Важнее музыки – моей, твоей или даже моего оркестра – для меня Франс. Да, музыка это важно, я не смею отрицать. Но скрасит ли она твое одиночество? Не отвечай.
Сейчас тебе кажется, что если у тебя есть музыка, то тебе больше ничего не надо.
Я тоже так думал. Но почему-то потом я вдруг почувствовал себя несчастным и одиноким. И тогда я нашел Франса. Понимаешь? И музыка отошла на второй план, потому что он дает мне то, что не дает мне музыка. За него я отдам все – и жизнь, и музыку, и себя самого. Когда-нибудь ты поймешь это, если еще не понимаешь сейчас. Есть вещи важнее музыки, Лоренс, родной мой… Если тебе кажется что твоя музыка не достигает меня, моего сердца, разве не повод это стараться сильнее? Отчасти цель любой жизнь – идти вперед… Лоренс, не плачь… Не плачь, все будет хорошо. Я обещаю тебе. Пусть это будет звучать глупо, но я верю в то, что все будет хорошо. И я сделаю для этого все… Не плачь, хороший мой… не плачь… ну-ну…
Глажу его по плечам. Зачем я все это говорю ему? Он же еще совсем ребенок.
Поймет ли он? Я не хочу внушать ему свои взгляды. Я стремлюсь говорить то, что я действительно думаю. Я не люблю лгать. Это просто не интересно мне. Поступаю ли я правильно, говоря это ему?
– Играй, милый Лоренс. Когда-нибудь ты найдешь того, кто дополнит твою музыку, как Франс дополняет мою. Я хочу, чтобы ты понял – между мной и Франсом не любовь.
Нет, нет, нет… Это не любовь. И не любовь мне нужна. И не любовь нужна ему. И не любовь нужна тебе. La malia. La malia t'est necessaire, mon cher. -…малия?
– Да, Лоренс, малия. Тебе не знакомо это слово. Это малоизвестное слово. Его знают только те, кому слов не хватает. Оно звучит на всех языках одинаково и на всех языках значит одно и тоже. Малия. Это больше чем любовь. Я могу соврать и сказать, что оно и вовсе ничего общего с любовью не имеет, но я не стану. Часто любовь является лишь частью. Лишь частью чего-то гораздо большего. Ты любишь музыку. Но тебе нужно больше. И это большее будет включать в себя музыку. Так и для малии любовь пройденный этап, но не забытый. Малия между людьми это как их общий ребенок – связывает чем-то общим и совершенно непонятным. Малия это весь мир у твоих ног, милый мой… – Я опускаюсь на колени перед ним и заглядываю в его глаза. Он смотрит на меня и глаза его похожи на фиалки в росе. -Малия, Лоренс, это то что есть у меня и Франса. Понимание без понимания. Любовь без любви. Это самое противоречивое, прекрасное, чистое и истинное чувство, которое существует в этом мире и на которое способны люди. Я желаю тебе найти это чувство. И я верю, что ты найдешь его. Когда-нибудь. Обязательно. Тогда ты поймешь, почему Франс для меня важнее всего на свете. А теперь я прошу тебя принять это. Принять, даже если не понимаешь. Принять меня целиком. Я слышу тебя.
Играй мне. Играй мне, зная, что на свете есть вещи важнее. Играй мне, зная, что я слышу тебя. Зная, что я не слушаю. Играй. Ты найдешь смысл выше меня. В жизни есть смысл выше меня. Выше любви. В жизни есть истина. Ты найдешь ее, как нашел ее я. В малии. Одно я знаю точно – на мне жизнь не кончается. Она только начинается. Ты пойдешь дальше и выше. Я – это не самое важное, что есть у тебя.
Сейчас музыка важнее, чем я. -….мсье Розетт, вы часть моей музыки… та часть, которой мне не хватало…
– Но я же у тебя есть! Так в чем проблема? Разве стены – это преграда? Разве Франс – это преграда? Что может стать преградой? Пусть твоя музыка звучит на весь мир! Пусть я буду звучать где-то между ее строк. Мое сердце будет помнить и слышать. Слушать не обязательно. Пусть это будет нашим секретом – что ты играешь для меня.
"А однажды утром ты проснешься и поймешь, что Эрик Розетт для тебя в прошлом и ты играешь не для него, а для какой-нибудь красавицы Марии… Мне будет грустно, но у меня будет Франс. Я только надеюсь, что к концу своей жизни ты будешь не так одинок, Шопен…" Лоренс смотрит на меня и утирает слезу рукавом.
– Вы говорите так… тяжело, Мсье Розетт…
– Эрик. Зови меня просто Эрик.
Его глаза сияют. Он медленно повторяет:
– Эрик… – и улыбается. Но улыбка снова меркнет. – Мне одиноко. Мне страшно.
Рядом со мной никого не было. Не было так близко, как были вы. Но теперь у меня нет и вас, потому что вы принадлежите Франсу.
– Мальчик мой, я никому не принадлежу. Разве что Богу. Я рядом с тобой. Я буду рядом с тобой, пока ты этого хочешь. Ты совсем не один. Франс тоже за тебя очень волнуется. Ему очень понравилось, как ты играешь… И Николя тоже… и еще много кто найдет в твоей музыке вдохновение, смысл и истину…
– Мсье Розетт… Эрик… вы возлагаете на меня слишком большие надежды… И я…
– Тсс… не надо ничего говорить. Не надо мне возражать. Улыбнись. У тебя очень красивая улыбка, Лоренс, mon cher. Улыбнись и успокойся. Я с тобой рядом. Играй.
Играй для меня. Играй для себя. Играй для всех.
Он робко мне улыбается. Господи, на свете еще есть столь нежные дети. Такая глубина невинности и чистоты, что, кажется, я вижу нимб над его легкими каштановыми волосами. Глаза лучатся мягким светом. Матовое лицо как будто сделано из другой текстуры, не так как мое или даже лицо Франса. Как будто Лоренс действительно ангел свыше. От начала до конца не от мира всего.
– Ты прекрасен, Лоренс. Как и твоя музыка. – Я поднимаюсь, целую его в лоб (это почти как святотатство, но я не могу удержаться) и обнимаю.
– Приходите… приходите… Через пять дней будет Седьмой Фортепьянный Конкурс Милоша Мажена… Я буду играть. Я буду играть для вас.
– Я приду.
Kapitel 23.
"Nocturne in C-sharp Minor"
"Frederic Chopin"
"1830"
Это стоит на нотах.
Я перелистываю их снова и снова. Не знаю, зачем мне они – я знаю весь ноктюрн наизусть.
Наверное, мне просто нравится эта надпись "Шопен".
Мне нравится этот год – 1830 – когда меня еще не было на свете.
Я не волнуюсь. Как ни странно. Надо мною довлеет неизбывная печаль.
Я не слушаю других выступающих. Я просто сижу на стуле за сценой и листаю ноты.
Мое сердце знает – это прощание.
Да. Все, что он сказал – правда. Я знаю это. Но он был слишком прав. Он сказал слишком много. Может, я совсем ничего не понял. А может быть я понял больше, чем он сказал. Я не хочу беспокоить его. Я могу не беспокоить его.
Я… просто должен сказать ему спасибо и попрощаться с ним. Он услышит. Он поймет.
Я буду играть для него. Для кого же еще? Но я буду искать. Я буду искать то, что я должен найти.
Я собирался играть совсем другое произведение Шопена – "Fantasie-Impromptu No. 4 C-sharp minor opus 66"… Но это мелодия нашей встречи. И пусть мы не расстаемся, пусть всего на всего прощаемся… А, может быть, я прощаюсь вовсе не с ним, а с каким-то кусочком ушедшего детства… Я не знаю.
Но сегодня я прощаюсь. С чем-то, с кем-то… не важно. Я играю для Эрика. И я говорю ему спасибо за все.
– Участник номер 21, Лоренс Фицгильберт.
Я выхожу на сцену.
