Страница:
Официант изящным движением опускает пакетик в чашку и льет туда кипяток из серебряного чайника.
На родине, впрочем, видел картинку не слабее.
Кафе. Приятный полумрак. Из дальнего угла доносится кофейный запах. Подхожу. Чашечки. Джезвы (они же турки) с длинными ручками. Поднос с раскаленными углями. Лоток с горячим песком. Просто грезы Востока. Бармен спрашивает:
– Вам кофе на песке? Или на углях?
– На углях! – говорю после некоторого раздумья. Потому что кофе на песке пил не раз. А вот на углях не приходилось.
Бармен берет джезву, ставит ее на угли. Через полминуты снимает, ставит на барьер. Берет чайную ложку. Зачерпывает растворимый кофе из банки. Сыплет его в джезву. Размешивает там. Потом выливает этот кофе на углях в чашку и подает мне.
ТРУДНОСТИ ПЕРЕВОДА
ТОНКОСТИ ОБРАЩЕНИЯ
ШКОЛА
ШКОЛА 2
ШКОЛА 3
ШКОЛА 4
ШКОЛА 5
ТОНКОСТИ ОБРАЩЕНИЯ 2
ТОНКОСТИ ОБРАЩЕНИЯ 3
НЕ РАЗОБРАТЬСЯ
ПЕРВОКЛАССНАЯ ФИЛОСОФИЯ
ТОНКОСТИ ОБРАЩЕНИЯ 4
БРЕМЯ ЖЕЛАНИЙ
БРЕМЯ ЖЕЛАНИЙ 2
На родине, впрочем, видел картинку не слабее.
Кафе. Приятный полумрак. Из дальнего угла доносится кофейный запах. Подхожу. Чашечки. Джезвы (они же турки) с длинными ручками. Поднос с раскаленными углями. Лоток с горячим песком. Просто грезы Востока. Бармен спрашивает:
– Вам кофе на песке? Или на углях?
– На углях! – говорю после некоторого раздумья. Потому что кофе на песке пил не раз. А вот на углях не приходилось.
Бармен берет джезву, ставит ее на угли. Через полминуты снимает, ставит на барьер. Берет чайную ложку. Зачерпывает растворимый кофе из банки. Сыплет его в джезву. Размешивает там. Потом выливает этот кофе на углях в чашку и подает мне.
ТРУДНОСТИ ПЕРЕВОДА
Лет десять – пятнадцать назад рассказывала одна замечательная киноактриса:
«Утром принарядилась, подкрасилась, выхожу из дому. Уйма дел, опаздываю, нужно такси. Долго не могу поймать машину. Наконец останавливается старая разбитая „Волга“. Водитель такой же скрипучий старик. Едем, он что-то бормочет, косится на меня. Вздыхает. И говорит:
– Что, мать, не снимают тебя совсем?
Боже! Он меня узнал! Мало этого – он смотрит кино, он смотрит нынешние кошмарные картины, и он заметил, что меня там нет! Я растрогана почти до слез. Первое желание – пожаловаться на ужасную актерскую судьбу в эти безумные годы. Но во мне вдруг поднимается странная корпоративная гордость. Мне хочется защитить наше кино, несмотря ни на что.
Я говорю:
– Да, правда. Почти не снимают. Но надо понять ситуацию. Сейчас старое производство сломано, новое еще не налажено. Плюс к тому огромные финансовые трудности. Он по-доброму так улыбается: – При чем тут финансы, производство… Ты бы, мать, на себя посмотрела – ну кто тебя снимет? Кто тебе сто баксов даст?»
«Утром принарядилась, подкрасилась, выхожу из дому. Уйма дел, опаздываю, нужно такси. Долго не могу поймать машину. Наконец останавливается старая разбитая „Волга“. Водитель такой же скрипучий старик. Едем, он что-то бормочет, косится на меня. Вздыхает. И говорит:
– Что, мать, не снимают тебя совсем?
Боже! Он меня узнал! Мало этого – он смотрит кино, он смотрит нынешние кошмарные картины, и он заметил, что меня там нет! Я растрогана почти до слез. Первое желание – пожаловаться на ужасную актерскую судьбу в эти безумные годы. Но во мне вдруг поднимается странная корпоративная гордость. Мне хочется защитить наше кино, несмотря ни на что.
Я говорю:
– Да, правда. Почти не снимают. Но надо понять ситуацию. Сейчас старое производство сломано, новое еще не налажено. Плюс к тому огромные финансовые трудности. Он по-доброму так улыбается: – При чем тут финансы, производство… Ты бы, мать, на себя посмотрела – ну кто тебя снимет? Кто тебе сто баксов даст?»
ТОНКОСТИ ОБРАЩЕНИЯ
Один знакомый профессор очень возмущался, когда получал письма с обращением «Уважаемый Сергей Николаевич».
– Фу! Хамство какое! – ворчал он. – Это в трактире половому так говорят: «Послушай-ка, уважаемый!» Надо говорить и писать глубокоуважаемый.
– Глубокоуважаемый шкаф? – смеялся я.
– Ничего смешного! – говорил профессор. – Можно также многоуважаемый, высокоуважсаемый. Но просто «уважаемый» – нельзя. Грубовато.
Тоже, кстати, проблема.
Как обращаться?
Dear, lieber, cher – в Европе и Америке принято за нейтральное обращение; у нас же в слове «дорогой» читается некая избыточная теплота. А высокоуважаемый – действительно, слишком уж надуто.
Ориентироваться на старинную русскую традицию титулования?
Тогда придется запомнить, что высокородие выше, чем высокоблагородие. Это довольно трудно понять и принять. Чисто фонетически.
У нас иногда обращаются к президенту «Ваше превосходительство». Тем самым умаляя его достоинство. Ибо так обращаться следует к чинам IV и III классов – действительному статскому советнику и тайному советнику.
А вот чины II и I классов – действительный тайный советник и канцлер – титулуются «Ваше высокопревосходительство».
Почувствуйте разницу.
Хотя в конечном счете все зависит от человека.
Мой приятель брал интервью у ныне покойного митрополита Питирима (в миру К. В. Нечаев).
Он спросил:
– Простите, как мне к Вам обращаться? Ваше Высокопреосвященство? Владыка? Отец митрополит? Отец Питирим?
