Страница:
Нет, не будет.
Будет. Да и с какой стати. Ты только одного хочешь: трахать меня.
Признаю себя виновным полностью.
Так что они останутся без опоры. Из-за Фрэнка я не очень волнуюсь. Пусть он и не самый великий интеллектуал в мире, у него все будет в порядке. Но Клер такая неприспособленная.
Мне она неприспособленной не кажется. По-моему, она выкована из железа. Совсем как ты.
Если бы. Я не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось, когда меня не будет тут, чтобы все наладить. Я бы этого не перенесла.
Радость моя, не плачь. Все будет хорошо. Все-все будет хорошо.
Ничего.
Ты стал таким сумрачным. Сначала я, теперь ты. Черт, ну и пара же мы.
Я просто думаю о мистере Наихудшем.
Он прошлое, ты же знаешь.
Нет, я о себе. Мистер Не В Том Месте Не В То Время.
Ну а вторая причина? Что?
Ты же упомянул две проблемы. Одна заключается в том, что ты уже не молод, туп и полон малафьи. Так в чем вторая?
А, да ни в чем.
Давай-давай.
Нет, я просто… Ну, не знаю, иногда мне страшно, и все.
Страшно чего?
Не знаю. Просто это так сильно, понимаешь? То есть когда я гляжу, как ты лежишь тут. Я знаю, это звучит пошло, но я никогда прежде ни с кем такого не испытывал.
И как же бывало прежде?
Ну, нормально. Будто хочешь позавтракать. Вот в таком духе.
Ммм. Вареные яйца. Тартинки с маслом. Собственно говоря, я проголодалась.
Или как бритье, понимаешь?
Я никогда не брила ноги. То есть брила, когда мне было семнадцать. Но с тех пор — никогда.
Тебе это не требуется. Ты же не волосатая, ты пушистая, а это большая разница.
Но подмышки я брила всегда. Пока ты не попросил меня перестать. У нас это вроде как полагается.
Записано в Конституции?
Не подкалывай.
Вы, ребятки, такие тугие, поверить не могу.
Что поделать.
Время обслужить женушку. Только английский язык умудряется представить бритье чем-то волнующим. «На острие бритвы». В любом другом языке это синоним скуки. C'est vraiment rasant, ça[11].
Да?
Конечно, нет. Не сейчас.
Ты хочешь сказать, что секс был сплошной скукой, пока ты не встретился со мной? Более лестного комплимента мне никто никогда не делал.
Не зазнавайся. Секс как таковой был вполне на высоте. Ну, в некоторых случаях. Просто у меня не возникало желания заниматься им без передышки.
Как отец Тристрама Шенди заводил свои часы.
А я не знал, что ты читала Стерна.
Ты обо мне много чего не знаешь.
Справедливо.
Не мрачней.
И не собираюсь.
Дай я попробую уточнить. Секс прежде был долгом, теперь он удовольствие. Ну, если это твоя главная проблема…
Слишком уж большое удовольствие, только и всего. Когда я с тобой, я забываю все остальное. Будто наркотик или что-то вроде.
Ты хочешь сказать: что-то вроде folie à deux?
Именно.
Я чувствовала то же самое. И иногда это меня тревожит. Такое ощущение, будто мне тебя никогда не бывает достаточно. Но знаешь что? Мне все равно, плюс мы же тут ничего сделать не можем и на…
Ну, как раз это мы сделать и можем.
Нет.
Тогда перестань ныть. А-а-а. Господи.
Прости. Стоит чему-то хорошему выпасть мне на долю, как что-то во мне испытывает потребность это уничтожить.
Пусть. Продолжай вот так, и я прощу тебе что угодно. О-о, ты думаешь, что дотронешься до моих сосков? О-о. О да. Какая-то… О боже, да, еще, еще. А теперь другую. О-о. А-а-а. Словно какая-то раскаленная проволока тянется оттуда прямо к моему клитору. Если кто-то коснется моих грудей, мне просто необходимо с ним трахнуться.
Да нет. А ты?
Думается, я уже достаточно поныл. Могу ли я сделать для тебя еще что-нибудь?
Собственно говоря, мне вроде хочется, чтобы ты сунул язык туда. Как ты думаешь, у тебя получится?
Не помню. Не думаю. Возможно, и был.
Ненавижу бороды.
Так как же ты вышла замуж за бороду?
Что ты подразумеваешь?
Что ты подразумеваешь, «что я подразумеваю»? Она же на каждом семейном снимке. В отличие от тебя. Маленькая Клер и Борода. Маленький Фрэнк и Борода. Семейный «вольво» и Борода. Борода и Борода.
Ах, это.
Держу пари, она придавала интереса.
Не помню. По-моему, я ее ненавидела.
Даже «пониже»?
Прекрати.
Извини. Запретная зона. Нарушители расстреливаются без предупреждения.
Вовсе нет. Просто тут не о чем говорить, и все. Он был слабым человеком, но добрым со мной.
Ты вышла за него, потому что он был слабым?
Мне было его жаль.
Вот бы кому-то было жаль меня.
Послушай, мне тогда было двадцать, ясно?
Он был мечтателем. И мне понадобились следующие пятнадцать лет, чтобы понять, что он был мошенник и полный мудак. А тогда я не замечала ничего, кроме обаяния. Ему требовалась опека. И он умел меня рассмешить. Я люблю смеяться.
Как вы познакомились?
Он пришел наладить стиральную машину в доме, где я жила.
У тебя был целый дом?
Не у меня одной. Там жила куча людей. Одна из них знала парня, который умел налаживать всякую технику, а потому она пригласила его взглянуть на нашу «Электролюкс».
А он взглянул на тебя и…
Ну, не так быстро. Совсем не так, как было у нас с тобой. Помнишь, что произошло с нами?
Конечно, помню.
В самолете. Ты попытался поцеловать меня перед самым приземлением.