Третий ряд. Эрик внимательно на меня смотрит. Место рядом с ним пусто. Я удивленно замираю, но тут же вижу Франса. Он стоит в проходе. Рядом с ним фотоаппарат на треножнике. Он улыбается мне немного виновато.
Улыбаюсь ему в ответ.
– Фредерик Шопен – "Nocturne in C-sharp Minor".
Я сажусь за рояль. Это не Луи. Конечно это не Луи. Это черный концертный рояль без изысков. Простой, если любой рояль вообще можно назвать простым.
Я ставлю ноты на подставку. Я даже не открываю их. Просто смотрю на черные извилистые буквы "Шопен".
Кладу пальцы на клавиши.
Секунда за секундой.
Я чувствую, как волнуется Эрик. Чувствую это отсюда. Он боится, что я не смогу.
Боится, потому что секунда проходит за секундой, мои пальцы лежат на клавишах, а я все не играю.
Люди перешептываются.
И когда никто не ожидает, я закрываю глаза и нажимаю.
Кто-то вздрагивает.
Нежная, тихая, грустная и немного печальная… мелодия льется из под моих пальцев… плавно, как вода, набранная в ладони… …спасибо, Эрик. Спасибо вам за все. …серое небо… дождливый день… лужи как стекло между двумя мирами… такое тонкое, прозрачное стекло… спешащие куда-то люди под черными и серыми зонтиками… стук капель по крыше… северный ветер. Все мокрое и блестящее, как глаза бывают от слез. Все нежное и приглушенное, как свет свечи. …льется и льется… дождливая мелодия из-под пальцев. …Я люблю вас, мсье Розетт. Но вам нужно больше чем просто любовь.
И все же… все же… слушайте как бьют мои слезы по струнам. Это мое сердце для вас. Слушайте мою любовь к вам. Слушайте мое детство. Мои метания. Слушайте мою печаль.
Я говорю вам спасибо. И когда закончится этот дождь, выглянет солнце.
А пока раскройте свой зонт, мсье Розетт…
Дождь бьет по колоколу. Кто-то женится, но это не я. Дождь бьет по красному зонту. Кто-то идет под ним, но это не я. Кто-то смеется, но это не я. Дождь. Где-то там – Сена. Она вся покрыта острыми шипами падающих капель. Она томно серая. Где-то там, на ее берегу, кто-то стоит один – это я. Я жду там вас. Я жду вас там, и вы приходите. Вы накрываете меня своим зонтом, и мы стоим под одним зонтом так долго… а вокруг хлещет дождь. И мы смотрим на Сену.
Кап-кап-кап…
Мы вместе, но мы говорим чему-то прощай. Может быть друг другу. Может быть дождю.
А может быть – Сене.
Давайте погрустим, Мсье Розетт… давайте погрустим, чтобы радость наша была ярче радуги после дождя… чтобы радость наша была чище мостовых вымытых дождем слез… чтобы радость наша сияла сильнее, чем мокрые крыши…
Дождь заканчивается…
Прощай, говорю я чему-то.
Я люблю вас, Мсье Розетт… Я дарю вам свою музыку. Я надеюсь, она даст вам хоть что-то. Пусть не все. Но что-то.
Пальцы гладят клавиши. Я играю, закрыв глаза. Перед глазами стоит дождь. А может быть это слезы.
Я прощаюсь.
Может быть со старой жизнью. Может быть с тем, что было раньше. А может быть с памятью.
Такое ощущение что клавиш и нет. И просто к пальцам привязаны струны. Я легко шевелю пальцами, и появляется ЗВУК.
А дождь все реже… тише… и тише… капли уже замирают в воздухе…
Тише….тише…шш…
Я не дышу.
Последние ноты как последние капли. Срываются с пальцев вниз и летят в никуда…
Руки лежат на клавишах. Я уже не играю, но мелодия еще не закончилась. Последние ноты тишины еще звучат. Все молчат и никто не дышит, и от того эти ноты звучнее.
Наконец отзвучали и ноты тишины. Я вздыхаю. Вытирая глаза рукавом, поднимаюсь и смотрю в зал.
Третий ряд. Эрик плачет. Лица Франса не видно из-за объектива.
Но почему… плачет?
Я смотрю на девушку в первом ряду. Красивая. Она утирает платком глаза.
Я оглядываю зал – там и здесь. Слезы.
Пятый ряд – Мсье Шонсье. Он тоже пришел. Слезы.
Я растерянно стою на сцене один. В зале такая полная тишина, что я продолжаю слышать Шопена.
Хлопок. Это Эрик. Еще хлопок в ладоши. Он поднимается с места. Как по команде за ним поднимается весь зал.
Оглушительный грохот оваций.
Я делаю шаг назад. Слишком громко.
Почему они все плачут и аплодируют стоя?
Почему?
– Участник номер 21, Лоренс Фицгильберт.
Мне надо уходить, и я делаю еще шаг назад. А они все стоят и аплодируют. И аплодируют. И аплодируют.
У меня кружится голова.
Я поворачиваюсь и убегаю за сцену.
А они все аплодируют.
Kapitel 24.
Это было… божественно. Я не пожалела, что пришла ни на секунду. И последним играл… Лоренс.
Я плакала.
Это мелодия была… так чувствительна. Так чувственна. Так наполнена грустью…
На второй тур я пришла с цветами. Я была уверена, что он пройдет во второй тур.
И он прошел.
И он снова играл. На этот раз что-то другое, тоже Шопена.
И это божественно.
В мечтах мы сидим вдвоем, и он играет мне. Темно и горит только одна свеча. Она бросает мягкие блики на его лицо, и фиалковые глаза становятся цвета зрелых слив…
Мечты, мечты, где ваша сладость?
Я встаю. Мои шаги легки и на сердце легко. Хочется летать. Хочется играть.
Хочется рисовать. Просто хочется еще этой нереальной красоты.
В моих руках букет белых лилий. Если бы только вплести их тебе в волосы… И не давать тебе в зеркало, чтобы ты не последовал печальной судьбе Нарцисса…
Я поднимаю на сцену, и ты смотришь на меня почти с ужасом. Я улыбаюсь, подхожу ближе и протягиваю тебе цветы. Ты долго не решаешься, но, наконец, принимаешь их.
А сзади меня еще люди – и все они протягивают тебе цветы. Белые огромные ромашки, красные и белые розы. У тебя уже не хватает рук принимать букеты. Ты покраснел и боишься поднимать глаза. И я принимаю букеты за тебя и стою плечом к твоему плечу.
И тут…
Я замираю. Этого не может быть. Хочется протереть глаза, но мои руки заняты цветами. Однако эти рыжие взъерошенные волосы ни с чем не спутать. Синие глаза сияют так же задорно. Мой благотворитель, имя которого я даже не знаю.
И он замирает. И мы удивленно смотрим друг на друга.
Но Лоренс спешит за сцену, и я спешу вслед за ним. Сердце мое тревожно бьется. Я здесь. Я рядом с ним. Пусть на короткий миг, но даже от этого становится трудно дышать.
– Спасибо, – вздыхает он и кладет цветы на стол. Я кладу другую часть цветов рядом.
– Не за что…
Но мой благотворитель появляется снова. Рядом с ним кто-то еще. Смутно знакомое лицо, темные волосы, мм…
– Это действительно ты! Ты приехала в Париж! – Я киваю и протягиваю руку. Он подхватывает ее и целует мои пальцы. На нас удивленно смотрят.
– Мы ведь даже и не познакомились тогда толком! Сисили. Сисили Финиганн.
– Франс. Франс О'Флаерти. – Говорит он, подражая моей манере.
– Франс, познакомь и нас… – улыбается его темноволосый спутник.
– Эта та девушка, о которой я тебе говорил… Я ей последней давал слушать Париж…
– О! – темноволосый с удивлением меня разглядывает. -Я рад, что вы приехали…
– Это Эрик Розетт, – поспешно добавляет Франс. – Это тот, чей номер ты набирала долгими бессонными ночами…
Я улыбаюсь и снова протягиваю руку.
