Страница:
— Вы опоздали, сэр, — сказала Алиса. Она закрывала крышечкой банку растворимого кофе «Нескафе».
— Вы как всегда правы, Алиса, — сказал я. — Просто не знаю, что бы мы без вас делали. — Я поднимался в свой кабинет. Из отдела доставки неслось грустное соло на тромбоне из пьесы «Да хранят тебя ангелы» — пластинок в отделе была прорва Джин ждала меня на лестнице.
— Без опозданий нельзя, — сказала она.
— Корнеты здесь действительно вступают позднее, — объяснил я.
— Я имею в виду твое опоздание. — Она повесила мой старый плащ на деревянную вешалку с выжженным клеймом «Украдено из машбюро».
— Как тебе нравится кабинет? — спросила Джин.
Я обвел взглядом вытертый ковер на полу, стол Джин из тикового дерева с новенькой машинкой ИБМ и тут заметил его. На подоконнике стоял горшок с колючим растением.
— Очень мило, — сказал я. Листья у него были длинные, с колючками, ярко-зеленые в середине и желтые по колючим краям. Единственное, что оно меняло в комнате, так это загораживало и без того тусклый лондонский свет. — Очень мило, — повторил я.
— Тещин язык, — сказала Джин, — так он называется.
— Ты злоупотребляешь моей доверчивостью, — сказал я.
— Именно эти слова произнес Доулиш, когда увидел твой финансовый отчет за предыдущий месяц.
Я отпер папку входящих документов. Джин уже рассортировала большинство из них. Противнее всего были политические материалы. Длинные переводы статей из «Униты», «Партийной информации»[12] и двух других информационных изданий ждали меня уже около недели. Эту работу за тебя никто сделать не может.
— Его скосил счет из «Айви», — сказала Джин.
Я расписался на двух информационных листках, будто бы прочел их, и переложил их в папку исходящих. Иначе с ними не разделаешься.
— Я же говорила тебе, он обязательно заметит, что это был мой день рождения, — сказала Джин.
— Перестань ныть, — сказал я. — С Бабусей я сам все улажу.
— Ха-ха, — откликнулась Джин. — Ты его только не увольняй.
— Здесь шучу только я. Что тебе удалось сделать для Поля Луи Брума?
— Я направила просьбу о документах в министерство внутренних дел. Затем послала в Интерпол голубой[13] запрос о бертильоновской идентификации, если они что-нибудь найдут. Пока ответа нет. Бабуся хочет, чтобы в десять пятнадцать ты пришел в киномонтажную, где будут просматривать имеющиеся у нас пленки с советскими военными, работающими в Карлхортском районе. В одиннадцать Доулиш вызывает тебя к себе. На обеденное время договоренностей нет. Если хочешь, я закажу тебе бутерброды у Вэлли. Звонил Хэллам из министерства внутренних дел, хочет встретиться с тобой. Я сказала, что ты зайдешь к нему завтра утром между девятью и пол-одиннадцатого. Получено подтверждение заказа авиабилетов в Берлин на завтрашний вечер, с гостиницей тоже все в порядке.
— Ты удивительное создание, — сказал я.
Джин положила на мой стол дюжину писем, рука ее коснулась моего плеча, на меня пахнуло духами «Арпеж».
— Я сегодня вечером не смогу, — сказал я.
— Три верхних письма должны быть готовы сегодня к одиннадцати. Заявки не срочные.
— Я так ждал, — сказал я, — но тут еще это проклятое дело с девицей Стил. — Джин направилась к двери. В дверях она на мгновение остановилась и бросила на меня взгляд. Я различил слабый румянец раздражения на ее щеках, я слишком хорошо знал ее. Строгость ее простого прямого платья лишь подчеркивала женственность позы.
— Я Цирцея, — сказала она. — Все, кто пьет из моей чаши, превращаются в свиней. — Она отвернулась. — Ты не исключение. — Она бросила последние слова через плечо.
— Будь умницей, Джин, — сказал я, но она уже ушла.
у Доулиша был единственный во всем здании кабинет с двумя окнами. Темных очков там не требовалось, но и фонарика тоже. Доулиш все время покупал что-нибудь из старинной мебели. Часто он уходил, сославшись на какое-то дело, но все знали, что он возвратится с Портобелло-роуд с письменным столом или вешалкой-аспидистрой.
Понятно, что кабинет Доулиша напоминал лавку старьевщика. У него была старинная подставка для зонтов и старинный стол с зеленой викторианской лампой. У одной стены помещался книжный шкаф со стеклянными створками, внутри поблескивали кожаными корешками тома собрания сочинений Диккенса, не было только «Мартина Чезлвита». «Мартин Чезлвит» — не лучший роман Диккенса, любил повторять Доулиш. У противоположной стены, где стояла большая ЭВМ фирмы ИБМ, было две коробки с бабочками (стекло у одной из них треснуло) и фотографии различных крикетных команд госслужащих, на которых можно было различить лицо молодого Доулиша.
Первого октября начинали топить камин углем. И даже если сентябрь был морозным, а октябрь жарким — это ничего не меняло. Около камина в угольной пыли стояла картонная коробка из-под стирального порошка с углем. Я подтащил кожаное кресло поближе к горящему пламени. Небольшой камин был сделан в те времена, когда британский флот бороздил моря на пароходах и когда дипломатия заключалась главным образом в выборе, куда надлежало послать этот флот.
Доулиш читал мой отчет. Потрогав переносицу, он сказал, не отрывая глаз от бумаг:
— Мне кажется, на вас снова все ополчились.
Алиса принесла кофе, поставила его на стол Доулиша и молча вышла.
— Да, — сказал я.
Доулиш передал мне надтреснутую чашку с розовыми цветочками по краю.
— Расскажите мне о Стоке, — сказал он. — Имбирного печенья хотите?
Я покачал головой.
— Я не хочу толстеть. Что Сток? Сток делает свое дело.
Доулиш держал свою чашку с блюдцем на уровне глаз.
— Недурно за фунт и шесть пенсов, — сказал он. — Это немецкий Фарфор, весьма старый.
Я наблюдал, как маленькие островки растворимого кофе исчезают в водовороте кипятка.
— Неужели они вам не нравятся? — спросил Доулиш.
Это, конечно, не портлендская ваза, но для растворимого кофе сойдет.
— Сток хорошо делает свое дело?
