Страница:
— Такая уж профессия, — сказал я и продолжил спуск по бесконечной лестнице. Я знал, что клеймо на моей руке непросто уничтожить, и принялся смущенно тереть его.
Глава 26
Бордо, Франция, вторник, 15 октября
Бордо занимает особое место в сознании французов (такое же положение занимает в сознании британцев Мюнхен). В 1871, 1914 и в 1940 годах в Бордо бежало французское правительство, завещав держаться тем, кого оно бросало. Каждый большой отель в городе знал на своем веку нашествие складных стульев и картотечных шкафов, машинисток и вооруженных охранника Проезжая мимо этих зданий, я вспоминал июнь 1940 года; Бордо служил перевалочным пунктом на полпути между Верденом и Виши.
Я нажал на акселератор; наступил момент, когда скорость уже начала играть некоторую роль. Я все разгонял и разгонял «мерседес-бенц 220 СЕ». И на большой скорости машина, снабженная хорошей гидравликой, чутко реагировала на любое мое движение. Большинство попадавшихся на дороге машин медленно ехали в направлении от Бордо, и через какие-то полчаса вся дорога была моей. Я почти все время поддерживал скорость 150 километров в час и все убеждал себя, что утро я провел не напрасно.
Миновав казино в Анди-пляже, я въехал на Морской бульвар с самым безмятежным видом. Взобравшись на бордюрный камень, я поставил машину на том же самом месте, где она стояла раньше. «Кадиллак-эльдорадо» Валкана тоже был на прежнем месте. Даже без двадцати одиннадцать утра поселок выглядел совершенно безжизненным. Я открыл входную дверь. Из кухни доносился шум воды, наливаемой в чайник. Я поднялся к себе в комнату. Табличка «Просьба не беспокоить» все еще висела на ручке двери. Я повернул ключ в замке и осторожно открыл дверь, стоя чуть в стороне от дверного проема. Я делал в точности так, как меня учили в Гилфорде, но нужды в этом не было — Валкан все еще был далеко отсюда. Я налил себе виски из бутылки, которая стояла у меня в шкафу. Поставив будильник наручных часов на время ужина, я лег спать. Больше пока делать было нечего. Оставалось только ждать. Когда что-нибудь дойдет до точки кипения, я услышу.
Глава 27
Анди-пляж, Франция, вторник, 15 октября
В половине седьмого вечера в дверь забарабанили. На пороге стоял рассерженный и грустный Джонни Валкан.
— Входи, — сказал я. Джонни смотрел на меня зло. Я ответил ему тем же, но поскольку глаза мои были полузакрыты, он этого не заметил.
— Я из полицейского участка, — сказал он. Кашемировый плащ он перекинул через плечо, рукава свисали безжизненными плетями.
— Да ну? — сказал я тоном человека, удивляющегося из вежливости. — За что же?
— Меня подвергли допросу третьей категории, — сказал он. Он провел рукой по своим седым волосам и огляделся вокруг в поисках прячущихся полицейских.
— За что? — переспросил я. — Ты, должно быть, чем-то рассердил их. — Я начал одеваться.
— Рассердил их! — он почти кричал. — Начать с того, что я работаю на ваше правительство.
— Надеюсь, ты не сказал им об этом. — Я зевнул. — Ты случайно не сидишь на моем галстуке?
— Нет, конечно, — возмутился Джонни. — Я им ничего не сказал. — Он все более раздражался. — Меня допрашивали, — он бросил взгляд на свои золотые часы, — четыре часа.
— Ты, видимо, от жажды изнываешь. — Я налил ему виски.
— Нет, — сказал он, хотя и проглотил виски с невероятной жадностью. — Я здесь не собираюсь торчать. Я возвращаюсь в Берлин.
— Как хочешь. Я просто пытаюсь помочь. — Он ответил мне презрительным взглядом. — Перестань, Джонни, — продолжал я. — Либо расскажи мне, в чем дело, либо вообще ничего не говори, только не жди, что я поверю, будто полицейские забрали тебя в участок просто потому, что им не понравился пробор твоей прически.
Валкан сел на кровать. Я налил ему еще виски, и в это время зазвонил сигнал моих наручных часов.
— Я приехал сюда, чтобы проконсультироваться с одним человеком, Вчера вечером я поехал к нему. Он живет в Испании.
Я старался держать себя, как человек, выслушивающий вынужденные извинения другого.
— Этот человек, — продолжал Джонни, — служил со мной в...
— В концлагере? — спросил я.
— Да. Он был лагерным врачом. Я знаю его очень давно. Французы, похоже, зуб на него имеют. Когда он вез меня сюда, его не пропустили через границу, а меня вытащили из машины.
— О, — воскликнул я, как человек, до которого неожиданно дошел смысл происходящего. — Значит, ты был в Испании, и тебя задержали на границе.
— Да, — подтвердил Джонни.
— Тогда бы я об этом не беспокоился. Обычная проверка.
Снизу раздался звоночек, означавший, что наш ужин готов. Я торопливо закончил туалет, а Валкан успел за это время выпить много виски. Ужин наш веселым назвать было трудно, потому что Валкан был мрачнее тучи. В полиции ему сказали, что Саманту выслали из страны, поскольку ее документы были не в порядке.
— Какие документы? — повторял Валкан, и я не мог ответить ему. — Все пошло наперекосяк в этом деле, — сказал Джонни, когда принесли кофе. Он вытянул ноги и принялся рассматривать носки своих дорогих оксфордских ботинок. — Я стараюсь, чтобы всем было хорошо... — Он в отчаянии развел руками.
— Когда стараешься, чтобы всем было хорошо, — сказал я, — скорее всего превратишься в богатую посредственность, но никогда не сделаешь ничего стоящего.
Джонни так долго и пристально смотрел на меня, что мне стало казаться, будто он свихнулся.
— Вы правы, — сказал он наконец. Вернувшись к созерцанию своих ботинок, он еще несколько раз повторил: «Вы правы». Я налил ему кофе. Он поблагодарил меня с выражением все той же мрачной задумчивости и спросил: — Теперь Лондон разозлится на меня?
— Почему? — спросил я.
— Ну... — Он остервенело махнул рукой. — Я болтаюсь здесь по каким-то своим делам, вместо того чтобы быть в Берлине, где я нужен для исправления фамилии в документах. Иногда я чувствую, что не рожден для такой жизни. Мне следовало музыку писать, а не бороться в одиночку с Лондоном. Лондон может убить меня.