– Очень приятно и… спасибо вам огромное. – Он так же как и Франс целует мою руку. Я чувствую, что краснею. Кажется, здесь в Париже иначе и не здороваются.
– А это Лоренс… Но я думаю, его имя ты уже знаешь.
Я киваю и поворачиваюсь к Лоренсу. Он смотрит на меня… как-то странно. Как будто я вот-вот исчезну. Я протягиваю ему руку и повторяю:
– Сисили. Очень приятно… – он как завороженный берет мою руку. Он жмет ее, и я жму его руку в ответ. Но, не выпуская моей руки, он подносит ее к губам. И целует.
Его губы холодны и мягки, как снег или лепестки розы. -…приятно…. – очень тихим эхом отзывается он.
Миг и все пропало.
Эрик и Франс весело смеются.
– Ты прекрасно играл, Лоренс… Я уверен, что когда завтра объявят победителя, назовут именно твое имя! Это было действительно гениально! Шопен во плоти!
Смущенный Лоренс.
– Хватит его смущать, – улыбаюсь я. – Он уже и так не знает куда деться.
Эрик и Франс только улыбаются. Хитро. Одновременно. Они как братья близнецы, которые не похожи.
– Насколько ты приехала? – меняет тему Франс.
– Я уезжаю послезавтра.
– Можно тебя сфотографировать?
– В смысле?
– Я фотограф. Я работаю для журнала "*****" там, у нас дома.
– Ооо! -… и если ты согласишься, я бы хотел сфотографировать тебя и Лоренса вместе… рядом с Луи.
– С кем?
– Так зовут рояль Эрика… – поспешно объясняет Лоренс.
– Рояль! О! Так вот откуда мне знакомо ваше лицо…! Вы играли…
– Да-да. Я играл. Но это сейчас не важно! – я улыбаюсь. Наверное, ему поднадоела известность.
– Так могу я…?
– Ну конечно.
Я улыбаюсь. И улыбаюсь. И улыбаюсь. С ними троими так легко и так солнечно.
Кажется, что я вернулась домой. Вернулась в семью, где все просто и знакомо.
С ними весело. И как-то по особенному прозрачно. Я как будто смотрю на мир сквозь них, как сквозь солнечный свет, и все становится в миллионы раз ярче. Я знаю Лоренса по его музыке. Я знаю Франса по его прогулкам на закате. Я знаю Эрика, потому что я знаю Франса и Лоренса. Это все как-то странно, верно и неверно одновременно.
Я люблю свой дом, Париж. Я люблю их. Я люблю свет.
Кто сказал, что на земле – ад?
Kapitel 25.
Я открываю глаза. Утренний свет заливает комнату. Шторы раздвинуты.
Я ищу тебя.
Я поворачиваю голову. Оглядываю комнату. Щурю глаза спросонья. Свет такой яркий.
Везде только свет. Только горячее стекло и нагретый паркет.
Ты входишь в комнату, улыбаясь. Ты садишься на край моей постели и, как волшебник, достаешь из-за спины букет цветов.
Цветы прекрасны. Нежные изгибы лепестков…сочный цвет листьев… я принимаю их из твоих рук. Лепестки – холодные-холодные, но стебли там, где их держал ты, отдают жаром.
Ярко-белые как первый нетронутый снег и три тычинки в каждой чашечке. Дурманящий запах.
– Доброе утро, – говоришь ты.
– Доброе утро, – говорю я. – Спасибо…
– Молчи, грешный… – улыбаешься ты, заминая мое смущение.
Ты обнимаешь меня, и я откладываю букет в сторону, чтобы обнять тебя в ответ. -…ты самый лучший… – тихо шепчешь ты мне в самое ухо, и я смеюсь, потому что мне щекотно.
Мы сидим, обнимая друг друга. В соседней комнате спит Луи.
И я понимаю, что у меня есть все.
Это не остановка. Это не конец стремлений. Просто дорогу, по которой я иду, обступили прекрасный сады.
Я не знаю, что ждет меня дальше.
Я не помню, что я уже прошел.
Я просто иду вперед осторожно отодвигая со своего пути ветки, прогнувшиеся под тяжестью плодов.
Я любуюсь. Я наслаждаюсь. Я созерцаю.
Я часть этого сада. Этот сад часть меня. Я его творец и посетитель.
Это моя жизнь сегодня.
– La malia… – с чувством шепчу я.
– Чувство, – просто отвечаешь ты.
Я снова ложусь, и ты ложись рядом со мною. Я кладу голову тебе на плечо. Утро такое сладкое и такое желтое как мед. От сладости слипаются глаза. Рядом с моим сердцем стучит твое. Выравнивается дыхание… мы погружаемся в утреннюю полудрему, и каждый думает о чем-то своем, совершенно не важном и не нужном.
И постепенно ленивые мысли переходят в сны….и мы спим. И букет, подаренный тобою, лежит в изголовье не потревоженный – потому что зачем же нам шевелиться?
Но полное пробуждение когда-нибудь обязательно наступает. И райские сады могут наскучить.
Мы просыпаемся.
Мы просыпаемся от того сна, которым был твой приезд.
Ты уезжаешь.
Ты возвращаешься в Канаду, и скоро нас будет разделять целый океан.
О, это была прекрасная мечта. Пусть было много такого, что я мог бы сделать лучше.
Это была мечта.
Мечты сбываются.
Маленькие чудеса повседневной жизни незаметные тем, кто не приглядывается – букет цветов, записка на столе, завтрак в постель, сон в обнимку…
Ты подарил мне это все, и я счастлив.
Ты уезжаешь.
Ты с хмурым видом собираешь вещи, так привычно раскиданные по всей моей квартире… потому что она не моя. Она наша. И мы так привыкли к этому слову…
Когда ты уедешь, мне будет одиноко здесь. Но я буду ждать тебя снова.
Я помогаю тебе как могу.
– Хочешь, я сыграю тебе?
– Сыграй.
Я открываю рояль, поднимаю крышку, чтобы от звука дрожали стекла.
Я раскрываю ноты Листа "La campanella".
И веселым ручьем журчит музыка.
Летим, летим, мой милый Франс… Летим высоко над облаками… летим к морю… летим в горы… летим, мой Франс…
Горячие клавиши. Они напоминают мне твою кожу снова и снова. Я играю для тебя Листа. А ты ходишь по дому и собираешь вещи. Ты складываешь их небольшой горкой в углу, и их оказывается совсем немного.
Мои пальцы играют, а я думаю о том, как на самом деле мало надо человеку, чтобы выжить… и как он обрастает вещами, когда находит свой Дом.
А еще о том, что все рано или поздно, так или иначе, возвращаются домой.
Мой славный Франс, ты уезжаешь.
Но когда-нибудь ты обязательно вернешься сюда, ко мне.
Потому что здесь твой ДОМ.
Kapitel 26.
– Ало?
– Да?
– Это я.
– Разумеется. Кто же еще это может быть! Последнее время исключительно ты набираешь этот номер.
– Эрик, у меня есть новости. Я хочу, чтобы ты сел.
– Что случилось, Франс?
– Ничего плохого, успокойся. Просто сядь.
– Хорошо. Я сел.
– За Луи?
– За Луи.
– Я нашел новую работу.
– О! И там платят больше… и скоро ты сможешь…
– Нет, Эрик ты мыслишь не правильно.
– Но…
– Я нашел работу в Париже. Я переезжаю. -…
– Эрик?
– Франс?! НУ, ЭТО ЖЕ ПРОСТО ЗАМЕЧАТЕЛЬНО! Ведь ты будешь жить у меня, правда? Нам ведь вдвоем вполне хватало места? Правда? И тогда мы обязательно…
– Эй, эй! Придержи коней… – смеюсь я. – Я приеду. С кучей, кучей вещей. Скоро.
