Страница:
– Факты? – спросила Эсфирь.
– Готова слушать?
– Да, но соглашаться с твоими выводами не обязана. У тебя до сих пор есть мотив. Хочешь меня завербовать.
– Поверь мне, команда так или иначе будет собрана. С тобой или без тебя. Верховный суд США открыл двери для разбирательств в отношении похищенных сокровищ искусства других стран. За последние годы появилось множество новых Яковов Минских и их семей. Речь идет о целой массе украденных ценностей… Ну, будешь меня слушать или нет?
Девушка пренебрежительно махнула рукой.
– Только не задерживай. Мне еще на самолет надо.
– Хорошо. Итак, во-первых, Ван Гог семейства Минских. Тут все просто. Сначала картину забрал Мейербер. Она ушла на север, когда операция «Наковальня» выбила немцев из Южной Франции. Каким-то образом Мейер наложил на нее руки и позднее перевез в Чикаго. Но вот чего ты не приняла во внимание, так это квалификацию Турна. Со своим опытом работы он вполне мог догадываться о существовании этого полотна. Впрочем, он никогда его не видел, вплоть до того дня, когда мы принесли картину ему в «Палмер-хаус». Он с ходу принял ее за собственноручную подделку и чуть было не упал в обморок. Турн не знал, как поступить. Возраст уже преклонный, здоровье не ахти, так что его решение оказалось далеко не идеальным.
Позднее он вспомнил ту особенность насчет руки. Сделал несколько международных звонков из гостиницы, пытаясь отыскать кое-какие детали, которые ему помнились из письма Ван Гога. Письмо это находилось в частных руках, и он нашел его только после возвращения в Европу. Он-то думал, что письмо было адресовано Тео, брату Винсента, или же наоборот. Оказалось, впрочем, что его написал доктор Гаше, еще один человек, подружившийся с Ван Гогом. К примеру, имеется парочка портретов этого врача, причем один из них установил аукционный рекорд. Гаше сам баловался живописью и, возможно, даже пытался подражать Винсенту. В конечном итоге Турн вспомнил одно место из письма, которое Гаше написал своему кузену. В нем упоминалось, что Винсент чрезвычайно увлекся какой-то восточной религией, постоянно о ней толковал и даже собирался «подкорректировать» все свои работы, чтобы отразить в них эту самую религию. Возможно, что на Винсента в ту пору нашел его очередной бзик и он переделал всего-то парочку полотен, после чего его настроение опять изменилось. Впрочем, готов поставить сто к одному, что эксперты еще займутся более тщательным анализом его картин того периода. Жолие показывал мне кое-какие автопортреты, где Ван Гог изображал себя в образе японского монаха.
В письме Гаше имелась одна крошечная деталь, но Турн отлично ее помнил. С таким тщеславием, как у него, наш почтенный старец тут же увидел шанс возвыситься среди специалистов. К моменту окончания экспертизы, когда все согласятся, что портрет подлинный, он готовил блестящую кульминацию: достанет из кармана письменное свидетельство, которое устранит все сомнения и подтвердит его способность распознавать настоящего Ван Гога с первого взгляда.
Ты можешь спросить: почему же он столь неожиданно исчез? Да просто собирал деньги, чтобы выкупить это письмо. И тогда он – и только он один! – смог бы представить его экспертам. Однако бельгиец, владелец письма, был далеко не простак. Он увидел, что Турн крайне в нем заинтересован, и отказался заключать сделку, пока тот не объяснит ему, в чем тут дело.
– Все же поведение Турна для меня во многом остается загадкой, – прокомментировала Эсфирь.
– В смысле, почему он вернулся в свой загородный особняк в компании Штока? Он понял, что картина Минского уже была, можно сказать, в его руках во время войны, да только он о ней не знал. Если бы комиссия продолжила поиски происхождения полотна, то на свет могли выплыть его старые связи с нацистами, и тогда бы он потерял все. Его могли обвинить, что он идентифицировал Ван Гога Минского, потому что знал эту картину со времен войны, что у него рыльце в пушку. Вот он и решил побыстрее переправить за границу свою коллекцию, которая и явилась бы доказательством его участия в разграблении ценностей. Он планировал присоединиться к Штоку в Южной Америке. Думаю даже, он был готов бросить все остальное, исключая Ван Гога из музея «Де Грут».
Эсфирь поморгала.
– Все это очень хорошо, но есть одна неувязочка. Если он не знал о существовании Ван Гога Минского, которого украл мой отец, то зачем посылать за ним Штока в Чикаго?
– Да, очень интересный вопрос. – Хенсон довольно усмехнулся и сложил на руки груди.
– Список! – воскликнула Эсфирь.
– Вот именно.
Когда Манфред Шток повстречал их на дороге, то потребовал какой-то список. В последовавшей суматохе они про него попросту забыли.
– Я так и не поняла, что он имел в виду, – сказала Эсфирь. – А потом времени не было.
– А вот я на этом не успокоился. Когда стало ясно, что он ничего общего не имеет с портретом, в голове словно лампочка вспыхнула!
– То есть он искал список похищенных сокровищ?
– Нет, – сказал Хенсон. – «Чикаго Кабс» тысяча девятьсот двадцать девятого года.
Девушка рассмеялась.
– Им хотелось узнать, кто играл в этом клубе в двадцать девятом году? Да это выяснить проще простого. Может, фотографию выкрали из Галереи бейсбольной славы? Ты к чему ведешь?
– А вот к чему. Имена игроков двадцать девятого года действительно узнать было несложно. Так вот, фамилии из дома твоего отца только частично совпадали с реальными людьми. Вспомни-ка: Карл Драйвер Кинг, Эрни Браун, Спайдер Вудспрайт. Эти и еще кое-какие имена ничего общего не имеют с игроками «Чикаго Кабс».
– Ты прямо феномен, фотографическая память.
– Да нет. Просто мне тогда показалось странным, что твой отец написал в газету письмо, где жаловался на ночное освещение на стадионе «Ригли-Филд ». И при этом держал на стене снимок игроков. О нет, он явно не был фанатом «Кабс» или даже бейсбольным болельщиком.
– Он называл бейсбол «дурацкой игрой», – кивнула Эсфирь, – но я о другом. Каким образом ты сумел запомнить все эти имена? Невероятно!
– Эх, если бы… – Он смущенно улыбнулся. – В общем… Ты, наверное, помнишь, что при взрыве кое-какие вещи выбросило на улицу?
– Менора?