Правильно. Мы поцеловались, а потом обменялись номерами телефонов, и я позвонил тебе на следующий день и предложил встретиться, а ты сказала: «Давайте пообедаем, а потом посмотрим, как там будет с сексом».
И с ним все вышло в порядке, верно?
Для меня — вполне.
Но это не то, что я сказала.
Сказала где?
В самолете.
Что ты сказала?
Ты пытался поцеловать меня, и я этого хотела, но я видела, что другие пассажиры подсматривают за нами.
Похотливо?
Да, похотливо. Не забудь, мы же ублажались икрой и виски и говорили о них очень похотливо. Вот так. Есть вода? И тогда я сказала: по-моему, вам очень трудно удержаться, чтобы не прикоснуться ко мне. А мне трудно не прикоснуться к вам.
И я попытался поцеловать тебя.
А я сказала: «Не здесь».
Кто? А! Ну, мы некоторое время встречались, а потом он спросил, нельзя ли ему переехать ко мне, потому что домохозяин выгонял всех из дома, где он жил.
И ты сказала «да». Да, ты сказала «да, я согласна, да».
На самом деле я сказала, что он может занять мою комнату на лето, пока я буду жить у моих родителей в Канаде. Они тогда жили там.
Он тоже учился в колледже?
Он уже окончил.
На чем он специализировался?
На философии. Не лучший товар на рынке труда.
Так что он болтался без дела?
В основном приторговывал наркотой. Но тогда это было практически нормальным. И он имел кое-какие деньги от своих родителей.
Значит, ты уехала в Канаду. Что произошло потом?
Он писал мне, а когда я вернулась, он все еще не мог найти жилья, и, ну, как я уже говорила, мне стало его жалко. Но почему мы вообще говорим про это? Полный абсурд.
Повтори.
Что повторить?
Абззурд.
А иди ты!
Ну, если ты настаиваешь.
Не буду возражать.
У тебя великолепный член, ты знаешь это?
Держу пари, это ты говоришь всем и каждому.
Вовсе нет. И каким это всем и каждому?
Хорошо, Люси, мы тебе верим.
Но это правда. Давай же. А знаешь, твой член первый необрезанный из всех, какие я сосала. Плюс я люблю вот эту вену, которая похожа на дорожную карту.
Шоссе Секстисят секс.
Хватит шуточек.
Договорились.
И всегда любила?
Угу.
Когда ты начала?
Поздно.
Насколько?
Мне было семнадцать.
Это вовсе не поздно.
В то время это считалось поздно. Но я всегда запаздывала в развитии. Грудей у меня не было до пятнадцати лет. Почему ты смеешься?
Просто вспомнил старый анекдот.
Расскажи.
Да нет, он слишком скверный. И слишком соленый.
Я люблю соленые анекдоты.
Значит, мать ведет девочку к врачу, потому что у нее сильный кашель, понятно? Ну, врач берет стетоскоп и велит ей снять ее топ. «Вздохните полной грудью», — говорит он, а девочка говорит: «Да, она у меня очень полная, а мне всего тринадцать».
Я думала, они…
Я положил их тут на тумбочке.
Ах, так это моя вина?
Мне все равно, чья вина, я просто хочу покурить.
Вот они.
Спасибо.
Этот анекдот…
Да?
Со мной случилось что-то похожее. Когда я жила в Сан-Франциско, то один раз пошла в Бесплатную Клинику. Она была за углом от дома, где я жила. У меня началось что-то вроде бронхита, а лишних денег не было. Меня принял молоденький врач, прямо из медицинского института где-то на Атлантическом побережье, и велел мне снять мой топ, чтобы он мог меня осмотреть. Ну, я сняла, а он вдруг весь задрожал. И мне стало очень за него неловко и вообще как-то не по себе, понимаешь?
Пожалуй. Мне даже пришлось учиться, как кончать.
Держу пари, научилась ты быстро.
Ммм.
А кто был твоим наставником? Или тут одним не обошлось?
По сути — нет. А был им мой первый настоящий мальчик, единственный, кому за всю мою жизнь удалось разбить мне сердце. Забавно, что он позвонил мне пару месяцев назад. Я двадцать лет о нем ничего не слышала. Выяснилось, что он консультируется по поводу того, что не может «поддерживать отношения», открыть кавычки, закрыть кавычки. Консультант объяснил ему, что для угомона его личного ангела ему необходимо отыскать всех женщин, которых он когда-либо трахал, и проследить боль с каждой из них.
Ну и что ты ответила?
А катись ты. Ну, не так грубо. Но я меньше всего намерена копаться в моем прошлом, чтобы он начал воспринимать себя лучше. Да кем они себя воображают, такие люди? Нынче, если тебе удастся заполучить статус жертвы, все должны бросать собственные дела и кидаться помогать тебе приводить в порядок твои проблемы. К черту. Ненавижу прошлое.
Как по-американски.
Ну, вы там у себя становитесь ничем не лучше. Одно дерьмо за упокой Дианы чего стоит. Я хочу сказать: оставьте меня в покое. И во всяком случае, у нас это естественно, а у вас — навязано извне, а навязанное всегда пакость.
И что же ты хочешь, чтобы мы делали?
Я хочу, чтобы мы старели недостойно. И я хочу…
Да?
Ничего.
А что это?
Собственность моих родителей во Франции. Идеальное место для старения.
И мы можем говорить друг с другом по-французски?
Это обязательное условие. Я буду называть тебя madame, а ты меня — monsieur. Мы будем употреблять жуткие глагольные времена и никогда не tutoyer[12] друг друга.
Jamais[13]. И детей тоже.
Фамильярничать мы будем только с прислугой.
Особенно с самыми молодыми и симпатичными.
Le jour se lève, madame[14].
Жан Габен. Ммм. Quand même, on s'en fout royalement[15].