Но я не хочу тебя отвлекать. Поэтому встречать себя я тебе запрещаю.
– Ну Франс… ну елки-палки…
– Я и позвонил-то тебе только потому, что не хочу снова делать тебе неприятный сюрприз…
– Скажешь тоже!
– Если ты действительно хочешь, чтобы я пожил у тебя – я поживу. Я тоже этого хочу… Но я буду платить часть квартирной платы. Ну и, разумеется, подыскивать себе свою квартиру…
– Франс!!! Я все-таки надеюсь захватить и оставить тебя у себя. Но до этого еще далеко. Просто приезжай. Я буду ждать. На ближайшие две недели у меня совершенно нет планов… только опера вечером. Так что если будет выбор, как лететь – прилетай утром… По крайней мере, я точно буду дома. Твои вещи прибудут раньше?
– Да. Я об этом и хотел поговорить. Сможешь ли ты их забрать?
– Конечно смогу! Это даже не вопрос. В крайнем случае, у меня теперь тоже есть мобильный телефон. Так что ты всегда можешь позвонить…
– Спасибо, родной… – я улыбаюсь ему в трубку, и он улыбается мне в ответ.
Еще какое-то время мы говорим, весело обсуждая детали, представляя, планируя. Мы радуемся уже сейчас, потому что оба знаем – вдвоем мы можем устранить любые преграды между нами.
Мы прощаемся коротко и радостно. Ведь это прощание – преддверие встречи.
Я поднимаю глаза. Рядом стоит Джеки. Его глаза печальны и злы.
– Ты не говорил мне, что уезжаешь.
– Подслушивать не хорошо, тебя этому в детстве не учили?
– Я не подслушивал. Это правда? Ты действительно переезжаешь в Париж? К Эрику?
– Да, – просто отвечаю я, и раскрываю новую пачку "Lucky Strike". Первую сигарету я, как всегда, переворачиваю и кладу обратно. Вторую – закуриваю.
– Ты бросаешь меня.
От неожиданности я захожусь кашлем, потом жестоким смехом.
– Джеки, очнись! Мы бросили друг друга уже очень и очень давно…
– Мне будет грустно без тебя…
– Джеки…
– Не надо, Франс…я знаю… я часто говорю глупости… я слишком глуп для тебя.
Но все же. Когда-то мы были друзьями.
– Да.
– Спасибо.
Я роняю сигарету. Это что, не мой день?
– Тебе спасибо.
– И еще… спасибо, что познакомил с Сисили… она такая…
– Не благодари. Она не для тебя. Боюсь, Джеки, тебе ничего не светит. Ее сердце уже принадлежит…
– Кому?
– Лоренсу.
– Этому… этому малолетнему плаксе вундеркинду из-за смазливой рожи которого ты получил новую работу?!
Я поднимаю сигарету и затягиваюсь.
– Не надо грязи, Джеки. Не надо твоей зависти и злости. Если ты думаешь, что оскорбляя меня или его ты что-либо изменишь – ты глубоко ошибаешься. Ты придаешь слишком большое значение словам. А жизнь вот она – проплывает у тебя перед носом чужими фотографиями. Слова – эфемерны. А настоящая жизнь – духовна и материальна.
Названия чувств не имеют значения. Значимо только само чувство. А у тебя есть только название – а под ним пустота. Хочешь я скажу, чего ты хочешь от Сисили?
Ты хочешь заняться с ней сексом. Ты хочешь вывести ее на поводке как красивую куклу. Тебе важна только оболочка. А это так не важно, Джеки… так не важно…
Я курю. Кажется, Эрик все-таки сделал из меня философа.
– Завтра будет лучше, Джеки. Просто иногда думай не только… головой, но и сердцем. Может быть это поможет. Может быть, тогда каждый наш разговор не будет превращаться в склоку. Может быть, тогда ты не останешься за кругом света.
Перед моим лицом висит дым. Джеки стоит, напряженный как струна. Кажется, он готов меня ударить. Но он сдерживается. Я усмехаюсь.
– Единственное что отличает нас от животных, Джеки, это чувства. Чувства, а не разум. Это в мире животных все можно решить инстинктами, логикой и физической силой. А в мире людей есть еще четвертое измерение, представь себе – чувства. Но и в другую крайность кидаться не стоит – любовная блажь без задней мысли это хуже, чем смотреть в подзорную трубу наоборот. Чувства, они глубже океанов и выше гор…
– Я не знал, что ты стал поэтом.
– Как видишь. Понимаешь, Джеки. Люди меняются. Люди идут вперед. А ты… ты вечно остаешься на перроне и томно смотришь вдаль удаляющемуся поезду.
– Хватит этих разглагольствований…не ты ли только что говорил, что слова ничего не значат?
– Не значат. Если тебе их нечем закрепить. Мне есть чем. У меня есть мое Чувство.
Мой смысл. Моя цель. Они есть у Сисили. У Лоренса. У Эрика. А у тебя нет.
– Ну конечно. Ничего-то у меня и нет, – кривляется Джеки.
– На одной злобе далеко не уедешь. Хватит обижаться на весь мир, Джеки. Детский сад кончился 20-ть лет назад. Прими то, что тебя окружает. Даже если это не леденец в яркой обвертке. Я уезжаю. Я надеюсь, ты найдешь свое счастье. Прощай.
Я тушу сигарету, встаю и ухожу не оборачиваясь.
Этот сухой букет я с собой не возьму.
Но время бежит. Время торопится, потому что я и Эрик торопим его. Нам не терпится встретиться и нашей встрече не терпится наступить.
Проходят дни. Пролетают дни. А потом я остаюсь в пустой квартире. Свой ключ я отдаю Сисили. Он мне не пригодится скоро. А лучше пусть и вовсе никогда.
А потом теплые объятья и слезное прощание. Сисили плачет от счастья и долго машет рукою мне вслед.
И если самолет прибыл раньше, чем положено – это тоже судьба. Высший Закон с большой буквы. Я налегке и, кажется, что ноги мои вот-вот оторвутся от грешной земли, и я взмою в небо как ласточка.
И я лечу на крыльях наших чувств и замираю лишь на знакомом перекрестке. Вот он – старинный фасад. Вот и прекрасный балкон на третьем этаже, где мне так полюбилось курить и пить кофе ранним солнечным утром.
Я стою, и нет сил моих оторвать взгляд от этого дома.
Притянутый судьбою как магнитом на балкон выходишь ты.
И ты смотришь вниз.
А я смотрю вверх.
И где-то играет аккордеон.
И мы смотрим друг другу в глаза. И мы улыбаемся.
А потом ты на секунду скрываешься в доме и появляешься с охапкой цветов. Я помню эти цветы – такие же я подарил тебе однажды утром.
И ты перегибаешься через перила.
Дождь. Дождь из цветов.
А они все падают и падают.
А я стою, задрав голову вверх, и ловлю губами прикосновения лепестков. И ты смеешься. И на меня сыпется град цветов с балкона на третьем этаже.
Я кричу твое имя. И ты возвращаешь мне мое.
А цветы все падают и падают и падают и падают и падают и падают…
Kapitel 27.
Париж. Осень. Парк.
Журчание Сены.
Слепой играет на скрипке.
Двое проходят мимо и, смеясь, отдают старику всю мелочь.
Медленно бредут они по тропинке. Иногда один из них отлучается подобрать очередной алый или золотой лист лежащий в стороне от их общей дороги, чтобы добавить его в общий букет.
Они о чем-то тихо разговаривают.
Оба в черных коротких пальто. Без перчаток и без шарфов.
Они идут так, как будто где-то не далеко играет их ребенок. Счастливые родители, у которых нет детей. Братья близнецы, которые не похожи. Понимающие друг друга до абсурдного не понимания.
Люди, для которых мир – это не скучный Рай. -….ты так до сих пор и не объяснил мне, что же ты такого сказал Лоренсу, что он снова решил играть?
– Очень просто. Я сказал ему "La malia. La malia t'est nеcessaire, mon cher."