– Оказалось, что ее изготовили в конце семнадцатого – начале восемнадцатого века в Триере, Германия. Ее, кстати, тоже украли. Ну а заодно с менорой из окна вылетела и фотография «Чикаго Кабс»…
Эсфирь медленно кивнула, припоминая, что сама положила обе вещицы на батарею.
– Какое отношение бейсбольные игро…
– Мы проверили по документам. Немцы – настоящие мастера, когда дело касается архивов. Так вот, среди офицеров группы Штока значился некий Карл Кениг. А немецкому «кенигу» соответствует английский «кинг», то есть «король». Получается Карл Кинг. Кстати, этот Карл Кениг отвечал за транспортное обеспечение во время вывоза ценностей, когда Шток вроде как сгорел заживо. Эрни Браун – это капитан по имени Эрнст Браун. Его в сорок девятом году нашли в Алжире, и остаток своих дней он провел в западногерманской тюрьме. Он тоже в конце войны исчез где-то в Голландии, однако рана в области бедра не позволяла ему путешествовать свободно. Он умер в пятьдесят третьем. Браун считался у них главным палачом. Участвовал в пытках нескольких священников, помогавших голландскому подполью… И так далее со всеми прочими именами. Только у одного человека на снимке было имя настоящего игрока «Чикаго Кабс». Между прочим, в списке насчитывается больше людей, чем игроков на фотографии: их двадцать четыре.
– Получается, у моего отца имелся перечень исчезнувших офицеров СС?
– И самый интересный из них – некий Спайдер Вудспрайт. По-немецки его фамилии соответствует «waldteufel». Уде Вальдтейфель не числился в группе Штока, однако он был связан с семьей богатых промышленников и сумел избежать поимки, пока в буквальном смысле не оказался на операционном столе в шестидесятом году. Рак легких.
– Надеюсь, он издох. В страшных мучениях. И еще я надеюсь, что это случилось на глазах других людей. Среди военных преступников и без того хватает инсценированных смертей.
– Ну, мы точно знаем, что из больничного морга вынесли его труп. А причина, почему его разыскивали, заключалась в том, что он считался крупной шишкой в организации «Die Spinne», той самой сети, которая помогала прятать бывших нацистов.
– A «Die Spinne» означает «паук», – кивнула Эсфирь. – По-английски «спайдер». Спайдер Вудспрайт.
– Служба иммиграции начала копаться в прошлом твоего отца как раз примерно в то время, когда нашелся Вальдтейфель.
– Это он рассказал про отца?
– Нет. Судя по архивам, Вальдтейфель все отрицал. Впрочем, сообщение о его поимке попало в газеты. А заодно просочились и сведения о том, что ведется проверка прошлого Мейера. Сохранились учетные записи о международных телефонных переговорах, которые он вел из своего чикагского дома, сразу после начала расследования.
– Стало быть, мой отец действительно имел отношение к нацистам…
– Думаю, он пригрозил им, что все раскроет властям. Может, даже в ответ на угрозы с их стороны.
– Типа «у меня есть одна интересная тетрадочка, и если что-то со мной случится…»
– Вроде того.
– Почему же они не послали какого-нибудь головореза, чтобы тот попросту забрал этот список?
Мгновением спустя Эсфирь сама ответила на свой вопрос:
– Потому что не знали, где он его спрятал…
– Именно. И я по-прежнему уверен, что его подлинная цель в этом деле – обеспечить безопасность для тебя и твоей матери.
Эсфирь задумалась. Да, в этом что-то есть, хотя все еще имеются белые пятна.
– А зачем он придумал все эти псевдонимы, да еще повесил снимок на самом видном месте?
– Что может быть лучше, чем спрятать важную вещь у всех на виду?
– Но для чего? Ведь он и так держал их имена у себя в голове… – Девушке вспомнилась мать. Хенсон уже собирался что-то сказать, когда она остановила его взмахом руки. – Он опасался, что их забудет. Ему был нужен документ, какая-то запись.
– Может, он и встречался-то с ними мельком. Пару раз услышал имена, и все.
– А нет ли в списке Манфреда Штока-старшего?
– Подозреваю, что он значится под именем «Фредди Кейн». Немецкое «шток» означает…
– «Трость, палка». По-английски «кейн».
– Именно, – сказал Хенсон. – А может, Мейеру нравилось ассоциировать его с библейским Каином…
– А тебе не кажется, что все эти «пауки» сильно интересовались искусством?
– Очень даже кажется. К примеру, Мейер мог пригрозить не только выдать их настоящие имена, но и рассказать про кражу сокровищ. Короче, я думаю, что он их шантажировал, стараясь уберечь тебя с матерью.
– Турн говорил, что Мейер был жалким доносчиком…
– Вот поэтому-то они и верили, что он все расскажет в случае чего. Или… или он проникся благородным духом ради своей дочери.
Эсфирь поперхнулась и закусила нижнюю губу.
– Хорошая история. Хотя верится с трудом. А теперь назови мне хотя бы одну причину, по которой он так и не донес на них.
Хенсон отвернулся.
– Не знаю. И все же я уверен, что все происходило именно так.
Девушка подперла щеки ладонями.
– Ерунда какая-то… Его не трогали аж с шестьдесят шестого года, пока он не стал мне названивать. Я же говорю, бред…
– Если бы он во всем признался, то тем самым подтвердил бы и свою вину. Наверное, поэтому он молчал. Кстати, он звонил и Турну, почти одновременно… то есть сразу после звонков тебе. Это опять-таки подтвердила телефонная компания. И появление Турна в Чикаго – это вовсе не совпадение. Он приехал, чтобы откупиться от Мейера или убить. Данные с его мобильного телефона показывают, что он звонил Штоку в Чили. А тот выслал собственного сына, который, между прочим, при Пиночете подвизался тайным полицейским агентом.
– Тайным агентом? Это с его-то внешностью?
– Я, что ли, придумываю названия должностей в их штатном расписании? – обиделся Хенсон.
– Ну а Шток-старший?
Хенсон пожал плечами:
– Испарился. Впрочем, на него есть вроде как зацепка где-то в Парагвае. Ему уже давно за девяносто. Остается надеяться, что он всю свою жизнь шарахался от собственной тени и события последних недель стали для него пыткой. А может, он уже варится в одном котле с доктором Менгеле и Генрихом Гиммлером.
Эсфирь посмотрела в окно. Сбросив рюкзаки к ногам, на виду у всех страстно целовалась парочка каких-то юных туристов.
– Я бы себя чувствовала гораздо лучше, если бы удалось собрать доказательства.
– А я о чем толкую? Добро пожаловать в нашу команду.
– О нет! Ты придумал всю эту историю, чтобы расставить мне ловушку!