Что-что?
А нам на… А может быть, и нет. Si on se foutait royalement? [16]
Почему твой скверный французский настолько лучше моего скверного французского?
Я там жила.
Правда?
Ну, только год. Собственно говоря, даже меньше. Академический год.
Где?
В Гренобле,
И как это было?
По сути, все свелось к тому, что меня все время лапали те французские левые, которые не терпят американскую милитаристски-промышленную империалистическую культуру, но только и думают, как бы наложить руки на ее продукт.
На мой взгляд, вполне разумно.
Что?
Как-то на гавайском пляже я видела одну французскую пару. Оба сплошь в морщинах, шоколадно-коричневые, и у нее на талии тонюсенькая золотая цепочка.
Сколько тебе тогда было лет?
Около тридцати. А им шел седьмой десяток, но никого сексапильнее я в жизни не видела. Прямо из какого-то старого фильма. Тонделейо, Царица Джунглей.
А, старая сучка Ламарр.
Она не была сучкой.
Не важно. Ну а я?
Что — ты?
Кем буду я?
Дай-ка подумать. Каким-нибудь моэмовским персонажем. Глушащим джин консулом, который совсем отуземился. Кэрруферз. Слегка лысеющий, скверные зубы, но крайне чистоплотен, и костюм всегда безукоризненный. Беда только в том, что остается он на нем не дольше пяти минут, поскольку туземочки с задорными грудками в невинном упоении резвятся перед его затуманенным алкоголем взором.
Хммм.
Его мозг съеден.
Да?
Но он его даже не хватился.
А ты съешь мой мозг?
Конечно.
Это угроза или обещание? Ты куда?
В ванную. Я вернусь.
Какое другое?
Кроме того, чтобы стареть недостойно.
Не помню.
Нет, помнишь. Ты сказала: «Я хочу, чтобы мы старели недостойно, и я хочу…» Так что?
А. Хмм. Ну.
Ну и?..
Да нет, это глупо. Кажется, мне захотелось влезть на тебя и чтобы ты меня отшлепал. Но теперь я не так уверена.
Ну, так выясним на практике. Что скажешь?
Правда?
Дай мне только поставить бокал так, чтобы я потом на него не наступил.
Отличная идея, Кэрруферз. Планирование наперед, вот залог успеха.
Обожаю твой поддельный оксфордский выговор.
А мои груди тебе нравятся? По-моему, они держатся очень неплохо. О да, они тебе нравятся, верно? Ммм. Ммм. Ладно, а теперь окажи внимание моей заднице. А-а-а.
Не слишком сильно?
Нет. О-о.
Еще?
Угу. Крепче. Угу. Ладно, хватит. Ммм, вся кровь так туда и устремляется. Мы хотим, чтобы и я тебя?
Нет, с меня достаточно того, что я наполучал в школе.
А вас шлепали?
Естественно.
Какое варварство.
Ну, нам это вроде бы нравилось.
Черт, вы, британцы, такие извращенцы. Я и понятия не имела, пока не познакомилась с тобой.
Ты еще и половины не знаешь.
Ммм. Твои слова пробудили во мне странный интерес.
Посикать. Потом вернусь и покажу тебе еще кое-что.
Повтори.
Что повторить?
Жопа.
Жопка.
С твоей манерой выражаться ты можешь заставить меня делать, что ты захочешь.
Совсем такая, как на той картине.
Какой картине?
Не помню. Какая-то испанская фамилия.
Гойя?
Может быть. В Национальной галерее. Нашей, имею я в виду. Ну, как бы то ни было. В любом случае эта женщина лежит на…
«Маха обнаженная»?
А, собственно, что значит «маха»?
Просто «женщина», по-моему. Но мне эта картина никогда не нравилась. Словно она все время изголяется — иди-иди ко мне, будто законная супруга причисленного к лику «Майкрософта». Ладно, вот тебе твое, а теперь займемся моим списком покупок.
Нет, я о другой. Названия не помню, но там суть в зеркале.
В зеркале? Это как же?
Ты видишь ее только как отражение, а не прямо. То есть видишь ее со спины, без лица. А спина выглядит совсем как твоя. Ее «жопа».
Она глядит на себя?
Угу.
А ты глядишь на нее.
Да.
Ну так в этом же вся суть секса, как по-твоему? Взаимный акт поклонения женскому телу.
Значит, когда мы «свершаем деяние», ты поклоняешься собственному телу?
Мы вместе. Я изнутри, ты извне.
Ну а мое тело?
Великолепно.
Мне не помешало бы сбросить немного веса.
Нет, я люблю тебя таким, какой ты есть. Вот в чем прелесть нашего возраста. Принимаешь людей такими, какие они есть. Или не принимаешь. Но не тратишь время понапрасну, пытаясь их изменить. Вина больше нет?
Внизу найдется. Потерпи, я принесу.
И захвати почту. Я слышала, как она сыпалась. Просто музыка.
Еще мужика? Ты ненасытна.
Я знаю. И тебе это нравится.
Да. Не знаю отчего. Начинается ни с того ни с сего.
Съедай немного сахару.
Сахару?
Помогает.
Мне — нет.
Может, мне попытаться напугать тебя?
Радость моя, ну нет в тебе ничего пугательного.
А тогда это сработало.
Когда?
А ты не помнишь?
Нет.
В тот раз в «Метрополитен гриль». Ты разыкался до неприличия. И пошел в туалет, а когда вернулся, продолжая икать, я сидела за столиком, совсем каменная. И ты сказал: «Что случилось?» Не вспоминаешь?
Хотя ты ненавидишь прошлое, но что-то слишком часто к нему возвращаешься.
Главным образом оно наводит на меня скуку, и все. Я его не боюсь. А вот ты боишься. Оттого ни черта и не помнишь. Оно тебя пугает.