– Константин Владимирович, – был ответ.
По-моему, великолепно.
– Фу! Хамство какое! – ворчал он. – Это в трактире половому так говорят: «Послушай-ка, уважаемый!» Надо говорить и писать глубокоуважаемый.
– Глубокоуважаемый шкаф? – смеялся я.
– Ничего смешного! – говорил профессор. – Можно также многоуважаемый, высокоуважсаемый. Но просто «уважаемый» – нельзя. Грубовато.
Тоже, кстати, проблема.
Как обращаться?
Dear, lieber, cher – в Европе и Америке принято за нейтральное обращение; у нас же в слове «дорогой» читается некая избыточная теплота. А высокоуважаемый – действительно, слишком уж надуто.
Ориентироваться на старинную русскую традицию титулования?
Тогда придется запомнить, что высокородие выше, чем высокоблагородие. Это довольно трудно понять и принять. Чисто фонетически.
У нас иногда обращаются к президенту «Ваше превосходительство». Тем самым умаляя его достоинство. Ибо так обращаться следует к чинам IV и III классов – действительному статскому советнику и тайному советнику.
А вот чины II и I классов – действительный тайный советник и канцлер – титулуются «Ваше высокопревосходительство».
Почувствуйте разницу.
Хотя в конечном счете все зависит от человека.
Мой приятель брал интервью у ныне покойного митрополита Питирима (в миру К. В. Нечаев).
Он спросил:
– Простите, как мне к Вам обращаться? Ваше Высокопреосвященство? Владыка? Отец митрополит? Отец Питирим?
– Константин Владимирович, – был ответ.
По-моему, великолепно.
ШКОЛА
В начале жизни школу помню я. Это было довольно мрачное заведение. Небольшой трехэтажный дом на углу Воздвиженки и Большого Кисловского (тогда на углу ул. Калинина и ул. Семашко). Сейчас там Институт языкознания. А школа переехала на Средний Кисловский.
На переменах мы гуляли в темноватом зале. Ходили по кругу парами – мальчик с девочкой, – взявшись за руки. В середине круга стояла учительница Вера Васильевна, хмурая, в темно-синем пиджачном костюме и сержантских ботинках. Если кто-то нарушал дисциплину (например, нарочно приволакивал ногу, изображая хромого) – она выхватывала его из круга и ставила с собою рядом. За перемену таких набиралось человека три-четыре.
На большой перемене мы шли в буфет. Вера Васильевна дожидалась, когда первоклассник откусит хороший кусок пирога с повидлом, подходила к нему и гневно спрашивала:
– Как ты смеешь разговаривать с учителем с набитым ртом?
Первоклассник мычал и давился.
– К завучу отведу! – торжествовала она.
Сейчас я понимаю, что она была несчастным человеком. Но тогда я просто радовался, что она – не наша учительница.
Нашу учительницу звали Раиса Ивановна. Она была незлая и очень веселая.
– Здорово, кретины! – приветствовала она нас входя. – Привет, бандиты!
– Здрасьте, РаисВанна! – хором кричали мы, хлопая крышками парт.
– Вчера проверяю тетрадки, – она шумно садилась за стол, – и вдруг клоп из пачки вылезает! Признавайтесь – чей?!
– Наверное, мой, – вздыхал Петров. – Мы их морим, а они от соседей ползут…
Раиса Ивана хохотала:
– Молодец, Петров! Честный! Настоящий октябренок!
Мы писали, макая перо в фаянсовые чернильницы, которые стояли у нас на партах.
Однажды моя чернильница опустела.
Я поднял руку:
– Раиса Иванна, у меня чернила кончились.
– Пиши соплями! – сказала Раиса Ивановна и посмотрела на меня холодным и веселым взглядом долгана, который закапывает в снег новорожденных щенков. Кто выкопается – продолжит род знаменитых долганских собак-зверогонов.
Я догадался, что надо отлить чернил у соседа сзади.
Я не стал зверогоном. Но с тех пор не люблю просить о помощи.
На переменах мы гуляли в темноватом зале. Ходили по кругу парами – мальчик с девочкой, – взявшись за руки. В середине круга стояла учительница Вера Васильевна, хмурая, в темно-синем пиджачном костюме и сержантских ботинках. Если кто-то нарушал дисциплину (например, нарочно приволакивал ногу, изображая хромого) – она выхватывала его из круга и ставила с собою рядом. За перемену таких набиралось человека три-четыре.
На большой перемене мы шли в буфет. Вера Васильевна дожидалась, когда первоклассник откусит хороший кусок пирога с повидлом, подходила к нему и гневно спрашивала:
– Как ты смеешь разговаривать с учителем с набитым ртом?
Первоклассник мычал и давился.
– К завучу отведу! – торжествовала она.
Сейчас я понимаю, что она была несчастным человеком. Но тогда я просто радовался, что она – не наша учительница.
Нашу учительницу звали Раиса Ивановна. Она была незлая и очень веселая.
– Здорово, кретины! – приветствовала она нас входя. – Привет, бандиты!
– Здрасьте, РаисВанна! – хором кричали мы, хлопая крышками парт.
– Вчера проверяю тетрадки, – она шумно садилась за стол, – и вдруг клоп из пачки вылезает! Признавайтесь – чей?!
– Наверное, мой, – вздыхал Петров. – Мы их морим, а они от соседей ползут…
Раиса Ивана хохотала:
– Молодец, Петров! Честный! Настоящий октябренок!
Мы писали, макая перо в фаянсовые чернильницы, которые стояли у нас на партах.
Однажды моя чернильница опустела.
Я поднял руку:
– Раиса Иванна, у меня чернила кончились.
– Пиши соплями! – сказала Раиса Ивановна и посмотрела на меня холодным и веселым взглядом долгана, который закапывает в снег новорожденных щенков. Кто выкопается – продолжит род знаменитых долганских собак-зверогонов.
Я догадался, что надо отлить чернил у соседа сзади.
Я не стал зверогоном. Но с тех пор не люблю просить о помощи.
ШКОЛА 2
У нас был ученик Саша Сморчков. Он пришел в класс чуть позже – в октябре. Кажется, они переехали из другого города. Помню, на урок его привел отец – точно такой же скуластый, круглоносый и стриженный под бокс.