– Я могу доказать все факты, которые упомянул. Телефонные распечатки, немецкие военные архивы… все, что угодно.
– Да, но эти факты можно истолковывать по-разному.
– Вот уж не думаю, – сказал Хенсон. – Впрочем, давай взглянем под таким углом. Яков Минский наконец-то получил дядюшкину картину. К великому разочарованию своих адвокатов, он заявил, что не будет выставлять ее на аукцион. Вероятно, она будет теперь висеть в Рийксмузеуме, бок о бок с автопортретом из «Де Грута», иллюстрируя, как Винсент писал свои полотна. Итак, мир обзавелся еще двумя Ван Гогами. Немножко восстановлена справедливость. А что касается тебя… Возможно, ты выяснила кое-что про отца, и неважно, был ли он слабым или сильным. Возможно, ты уже не будешь судить его слишком строго…
Эсфирь заплакала. Хенсон протянул ей свой носовой платок, однако девушка предпочла вытирать слезы руками.
– Мне надо домой. Мать без меня не сможет.
– Я понимаю, – ответил Хенсон.
Машина тронулась с места и вскоре влилась в дорожный поток. Партнеры некоторое время молчали, даже не смотря друг на друга.
Наконец Эсфирь выпрямилась в кресле.
– Что-то я не вижу твоего обручального кольца.
Хенсон едва заметно пожал плечами:
– Забыл надеть.
– С трудом верится.
Он несколько секунд молчал, словно давая понять, что своим бестактным замечанием девушка оскорбила его чувства.
– Извини, – сказала она. – Зря я лезу…
– Пришло время, – ответил он, и, хотя Эсфирь ожидала продолжения, он не стал объяснять, что к чему.
Лишь оказавшись на территории аэропорта, девушка перестала смотреть в окно, сделала глубокий вдох и обратилась к Мартину:
– Послушайте, мистер Хенсон. У меня есть что вам сказать.
– Просто скажи, что готова с нами работать.
Она покачала головой.
– Ой-ой, какое у тебя мрачное выражение лица.
– Нет, я просто серьезная сейчас. Хочу сказать тебе спасибо.
– Спасибо? Мне?
– За внимание… и заботу. Никто ведь тебя не заставлял интересоваться Сэмюелем Мейером. – Она помолчала. – Впрочем, что это я говорю… Я хотела сказать, что ради меня… Что ты старался помочь мне узнать историю отца, а ведь это не твоя проблема и, уж конечно, не проблема таможенного бюро.
– Не совсем так. Это наш вопрос, если он протащил полотно контрабандой.
– Он ведь уже умер. И тебе не нужно было держать меня рядом, вовлекать в расследование.
– Милая барышня, – саркастическим тоном ответил ей Хенсон, – вы были бесценны. Я, знаете ли, вам жизнью обязан. Дважды.
– Эти опасные ситуации могли вообще не возникнуть, кабы я не увязалась следом.
– Кто знает… Что было, то было. Чего уж теперь обсуждать…
– Нет, – возразила она. – Для меня очень важно, что ты старался помочь в поисках правды о моем отце. Я знаю, что ты затратил на это свои силы, и поэтому я благодарна тебе.
– Что ж, – вздохнул Хенсон, – если я и помогал, то, судя по всему, в недостаточной степени. Ты ведь так и не нашла всех ответов. Мы не знаем, вступил ли твой отец в сговор с Манфредом Штоком и Турном. И мы до сих пор не уверены, что в действительности случилось с Ван Гогом.
Девушка сплела пальцы.
– Мы даже не уверены в точной причине, почему моя мать его оставила, – сказала она чуть слышно, словно про себя. – И я так и не узнаю, был ли мой отец достойным человеком, ставшим просто жертвой обстоятельств, или же настоящим чудовищем…
– Наверное, люди даже сами про себя не могут этого сказать, – заметил Хенсон.
– О нет, – возразила девушка. – Могут. Еще как могут.
Он вопросительно вскинул брови, но Эсфирь не стала пояснять свои слова. Машина остановилась возле терминала аэропорта. Хенсон вышел, чтобы достать вещи из багажника.
Эсфирь протянула ему руку:
– Что ж, получается, расстаемся…
– Шалом, – сказал он и пожал ее узкую ладонь. – Слушай, я тебе свою визитку дам…
Эсфирь тут же выдернула руку и отступила на пару шагов.
– Да-да, с прямым телефоном. И вообще, имей в виду: если не позвонишь в скором времени, я сам тебя найду. Считай, что мне попала вожжа под хвост. Разобьюсь, но уговорю тебя вступить в нашу команду.
– Надо же, какая забавная убежденность…
– Это не убежденность, – ответил он, улыбаясь. – Это настойчивость. Чистая, неразбавленная, стопроцентная настойчивость канзасского бойскаута. Мы не привыкли отступать.
Эсфирь пожала ему локоть.
– И никогда не теряй ее. Но готовься достойно встретить поражение, мистер Бойскаут. Моя жизнь идет в другом направлении.
Он пожал плечами и улыбнулся.
Девушка уже сделала шаг в сторону, потом вдруг повернулась, обеими руками стиснула ему щеки и поцеловала в лоб. У Хенсона отвалилась челюсть.
– Шалом, Мартин Хенсон, – сказала она. – Я лечу домой.
Не дав ему времени ответить, Эсфирь пересекла тротуар и вошла в здание аэровокзала. Лишь отмахав добрую половину пути до Амстердама, Хенсон в зеркале заднего вида заметил на своем лбу пунцовое пятно от губной помады. Конечно, он тут же его стер, но ощущение осталось еще на несколько дней.
Глава 20
– Готова слушать?
– Да, но соглашаться с твоими выводами не обязана. У тебя до сих пор есть мотив. Хочешь меня завербовать.
– Поверь мне, команда так или иначе будет собрана. С тобой или без тебя. Верховный суд США открыл двери для разбирательств в отношении похищенных сокровищ искусства других стран. За последние годы появилось множество новых Яковов Минских и их семей. Речь идет о целой массе украденных ценностей… Ну, будешь меня слушать или нет?
Девушка пренебрежительно махнула рукой.
– Только не задерживай. Мне еще на самолет надо.
– Хорошо. Итак, во-первых, Ван Гог семейства Минских. Тут все просто. Сначала картину забрал Мейербер. Она ушла на север, когда операция «Наковальня» выбила немцев из Южной Франции. Каким-то образом Мейер наложил на нее руки и позднее перевез в Чикаго. Но вот чего ты не приняла во внимание, так это квалификацию Турна. Со своим опытом работы он вполне мог догадываться о существовании этого полотна. Впрочем, он никогда его не видел, вплоть до того дня, когда мы принесли картину ему в «Палмер-хаус». Он с ходу принял ее за собственноручную подделку и чуть было не упал в обморок. Турн не знал, как поступить. Возраст уже преклонный, здоровье не ахти, так что его решение оказалось далеко не идеальным.