КОНЕЦ.
16 апреля, 2004.
Сейчас тебе кажется, что если у тебя есть музыка, то тебе больше ничего не надо.
Я тоже так думал. Но почему-то потом я вдруг почувствовал себя несчастным и одиноким. И тогда я нашел Франса. Понимаешь? И музыка отошла на второй план, потому что он дает мне то, что не дает мне музыка. За него я отдам все – и жизнь, и музыку, и себя самого. Когда-нибудь ты поймешь это, если еще не понимаешь сейчас. Есть вещи важнее музыки, Лоренс, родной мой… Если тебе кажется что твоя музыка не достигает меня, моего сердца, разве не повод это стараться сильнее? Отчасти цель любой жизнь – идти вперед… Лоренс, не плачь… Не плачь, все будет хорошо. Я обещаю тебе. Пусть это будет звучать глупо, но я верю в то, что все будет хорошо. И я сделаю для этого все… Не плачь, хороший мой… не плачь… ну-ну…
Глажу его по плечам. Зачем я все это говорю ему? Он же еще совсем ребенок.
Поймет ли он? Я не хочу внушать ему свои взгляды. Я стремлюсь говорить то, что я действительно думаю. Я не люблю лгать. Это просто не интересно мне. Поступаю ли я правильно, говоря это ему?
– Играй, милый Лоренс. Когда-нибудь ты найдешь того, кто дополнит твою музыку, как Франс дополняет мою. Я хочу, чтобы ты понял – между мной и Франсом не любовь.
Нет, нет, нет… Это не любовь. И не любовь мне нужна. И не любовь нужна ему. И не любовь нужна тебе. La malia. La malia t'est necessaire, mon cher. -…малия?
– Да, Лоренс, малия. Тебе не знакомо это слово. Это малоизвестное слово. Его знают только те, кому слов не хватает. Оно звучит на всех языках одинаково и на всех языках значит одно и тоже. Малия. Это больше чем любовь. Я могу соврать и сказать, что оно и вовсе ничего общего с любовью не имеет, но я не стану. Часто любовь является лишь частью. Лишь частью чего-то гораздо большего. Ты любишь музыку. Но тебе нужно больше. И это большее будет включать в себя музыку. Так и для малии любовь пройденный этап, но не забытый. Малия между людьми это как их общий ребенок – связывает чем-то общим и совершенно непонятным. Малия это весь мир у твоих ног, милый мой… – Я опускаюсь на колени перед ним и заглядываю в его глаза. Он смотрит на меня и глаза его похожи на фиалки в росе. -Малия, Лоренс, это то что есть у меня и Франса. Понимание без понимания. Любовь без любви. Это самое противоречивое, прекрасное, чистое и истинное чувство, которое существует в этом мире и на которое способны люди. Я желаю тебе найти это чувство. И я верю, что ты найдешь его. Когда-нибудь. Обязательно. Тогда ты поймешь, почему Франс для меня важнее всего на свете. А теперь я прошу тебя принять это. Принять, даже если не понимаешь. Принять меня целиком. Я слышу тебя.
Играй мне. Играй мне, зная, что на свете есть вещи важнее. Играй мне, зная, что я слышу тебя. Зная, что я не слушаю. Играй. Ты найдешь смысл выше меня. В жизни есть смысл выше меня. Выше любви. В жизни есть истина. Ты найдешь ее, как нашел ее я. В малии. Одно я знаю точно – на мне жизнь не кончается. Она только начинается. Ты пойдешь дальше и выше. Я – это не самое важное, что есть у тебя.
Сейчас музыка важнее, чем я. -….мсье Розетт, вы часть моей музыки… та часть, которой мне не хватало…
– Но я же у тебя есть! Так в чем проблема? Разве стены – это преграда? Разве Франс – это преграда? Что может стать преградой? Пусть твоя музыка звучит на весь мир! Пусть я буду звучать где-то между ее строк. Мое сердце будет помнить и слышать. Слушать не обязательно. Пусть это будет нашим секретом – что ты играешь для меня.
"А однажды утром ты проснешься и поймешь, что Эрик Розетт для тебя в прошлом и ты играешь не для него, а для какой-нибудь красавицы Марии… Мне будет грустно, но у меня будет Франс. Я только надеюсь, что к концу своей жизни ты будешь не так одинок, Шопен…" Лоренс смотрит на меня и утирает слезу рукавом.
– Вы говорите так… тяжело, Мсье Розетт…
– Эрик. Зови меня просто Эрик.
Его глаза сияют. Он медленно повторяет:
– Эрик… – и улыбается. Но улыбка снова меркнет. – Мне одиноко. Мне страшно.
Рядом со мной никого не было. Не было так близко, как были вы. Но теперь у меня нет и вас, потому что вы принадлежите Франсу.
– Мальчик мой, я никому не принадлежу. Разве что Богу. Я рядом с тобой. Я буду рядом с тобой, пока ты этого хочешь. Ты совсем не один. Франс тоже за тебя очень волнуется. Ему очень понравилось, как ты играешь… И Николя тоже… и еще много кто найдет в твоей музыке вдохновение, смысл и истину…
– Мсье Розетт… Эрик… вы возлагаете на меня слишком большие надежды… И я…
– Тсс… не надо ничего говорить. Не надо мне возражать. Улыбнись. У тебя очень красивая улыбка, Лоренс, mon cher. Улыбнись и успокойся. Я с тобой рядом. Играй.
Играй для меня. Играй для себя. Играй для всех.
Он робко мне улыбается. Господи, на свете еще есть столь нежные дети. Такая глубина невинности и чистоты, что, кажется, я вижу нимб над его легкими каштановыми волосами. Глаза лучатся мягким светом. Матовое лицо как будто сделано из другой текстуры, не так как мое или даже лицо Франса. Как будто Лоренс действительно ангел свыше. От начала до конца не от мира всего.
– Ты прекрасен, Лоренс. Как и твоя музыка. – Я поднимаюсь, целую его в лоб (это почти как святотатство, но я не могу удержаться) и обнимаю.
– Приходите… приходите… Через пять дней будет Седьмой Фортепьянный Конкурс Милоша Мажена… Я буду играть. Я буду играть для вас.
– Я приду.
Kapitel 23.
"Nocturne in C-sharp Minor"
"Frederic Chopin"
"1830"
Это стоит на нотах.
Я перелистываю их снова и снова. Не знаю, зачем мне они – я знаю весь ноктюрн наизусть.
Наверное, мне просто нравится эта надпись "Шопен".
Мне нравится этот год – 1830 – когда меня еще не было на свете.
Я не волнуюсь. Как ни странно. Надо мною довлеет неизбывная печаль.
Я не слушаю других выступающих. Я просто сижу на стуле за сценой и листаю ноты.
Мое сердце знает – это прощание.
Да. Все, что он сказал – правда. Я знаю это. Но он был слишком прав. Он сказал слишком много. Может, я совсем ничего не понял. А может быть я понял больше, чем он сказал. Я не хочу беспокоить его. Я могу не беспокоить его.
Я… просто должен сказать ему спасибо и попрощаться с ним. Он услышит. Он поймет.
Я буду играть для него. Для кого же еще? Но я буду искать. Я буду искать то, что я должен найти.
Я собирался играть совсем другое произведение Шопена – "Fantasie-Impromptu No. 4 C-sharp minor opus 66"… Но это мелодия нашей встречи. И пусть мы не расстаемся, пусть всего на всего прощаемся… А, может быть, я прощаюсь вовсе не с ним, а с каким-то кусочком ушедшего детства… Я не знаю.
Но сегодня я прощаюсь. С чем-то, с кем-то… не важно. Я играю для Эрика. И я говорю ему спасибо за все.
– Участник номер 21, Лоренс Фицгильберт.
Я выхожу на сцену.
