Страница:
Ближе к ночи захотелось выпить, причём не слабо. К тому же звонил Киря, но я вежливо послал его куда подальше и принялся лепить фигурки из пластилина – я влюбился в это занятие ещё в детстве. Только если в детстве я делал это ради забавы, то, повзрослев, я стал делать это в качестве своеобразной медитации. Вот и сейчас я постепенно успокаивался, погружался в пустоту. Все мысли стремительно соскальзывали в небытие, как санки бобслеиста, несущегося к победе. Субботу я продержался, а вот в воскресенье выпил литр пива, но ничего не написал об этом Артёму.
Что ж, на каждое действие есть противодействие. Артём написал, что не сможет подъехать к восьми, поэтому он попросил меня, чтоб я вышел на час раньше. В машине он сообщил, что хочет съездить со мной на анализ крови. Так стыдно мне не было со времён, когда меня застукал учитель физкультуры, подглядывающим за девочками в раздевалке. Я, запинаясь, выдавил, что вчера употреблял. Артём грустно посмотрел на меня, но в его голосе чувствовалось облегчение.
– Хвалю, что признался, но на будущее попросил бы тебя писать о таком заранее. А вот если бы мы не ехали бы сегодня сдавать кровь? Рассказал бы ты мне?
Он вздохнул, и мы попрощались.
Я вряд ли смогу передать, каким подлецом я себя почувствовал. Я зарёкся поступать так в будущем. Настроение было испорчено, и даже неожиданное ободрительное письмо Артёма не смогло заставить меня почувствовать себя лучше. Я совершил плохой поступок и прекрасно это осознавал. И в пятницу, увидев очередное письмо, я чуть было не ответил Артёму, что не смогу с ним встретиться на этот раз, но передумал. Кстати, я предложил ему взять жену и дочь и выбраться всем вместе в парк аттракционов. Встретиться вчетвером я хотел не случайно: один на один с Артёмом мне было бы тяжко. Он с удовольствием принял моё приглашение.
Тёплое солнышко приветливо поливало нас своими лучиками. Мы отлично повеселились, но самое главное, я очень понравился Анне, дочери Ирины и Артёма. Мне начинало казаться, что я давно знаю эту семью. Мне было хорошо от общения с ними. И ещё я заметил одну вещь – наслаждаться жизнью можно было и без алкоголя, что немало меня удивляло. А в понедельник я получил свои деньги. В этот раз я гораздо сильнее обрадовался им, так как знал, что на самом деле заслужил их.
Чего я на самом деле хотел, так это полностью перестать пить. Откровенно говоря, первые несколько месяцев после нашего знакомства у меня не получалось крепко встать на ровную дорожку, и я то и дело срывался. Артём реагировал на это спокойно: ведь побед у меня было больше чем поражений.
К осени, когда листьев на земле стало больше, чем на деревьях, я настолько привык ко всему происходившему, что считал это абсолютно нормальным, словно так всегда и было. Однажды мы сели и посчитали, сколько же я срывался. Оказалось, что шесть раз. Учитывая, что на анализ мы съездили всего однажды после того случая (уж не знаю, почему я показался Артёму подозрительным, но он решил проверить меня, когда я был рекордные четыре недели «чист»). Другое дело, что четырнадцать раз я одерживал победу. И сейчас я не пил уже месяц, да особо и не хотелось. Только я и не знал, что зависимость может быть такой долгоиграющей: вот вроде напиваться уже не тянуло, а ностальгия осталась. Кирюха был мною недоволен. Знаете, я так боялся, что потеряю и его, и других знакомых, если перестану пить, однако такое произошло только с теми людьми, которые оказались совершенно не важны для меня, так что я в итоге совсем не расстроился по этому поводу.
За эти полгода я очень много времени провёл вместе с семьёй Артёма.
В августе я познакомился с девушкой, которую несколько раз видел в автобусе на своём маршруте. Кстати, если бы она иногда на меня не посматривала, я бы вряд ли к ней подошёл. А тут, к своему удивлению, я вышел на две остановки раньше своей, когда возвращался домой, и, немного пройдя за девушкой, окликнул её. Так мы и познакомились. Её звали Агата, и я пару раз взял её с собой на встречу с моими новыми друзьями. В общем, мы стали большой дружной компанией. Я сразу рассказал ей, каким образом я узнал этих людей. Она восприняла эту историю удивительно легко и похвалила меня, сказав, что я «умница-зайка». Вот тогда-то я и влюбился, ребята, а вскоре она переехала жить ко мне.
