас и испытай свое изобретение!
- Разве этим я поправлю дела? Все равно нужно на кордон за мешочками возвращаться!
На кордоне мы высыпали змей в ящики и, взяв по пять мешочков на каждого, отправились продолжать охоту. Пока мы шли к болоту, небо затянуло тучами и закапал дождь. Мы вернулись на кордон промокшими и с пустыми руками.
На другой день погода была, выражаясь языком синоптиков, неустойчивой. Похолодало, временами выпадали осадки. В натуре это выглядело так: по небу ползла грязно - серая туча, из которой сыпалась густая крупа. Не снег, а колючие белые комочки, очень похожие на перловую крупу. Крупа сыпалась минут пять, земля становилась белой; потом туча уползала, теплело и появлялось солнце. Не слабенькое, зимнее, а сильное, весеннее. Лучи солнца "съедали" крупу. Она сохранялась только там, где эти лучи ее не доставали. Солнце буйствовало четверть часа. Потом приползала новая туча с зарядом крупы и опять белила землю. Ветер уносил тучу - солнце сгоняло крупу. Смена зарядов крупы и солнца происходила раза три - четыре за какой-нибудь час.
Само собой разумеется, что в такую погоду выходить на охоту мы не собирались. Разве могли мы предположить, что... Впрочем, лучше рассказать все так, как это было.
Мы сидели в избушке, а в окно стучала крупа. Платон Кондратьевич еще затемно куда-то уехал, и, когда должен был возвратиться, мы не знали. Делать нам было нечего, и я уже собирался завалиться спать, как вдруг в избушку вошел Платон Кондратьевич.
- Чего в избе сидите? - спросил он.
- Ждем погоды, - ответил Борис.
- Чем эта погода плоха?
- В такую погоду ни одна змея не выползет!
-то не так. Самая погода гадов брать!
- Ты, что, смеешься, Платон Кондратьевич?
- Слушай меня, браток. Идя гадов брать. Как солнце выйдет, так и гад выходит!
- Да ведь холодно!
- Это тебе холодно. Гадам - нет.
- Ну что, пошли? - загорелся Толик.
- Пойдем, - неохотно сказал Борис, - только...
- Не ходи! - остановил его егерь. - Дай мне щемялку свою (так Платон Кондратьевич называл хваталку) и мешок.
- Да нет, Платон Кондратьевич, я сам пойду! Уж если ты хочешь мне помочь, то лучше покажи места, где сейчас гадюки будут, а брать их мы сами умеем!
- Идемте! - сказал егерь. - Покажу!
Под очередным зарядом густой крупы егерь привел нас на край большой поляны, за которой тянулось бесконечное моховое болото.
- Ждать будем, - сказал егерь, - костер нужно запалить! У костра мы ждали, пока уползет туча. Появилось солнце, но егерь не спешил уходить от костра. Он дождался, пока под лучами солнца крупа стала таять, и повел нас по краю мха. Болото от луга отделяла гривка из багульника и мха, освещенная прямыми солнечными лучами. На ней примерно через каждые полметра лежали пестрые ленты. Это были гадюки. Увидев такое обилие змей, мы побежали вдоль гривки, и змеи одна за другой полетели в наши мешки. Пока светило солнце змеи лежали распластавшись. Набегала туча - гадюки сворачивались в клубки, а с первыми крупинками уходили в глубину кочек, под мох. Мы вернулись к костру. Платон Кондратьевич пришел к нему раньше нас, и когда мы подошли, то увидели, что на костре жарится сало, нанизанное на прутья. Мы поели, дождались солнца и снова побежали вдоль гривки. На ней опять появились гадюки. На кордон мы вернулись с мешочками, полными змей, после того, как небо затянуло сплошной пеленой туч и ждать прояснения было бесполезно. С этого дня переменная облачность и осадки были для нас самой желанной погодой.
Наступили сухие, ясные дни, которых мы ждали, но оказалось, что такая погода совсем не благоприятствует охоте на змей. Первый же ясный, теплый день принес нам огорчение. Гадюки вышли на солнце, немного погрелись и спрятались. Вся охота продолжалась часа полтора. Каждый из нас принес на кордон по полному мешочку змей, но после того, как мы отлавливали по два полных мешочка, такой улов показался нам весьма скромным.
Как-то утром меня разбудили громкие трубные звуки: "Курлы! Курлы! Курлы! Курлы!" Журавли! Птицы кричали совсем близко. Я торопливо оделся и вышел из избушки. На ближней лабызе [Плавучий остров из мха, осоки и тростника.] в какой-то сотне метров от меня спокойно ходили две большие серые птицы. Один журавль неторопливо шагал, опустив голову и высматривая что-то у себя под ногами, а другой плавно кружил вокруг него, полураспустив крылья, словно танцевал. Время от времени танцующий журавль поднимал голову и трубил, а затем забегал перед первым и кланялся. Шагающий журавль обходил его и продолжал все также неторопливо идти по лабызе. Танцор опять трубил и кружил вокруг него. Вскоре первый журавль, все так же неторопливо, ушел в заросли тростника, за ним убежал и танцор. Тут только я заметил, что не один любуюсь журавлями. Возле амбара на куче поленьев сидел Платон Кондратьевич и тоже смотрел на журавлей.
- Когда они прилетели? - спросил я егеря.
- Нынче, - коротко ответил он.
- А может быть, их просто не было видно?
- Они, как прилетают, сразу кричат. Раньше-то не слыхать было.
- Каждый год прилетают?
- Каждый год. На этой лабызе у них гнездо. Сама журка сейчас до гнезда пошла, а старый журавель за нею. Теперь до самой осени здесь жить останутся.
- И людей не боятся?
- Чего им бояться: их никто не обижает.
С этого дня каждое утро журавли трубили и танцевали, после чего либо летели на луг, либо гуляли по лабызе. Людей журавли не пугались, но, если лодка проплывала слишком близко от лабызы, спокойно уходили в глубь зарослей тростника. Лабыза свободно выдерживала тяжесть человека, и можно было бы посмотреть журавлиное гнездо, но егерь попросил нас не нарушать покой птиц, и, выполняя его просьбу, мы ни разу не высаживались на журавлиную лабызу.