Я помню только, что ты сидела, уставившись на сложенные руки, будто молилась. «И что теперь?» — подумал я.
И сказал: «Что случилось?» И икал, как попугай. А попугаи икают?
Понятия не имею. Так что дальше?
Я сказала… ну не верю, что ты не помнишь.
И все-таки не помню.
Я сказала: «Милый, у меня двухнедельная задержка». И икоту у тебя как рукой сняло.
Что с тобой?
Мне нужно, чтобы ты меня обнял.
Я думал, ты спишь.
Я и спала.
Так что же?
Да этот сон.
Так что же?
Не знаю, не помню. Знаю только, что ты ушел от меня и я была совсем одна.
Я от тебя не уходил.
Знаю.
Я здесь. С тобой.
Да. Но мне все равно страшно.
Не бойся.
Ты просто хочешь, чтобы я от тебя отстала, ведь так?
Нет. Это глупо.
А все остальное крайне умно и логично?
Ты теряешь над собой контроль, Люси. Успокойся. Я тут. Я оберегу тебя.
Просто обними меня покрепче, и все. Обними, чтобы я могла опять заснуть.
День Благодарения
Будет. Да и с какой стати. Ты только одного хочешь: трахать меня.
Признаю себя виновным полностью.
Так что они останутся без опоры. Из-за Фрэнка я не очень волнуюсь. Пусть он и не самый великий интеллектуал в мире, у него все будет в порядке. Но Клер такая неприспособленная.
Мне она неприспособленной не кажется. По-моему, она выкована из железа. Совсем как ты.
Если бы. Я не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось, когда меня не будет тут, чтобы все наладить. Я бы этого не перенесла.
Радость моя, не плачь. Все будет хорошо. Все-все будет хорошо.
* * *
Что с тобой?Ничего.
Ты стал таким сумрачным. Сначала я, теперь ты. Черт, ну и пара же мы.
Я просто думаю о мистере Наихудшем.
Он прошлое, ты же знаешь.
Нет, я о себе. Мистер Не В Том Месте Не В То Время.
Ну а вторая причина? Что?
Ты же упомянул две проблемы. Одна заключается в том, что ты уже не молод, туп и полон малафьи. Так в чем вторая?
А, да ни в чем.
Давай-давай.
Нет, я просто… Ну, не знаю, иногда мне страшно, и все.
Страшно чего?
Не знаю. Просто это так сильно, понимаешь? То есть когда я гляжу, как ты лежишь тут. Я знаю, это звучит пошло, но я никогда прежде ни с кем такого не испытывал.
И как же бывало прежде?
Ну, нормально. Будто хочешь позавтракать. Вот в таком духе.
Ммм. Вареные яйца. Тартинки с маслом. Собственно говоря, я проголодалась.
Или как бритье, понимаешь?
Я никогда не брила ноги. То есть брила, когда мне было семнадцать. Но с тех пор — никогда.
Тебе это не требуется. Ты же не волосатая, ты пушистая, а это большая разница.
Но подмышки я брила всегда. Пока ты не попросил меня перестать. У нас это вроде как полагается.
Записано в Конституции?
Не подкалывай.
Вы, ребятки, такие тугие, поверить не могу.
Что поделать.
* * *
Что ты имел в виду, когда сказал, что это как бритье?Время обслужить женушку. Только английский язык умудряется представить бритье чем-то волнующим. «На острие бритвы». В любом другом языке это синоним скуки. C'est vraiment rasant, ça[11].
Да?
Конечно, нет. Не сейчас.
Ты хочешь сказать, что секс был сплошной скукой, пока ты не встретился со мной? Более лестного комплимента мне никто никогда не делал.
Не зазнавайся. Секс как таковой был вполне на высоте. Ну, в некоторых случаях. Просто у меня не возникало желания заниматься им без передышки.
Как отец Тристрама Шенди заводил свои часы.
А я не знал, что ты читала Стерна.
Ты обо мне много чего не знаешь.
Справедливо.
Не мрачней.
И не собираюсь.
Дай я попробую уточнить. Секс прежде был долгом, теперь он удовольствие. Ну, если это твоя главная проблема…
Слишком уж большое удовольствие, только и всего. Когда я с тобой, я забываю все остальное. Будто наркотик или что-то вроде.
Ты хочешь сказать: что-то вроде folie à deux?
Именно.
Я чувствовала то же самое. И иногда это меня тревожит. Такое ощущение, будто мне тебя никогда не бывает достаточно. Но знаешь что? Мне все равно, плюс мы же тут ничего сделать не можем и на…
Ну, как раз это мы сделать и можем.
* * *
Послушай, ты можешь уехать, когда захочешь. Я уже тебе это говорила. Это слишком-слишком? Ты хочешь уехать?Нет.
Тогда перестань ныть. А-а-а. Господи.
Прости. Стоит чему-то хорошему выпасть мне на долю, как что-то во мне испытывает потребность это уничтожить.
Пусть. Продолжай вот так, и я прощу тебе что угодно. О-о, ты думаешь, что дотронешься до моих сосков? О-о. О да. Какая-то… О боже, да, еще, еще. А теперь другую. О-о. А-а-а. Словно какая-то раскаленная проволока тянется оттуда прямо к моему клитору. Если кто-то коснется моих грудей, мне просто необходимо с ним трахнуться.
* * *
Хочешь еще вина?Да нет. А ты?
Думается, я уже достаточно поныл. Могу ли я сделать для тебя еще что-нибудь?
Собственно говоря, мне вроде хочется, чтобы ты сунул язык туда. Как ты думаешь, у тебя получится?
* * *
Да. Да. О Господи Боже на Небеси. А-а-а. Стой, стой. Довольно. Я не могу, не сейчас.* * *
Я так рада, что ты не носишь бороды. А ты был когда-нибудь бородатым?Не помню. Не думаю. Возможно, и был.
Ненавижу бороды.