В один день от Артёма пришло письмо о том, что они с женой и дочкой уезжают на несколько месяцев в Болгарию – «зимовать». Там у них была своя квартира. Как же я мечтал поехать с ними! И с Агатой! Я ответил, что буду обязательно ждать их возвращения, и тут же почувствовал огромную пустоту в душе. Я благодарил судьбу за то, что она подарила мне мою Агату, а то бы я сошёл с ума от одиночества. А я говорил, что бросил курить? Мне почему-то стало стыдно за то, что я курил да ещё и пил. Просто ужас. Теперь я стал очень деловым и считал нужным в любой момент посмеяться над собой. На работе намечалось повышение…
Одним февральским деньком мы выбрались с друзьями на природу. И там, отойдя в сторонку, стоя среди искрящихся снегом елей, я сделал Агате предложение.
Артём писал, что они возвращаются в марте, чему я был несказанно рад, так как очень соскучился.
Иногда, сидя дома по вечерам, я загадочно посматривал на один очень специальный конверт, в котором было шестьсот пятьдесят долларов, деньги, которые достались мне за то, что я начал новую жизнь. Их, вообще-то, должно было быть на пятьдесят больше, но не забывайте про кафе. Почему-то я так и не смог потратить эти деньги вот так, ни на что, просто купив себе какую-нибудь вещь. Всё чаще и чаще я задумывался над тем, что сделал для меня Артём, человек, которого я не знал до прошлого мая, человек, который изменил мой путь. Сколько же я благодарил его и в письмах, и на словах, и в мыслях… не счесть. Я словно увидел мир вокруг себя заново и пытался донести эти впечатления до Кирилла, но он лишь посмеивался надо мной, сокрушаясь, что мы уже чуть ли не вечность с ним не выпивали.
Вернулся Артём с семьёй, и мы с Агатой поехали к ним в гости. Потом я вышел с Артёмом в другую комнату и рассказал ему всё, что я думал все эти месяцы. Я сказал ему, что «платить» не нужно и что я больше не пью. В конце я предложил ему вернуть деньги, но он наотрез отказался, сказав, что если он смог подарить человеку новую жизнь за такую мелкую сумму, то для него это лучший подарок. Он посоветовал мне истратить их на что-нибудь полезное, хотя бы на свадьбу. Я качал головой, думая о своём.
Вечером того же дня я позвонил Кириллу.
– Кирюха? Привет, старик, что делаешь? Давай завтра пересечёмся, у меня к тебе есть одно дельце…
Странные дни
Я сразу понимал, что это тот самый день – ему не нужно было представляться. Являлся он всегда с утра, и тем хуже было для меня, если дел у меня было по горло: в такие моменты не было ничего лучше, чем оставаться дома, занимаясь повседневными вопросами, задернув шторы.
Как назло сегодня был именно такой день. Я недовольно зарычал, едва разлепив веки: «Твою мать!» Пробежка в душ, завтрак. Окна я даже не открывал: нечего действовать мне на нервы. В ванной мне было спокойней, чем на кухне, потому что тут царил полумрак и таким образом я не видел, что происходило за пределами моей квартиры. Тщательно побрившись, я подровнял триммером волоски в носу и ушах. Сложив ладони лодочкой, несколько раз набрал в них ледяной воды, которую затем выплеснул себе в лицо. Немного успокоившись, я выполз из укрытия. Знаете, июльское воскресенье – это один из лучших дней в году, который можно провести с семьёй на берегу речки или сходить со своей половинкой в ближайший парк аттракционов. В странах с дурацким климатом люди вынуждены дышать фреоном или простывать под струями воздуха от вентилятора, если лето в который раз выдалось особо настойчивым. Я бы с удовольствием покупал бы кусочек зимы, когда на градуснике +35 в тени. И под зимой я подразумеваю не мороженое или пакет со льдом, а вполне себе настоящий декабрьский холод со снегом и завирухой. В этом вся и загвоздка: если хочешь летом зиму, а зимой – лето, сначала заведи себе пару монет. Ухаживай за ними, удобряй, расти – создай условия, чтоб деньгам у тебя было так же комфортно, как женщине в домашних тапочках после длинного рабочего дня на каблуках. И тогда все вопросы отпадут сами по себе. Пора года – это количество твоих денег.