Кроме журавлей на озере и вокруг него было множество разных птиц, особенно уток. Научный отдел заповедника занимался изучением скрещивания кряквы с другими видами диких уток. Для этого на кордоне в сетчатой вольере жили подсадные утки - пара селезней и десяток крякуш. Крякуши орали то поодиночке, то хором. Их звонкие голоса приманивали к кордону селезней. Кряквы, широконоски, шилохвостки, чирки - все слетались на призывный крик. Селезни подолгу плавали около вольеры, кряканьем или свистом звали затворниц и улетали только при виде человека. Платон Кондратьевич сам не стрелял селезней и никому не разрешал. Больше того, когда один крякаш, ошалев от страсти, опустился прямо в вольеру, а вылететь обратно не смог, егерь вошел в вольеру, накрыл селезня большим сетчатым сачком, вынес из вольеры и... выпустил.
Вокруг кордона шел непрерывный птичий концерт, но всегда открывали его на заре журавли. Они оглушительно трубили с рассвета до восхода солнца. В перерывах между их "выступлениями" из леса неслось страстное бормотание тетеревов да свист и писк мелких пичуг. После восхода солнца журавли умолкали, тетерева же бормотали почти до обеда. Днем над лугом беспрерывно "блеяли" и "тикали" бекасы, а чибисы то и дело спрашивали кого-то: "Чьи вы? Чьи вы?"
На закате голоса певцов неслись отовсюду: с неба, из леса, от воды и с луга. Ночью становилось тише, но то и дело пролетали утки. У одних крылья свистели, у других - звенели, как колокольчики. Кагали невидимые в темноте гуси. Кыркали лысухи. Из зарослей тростника неслось уханье выпи.
Тетеревиный ток был совсем рядом с кордоном, за леском на полянке. Десятка два петухов слетались сюда, чтобы выяснить отношения. Они бормотали, чуфыкали и яростно дрались.
Не помню, у какого автора я читал, что тетерева на току якобы не дерутся, а поют и танцуют. Сюда бы этого писателя, чтобы он воочию убедился, как летят перья от пары "танцующих" петухов! Да, тетерева сходились попарно, но отнюдь не для танцев. Они били друг друга крыльями, клевались и подскакивали. "Танец" продолжался до той поры, пока более ловкий и сильный не схватывал противника (а не партнера!) за перья на шее. После этого наступал финал "танца". Один тетерев отчаянно вырывался, а другой бил его крыльями и ногами. Сцепившись, тетерева таскали друг друга по поляне. Побежденный старался вырваться, а победитель препятствовал этому. Схватка иногда продолжалась четверть часа, до тех пор, пока побежденный не вырывался и не улетал. Победитель не преследовал противника.
В разгар тока тетерева почти не обращали внимания на окружающее. Не раз, прячась за кустами, я подходил к ним совсем близко. Можно было бы отлично поохотиться, но Платон Кондратьсвич не разрешал. Правда, не все соблюдали запрет егеря. Я случайно обнаружил такого "браконьера".
Несмотря на то что дни были очень теплыми, еще удерживались довольно крепкие утренники с хрупким льдом на лужах и инеем на земле. Мы выходили ловить змей только после того, как солнце сгоняло иней. Поднимались же мы гораздо раньше. До выхода на охоту я не упускал возможности полюбоваться на тетеревиный ток. Однажды я подкрадывался к току. Тетерева бормотали и чуфыкали, как и обычно, но вдруг замолчали, с треском взлетели и уселись на березках, окружавших поляну. Уже не прячась, я подбежал к кустам и увидел, как облезлая лиса трусила с поляны, держа в пасти тетерева.
Как-то, вернувшись вечером с охоты, мы увидели, что избушка полна людей. Приехали Иван Иванович и три егеря. После шумной встречи и взаимных осведомлений о здоровье и успехах мы сели ужинать, а Иван Иванович продолжил разговор, прерванный нашим появлением.
- Кондратьевич, как дела с семьей на Клетичной?
- Плохо, - ответил егерь, - молодые старика прогнали.
- Пропал? - спросил Иван Иванович.
- Пока нет. Спустился к озеру. Возле песчаного бугра сделал себе нору и живет один.
- Пропадет он один, а?
- Пропадет.
- А вот и не пропадет! От дирекции задание есть. Одного бобра живьем доставить. Для зоопарка. Вот мы этого старика и отловим.
- Это можно. На Клетичной льда уже нет.
- Значит, решено: бобра будем ловить завтра.
Мы выехали на трех лодках рано утром. Платон Кондратьевич привел нас к заводи, где была нора. Ее не было видно, однако на то, что поблизости живет бобр, указывали несколько свежих остроконечных пеньков да плававшие возле берега ветки ивы и осины. У самой воды лежала сваленная бобром молодая осинка.
- Сегодня ночью свалил, - сказал Павел, осмотрев комель. - Иван Иванович, резцы у старика совсем плохие. Смотри, как он мелко грыз. Беспременно ловить надо!
- Для того и приехали, - отозвался лесничий. - Ищите вход в нору!
Хома и Костя вернулись в лодку. Хома медленно повел лодку вдоль берега, а Костя длинным шестом щупал берег под водой. Минут через десять Костя сказал: - Вроде есть. Нащупал. Иван Иванович скомандовал: - Хома, проверь!
Хома разделся и полез в воду. Держась одной рукой за шест Кости, он нырнул. Мне стало не по себе: майская вода к купанию не располагала. Однако все смотрели на купание Хомы как на обычное дело.
- Хома и зимой купается, - заметил Костя, увидав, что я поежился, - ему это не в новинку. Сейчас вылезет, чарку спирта хватит и согреется! Я бы тоже нырнул, да Иван Иванович не позволит.
Хома оставался под водой довольно долго, но вот он вынырнул и сказал: Есть нора. Сеть давайте!
Павел подал ему большую сеть, сделанную в виде вентеря. Горловину сети растягивал широкий железный обруч. Хома взял обруч и опять нырнул. На этот раз он оставался под водой еще дольше. Из-под воды поднимались пузыри и муть. Наконец Хома вынырнул, выплюнул воду и сказал:
- Готово. Растягивайте!
От обруча на берег протянулись две веревки. Павел и Платон Кондратьевич встали на них ногами. Костя оттолкнул лодку к середине заводи. Мотня сети потянулась за лодкой. Натянув сеть, Костя уперся шестом в дно речки и остановил лодку. Хома вылез на берег, быстро оделся и принял от Ивана Ивановича стакан со спиртом.
- Будем здоровы! - сказал Хома и единым махом опорожнил стакан.
- Ищите ход норы! - сказал Иван Иванович. Платон Кондратьевич, Павел и Хома взяли толстые колотушки и принялись колотить ими по земле. Обнаружить ход удалось не сразу. Сначала звуки от ударов колотушек были глухие, но вдруг раздался звук, точно били не по земле, а по бочке.