– Раиса Ивановна! – сказал он, указывая на сына. – В случае чего вы его бейте! Вот как отец вам поручаю, честное слово говорю: бейте, бейте!
У него получалось «бейтя, бейтя!». Он прикладывал широкую ладонь к сердцу.
Потом он ушел. А Саша остался стоять у учительского стола.
– Сморчков, значит? – спросила Раиса Иванна. – Будем тебя звать Сморчок! Привыкай. Не бойся, бить не буду. Иди, Сморчок, на место.
Учился Саша Сморчков очень так себе. Чтение освоил с трудом. И никак не мог понять разницу между гласными и согласными.
– Гласные можно тянуть, – в сотый раз повторяла Раиса Иванна, – а согласные – нельзя. Вот, слушай, Сморчок. Ааааа! Оооо! Ыыыыы! Но – ф! р! ж! Понял?
– Не-а… – говорил Сморчок.
– Ну, давай сам. Аааааа! Ээээээ!
– Ааааа! – повторял он – Ээээээ!
– А теперь: ф! р! м!
– Фффффф… Ррррррр! Мммммм… – говорил он.
– Идиот! – кричала Раиса Иванна.
– Жжжжж! – робко говорил Сморчок. – Лллллл! Ззззззз. Хххххх. Шшшш.
Он долго так жужжал, шипел и пыхтел. Мы хохотали.
Потом его перевели в другую школу. «Для особо одаренных», как пошутила Раиса Иванна. Но мы-то поняли – в школу для дураков.
А потом на филфаке МГУ, слушая лекции по фонетике профессора М. В. Панова и по общему языкознанию профессора Ю. С. Степанова, я узнал, что Сморчок был прав.
– Раиса Ивановна! – сказал он, указывая на сына. – В случае чего вы его бейте! Вот как отец вам поручаю, честное слово говорю: бейте, бейте!
У него получалось «бейтя, бейтя!». Он прикладывал широкую ладонь к сердцу.
Потом он ушел. А Саша остался стоять у учительского стола.
– Сморчков, значит? – спросила Раиса Иванна. – Будем тебя звать Сморчок! Привыкай. Не бойся, бить не буду. Иди, Сморчок, на место.
Учился Саша Сморчков очень так себе. Чтение освоил с трудом. И никак не мог понять разницу между гласными и согласными.
– Гласные можно тянуть, – в сотый раз повторяла Раиса Иванна, – а согласные – нельзя. Вот, слушай, Сморчок. Ааааа! Оооо! Ыыыыы! Но – ф! р! ж! Понял?
– Не-а… – говорил Сморчок.
– Ну, давай сам. Аааааа! Ээээээ!
– Ааааа! – повторял он – Ээээээ!
– А теперь: ф! р! м!
– Фффффф… Ррррррр! Мммммм… – говорил он.
– Идиот! – кричала Раиса Иванна.
– Жжжжж! – робко говорил Сморчок. – Лллллл! Ззззззз. Хххххх. Шшшш.
Он долго так жужжал, шипел и пыхтел. Мы хохотали.
Потом его перевели в другую школу. «Для особо одаренных», как пошутила Раиса Иванна. Но мы-то поняли – в школу для дураков.
А потом на филфаке МГУ, слушая лекции по фонетике профессора М. В. Панова и по общему языкознанию профессора Ю. С. Степанова, я узнал, что Сморчок был прав.
ШКОЛА 3
Другая школа была совсем другая. Огромная, красивая, высокие потолки, внутренняя парадная лестница с первого этажа на второй. На третьем этаже учительская, куда надо было подняться еще по одной двукрылой лестнице с полированными пузатыми балясинами. Своего рода трибуна. Перед нею – квадратный зал с мемориальной доской и портретами павших на войне выпускников. Каждый пионерский отряд был имени кого-то из них. Наш – имени Михаила Сырнева. К нам на отрядные сборы приходили старик и старушка – его родители! С ума сойти можно.
Школа была бывшая гимназия (открыта в 1858 году), до тридцать седьмого года называлась 25-я образцовая. Учились дети всей госпартверхушки. Начиная со Светланы и Василия Сталиных. Плюс Марфа Пешкова и вообще кто хотите.
Но потом школа стала самая обыкновенная, даже не английская. Все ребята – по району.
Осколком прошлых лет была директриса (забыл, как звали). Высокая, худая, с рыжими крашеными волосами, в кружевной шали. Говорила гулким педагогическим голосом. Однажды она заменяла у нас какую-то заболевшую учительницу.
Спросила:
– Кто была Надежда Константиновна Крупская?
Я быстрее всех сказал:
– Жена Ленина!
– У дяди твоего жена! – возмутилась она и задекламировала: – Товарищ Крупская была выдающимся деятелем революции, основателем советской системы образования, другом и соратником вождя трудящихся всего мира товарища Ленина!
До пятого класса у нас была учительница Лидия Сергеевна, тоже с гулким голосом. У нее были свои представления о плохих словах. Например, мы выискивали однокоренные слова. Работать – рабочий, работа, заработок. Кто-то сказал: раб.
– Это плохое слово, дети! – сказала Лидия Сергеевна. – У нас в СССР нет рабов!
А когда Вова Б. на слово «висеть» предложил «виселица», гневу ее не было предела. Тем более что Вова недавно побывал в Польше (отец – дипломат).
– По заграницам наездился! – кричала она. – Насмотрелся!
На перемене мы обступили Вову.
– А ты правда за границей видел, как на виселице вешают?
– Дура она, – мрачно сказал он.
Школа была бывшая гимназия (открыта в 1858 году), до тридцать седьмого года называлась 25-я образцовая. Учились дети всей госпартверхушки. Начиная со Светланы и Василия Сталиных. Плюс Марфа Пешкова и вообще кто хотите.
Но потом школа стала самая обыкновенная, даже не английская. Все ребята – по району.
Осколком прошлых лет была директриса (забыл, как звали). Высокая, худая, с рыжими крашеными волосами, в кружевной шали. Говорила гулким педагогическим голосом. Однажды она заменяла у нас какую-то заболевшую учительницу.
Спросила:
– Кто была Надежда Константиновна Крупская?
Я быстрее всех сказал:
– Жена Ленина!
– У дяди твоего жена! – возмутилась она и задекламировала: – Товарищ Крупская была выдающимся деятелем революции, основателем советской системы образования, другом и соратником вождя трудящихся всего мира товарища Ленина!