Позднее он вспомнил ту особенность насчет руки. Сделал несколько международных звонков из гостиницы, пытаясь отыскать кое-какие детали, которые ему помнились из письма Ван Гога. Письмо это находилось в частных руках, и он нашел его только после возвращения в Европу. Он-то думал, что письмо было адресовано Тео, брату Винсента, или же наоборот. Оказалось, впрочем, что его написал доктор Гаше, еще один человек, подружившийся с Ван Гогом. К примеру, имеется парочка портретов этого врача, причем один из них установил аукционный рекорд. Гаше сам баловался живописью и, возможно, даже пытался подражать Винсенту. В конечном итоге Турн вспомнил одно место из письма, которое Гаше написал своему кузену. В нем упоминалось, что Винсент чрезвычайно увлекся какой-то восточной религией, постоянно о ней толковал и даже собирался «подкорректировать» все свои работы, чтобы отразить в них эту самую религию. Возможно, что на Винсента в ту пору нашел его очередной бзик и он переделал всего-то парочку полотен, после чего его настроение опять изменилось. Впрочем, готов поставить сто к одному, что эксперты еще займутся более тщательным анализом его картин того периода. Жолие показывал мне кое-какие автопортреты, где Ван Гог изображал себя в образе японского монаха.
В письме Гаше имелась одна крошечная деталь, но Турн отлично ее помнил. С таким тщеславием, как у него, наш почтенный старец тут же увидел шанс возвыситься среди специалистов. К моменту окончания экспертизы, когда все согласятся, что портрет подлинный, он готовил блестящую кульминацию: достанет из кармана письменное свидетельство, которое устранит все сомнения и подтвердит его способность распознавать настоящего Ван Гога с первого взгляда.
Ты можешь спросить: почему же он столь неожиданно исчез? Да просто собирал деньги, чтобы выкупить это письмо. И тогда он – и только он один! – смог бы представить его экспертам. Однако бельгиец, владелец письма, был далеко не простак. Он увидел, что Турн крайне в нем заинтересован, и отказался заключать сделку, пока тот не объяснит ему, в чем тут дело.
– Все же поведение Турна для меня во многом остается загадкой, – прокомментировала Эсфирь.
– В смысле, почему он вернулся в свой загородный особняк в компании Штока? Он понял, что картина Минского уже была, можно сказать, в его руках во время войны, да только он о ней не знал. Если бы комиссия продолжила поиски происхождения полотна, то на свет могли выплыть его старые связи с нацистами, и тогда бы он потерял все. Его могли обвинить, что он идентифицировал Ван Гога Минского, потому что знал эту картину со времен войны, что у него рыльце в пушку. Вот он и решил побыстрее переправить за границу свою коллекцию, которая и явилась бы доказательством его участия в разграблении ценностей. Он планировал присоединиться к Штоку в Южной Америке. Думаю даже, он был готов бросить все остальное, исключая Ван Гога из музея «Де Грут».
Эсфирь поморгала.
– Все это очень хорошо, но есть одна неувязочка. Если он не знал о существовании Ван Гога Минского, которого украл мой отец, то зачем посылать за ним Штока в Чикаго?
– Да, очень интересный вопрос. – Хенсон довольно усмехнулся и сложил на руки груди.
– Список! – воскликнула Эсфирь.
– Вот именно.
Когда Манфред Шток повстречал их на дороге, то потребовал какой-то список. В последовавшей суматохе они про него попросту забыли.
– Я так и не поняла, что он имел в виду, – сказала Эсфирь. – А потом времени не было.
– А вот я на этом не успокоился. Когда стало ясно, что он ничего общего не имеет с портретом, в голове словно лампочка вспыхнула!
– То есть он искал список похищенных сокровищ?
– Нет, – сказал Хенсон. – «Чикаго Кабс» тысяча девятьсот двадцать девятого года.
Девушка рассмеялась.
– Им хотелось узнать, кто играл в этом клубе в двадцать девятом году? Да это выяснить проще простого. Может, фотографию выкрали из Галереи бейсбольной славы? Ты к чему ведешь?
– А вот к чему. Имена игроков двадцать девятого года действительно узнать было несложно. Так вот, фамилии из дома твоего отца только частично совпадали с реальными людьми. Вспомни-ка: Карл Драйвер Кинг, Эрни Браун, Спайдер Вудспрайт. Эти и еще кое-какие имена ничего общего не имеют с игроками «Чикаго Кабс».
– Ты прямо феномен, фотографическая память.
– Да нет. Просто мне тогда показалось странным, что твой отец написал в газету письмо, где жаловался на ночное освещение на стадионе «Ригли-Филд ». И при этом держал на стене снимок игроков. О нет, он явно не был фанатом «Кабс» или даже бейсбольным болельщиком.
– Он называл бейсбол «дурацкой игрой», – кивнула Эсфирь, – но я о другом. Каким образом ты сумел запомнить все эти имена? Невероятно!
– Эх, если бы… – Он смущенно улыбнулся. – В общем… Ты, наверное, помнишь, что при взрыве кое-какие вещи выбросило на улицу?
– Менора?
– Оказалось, что ее изготовили в конце семнадцатого – начале восемнадцатого века в Триере, Германия. Ее, кстати, тоже украли. Ну а заодно с менорой из окна вылетела и фотография «Чикаго Кабс»…
Эсфирь медленно кивнула, припоминая, что сама положила обе вещицы на батарею.
– Какое отношение бейсбольные игро…
– Мы проверили по документам. Немцы – настоящие мастера, когда дело касается архивов. Так вот, среди офицеров группы Штока значился некий Карл Кениг. А немецкому «кенигу» соответствует английский «кинг», то есть «король». Получается Карл Кинг. Кстати, этот Карл Кениг отвечал за транспортное обеспечение во время вывоза ценностей, когда Шток вроде как сгорел заживо. Эрни Браун – это капитан по имени Эрнст Браун. Его в сорок девятом году нашли в Алжире, и остаток своих дней он провел в западногерманской тюрьме. Он тоже в конце войны исчез где-то в Голландии, однако рана в области бедра не позволяла ему путешествовать свободно. Он умер в пятьдесят третьем. Браун считался у них главным палачом. Участвовал в пытках нескольких священников, помогавших голландскому подполью… И так далее со всеми прочими именами. Только у одного человека на снимке было имя настоящего игрока «Чикаго Кабс». Между прочим, в списке насчитывается больше людей, чем игроков на фотографии: их двадцать четыре.