- Здесь! - сказал Павел. - Нашел!
Остальные подошли к нему и, простукивая землю вокруг него, быстро определили направление хода. Он тянулся от воды к лесу и заканчивался у корней старой ольхи.
- Алеша, Борис, Толик, беритесь за веревки. Подсобите! - сказал Иван Иванович. - Как скомандую, быстро тащите сеть на берег!
Мы разобрали веревки.
- Ну, с богом! - крикнул Иван Иванович.
Егеря дружно ударили колотушками по земле вокруг ольхи. Удары сыпались градом. Хома стукнул по комлю ольхи. Вдруг веревка в моих руках натянулась и дернулась.
- Вышел! Тяни! - закричал Иван Иванович. В сети забулькало, по воде пошли круги. Мы натянули веревки и побежали от берега. Сеть под водой за что-то зацепилась и не шла.
- Тяни! Тяни! - кричал Иван Иванович.
Подбежали Павел и Хома. Вшестером мы сдвинули сеть с места. Железный обруч вынырнул из воды, веревки вытащили его на берег. Цепляясь за корни и сучки, за обручем тянулась сеть. В ней бился большой черный бобр.
- Тяни! Тяни! - кричал Иван Иванович.
Бобр рвал сеть лапами и зубами. Вот он разорвал ее и выставил голову наружу, но тут его накрыли брезентовым дождевиком, а Павел и Хома навалились сверху. Иван Иванович поставил большой ящик, обитый железом. Бобра подняли и вместе с дождевиком сунули в ящик. Иван Иванович захлопнул крышку ящика и повернул задвижку.
- Вот и ладно! - сказал Костя. Он уже был на берегу.
- Не все ладно! - отозвался Павел. - Меня он успел зацепить!
- Сильно? Покажи!
- Не очень сильно, но чувствительно!
Левый рукав у Павла словно ножом разрезали, а на руке, чуть выше кисти, кожа была вырвана ровным кружком величиной с пятак. По кисти струйкой стекала кровь.
- Это он тебя самыми кончиками зубов достал! - пояснил Хома.
- Ладно! Заживет! Но дезинфекцию сделать надо бы. Иван Иванович, ты спирт далеко не убирай!
Иван Иванович хитренько ухмыльнулся, достал флягу со спиртом, смочил спиртом кусок бинта и подал его Павлу.
- На-ка, оботри вокруг раны.
- Непонятливый у нас лесничий, - вздохнул Павел. - Ты чарку налей. Я изнутри продезинфецирую. Так надежней будет.
- Тебя же надо перевязать! - сказал я, достал бинт и сделал Павлу перевязку.
Бобр сидел в ящике тихо. Сквозь щели была видна темная мокрая шерсть. Егеря собрали сеть, погрузили в одну лодку ящик с бобром, в другую - сеть и, попрощавшись с нами, уехали.
В этот день змеи попадались редко. Чтобы осмотреть побольше мест, мы разбрелись поодиночке. Я прошел моховое болото, песчаный бугор с мелким сосняком и вышел к зарослям тальника. Они были залиты водой, но за кустами я увидел березы и сосны. В болотистой местности высокие деревья обычно растут на возвышенных местах, и возле них могло быть сухо, а следовательно, могли быть и змеи. Полез через залитые водой кусты. Вода была неглубокой, всего по колено, и до деревьев я добрался без особого труда. Росли они на бугре, но от него осталась только небольшая гривка: все остальное было залито водой. На гривке торчал толстый гнилой пень. Подошел к гривке и остановился в растерянности. Всю поверхность гривки сплошь покрывали змеи. Они лежали лентами одна на другой, перекрещивались и перевивались. Столько гадюк в одном месте я не видел ни до, ни после этого случая. У меня даже дух захватило. Столько змей сразу, и уйти им некуда: вокруг гривки холодная вода. Я спокойно подошел к гривке, хваталкой взял сразу трех змей и сунул их в мешок. Методично, как машина, я захватывал змей и сажал их в мешок. Прежде чем гадюки забеспокоились, мешок мой был наполовину заполнен. Но вот ближайшие ко мне змеи подняли головы и зашипели.
- Шипите, милые! - сказал им я. - Шипите! Все равно вам не избежать моего мешка!
Однако, как выяснилось через секунду, моя самонадеянность была излишней. У змей было надежное убежище - гнилой пень. У основания пня была незаметная норка; гадюки поползли к ней, и одна за другой уходили под пень. Хорошо, что я сообразил, как мне поступить: снял штормовку и накрыл ею ту часть гривки, где змей лежало особенно много. На свет змеи из-под штормовки не ползли. Наоборот, когда я отгибал край штормовки, чтобы забирать их, они уползали в темноту - под штормовку. Десять минут - и все было кончено. Я забрал всех змей из-под штормовки, а те, что под штормовку не попали, удрали в нору. Я было начал ковырять землю вокруг пня, но ничего существенного не добился: земля была плотной, а нора - глубокой. Я решил подождать. Кто его знает, может быть, змеям надоест сидеть в холодной норе и они выползут погреться? Больше часа сидел на гривке, но надежда моя не оправдалась: змеи не вышли. Пошел я искать другие места, но дорожку к этой гривке отметил красными ленточками.
Пересек залитый водой тальник, выбрался на сухое место и наткнулся на какую-то тропинку. До вечера было далеко, и я решил посмотреть, куда же ведет эта тропинка. Тропинка проползла по мху, забралась в чащу мелколесья, оттуда вышла на светлый бугор с высокими, стройными соснами, а с бугра вывела меня к широкому каналу. Берег, на котором я стоял, покрывала тень от сосен, а противоположный хорошо был освещен солнцем. Захотелось мне осмотреть освещенный берег, но как перебраться через канал? Налево канал шел среди высокого леса, и конца канала не было видно. Направо, не очень далеко, но и не очень близко, виднелось какое-то сооружение, похожее на шлюз. Направился я к нему.
Громадные ворота шлюза были открыты, и вода широким медленным потоком вытекала из канала на залитую водой низину. Над воротами через канал был перекинут мостик. На моем берегу около мостка стояла избушка. Вокруг избушки на кольях сушились рыбацкие сети, а рыбаки - трое мужчин - расположились на солнышке возле избушки. Подошел к ним, поздоровался. Ответили мне приветливо. Сел я рядом с рыбаками, достал сигареты и предложил их рыбакам. Закурили.
- За рыбкой пришел? - спросил меня один рыбак.