Я осторожно выглянул на улицу и покачал головой – всего восемь утра, а асфальт уже плавится. Я положил в рюкзак (рюкзаки никогда не вызывают подозрения на таких типах, как я) литровую бутылку воды и ветровку, на случай, если придётся переодеться. Позавтракав, я натянул на себя хлопчатые бежевые шорты, белую футболку и беговые кроссовки. Ничего лишнего. Глядя в зеркало, я аккуратно пристроил солнцезащитные очки на переносицу и завершил композицию, натянув на голову кепку. Закрыв дверь, я сбежал вниз по лестнице. Возле подъезда никого не было, и я, незамеченный, направился прямиком на автобусную остановку. Я ехал, уставившись в окно, раздосадованный, что именно в этот день у меня был предварительный осмотр места будущего преступления.
Я никогда не работаю там, где живу, но этот заказ был последним. Я знал, что это так. Риск стал слишком большим, прямо-таки огромным, как Зефирный человек, и игнорировать его было бы безрассудно. Поэтому, как только всё будет кончено, меня здесь не будет. Улечу, как птичка, на юга – и поминай как звали. Никаких сотовых, никаких личных авто. Ничего. Для всех я был никем, ничем. Скрепка – так я назвал себя, когда мне пришлось выдумать себе прозвище. Почему так – не скажу, потому что понятия не имею. Но закрепилось оно за мной прочнее прочного. Никто не знал, как выглядит Скрепка, но зато иногда людям приходилось общаться с Майклом Доннаваном, например, когда он искал где снять жильё или сталкивался с кем-нибудь на лестнице. Майкл – программист, простоватого вида парень, доброжелательный. Один из тех, кто обязательно придержит дверь перед выходящей старушкой или поможет перенести коляску с младенцем. А вот Скрепка… Даже те двое, которые работали на правительство, понятия не имели о том, как же он выглядит на самом деле. Они могли следить за каждым его шагом, знать о каждом его задании, но только если Скрепка им это позволял. Это была игра, в которой можно было бы проиграть, если не принять её правила, и Скрепка их принял, поэтому иногда всё же приходилось разрешать им себя контролировать. Знаете, я всегда отличался соображалкой, особенно на фоне ровесников.
Инстинкт самосохранения, как гласит народная молва, это нечто такое, что встроено в человека при рождении и является его неотъемлемой частью. Это утверждение всегда меня веселило. Взгляните на людей, питающихся фаст-фудом, или на политиков… или на лихачей, до последнего уверенных в своём бессмертии. У большинства так называемых цивилизованных людей этот самый инстинкт превращается в беззаботное розовое существо, целыми днями возлегающее на десятке подушек и взвизгивающее от малейшего шлепка по заднице. Даже те, кто более или менее старается обезопасить свою жизнь, не могут чувствовать себя спокойно: не стоит забывать, что всегда найдётся кто-то вроде меня, для кого любой ваш шаг – лишь неловкое движение сонной мыши перед носом затаившейся оголодавшей кошки. У меня нет такого понятия, как просчёт, так же как у наковальни нет страха перед кузнецом. Я всегда на вечность впереди. Меня нельзя поймать, только если я сам на это не соглашусь.
«Двойняшки» прекрасно это понимали, поэтому и придумали все эти правила, чтоб иметь хоть какое-то представление о том, в какую сторону дышать. Да хоть они и были в курсе некоторых событий в моей жизни, но всё равно они оставались далеко позади и прекрасно это осознавали. Просто я был нужен им, а они – мне. Они были моим бункером при малейших признаках смерча, а я был мотором в их адской машине. Но всё хорошее (и плохое) когда-то заканчивается, и в один прекрасный момент, проведя неделю в городе, в котором я вырос, я принял решение о том, что этот раз будет последним. О своём решении я сообщил только потолку в ванной, когда отмокал после особо знойного полудня, да и то шёпотом. Он был не против, и меня это вполне удовлетворило.