– Получается, у моего отца имелся перечень исчезнувших офицеров СС?
– И самый интересный из них – некий Спайдер Вудспрайт. По-немецки его фамилии соответствует «waldteufel». Уде Вальдтейфель не числился в группе Штока, однако он был связан с семьей богатых промышленников и сумел избежать поимки, пока в буквальном смысле не оказался на операционном столе в шестидесятом году. Рак легких.
– Надеюсь, он издох. В страшных мучениях. И еще я надеюсь, что это случилось на глазах других людей. Среди военных преступников и без того хватает инсценированных смертей.
– Ну, мы точно знаем, что из больничного морга вынесли его труп. А причина, почему его разыскивали, заключалась в том, что он считался крупной шишкой в организации «Die Spinne», той самой сети, которая помогала прятать бывших нацистов.
– A «Die Spinne» означает «паук», – кивнула Эсфирь. – По-английски «спайдер». Спайдер Вудспрайт.
– Служба иммиграции начала копаться в прошлом твоего отца как раз примерно в то время, когда нашелся Вальдтейфель.
– Это он рассказал про отца?
– Нет. Судя по архивам, Вальдтейфель все отрицал. Впрочем, сообщение о его поимке попало в газеты. А заодно просочились и сведения о том, что ведется проверка прошлого Мейера. Сохранились учетные записи о международных телефонных переговорах, которые он вел из своего чикагского дома, сразу после начала расследования.
– Стало быть, мой отец действительно имел отношение к нацистам…
– Думаю, он пригрозил им, что все раскроет властям. Может, даже в ответ на угрозы с их стороны.
– Типа «у меня есть одна интересная тетрадочка, и если что-то со мной случится…»
– Вроде того.
– Почему же они не послали какого-нибудь головореза, чтобы тот попросту забрал этот список?
Мгновением спустя Эсфирь сама ответила на свой вопрос:
– Потому что не знали, где он его спрятал…
– Именно. И я по-прежнему уверен, что его подлинная цель в этом деле – обеспечить безопасность для тебя и твоей матери.
Эсфирь задумалась. Да, в этом что-то есть, хотя все еще имеются белые пятна.
– А зачем он придумал все эти псевдонимы, да еще повесил снимок на самом видном месте?
– Что может быть лучше, чем спрятать важную вещь у всех на виду?
– Но для чего? Ведь он и так держал их имена у себя в голове… – Девушке вспомнилась мать. Хенсон уже собирался что-то сказать, когда она остановила его взмахом руки. – Он опасался, что их забудет. Ему был нужен документ, какая-то запись.
– Может, он и встречался-то с ними мельком. Пару раз услышал имена, и все.
– А нет ли в списке Манфреда Штока-старшего?
– Подозреваю, что он значится под именем «Фредди Кейн». Немецкое «шток» означает…
– «Трость, палка». По-английски «кейн».
– Именно, – сказал Хенсон. – А может, Мейеру нравилось ассоциировать его с библейским Каином…
– А тебе не кажется, что все эти «пауки» сильно интересовались искусством?
– Очень даже кажется. К примеру, Мейер мог пригрозить не только выдать их настоящие имена, но и рассказать про кражу сокровищ. Короче, я думаю, что он их шантажировал, стараясь уберечь тебя с матерью.
– Турн говорил, что Мейер был жалким доносчиком…
– Вот поэтому-то они и верили, что он все расскажет в случае чего. Или… или он проникся благородным духом ради своей дочери.
Эсфирь поперхнулась и закусила нижнюю губу.
– Хорошая история. Хотя верится с трудом. А теперь назови мне хотя бы одну причину, по которой он так и не донес на них.
Хенсон отвернулся.
– Не знаю. И все же я уверен, что все происходило именно так.
Девушка подперла щеки ладонями.
– Ерунда какая-то… Его не трогали аж с шестьдесят шестого года, пока он не стал мне названивать. Я же говорю, бред…
– Если бы он во всем признался, то тем самым подтвердил бы и свою вину. Наверное, поэтому он молчал. Кстати, он звонил и Турну, почти одновременно… то есть сразу после звонков тебе. Это опять-таки подтвердила телефонная компания. И появление Турна в Чикаго – это вовсе не совпадение. Он приехал, чтобы откупиться от Мейера или убить. Данные с его мобильного телефона показывают, что он звонил Штоку в Чили. А тот выслал собственного сына, который, между прочим, при Пиночете подвизался тайным полицейским агентом.
– Тайным агентом? Это с его-то внешностью?
– Я, что ли, придумываю названия должностей в их штатном расписании? – обиделся Хенсон.
– Ну а Шток-старший?
Хенсон пожал плечами:
– Испарился. Впрочем, на него есть вроде как зацепка где-то в Парагвае. Ему уже давно за девяносто. Остается надеяться, что он всю свою жизнь шарахался от собственной тени и события последних недель стали для него пыткой. А может, он уже варится в одном котле с доктором Менгеле и Генрихом Гиммлером.
Эсфирь посмотрела в окно. Сбросив рюкзаки к ногам, на виду у всех страстно целовалась парочка каких-то юных туристов.
– Я бы себя чувствовала гораздо лучше, если бы удалось собрать доказательства.
– А я о чем толкую? Добро пожаловать в нашу команду.
– О нет! Ты придумал всю эту историю, чтобы расставить мне ловушку!
– Я могу доказать все факты, которые упомянул. Телефонные распечатки, немецкие военные архивы… все, что угодно.
– Да, но эти факты можно истолковывать по-разному.
– Вот уж не думаю, – сказал Хенсон. – Впрочем, давай взглянем под таким углом. Яков Минский наконец-то получил дядюшкину картину. К великому разочарованию своих адвокатов, он заявил, что не будет выставлять ее на аукцион. Вероятно, она будет теперь висеть в Рийксмузеуме, бок о бок с автопортретом из «Де Грута», иллюстрируя, как Винсент писал свои полотна. Итак, мир обзавелся еще двумя Ван Гогами. Немножко восстановлена справедливость. А что касается тебя… Возможно, ты выяснила кое-что про отца, и неважно, был ли он слабым или сильным. Возможно, ты уже не будешь судить его слишком строго…
Эсфирь заплакала. Хенсон протянул ей свой носовой платок, однако девушка предпочла вытирать слезы руками.
– Мне надо домой. Мать без меня не сможет.
– Я понимаю, – ответил Хенсон.