- Нет, - ответил я.
- Охотишься? - спросил другой.
- Нет.
- Что же ты здесь ищешь? - сказал третий.
- Гадюк.
- Гадюк? Зачем тебе гадюки?
Пришлось рассказать, кто я и зачем мне гадюки.
- Смотрите, люди, до чего наука дошла! - сказал первый рыбак. - Уже и гадов на потребу людям используют! А скажи мне, добрый человек, где достать змеиное лекарство? Поясница у меня шибко болит! Может, оно у тебя есть?
Лекарства у меня не было.
- А может, поймать гада и заставить его укусить за поясницу? Пчел ведь сажают! И у пчел яд, и у гадов яд. Только, по моему разумению, у гадов яда будет побольше. Так я говорю?
Я объяснил разницу между пчелиным и змеиным ядами и отсоветовал рыбаку сажать гадюку на поясницу.
- Жаль, - сказал рыбак, - очень уж меня поясница донимает! Попробую в аптеке змеиное лекарство купить. Тебе же, хлопец, скажу вот что: поздно ты гадов искать пришел.
- Как поздно? - не понял я. - Надо было пораньше утром?
- Нет, не утром. Надо было тебе сюда на шлюз прийти, когда снег лежал. Сейчас гады уже расползлись. Найти, конечно, можно, да только не так много, как по снегу, когда первые проталины пошли. В то время и ходить далеко не надо. На тех буграх, что ты прошел, на каждой проталине по пятку. Мы и весной здесь рыбачим. Сети подо льдом ставим. Пока ждем срока, когда сети вынимать надо, делать нам нечего, так мы ходим гадов бить. Этой весной тоже ходили. Да на соревнование друг дружку вызывали, кто больше набьет. Штук по семьдесят каждый за день набивал. Так я говорю, хлопцы?
- Так, так! - подтвердили другие рыбаки.
- Сколько же вы их перебили? - спросил я.
- Да, считай, близко около полтысячи! Так ведь?
- Так! - опять подтвердили рыбаки.
Мне оставалось только сокрушенно вздохнуть. Вздох мой, очевидно, огорчил и рыбаков, потому что другой рыбак постарался оправдаться.
- Мы же не знали, что гады кому-то потребны! А старые люди говорят, что за каждого убитого гада бог сорок грехов снимает! Больше мы их бить не станем!
- Жаль, что я раньше к вам дороги не знал. Придется возвращаться к кордону. Там змеи еще попадаются.
- Подожди, человече. Не спеши уходить, - остановил меня первый рыбак, столько гадов, как ранней весной, ты, конечно, не соберешь, но гады здесь еще есть. Ты посиди с нами. Сейчас мы уху сварим. Поедим. А потом ты иди по бечевнику к озеру. На бечевнике гады и сейчас бывают. Только попозже малость, перед тем как солнце садиться будет. Сколько-нибудь все равно наберешь!
- До озера далеко?
- Пять километров. Вот так, все прямо и прямо! - Показал мне рыбак на канал.
Стал я подсчитывать километры предстоящей прогулки.
- Туда пять, да обратно пять, да до кордона еще около десяти! Нет, друзья, не пойду я по бечевнику. Мне сегодня нужно обязательно на кордон вернуться: ночью я в лесу заблужусь.
- Зачем тебе обратно на шлюз идти? - удивился рыбак.
- А как же я через канал переберусь?
- В голове канала переправа есть - лодка на тросе. От переправы до кордона всего пять километров!
Объяснение рыбака в корне меняло дело. Я поел у рыбаков ухи и дождался, пока солнце опустилось к горизонту. Мы еще поговорили, и рыбаки посоветовали мне переправиться через разлив за шлюзом и поискать змей на Туховицком канале.
- Там в старое время гадов было пропасть! - сказал мне первый рыбак. Должно, и сейчас столько же. Здесь, по Огинскому каналу, кроме нас и другие рыбаки гадов били и бьют, а туда редко кто ходит. Разве летом, в сенокос. Но летом гады такими кучами не лежат, а значит, и бьют их меньше.
Поблагодарил я рыбаков, попрощался и пошел по бечевнику к озеру. Первую гадюку я нашел сразу же за мостиком. Через полсотни метров на обочине бечевника лежали еще две.
Утром и днем, когда гадюки греются, они вытягиваются во всю длину и даже сплющиваются, увеличивая тем самым поверхность тела, воспринимающую солнечные лучи. Здесь же змеи лежали свернувшись в тугой клубок, положив голову поверх клубка. Гадюку, вытянувшуюся лентой, видно очень далеко. Гадюку, свернувшуюся клубком, замечаешь, только подойдя к ней вплотную. Когда гадюки лежат в клубках, нужно не столько рассматривать местность, сколько ее протаптывать.
- А откуда вы знаете? - поинтересовался Борис.
- Зяблики нынче рюмили яро. К долгому дождю. После дождя всегда ведро бывает.
Так и вышло. Дождь лил три дня.
В непогоду нужно обязательно найти себе занятие: иначе тоска заест. Возле амбара лежала куча бревен.
- На дрова? - спросил я егеря. Он утвердительно кивнул головой. - Пила и колун есть?
- Возьми в амбарушке.
Принялись мы пилить и колоть. За два дня наворочали кучу поленьев вышиной чуть ли не с избушку. Платон Кондратьевич участия в работе не принимал. Весь первый день он провел в лесу на обходе, а утром второго дня уехал куда-то на лодке, предупредив, что вернется только к вечеру. К концу третьего дня все бревна были распилены и переколоты. Из поленьев мы сложили огромную поленницу. Возвратившийся Платон Кондратьевич обошел поленницу, потрогал ее и ничего не сказал, а взял большую охапку поленьев и... затопил баню.
Часа через полтора баня была готова, и мы отправились мыться. Все мы были фронтовиками, и всех нас война пометила: у меня ниже правой лопатки багровели следы осколочного ранения, у Бориса на левом бедре глубокая борозда от разрывной пули, у Толика иссечено правое предплечье.
Платон Кондратьевич увидел эти метки и спросил меня: - Это откуда?
- Фронт, - коротко ответил я. - А у них?
- И у них фронт.
Больше вопросов егерь не задавал.
Вечером Борис стряпал нашу обычную еду - нехитрую похлебку из тушенки и картошки. Платон Кондратьевич посмотрел на него и спросил: - Неужто вам тушенка и бульба не надоели?
- Другого нет, - ответил Борис.
- Вари уху. Вот рыба, - сказал егерь и высыпал из мешка крупных карасей.