— Думаю, что да, — ответил я. — Достаточно хорошо, чтобы понять, что я не клюнул на его неловкую историю о смерти жены. Или он хотел, чтобы я обнаружил ложь и скорее поверил в его дальнейшие рассказы... — Доулиш вместе с кофе пересел на стул рядом с камином. «Вот как?» — воскликнул он и, разобрав свою трубку на части, продул каждую из них. — ...или же считал, что я недостаточно умен, чтобы... — Доулиш смотрел на меня исключительно тупым взглядом. — Очень забавно, — закончил я.
Доулиш собрал трубку.
— А что это за описание, которое люди Гелена потребовали для документа? — Он смотрел на зеленую телетайппрограмму. — Чем вам не нравится имя Брум в качестве крыши для Семицы?
— Ничем, я просто не люблю, когда мной командуют. Ничего не имею против, если они укажут пару необходимых характеристик — ясно, что они готовят и другие документы, — но в этом описании они нам дают почти всю биографию.
— В вас, кажется, говорит обида. — Доулиш вынул двухфунтовый пакет сахара.
— Возможно, вы и правы, — сказал я. — Мне не нравится, что геленовцы относятся ко мне как к своему наемному работнику.
— Но зачем им такие документы? Надеюсь, не для продажи, денег у них хватает.
Я пожал плечами и положил в кофе три чайных ложки сахара.
— Так вот и толстеют, — сказал Доулиш.
— Верно, — сказал я.
— А девица? — спросил Доулиш. — Что вам удалось выяснить о девице Саманте Стил?
— Возможно, имя вымышленное, во всяком случае, в Скотланд-Ярде на нее нет ни зеленой, ни белой карточек[14]. Нет на нее ничего и в Центральной картотеке[15]. Поскольку она американка, я запросил по телетайпу и Вашингтон.
— Это же надо, — сказал Доулиш. — Вы никогда не думаете о расходах. А все закончится, как с той, другой девицей. В финале вы выяснили, что у нее есть пресс-агент, готовый выслать биографию и фотографию любому желающему.
— Эта девушка следила за мной, — сказал я. — Неловко, но вполне определенно, мы не можем никак не реагировать на это.
— Вы совершенно уверены?
— Совершенно уверен.
—Хм-м-м, — промычал Доулиш недовольно. — Ладно, может, вы правы, осторожность нам не помешает. Проверьте ее.
— Этим я и занимаюсь, — сказал я терпеливо.
— И встретьтесь с ней еще раз, — сказал Доулиш.
— Об этом можете не беспокоиться, — сказал я. — Если уж из этого дела ничего другого не выжмешь, то от удовольствия я отказываться не собираюсь.
— Вы навели справки о приятеле мистера Валкана? — спросил Доулиш.
— Да, — ухмыльнулся я. — Майора Бейлиса в природе не существует. По данным служб армии США описание соответствует гражданскому бездельнику по имени Вильсон. Ну и тип этот Валкан.
— Он жулик, — сказал Доулиш. Потом схватил свой пакет сахара и встал. — Нет, так дело не пойдет. Все остальное в порядке?
— Мой электрокамин не работает, — сказал я. — Я замерзаю внизу, а Джин говорит, что вас раздражают мои расходы. Я что, очень расточителен?
— Расточительство — это состояние ума, мой мальчик, — сказал он, — впрочем, как и ощущение холода. Так что сами подумайте, что вы способны сделать с тем и другим.
Я почувствовал некоторое облегчение.
— Мне бы хотелось получить беспроцентную ссуду в восемь тысяч фунтов на покупку нового автомобиля, — сказал я.
Доулиш осторожно уминал спичкой табак в трубке. Прежде чем посмотреть на меня, он взял трубку в рот.
— Да, — наконец сказал он. И тщательно раскурил трубку.
— Что «да»? Что я хочу или что я могу получить?
— Да, все, что о вас говорят, чистейшая правда, — сказал Доулиш. — Идите, не мешайте мне работать.
— А как насчет решения о сорока тысячах фунтов для Стока? — спросил я.
— А, — сказал Доулиш. — Вот что побудило вас поразмышлять о собственном положении. — Он выпустил большой клуб дыма.
— Мы можем потерять его, — сказал я. Доулиш ткнул спичкой в табак трубки. Я добавил: — Люди из египетской разведки с руками отхватят Семицу, как только что-нибудь пронюхают.
— Вот это меня и беспокоит, — сказал Доулиш совершенно спокойным голосом. — Египтяне охотятся за немецкими учеными, верно?
— Да.
— Наши люди в Цюрихе должны глаз не спускать с МЕКО[16] — именно через нее будут устраиваться все дела, если сделка состоится.
— Да, — повторил я.
— Очень хорошо, — сказал Доулиш. — Будьте внимательны. Если вы захотите послать Джин на орудийный завод министерства обороны за пистолетом, я не откажу вам в подписи на ордере.
— Благодарю вас, сэр, — сказал я. Это было ни на что не похоже. Если Доулиш считал, что мне нужен пистолет, это значит, что песенка моя спета.
— Ради Бога, будьте осмотрительны с оружием. На мне лежит колоссальная ответственность.
— Когда в меня начнут палить, я буду думать о вас, — сказал я. — Первое, что я сделаю, это завтра утром отправлюсь в министерство внутренних дел и кокну Хэллама.
— Хэллам. — Доулиш неожиданно встрепенулся. — Оставьте Хэллама в покое, — сказал он. — Надеюсь, вы ему не угрожали?
— Я немножечко его прижал, — признался я. — Министерство внутренних дел слишком уж много на себя берет.
— Не смейте больше этого делать, — сказал Доулиш. Он вынул большой белый носовой платок и протер очки. — Мне наплевать на то, что вы себе позволяете, но с Хэлламом ведите дела в лайковых перчатках.
— Мне кажется, что для него бы больше подошли зеленые бархатные в блестках, — сказал я, но Доулиш лишь выпустил очередной клуб дыма.
— Я получил информацию из ОБААЭ.
— Что?
— Из Отдела безопасности Агентства по атомной энергии.
— Так-то лучше, — сказал я. — Опять смотрел по телевизору шпионские фильмы. Ну и что?
— Что мне с ней делать?
— Отправьте ее куда-нибудь, — сказал я.
— На ней написано «срочное».
— Значит, срочно отправь ее куда-нибудь.