Машина тронулась с места и вскоре влилась в дорожный поток. Партнеры некоторое время молчали, даже не смотря друг на друга.
Наконец Эсфирь выпрямилась в кресле.
– Что-то я не вижу твоего обручального кольца.
Хенсон едва заметно пожал плечами:
– Забыл надеть.
– С трудом верится.
Он несколько секунд молчал, словно давая понять, что своим бестактным замечанием девушка оскорбила его чувства.
– Извини, – сказала она. – Зря я лезу…
– Пришло время, – ответил он, и, хотя Эсфирь ожидала продолжения, он не стал объяснять, что к чему.
Лишь оказавшись на территории аэропорта, девушка перестала смотреть в окно, сделала глубокий вдох и обратилась к Мартину:
– Послушайте, мистер Хенсон. У меня есть что вам сказать.
– Просто скажи, что готова с нами работать.
Она покачала головой.
– Ой-ой, какое у тебя мрачное выражение лица.
– Нет, я просто серьезная сейчас. Хочу сказать тебе спасибо.
– Спасибо? Мне?
– За внимание… и заботу. Никто ведь тебя не заставлял интересоваться Сэмюелем Мейером. – Она помолчала. – Впрочем, что это я говорю… Я хотела сказать, что ради меня… Что ты старался помочь мне узнать историю отца, а ведь это не твоя проблема и, уж конечно, не проблема таможенного бюро.
– Не совсем так. Это наш вопрос, если он протащил полотно контрабандой.
– Он ведь уже умер. И тебе не нужно было держать меня рядом, вовлекать в расследование.
– Милая барышня, – саркастическим тоном ответил ей Хенсон, – вы были бесценны. Я, знаете ли, вам жизнью обязан. Дважды.
– Эти опасные ситуации могли вообще не возникнуть, кабы я не увязалась следом.
– Кто знает… Что было, то было. Чего уж теперь обсуждать…
– Нет, – возразила она. – Для меня очень важно, что ты старался помочь в поисках правды о моем отце. Я знаю, что ты затратил на это свои силы, и поэтому я благодарна тебе.
– Что ж, – вздохнул Хенсон, – если я и помогал, то, судя по всему, в недостаточной степени. Ты ведь так и не нашла всех ответов. Мы не знаем, вступил ли твой отец в сговор с Манфредом Штоком и Турном. И мы до сих пор не уверены, что в действительности случилось с Ван Гогом.
Девушка сплела пальцы.
– Мы даже не уверены в точной причине, почему моя мать его оставила, – сказала она чуть слышно, словно про себя. – И я так и не узнаю, был ли мой отец достойным человеком, ставшим просто жертвой обстоятельств, или же настоящим чудовищем…
– Наверное, люди даже сами про себя не могут этого сказать, – заметил Хенсон.
– О нет, – возразила девушка. – Могут. Еще как могут.
Он вопросительно вскинул брови, но Эсфирь не стала пояснять свои слова. Машина остановилась возле терминала аэропорта. Хенсон вышел, чтобы достать вещи из багажника.
Эсфирь протянула ему руку:
– Что ж, получается, расстаемся…
– Шалом, – сказал он и пожал ее узкую ладонь. – Слушай, я тебе свою визитку дам…
Эсфирь тут же выдернула руку и отступила на пару шагов.
– Да-да, с прямым телефоном. И вообще, имей в виду: если не позвонишь в скором времени, я сам тебя найду. Считай, что мне попала вожжа под хвост. Разобьюсь, но уговорю тебя вступить в нашу команду.
– Надо же, какая забавная убежденность…
– Это не убежденность, – ответил он, улыбаясь. – Это настойчивость. Чистая, неразбавленная, стопроцентная настойчивость канзасского бойскаута. Мы не привыкли отступать.
Эсфирь пожала ему локоть.
– И никогда не теряй ее. Но готовься достойно встретить поражение, мистер Бойскаут. Моя жизнь идет в другом направлении.
Он пожал плечами и улыбнулся.
Девушка уже сделала шаг в сторону, потом вдруг повернулась, обеими руками стиснула ему щеки и поцеловала в лоб. У Хенсона отвалилась челюсть.
– Шалом, Мартин Хенсон, – сказала она. – Я лечу домой.
Не дав ему времени ответить, Эсфирь пересекла тротуар и вошла в здание аэровокзала. Лишь отмахав добрую половину пути до Амстердама, Хенсон в зеркале заднего вида заметил на своем лбу пунцовое пятно от губной помады. Конечно, он тут же его стер, но ощущение осталось еще на несколько дней.
Глава 20
АУКЦИОН
Новый филиал аукциона «Сотбис» – современное белое здание на Боэлелан, совсем неподалеку от трассы А10 в южном Амстердаме. Хенсон переоценил, сколько времени у него уйдет на дорогу, и приехал задолго до назначенного часа. Он быстро миновал пост охраны и после этого бесцельно слонялся по холлу, наблюдая за тем, как репортеры и операторы рыщут кругом, подыскивая наиболее фотогеничные места съемки по соседству с мясистыми растениями в кадках.
Интерес к аукциону вполне можно было назвать международным. Все ожидали нового ценового рекорда. Экспертная комиссия заявила, что все физические доказательства подтверждали – или, по крайней мере, напрямую не отрицали – теорию, что найденный на чердаке автопортрет Ван Гога в самом деле принадлежит руке великого мастера. Пигменты, характер мазков, тип холста – все это соответствовало временному периоду и манере работы художника. Пока члены комиссии не разъехались, они заодно провели экспертизу портрета из тайной коллекции Турна. Подлинность была успешно подтверждена и здесь: действительно, речь шла об автопортрете из музея «Де Грут». Некоторое, довольно короткое, время коллекционеры надеялись, что оба полотна выставят на рынок вместе. Цена за такую пару должна достичь астрономической суммы, и победитель аукциона станет одним из наиболее знаменитых собирателей всех времен и народов.