На этом неожиданности не кончились. Сели мы за стол, где в чугуне еще булькала ароматная уха, и тут егерь поставил на стол объемистый жбан.
- А это что? - спросил Толик
- Бражка медовая. Пейте.
- А вы?
- Я как все. Вы вроде помочане, я - хозяин, угощаю.
- А что это такое - помочане?
- Коли хозяин сам какую работу сделать не может, он соседей на помочи зовет. Самому мне с дровами не управиться было: спина пилить не дозволяет. Болит. Вы меня уважили.
Так началась наша дружба с молчаливым егерем.
В первый же погожий день мы хотели уйти на поиски змей рано утром, но Платон Кондратьевич остановил нас: - Куда это вы спозаранку?
- Гадюк искать.
- Не спешите. Гады выходят, когда солнце обогревает. Ходить вам далеко не надо.
Мы не послушались доброго совета, ушли рано и часа два ходили по берегу впустую. Гадюки появились только после того, как солнце стало заметно пригревать.
И еще одну ошибку совершили мы в этот день. Есть у ловцов такая примета (все ловцы немного суеверны!): если возьмешь с собой много мешочков, то вернешься домой пустым. Взяли мы с собой всего по два мешочка. К полудню все наши мешочки были полны змей. Гадюки встречались повсюду, где на мох попадали солнечные лучи.
- Говорил я вам, что нужно взять побольше мешочков, - укорял нас Толик, - куда змей сажать?
- Не жадничай, друг, - успокаивал его Борис, - как бы ты понес три мешочка? Это ведь не лягушки, а ядовитые змеи. Они могут и сквозь мешок достать. Зубки у них длинные!
- Палку бы срезал и понес змей, как ведра на коромысле! - не успокаивался Толик.
- Так сделай коромысло сейчас и испытай свое изобретение!
- Разве этим я поправлю дела? Все равно нужно на кордон за мешочками возвращаться!
На кордоне мы высыпали змей в ящики и, взяв по пять мешочков на каждого, отправились продолжать охоту. Пока мы шли к болоту, небо затянуло тучами и закапал дождь. Мы вернулись на кордон промокшими и с пустыми руками.
На другой день погода была, выражаясь языком синоптиков, неустойчивой. Похолодало, временами выпадали осадки. В натуре это выглядело так: по небу ползла грязно - серая туча, из которой сыпалась густая крупа. Не снег, а колючие белые комочки, очень похожие на перловую крупу. Крупа сыпалась минут пять, земля становилась белой; потом туча уползала, теплело и появлялось солнце. Не слабенькое, зимнее, а сильное, весеннее. Лучи солнца "съедали" крупу. Она сохранялась только там, где эти лучи ее не доставали. Солнце буйствовало четверть часа. Потом приползала новая туча с зарядом крупы и опять белила землю. Ветер уносил тучу - солнце сгоняло крупу. Смена зарядов крупы и солнца происходила раза три - четыре за какой-нибудь час.
Само собой разумеется, что в такую погоду выходить на охоту мы не собирались. Разве могли мы предположить, что... Впрочем, лучше рассказать все так, как это было.
Мы сидели в избушке, а в окно стучала крупа. Платон Кондратьевич еще затемно куда-то уехал, и, когда должен был возвратиться, мы не знали. Делать нам было нечего, и я уже собирался завалиться спать, как вдруг в избушку вошел Платон Кондратьевич.
- Чего в избе сидите? - спросил он.
- Ждем погоды, - ответил Борис.
- Чем эта погода плоха?
- В такую погоду ни одна змея не выползет!
-то не так. Самая погода гадов брать!
- Ты, что, смеешься, Платон Кондратьевич?
- Слушай меня, браток. Идя гадов брать. Как солнце выйдет, так и гад выходит!
- Да ведь холодно!
- Это тебе холодно. Гадам - нет.
- Ну что, пошли? - загорелся Толик.
- Пойдем, - неохотно сказал Борис, - только...
- Не ходи! - остановил его егерь. - Дай мне щемялку свою (так Платон Кондратьевич называл хваталку) и мешок.
- Да нет, Платон Кондратьевич, я сам пойду! Уж если ты хочешь мне помочь, то лучше покажи места, где сейчас гадюки будут, а брать их мы сами умеем!
- Идемте! - сказал егерь. - Покажу!
Под очередным зарядом густой крупы егерь привел нас на край большой поляны, за которой тянулось бесконечное моховое болото.
- Ждать будем, - сказал егерь, - костер нужно запалить! У костра мы ждали, пока уползет туча. Появилось солнце, но егерь не спешил уходить от костра. Он дождался, пока под лучами солнца крупа стала таять, и повел нас по краю мха. Болото от луга отделяла гривка из багульника и мха, освещенная прямыми солнечными лучами. На ней примерно через каждые полметра лежали пестрые ленты. Это были гадюки. Увидев такое обилие змей, мы побежали вдоль гривки, и змеи одна за другой полетели в наши мешки. Пока светило солнце змеи лежали распластавшись. Набегала туча - гадюки сворачивались в клубки, а с первыми крупинками уходили в глубину кочек, под мох. Мы вернулись к костру. Платон Кондратьевич пришел к нему раньше нас, и когда мы подошли, то увидели, что на костре жарится сало, нанизанное на прутья. Мы поели, дождались солнца и снова побежали вдоль гривки. На ней опять появились гадюки. На кордон мы вернулись с мешочками, полными змей, после того, как небо затянуло сплошной пеленой туч и ждать прояснения было бесполезно. С этого дня переменная облачность и осадки были для нас самой желанной погодой.
Наступили сухие, ясные дни, которых мы ждали, но оказалось, что такая погода совсем не благоприятствует охоте на змей. Первый же ясный, теплый день принес нам огорчение. Гадюки вышли на солнце, немного погрелись и спрятались. Вся охота продолжалась часа полтора. Каждый из нас принес на кордон по полному мешочку змей, но после того, как мы отлавливали по два полных мешочка, такой улов показался нам весьма скромным.