— Лондон не имеет личностного начала, — сказал я. — Поверь мне, я их всех хорошо знаю. Они напоминают большую вычислительную машину. С одного конца закладываешь историю об успешной карьере, а с другого получаешь деньги и продвижение по службе.
— Хорошо, — прервал меня Джонни. Он снова уставился на меня прежним пристальным взглядом. — Им нужен этот Семица, ладно, черт возьми, я им его достану.
— Вот и молодец, — сказал я, каким-то чудом пересилив себя и изобразив одобрение.
Глава 28
Лондон, четверг, 17 октября
— И нечего винить Хэллама, — говорил Доулиш. — Вы от него получили больше помощи и информации, чем можно было ожидать. Боже, поработали бы вы с министерством внутренних дел в те времена, когда меня к ним прикомандировали.
— Давайте не будем говорить о каменном веке, — сказал я. — Мне сегодня приходится решать свои проблемы, и я совсем не хочу слышать о ваших прошлых подвигах.
— А вот впутать в это дело людей из Сан-Себастьяна — это уже большая ошибка. Люди Гренада наверняка все прослушали.
— О Гренаде не беспокойтесь, — сказал я. — Я отдал ему девчонку, указав, что она работает на Бонн. На пару дней им этого занятия хватит.
— Вам не приходится сидеть здесь и улаживать все эти проблемы, — сказал Доулиш. — Вы понаделаете неприятностей по всей Европе, а я тут улыбайся, целуй ручки, извиняйся, объясняй, что ошибки бывают у каждого, короче, выноси за вас дерьмо.
— У вас это прекрасно получается, — сказал я и повернулся, чтобы уйти.
— И еще одно, — сказал Доулиш. — Молодой Чиллкотт-Оукс пришел тут как-то ко мне и начал нести какую-то чушь о книгах и тычинках чертополоха. Я не понял ничего, кроме того, что он услышал это от вас.
— Я ему только сказал, что вы интересуетесь полевыми цветами. Разве это секрет?
Доулиш стал снимать со стола вещи, словно собирался танцевать на нем гопак. Это был знак большого волнения.
— А вы знаете, что и моя жена ими увлеклась? Люди, прослышавшие о них, приходят посмотреть. Приходят посмеяться. Я знаю об этом, но, посмотрев, влюбляются в них, а пара человек даже растения мне принесли. У меня теперь есть васильки, удивляюсь, почему я не завел их с самого начала. Есть у меня алый сочный цвет, непахучая ромашка, которую вы скорее всего знаете под названием пупавка...
— Да, — сказал я.
Доулиш смотрел в неведомую даль, пока перед его мысленным взором маршировали сорняки.
— Сладкий бурачок, galinsoga, желтая маргаритка и другие замечательные травы, птицы и бабочки.
— Я надеюсь, вредных насекомых вы разводить не будете. Ни проволочников, ни колорадскик жуков, — сказал я.
— Нет, — сказал Доулиш.
— А как насчет ядовитых растений? — спросил я. — Как насчет наперстянки и аконита, смертельного паслена и аронника или пластинчатых грибов? Совершенно убийственные.
Доулиш покачал головой.
Он включил селектор и попросил Алису принести какое-то досье, выключив селектор, он сказал:
— К каким бы выводам вы ни пришли, не обманывайтесь насчет Хэллама. Он чертовски хороший парень, что бы вы о нем ни думали, министерство внутренних дел без него работать не сможет. Оставьте его в покое или будете иметь дело со мной — лично.
Я кивнул. Доулиш протянул мне тонкую исписанную бумажку.
— Я буду вам признателен, если в будущем вы прекратите запрашивать даже рутинную информацию от полевых подразделений без моего разрешения. Вы не понимаете... — Он помахал листком бумаги. — Эти вещи стоят нам денег.
— Ладно, — сказал я. — У Доулиша было счастливое свойство, он умел дать знать, что встреча заканчивается, хотя и изображал зачастую удивление при вашей попытке уйти.
— Кстати, — сказал он. — Что касается трепа о том, что я пишу книги о полевых цветах.
— Да, — сказал я.
Доулиш смущенно пожал плечами.
— Это вы правильно делаете, — сказал он и тут же углубился в бумаги, лежавшие перед ним на столе.
Глава 29
Лондон, четверг, 17 октября
Куда: необозначенному полевому подразделению через Лондон, кому: УООК (П), Источник: Като 16.
В ответ на ваш запрос. Указанный вами номер машины принадлежит доктору Эрнсту Мору, который уже четыре года находится под наблюдением. (В дальнейших запросах следует называть его Траш.) Ваши (лондонские) картотеки содержат о нем подробную информацию. Краткие сведения: рост — 6 футов 1 дюйм. Вес — 12 стоунов 12 фунтов. Глаза — карие. Волосы — практически лыс. Шрамов и других отличительных признаков нет. Родился в Лейпциге в 1921 г. Получил диплом доктора (медицины) в Лейпциге в 1941 г. Вступил в германскую армию в 1941 г. Служил в базовых госпиталях в Германии в 1941 — 1944 гг. Служил на Восточном фронте в 1944 — 1945 гг. Попал в плен в Гамбурге в 1945 г. Проходил свидетелем по делу военных преступников в Гамбурге в 1946 г., проводимом Британской военной администрацией (см. дело 275/угол./нн). Освобожден и направлен работать в английский военный госпиталь в 1946 г. Связан контрактом с боннским правительством (разведка, не Геленова) с 1948 г. Начал работу как представитель фирмы по производству оборудования для радиологического лечения в 1948 г. В 1949 г. получил место представителя фирмы по производству оборудования для радиологического лечения в северной Испании. Начал скупать местные земельные участки (побережье северной Испании) в 1951 г. Уволился из фирмы в 1953 г. Женат на испанской гражданке с 1953 г. Имеет двоих детей.
Доктор Мор является в настоящее время гражданином Испании. Он продолжает посылать отчеты в Бонн, но мы думаем, что это известно Мадриду, с которым он, похоже, вступил в соглашение. Бонн относится к нему с минимальным доверием.
В упоминаемый вами день он провел с ДВ пять часов, и с тех пор французские иммиграционные власти запретили ему въезд в страну. Мы предполагаем, что здесь сыграли роль ваши контакты. Информации о ДВ у нас здесь не имеется. Надеемся, что это поможет вам.