Впрочем, архивные документы давали ясно понять, что чикагский портрет бесспорно принадлежит Якову Минскому, хотя имя владельца полотна из «Де Грута» все еще находилось под сомнением. Возможно, он является собственностью ордена Сестер божественного милосердия, однако в среде юристов преобладало мнение, что права законного владельца перешли в руки голландских властей вместе с активами тех частных школ, что были упразднены в послевоенные годы. Что же касается правительства Германии, то оно решило все-таки не поддерживать требование одного из членов парламента, будто картина принадлежала Третьему рейху, раз якобы имелись некие квитанции о ее покупке. Одна из голландских газет выдвинула предложение, что, если Европейский суд займется этим делом, Нидерланды просто вернут оплаченную сумму, составляющую порядка 2000 евро в текущем эквиваленте, то есть совершенный пустяк по сравнению с ее нынешней стоимостью…
Длинный черный лимузин плавно притормозил возле здания аукциона, и к нему бросились репортеры, словно прибыла кинозвезда. Шофер распахнул дверцу, и Хенсон увидел Вестона, адвоката Якова Минского. Явно наслаждаясь всеобщим вниманием, он обернулся назад и с ловкостью придворного лакея помог своему доверителю выбраться из салона. Засверкали фотовспышки, и старик замахал руками, словно отгоняя назойливых мух. Наблюдая за ним через оконное стекло, Хенсон усмехнулся, вспомнив франкенштейновского монстра, реагирующего на огонь. Вестон на пару с шофером выручили Минского, чуть ли не на руках протащив его сквозь толпу. Не успели они попасть внутрь, как к ним подскочил молодой человек с подносом шампанского. «Нет уж, спасибо», – проворчал старик и подозвал к себе еще одного официанта, на этот раз с минералкой.
Хенсон некоторое время понаблюдал за происходящим, затем занялся каталогом. Не считая Ван Гога, на аукцион было выставлено порядка двадцати других картин, в том числе два полотна Тео ван Дуйсбурга, лидера движения «Да Стай ль», три работы Джорджа Вантонгерло и несколько итальянских футуристов. Хенсон и сам не вполне понимал, зачем он сюда пришел, хотя – по настоянию Минского, правда, – «Сотбис» все-таки выслал ему приглашение. Дело об автопортрете закончено, и его ждут многие другие сокровища, похищенные во Вторую мировую войну, не говоря уже о всех прочих конфликтах, раздиравших мир в последующие годы. Возможно оттого, что аукцион был своего рода точкой в текущей работе. Пример ясного и всем понятного завершения. Вместо того чтобы тянуться годами из-за нестыковки национальных законодательств разных стран, дело закончено, и предмет искусства успешно возвращен владельцу. Не исключено, что Хенсон отпразднует это достижение бокалом шампанского и неплохим ужином, чтобы завтра с новыми силами отправиться в Беларусь, а там тянуть за кое-какие ниточки, ведущие к средневековым церковным раритетам, растащенным при советской оккупации Словакии.
Зал потихоньку заполнялся участниками торгов, причем было похоже, что многие из них встречаются далеко не в первый раз. Пара мужчин в белых одеяниях арабских шейхов и весьма многочисленная группа японцев уже несколько минут обменивались взаимными поклонами. «Сегодня я вас проучу!» – раздался откуда-то сбоку голос с техасским акцентом, и Хенсон увидел, как некий толстяк энергично трясет руку худощавого человека, чьи манеры и невозмутимый вид выдавали в нем представителя высшего британского общества. На секунду Мартину показалось, что он видит перед собой принца Эндрю, хотя человек выглядел куда старше. Должно быть, один из родственников королевской семьи.
– Молодой человек! Молодой человек!
Минский вырвался-таки из обступившей его толпы и направлялся к Хенсону.
– Получилось наконец! Что ж, я очень рад. Прекрасный день, не находите?
Старик огляделся вокруг, будто разыскивая потерянную вещь.
– Через несколько часов вы станете очень богатым человеком, мистер Минский.
– Ах, да-да, – ответил тот. – Но на что мне эти деньги? Посмотрите на меня. Я могу приобрести новую кровать, хотя ни за какую цену не куплю безмятежный сон, а? Или могу найти себе подружку-кинозвезду… как там бишь ее? Анна что-то такое… Ну а потом? Умереть от надрыва? Это, знаете ли, сильно меняет дело, когда тебя ждет пробуждение на том свете… Впрочем, я не к тому, что смерть меня пугает.
Хенсон улыбнулся:
– А я-то думал, что вы все-таки ее себе оставите. Честно говоря, приглашение меня несколько удивило.
– Так ведь это все страховая компания! Вы даже не представляете! Мне пришлось бы жить в стальной клетке! А потом, Винсент когда-то висел в комнате моего дядюшки Федора. Любой мог получить удовольствие от картины, чему-то научиться… И вот почему я решил ее продать. При условии, что она должна находиться в постоянной экспозиции. Картина принадлежит не мне, а всему человечеству.
– Вы добрый человек, мистер Минский.
Старик отмахнулся от комплимента, как от фотовспышки.
– А-а… Мистер Законник, мои адвокат, говорит, что это плохо отразится на цене. А по мне миллионом больше, миллионом меньше… Тьфу! Ничего, свою долю он получит. – Минский притянул Хенсона за лацкан. – Собираюсь отдать все на синагоги. Знаете, такие с худыми крышами и так далее…
– Здорово, – ответил Хенсон.
– Но только между нами, ладно? Не то слетятся, как мухи.
Хенсон жестом показал, что запирает рот на замок.
– Ну так и где же прекрасноликая мисс Горен? – сменил тему Минский.
– Вернулась в Израиль.
– Хм-м. Я-то думал, она с вами работает.
– Увы. В том деле у нее были свои интересы, а потом сильно захворала ее мать.
– А ведь я и ей выслал приглашение.
– Ей и тогда было очень трудно вырваться.
Минский кивнул, потом снова ухватил Хенсона за лацкан.
– Ради нее, – подмигнув, шепнул он, – я был бы не прочь помереть от натуги, хе-хе!
Хенсон слабо улыбнулся, надломил бровь и дернул плечом.
Минский игриво пихнул его в живот.
– Что это с тобой, паренек? Хорошенькую евреечку готов пустить побоку?
– Да как сказать…
– Ну, меня-то не проведешь!
Тут к ним подошел Вестон с какой-то пожилой дамой в соболиной шубе. Адвокат мельком пожал Хенсону руку и тут же завел с Минским разговор насчет некоего культурного фонда.
Интерес к аукциону вполне можно было назвать международным. Все ожидали нового ценового рекорда. Экспертная комиссия заявила, что все физические доказательства подтверждали – или, по крайней мере, напрямую не отрицали – теорию, что найденный на чердаке автопортрет Ван Гога в самом деле принадлежит руке великого мастера. Пигменты, характер мазков, тип холста – все это соответствовало временному периоду и манере работы художника. Пока члены комиссии не разъехались, они заодно провели экспертизу портрета из тайной коллекции Турна. Подлинность была успешно подтверждена и здесь: действительно, речь шла об автопортрете из музея «Де Грут». Некоторое, довольно короткое, время коллекционеры надеялись, что оба полотна выставят на рынок вместе. Цена за такую пару должна достичь астрономической суммы, и победитель аукциона станет одним из наиболее знаменитых собирателей всех времен и народов.