До пятого класса у нас была учительница Лидия Сергеевна, тоже с гулким голосом. У нее были свои представления о плохих словах. Например, мы выискивали однокоренные слова. Работать – рабочий, работа, заработок. Кто-то сказал: раб.
– Это плохое слово, дети! – сказала Лидия Сергеевна. – У нас в СССР нет рабов!
А когда Вова Б. на слово «висеть» предложил «виселица», гневу ее не было предела. Тем более что Вова недавно побывал в Польше (отец – дипломат).
– По заграницам наездился! – кричала она. – Насмотрелся!
На перемене мы обступили Вову.
– А ты правда за границей видел, как на виселице вешают?
– Дура она, – мрачно сказал он.
ШКОЛА 4
Лидия Сергеевна любила беседовать с нами на разные внеурочные темы.
Вот, например, читаем мы Некрасова. Как Мороз-Воевода хвастается:
– Значит, ваши родители считают казну!. – говорила, подняв палец.
В общем, подводила нас к мысли о планировании семейного бюджета. Что, конечно, мудро. Хотя скучно и немножко обидно.
Иногда выходило смешно.
Однажды Лидия Сергеевна – уж не помню, к чему, – рассказывала:
– Как мы едим? Мы помещаем в рот пищу, измельчаем ее зубами, смачиваем слюной и глотаем…
Одна девочка вскрикнула:
– Ой! А я не смачиваю! Я прямо так глотаю!
Как-то Лидия Сергеевна сказала своим красивым голосом:
– Дети, сейчас шестьдесят первый год! Пройдет сорок лет, и наступит двадцать первый век! Представляете, как повезло вашему поколению? Вы увидите не только новый век, но и новое тысячелетие! – Мы прямо замерли от восторга, а она продолжала: – Да, дети, вы будете уже не молодыми людьми, но и не старыми. Вам будет по пятьдесят лет. Можно сказать – целых пятьдесят! А можно сказать – всего пятьдесят! Пора зрелости и опыта, мудрости и силы… – И так далее, и тому подобное.
Вдруг Аня Ганыкина руку тянет, просто на месте усидеть не может.
Лидия Сергеевна ей кивает.
Аня встает и победно глядит на остальных девчонок:
– А мне будет сорок девять!
Вот, например, читаем мы Некрасова. Как Мороз-Воевода хвастается:
Она начинает спрашивать, у кого сколько в семье зарабатывают, кому что когда покупают.
Богат я, казныс не считаю,
А все не скудеет добро!
– Значит, ваши родители считают казну!. – говорила, подняв палец.
В общем, подводила нас к мысли о планировании семейного бюджета. Что, конечно, мудро. Хотя скучно и немножко обидно.
Иногда выходило смешно.
Однажды Лидия Сергеевна – уж не помню, к чему, – рассказывала:
– Как мы едим? Мы помещаем в рот пищу, измельчаем ее зубами, смачиваем слюной и глотаем…
Одна девочка вскрикнула:
– Ой! А я не смачиваю! Я прямо так глотаю!
Как-то Лидия Сергеевна сказала своим красивым голосом:
– Дети, сейчас шестьдесят первый год! Пройдет сорок лет, и наступит двадцать первый век! Представляете, как повезло вашему поколению? Вы увидите не только новый век, но и новое тысячелетие! – Мы прямо замерли от восторга, а она продолжала: – Да, дети, вы будете уже не молодыми людьми, но и не старыми. Вам будет по пятьдесят лет. Можно сказать – целых пятьдесят! А можно сказать – всего пятьдесят! Пора зрелости и опыта, мудрости и силы… – И так далее, и тому подобное.
Вдруг Аня Ганыкина руку тянет, просто на месте усидеть не может.
Лидия Сергеевна ей кивает.
Аня встает и победно глядит на остальных девчонок:
– А мне будет сорок девять!
ШКОЛА 5
Не все мои одноклассники живы до сих пор. Уже, наверное, лет пятнадцать назад умер Ваня Лактионов, талантливый гитарист. Мы дружили с третьего класса до десятого и еще прихватили пару лет. Ваня научил меня конопатить аквариумы «менделеевской замазкой» – мы с ним оба увлекались рыбками. Его отец, Александр Иванович, был знаменитый живописец. Я часто бывал у них дома, в огромной квартире на улице Горького, где было много комнат и детей, и там же – в самой большой комнате – мастерская Александра Ивановича.
Он был хороший художник, хотя было принято шутить над его стилем. У него красивый свет. И полный порядок с линейной, воздушной и какой хотите перспективой. Просто он родился не вовремя. Жил бы в Делфте в XVII веке – был бы не слабее Вермера. И еще он был добрый, милый и доступный человек. Не было в нем академической спеси.
Александр Иванович писал пиджак дольше, чем лицо, потому что – он говорил это мне – для него равно драгоценен каждый квадратный миллиметр холста. У него на манекене часто висели пиджаки с орденами и лауреатскими медалями разных советских важных персон, ударников труда или старых большевиков. Однажды и пиджак Брежнева – настоящий, синий, с геройскими звездочками – там побывал. И этот пиджак надевал на себя наш с Ваней одноклассник, высокий и полноватый (тоже теперь уже покойный) Сережа Зазуля (через «а»). И стоял, как Брежнев, перед Александром Иванычем. А Александр Иваныч, оперев запястье о муштабель, как старый голландец, выписывал ворсинки и обметку петель.
Детей у Лактионовых было много. Старшая Света жила отдельно с мужем. А в квартире, кроме отца и матери, Ольги Николаевны, жили (по старшинству) Сережа, Алеша, Маша, мой одноклассник Ваня и младшая Оля. И Машин пятилетний сын, тоже Алеша. Старший Алеша был художник-абстракционист. Александр Иванович очень огорчался и говорил мне: «Пойми же, это не искусство!» Маша тоже была художница. Студентка Суриковского института. Очень красивая. Я, восьмиклассник, смотрел на нее, боясь мечтать.
Он был хороший художник, хотя было принято шутить над его стилем. У него красивый свет. И полный порядок с линейной, воздушной и какой хотите перспективой. Просто он родился не вовремя. Жил бы в Делфте в XVII веке – был бы не слабее Вермера. И еще он был добрый, милый и доступный человек. Не было в нем академической спеси.