Чико глуповато улыбнулся, сунул папку с материалами под мышку и подошел к окну. На самом-то деле ему надо было только убить время до обеда. Чико был нежным цветком на старом фамильном древе. Слишком большой лоб и слишком маленький подбородок портили его внешне, кроме того, он обладал привычкой полуприседать в присутствии более низких людей, так англичане обычно пытаются избежать унижения своих собратьев. Он исподтишка оглядел мой кабинет.
— А правду говорят о саде старика?
— Какую правду? — пробормотал я, не поднимая головы, хотя уже догадался, что меня ожидает.
— Один парень из Дома Войны напротив сказал, что Бабуся выращивает сорняки. — Вошла Джин, чтобы взять что-то из картотеки; она тоже ждала моего ответа. Я сказал:
— Мистер Доулиш имеет солидную репутацию ботаника-любителя.
Он написал несколько книг, включая «Лесные болота и болотные растения» и «Растрескивающаяся коробочка кресс-салата в семенном цикле». Он стал известным специалистом по полевым и шпалерным цветам. Так что же он, по-вашему, должен выращивать в своем саду? Помидоры?
— Нет, сэр, — сказал Чико. — Ей-богу, я и не подозревал, что он такой дока в сорняках.
— Чаще мы говорим — шпалерные цветы. И не называй мистера Доулиша «Бабусей».
— Да, шпалерные цветы. Мои друзья просто этого не знают.
— Однажды, Чико, — сказал я, — ты поймешь, что твои друзья из ведомства, которое ты упорно называешь Домом Войны, ничего и ни о чем не знают. Они такие же невежды, как и ты. Тебе что-то с этим надо делать. Пойди в библиотеку и почитай книжку.
— Вы, сэр, какую-нибудь определенную книжку имеете в виду?
— Начни с буквы А на ближайшей к двери полке и посмотри, что у тебя получится к Рождеству.
— Вы шутите, сэр.
— Я никогда не шучу, Чико. Правда сама по себе достаточно забавна. — Джин нашла то, что требовалось, в картотеке и ушла, не проронив ни слова, что обычно является дурным знаком.
Чико подошел к моему столу.
— Что это вы читаете?
— Секретные материалы, — сказал я. — Если тебе нечего делать, почини мой электрокамин. Штепсель испортился.
— Да, сэр. Это я умею делать.
Он взял камин и развинтил штепсель с помощью шестипенсовика. Я вернулся к чтению статьи «Обогащение словарного запаса оправдывает себя».
— Что означает «единоутробный», Чико? — спросил я.
— Понятия не имею, сэр. — Он провел три года в Кембридже, катаясь на велосипеде, и не мог без жульничества разгадать кроссворд в «Дейли телеграф». Помолчав, он принялся рассказывать мне содержание кинофильма, который посмотрел накануне. Я записал название.
Чико протянул мне штепсель.
Маленький винтик закатился под ваш стол, — сказал Чико.
— Черт с ним, Чико, — сказал я. — Свежий воздух мне не помешает.
Он направился к двери.
— Забери свою чертову папку, — сказал я. — Мне ты ее не всучишь.
Зазвонил городской телефон. Это был обычный телефон, без фокусов, мы зарегистрировали его на Бюро по трудоустройству отставных офицеров.
— Это Сам, — сказали в трубке.
— Сам... Сам...
— Саманта, — подсказала она. — Саманта Стил.
— Привет, как ваши дела?
— Вам лучше знать, — сказала она.
— Без бровей вы ничуть не хуже, — сказал я.
— То же самое заявил мне сегодня молочник.
— Умный человек.
— Вы придете?
— Да, сейчас приду и заберу вас.
— Приходите, но планов особых не стройте.
Глава 14
Лондон, пятница, 11 октября
Саманта жила в районе, который инструкторы вождения машин выбирают для отработки маневрирования. За сикертовскими[17] затонами Камден-тауна находился район тихих домов, где когда-то жили любовницы тех викторианских бизнесменов, которые не могли содержать их в Хэмпстеде.
В глубине парка стоял увитый плющом замок, современная вывеска «Хитвью-хауз — квартиры с гостиничным обслуживанием» выглядела странно на готическом портале. Неподвижные скульптуры в зарослях кустарника были похожи на партизан в джунглях. Я толкнул бирюзовую парадную дверь и вошел в холл. Сквозь витражи свет падал на мраморный пол ярко-чернильными пятнами. Тот, кто разгородил замок на квартиры, заработал достаточно денег, чтобы украсить холл эстампами в рамках и живыми цветами. Высокое резное готическое окно с рисунком больших желтых цветов освещало лестницу. В столбах света стояли пылинки. Поднимаясь по лестнице, я, видимо, напоминал муху в янтаре.
На двери наверху висела машинописная карточка: «С. Стил». Я нажал на звонок, изнутри раздался ксилофонный перезвон.
Открывшая дверь Саманта Стил была в банном халате и тюрбане из полотенца.
— Кто вы такой? — сказала она. — Вы от Фуллера Браша?
— Я из «Америкэн экспресс»[18], — сказал я. — Местную воду пить можно.
— Я была в ванной, — сказала она.
— Может, я могу помочь.
— Да, — сказала она. — Идите и приготовьте два коктейля, один принесите мне.
Я пошел в гостиную. Густой ковер покрывал всю большую комнату с задрапированными шелком стенами. Бар находился в углу. Я открыл дверцу, и мне в лицо ударил розовый неоновый свет. Я порылся среди множества бутылок, приготовил мартини и бросил в него кусочек льда.
Ванная представляла собой сплошные мозаики и лучистое отопление. На низеньком мраморном столике стояли десятка три лосьонов и пудр, над столиком висело громадное розовое зеркало и множество сверкающих душевых приспособлений.
Сама ванная была сделана из какого-то черного камня. В ванной лежала Саманта в полудюжине браслетов и жемчужных ожерелий.
— Не стойте там. Дайте мне выпить, — сказала Сам. Она была не очень высокой, но чтобы рассмотреть ее в горизонтальном положении и в черной ванне, требовалось время. Я спросил:
— Вы всегда принимаете ванну со своими причиндалами?
Она ухмыльнулась.
— С причиндалами всегда, а вот с украшениями — время от времени. — Она отхлебнула из бокала — Какую дрянь вы туда налили?
— Вермут и джин, — сказал я.