Като 16
Глава 30
Лондон, четверг, 17 октября
Я взял сообщение в свой кабинет и прочитал его дважды. Потом бегло просмотрел «входящие» документы. Зазвонил телефон. Оператор сказал, что Хэллам звонил уже дважды за последние полчаса. Соединить ли меня с ним? Да.
— Привет, это Хэллам из Специального бюро по импорту.
— Говорят, что вы меня просто преследуете.
— Я иду с вами рядом, рука об руку, — сказал Хэллам. — Я вас не преследую. — Мы оба посмеялись над этой шуткой. Затем я спросил:
— Так в чем дело?
Я просто хотел сказать вам, что все готово.
— Что готово?
— Таможенные и иммиграционные документы, машина, которая будет ждать в Саутгемптоне или Дувре. У нас есть гостевой дом в Эксетере. Он побудет там около недели. — Хэллам замолчал.
— Ах, да, — сказал я.
— Вот почему мы отдаем предпочтение Саутгемптону, — сказал Хэллам.
— Очень удобно, — сказал я. — Может, он с собой и грелку захватит?
— Об этом необходимо думать заранее, — сказал Хэллам своим назидательным голосом. — Какой толк смотреть свысока на бытовые приготовления?! Вы будете выглядеть весьма глупо, если на борту парома, плывущего через Ла-Манш, вам вручат извещение о «запрете въезда в страну».
— Не более глупо, чем если бы я держался за руки с...
— Хватит, хватит, — решительно перебил Хэллам и повесил трубку.
Окончание своей фразы я произносил уже в молчащий телефон, и тут вошла Джин. Она спросила: «Хэллам?» и поставила на стол две чашки кофе.
— Совершенно верно, — сказал я.
— Ты не должен поддаваться на его уловки, — сказала она.
— Он мне действует на нервы.
— А ты думаешь, он не понимает этого? — спросила Джин. — Он такой же, как и ты, — обожает действовать людям на нервы.
— Да что ты говоришь?!
— Это же просто, как дважды два, — сказала Джин.
— Вот как? Придется пересмотреть отношение к этому старому скучному ублюдку. — Я протянул ей сообщение Като 16, а сам принялся за горячую воду, чуть разбавленную растворимым кофе. Джин прочитала сообщение внимательно.
— Интересно, — сказала она.
— Что именно?
— Не знаю. Интересно то, что ты запросил его. Для меня оно бессмысленно.
— Не хотел бы разрушать твою веру в меня, но для меня тоже.
— А что ты ожидал? — спросила Джин.
— Трудно сказать. Видимо, я надеялся, что это сообщение в точности совпадет с описанием Брума, которое я получил от Гелена, или что каким-то образом оно будет связано с Валканом.
— А может, оно и связано, — сказала Джин. — Если ты в него вчитаешься. Обрати внимание на этот отрывок о Восточном фронте. Возможно, они с Валканом служили в одном концлагере, как сам Валкан об этом говорит.
— Возможно, возможно, — согласился я неохотно. — Просто я надеялся на какие-то большие драматические события.
— Но ты же сам всегда учишь меня не рассчитывать на большие драматические события, — сказала Джин.
— Я не жду, что ты будешь следовать моему примеру. От тебя требуется только послушание.
Джин скорчила гримасу и снова прочитала сообщение.
— Если хочешь, я просмотрю все наши материалы на него и поищу упоминаний о Валкане. — Я колебался. — Дел сейчас особых нет, — продолжала Джин. — Прическу я делаю всего два раза в неделю.
— Если досье Мора подействует на тебя столь же благотворно, как парикмахерская, валяй, — сказал я. — С удовольствием подпишу пропуск в информационный фонд.
— Ты посмотри, как вырос твой цветок, — сказала Джин. — Вот здесь новый листок появился.
Я пригласил Джин пообедать в «Тратториа Террацца», где мы когда-то обедали в день нашего знакомства. Мы сидели в роскошном нижнем зале и пили «кампари» с содовой; я, рискуя растолстеть, заказал большую порцию «лазаньи», за которой последовала котлета по-киевски. Хозяин траттории Франко принес нам граппу с кофе, и мы сидели и беседовали о Большом Билли и Вешателе Харри, о том, что именно косой продавец из рыбного магазина кричал дорожному инспектору. Я откинулся на стуле и рассматривал пустые бутылки и полные пепельницы, рассуждая о том, как бы я работал санитарным инспектором.
— Вам бы не понравилось, — сказал Франко.
— Как знать? — сказала Джин. — От него многого можно ожидать.
Я в это время молча боролся с икотой. Особого смысла возвращаться на службу в половине пятого не было, поэтому я пригласил Джин в кино на фильм, который в воскресных выпусках газет назвали поэтическим произведением. Фильм мог вызвать разве что судороги.
Джин вела себя очень заботливо. В бакалейном магазине в Сохо она купила разной провизии, и после кино мы поехали к ней на Глостер-роуд, где она и принялась готовить.
Квартира Джин продувалась всеми ветрами. Мы сели в кухне с включенной духовкой, которую оставили открытой, разбивали яйца и варили артишоки, а Джин в это время читала вслух инструкции из кулинарной статьи в «Обсервере». Только я начал понемногу согреваться, как зазвонил телефон. Джин ответила на звонок, но оказалось, что звонят мне.
Я пытаюсь дозвониться до вас с четырех часов, — раздраженно заявила телефонистка с Шарлотт-стрит.
— Я в туалет ходил, — объяснил я.
— Это из Бордо, из отделения ДСТ[32]. Видимо, шифратора у вас там нет.
— Нет, — сказал я. — Это квартирный телефон мисс Тоннессон.
— Тогда после соединения с Бордо я буду шифровать здесь, а вам уже текст пойдет открыто.
— Хорошо, — сказал я, видимо, без должной признательности.
— Это вопреки правилам, сэр. Вы должны добраться до ближайшего телефона с шифратором: такова инструкция. И только потому, что я договорилась с руководителем службы связи в Фримантле и он сам взялся установить связь, только поэтому я и могу рискнуть.
— Это, конечно, исключительно мило с вашей стороны. Я постараюсь быть очень сдержанным в разговоре.
— А сарказм здесь ни к чему, сэр. Я просто делаю свою работу.
Я промолчал, в трубке зашуршало — это Шарлотт-стрит подключалась к правительственной телефонной линии, проложенной под каналом. Раздался незашифрованный шум, и, наконец, Шарлотт-стрит подключила шифратор, затем зазвучал голос Гренада:
— ...счастлив сделать это. Однако вам придется положиться на память Альберта. Вы хорошо меня слышите?