Третий ряд. Эрик внимательно на меня смотрит. Место рядом с ним пусто. Я удивленно замираю, но тут же вижу Франса. Он стоит в проходе. Рядом с ним фотоаппарат на треножнике. Он улыбается мне немного виновато.
Улыбаюсь ему в ответ.
– Фредерик Шопен – "Nocturne in C-sharp Minor".
Я сажусь за рояль. Это не Луи. Конечно это не Луи. Это черный концертный рояль без изысков. Простой, если любой рояль вообще можно назвать простым.
Я ставлю ноты на подставку. Я даже не открываю их. Просто смотрю на черные извилистые буквы "Шопен".
Кладу пальцы на клавиши.
Секунда за секундой.
Я чувствую, как волнуется Эрик. Чувствую это отсюда. Он боится, что я не смогу.
Боится, потому что секунда проходит за секундой, мои пальцы лежат на клавишах, а я все не играю.
Люди перешептываются.
И когда никто не ожидает, я закрываю глаза и нажимаю.
Кто-то вздрагивает.
Нежная, тихая, грустная и немного печальная… мелодия льется из под моих пальцев… плавно, как вода, набранная в ладони… …спасибо, Эрик. Спасибо вам за все. …серое небо… дождливый день… лужи как стекло между двумя мирами… такое тонкое, прозрачное стекло… спешащие куда-то люди под черными и серыми зонтиками… стук капель по крыше… северный ветер. Все мокрое и блестящее, как глаза бывают от слез. Все нежное и приглушенное, как свет свечи. …льется и льется… дождливая мелодия из-под пальцев. …Я люблю вас, мсье Розетт. Но вам нужно больше чем просто любовь.
И все же… все же… слушайте как бьют мои слезы по струнам. Это мое сердце для вас. Слушайте мою любовь к вам. Слушайте мое детство. Мои метания. Слушайте мою печаль.
Я говорю вам спасибо. И когда закончится этот дождь, выглянет солнце.
А пока раскройте свой зонт, мсье Розетт…
Дождь бьет по колоколу. Кто-то женится, но это не я. Дождь бьет по красному зонту. Кто-то идет под ним, но это не я. Кто-то смеется, но это не я. Дождь. Где-то там – Сена. Она вся покрыта острыми шипами падающих капель. Она томно серая. Где-то там, на ее берегу, кто-то стоит один – это я. Я жду там вас. Я жду вас там, и вы приходите. Вы накрываете меня своим зонтом, и мы стоим под одним зонтом так долго… а вокруг хлещет дождь. И мы смотрим на Сену.
Кап-кап-кап…
Мы вместе, но мы говорим чему-то прощай. Может быть друг другу. Может быть дождю.
А может быть – Сене.
Давайте погрустим, Мсье Розетт… давайте погрустим, чтобы радость наша была ярче радуги после дождя… чтобы радость наша была чище мостовых вымытых дождем слез… чтобы радость наша сияла сильнее, чем мокрые крыши…
Дождь заканчивается…
Прощай, говорю я чему-то.
Я люблю вас, Мсье Розетт… Я дарю вам свою музыку. Я надеюсь, она даст вам хоть что-то. Пусть не все. Но что-то.
Пальцы гладят клавиши. Я играю, закрыв глаза. Перед глазами стоит дождь. А может быть это слезы.
Я прощаюсь.
Может быть со старой жизнью. Может быть с тем, что было раньше. А может быть с памятью.
Такое ощущение что клавиш и нет. И просто к пальцам привязаны струны. Я легко шевелю пальцами, и появляется ЗВУК.
А дождь все реже… тише… и тише… капли уже замирают в воздухе…
Тише….тише…шш…
Я не дышу.
Последние ноты как последние капли. Срываются с пальцев вниз и летят в никуда…
Руки лежат на клавишах. Я уже не играю, но мелодия еще не закончилась. Последние ноты тишины еще звучат. Все молчат и никто не дышит, и от того эти ноты звучнее.
Наконец отзвучали и ноты тишины. Я вздыхаю. Вытирая глаза рукавом, поднимаюсь и смотрю в зал.
Третий ряд. Эрик плачет. Лица Франса не видно из-за объектива.
Но почему… плачет?
Я смотрю на девушку в первом ряду. Красивая. Она утирает платком глаза.
Я оглядываю зал – там и здесь. Слезы.
Пятый ряд – Мсье Шонсье. Он тоже пришел. Слезы.
Я растерянно стою на сцене один. В зале такая полная тишина, что я продолжаю слышать Шопена.
Хлопок. Это Эрик. Еще хлопок в ладоши. Он поднимается с места. Как по команде за ним поднимается весь зал.
Оглушительный грохот оваций.
Я делаю шаг назад. Слишком громко.
Почему они все плачут и аплодируют стоя?
Почему?
– Участник номер 21, Лоренс Фицгильберт.
Мне надо уходить, и я делаю еще шаг назад. А они все стоят и аплодируют. И аплодируют. И аплодируют.
У меня кружится голова.
Я поворачиваюсь и убегаю за сцену.
А они все аплодируют.
Kapitel 24.
Это было… божественно. Я не пожалела, что пришла ни на секунду. И последним играл… Лоренс.
Я плакала.
Это мелодия была… так чувствительна. Так чувственна. Так наполнена грустью…
На второй тур я пришла с цветами. Я была уверена, что он пройдет во второй тур.
И он прошел.
И он снова играл. На этот раз что-то другое, тоже Шопена.
И это божественно.
В мечтах мы сидим вдвоем, и он играет мне. Темно и горит только одна свеча. Она бросает мягкие блики на его лицо, и фиалковые глаза становятся цвета зрелых слив…
Мечты, мечты, где ваша сладость?
Я встаю. Мои шаги легки и на сердце легко. Хочется летать. Хочется играть.
Хочется рисовать. Просто хочется еще этой нереальной красоты.
В моих руках букет белых лилий. Если бы только вплести их тебе в волосы… И не давать тебе в зеркало, чтобы ты не последовал печальной судьбе Нарцисса…
Я поднимаю на сцену, и ты смотришь на меня почти с ужасом. Я улыбаюсь, подхожу ближе и протягиваю тебе цветы. Ты долго не решаешься, но, наконец, принимаешь их.
А сзади меня еще люди – и все они протягивают тебе цветы. Белые огромные ромашки, красные и белые розы. У тебя уже не хватает рук принимать букеты. Ты покраснел и боишься поднимать глаза. И я принимаю букеты за тебя и стою плечом к твоему плечу.
И тут…
Я замираю. Этого не может быть. Хочется протереть глаза, но мои руки заняты цветами. Однако эти рыжие взъерошенные волосы ни с чем не спутать. Синие глаза сияют так же задорно. Мой благотворитель, имя которого я даже не знаю.
И он замирает. И мы удивленно смотрим друг на друга.
Но Лоренс спешит за сцену, и я спешу вслед за ним. Сердце мое тревожно бьется. Я здесь. Я рядом с ним. Пусть на короткий миг, но даже от этого становится трудно дышать.
– Спасибо, – вздыхает он и кладет цветы на стол. Я кладу другую часть цветов рядом.
– Не за что…
Но мой благотворитель появляется снова. Рядом с ним кто-то еще. Смутно знакомое лицо, темные волосы, мм…
– Это действительно ты! Ты приехала в Париж! – Я киваю и протягиваю руку. Он подхватывает ее и целует мои пальцы. На нас удивленно смотрят.
– Мы ведь даже и не познакомились тогда толком! Сисили. Сисили Финиганн.
– Франс. Франс О'Флаерти. – Говорит он, подражая моей манере.
– Франс, познакомь и нас… – улыбается его темноволосый спутник.
– Эта та девушка, о которой я тебе говорил… Я ей последней давал слушать Париж…
– О! – темноволосый с удивлением меня разглядывает. -Я рад, что вы приехали…
– Это Эрик Розетт, – поспешно добавляет Франс. – Это тот, чей номер ты набирала долгими бессонными ночами…
Я улыбаюсь и снова протягиваю руку.