Как-то утром меня разбудили громкие трубные звуки: "Курлы! Курлы! Курлы! Курлы!" Журавли! Птицы кричали совсем близко. Я торопливо оделся и вышел из избушки. На ближней лабызе [Плавучий остров из мха, осоки и тростника.] в какой-то сотне метров от меня спокойно ходили две большие серые птицы. Один журавль неторопливо шагал, опустив голову и высматривая что-то у себя под ногами, а другой плавно кружил вокруг него, полураспустив крылья, словно танцевал. Время от времени танцующий журавль поднимал голову и трубил, а затем забегал перед первым и кланялся. Шагающий журавль обходил его и продолжал все также неторопливо идти по лабызе. Танцор опять трубил и кружил вокруг него. Вскоре первый журавль, все так же неторопливо, ушел в заросли тростника, за ним убежал и танцор. Тут только я заметил, что не один любуюсь журавлями. Возле амбара на куче поленьев сидел Платон Кондратьевич и тоже смотрел на журавлей.
- Когда они прилетели? - спросил я егеря.
- Нынче, - коротко ответил он.
- А может быть, их просто не было видно?
- Они, как прилетают, сразу кричат. Раньше-то не слыхать было.
- Каждый год прилетают?
- Каждый год. На этой лабызе у них гнездо. Сама журка сейчас до гнезда пошла, а старый журавель за нею. Теперь до самой осени здесь жить останутся.
- И людей не боятся?
- Чего им бояться: их никто не обижает.
С этого дня каждое утро журавли трубили и танцевали, после чего либо летели на луг, либо гуляли по лабызе. Людей журавли не пугались, но, если лодка проплывала слишком близко от лабызы, спокойно уходили в глубь зарослей тростника. Лабыза свободно выдерживала тяжесть человека, и можно было бы посмотреть журавлиное гнездо, но егерь попросил нас не нарушать покой птиц, и, выполняя его просьбу, мы ни разу не высаживались на журавлиную лабызу.
Кроме журавлей на озере и вокруг него было множество разных птиц, особенно уток. Научный отдел заповедника занимался изучением скрещивания кряквы с другими видами диких уток. Для этого на кордоне в сетчатой вольере жили подсадные утки - пара селезней и десяток крякуш. Крякуши орали то поодиночке, то хором. Их звонкие голоса приманивали к кордону селезней. Кряквы, широконоски, шилохвостки, чирки - все слетались на призывный крик. Селезни подолгу плавали около вольеры, кряканьем или свистом звали затворниц и улетали только при виде человека. Платон Кондратьевич сам не стрелял селезней и никому не разрешал. Больше того, когда один крякаш, ошалев от страсти, опустился прямо в вольеру, а вылететь обратно не смог, егерь вошел в вольеру, накрыл селезня большим сетчатым сачком, вынес из вольеры и... выпустил.
Вокруг кордона шел непрерывный птичий концерт, но всегда открывали его на заре журавли. Они оглушительно трубили с рассвета до восхода солнца. В перерывах между их "выступлениями" из леса неслось страстное бормотание тетеревов да свист и писк мелких пичуг. После восхода солнца журавли умолкали, тетерева же бормотали почти до обеда. Днем над лугом беспрерывно "блеяли" и "тикали" бекасы, а чибисы то и дело спрашивали кого-то: "Чьи вы? Чьи вы?"
На закате голоса певцов неслись отовсюду: с неба, из леса, от воды и с луга. Ночью становилось тише, но то и дело пролетали утки. У одних крылья свистели, у других - звенели, как колокольчики. Кагали невидимые в темноте гуси. Кыркали лысухи. Из зарослей тростника неслось уханье выпи.
Тетеревиный ток был совсем рядом с кордоном, за леском на полянке. Десятка два петухов слетались сюда, чтобы выяснить отношения. Они бормотали, чуфыкали и яростно дрались.
Не помню, у какого автора я читал, что тетерева на току якобы не дерутся, а поют и танцуют. Сюда бы этого писателя, чтобы он воочию убедился, как летят перья от пары "танцующих" петухов! Да, тетерева сходились попарно, но отнюдь не для танцев. Они били друг друга крыльями, клевались и подскакивали. "Танец" продолжался до той поры, пока более ловкий и сильный не схватывал противника (а не партнера!) за перья на шее. После этого наступал финал "танца". Один тетерев отчаянно вырывался, а другой бил его крыльями и ногами. Сцепившись, тетерева таскали друг друга по поляне. Побежденный старался вырваться, а победитель препятствовал этому. Схватка иногда продолжалась четверть часа, до тех пор, пока побежденный не вырывался и не улетал. Победитель не преследовал противника.
В разгар тока тетерева почти не обращали внимания на окружающее. Не раз, прячась за кустами, я подходил к ним совсем близко. Можно было бы отлично поохотиться, но Платон Кондратьсвич не разрешал. Правда, не все соблюдали запрет егеря. Я случайно обнаружил такого "браконьера".
Несмотря на то что дни были очень теплыми, еще удерживались довольно крепкие утренники с хрупким льдом на лужах и инеем на земле. Мы выходили ловить змей только после того, как солнце сгоняло иней. Поднимались же мы гораздо раньше. До выхода на охоту я не упускал возможности полюбоваться на тетеревиный ток. Однажды я подкрадывался к току. Тетерева бормотали и чуфыкали, как и обычно, но вдруг замолчали, с треском взлетели и уселись на березках, окружавших поляну. Уже не прячась, я подбежал к кустам и увидел, как облезлая лиса трусила с поляны, держа в пасти тетерева.
Как-то, вернувшись вечером с охоты, мы увидели, что избушка полна людей. Приехали Иван Иванович и три егеря. После шумной встречи и взаимных осведомлений о здоровье и успехах мы сели ужинать, а Иван Иванович продолжил разговор, прерванный нашим появлением.
- Кондратьевич, как дела с семьей на Клетичной?
- Плохо, - ответил егерь, - молодые старика прогнали.
- Пропал? - спросил Иван Иванович.
- Пока нет. Спустился к озеру. Возле песчаного бугра сделал себе нору и живет один.
- Пропадет он один, а?
- Пропадет.
- А вот и не пропадет! От дирекции задание есть. Одного бобра живьем доставить. Для зоопарка. Вот мы этого старика и отловим.
- Это можно. На Клетичной льда уже нет.
- Значит, решено: бобра будем ловить завтра.
Мы выехали на трех лодках рано утром. Платон Кондратьевич привел нас к заводи, где была нора. Ее не было видно, однако на то, что поблизости живет бобр, указывали несколько свежих остроконечных пеньков да плававшие возле берега ветки ивы и осины. У самой воды лежала сваленная бобром молодая осинка.
- Сегодня ночью свалил, - сказал Павел, осмотрев комель. - Иван Иванович, резцы у старика совсем плохие. Смотри, как он мелко грыз. Беспременно ловить надо!
- Для того и приехали, - отозвался лесничий. - Ищите вход в нору!