Так как же ты вышла замуж за бороду?
Что ты подразумеваешь?
Что ты подразумеваешь, «что я подразумеваю»? Она же на каждом семейном снимке. В отличие от тебя. Маленькая Клер и Борода. Маленький Фрэнк и Борода. Семейный «вольво» и Борода. Борода и Борода.
Ах, это.
Держу пари, она придавала интереса.
Не помню. По-моему, я ее ненавидела.
Даже «пониже»?
Прекрати.
Извини. Запретная зона. Нарушители расстреливаются без предупреждения.
Вовсе нет. Просто тут не о чем говорить, и все. Он был слабым человеком, но добрым со мной.
Ты вышла за него, потому что он был слабым?
Мне было его жаль.
Вот бы кому-то было жаль меня.
Послушай, мне тогда было двадцать, ясно?
* * *
Почему ты его жалела?Он был мечтателем. И мне понадобились следующие пятнадцать лет, чтобы понять, что он был мошенник и полный мудак. А тогда я не замечала ничего, кроме обаяния. Ему требовалась опека. И он умел меня рассмешить. Я люблю смеяться.
Как вы познакомились?
Он пришел наладить стиральную машину в доме, где я жила.
У тебя был целый дом?
Не у меня одной. Там жила куча людей. Одна из них знала парня, который умел налаживать всякую технику, а потому она пригласила его взглянуть на нашу «Электролюкс».
А он взглянул на тебя и…
Ну, не так быстро. Совсем не так, как было у нас с тобой. Помнишь, что произошло с нами?
Конечно, помню.
В самолете. Ты попытался поцеловать меня перед самым приземлением.
Правильно. Мы поцеловались, а потом обменялись номерами телефонов, и я позвонил тебе на следующий день и предложил встретиться, а ты сказала: «Давайте пообедаем, а потом посмотрим, как там будет с сексом».
И с ним все вышло в порядке, верно?
Для меня — вполне.
Но это не то, что я сказала.
Сказала где?
В самолете.
Что ты сказала?
Ты пытался поцеловать меня, и я этого хотела, но я видела, что другие пассажиры подсматривают за нами.
Похотливо?
Да, похотливо. Не забудь, мы же ублажались икрой и виски и говорили о них очень похотливо. Вот так. Есть вода? И тогда я сказала: по-моему, вам очень трудно удержаться, чтобы не прикоснуться ко мне. А мне трудно не прикоснуться к вам.
И я попытался поцеловать тебя.
А я сказала: «Не здесь».
* * *
Ну а Даррил Боб?Кто? А! Ну, мы некоторое время встречались, а потом он спросил, нельзя ли ему переехать ко мне, потому что домохозяин выгонял всех из дома, где он жил.
И ты сказала «да». Да, ты сказала «да, я согласна, да».
На самом деле я сказала, что он может занять мою комнату на лето, пока я буду жить у моих родителей в Канаде. Они тогда жили там.
Он тоже учился в колледже?
Он уже окончил.
На чем он специализировался?
На философии. Не лучший товар на рынке труда.
Так что он болтался без дела?
В основном приторговывал наркотой. Но тогда это было практически нормальным. И он имел кое-какие деньги от своих родителей.
Значит, ты уехала в Канаду. Что произошло потом?
Он писал мне, а когда я вернулась, он все еще не мог найти жилья, и, ну, как я уже говорила, мне стало его жалко. Но почему мы вообще говорим про это? Полный абсурд.
Повтори.
Что повторить?
Абззурд.
А иди ты!
Ну, если ты настаиваешь.
* * *
Хочешь, я тебя пососу?Не буду возражать.
У тебя великолепный член, ты знаешь это?
Держу пари, это ты говоришь всем и каждому.
Вовсе нет. И каким это всем и каждому?
Хорошо, Люси, мы тебе верим.
Но это правда. Давай же. А знаешь, твой член первый необрезанный из всех, какие я сосала. Плюс я люблю вот эту вену, которая похожа на дорожную карту.
Шоссе Секстисят секс.
Хватит шуточек.
Договорились.
* * *
О-о, прошу, о-о, прошу, воткни его в меня, сейчас же. Сделай меня сделай меня сделай меня. Пригвозди меня.* * *
Боже, я люблю трахаться. Это очень плохо?И всегда любила?
Угу.
Когда ты начала?
Поздно.
Насколько?
Мне было семнадцать.
Это вовсе не поздно.
В то время это считалось поздно. Но я всегда запаздывала в развитии. Грудей у меня не было до пятнадцати лет. Почему ты смеешься?
Просто вспомнил старый анекдот.
Расскажи.
Да нет, он слишком скверный. И слишком соленый.
Я люблю соленые анекдоты.
Значит, мать ведет девочку к врачу, потому что у нее сильный кашель, понятно? Ну, врач берет стетоскоп и велит ей снять ее топ. «Вздохните полной грудью», — говорит он, а девочка говорит: «Да, она у меня очень полная, а мне всего тринадцать».
* * *
Куда ты дела сигареты?Я думала, они…
Я положил их тут на тумбочке.
Ах, так это моя вина?
Мне все равно, чья вина, я просто хочу покурить.
Вот они.
Спасибо.
Этот анекдот…
Да?
Со мной случилось что-то похожее. Когда я жила в Сан-Франциско, то один раз пошла в Бесплатную Клинику. Она была за углом от дома, где я жила. У меня началось что-то вроде бронхита, а лишних денег не было. Меня принял молоденький врач, прямо из медицинского института где-то на Атлантическом побережье, и велел мне снять мой топ, чтобы он мог меня осмотреть. Ну, я сняла, а он вдруг весь задрожал. И мне стало очень за него неловко и вообще как-то не по себе, понимаешь?
* * *
Значит, ты отставала в развитии в смысле секса?Пожалуй. Мне даже пришлось учиться, как кончать.