– Очень приятно и… спасибо вам огромное. – Он так же как и Франс целует мою руку. Я чувствую, что краснею. Кажется, здесь в Париже иначе и не здороваются.
– А это Лоренс… Но я думаю, его имя ты уже знаешь.
Я киваю и поворачиваюсь к Лоренсу. Он смотрит на меня… как-то странно. Как будто я вот-вот исчезну. Я протягиваю ему руку и повторяю:
– Сисили. Очень приятно… – он как завороженный берет мою руку. Он жмет ее, и я жму его руку в ответ. Но, не выпуская моей руки, он подносит ее к губам. И целует.
Его губы холодны и мягки, как снег или лепестки розы. -…приятно…. – очень тихим эхом отзывается он.
Миг и все пропало.
Эрик и Франс весело смеются.
– Ты прекрасно играл, Лоренс… Я уверен, что когда завтра объявят победителя, назовут именно твое имя! Это было действительно гениально! Шопен во плоти!
Смущенный Лоренс.
– Хватит его смущать, – улыбаюсь я. – Он уже и так не знает куда деться.
Эрик и Франс только улыбаются. Хитро. Одновременно. Они как братья близнецы, которые не похожи.
– Насколько ты приехала? – меняет тему Франс.
– Я уезжаю послезавтра.
– Можно тебя сфотографировать?
– В смысле?
– Я фотограф. Я работаю для журнала "*****" там, у нас дома.
– Ооо! -… и если ты согласишься, я бы хотел сфотографировать тебя и Лоренса вместе… рядом с Луи.
– С кем?
– Так зовут рояль Эрика… – поспешно объясняет Лоренс.
– Рояль! О! Так вот откуда мне знакомо ваше лицо…! Вы играли…
– Да-да. Я играл. Но это сейчас не важно! – я улыбаюсь. Наверное, ему поднадоела известность.
– Так могу я…?
– Ну конечно.
Я улыбаюсь. И улыбаюсь. И улыбаюсь. С ними троими так легко и так солнечно.
Кажется, что я вернулась домой. Вернулась в семью, где все просто и знакомо.
С ними весело. И как-то по особенному прозрачно. Я как будто смотрю на мир сквозь них, как сквозь солнечный свет, и все становится в миллионы раз ярче. Я знаю Лоренса по его музыке. Я знаю Франса по его прогулкам на закате. Я знаю Эрика, потому что я знаю Франса и Лоренса. Это все как-то странно, верно и неверно одновременно.
Я люблю свой дом, Париж. Я люблю их. Я люблю свет.
Кто сказал, что на земле – ад?
Kapitel 25.
Я открываю глаза. Утренний свет заливает комнату. Шторы раздвинуты.
Я ищу тебя.
Я поворачиваю голову. Оглядываю комнату. Щурю глаза спросонья. Свет такой яркий.
Везде только свет. Только горячее стекло и нагретый паркет.
Ты входишь в комнату, улыбаясь. Ты садишься на край моей постели и, как волшебник, достаешь из-за спины букет цветов.
Цветы прекрасны. Нежные изгибы лепестков…сочный цвет листьев… я принимаю их из твоих рук. Лепестки – холодные-холодные, но стебли там, где их держал ты, отдают жаром.
Ярко-белые как первый нетронутый снег и три тычинки в каждой чашечке. Дурманящий запах.
– Доброе утро, – говоришь ты.
– Доброе утро, – говорю я. – Спасибо…
– Молчи, грешный… – улыбаешься ты, заминая мое смущение.
Ты обнимаешь меня, и я откладываю букет в сторону, чтобы обнять тебя в ответ. -…ты самый лучший… – тихо шепчешь ты мне в самое ухо, и я смеюсь, потому что мне щекотно.
Мы сидим, обнимая друг друга. В соседней комнате спит Луи.
И я понимаю, что у меня есть все.
Это не остановка. Это не конец стремлений. Просто дорогу, по которой я иду, обступили прекрасный сады.
Я не знаю, что ждет меня дальше.
Я не помню, что я уже прошел.
Я просто иду вперед осторожно отодвигая со своего пути ветки, прогнувшиеся под тяжестью плодов.
Я любуюсь. Я наслаждаюсь. Я созерцаю.
Я часть этого сада. Этот сад часть меня. Я его творец и посетитель.
Это моя жизнь сегодня.
– La malia… – с чувством шепчу я.
– Чувство, – просто отвечаешь ты.
Я снова ложусь, и ты ложись рядом со мною. Я кладу голову тебе на плечо. Утро такое сладкое и такое желтое как мед. От сладости слипаются глаза. Рядом с моим сердцем стучит твое. Выравнивается дыхание… мы погружаемся в утреннюю полудрему, и каждый думает о чем-то своем, совершенно не важном и не нужном.
И постепенно ленивые мысли переходят в сны….и мы спим. И букет, подаренный тобою, лежит в изголовье не потревоженный – потому что зачем же нам шевелиться?
Но полное пробуждение когда-нибудь обязательно наступает. И райские сады могут наскучить.
Мы просыпаемся.
Мы просыпаемся от того сна, которым был твой приезд.
Ты уезжаешь.
Ты возвращаешься в Канаду, и скоро нас будет разделять целый океан.
О, это была прекрасная мечта. Пусть было много такого, что я мог бы сделать лучше.
Это была мечта.
Мечты сбываются.
Маленькие чудеса повседневной жизни незаметные тем, кто не приглядывается – букет цветов, записка на столе, завтрак в постель, сон в обнимку…
Ты подарил мне это все, и я счастлив.
Ты уезжаешь.
Ты с хмурым видом собираешь вещи, так привычно раскиданные по всей моей квартире… потому что она не моя. Она наша. И мы так привыкли к этому слову…
Когда ты уедешь, мне будет одиноко здесь. Но я буду ждать тебя снова.
Я помогаю тебе как могу.
– Хочешь, я сыграю тебе?
– Сыграй.
Я открываю рояль, поднимаю крышку, чтобы от звука дрожали стекла.
Я раскрываю ноты Листа "La campanella".
И веселым ручьем журчит музыка.
Летим, летим, мой милый Франс… Летим высоко над облаками… летим к морю… летим в горы… летим, мой Франс…
Горячие клавиши. Они напоминают мне твою кожу снова и снова. Я играю для тебя Листа. А ты ходишь по дому и собираешь вещи. Ты складываешь их небольшой горкой в углу, и их оказывается совсем немного.
Мои пальцы играют, а я думаю о том, как на самом деле мало надо человеку, чтобы выжить… и как он обрастает вещами, когда находит свой Дом.
А еще о том, что все рано или поздно, так или иначе, возвращаются домой.
Мой славный Франс, ты уезжаешь.
Но когда-нибудь ты обязательно вернешься сюда, ко мне.
Потому что здесь твой ДОМ.
Kapitel 26.
– Ало?
– Да?
– Это я.
– Разумеется. Кто же еще это может быть! Последнее время исключительно ты набираешь этот номер.
– Эрик, у меня есть новости. Я хочу, чтобы ты сел.
– Что случилось, Франс?
– Ничего плохого, успокойся. Просто сядь.
– Хорошо. Я сел.
– За Луи?
– За Луи.
– Я нашел новую работу.
– О! И там платят больше… и скоро ты сможешь…
– Нет, Эрик ты мыслишь не правильно.
– Но…
– Я нашел работу в Париже. Я переезжаю. -…
– Эрик?
– Франс?! НУ, ЭТО ЖЕ ПРОСТО ЗАМЕЧАТЕЛЬНО! Ведь ты будешь жить у меня, правда? Нам ведь вдвоем вполне хватало места? Правда? И тогда мы обязательно…
– Эй, эй! Придержи коней… – смеюсь я. – Я приеду. С кучей, кучей вещей. Скоро.
Но я не хочу тебя отвлекать. Поэтому встречать себя я тебе запрещаю.