— Хорошо, — сказал я. — Продолжайте.
— Если он снова появится во Франции, мы его арестуем, — сказал Гренад.
— Еще чего, — сказал я. — По какому же обвинению?
— Я вам скажу, — пообещал Гренад. — До нашего разговора ваш друг был для нас всего лишь глубоко запрятанным в наших архивах именем. Кем-то, кто представлял для нас интерес. Но если он снова приедет сюда, мы предъявим ему обвинение в терроризме и убийстве, и, смею заверить, покопавшись, отыщем несколько военных преступлений.
— А нельзя ли немножко поконкретнее? — попросил я.
— Я посылаю вам наше обычное письменное уведомление, — сказал Гренад.
— Но кого он убил? — спросил я. — И когда?
— В конце 1942 года он убил члена вишистского правительства.
— Зачем? — спросил я.
— Потому что он был членом ФТП[33], — сказал Гренад. — Это было политическое убийство.
— Продолжайте, — сказал я.
— В феврале 1943 года его арестовала в Кольмаре вишистская полиция. У нас здесь есть список судебных дел времен войны, я пошлю вам его фотокопию. Он заявил, что является немецким гражданином, и его отослали в Германию. У нас здесь, конечно, нет немецких судебных дел. У Альберта чертовски хорошая память, и он говорит, что тот отделался тюремным сроком.
— УАльберта должна быть действительно чертовски хорошая память, — сказал я. — Ведь Альберту во время этих событий было что-то около пяти лет.
— Альберт часто работает у нас внизу, в архивах, у него прекрасная память на документы. Вы, надеюсь, понимаете, что я имею в виду.
— Вы меня ошарашили, — сказал я. — Вы хотите убедить меня, что Джон Валкан был коммунистом и убил члена вишистского правительства. Я в это просто не могу поверить.
— Я говорю не о Валкане, — сказал Гренад. — Мы все прекрасно знаем, что из себя представляет Валкан. Он ведь из вашей банды, верно? Я говорю о Бруме.
— Бруме? — удивленно переспросил я.
— Мы и сами все здесь удивились. Я считал, что этот Брум всего-навсего очередной продукт вашей буйной фантазии. Я так и Альберту сказал.
— Ну нет, — возмутился я.
В разговор вклинилась телефонистка и попросила нас заканчивать, поскольку требовалась линия, но я настоял на продолжении разговора. После короткого жужжания снова послышался голос Гренада:
— ...жаловался, что исчезла его подружка. Ха-ха. Мы знали, что он из ваших ребят, но он в этом не признался, уверяю вас. — После паузы Гренад продолжил: — Нам достоверно известно, что Валкан работает на вас.
Я хмыкнул. Гренад сказал:
— Признайтесь, мой друг. Скажите правду хоть однажды. Вас это может вдохновить.
— Мы платим ему за работу, — сказал я осмотрительно.
Гренад издал короткий победный смешок.
— Прекрасно, мой друг. Это тонкое различие в случае с Валканом совершенно необходимо. — Он снова засмеялся.
— Где этот Брум сейчас? — спросил я.
— Никаких следов, — сказал Гренад. — А почему бы вам самим не пошевелиться? Сделайте запросы. Не ленитесь.
— Спасибо, — сказал я телефонистке. — Нас можно разъединить.
Гренад закричал:
— Альберт пьет виски «Димпл Хейг».
— Ваши внутренние проблемы меня не интересуют, — сказал я.
— С вами очень тяжело, — сказал Гренад.
— Но это мало кто замечает, — сказал я. В этот момент телефонистка прервала наш разговор.
Джин бросила мне чистую салфетку и принесла ужин. Я пересказал ей разговор с Гренадом.
— А какая разница, кто этот Брум и что он делал во время войны? Наша задача состоит только в том, чтобы перевезти человека по имени Семица из Восточного Берлина в Лондон.
— Ты, как всегда, упрощаешь, — сказал я. — Если бы это было так просто, то с этой задачей справился бы и Картер Патерсон. Причина нашего участия в том, что мы хотим узнать как можно больше и о Карлхорсте в целом, и о Стоке в частности. Во-вторых, я хочу выяснить, насколько надежен Валкан и можем ли мы доверять ему в серьезной ситуации. В-третьих, мы не знаем в деталях замысла Гелена, а также хотим проверить его лояльность Бонну, госдепартаменту, армии США...
— Нам, — добавила Джин.
— Даже нам, — согласился я. — А кроме того, есть еще и сам Семица, главное действующее лицо всей истории. Как только он перейдет Циммерштрассе, он станет Полем Луи Брумом и у него будет достаточно доказательств, чтобы опровергнуть любого, кто усомнится в этом. Вот почему я хочу знать, кто был Брум и почему Семица так хочет стать им.
— С чего же ты начнешь? — спросила Джин.
— "Начни с начала", — так советовала королева Алисе. «Дойди до конца. Потом остановись». Поль Луи Брум родился в Праге.
Глава 31
Прага, понедельник, 21 октября
Если кто-нибудь вдруг решился бы иллюстрировать сказки Андерсена фотографиями, то должен был бы начать с Праги. Небо пронзают вершины сказочного леса высоких шпилей; замок Градчаны и колокольня собора Святого Витуса смотрят на средневековый Карлов мост, который, прежде чем пересечь голубую спокойную Влтаву, принял под свой кров таверну «Три страуса». Старая часть города являет собой паутину маленьких кривых улочек, освещенных газовыми фонарями, место здесь такое холмистое, что невнимательный водитель может легко загреметь вниз с крутой каменной лестницы. Наступили сумерки, и город стал похож на пыльную рождественскую елку. Я припарковал свою взятую напрокат «шкоду» и возвратился пешком к таверне «Три страуса». Ступени были сношены до блеска, а внутреннее убранство было словно сработано из дерева одним топором. Потолочные перекрытия были разрисованы красными и зелеными виноградными листьями, прокопчены пятисотлетним табачным окуриванием. Небольшой радиоприемничек над изразцовой печью так громко орал «Я иду с малышкой домой», что на подоконнике шевелились листья герани. Зал был заполнен, как рабочий лень стахановца, оживленные мужчины громко заказывали сливовицу, боровичку или кружку пльзеньского пива, официанты, выполнив заказ, что-то писали карандашом на салфетке посетителя.
Глава 26
Опытный шахматист запоминает и использует комбинации из партий мастеров.