Александр Иванович писал пиджак дольше, чем лицо, потому что – он говорил это мне – для него равно драгоценен каждый квадратный миллиметр холста. У него на манекене часто висели пиджаки с орденами и лауреатскими медалями разных советских важных персон, ударников труда или старых большевиков. Однажды и пиджак Брежнева – настоящий, синий, с геройскими звездочками – там побывал. И этот пиджак надевал на себя наш с Ваней одноклассник, высокий и полноватый (тоже теперь уже покойный) Сережа Зазуля (через «а»). И стоял, как Брежнев, перед Александром Иванычем. А Александр Иваныч, оперев запястье о муштабель, как старый голландец, выписывал ворсинки и обметку петель.
Детей у Лактионовых было много. Старшая Света жила отдельно с мужем. А в квартире, кроме отца и матери, Ольги Николаевны, жили (по старшинству) Сережа, Алеша, Маша, мой одноклассник Ваня и младшая Оля. И Машин пятилетний сын, тоже Алеша. Старший Алеша был художник-абстракционист. Александр Иванович очень огорчался и говорил мне: «Пойми же, это не искусство!» Маша тоже была художница. Студентка Суриковского института. Очень красивая. Я, восьмиклассник, смотрел на нее, боясь мечтать.
ТОНКОСТИ ОБРАЩЕНИЯ 2
В старину было страшное дамское преступление: манкировать контрвизитом.
Что у нас сейчас по части этикета?
Есть вещи элементарные, но которые слегка подзабылись.
Например.
Мужчину всегда представляют женщине: «Познакомься, это Иван Иванович». Исключения делаются лишь в двух случаях. Когда мужчина старше женщины на два поколения – то есть несомненно и очевидно годится ей в дедушки. Получается, не менее чем на сорок лет старше… И если мужчина – глава государства (именно государства, а не правительства, парламента или верховного суда) или – член царствующего дома. Впрочем, это не столь актуально. Хотя мне случалось видеть дам, которые на светских вечерах вставали навстречу министру или даже замминистра. Это неправильно.
Настоятельно рекомендуется назавтра позвонить человеку, у которого были в гостях. Поблагодарить за приятный вечер.
Если вас приглашают в гости через третье лицо или если вы в этом доме в первый раз – рекомендуется костюм. Разумеется, если нет особых указаний на летне-шашлычный характер мероприятия.
Если вы закуриваете трубку или сигару даже в сильно курящем обществе, следует попросить позволения.
Если собралась уж совсем веселая компания (на даче, скажем) и вы решили прогуляться со своей новой знакомой на чердак с известными целями – необходимо попросить разрешения у хозяина дома. Так сказать, уведомить в форме просьбы.
Ни в коем случае нельзя прихорашиваться на улице! Тем более поправлять прическу или шляпу, глядя в витринное стекло.
Да, и самое главное.
Не просите соседа передать вам салат или вино! На это есть лакеи!
Что у нас сейчас по части этикета?
Есть вещи элементарные, но которые слегка подзабылись.
Например.
Мужчину всегда представляют женщине: «Познакомься, это Иван Иванович». Исключения делаются лишь в двух случаях. Когда мужчина старше женщины на два поколения – то есть несомненно и очевидно годится ей в дедушки. Получается, не менее чем на сорок лет старше… И если мужчина – глава государства (именно государства, а не правительства, парламента или верховного суда) или – член царствующего дома. Впрочем, это не столь актуально. Хотя мне случалось видеть дам, которые на светских вечерах вставали навстречу министру или даже замминистра. Это неправильно.
Настоятельно рекомендуется назавтра позвонить человеку, у которого были в гостях. Поблагодарить за приятный вечер.
Если вас приглашают в гости через третье лицо или если вы в этом доме в первый раз – рекомендуется костюм. Разумеется, если нет особых указаний на летне-шашлычный характер мероприятия.
Если вы закуриваете трубку или сигару даже в сильно курящем обществе, следует попросить позволения.
Если собралась уж совсем веселая компания (на даче, скажем) и вы решили прогуляться со своей новой знакомой на чердак с известными целями – необходимо попросить разрешения у хозяина дома. Так сказать, уведомить в форме просьбы.
Ни в коем случае нельзя прихорашиваться на улице! Тем более поправлять прическу или шляпу, глядя в витринное стекло.
Да, и самое главное.
Не просите соседа передать вам салат или вино! На это есть лакеи!
ТОНКОСТИ ОБРАЩЕНИЯ 3
… в Италии был? В Риме был? Не был? Ну, ты даешь! Ну, ты темнота! В Риме каждый культурный человек должен побывать! Всё, всё, всё, никаких разговоров! Никаких Мальдивов, никаких Канаров, едем в Рим! Как то есть зачем? Это ж Рим, ты что! Обалдеешь! Колонны всякие, храмы, фонтаны, умереть. Ну, рестораны тоже, тоже… И девочки тоже, обязательно. В Риме все есть!
Я тебя там с людьми познакомлю… Серьезные люди. Я тебя, если хочешь знать, с самым главным познакомлю. Он их всех вот так держит! Ух! Не пикнешь! А из себя такой вроде тихий, пожилой, в халатике… Но крутой! Страшное дело.
С ним надо очень вежливо. Слушай и запоминай. Никаких там «батя», «пахан» и все такое. Ни-ни! Строго вот так: папа…
Один мой знакомый получил аудиенцию у Папы Римского. Встречают его, ведут по всяким лестницам и коридорам, вводят в маленький уютный зал. Там еще человек десять таких, как он. Удостоенных.
Кругом кардиналы толпятся. Вот кто-то кашлянул: идет!
Через распахнутые двери два кардинала под руки вводят папу.
Все выстраиваются посередине зала.
Папа к каждому подходит.
Мой знакомый первым стоял.
Папа ему говорит:
– Здравствуйте!
Тот говорит:
– Здравствуйте, Ваше святейшество. Я такой-то, из Москвы.
– Очень приятно, – говорит папа. – Как дела? Неплохо, надеюсь?
И, не дождавшись ответа, переходит к следующему. Потом к третьему, пятому, десятому.
Мой товарищ повертел головой – а папы уже нет.