— Отвратительно, — сказала она. — Вылейте эту гадость и приготовьте мне другой коктейль.
Я принес ей более крепкий коктейль. Она проглотила его залпом, выбралась из ванны и прошла по ковру, роняя капли воды и сверкая серебром, бриллиантами и мокрой кожей. Потом начала одеваться быстро и безучастно.
— Поставьте какую-нибудь музыку, — крикнула она, завернувшись в большое красное полотенце. Я открыл проигрыватель и включил его. Звукосниматель плавно проплыл над черным диском, и Клэр Остин запела «Я разделалась с любовью», все было предусмотрено. Сам взяла сигареты, я приготовился дать ей прикурить.
— Не смейте. Этого не надо, дружище.
— Я только хотел дать вам прикурить, — сказал я.
— Я справлюсь, — сказала она и щелкнула по пачке «Кэмела», потом взяла сигарету, в рот и прикурила Глубоко затянувшись, она выпустила большое теплое веселое облако дыма. Я сидел на диване, она внимательно рассматривала меня своими большущими глазищами. Комната была обставлена дорого и обезличенно, так обычно домовладельцы обставляют квартиры для состоятельных иностранцев. В ней было много настольных ламп с сатиновыми абажурами и громадных стеклянных пепельниц. Сам подошла к дивану, на котором я сидел.
— Вы — лучшее, что со мной произошло в этом вшивом городе, — сказала она. — Где вы прятались?
— Я ждал вас у здания «Заморской лиги», — сказал я. — А вы так и не появились.
Она села рядом со мной. Кожа ее была теплой и влажной, тело пахло свежим тальком и зубной пастой «Пепсодент».
— Можете поцеловать меня, — сказала она, откинув голову на спинку и закрыв глаза. Я неспешно поцеловал ее.
Она вскочила на ноги.
— Я вам не смятая пятифунтовая банкнота, — сказала она. — Меня не надо разглаживать.
Она подошла к бару, обняв себя за плечи и придерживая локтями полотенце. Налив себе выпивку, она обернулась ко мне с очаровательной широкой улыбкой — с такой рекламируют зубную пасту.
— На рынке появился новый транквилизатор, он не успокаивает...
— А заставляет тебя получать удовольствие от напряжения, — закончил я хмуро. Она кивнула и поднесла бокал ко рту.
— Мы не в женском клубе, — сказал я. — Как только вам надоест развлекать меня, тут же дайте знать.
Она снова кивнула и посмотрела на меня долгим тяжелым взглядом. Проигрыватель продолжал петь шелково-наждачным голосом Клэр Остин.
— Хватит дуться, одевайтесь, — сказал я. Она подошла ко мне и стала коленями на диван. Ее серые глаза под широким лбом внимательно изучали мое лицо. Когда она улыбнулась, лицо ее стало чересчур морщинистым, но теперь она заговорила свежим, почти детским голосом, в котором не осталось и тени суровости.
— Если вы так хотите, — сказала она. Я нежно поцеловал ее в губы.
— Я так хочу, — сказал я. — Одевайтесь, и мы поедем посмотрим английскую деревню.
— А потом? — спросила она.
— Концерт или театр.
— А потом?
— Ужин.
— А потом?
— Посмотрим, — сказал я. Она ехидно улыбнулась. Настроение ее неожиданно изменилось.
— Мне больше нравится концерт, — сказала она. — В Ройял-фестивал-холле сегодня...
— Чарльз Ивс и Олбан Берг, — закончил я.
— И Шенберг, — сказала она. — Сегодня исполняют «Вариации для духового оркестра» Шенберга. Это мое любимое произведение. Давайте пойдем. Я надену мое огненное шифоновое платье. Можно?
— Разумеется, — сказал я. — Билеты купить нетрудно, современная музыка особой популярностью... — Она снова поцеловала меня. На моих губах остался ее волос. Когда она отстранялась от меня, глаза ее блестели — и не от слез, а так, словно она помыла их, — к щекам прилипло несколько прядей волос. Я ждал, что она скажет что-то соответствующее мягкой ранимости ее взволнованного лица, но она промолчала. У меня возникло ощущение, будто она никогда не говорит, не взвесив всех последствий. А если такое и случилось в ее жизни, то лишь однажды.
Грубо толкнув меня в грудь, она закричала:
— Мой закрепитель!
— Что? — сказал я. Она вырвалась из моих объятий.
— Мой закрепитель, — повторила она. — Я завивку делаю. Надо было его поставить еще десять минут назад. А теперь я вся буду в мелких кудряшках.
Она скрылась в ванной, срывая полотенце с головы и бормоча безостановочно английские ругательства. Я снял длинный шелковистый волос с губы и приготовил еще один коктейль. Волос был крашеный, но что здесь такого уж необычного?
Глава 15
Англия, пятница, 11 октября
Мокрые листья блестели под ногами, как миллион только что отчеканенных пенни. Засохшие папоротники напоминали абстрактные скульптуры, блестящие листья таинственно свисали с невидимых веток.
Не дойдя до кабачка, мы постояли немного на церковном дворе, прислушиваясь к вою ветра и шелесту листьев и разглядывая различимые в тусклом свете могильные камни. Саманта читала длинную надпись вслух:
— "Хвала на камне — пустое дело.
Доброе имя человека — лучший ему памятник.
Тома Меррик. Скончался 15 августа 1849 года".
В сумерках она двигалась, словно привидение.
— Тут какой-то чокнутый лежит, — сказала она.
"Здесь лежит прах Билли Пейна.
Не тревожьте Билли Пейна.
В день, когда его убили,
Много мыслей погубили".
Из-под ног поднимался сладкий запах влажной травы. На деревьях, которые выделялись на фоне кровавого заката большими хирургическими щипцами, все еще пели птицы. Сам настояла, чтобы мы вошли в маленькую церковь. Дверь открылась со скрипом. На двери была прикреплена написанная от руки записка: «Чистка бронзовой утвари прекращена до особого уведомления». Свет, проникающий сквозь витражи, ложился полудрагоценными камнями на старые вытертые пыльные скамьи и блестел в бронзовых подсвечниках, придавая им вид средневековой нефтяной лавки. Она крепко держала меня за руку.
— Вы лучшее из всего, что происходило со мной в этой жизни, — сказала она с деланной искренностью.