Бордо, Франция, вторник, 15 октября
Бордо занимает особое место в сознании французов (такое же положение занимает в сознании британцев Мюнхен). В 1871, 1914 и в 1940 годах в Бордо бежало французское правительство, завещав держаться тем, кого оно бросало. Каждый большой отель в городе знал на своем веку нашествие складных стульев и картотечных шкафов, машинисток и вооруженных охранника Проезжая мимо этих зданий, я вспоминал июнь 1940 года; Бордо служил перевалочным пунктом на полпути между Верденом и Виши.
Я нажал на акселератор; наступил момент, когда скорость уже начала играть некоторую роль. Я все разгонял и разгонял «мерседес-бенц 220 СЕ». И на большой скорости машина, снабженная хорошей гидравликой, чутко реагировала на любое мое движение. Большинство попадавшихся на дороге машин медленно ехали в направлении от Бордо, и через какие-то полчаса вся дорога была моей. Я почти все время поддерживал скорость 150 километров в час и все убеждал себя, что утро я провел не напрасно.
Миновав казино в Анди-пляже, я въехал на Морской бульвар с самым безмятежным видом. Взобравшись на бордюрный камень, я поставил машину на том же самом месте, где она стояла раньше. «Кадиллак-эльдорадо» Валкана тоже был на прежнем месте. Даже без двадцати одиннадцать утра поселок выглядел совершенно безжизненным. Я открыл входную дверь. Из кухни доносился шум воды, наливаемой в чайник. Я поднялся к себе в комнату. Табличка «Просьба не беспокоить» все еще висела на ручке двери. Я повернул ключ в замке и осторожно открыл дверь, стоя чуть в стороне от дверного проема. Я делал в точности так, как меня учили в Гилфорде, но нужды в этом не было — Валкан все еще был далеко отсюда. Я налил себе виски из бутылки, которая стояла у меня в шкафу. Поставив будильник наручных часов на время ужина, я лег спать. Больше пока делать было нечего. Оставалось только ждать. Когда что-нибудь дойдет до точки кипения, я услышу.
Глава 27
Любой ход, которым нападают на короля противника, называют шахом.
Анди-пляж, Франция, вторник, 15 октября
В половине седьмого вечера в дверь забарабанили. На пороге стоял рассерженный и грустный Джонни Валкан.
— Входи, — сказал я. Джонни смотрел на меня зло. Я ответил ему тем же, но поскольку глаза мои были полузакрыты, он этого не заметил.
— Я из полицейского участка, — сказал он. Кашемировый плащ он перекинул через плечо, рукава свисали безжизненными плетями.
— Да ну? — сказал я тоном человека, удивляющегося из вежливости. — За что же?
— Меня подвергли допросу третьей категории, — сказал он. Он провел рукой по своим седым волосам и огляделся вокруг в поисках прячущихся полицейских.
— За что? — переспросил я. — Ты, должно быть, чем-то рассердил их. — Я начал одеваться.
— Рассердил их! — он почти кричал. — Начать с того, что я работаю на ваше правительство.
— Надеюсь, ты не сказал им об этом. — Я зевнул. — Ты случайно не сидишь на моем галстуке?
— Нет, конечно, — возмутился Джонни. — Я им ничего не сказал. — Он все более раздражался. — Меня допрашивали, — он бросил взгляд на свои золотые часы, — четыре часа.
— Ты, видимо, от жажды изнываешь. — Я налил ему виски.
— Нет, — сказал он, хотя и проглотил виски с невероятной жадностью. — Я здесь не собираюсь торчать. Я возвращаюсь в Берлин.
— Как хочешь. Я просто пытаюсь помочь. — Он ответил мне презрительным взглядом. — Перестань, Джонни, — продолжал я. — Либо расскажи мне, в чем дело, либо вообще ничего не говори, только не жди, что я поверю, будто полицейские забрали тебя в участок просто потому, что им не понравился пробор твоей прически.
Валкан сел на кровать. Я налил ему еще виски, и в это время зазвонил сигнал моих наручных часов.
— Я приехал сюда, чтобы проконсультироваться с одним человеком, Вчера вечером я поехал к нему. Он живет в Испании.
Я старался держать себя, как человек, выслушивающий вынужденные извинения другого.
— Этот человек, — продолжал Джонни, — служил со мной в...
— В концлагере? — спросил я.
— Да. Он был лагерным врачом. Я знаю его очень давно. Французы, похоже, зуб на него имеют. Когда он вез меня сюда, его не пропустили через границу, а меня вытащили из машины.
— О, — воскликнул я, как человек, до которого неожиданно дошел смысл происходящего. — Значит, ты был в Испании, и тебя задержали на границе.
— Да, — подтвердил Джонни.
— Тогда бы я об этом не беспокоился. Обычная проверка.
Снизу раздался звоночек, означавший, что наш ужин готов. Я торопливо закончил туалет, а Валкан успел за это время выпить много виски. Ужин наш веселым назвать было трудно, потому что Валкан был мрачнее тучи. В полиции ему сказали, что Саманту выслали из страны, поскольку ее документы были не в порядке.
— Какие документы? — повторял Валкан, и я не мог ответить ему. — Все пошло наперекосяк в этом деле, — сказал Джонни, когда принесли кофе. Он вытянул ноги и принялся рассматривать носки своих дорогих оксфордских ботинок. — Я стараюсь, чтобы всем было хорошо... — Он в отчаянии развел руками.
— Когда стараешься, чтобы всем было хорошо, — сказал я, — скорее всего превратишься в богатую посредственность, но никогда не сделаешь ничего стоящего.
Джонни так долго и пристально смотрел на меня, что мне стало казаться, будто он свихнулся.
— Вы правы, — сказал он наконец. Вернувшись к созерцанию своих ботинок, он еще несколько раз повторил: «Вы правы». Я налил ему кофе. Он поблагодарил меня с выражением все той же мрачной задумчивости и спросил: — Теперь Лондон разозлится на меня?
— Почему? — спросил я.
— Ну... — Он остервенело махнул рукой. — Я болтаюсь здесь по каким-то своим делам, вместо того чтобы быть в Берлине, где я нужен для исправления фамилии в документах. Иногда я чувствую, что не рожден для такой жизни. Мне следовало музыку писать, а не бороться в одиночку с Лондоном. Лондон может убить меня.
— Лондон не имеет личностного начала, — сказал я. — Поверь мне, я их всех хорошо знаю. Они напоминают большую вычислительную машину. С одного конца закладываешь историю об успешной карьере, а с другого получаешь деньги и продвижение по службе.