Он спрашивает какого-то кардинала:
– Пардон, а когда начнется аудиенция?
Кардинал говорит:
– Всё.
Я тебя там с людьми познакомлю… Серьезные люди. Я тебя, если хочешь знать, с самым главным познакомлю. Он их всех вот так держит! Ух! Не пикнешь! А из себя такой вроде тихий, пожилой, в халатике… Но крутой! Страшное дело.
С ним надо очень вежливо. Слушай и запоминай. Никаких там «батя», «пахан» и все такое. Ни-ни! Строго вот так: папа…
Один мой знакомый получил аудиенцию у Папы Римского. Встречают его, ведут по всяким лестницам и коридорам, вводят в маленький уютный зал. Там еще человек десять таких, как он. Удостоенных.
Кругом кардиналы толпятся. Вот кто-то кашлянул: идет!
Через распахнутые двери два кардинала под руки вводят папу.
Все выстраиваются посередине зала.
Папа к каждому подходит.
Мой знакомый первым стоял.
Папа ему говорит:
– Здравствуйте!
Тот говорит:
– Здравствуйте, Ваше святейшество. Я такой-то, из Москвы.
– Очень приятно, – говорит папа. – Как дела? Неплохо, надеюсь?
И, не дождавшись ответа, переходит к следующему. Потом к третьему, пятому, десятому.
Мой товарищ повертел головой – а папы уже нет.
Он спрашивает какого-то кардинала:
– Пардон, а когда начнется аудиенция?
Кардинал говорит:
– Всё.
НЕ РАЗОБРАТЬСЯ
В метро, в переходе с «Театральной» на «Охотный ряд», стояла юная женщина с бледным лицом. У нее на руках был грудной младенец. К одеяльцу была пришпилена надпись: «Люди добрые! Помогите выжить!» Так она стояла года четыре. Или шесть. Младенец все эти годы оставался грудным. Думаю, он и сейчас грудной.
Что у нее в голове? В смысле – в сердце?
А что в сердце у человека, меняющего ночлег каждый день, но не потому, что он нищий бродяга, а потому, что настолько богат, что искренне боится убийц, – вот сейчас они влезут в окно со своими толстоствольными заглушенными винтовками… птюю! птюю!.. Нет уж, лучше поспать в самолете.
Есть люди, которые говорят, что «отлично разбираются в людях». Может, это и в самом деле так – просто превосходно разбираются, прямо-таки на три метра под человеком видят.
Клавдий Элиан в своих «Пестрых рассказах» приводит такой случай.
Александру Македонскому привели человека, который до того навострился, что с трех шагов попадал маковым зернышком в игольное ушко. Он продемонстрировал великому царю свое умение и спросил, чем тот вознаградит его. Александр Македонский, подумав немного, приказал подарить ему мешок мака и сундучок иголок, прибавив: «Упражняйся и далее в своем прекрасном искусстве, о благородный метатель маковых зерен в игольные уши!»
Подобные слова сказал бы я тому, кто совершенным образом разбирается в людях. «Иди на стадион в день матча „Спартак“ – „Арсенал“, – сказал бы я, – крути головой и рассматривай публику…»
Ибо человек, который «отлично разбирается в людях», отнял у себя возможность общаться свободно. Простодушно, эмоционально и отчасти непредсказуемо. Иначе – сплошной практикум по психодиагностике. Тупая проницательность, заслоняющая жизнь.
Так что лучше жить, не шибко разбираясь в людях, изумляясь их глупости, черствости, неблагодарности, жадности – а также их уму, отзывчивости, ласке и щедрости.
Что у нее в голове? В смысле – в сердце?
А что в сердце у человека, меняющего ночлег каждый день, но не потому, что он нищий бродяга, а потому, что настолько богат, что искренне боится убийц, – вот сейчас они влезут в окно со своими толстоствольными заглушенными винтовками… птюю! птюю!.. Нет уж, лучше поспать в самолете.
Есть люди, которые говорят, что «отлично разбираются в людях». Может, это и в самом деле так – просто превосходно разбираются, прямо-таки на три метра под человеком видят.
Клавдий Элиан в своих «Пестрых рассказах» приводит такой случай.
Александру Македонскому привели человека, который до того навострился, что с трех шагов попадал маковым зернышком в игольное ушко. Он продемонстрировал великому царю свое умение и спросил, чем тот вознаградит его. Александр Македонский, подумав немного, приказал подарить ему мешок мака и сундучок иголок, прибавив: «Упражняйся и далее в своем прекрасном искусстве, о благородный метатель маковых зерен в игольные уши!»
Подобные слова сказал бы я тому, кто совершенным образом разбирается в людях. «Иди на стадион в день матча „Спартак“ – „Арсенал“, – сказал бы я, – крути головой и рассматривай публику…»
Ибо человек, который «отлично разбирается в людях», отнял у себя возможность общаться свободно. Простодушно, эмоционально и отчасти непредсказуемо. Иначе – сплошной практикум по психодиагностике. Тупая проницательность, заслоняющая жизнь.
Так что лучше жить, не шибко разбираясь в людях, изумляясь их глупости, черствости, неблагодарности, жадности – а также их уму, отзывчивости, ласке и щедрости.
ПЕРВОКЛАССНАЯ ФИЛОСОФИЯ
Стать взрослым – войти в мир недоступных взрослых удовольствий. Это приятно само по себе, как любой запретный плод. Хорошо. Нас, детей, привлекает недоступность. А что в этом находят взрослые? Неужели в запретном плоде сладка только его запретность? Нет, это действительно, это на самом деле очень приятно.
Стоит только внимательно посмотреть, как взрослый, предвкушающе сглатывая слюну, наливает прозрачную водку в хрустальную стопку, подцепляет маринованный гриб, осыпанный волосками укропа и родинками перчинок, лихо выпивает, аппетитно закусывает, а потом, откинувшись на стуле, разминает и продувает папиросу, закуривает и, затуманив глаза, пускает в потолок струю душистого дыма, – все становится ясно.
Взрослые упоенно предаются наслаждениям. Курят, пьют вино, играют в карты; ходят в кино на вечерние сеансы и смотрят телевизор до упора; читают в кровати перед сном и утром тоже; купаются в речке или в море, сколько влезет; зимой выходят на улицу без шапки; объедаются сладким, соленым, жирным и пряным; носят в карманах острые перочинные ножики и зажигалки – в общем, делают все, что детям нельзя, потому что вредно и опасно.