Моя спина насквозь пропотела, пока я доехал до нужной мне точки, поэтому я с удовольствием обмахивался майкой, хлопая ею, как парусом, не снимая с тела, конечно, чтоб не привлекать лишнего внимания. Пройдя несколько кварталов, я сел в метро и доехал до конечной станции. Выйдя наверх, углубился во дворы и через полчаса был на месте. Улицы выглядели точно такими же, как в «тренировочном» дне. Немного побродив вокруг, я сопоставил местность с изображениями со спутника. Всё было как надо, а нужное здание само подсказало мне, что именно оно и есть моё. Я сразу его одобрил: во-первых, в него можно было войти тремя способами, во-вторых, с крыши можно перебраться на другой дом, в-третьих, наверху установлена небольшая сотовая вышка. Жилых зданий вокруг было немного, поэтому, одевшись в костюм рабочего, я мог почти незамеченным подняться вверх и…
Поднявшись, я быстро окинул взглядом окрестности – идеальней и придумать было нельзя. Я осмотрел каждый уголок, а после этого лёг в тень на спину, чувствуя тепло крыши. Странный день, именно этот. Дрожь пробежала у меня по коже, я почувствовал холод. На несколько секунд я совершенно потерял всякую ориентацию в пространстве. Кроме того, я едва мог осознавать, кто же я такой. Словно внезапно оказался на другой планете – чуждой, с двумя бордовыми солнцами над линией горизонта. Сильнейшее чувство deja vu бетонной плитой раздавило моё сознание, рухнув на него с огромной высоты. Был ли я здесь уже? Был ли Я здесь?
Вы пробовали смотреться в зеркало сразу после ночного кошмара, когда вы, потный, вскакиваете со своей мокрой постели, жадно хватая воздух ртом? Вряд ли вы увидите такое привычное для вас повседневное отражение. Часто ли вам приходилось задумываться над тем, кто вы на самом деле? Что представляет собой ваше тело, к которому, поверьте, ваше сознание не имеет ровно никакого отношения? Тело – это инкубатор души, чуждая ей субстанция. Как видят вас остальные? Так, как хотят видеть? Так, как вы хотите, чтобы вас видели? Глядя на баскетбольный мяч, что вы видите? Скорей всего, баскетбольный мяч. А что увидел бы неандерталец, взгляни он на тот же самый мяч? Думаете, то же самое, что и вы? Если сознание формировало мою реальность, то бессознательное – отношение к ней. Иногда, конечно, я пытался брать бразды правления в свои руки и самому решать, как мне ко всему относится, но случалось это не так часто, как хотелось бы.
Эти странные дни, они всегда меня пугали. Я словно начинал видеть себя со стороны, и это пугало ещё больше. Чужое небо, чужая планета, чужая вселенная… Я их ненавидел. Лёжа на крыше, я всё-таки порадовался, что этот день (раз от них всё равно никуда не деться) был именно сегодня, а не тогда, когда очередная пуля чистила перышки, собираясь проскользнуть в ворота ада. Я встал, оглянулся – было тихо. Слишком тихо даже для такой пластилиновой душегубки. Тени, казалось, жили отдельно от своих создателей.
Только возвратившись домой, приняв душ, поев и включив радио, я пришёл в себя. Был ли я уверен, что именно я был на той самой крыше несколько часов назад? Был ли я уверен, что вернусь туда тем же самым человеком? Нет. Зазвучала знакомая песня, и я улыбнулся, обхватив себя руками: дурацкий жест, но мне помогает. Я ненавидел эти странные дни, потому что мне приходилось смотреть на самого себя, на свою сущность, а страшнее этого я и представить ничего не мог. Одно радовало – завтра будет обычный день, совершенно безопасный, такой открытый. День последнего задания, после которого я исчезну.
Исчезну навсегда, убегу. И мы с Майклом Доннаваном заживём рука об руку, как пить дать. Ведь он не боится странных дней.
Не могу я уйти!
– Детей жалко, – пробормотал дед, поглубже кутаясь в захудалую шубёнку. – Ишь ты, с чемоданами ещё…
Через несколько остановок они выходили, оставляя на людских лицах следы жалости и облегчения, что всё это происходило не с ними. И у них всё хорошо: кто едет домой с работы, кто в магазин… Чужих проблем ещё не хватало. Вскоре пассажиры потихоньку забывали о них.