— Хорошо, — прервал меня Джонни. Он снова уставился на меня прежним пристальным взглядом. — Им нужен этот Семица, ладно, черт возьми, я им его достану.
— Вот и молодец, — сказал я, каким-то чудом пересилив себя и изобразив одобрение.
Глава 28
Развитие само по себе недостаточно. Каждый ход должен иметь цель.
Лондон, четверг, 17 октября
— И нечего винить Хэллама, — говорил Доулиш. — Вы от него получили больше помощи и информации, чем можно было ожидать. Боже, поработали бы вы с министерством внутренних дел в те времена, когда меня к ним прикомандировали.
— Давайте не будем говорить о каменном веке, — сказал я. — Мне сегодня приходится решать свои проблемы, и я совсем не хочу слышать о ваших прошлых подвигах.
— А вот впутать в это дело людей из Сан-Себастьяна — это уже большая ошибка. Люди Гренада наверняка все прослушали.
— О Гренаде не беспокойтесь, — сказал я. — Я отдал ему девчонку, указав, что она работает на Бонн. На пару дней им этого занятия хватит.
— Вам не приходится сидеть здесь и улаживать все эти проблемы, — сказал Доулиш. — Вы понаделаете неприятностей по всей Европе, а я тут улыбайся, целуй ручки, извиняйся, объясняй, что ошибки бывают у каждого, короче, выноси за вас дерьмо.
— У вас это прекрасно получается, — сказал я и повернулся, чтобы уйти.
— И еще одно, — сказал Доулиш. — Молодой Чиллкотт-Оукс пришел тут как-то ко мне и начал нести какую-то чушь о книгах и тычинках чертополоха. Я не понял ничего, кроме того, что он услышал это от вас.
— Я ему только сказал, что вы интересуетесь полевыми цветами. Разве это секрет?
Доулиш стал снимать со стола вещи, словно собирался танцевать на нем гопак. Это был знак большого волнения.
— А вы знаете, что и моя жена ими увлеклась? Люди, прослышавшие о них, приходят посмотреть. Приходят посмеяться. Я знаю об этом, но, посмотрев, влюбляются в них, а пара человек даже растения мне принесли. У меня теперь есть васильки, удивляюсь, почему я не завел их с самого начала. Есть у меня алый сочный цвет, непахучая ромашка, которую вы скорее всего знаете под названием пупавка...
— Да, — сказал я.
Доулиш смотрел в неведомую даль, пока перед его мысленным взором маршировали сорняки.
— Сладкий бурачок, galinsoga, желтая маргаритка и другие замечательные травы, птицы и бабочки.
— Я надеюсь, вредных насекомых вы разводить не будете. Ни проволочников, ни колорадскик жуков, — сказал я.
— Нет, — сказал Доулиш.
— А как насчет ядовитых растений? — спросил я. — Как насчет наперстянки и аконита, смертельного паслена и аронника или пластинчатых грибов? Совершенно убийственные.
Доулиш покачал головой.
Он включил селектор и попросил Алису принести какое-то досье, выключив селектор, он сказал:
— К каким бы выводам вы ни пришли, не обманывайтесь насчет Хэллама. Он чертовски хороший парень, что бы вы о нем ни думали, министерство внутренних дел без него работать не сможет. Оставьте его в покое или будете иметь дело со мной — лично.
Я кивнул. Доулиш протянул мне тонкую исписанную бумажку.
— Я буду вам признателен, если в будущем вы прекратите запрашивать даже рутинную информацию от полевых подразделений без моего разрешения. Вы не понимаете... — Он помахал листком бумаги. — Эти вещи стоят нам денег.
— Ладно, — сказал я. — У Доулиша было счастливое свойство, он умел дать знать, что встреча заканчивается, хотя и изображал зачастую удивление при вашей попытке уйти.
— Кстати, — сказал он. — Что касается трепа о том, что я пишу книги о полевых цветах.
— Да, — сказал я.
Доулиш смущенно пожал плечами.
— Это вы правильно делаете, — сказал он и тут же углубился в бумаги, лежавшие перед ним на столе.
Глава 29
Шахматисты, предпочитающие агрессивную напористую игру и инициативу, часто прибегают к испанской партии.
Лондон, четверг, 17 октября
Куда: необозначенному полевому подразделению через Лондон, кому: УООК (П), Источник: Като 16.
В ответ на ваш запрос. Указанный вами номер машины принадлежит доктору Эрнсту Мору, который уже четыре года находится под наблюдением. (В дальнейших запросах следует называть его Траш.) Ваши (лондонские) картотеки содержат о нем подробную информацию. Краткие сведения: рост — 6 футов 1 дюйм. Вес — 12 стоунов 12 фунтов. Глаза — карие. Волосы — практически лыс. Шрамов и других отличительных признаков нет. Родился в Лейпциге в 1921 г. Получил диплом доктора (медицины) в Лейпциге в 1941 г. Вступил в германскую армию в 1941 г. Служил в базовых госпиталях в Германии в 1941 — 1944 гг. Служил на Восточном фронте в 1944 — 1945 гг. Попал в плен в Гамбурге в 1945 г. Проходил свидетелем по делу военных преступников в Гамбурге в 1946 г., проводимом Британской военной администрацией (см. дело 275/угол./нн). Освобожден и направлен работать в английский военный госпиталь в 1946 г. Связан контрактом с боннским правительством (разведка, не Геленова) с 1948 г. Начал работу как представитель фирмы по производству оборудования для радиологического лечения в 1948 г. В 1949 г. получил место представителя фирмы по производству оборудования для радиологического лечения в северной Испании. Начал скупать местные земельные участки (побережье северной Испании) в 1951 г. Уволился из фирмы в 1953 г. Женат на испанской гражданке с 1953 г. Имеет двоих детей.
Доктор Мор является в настоящее время гражданином Испании. Он продолжает посылать отчеты в Бонн, но мы думаем, что это известно Мадриду, с которым он, похоже, вступил в соглашение. Бонн относится к нему с минимальным доверием.
В упоминаемый вами день он провел с ДВ пять часов, и с тех пор французские иммиграционные власти запретили ему въезд в страну. Мы предполагаем, что здесь сыграли роль ваши контакты. Информации о ДВ у нас здесь не имеется. Надеемся, что это поможет вам.
Като 16
Глава 30
Дальнобойность в шахматах измеряется не расстоянием, а числом клеток, на которые возможен допустимый ход.