— Вы как всегда правы, Алиса, — сказал я. — Просто не знаю, что бы мы без вас делали. — Я поднимался в свой кабинет. Из отдела доставки неслось грустное соло на тромбоне из пьесы «Да хранят тебя ангелы» — пластинок в отделе была прорва Джин ждала меня на лестнице.
— Без опозданий нельзя, — сказала она.
— Корнеты здесь действительно вступают позднее, — объяснил я.
— Я имею в виду твое опоздание. — Она повесила мой старый плащ на деревянную вешалку с выжженным клеймом «Украдено из машбюро».
— Как тебе нравится кабинет? — спросила Джин.
Я обвел взглядом вытертый ковер на полу, стол Джин из тикового дерева с новенькой машинкой ИБМ и тут заметил его. На подоконнике стоял горшок с колючим растением.
— Очень мило, — сказал я. Листья у него были длинные, с колючками, ярко-зеленые в середине и желтые по колючим краям. Единственное, что оно меняло в комнате, так это загораживало и без того тусклый лондонский свет. — Очень мило, — повторил я.
— Тещин язык, — сказала Джин, — так он называется.
— Ты злоупотребляешь моей доверчивостью, — сказал я.
— Именно эти слова произнес Доулиш, когда увидел твой финансовый отчет за предыдущий месяц.
Я отпер папку входящих документов. Джин уже рассортировала большинство из них. Противнее всего были политические материалы. Длинные переводы статей из «Униты», «Партийной информации»[12] и двух других информационных изданий ждали меня уже около недели. Эту работу за тебя никто сделать не может.
— Его скосил счет из «Айви», — сказала Джин.
Я расписался на двух информационных листках, будто бы прочел их, и переложил их в папку исходящих. Иначе с ними не разделаешься.
— Я же говорила тебе, он обязательно заметит, что это был мой день рождения, — сказала Джин.
— Перестань ныть, — сказал я. — С Бабусей я сам все улажу.
— Ха-ха, — откликнулась Джин. — Ты его только не увольняй.
— Здесь шучу только я. Что тебе удалось сделать для Поля Луи Брума?
— Я направила просьбу о документах в министерство внутренних дел. Затем послала в Интерпол голубой[13] запрос о бертильоновской идентификации, если они что-нибудь найдут. Пока ответа нет. Бабуся хочет, чтобы в десять пятнадцать ты пришел в киномонтажную, где будут просматривать имеющиеся у нас пленки с советскими военными, работающими в Карлхортском районе. В одиннадцать Доулиш вызывает тебя к себе. На обеденное время договоренностей нет. Если хочешь, я закажу тебе бутерброды у Вэлли. Звонил Хэллам из министерства внутренних дел, хочет встретиться с тобой. Я сказала, что ты зайдешь к нему завтра утром между девятью и пол-одиннадцатого. Получено подтверждение заказа авиабилетов в Берлин на завтрашний вечер, с гостиницей тоже все в порядке.
— Ты удивительное создание, — сказал я.
Джин положила на мой стол дюжину писем, рука ее коснулась моего плеча, на меня пахнуло духами «Арпеж».
— Я сегодня вечером не смогу, — сказал я.
— Три верхних письма должны быть готовы сегодня к одиннадцати. Заявки не срочные.
— Я так ждал, — сказал я, — но тут еще это проклятое дело с девицей Стил. — Джин направилась к двери. В дверях она на мгновение остановилась и бросила на меня взгляд. Я различил слабый румянец раздражения на ее щеках, я слишком хорошо знал ее. Строгость ее простого прямого платья лишь подчеркивала женственность позы.
— Я Цирцея, — сказала она. — Все, кто пьет из моей чаши, превращаются в свиней. — Она отвернулась. — Ты не исключение. — Она бросила последние слова через плечо.
— Будь умницей, Джин, — сказал я, но она уже ушла.
у Доулиша был единственный во всем здании кабинет с двумя окнами. Темных очков там не требовалось, но и фонарика тоже. Доулиш все время покупал что-нибудь из старинной мебели. Часто он уходил, сославшись на какое-то дело, но все знали, что он возвратится с Портобелло-роуд с письменным столом или вешалкой-аспидистрой.
Понятно, что кабинет Доулиша напоминал лавку старьевщика. У него была старинная подставка для зонтов и старинный стол с зеленой викторианской лампой. У одной стены помещался книжный шкаф со стеклянными створками, внутри поблескивали кожаными корешками тома собрания сочинений Диккенса, не было только «Мартина Чезлвита». «Мартин Чезлвит» — не лучший роман Диккенса, любил повторять Доулиш. У противоположной стены, где стояла большая ЭВМ фирмы ИБМ, было две коробки с бабочками (стекло у одной из них треснуло) и фотографии различных крикетных команд госслужащих, на которых можно было различить лицо молодого Доулиша.
Первого октября начинали топить камин углем. И даже если сентябрь был морозным, а октябрь жарким — это ничего не меняло. Около камина в угольной пыли стояла картонная коробка из-под стирального порошка с углем. Я подтащил кожаное кресло поближе к горящему пламени. Небольшой камин был сделан в те времена, когда британский флот бороздил моря на пароходах и когда дипломатия заключалась главным образом в выборе, куда надлежало послать этот флот.
Доулиш читал мой отчет. Потрогав переносицу, он сказал, не отрывая глаз от бумаг:
— Мне кажется, на вас снова все ополчились.
Алиса принесла кофе, поставила его на стол Доулиша и молча вышла.
— Да, — сказал я.
Доулиш передал мне надтреснутую чашку с розовыми цветочками по краю.
— Расскажите мне о Стоке, — сказал он. — Имбирного печенья хотите?
Я покачал головой.
— Я не хочу толстеть. Что Сток? Сток делает свое дело.
Доулиш держал свою чашку с блюдцем на уровне глаз.
— Недурно за фунт и шесть пенсов, — сказал он. — Это немецкий Фарфор, весьма старый.
Я наблюдал, как маленькие островки растворимого кофе исчезают в водовороте кипятка.
— Неужели они вам не нравятся? — спросил Доулиш.
Это, конечно, не портлендская ваза, но для растворимого кофе сойдет.
— Сток хорошо делает свое дело?