Сходившая с троллейбуса женщина, которую звали Елена Рябинина, никогда не мечтала о такой жизни, до которой довела её судьба: муж-алкоголик, выгоняющий её вместе с детьми на улицу. Конечно, в таких ситуациях дело принимало бы совершенно другой оборот, если бы у Елены не было родной сестры Веры Рябининой, которая давно развелась, сын её Серёжа вырос, женился и теперь вместе с женой жил в своей собственной квартире, построенной в кредит. С Сергеем она поддерживала тёплые отношения да и в племянниках души не чаяла. Она всегда говорила сестре, чтобы та собирала вещи и переезжала к ней. Навсегда. У неё была большая квартира в «сталинке» с двумя непроходными комнатами. Конечно, вчетвером им бы было немного тесновато, но в любом случае гораздо лучше, чем с пьяным разъярённым мужем, от которого приходилось в страхе запираться в ванной.
Это началось давно, после года совместной жизни. Свадьбу сделали пышной, по всем традициям, и будущее казалось молодожёнам светлым и счастливым. Но спустя год во время одной из особо бурных ссор Виктор ударил её. Не больно, под рёбра, но всё-таки. Она тогда изумлённо вскрикнула и сразу замолчала, надолго спрятавшись в ванной. Виктор потом долго извинялся, ползал на коленях, умолял… И она ему поверила, тем самым дав ему карт-бланш на безнаказанное домашнее насилие. Умолчав об этом эпизоде, она вскоре начала о нём забывать. Глядя на часто выпивающего мужа, она думала, что не так уж часто он и пил. Вон, у Катьки так чуть ли не через день надирается, а мой (особенно гордо звучало слово «мой») всего-то на выходных. Все так делают, все пьют в конце рабочей недели. Только её мать изредка намекала ей, что за ним нужен глаз за глаз. Лена отшучивалась: мол, а кто тогда будет деньги зарабатывать в семью? Нет, она никак не могла уйти. На что мама ей отвечала, что та и сама неплохо зарабатывает. Спорить с Леной было бесполезно: она просто-напросто его любила и была готова терпеть любые выходки. Почти любые.
После двух лет совместной жизни она решила, что пора бы задуматься о детях. Как-то вечером, когда Виктор вернулся с работы, она сказала ему об этом, на что он, удивлённо подняв бровь, спросил: «И что, они будут прописаны на моей жилплощади? А почему не у твоей мамы?» Его совершенно не волновало, что мама жила далеко от города, в небольшой деревне, в маленьком домике. «Тогда прописывай их у своей сестры!» Лена была подавлена и после разговора ничего уже не хотела. Вскоре она рассказала об этом Вере, на что та заявила: «Так, документы собрала – и марш в загс! Разводиться срочно!» И тогда Лена, едва не поругавшись с сестрой, с пеной у рта доказывала ей, что она не может уйти, так как где она найдёт нормального мужика, который сделает ей детей?! И вообще, кто бы говорил! После этого разговора они неделю не созванивались. Спустя несколько дней Виктор, придя пьяным, неловко извинился, убедил её в том, что пошутил насчёт прописки, но сделал это только потому, что он не может прописать сюда никого без согласия своего брата, о котором вот уже пять лет ничего не слышно. Лена молча слушала его, а потом вдруг расплакалась.
– Ты меня любишь?
Её плечи вздрагивали при каждом всхлипе.
– Конечно, Леночка, ещё как люблю.
Он повалил её на кровать, хоть она была против. Хотела она того или нет – следующего менструального цикла она так и не дождалась. Беременность проходила тяжело, чему немало удивлялась Евгения Рябинина, мать Лены и Веры. «Я так легко вас носила! Сначала Верочка, потом ты». Оказалось, что у Леночки должна была родиться двойня – мальчик и девочка. Кроме постоянной интоксикации, отекания ног и головокружения она постоянно истерила, чем немало раздражала мужа. Первый раз он изменил ей, когда она была на седьмом месяце. После того как она устроила ему очередную истерику, он хлопнул дверью и не ночевал дома две ночи. Заплаканная Лена не впустила сестру в дом, так как Виктор запрещал ей делать это. Той пришлось по телефону уверять её, что ни в милицию, ни в «скорую» звонить не надо. «Уходи от него, пока не поздно!» – Вера едва не срывалась на крик, понимая, что Леночке вредно волноваться в таком состоянии. А та в свою очередь объясняла ей, что она не может уйти, так как дети останутся без отца. Что скажут люди? Как она выживет на одно пособие? Она бросила трубку.