Лондон, четверг, 17 октября
Я взял сообщение в свой кабинет и прочитал его дважды. Потом бегло просмотрел «входящие» документы. Зазвонил телефон. Оператор сказал, что Хэллам звонил уже дважды за последние полчаса. Соединить ли меня с ним? Да.
— Привет, это Хэллам из Специального бюро по импорту.
— Говорят, что вы меня просто преследуете.
— Я иду с вами рядом, рука об руку, — сказал Хэллам. — Я вас не преследую. — Мы оба посмеялись над этой шуткой. Затем я спросил:
— Так в чем дело?
Я просто хотел сказать вам, что все готово.
— Что готово?
— Таможенные и иммиграционные документы, машина, которая будет ждать в Саутгемптоне или Дувре. У нас есть гостевой дом в Эксетере. Он побудет там около недели. — Хэллам замолчал.
— Ах, да, — сказал я.
— Вот почему мы отдаем предпочтение Саутгемптону, — сказал Хэллам.
— Очень удобно, — сказал я. — Может, он с собой и грелку захватит?
— Об этом необходимо думать заранее, — сказал Хэллам своим назидательным голосом. — Какой толк смотреть свысока на бытовые приготовления?! Вы будете выглядеть весьма глупо, если на борту парома, плывущего через Ла-Манш, вам вручат извещение о «запрете въезда в страну».
— Не более глупо, чем если бы я держался за руки с...
— Хватит, хватит, — решительно перебил Хэллам и повесил трубку.
Окончание своей фразы я произносил уже в молчащий телефон, и тут вошла Джин. Она спросила: «Хэллам?» и поставила на стол две чашки кофе.
— Совершенно верно, — сказал я.
— Ты не должен поддаваться на его уловки, — сказала она.
— Он мне действует на нервы.
— А ты думаешь, он не понимает этого? — спросила Джин. — Он такой же, как и ты, — обожает действовать людям на нервы.
— Да что ты говоришь?!
— Это же просто, как дважды два, — сказала Джин.
— Вот как? Придется пересмотреть отношение к этому старому скучному ублюдку. — Я протянул ей сообщение Като 16, а сам принялся за горячую воду, чуть разбавленную растворимым кофе. Джин прочитала сообщение внимательно.
— Интересно, — сказала она.
— Что именно?
— Не знаю. Интересно то, что ты запросил его. Для меня оно бессмысленно.
— Не хотел бы разрушать твою веру в меня, но для меня тоже.
— А что ты ожидал? — спросила Джин.
— Трудно сказать. Видимо, я надеялся, что это сообщение в точности совпадет с описанием Брума, которое я получил от Гелена, или что каким-то образом оно будет связано с Валканом.
— А может, оно и связано, — сказала Джин. — Если ты в него вчитаешься. Обрати внимание на этот отрывок о Восточном фронте. Возможно, они с Валканом служили в одном концлагере, как сам Валкан об этом говорит.
— Возможно, возможно, — согласился я неохотно. — Просто я надеялся на какие-то большие драматические события.
— Но ты же сам всегда учишь меня не рассчитывать на большие драматические события, — сказала Джин.
— Я не жду, что ты будешь следовать моему примеру. От тебя требуется только послушание.
Джин скорчила гримасу и снова прочитала сообщение.
— Если хочешь, я просмотрю все наши материалы на него и поищу упоминаний о Валкане. — Я колебался. — Дел сейчас особых нет, — продолжала Джин. — Прическу я делаю всего два раза в неделю.
— Если досье Мора подействует на тебя столь же благотворно, как парикмахерская, валяй, — сказал я. — С удовольствием подпишу пропуск в информационный фонд.
— Ты посмотри, как вырос твой цветок, — сказала Джин. — Вот здесь новый листок появился.
Я пригласил Джин пообедать в «Тратториа Террацца», где мы когда-то обедали в день нашего знакомства. Мы сидели в роскошном нижнем зале и пили «кампари» с содовой; я, рискуя растолстеть, заказал большую порцию «лазаньи», за которой последовала котлета по-киевски. Хозяин траттории Франко принес нам граппу с кофе, и мы сидели и беседовали о Большом Билли и Вешателе Харри, о том, что именно косой продавец из рыбного магазина кричал дорожному инспектору. Я откинулся на стуле и рассматривал пустые бутылки и полные пепельницы, рассуждая о том, как бы я работал санитарным инспектором.
— Вам бы не понравилось, — сказал Франко.
— Как знать? — сказала Джин. — От него многого можно ожидать.
Я в это время молча боролся с икотой. Особого смысла возвращаться на службу в половине пятого не было, поэтому я пригласил Джин в кино на фильм, который в воскресных выпусках газет назвали поэтическим произведением. Фильм мог вызвать разве что судороги.
Джин вела себя очень заботливо. В бакалейном магазине в Сохо она купила разной провизии, и после кино мы поехали к ней на Глостер-роуд, где она и принялась готовить.
Квартира Джин продувалась всеми ветрами. Мы сели в кухне с включенной духовкой, которую оставили открытой, разбивали яйца и варили артишоки, а Джин в это время читала вслух инструкции из кулинарной статьи в «Обсервере». Только я начал понемногу согреваться, как зазвонил телефон. Джин ответила на звонок, но оказалось, что звонят мне.
Я пытаюсь дозвониться до вас с четырех часов, — раздраженно заявила телефонистка с Шарлотт-стрит.
— Я в туалет ходил, — объяснил я.
— Это из Бордо, из отделения ДСТ[32]. Видимо, шифратора у вас там нет.
— Нет, — сказал я. — Это квартирный телефон мисс Тоннессон.
— Тогда после соединения с Бордо я буду шифровать здесь, а вам уже текст пойдет открыто.
— Хорошо, — сказал я, видимо, без должной признательности.
— Это вопреки правилам, сэр. Вы должны добраться до ближайшего телефона с шифратором: такова инструкция. И только потому, что я договорилась с руководителем службы связи в Фримантле и он сам взялся установить связь, только поэтому я и могу рискнуть.
— Это, конечно, исключительно мило с вашей стороны. Я постараюсь быть очень сдержанным в разговоре.
— А сарказм здесь ни к чему, сэр. Я просто делаю свою работу.
Я промолчал, в трубке зашуршало — это Шарлотт-стрит подключалась к правительственной телефонной линии, проложенной под каналом. Раздался незашифрованный шум, и, наконец, Шарлотт-стрит подключила шифратор, затем зазвучал голос Гренада:
— ...счастлив сделать это. Однако вам придется положиться на память Альберта. Вы хорошо меня слышите?