— Думаю, что да, — ответил я. — Достаточно хорошо, чтобы понять, что я не клюнул на его неловкую историю о смерти жены. Или он хотел, чтобы я обнаружил ложь и скорее поверил в его дальнейшие рассказы... — Доулиш вместе с кофе пересел на стул рядом с камином. «Вот как?» — воскликнул он и, разобрав свою трубку на части, продул каждую из них. — ...или же считал, что я недостаточно умен, чтобы... — Доулиш смотрел на меня исключительно тупым взглядом. — Очень забавно, — закончил я.
Доулиш собрал трубку.
— А что это за описание, которое люди Гелена потребовали для документа? — Он смотрел на зеленую телетайппрограмму. — Чем вам не нравится имя Брум в качестве крыши для Семицы?
— Ничем, я просто не люблю, когда мной командуют. Ничего не имею против, если они укажут пару необходимых характеристик — ясно, что они готовят и другие документы, — но в этом описании они нам дают почти всю биографию.
— В вас, кажется, говорит обида. — Доулиш вынул двухфунтовый пакет сахара.
— Возможно, вы и правы, — сказал я. — Мне не нравится, что геленовцы относятся ко мне как к своему наемному работнику.
— Но зачем им такие документы? Надеюсь, не для продажи, денег у них хватает.
Я пожал плечами и положил в кофе три чайных ложки сахара.
— Так вот и толстеют, — сказал Доулиш.
— Верно, — сказал я.
— А девица? — спросил Доулиш. — Что вам удалось выяснить о девице Саманте Стил?
— Возможно, имя вымышленное, во всяком случае, в Скотланд-Ярде на нее нет ни зеленой, ни белой карточек[14]. Нет на нее ничего и в Центральной картотеке[15]. Поскольку она американка, я запросил по телетайпу и Вашингтон.
— Это же надо, — сказал Доулиш. — Вы никогда не думаете о расходах. А все закончится, как с той, другой девицей. В финале вы выяснили, что у нее есть пресс-агент, готовый выслать биографию и фотографию любому желающему.
— Эта девушка следила за мной, — сказал я. — Неловко, но вполне определенно, мы не можем никак не реагировать на это.
— Вы совершенно уверены?
— Совершенно уверен.
—Хм-м-м, — промычал Доулиш недовольно. — Ладно, может, вы правы, осторожность нам не помешает. Проверьте ее.
— Этим я и занимаюсь, — сказал я терпеливо.
— И встретьтесь с ней еще раз, — сказал Доулиш.
— Об этом можете не беспокоиться, — сказал я. — Если уж из этого дела ничего другого не выжмешь, то от удовольствия я отказываться не собираюсь.
— Вы навели справки о приятеле мистера Валкана? — спросил Доулиш.
— Да, — ухмыльнулся я. — Майора Бейлиса в природе не существует. По данным служб армии США описание соответствует гражданскому бездельнику по имени Вильсон. Ну и тип этот Валкан.
— Он жулик, — сказал Доулиш. Потом схватил свой пакет сахара и встал. — Нет, так дело не пойдет. Все остальное в порядке?
— Мой электрокамин не работает, — сказал я. — Я замерзаю внизу, а Джин говорит, что вас раздражают мои расходы. Я что, очень расточителен?
— Расточительство — это состояние ума, мой мальчик, — сказал он, — впрочем, как и ощущение холода. Так что сами подумайте, что вы способны сделать с тем и другим.
Я почувствовал некоторое облегчение.
— Мне бы хотелось получить беспроцентную ссуду в восемь тысяч фунтов на покупку нового автомобиля, — сказал я.
Доулиш осторожно уминал спичкой табак в трубке. Прежде чем посмотреть на меня, он взял трубку в рот.
— Да, — наконец сказал он. И тщательно раскурил трубку.
— Что «да»? Что я хочу или что я могу получить?
— Да, все, что о вас говорят, чистейшая правда, — сказал Доулиш. — Идите, не мешайте мне работать.
— А как насчет решения о сорока тысячах фунтов для Стока? — спросил я.
— А, — сказал Доулиш. — Вот что побудило вас поразмышлять о собственном положении. — Он выпустил большой клуб дыма.
— Мы можем потерять его, — сказал я. Доулиш ткнул спичкой в табак трубки. Я добавил: — Люди из египетской разведки с руками отхватят Семицу, как только что-нибудь пронюхают.
— Вот это меня и беспокоит, — сказал Доулиш совершенно спокойным голосом. — Египтяне охотятся за немецкими учеными, верно?
— Да.
— Наши люди в Цюрихе должны глаз не спускать с МЕКО[16] — именно через нее будут устраиваться все дела, если сделка состоится.
— Да, — повторил я.
— Очень хорошо, — сказал Доулиш. — Будьте внимательны. Если вы захотите послать Джин на орудийный завод министерства обороны за пистолетом, я не откажу вам в подписи на ордере.
— Благодарю вас, сэр, — сказал я. Это было ни на что не похоже. Если Доулиш считал, что мне нужен пистолет, это значит, что песенка моя спета.
— Ради Бога, будьте осмотрительны с оружием. На мне лежит колоссальная ответственность.
— Когда в меня начнут палить, я буду думать о вас, — сказал я. — Первое, что я сделаю, это завтра утром отправлюсь в министерство внутренних дел и кокну Хэллама.
— Хэллам. — Доулиш неожиданно встрепенулся. — Оставьте Хэллама в покое, — сказал он. — Надеюсь, вы ему не угрожали?
— Я немножечко его прижал, — признался я. — Министерство внутренних дел слишком уж много на себя берет.
— Не смейте больше этого делать, — сказал Доулиш. Он вынул большой белый носовой платок и протер очки. — Мне наплевать на то, что вы себе позволяете, но с Хэлламом ведите дела в лайковых перчатках.
— Мне кажется, что для него бы больше подошли зеленые бархатные в блестках, — сказал я, но Доулиш лишь выпустил очередной клуб дыма.
* * *
Я спустился вниз и попытался заставить работать свой электрокамин. Вошел Чико.— Я получил информацию из ОБААЭ.
— Что?
— Из Отдела безопасности Агентства по атомной энергии.
— Так-то лучше, — сказал я. — Опять смотрел по телевизору шпионские фильмы. Ну и что?
— Что мне с ней делать?
— Отправьте ее куда-нибудь, — сказал я.
— На ней написано «срочное».
— Значит, срочно отправь ее куда-нибудь.