– Ну Франс… ну елки-палки…
– Я и позвонил-то тебе только потому, что не хочу снова делать тебе неприятный сюрприз…
– Скажешь тоже!
– Если ты действительно хочешь, чтобы я пожил у тебя – я поживу. Я тоже этого хочу… Но я буду платить часть квартирной платы. Ну и, разумеется, подыскивать себе свою квартиру…
– Франс!!! Я все-таки надеюсь захватить и оставить тебя у себя. Но до этого еще далеко. Просто приезжай. Я буду ждать. На ближайшие две недели у меня совершенно нет планов… только опера вечером. Так что если будет выбор, как лететь – прилетай утром… По крайней мере, я точно буду дома. Твои вещи прибудут раньше?
– Да. Я об этом и хотел поговорить. Сможешь ли ты их забрать?
– Конечно смогу! Это даже не вопрос. В крайнем случае, у меня теперь тоже есть мобильный телефон. Так что ты всегда можешь позвонить…
– Спасибо, родной… – я улыбаюсь ему в трубку, и он улыбается мне в ответ.
Еще какое-то время мы говорим, весело обсуждая детали, представляя, планируя. Мы радуемся уже сейчас, потому что оба знаем – вдвоем мы можем устранить любые преграды между нами.
Мы прощаемся коротко и радостно. Ведь это прощание – преддверие встречи.
Я поднимаю глаза. Рядом стоит Джеки. Его глаза печальны и злы.
– Ты не говорил мне, что уезжаешь.
– Подслушивать не хорошо, тебя этому в детстве не учили?
– Я не подслушивал. Это правда? Ты действительно переезжаешь в Париж? К Эрику?
– Да, – просто отвечаю я, и раскрываю новую пачку "Lucky Strike". Первую сигарету я, как всегда, переворачиваю и кладу обратно. Вторую – закуриваю.
– Ты бросаешь меня.
От неожиданности я захожусь кашлем, потом жестоким смехом.
– Джеки, очнись! Мы бросили друг друга уже очень и очень давно…
– Мне будет грустно без тебя…
– Джеки…
– Не надо, Франс…я знаю… я часто говорю глупости… я слишком глуп для тебя.
Но все же. Когда-то мы были друзьями.
– Да.
– Спасибо.
Я роняю сигарету. Это что, не мой день?
– Тебе спасибо.
– И еще… спасибо, что познакомил с Сисили… она такая…
– Не благодари. Она не для тебя. Боюсь, Джеки, тебе ничего не светит. Ее сердце уже принадлежит…
– Кому?
– Лоренсу.
– Этому… этому малолетнему плаксе вундеркинду из-за смазливой рожи которого ты получил новую работу?!
Я поднимаю сигарету и затягиваюсь.
– Не надо грязи, Джеки. Не надо твоей зависти и злости. Если ты думаешь, что оскорбляя меня или его ты что-либо изменишь – ты глубоко ошибаешься. Ты придаешь слишком большое значение словам. А жизнь вот она – проплывает у тебя перед носом чужими фотографиями. Слова – эфемерны. А настоящая жизнь – духовна и материальна.
Названия чувств не имеют значения. Значимо только само чувство. А у тебя есть только название – а под ним пустота. Хочешь я скажу, чего ты хочешь от Сисили?
Ты хочешь заняться с ней сексом. Ты хочешь вывести ее на поводке как красивую куклу. Тебе важна только оболочка. А это так не важно, Джеки… так не важно…
Я курю. Кажется, Эрик все-таки сделал из меня философа.
– Завтра будет лучше, Джеки. Просто иногда думай не только… головой, но и сердцем. Может быть это поможет. Может быть, тогда каждый наш разговор не будет превращаться в склоку. Может быть, тогда ты не останешься за кругом света.
Перед моим лицом висит дым. Джеки стоит, напряженный как струна. Кажется, он готов меня ударить. Но он сдерживается. Я усмехаюсь.
– Единственное что отличает нас от животных, Джеки, это чувства. Чувства, а не разум. Это в мире животных все можно решить инстинктами, логикой и физической силой. А в мире людей есть еще четвертое измерение, представь себе – чувства. Но и в другую крайность кидаться не стоит – любовная блажь без задней мысли это хуже, чем смотреть в подзорную трубу наоборот. Чувства, они глубже океанов и выше гор…
– Я не знал, что ты стал поэтом.
– Как видишь. Понимаешь, Джеки. Люди меняются. Люди идут вперед. А ты… ты вечно остаешься на перроне и томно смотришь вдаль удаляющемуся поезду.
– Хватит этих разглагольствований…не ты ли только что говорил, что слова ничего не значат?
– Не значат. Если тебе их нечем закрепить. Мне есть чем. У меня есть мое Чувство.
Мой смысл. Моя цель. Они есть у Сисили. У Лоренса. У Эрика. А у тебя нет.
– Ну конечно. Ничего-то у меня и нет, – кривляется Джеки.
– На одной злобе далеко не уедешь. Хватит обижаться на весь мир, Джеки. Детский сад кончился 20-ть лет назад. Прими то, что тебя окружает. Даже если это не леденец в яркой обвертке. Я уезжаю. Я надеюсь, ты найдешь свое счастье. Прощай.
Я тушу сигарету, встаю и ухожу не оборачиваясь.
Этот сухой букет я с собой не возьму.
Но время бежит. Время торопится, потому что я и Эрик торопим его. Нам не терпится встретиться и нашей встрече не терпится наступить.
Проходят дни. Пролетают дни. А потом я остаюсь в пустой квартире. Свой ключ я отдаю Сисили. Он мне не пригодится скоро. А лучше пусть и вовсе никогда.
А потом теплые объятья и слезное прощание. Сисили плачет от счастья и долго машет рукою мне вслед.
И если самолет прибыл раньше, чем положено – это тоже судьба. Высший Закон с большой буквы. Я налегке и, кажется, что ноги мои вот-вот оторвутся от грешной земли, и я взмою в небо как ласточка.
И я лечу на крыльях наших чувств и замираю лишь на знакомом перекрестке. Вот он – старинный фасад. Вот и прекрасный балкон на третьем этаже, где мне так полюбилось курить и пить кофе ранним солнечным утром.
Я стою, и нет сил моих оторвать взгляд от этого дома.
Притянутый судьбою как магнитом на балкон выходишь ты.
И ты смотришь вниз.
А я смотрю вверх.
И где-то играет аккордеон.
И мы смотрим друг другу в глаза. И мы улыбаемся.
А потом ты на секунду скрываешься в доме и появляешься с охапкой цветов. Я помню эти цветы – такие же я подарил тебе однажды утром.
И ты перегибаешься через перила.
Дождь. Дождь из цветов.
А они все падают и падают.
А я стою, задрав голову вверх, и ловлю губами прикосновения лепестков. И ты смеешься. И на меня сыпется град цветов с балкона на третьем этаже.
Я кричу твое имя. И ты возвращаешь мне мое.
А цветы все падают и падают и падают и падают и падают и падают…
Kapitel 27.
Париж. Осень. Парк.
Журчание Сены.
Слепой играет на скрипке.
Двое проходят мимо и, смеясь, отдают старику всю мелочь.
Медленно бредут они по тропинке. Иногда один из них отлучается подобрать очередной алый или золотой лист лежащий в стороне от их общей дороги, чтобы добавить его в общий букет.
Они о чем-то тихо разговаривают.
Оба в черных коротких пальто. Без перчаток и без шарфов.
Они идут так, как будто где-то не далеко играет их ребенок. Счастливые родители, у которых нет детей. Братья близнецы, которые не похожи. Понимающие друг друга до абсурдного не понимания.
Люди, для которых мир – это не скучный Рай. -….ты так до сих пор и не объяснил мне, что же ты такого сказал Лоренсу, что он снова решил играть?
– Очень просто. Я сказал ему "La malia. La malia t'est nеcessaire, mon cher."
КОНЕЦ.
16 апреля, 2004.