— Хорошо, — сказал я. — Продолжайте.
— Если он снова появится во Франции, мы его арестуем, — сказал Гренад.
— Еще чего, — сказал я. — По какому же обвинению?
— Я вам скажу, — пообещал Гренад. — До нашего разговора ваш друг был для нас всего лишь глубоко запрятанным в наших архивах именем. Кем-то, кто представлял для нас интерес. Но если он снова приедет сюда, мы предъявим ему обвинение в терроризме и убийстве, и, смею заверить, покопавшись, отыщем несколько военных преступлений.
— А нельзя ли немножко поконкретнее? — попросил я.
— Я посылаю вам наше обычное письменное уведомление, — сказал Гренад.
— Но кого он убил? — спросил я. — И когда?
— В конце 1942 года он убил члена вишистского правительства.
— Зачем? — спросил я.
— Потому что он был членом ФТП[33], — сказал Гренад. — Это было политическое убийство.
— Продолжайте, — сказал я.
— В феврале 1943 года его арестовала в Кольмаре вишистская полиция. У нас здесь есть список судебных дел времен войны, я пошлю вам его фотокопию. Он заявил, что является немецким гражданином, и его отослали в Германию. У нас здесь, конечно, нет немецких судебных дел. У Альберта чертовски хорошая память, и он говорит, что тот отделался тюремным сроком.
— УАльберта должна быть действительно чертовски хорошая память, — сказал я. — Ведь Альберту во время этих событий было что-то около пяти лет.
— Альберт часто работает у нас внизу, в архивах, у него прекрасная память на документы. Вы, надеюсь, понимаете, что я имею в виду.
— Вы меня ошарашили, — сказал я. — Вы хотите убедить меня, что Джон Валкан был коммунистом и убил члена вишистского правительства. Я в это просто не могу поверить.
— Я говорю не о Валкане, — сказал Гренад. — Мы все прекрасно знаем, что из себя представляет Валкан. Он ведь из вашей банды, верно? Я говорю о Бруме.
— Бруме? — удивленно переспросил я.
— Мы и сами все здесь удивились. Я считал, что этот Брум всего-навсего очередной продукт вашей буйной фантазии. Я так и Альберту сказал.
— Ну нет, — возмутился я.
В разговор вклинилась телефонистка и попросила нас заканчивать, поскольку требовалась линия, но я настоял на продолжении разговора. После короткого жужжания снова послышался голос Гренада:
— ...жаловался, что исчезла его подружка. Ха-ха. Мы знали, что он из ваших ребят, но он в этом не признался, уверяю вас. — После паузы Гренад продолжил: — Нам достоверно известно, что Валкан работает на вас.
Я хмыкнул. Гренад сказал:
— Признайтесь, мой друг. Скажите правду хоть однажды. Вас это может вдохновить.
— Мы платим ему за работу, — сказал я осмотрительно.
Гренад издал короткий победный смешок.
— Прекрасно, мой друг. Это тонкое различие в случае с Валканом совершенно необходимо. — Он снова засмеялся.
— Где этот Брум сейчас? — спросил я.
— Никаких следов, — сказал Гренад. — А почему бы вам самим не пошевелиться? Сделайте запросы. Не ленитесь.
— Спасибо, — сказал я телефонистке. — Нас можно разъединить.
Гренад закричал:
— Альберт пьет виски «Димпл Хейг».
— Ваши внутренние проблемы меня не интересуют, — сказал я.
— С вами очень тяжело, — сказал Гренад.
— Но это мало кто замечает, — сказал я. В этот момент телефонистка прервала наш разговор.
Джин бросила мне чистую салфетку и принесла ужин. Я пересказал ей разговор с Гренадом.
— А какая разница, кто этот Брум и что он делал во время войны? Наша задача состоит только в том, чтобы перевезти человека по имени Семица из Восточного Берлина в Лондон.
— Ты, как всегда, упрощаешь, — сказал я. — Если бы это было так просто, то с этой задачей справился бы и Картер Патерсон. Причина нашего участия в том, что мы хотим узнать как можно больше и о Карлхорсте в целом, и о Стоке в частности. Во-вторых, я хочу выяснить, насколько надежен Валкан и можем ли мы доверять ему в серьезной ситуации. В-третьих, мы не знаем в деталях замысла Гелена, а также хотим проверить его лояльность Бонну, госдепартаменту, армии США...
— Нам, — добавила Джин.
— Даже нам, — согласился я. — А кроме того, есть еще и сам Семица, главное действующее лицо всей истории. Как только он перейдет Циммерштрассе, он станет Полем Луи Брумом и у него будет достаточно доказательств, чтобы опровергнуть любого, кто усомнится в этом. Вот почему я хочу знать, кто был Брум и почему Семица так хочет стать им.
— С чего же ты начнешь? — спросила Джин.
— "Начни с начала", — так советовала королева Алисе. «Дойди до конца. Потом остановись». Поль Луи Брум родился в Праге.
Глава 31
Чешская защита[34]: в этом дебюте пешки взаимно блокируются и решающую роль начинает играть ферзевый слон.
Прага, понедельник, 21 октября
Если кто-нибудь вдруг решился бы иллюстрировать сказки Андерсена фотографиями, то должен был бы начать с Праги. Небо пронзают вершины сказочного леса высоких шпилей; замок Градчаны и колокольня собора Святого Витуса смотрят на средневековый Карлов мост, который, прежде чем пересечь голубую спокойную Влтаву, принял под свой кров таверну «Три страуса». Старая часть города являет собой паутину маленьких кривых улочек, освещенных газовыми фонарями, место здесь такое холмистое, что невнимательный водитель может легко загреметь вниз с крутой каменной лестницы. Наступили сумерки, и город стал похож на пыльную рождественскую елку. Я припарковал свою взятую напрокат «шкоду» и возвратился пешком к таверне «Три страуса». Ступени были сношены до блеска, а внутреннее убранство было словно сработано из дерева одним топором. Потолочные перекрытия были разрисованы красными и зелеными виноградными листьями, прокопчены пятисотлетним табачным окуриванием. Небольшой радиоприемничек над изразцовой печью так громко орал «Я иду с малышкой домой», что на подоконнике шевелились листья герани. Зал был заполнен, как рабочий лень стахановца, оживленные мужчины громко заказывали сливовицу, боровичку или кружку пльзеньского пива, официанты, выполнив заказ, что-то писали карандашом на салфетке посетителя.