Кроме того, они разнополо-однопоколенно целуются и разнополо-однопоколенно спят в одной постели, что тоже детям нельзя, потому что неприлично.
Так мы и поверили в их альтруизм и морализм! Они просто охраняют от нас свою зону наслаждений – точно так же и мы в свои семь-восемь лет не берем в игру (в прятки или в «сыщики и воры») тех сопляков, кому по возрасту положено лепить куличи в песочнице.
Вот я уже почти старик, а взрослым все равно не верю.
Стоит только внимательно посмотреть, как взрослый, предвкушающе сглатывая слюну, наливает прозрачную водку в хрустальную стопку, подцепляет маринованный гриб, осыпанный волосками укропа и родинками перчинок, лихо выпивает, аппетитно закусывает, а потом, откинувшись на стуле, разминает и продувает папиросу, закуривает и, затуманив глаза, пускает в потолок струю душистого дыма, – все становится ясно.
Взрослые упоенно предаются наслаждениям. Курят, пьют вино, играют в карты; ходят в кино на вечерние сеансы и смотрят телевизор до упора; читают в кровати перед сном и утром тоже; купаются в речке или в море, сколько влезет; зимой выходят на улицу без шапки; объедаются сладким, соленым, жирным и пряным; носят в карманах острые перочинные ножики и зажигалки – в общем, делают все, что детям нельзя, потому что вредно и опасно.
Кроме того, они разнополо-однопоколенно целуются и разнополо-однопоколенно спят в одной постели, что тоже детям нельзя, потому что неприлично.
Так мы и поверили в их альтруизм и морализм! Они просто охраняют от нас свою зону наслаждений – точно так же и мы в свои семь-восемь лет не берем в игру (в прятки или в «сыщики и воры») тех сопляков, кому по возрасту положено лепить куличи в песочнице.
Вот я уже почти старик, а взрослым все равно не верю.
ТОНКОСТИ ОБРАЩЕНИЯ 4
Сидим с приятелями, Сашей и Андреем, вокруг бутылки водки.
Нам около шестнадцати. Саша помладше, Андрей постарше. Я посередине.
Саша меня очень любил, ценил и уважал. Поэтому, как только мы налили по стопке, он тут же сказал мне:
– За твое здоровье, старичок! – И потянулся чокнуться.
Выпили. Налили по второй. Я, понятное дело, тут же ответил:
– Давай, Саня, будь здоров, дружище!
Выпили. Налили по третьей. Андрей взял стопку и говорит:
– Первый тост был за Дениса. Потом за Саню. Так… Ну, а теперь что?
Мы заголосили:
– Конечно, за тебя! Андрюша, дорогой! Твое здоровье! Ура! Будь!
Он сказал:
– Дураки вы оба. Третий тост – за прекрасных дам!
Но вообще с тостами какая-то неразбериха.
Одни считают чоканье нелепым гусарским пережитком. Другие уверены, что не чокаются только на поминках или если хотят выпить за чью-то память.
Одни произносят тосты наперебой: «За именинника! За супругу именинника! За родителей именинника! За детей именинника! За успехи именинника!..»
Еще хуже, когда за столом настырный тамада: «У всех налито? Прошу всех налить! Слово предоставляется… Приготовиться…»
Другие считают витиеватые или приподнятые тосты мещанством. А многозначительно-назидательные – хамством. Что, кстати, правильно. Поэтому выражаются лаконично: «Поехали! Ну, будь-будь. Давай еще. Так, за что пьем? За все хорошее. Ура. Хорошо пошла. Наливай, не дрожи бутыль… Иииэххх! Хороша, мать, но слаба… Как-то я ее не понял, давай еще по разику. Ну, привет! – И вдруг неожиданно: – В глаза смотреть надо, когда чокаешься!»
Это, кстати, важное правило. Гораздо важнее, чем подхалимское стремление уважительно чокнуться – то есть тюкнуть по низу стопки (или даже по ножке рюмки) старшего, начальника, знаменитости.
С дамами тоже не надо чокаться таким манером.
И тем более не надо, произнося романтическую речь в честь одной из присутствующих красавиц, ставить стопку на ладонь, а самому становиться на одно колено. Это явный перебор. Хотя некоторые любят. Особенно в конце застолья.
Раньше тост «За дорогих гостей» означал конец вечера. А ему предшествовал «За хозяев дома». Сейчас этих правил нет, и никто толком не знает, за кого и за что надо пить сначала и за что и за кого – потом.
Нам около шестнадцати. Саша помладше, Андрей постарше. Я посередине.
Саша меня очень любил, ценил и уважал. Поэтому, как только мы налили по стопке, он тут же сказал мне:
– За твое здоровье, старичок! – И потянулся чокнуться.
Выпили. Налили по второй. Я, понятное дело, тут же ответил:
– Давай, Саня, будь здоров, дружище!
Выпили. Налили по третьей. Андрей взял стопку и говорит:
– Первый тост был за Дениса. Потом за Саню. Так… Ну, а теперь что?
Мы заголосили:
– Конечно, за тебя! Андрюша, дорогой! Твое здоровье! Ура! Будь!
Он сказал:
– Дураки вы оба. Третий тост – за прекрасных дам!
Но вообще с тостами какая-то неразбериха.
Одни считают чоканье нелепым гусарским пережитком. Другие уверены, что не чокаются только на поминках или если хотят выпить за чью-то память.
Одни произносят тосты наперебой: «За именинника! За супругу именинника! За родителей именинника! За детей именинника! За успехи именинника!..»
Еще хуже, когда за столом настырный тамада: «У всех налито? Прошу всех налить! Слово предоставляется… Приготовиться…»
Другие считают витиеватые или приподнятые тосты мещанством. А многозначительно-назидательные – хамством. Что, кстати, правильно. Поэтому выражаются лаконично: «Поехали! Ну, будь-будь. Давай еще. Так, за что пьем? За все хорошее. Ура. Хорошо пошла. Наливай, не дрожи бутыль… Иииэххх! Хороша, мать, но слаба… Как-то я ее не понял, давай еще по разику. Ну, привет! – И вдруг неожиданно: – В глаза смотреть надо, когда чокаешься!»