Чико глуповато улыбнулся, сунул папку с материалами под мышку и подошел к окну. На самом-то деле ему надо было только убить время до обеда. Чико был нежным цветком на старом фамильном древе. Слишком большой лоб и слишком маленький подбородок портили его внешне, кроме того, он обладал привычкой полуприседать в присутствии более низких людей, так англичане обычно пытаются избежать унижения своих собратьев. Он исподтишка оглядел мой кабинет.
— А правду говорят о саде старика?
— Какую правду? — пробормотал я, не поднимая головы, хотя уже догадался, что меня ожидает.
— Один парень из Дома Войны напротив сказал, что Бабуся выращивает сорняки. — Вошла Джин, чтобы взять что-то из картотеки; она тоже ждала моего ответа. Я сказал:
— Мистер Доулиш имеет солидную репутацию ботаника-любителя.
Он написал несколько книг, включая «Лесные болота и болотные растения» и «Растрескивающаяся коробочка кресс-салата в семенном цикле». Он стал известным специалистом по полевым и шпалерным цветам. Так что же он, по-вашему, должен выращивать в своем саду? Помидоры?
— Нет, сэр, — сказал Чико. — Ей-богу, я и не подозревал, что он такой дока в сорняках.
— Чаще мы говорим — шпалерные цветы. И не называй мистера Доулиша «Бабусей».
— Да, шпалерные цветы. Мои друзья просто этого не знают.
— Однажды, Чико, — сказал я, — ты поймешь, что твои друзья из ведомства, которое ты упорно называешь Домом Войны, ничего и ни о чем не знают. Они такие же невежды, как и ты. Тебе что-то с этим надо делать. Пойди в библиотеку и почитай книжку.
— Вы, сэр, какую-нибудь определенную книжку имеете в виду?
— Начни с буквы А на ближайшей к двери полке и посмотри, что у тебя получится к Рождеству.
— Вы шутите, сэр.
— Я никогда не шучу, Чико. Правда сама по себе достаточно забавна. — Джин нашла то, что требовалось, в картотеке и ушла, не проронив ни слова, что обычно является дурным знаком.
Чико подошел к моему столу.
— Что это вы читаете?
— Секретные материалы, — сказал я. — Если тебе нечего делать, почини мой электрокамин. Штепсель испортился.
— Да, сэр. Это я умею делать.
Он взял камин и развинтил штепсель с помощью шестипенсовика. Я вернулся к чтению статьи «Обогащение словарного запаса оправдывает себя».
— Что означает «единоутробный», Чико? — спросил я.
— Понятия не имею, сэр. — Он провел три года в Кембридже, катаясь на велосипеде, и не мог без жульничества разгадать кроссворд в «Дейли телеграф». Помолчав, он принялся рассказывать мне содержание кинофильма, который посмотрел накануне. Я записал название.
Чико протянул мне штепсель.
Маленький винтик закатился под ваш стол, — сказал Чико.
— Черт с ним, Чико, — сказал я. — Свежий воздух мне не помешает.
Он направился к двери.
— Забери свою чертову папку, — сказал я. — Мне ты ее не всучишь.
Зазвонил городской телефон. Это был обычный телефон, без фокусов, мы зарегистрировали его на Бюро по трудоустройству отставных офицеров.
— Это Сам, — сказали в трубке.
— Сам... Сам...
— Саманта, — подсказала она. — Саманта Стил.
— Привет, как ваши дела?
— Вам лучше знать, — сказала она.
— Без бровей вы ничуть не хуже, — сказал я.
— То же самое заявил мне сегодня молочник.
— Умный человек.
— Вы придете?
— Да, сейчас приду и заберу вас.
— Приходите, но планов особых не стройте.
Глава 14
«Поправляю» — шахматист произносит это слово, когда дотрагивается до фигуры, но хода не делает.
Лондон, пятница, 11 октября
Саманта жила в районе, который инструкторы вождения машин выбирают для отработки маневрирования. За сикертовскими[17] затонами Камден-тауна находился район тихих домов, где когда-то жили любовницы тех викторианских бизнесменов, которые не могли содержать их в Хэмпстеде.
В глубине парка стоял увитый плющом замок, современная вывеска «Хитвью-хауз — квартиры с гостиничным обслуживанием» выглядела странно на готическом портале. Неподвижные скульптуры в зарослях кустарника были похожи на партизан в джунглях. Я толкнул бирюзовую парадную дверь и вошел в холл. Сквозь витражи свет падал на мраморный пол ярко-чернильными пятнами. Тот, кто разгородил замок на квартиры, заработал достаточно денег, чтобы украсить холл эстампами в рамках и живыми цветами. Высокое резное готическое окно с рисунком больших желтых цветов освещало лестницу. В столбах света стояли пылинки. Поднимаясь по лестнице, я, видимо, напоминал муху в янтаре.
На двери наверху висела машинописная карточка: «С. Стил». Я нажал на звонок, изнутри раздался ксилофонный перезвон.
Открывшая дверь Саманта Стил была в банном халате и тюрбане из полотенца.
— Кто вы такой? — сказала она. — Вы от Фуллера Браша?
— Я из «Америкэн экспресс»[18], — сказал я. — Местную воду пить можно.
— Я была в ванной, — сказала она.
— Может, я могу помочь.
— Да, — сказала она. — Идите и приготовьте два коктейля, один принесите мне.
Я пошел в гостиную. Густой ковер покрывал всю большую комнату с задрапированными шелком стенами. Бар находился в углу. Я открыл дверцу, и мне в лицо ударил розовый неоновый свет. Я порылся среди множества бутылок, приготовил мартини и бросил в него кусочек льда.
Ванная представляла собой сплошные мозаики и лучистое отопление. На низеньком мраморном столике стояли десятка три лосьонов и пудр, над столиком висело громадное розовое зеркало и множество сверкающих душевых приспособлений.
Сама ванная была сделана из какого-то черного камня. В ванной лежала Саманта в полудюжине браслетов и жемчужных ожерелий.
— Не стойте там. Дайте мне выпить, — сказала Сам. Она была не очень высокой, но чтобы рассмотреть ее в горизонтальном положении и в черной ванне, требовалось время. Я спросил:
— Вы всегда принимаете ванну со своими причиндалами?
Она ухмыльнулась.
— С причиндалами всегда, а вот с украшениями — время от времени. — Она отхлебнула из бокала — Какую дрянь вы туда налили?
— Вермут и джин, — сказал я.