Держу пари, научилась ты быстро.
Ммм.
А кто был твоим наставником? Или тут одним не обошлось?
По сути — нет. А был им мой первый настоящий мальчик, единственный, кому за всю мою жизнь удалось разбить мне сердце. Забавно, что он позвонил мне пару месяцев назад. Я двадцать лет о нем ничего не слышала. Выяснилось, что он консультируется по поводу того, что не может «поддерживать отношения», открыть кавычки, закрыть кавычки. Консультант объяснил ему, что для угомона его личного ангела ему необходимо отыскать всех женщин, которых он когда-либо трахал, и проследить боль с каждой из них.
Ну и что ты ответила?
А катись ты. Ну, не так грубо. Но я меньше всего намерена копаться в моем прошлом, чтобы он начал воспринимать себя лучше. Да кем они себя воображают, такие люди? Нынче, если тебе удастся заполучить статус жертвы, все должны бросать собственные дела и кидаться помогать тебе приводить в порядок твои проблемы. К черту. Ненавижу прошлое.
Как по-американски.
Ну, вы там у себя становитесь ничем не лучше. Одно дерьмо за упокой Дианы чего стоит. Я хочу сказать: оставьте меня в покое. И во всяком случае, у нас это естественно, а у вас — навязано извне, а навязанное всегда пакость.
И что же ты хочешь, чтобы мы делали?
Я хочу, чтобы мы старели недостойно. И я хочу…
Да?
Ничего.
* * *
Мы могли бы недостойно стареть в Ла-Советт.А что это?
Собственность моих родителей во Франции. Идеальное место для старения.
И мы можем говорить друг с другом по-французски?
Это обязательное условие. Я буду называть тебя madame, а ты меня — monsieur. Мы будем употреблять жуткие глагольные времена и никогда не tutoyer[12] друг друга.
Jamais[13]. И детей тоже.
Фамильярничать мы будем только с прислугой.
Особенно с самыми молодыми и симпатичными.
* * *
Зачем тебе понадобилось включать свет? Небо сейчас такое красивое. Ясное, бодрящее.Le jour se lève, madame[14].
Жан Габен. Ммм. Quand même, on s'en fout royalement[15].
Что-что?
А нам на… А может быть, и нет. Si on se foutait royalement? [16]
Почему твой скверный французский настолько лучше моего скверного французского?
Я там жила.
Правда?
Ну, только год. Собственно говоря, даже меньше. Академический год.
Где?
В Гренобле,
И как это было?
По сути, все свелось к тому, что меня все время лапали те французские левые, которые не терпят американскую милитаристски-промышленную империалистическую культуру, но только и думают, как бы наложить руки на ее продукт.
На мой взгляд, вполне разумно.
* * *
Или Таити.Что?
Как-то на гавайском пляже я видела одну французскую пару. Оба сплошь в морщинах, шоколадно-коричневые, и у нее на талии тонюсенькая золотая цепочка.
Сколько тебе тогда было лет?
Около тридцати. А им шел седьмой десяток, но никого сексапильнее я в жизни не видела. Прямо из какого-то старого фильма. Тонделейо, Царица Джунглей.
А, старая сучка Ламарр.
Она не была сучкой.
Не важно. Ну а я?
Что — ты?
Кем буду я?
Дай-ка подумать. Каким-нибудь моэмовским персонажем. Глушащим джин консулом, который совсем отуземился. Кэрруферз. Слегка лысеющий, скверные зубы, но крайне чистоплотен, и костюм всегда безукоризненный. Беда только в том, что остается он на нем не дольше пяти минут, поскольку туземочки с задорными грудками в невинном упоении резвятся перед его затуманенным алкоголем взором.
Хммм.
Его мозг съеден.
Да?
Но он его даже не хватился.
А ты съешь мой мозг?
Конечно.
Это угроза или обещание? Ты куда?
В ванную. Я вернусь.
* * *
Ну а другое?Какое другое?
Кроме того, чтобы стареть недостойно.
Не помню.
Нет, помнишь. Ты сказала: «Я хочу, чтобы мы старели недостойно, и я хочу…» Так что?
А. Хмм. Ну.
Ну и?..
Да нет, это глупо. Кажется, мне захотелось влезть на тебя и чтобы ты меня отшлепал. Но теперь я не так уверена.
Ну, так выясним на практике. Что скажешь?
Правда?
Дай мне только поставить бокал так, чтобы я потом на него не наступил.
Отличная идея, Кэрруферз. Планирование наперед, вот залог успеха.
Обожаю твой поддельный оксфордский выговор.
А мои груди тебе нравятся? По-моему, они держатся очень неплохо. О да, они тебе нравятся, верно? Ммм. Ммм. Ладно, а теперь окажи внимание моей заднице. А-а-а.
Не слишком сильно?
Нет. О-о.
Еще?
Угу. Крепче. Угу. Ладно, хватит. Ммм, вся кровь так туда и устремляется. Мы хотим, чтобы и я тебя?
Нет, с меня достаточно того, что я наполучал в школе.
А вас шлепали?
Естественно.
Какое варварство.
Ну, нам это вроде бы нравилось.
Черт, вы, британцы, такие извращенцы. Я и понятия не имела, пока не познакомилась с тобой.
Ты еще и половины не знаешь.
Ммм. Твои слова пробудили во мне странный интерес.
* * *
Куда ты?Посикать. Потом вернусь и покажу тебе еще кое-что.
* * *
У тебя такая обаятельная жопка.Повтори.
Что повторить?
Жопа.
Жопка.
С твоей манерой выражаться ты можешь заставить меня делать, что ты захочешь.
Совсем такая, как на той картине.
Какой картине?
Не помню. Какая-то испанская фамилия.
Гойя?
Может быть. В Национальной галерее. Нашей, имею я в виду. Ну, как бы то ни было. В любом случае эта женщина лежит на…
«Маха обнаженная»?