Впрочем, архивные документы давали ясно понять, что чикагский портрет бесспорно принадлежит Якову Минскому, хотя имя владельца полотна из «Де Грута» все еще находилось под сомнением. Возможно, он является собственностью ордена Сестер божественного милосердия, однако в среде юристов преобладало мнение, что права законного владельца перешли в руки голландских властей вместе с активами тех частных школ, что были упразднены в послевоенные годы. Что же касается правительства Германии, то оно решило все-таки не поддерживать требование одного из членов парламента, будто картина принадлежала Третьему рейху, раз якобы имелись некие квитанции о ее покупке. Одна из голландских газет выдвинула предложение, что, если Европейский суд займется этим делом, Нидерланды просто вернут оплаченную сумму, составляющую порядка 2000 евро в текущем эквиваленте, то есть совершенный пустяк по сравнению с ее нынешней стоимостью…
Длинный черный лимузин плавно притормозил возле здания аукциона, и к нему бросились репортеры, словно прибыла кинозвезда. Шофер распахнул дверцу, и Хенсон увидел Вестона, адвоката Якова Минского. Явно наслаждаясь всеобщим вниманием, он обернулся назад и с ловкостью придворного лакея помог своему доверителю выбраться из салона. Засверкали фотовспышки, и старик замахал руками, словно отгоняя назойливых мух. Наблюдая за ним через оконное стекло, Хенсон усмехнулся, вспомнив франкенштейновского монстра, реагирующего на огонь. Вестон на пару с шофером выручили Минского, чуть ли не на руках протащив его сквозь толпу. Не успели они попасть внутрь, как к ним подскочил молодой человек с подносом шампанского. «Нет уж, спасибо», – проворчал старик и подозвал к себе еще одного официанта, на этот раз с минералкой.
Хенсон некоторое время понаблюдал за происходящим, затем занялся каталогом. Не считая Ван Гога, на аукцион было выставлено порядка двадцати других картин, в том числе два полотна Тео ван Дуйсбурга, лидера движения «Да Стай ль», три работы Джорджа Вантонгерло и несколько итальянских футуристов. Хенсон и сам не вполне понимал, зачем он сюда пришел, хотя – по настоянию Минского, правда, – «Сотбис» все-таки выслал ему приглашение. Дело об автопортрете закончено, и его ждут многие другие сокровища, похищенные во Вторую мировую войну, не говоря уже о всех прочих конфликтах, раздиравших мир в последующие годы. Возможно оттого, что аукцион был своего рода точкой в текущей работе. Пример ясного и всем понятного завершения. Вместо того чтобы тянуться годами из-за нестыковки национальных законодательств разных стран, дело закончено, и предмет искусства успешно возвращен владельцу. Не исключено, что Хенсон отпразднует это достижение бокалом шампанского и неплохим ужином, чтобы завтра с новыми силами отправиться в Беларусь, а там тянуть за кое-какие ниточки, ведущие к средневековым церковным раритетам, растащенным при советской оккупации Словакии.
Зал потихоньку заполнялся участниками торгов, причем было похоже, что многие из них встречаются далеко не в первый раз. Пара мужчин в белых одеяниях арабских шейхов и весьма многочисленная группа японцев уже несколько минут обменивались взаимными поклонами. «Сегодня я вас проучу!» – раздался откуда-то сбоку голос с техасским акцентом, и Хенсон увидел, как некий толстяк энергично трясет руку худощавого человека, чьи манеры и невозмутимый вид выдавали в нем представителя высшего британского общества. На секунду Мартину показалось, что он видит перед собой принца Эндрю, хотя человек выглядел куда старше. Должно быть, один из родственников королевской семьи.
– Молодой человек! Молодой человек!
Минский вырвался-таки из обступившей его толпы и направлялся к Хенсону.
– Получилось наконец! Что ж, я очень рад. Прекрасный день, не находите?
Старик огляделся вокруг, будто разыскивая потерянную вещь.
– Через несколько часов вы станете очень богатым человеком, мистер Минский.
– Ах, да-да, – ответил тот. – Но на что мне эти деньги? Посмотрите на меня. Я могу приобрести новую кровать, хотя ни за какую цену не куплю безмятежный сон, а? Или могу найти себе подружку-кинозвезду… как там бишь ее? Анна что-то такое… Ну а потом? Умереть от надрыва? Это, знаете ли, сильно меняет дело, когда тебя ждет пробуждение на том свете… Впрочем, я не к тому, что смерть меня пугает.
Хенсон улыбнулся:
– А я-то думал, что вы все-таки ее себе оставите. Честно говоря, приглашение меня несколько удивило.
– Так ведь это все страховая компания! Вы даже не представляете! Мне пришлось бы жить в стальной клетке! А потом, Винсент когда-то висел в комнате моего дядюшки Федора. Любой мог получить удовольствие от картины, чему-то научиться… И вот почему я решил ее продать. При условии, что она должна находиться в постоянной экспозиции. Картина принадлежит не мне, а всему человечеству.
– Вы добрый человек, мистер Минский.
Старик отмахнулся от комплимента, как от фотовспышки.
– А-а… Мистер Законник, мои адвокат, говорит, что это плохо отразится на цене. А по мне миллионом больше, миллионом меньше… Тьфу! Ничего, свою долю он получит. – Минский притянул Хенсона за лацкан. – Собираюсь отдать все на синагоги. Знаете, такие с худыми крышами и так далее…
– Здорово, – ответил Хенсон.
– Но только между нами, ладно? Не то слетятся, как мухи.
Хенсон жестом показал, что запирает рот на замок.
– Ну так и где же прекрасноликая мисс Горен? – сменил тему Минский.
– Вернулась в Израиль.
– Хм-м. Я-то думал, она с вами работает.
– Увы. В том деле у нее были свои интересы, а потом сильно захворала ее мать.
– А ведь я и ей выслал приглашение.
– Ей и тогда было очень трудно вырваться.
Минский кивнул, потом снова ухватил Хенсона за лацкан.
– Ради нее, – подмигнув, шепнул он, – я был бы не прочь помереть от натуги, хе-хе!
Хенсон слабо улыбнулся, надломил бровь и дернул плечом.
Минский игриво пихнул его в живот.
– Что это с тобой, паренек? Хорошенькую евреечку готов пустить побоку?
– Да как сказать…
– Ну, меня-то не проведешь!
Тут к ним подошел Вестон с какой-то пожилой дамой в соболиной шубе. Адвокат мельком пожал Хенсону руку и тут же завел с Минским разговор насчет некоего культурного фонда.