Он явился утром в воскресенье – пьяный, помятый, с цветами. На все вопросы он весело отвечал, что был у приятеля, которого случайно встретил, когда в пятницу «вышел в магазин». Ну, встретились, решили выпить. Оказалось, что живёт он тут совсем недалеко, ну они и пошли к нему. Там выпили, потом ещё. Виктор потерял счёт времени, а опомнился только в субботу ночью, но не пришёл потому, что боялся её напугать. По щекам её катились слёзы, когда она слушала всё это, а он бросил цветы на стол и пошёл в ванную. Лена решила проверить карманы его куртки и нашла там презерватив. Охнув, она прикрыла рот ладонью. Быстренько положив его назад, она поставила цветы в вазу и вытерла лицо. Они никогда не предохранялись, ни разу за всё их знакомство. Она решила ничего ему не говорить, чтобы не злить его. Пьяный, он был способен на многое, особенно в отношении слабой беременной женщины. Вечером она ещё раз проверила его карманы: презерватива не было. И она решила, что ей показалось. «Я не могу уйти, – думала она, – все изменяют. А вдруг это не его, а того приятеля?» Убедив себя в этом, она успокоилась.
Двойняшки родились здоровыми, и Елена сутки напролёт плакала, благодаря за это всех мыслимых и немыслимых богов. Виктор по этому случаю ушёл в пятидневный загул, ни разу не появившись дома. Забирал он её из роддома на такси, провоняв его перегаром. Лена закрывала детей одеяльцем, а он лез к ним, лепеча что-то невразумительное.
Начались тяжёлые времена: младенцы спали в разное время, постоянно болели, чем несказанно выматывали её. Она была совершенно без сил. Виктор дома почти не появлялся, и в обмен на это он разрешил Вере приходить и помогать ей с детьми. Глядя на осунувшееся лицо сестры, Вера качала головой: «Переезжай ко мне, сестричка. Не нужен он тебе. Нет с него никакого толку». Лена вяло отмахивалась, мотивируя нежелание уходить тем, что вот пусть дети подрастут, может, он образумится. Тем более, вот сейчас он не высыпается, а потом детки вырастут и не будут плакать по ночам, и он вернётся в семью. Она не могла уйти сейчас. Вскоре Вера перестала постоянно убеждать её в необходимости развода, а просто старалась помогать ей по мере сил. Постепенно Виктор стал появляться дома всё чаще и чаще. Предвосхищая вопросы жены, он рассказывал ей, что его приятель уже и не рад, что приютил того у себя. Она улыбалась ему, говоря, что рада его возвращению. Правда, иногда он всё же не приходил ночевать, но Лена не обращала на это внимания: главной целью в её жизни теперь были дети. Денег у мужа она старалась не просить, тем более, что он всё равно, по его словам, ничего не мог дать: из-за кризиса им урезали зарплату, а если она не верит, то пусть позвонит его начальнику.
Через три года она вышла на работу. Детей пришлось отдать в садик, так как Вера, поначалу попытавшаяся помочь, поняла, что не справится с двумя. Единственное, в чём она реально могла подсобить, – это отводить и забирать их из садика, так как Лена приезжала домой на два часа позже его закрытия. На все вопросы Веры, зачем же ей нужен муж, она отвечала, что дети должны воспитываться в полноценной семье, иначе ничего хорошего из этого не выйдет. Она же не виновата, что Виктор работал во вторую смену и почти их не видел: «Я не могу уйти, детям нужен отец. Особенно Сашеньке. Пусть знает, что в семье должен быть мужчина. А Наташку я и сама чему надо обучу».
Время шло, дети заканчивали школу. Пора было думать о том, в какой университет им поступать. Сашенька любил математику, а Наташка неплохо знала английский язык. За последние два года учёбы им нужно было основательно подготовиться к поступлению. Пришлось нанять репетиторов. Когда денег не хватало, она одалживала у Веры. На все её вопросы, почему она до сих пор не переехала жить к ней, ведь она делала это уже четыре раза, спасаясь от пьяных побоев, Лена отвечала, что это случается не так часто, как, например, у Вальки Кузнецовой. Вот её муж, так тот вообще её трезвый бьёт. Ну что тут такого? Ну, такой он человек, у всех свои минусы: «Я не могу уйти, слишком большой стресс для детей…»