— Отвратительно, — сказала она. — Вылейте эту гадость и приготовьте мне другой коктейль.
Я принес ей более крепкий коктейль. Она проглотила его залпом, выбралась из ванны и прошла по ковру, роняя капли воды и сверкая серебром, бриллиантами и мокрой кожей. Потом начала одеваться быстро и безучастно.
— Поставьте какую-нибудь музыку, — крикнула она, завернувшись в большое красное полотенце. Я открыл проигрыватель и включил его. Звукосниматель плавно проплыл над черным диском, и Клэр Остин запела «Я разделалась с любовью», все было предусмотрено. Сам взяла сигареты, я приготовился дать ей прикурить.
— Не смейте. Этого не надо, дружище.
— Я только хотел дать вам прикурить, — сказал я.
— Я справлюсь, — сказала она и щелкнула по пачке «Кэмела», потом взяла сигарету, в рот и прикурила Глубоко затянувшись, она выпустила большое теплое веселое облако дыма. Я сидел на диване, она внимательно рассматривала меня своими большущими глазищами. Комната была обставлена дорого и обезличенно, так обычно домовладельцы обставляют квартиры для состоятельных иностранцев. В ней было много настольных ламп с сатиновыми абажурами и громадных стеклянных пепельниц. Сам подошла к дивану, на котором я сидел.
— Вы — лучшее, что со мной произошло в этом вшивом городе, — сказала она. — Где вы прятались?
— Я ждал вас у здания «Заморской лиги», — сказал я. — А вы так и не появились.
Она села рядом со мной. Кожа ее была теплой и влажной, тело пахло свежим тальком и зубной пастой «Пепсодент».
— Можете поцеловать меня, — сказала она, откинув голову на спинку и закрыв глаза. Я неспешно поцеловал ее.
Она вскочила на ноги.
— Я вам не смятая пятифунтовая банкнота, — сказала она. — Меня не надо разглаживать.
Она подошла к бару, обняв себя за плечи и придерживая локтями полотенце. Налив себе выпивку, она обернулась ко мне с очаровательной широкой улыбкой — с такой рекламируют зубную пасту.
— На рынке появился новый транквилизатор, он не успокаивает...
— А заставляет тебя получать удовольствие от напряжения, — закончил я хмуро. Она кивнула и поднесла бокал ко рту.
— Мы не в женском клубе, — сказал я. — Как только вам надоест развлекать меня, тут же дайте знать.
Она снова кивнула и посмотрела на меня долгим тяжелым взглядом. Проигрыватель продолжал петь шелково-наждачным голосом Клэр Остин.
— Хватит дуться, одевайтесь, — сказал я. Она подошла ко мне и стала коленями на диван. Ее серые глаза под широким лбом внимательно изучали мое лицо. Когда она улыбнулась, лицо ее стало чересчур морщинистым, но теперь она заговорила свежим, почти детским голосом, в котором не осталось и тени суровости.
— Если вы так хотите, — сказала она. Я нежно поцеловал ее в губы.
— Я так хочу, — сказал я. — Одевайтесь, и мы поедем посмотрим английскую деревню.
— А потом? — спросила она.
— Концерт или театр.
— А потом?
— Ужин.
— А потом?
— Посмотрим, — сказал я. Она ехидно улыбнулась. Настроение ее неожиданно изменилось.
— Мне больше нравится концерт, — сказала она. — В Ройял-фестивал-холле сегодня...
— Чарльз Ивс и Олбан Берг, — закончил я.
— И Шенберг, — сказала она. — Сегодня исполняют «Вариации для духового оркестра» Шенберга. Это мое любимое произведение. Давайте пойдем. Я надену мое огненное шифоновое платье. Можно?
— Разумеется, — сказал я. — Билеты купить нетрудно, современная музыка особой популярностью... — Она снова поцеловала меня. На моих губах остался ее волос. Когда она отстранялась от меня, глаза ее блестели — и не от слез, а так, словно она помыла их, — к щекам прилипло несколько прядей волос. Я ждал, что она скажет что-то соответствующее мягкой ранимости ее взволнованного лица, но она промолчала. У меня возникло ощущение, будто она никогда не говорит, не взвесив всех последствий. А если такое и случилось в ее жизни, то лишь однажды.
Грубо толкнув меня в грудь, она закричала:
— Мой закрепитель!
— Что? — сказал я. Она вырвалась из моих объятий.
— Мой закрепитель, — повторила она. — Я завивку делаю. Надо было его поставить еще десять минут назад. А теперь я вся буду в мелких кудряшках.
Она скрылась в ванной, срывая полотенце с головы и бормоча безостановочно английские ругательства. Я снял длинный шелковистый волос с губы и приготовил еще один коктейль. Волос был крашеный, но что здесь такого уж необычного?
Глава 15
«Двойной удар» может нанести даже пешка.
Англия, пятница, 11 октября
Мокрые листья блестели под ногами, как миллион только что отчеканенных пенни. Засохшие папоротники напоминали абстрактные скульптуры, блестящие листья таинственно свисали с невидимых веток.
Не дойдя до кабачка, мы постояли немного на церковном дворе, прислушиваясь к вою ветра и шелесту листьев и разглядывая различимые в тусклом свете могильные камни. Саманта читала длинную надпись вслух:
— "Хвала на камне — пустое дело.
Доброе имя человека — лучший ему памятник.
Тома Меррик. Скончался 15 августа 1849 года".
В сумерках она двигалась, словно привидение.
— Тут какой-то чокнутый лежит, — сказала она.
"Здесь лежит прах Билли Пейна.
Не тревожьте Билли Пейна.
В день, когда его убили,
Много мыслей погубили".
Из-под ног поднимался сладкий запах влажной травы. На деревьях, которые выделялись на фоне кровавого заката большими хирургическими щипцами, все еще пели птицы. Сам настояла, чтобы мы вошли в маленькую церковь. Дверь открылась со скрипом. На двери была прикреплена написанная от руки записка: «Чистка бронзовой утвари прекращена до особого уведомления». Свет, проникающий сквозь витражи, ложился полудрагоценными камнями на старые вытертые пыльные скамьи и блестел в бронзовых подсвечниках, придавая им вид средневековой нефтяной лавки. Она крепко держала меня за руку.
— Вы лучшее из всего, что происходило со мной в этой жизни, — сказала она с деланной искренностью.