Хома и Костя вернулись в лодку. Хома медленно повел лодку вдоль берега, а Костя длинным шестом щупал берег под водой. Минут через десять Костя сказал: - Вроде есть. Нащупал. Иван Иванович скомандовал: - Хома, проверь!
Хома разделся и полез в воду. Держась одной рукой за шест Кости, он нырнул. Мне стало не по себе: майская вода к купанию не располагала. Однако все смотрели на купание Хомы как на обычное дело.
- Хома и зимой купается, - заметил Костя, увидав, что я поежился, - ему это не в новинку. Сейчас вылезет, чарку спирта хватит и согреется! Я бы тоже нырнул, да Иван Иванович не позволит.
Хома оставался под водой довольно долго, но вот он вынырнул и сказал: Есть нора. Сеть давайте!
Павел подал ему большую сеть, сделанную в виде вентеря. Горловину сети растягивал широкий железный обруч. Хома взял обруч и опять нырнул. На этот раз он оставался под водой еще дольше. Из-под воды поднимались пузыри и муть. Наконец Хома вынырнул, выплюнул воду и сказал:
- Готово. Растягивайте!
От обруча на берег протянулись две веревки. Павел и Платон Кондратьевич встали на них ногами. Костя оттолкнул лодку к середине заводи. Мотня сети потянулась за лодкой. Натянув сеть, Костя уперся шестом в дно речки и остановил лодку. Хома вылез на берег, быстро оделся и принял от Ивана Ивановича стакан со спиртом.
- Будем здоровы! - сказал Хома и единым махом опорожнил стакан.
- Ищите ход норы! - сказал Иван Иванович. Платон Кондратьевич, Павел и Хома взяли толстые колотушки и принялись колотить ими по земле. Обнаружить ход удалось не сразу. Сначала звуки от ударов колотушек были глухие, но вдруг раздался звук, точно били не по земле, а по бочке.
- Здесь! - сказал Павел. - Нашел!
Остальные подошли к нему и, простукивая землю вокруг него, быстро определили направление хода. Он тянулся от воды к лесу и заканчивался у корней старой ольхи.
- Алеша, Борис, Толик, беритесь за веревки. Подсобите! - сказал Иван Иванович. - Как скомандую, быстро тащите сеть на берег!
Мы разобрали веревки.
- Ну, с богом! - крикнул Иван Иванович.
Егеря дружно ударили колотушками по земле вокруг ольхи. Удары сыпались градом. Хома стукнул по комлю ольхи. Вдруг веревка в моих руках натянулась и дернулась.
- Вышел! Тяни! - закричал Иван Иванович. В сети забулькало, по воде пошли круги. Мы натянули веревки и побежали от берега. Сеть под водой за что-то зацепилась и не шла.
- Тяни! Тяни! - кричал Иван Иванович.
Подбежали Павел и Хома. Вшестером мы сдвинули сеть с места. Железный обруч вынырнул из воды, веревки вытащили его на берег. Цепляясь за корни и сучки, за обручем тянулась сеть. В ней бился большой черный бобр.
- Тяни! Тяни! - кричал Иван Иванович.
Бобр рвал сеть лапами и зубами. Вот он разорвал ее и выставил голову наружу, но тут его накрыли брезентовым дождевиком, а Павел и Хома навалились сверху. Иван Иванович поставил большой ящик, обитый железом. Бобра подняли и вместе с дождевиком сунули в ящик. Иван Иванович захлопнул крышку ящика и повернул задвижку.
- Вот и ладно! - сказал Костя. Он уже был на берегу.
- Не все ладно! - отозвался Павел. - Меня он успел зацепить!
- Сильно? Покажи!
- Не очень сильно, но чувствительно!
Левый рукав у Павла словно ножом разрезали, а на руке, чуть выше кисти, кожа была вырвана ровным кружком величиной с пятак. По кисти струйкой стекала кровь.
- Это он тебя самыми кончиками зубов достал! - пояснил Хома.
- Ладно! Заживет! Но дезинфекцию сделать надо бы. Иван Иванович, ты спирт далеко не убирай!
Иван Иванович хитренько ухмыльнулся, достал флягу со спиртом, смочил спиртом кусок бинта и подал его Павлу.
- На-ка, оботри вокруг раны.
- Непонятливый у нас лесничий, - вздохнул Павел. - Ты чарку налей. Я изнутри продезинфецирую. Так надежней будет.
- Тебя же надо перевязать! - сказал я, достал бинт и сделал Павлу перевязку.
Бобр сидел в ящике тихо. Сквозь щели была видна темная мокрая шерсть. Егеря собрали сеть, погрузили в одну лодку ящик с бобром, в другую - сеть и, попрощавшись с нами, уехали.
В этот день змеи попадались редко. Чтобы осмотреть побольше мест, мы разбрелись поодиночке. Я прошел моховое болото, песчаный бугор с мелким сосняком и вышел к зарослям тальника. Они были залиты водой, но за кустами я увидел березы и сосны. В болотистой местности высокие деревья обычно растут на возвышенных местах, и возле них могло быть сухо, а следовательно, могли быть и змеи. Полез через залитые водой кусты. Вода была неглубокой, всего по колено, и до деревьев я добрался без особого труда. Росли они на бугре, но от него осталась только небольшая гривка: все остальное было залито водой. На гривке торчал толстый гнилой пень. Подошел к гривке и остановился в растерянности. Всю поверхность гривки сплошь покрывали змеи. Они лежали лентами одна на другой, перекрещивались и перевивались. Столько гадюк в одном месте я не видел ни до, ни после этого случая. У меня даже дух захватило. Столько змей сразу, и уйти им некуда: вокруг гривки холодная вода. Я спокойно подошел к гривке, хваталкой взял сразу трех змей и сунул их в мешок. Методично, как машина, я захватывал змей и сажал их в мешок. Прежде чем гадюки забеспокоились, мешок мой был наполовину заполнен. Но вот ближайшие ко мне змеи подняли головы и зашипели.
- Шипите, милые! - сказал им я. - Шипите! Все равно вам не избежать моего мешка!