Это, кстати, важное правило. Гораздо важнее, чем подхалимское стремление уважительно чокнуться – то есть тюкнуть по низу стопки (или даже по ножке рюмки) старшего, начальника, знаменитости.
С дамами тоже не надо чокаться таким манером.
И тем более не надо, произнося романтическую речь в честь одной из присутствующих красавиц, ставить стопку на ладонь, а самому становиться на одно колено. Это явный перебор. Хотя некоторые любят. Особенно в конце застолья.
Раньше тост «За дорогих гостей» означал конец вечера. А ему предшествовал «За хозяев дома». Сейчас этих правил нет, и никто толком не знает, за кого и за что надо пить сначала и за что и за кого – потом.
БРЕМЯ ЖЕЛАНИЙ
Время, когда формировались наши желания, было скверным во многих смыслах. Очень скверным было отношение к женщине. И особенно – к матерям-одиночкам и разведенкам с ребенком.
Это была тяжелая социальная стигма, в которой смешивались ненависть, презрение и жалость. Женская ненависть к гулящей, которая может переманить или просто соблазнить мужа, презрение к неумехе в житейских делах, жалость к одинокой беднячке.
Плюс к тому мужское представление о сексуальной доступности таких женщин. Все в одном наборе.
Мало этого. Мать-одиночка в свидетельстве о рождении ребенка, в графе «Отец», обязана была ставить прочерк. То есть на дитя любви ставилось официальное клеймо безотцовщины. И все эти беды – из-за того, что родила от Ивана Ветрова, как говорилось в народе.
А с другой стороны, общество, столь жестоко каравшее мать-одиночку и разведенку с ребенком, не собиралось жалеть и вышеуказанного Ивана Ветрова.
Поиск, изобличение и наказание алиментщиков, а также многоженцев, брачных аферистов и просто донжуанов в 1960-е годы стали общенародной кампанией (возможно, взамен прежней охоты на вредителей и прочих врагов народа). Название самого знаменитого газетного фельетона про это – «Порхающий подлец» – говорит само за себя.
С третьей стороны, если поиск алиментщиков был национальной охотой, то уклонение от уплаты алиментов стало своего рода национальным спортом – как в рыночную эпоху уклонение от уплаты налогов. Алиментщик (то есть уклоняющийся от уплаты алиментов) звучало как разбойник – пусть не очень благородный, но…
Но разбойникам почему-то всегда сочувствуют.
Это была тяжелая социальная стигма, в которой смешивались ненависть, презрение и жалость. Женская ненависть к гулящей, которая может переманить или просто соблазнить мужа, презрение к неумехе в житейских делах, жалость к одинокой беднячке.
Плюс к тому мужское представление о сексуальной доступности таких женщин. Все в одном наборе.
Мало этого. Мать-одиночка в свидетельстве о рождении ребенка, в графе «Отец», обязана была ставить прочерк. То есть на дитя любви ставилось официальное клеймо безотцовщины. И все эти беды – из-за того, что родила от Ивана Ветрова, как говорилось в народе.
А с другой стороны, общество, столь жестоко каравшее мать-одиночку и разведенку с ребенком, не собиралось жалеть и вышеуказанного Ивана Ветрова.
Поиск, изобличение и наказание алиментщиков, а также многоженцев, брачных аферистов и просто донжуанов в 1960-е годы стали общенародной кампанией (возможно, взамен прежней охоты на вредителей и прочих врагов народа). Название самого знаменитого газетного фельетона про это – «Порхающий подлец» – говорит само за себя.
С третьей стороны, если поиск алиментщиков был национальной охотой, то уклонение от уплаты алиментов стало своего рода национальным спортом – как в рыночную эпоху уклонение от уплаты налогов. Алиментщик (то есть уклоняющийся от уплаты алиментов) звучало как разбойник – пусть не очень благородный, но…
Но разбойникам почему-то всегда сочувствуют.
БРЕМЯ ЖЕЛАНИЙ 2
У Ивана Ивановича и Марьи Петровны родился ребенок.
Иван Иванович сделал ребенка Марье Петровне. Почувствуйте разницу.
Сделать ребенка – это жестокое преступление. «Порхающий подлец» и все такое. Другое дело – в браке.
Но и в браке ребенок – это победа мужчины над женщиной.
Так нам казалось в наши подростковые годы.
Наши ровесницы, как это всегда бывает в 13–15 лет, взрослели раньше нас. Поэтому, наверное, мы неосознанно мечтали сделать ребенка гордой красавице. Хотя вслух мы постоянно обсуждали опасности полового акта: «А вдруг она залетит? А вдруг будет ребенок?»
Хотелось доказать ровесницам свою полноценность, обуздать презрение расцветающих юных женщин к прыщавым и нелепым ровесникам-подросткам.
А может быть, мы завидовали девушкам, потому что они общались с взрослыми парнями? Может, в этом все дело? Они отбивали у нас взрослых друзей! Парней с гитарами, мотоциклами, пустыми квартирами, пока предки на даче, – и с поездками на пустую дачу в прохладное октябрьское воскресенье…
Так или иначе, но мы хотели укротить женщину. Единственным надежным способом.
Иван Иванович сделал ребенка Марье Петровне. Почувствуйте разницу.
Сделать ребенка – это жестокое преступление. «Порхающий подлец» и все такое. Другое дело – в браке.
Но и в браке ребенок – это победа мужчины над женщиной.
Так нам казалось в наши подростковые годы.
Наши ровесницы, как это всегда бывает в 13–15 лет, взрослели раньше нас. Поэтому, наверное, мы неосознанно мечтали сделать ребенка гордой красавице. Хотя вслух мы постоянно обсуждали опасности полового акта: «А вдруг она залетит? А вдруг будет ребенок?»
Хотелось доказать ровесницам свою полноценность, обуздать презрение расцветающих юных женщин к прыщавым и нелепым ровесникам-подросткам.
А может быть, мы завидовали девушкам, потому что они общались с взрослыми парнями? Может, в этом все дело? Они отбивали у нас взрослых друзей! Парней с гитарами, мотоциклами, пустыми квартирами, пока предки на даче, – и с поездками на пустую дачу в прохладное октябрьское воскресенье…
Так или иначе, но мы хотели укротить женщину. Единственным надежным способом.