А, собственно, что значит «маха»?
Просто «женщина», по-моему. Но мне эта картина никогда не нравилась. Словно она все время изголяется — иди-иди ко мне, будто законная супруга причисленного к лику «Майкрософта». Ладно, вот тебе твое, а теперь займемся моим списком покупок.
Нет, я о другой. Названия не помню, но там суть в зеркале.
В зеркале? Это как же?
Ты видишь ее только как отражение, а не прямо. То есть видишь ее со спины, без лица. А спина выглядит совсем как твоя. Ее «жопа».
Она глядит на себя?
Угу.
А ты глядишь на нее.
Да.
Ну так в этом же вся суть секса, как по-твоему? Взаимный акт поклонения женскому телу.
Значит, когда мы «свершаем деяние», ты поклоняешься собственному телу?
Мы вместе. Я изнутри, ты извне.
Ну а мое тело?
Великолепно.
Мне не помешало бы сбросить немного веса.
Нет, я люблю тебя таким, какой ты есть. Вот в чем прелесть нашего возраста. Принимаешь людей такими, какие они есть. Или не принимаешь. Но не тратишь время понапрасну, пытаясь их изменить. Вина больше нет?
Внизу найдется. Потерпи, я принесу.
И захвати почту. Я слышала, как она сыпалась. Просто музыка.
Еще мужика? Ты ненасытна.
Я знаю. И тебе это нравится.
* * *
У тебя бывает икота?Да. Не знаю отчего. Начинается ни с того ни с сего.
Съедай немного сахару.
Сахару?
Помогает.
Мне — нет.
Может, мне попытаться напугать тебя?
Радость моя, ну нет в тебе ничего пугательного.
А тогда это сработало.
Когда?
А ты не помнишь?
Нет.
В тот раз в «Метрополитен гриль». Ты разыкался до неприличия. И пошел в туалет, а когда вернулся, продолжая икать, я сидела за столиком, совсем каменная. И ты сказал: «Что случилось?» Не вспоминаешь?
Хотя ты ненавидишь прошлое, но что-то слишком часто к нему возвращаешься.
Главным образом оно наводит на меня скуку, и все. Я его не боюсь. А вот ты боишься. Оттого ни черта и не помнишь. Оно тебя пугает.
Я помню только, что ты сидела, уставившись на сложенные руки, будто молилась. «И что теперь?» — подумал я.
И сказал: «Что случилось?» И икал, как попугай. А попугаи икают?
Понятия не имею. Так что дальше?
Я сказала… ну не верю, что ты не помнишь.
И все-таки не помню.
Я сказала: «Милый, у меня двухнедельная задержка». И икоту у тебя как рукой сняло.
* * *
Обними меня.Что с тобой?
Мне нужно, чтобы ты меня обнял.
Я думал, ты спишь.
Я и спала.
Так что же?
Да этот сон.
Так что же?
Не знаю, не помню. Знаю только, что ты ушел от меня и я была совсем одна.
Я от тебя не уходил.
Знаю.
Я здесь. С тобой.
Да. Но мне все равно страшно.
Не бойся.
Ты просто хочешь, чтобы я от тебя отстала, ведь так?
Нет. Это глупо.
А все остальное крайне умно и логично?
Ты теряешь над собой контроль, Люси. Успокойся. Я тут. Я оберегу тебя.
Просто обними меня покрепче, и все. Обними, чтобы я могла опять заснуть.
День Благодарения
Летом Ла-Советт — это тихое воздушное убежище над туристическим адом на побережье внизу: низкий дом и примыкающая к нему каменная терраса утопают в тени и смолистом благоухании старых зонтичных пиний: их стволы разделяют перспективу уходящих к морю предгорий на триптих, который от часу к часу неприметно меняется вместе с тем, как меняется угол падения солнечных лучей и увеличивается или уменьшается влажность воздуха.
Но когда приходит зима и неделями дует мистраль, Ла-Советт может показаться самым унылым и самым скорбным местом на земле. Сосны вскидывают ветви, а ветер гремит и содрогается вокруг дома, будто прибой, выискивает слабины, просачивается через каждую щель и своим навязчивым присутствием подрывает все основы привычной жизни. Днем небо — нежнейшей молочной голубизны, солнечный свет ослепителен, а воздух обретает поразительную терпкую ясность. И ночью, и днем властвует пронизывающий холод.
Мой отец купил этот заброшенный фермерский дом еще в пятидесятых, и до самого последнего времени он и моя мать проводили там каждое лето, сами ремонтировали, подновляли, перестраивали то, что было им по силам, а когда требовалось выполнить более или менее сложную работу, терпели бесконечные извинения и лживые обещания местных строителей. Теперь, когда дом обрел тот жилой вид, о котором они мечтали, покупая его, у них уже не хватало энергии и сил приезжать сюда больше чем на месяц поздней весной и ранней осенью. Летом жара была для них слишком тяжела, и никто никогда даже не думал поехать туда зимой.
А потому, когда я позвонил им из Шарля де Голля, они удивились, но обрадовались, услышав, что я хочу пожить там некоторое время. Осуществление мечты для них опоздало, но им было искренне приятно, что она послужит кому-то еще.
— Как дела? — спросил мой отец.
— Так-сяк. Ну, ты понимаешь.
— Конечно, конечно. Наверное, нам все-таки следовало приехать. Ну, просто поддержать и так далее.
Когда я позвонил им о смерти Люси, он самоотверженно сказал, что они вылетят ближайшим рейсом. И мне лишь с трудом удалось его отговорить, хотя мы оба знали, что моя мать ни физически, ни психически не выдержала бы такой поездки, а она так в нем нуждалась, что отправиться один он никак не мог.
— Со мной все в порядке, папа. Мне просто нужно пожить в одиночестве. Смириться наконец со случившимся, ну и так далее.