Однако, как выяснилось через секунду, моя самонадеянность была излишней. У змей было надежное убежище - гнилой пень. У основания пня была незаметная норка; гадюки поползли к ней, и одна за другой уходили под пень. Хорошо, что я сообразил, как мне поступить: снял штормовку и накрыл ею ту часть гривки, где змей лежало особенно много. На свет змеи из-под штормовки не ползли. Наоборот, когда я отгибал край штормовки, чтобы забирать их, они уползали в темноту - под штормовку. Десять минут - и все было кончено. Я забрал всех змей из-под штормовки, а те, что под штормовку не попали, удрали в нору. Я было начал ковырять землю вокруг пня, но ничего существенного не добился: земля была плотной, а нора - глубокой. Я решил подождать. Кто его знает, может быть, змеям надоест сидеть в холодной норе и они выползут погреться? Больше часа сидел на гривке, но надежда моя не оправдалась: змеи не вышли. Пошел я искать другие места, но дорожку к этой гривке отметил красными ленточками.
Пересек залитый водой тальник, выбрался на сухое место и наткнулся на какую-то тропинку. До вечера было далеко, и я решил посмотреть, куда же ведет эта тропинка. Тропинка проползла по мху, забралась в чащу мелколесья, оттуда вышла на светлый бугор с высокими, стройными соснами, а с бугра вывела меня к широкому каналу. Берег, на котором я стоял, покрывала тень от сосен, а противоположный хорошо был освещен солнцем. Захотелось мне осмотреть освещенный берег, но как перебраться через канал? Налево канал шел среди высокого леса, и конца канала не было видно. Направо, не очень далеко, но и не очень близко, виднелось какое-то сооружение, похожее на шлюз. Направился я к нему.
Громадные ворота шлюза были открыты, и вода широким медленным потоком вытекала из канала на залитую водой низину. Над воротами через канал был перекинут мостик. На моем берегу около мостка стояла избушка. Вокруг избушки на кольях сушились рыбацкие сети, а рыбаки - трое мужчин - расположились на солнышке возле избушки. Подошел к ним, поздоровался. Ответили мне приветливо. Сел я рядом с рыбаками, достал сигареты и предложил их рыбакам. Закурили.
- За рыбкой пришел? - спросил меня один рыбак.
- Нет, - ответил я.
- Охотишься? - спросил другой.
- Нет.
- Что же ты здесь ищешь? - сказал третий.
- Гадюк.
- Гадюк? Зачем тебе гадюки?
Пришлось рассказать, кто я и зачем мне гадюки.
- Смотрите, люди, до чего наука дошла! - сказал первый рыбак. - Уже и гадов на потребу людям используют! А скажи мне, добрый человек, где достать змеиное лекарство? Поясница у меня шибко болит! Может, оно у тебя есть?
Лекарства у меня не было.
- А может, поймать гада и заставить его укусить за поясницу? Пчел ведь сажают! И у пчел яд, и у гадов яд. Только, по моему разумению, у гадов яда будет побольше. Так я говорю?
Я объяснил разницу между пчелиным и змеиным ядами и отсоветовал рыбаку сажать гадюку на поясницу.
- Жаль, - сказал рыбак, - очень уж меня поясница донимает! Попробую в аптеке змеиное лекарство купить. Тебе же, хлопец, скажу вот что: поздно ты гадов искать пришел.
- Как поздно? - не понял я. - Надо было пораньше утром?
- Нет, не утром. Надо было тебе сюда на шлюз прийти, когда снег лежал. Сейчас гады уже расползлись. Найти, конечно, можно, да только не так много, как по снегу, когда первые проталины пошли. В то время и ходить далеко не надо. На тех буграх, что ты прошел, на каждой проталине по пятку. Мы и весной здесь рыбачим. Сети подо льдом ставим. Пока ждем срока, когда сети вынимать надо, делать нам нечего, так мы ходим гадов бить. Этой весной тоже ходили. Да на соревнование друг дружку вызывали, кто больше набьет. Штук по семьдесят каждый за день набивал. Так я говорю, хлопцы?
- Так, так! - подтвердили другие рыбаки.
- Сколько же вы их перебили? - спросил я.
- Да, считай, близко около полтысячи! Так ведь?
- Так! - опять подтвердили рыбаки.
Мне оставалось только сокрушенно вздохнуть. Вздох мой, очевидно, огорчил и рыбаков, потому что другой рыбак постарался оправдаться.
- Мы же не знали, что гады кому-то потребны! А старые люди говорят, что за каждого убитого гада бог сорок грехов снимает! Больше мы их бить не станем!
- Жаль, что я раньше к вам дороги не знал. Придется возвращаться к кордону. Там змеи еще попадаются.
- Подожди, человече. Не спеши уходить, - остановил меня первый рыбак, столько гадов, как ранней весной, ты, конечно, не соберешь, но гады здесь еще есть. Ты посиди с нами. Сейчас мы уху сварим. Поедим. А потом ты иди по бечевнику к озеру. На бечевнике гады и сейчас бывают. Только попозже малость, перед тем как солнце садиться будет. Сколько-нибудь все равно наберешь!
- До озера далеко?
- Пять километров. Вот так, все прямо и прямо! - Показал мне рыбак на канал.
Стал я подсчитывать километры предстоящей прогулки.
- Туда пять, да обратно пять, да до кордона еще около десяти! Нет, друзья, не пойду я по бечевнику. Мне сегодня нужно обязательно на кордон вернуться: ночью я в лесу заблужусь.
- Зачем тебе обратно на шлюз идти? - удивился рыбак.
- А как же я через канал переберусь?
- В голове канала переправа есть - лодка на тросе. От переправы до кордона всего пять километров!
Объяснение рыбака в корне меняло дело. Я поел у рыбаков ухи и дождался, пока солнце опустилось к горизонту. Мы еще поговорили, и рыбаки посоветовали мне переправиться через разлив за шлюзом и поискать змей на Туховицком канале.
- Там в старое время гадов было пропасть! - сказал мне первый рыбак. Должно, и сейчас столько же. Здесь, по Огинскому каналу, кроме нас и другие рыбаки гадов били и бьют, а туда редко кто ходит. Разве летом, в сенокос. Но летом гады такими кучами не лежат, а значит, и бьют их меньше.
Поблагодарил я рыбаков, попрощался и пошел по бечевнику к озеру. Первую гадюку я нашел сразу же за мостиком. Через полсотни метров на обочине бечевника лежали еще две.
Утром и днем, когда гадюки греются, они вытягиваются во всю длину и даже сплющиваются, увеличивая тем самым поверхность тела, воспринимающую солнечные лучи. Здесь же змеи лежали свернувшись в тугой клубок, положив голову поверх клубка. Гадюку, вытянувшуюся лентой, видно очень далеко. Гадюку, свернувшуюся клубком, замечаешь, только подойдя к ней вплотную. Когда гадюки лежат в клубках, нужно не столько рассматривать местность, сколько ее протаптывать.