— Ты мог бы приехать сюда, это было бы чудесно.
— Я думал об этом. Но в Англии все, кого я знаю, будут считать своим долгом заехать, чтобы выразить свои соболезнования, ну и прочее. Возможно, недели через две я буду готов к этому, но пока мне хотелось бы побыть одному.
— Конечно, конечно. Решай, как лучше для тебя. Я позвоню Роберу, пока ты будешь добираться до Тулона, и предупрежу, чтобы он включил отопление и все прочее. Там в это время отчаянная стужа, а ты знаешь, сколько времени требуется старому каменному дому, чтобы прогреться.
Позвонив, я прошел в пустой зал ожидания, взломал кассету ножом, который присвоил за завтраком в самолете. Размотал черную ленту до конца, затем разрезал на куски, смял их и выбросил в разные урны. Лента явно была смонтирована из разных ночей, когда мы с Люси, лежа в постели, часами разговаривали и занимались любовью. Вероятно, записывалась она вскоре после моего приезда, до того как Даррил Боб оставил надежду на то, что Люси может передумать, и переселился в Неваду. Она не позаботилась сменить замки, когда выставила его, и хотя он отдал ей ключ от входной двери, ему ничего не стоило заранее изготовить дубликат.
По пути через город в Орли я прочел в «Ле Пуэн» статью про авиакатастрофу, в которой погибла Люси. Выяснилось, что причиной скорее всего был бракованный болт в стабилизаторе. Репортер всячески подчеркивал, что с продукцией «Аэробуса» такого произойти не могло бы, и если бы были введены европейские правила, то ни один лайнер не получил бы разрешения на взлет.
До конца полета и до моего приезда в Ла-Советт Люси больше не появлялась. Это и успокоило, и разочаровало меня. Я знал, что между нами осталось много незавершенного, и хотя сам не представлял, что можно предпринять, но словно бы надеялся на нее. Во многих отношениях она всегда была быстрее и сообразительнее меня, и особенно когда дело касалось практических решений. Одна из многих причин, почему я ее любил. И теперь, как ни нелепо, меня не оставляло ощущение, что она обманула мое доверие.
Эти дни были чуть ли не самыми спокойными в моей жизни. Я коротко поговорил с людьми в Лондоне и Нью-Йорке о проектах, над которыми, как подразумевалось, я тогда работал. Звонил я в ответ на звонки, зафиксированные автоответчиком, который все еще хранил фразы, записанные Люси: «Вы звоните по номеру два ноль шесть, четыре девять четыре, восемь восемь ноль один. Если у вас есть сообщение для Энтони или Люси, пожалуйста, оставьте его после сигнала». Первые слова она произнесла с легким придыханием, словно вздохнув от досады, что ей докучают телефонными звонками. Я настаивал, чтобы она записала приглашение заново, но ей никак не удавалось выбрать время. Теперь этот усталый вздох и формальное обращение были единственным, что осталось от нее, и я бесконечно ими дорожил. Часто я звонил среди ночи, только чтобы лишний раз услышать ее голос.
На автоответчике были и другие сообщения. Несколько раз звонил лейтенант Мейсон, все более настойчивым тоном прося меня немедленно с ним связаться. Кто-то, чья фамилия мне ничего не сказала, оставил телефонный номер, который начинался с 775, числа, общего для всей Невады, кроме Лас-Вегаса. Он тоже настойчиво попросил меня связаться с ним настолько быстро, насколько мне будет удобно. Но самым тревожным были щелчки, указывающие, что кто-то вешал трубку, едва становилось ясно, что я не отвечу. Кто-то, кто хотел сказать мне что-то лично, без помощи автоответчика. Кто-то, кто уже записал все, что намеревался мне сказать, а теперь будет принимать другие меры.
В результате я ловил себя на том, что вслушиваюсь во все звуки, раздававшиеся вблизи от дома. Шоссе, вьющееся по склону ниже Ла-Советт, в сущности, всего лишь мощеный проселок, соединяющий разбросанные там дома. По нему редко ездят даже днем, а ночью — практически никогда. И потому, стоило звуку мотора ворваться в нескончаемые стенания мистраля, как я переставал делать то, что делал, и напряженно вслушивался. Я знал, что рано или поздно какая-то машина притормозит и свернет на немощеную дорогу к моему дому.
Человек в форме цвета хаки постучит в дверь, сурово отсалютует, а затем извиняющимся, но неумолимым тоном предупредит меня, что ко мне применена мера détention provisoire[17] в ожидании решения суда касательно поступившей от властей США просьбе о моей экстрадикции в связи с обвинением в предумышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами.
Этим жандармом почти наверное будет Люсьен, если только он не ушел на пенсию. Ни спорить, ни искать компромисса с Люсьеном не имело смысла, а уж тем более пытаться его подкупить. Мой отец убедился в этом, когда пробовал воспрепятствовать тому, чтобы в воскресенье поутру местные охотники собирались на нашей земле и палили из своих аркебузов по всему, что двигалось. Люсьен с самым безупречным терпеливым вниманием выслушал литанию жалоб моего отца на прерванный сон, вытоптанные растения и двух убитых кошек, а потом его мольбы о принятии каких-либо мер, не произнеся за все это время ни единого слова. Когда же мой отец наконец выдохся, произнес ровно два:
Но когда приходит зима и неделями дует мистраль, Ла-Советт может показаться самым унылым и самым скорбным местом на земле. Сосны вскидывают ветви, а ветер гремит и содрогается вокруг дома, будто прибой, выискивает слабины, просачивается через каждую щель и своим навязчивым присутствием подрывает все основы привычной жизни. Днем небо — нежнейшей молочной голубизны, солнечный свет ослепителен, а воздух обретает поразительную терпкую ясность. И ночью, и днем властвует пронизывающий холод.
Мой отец купил этот заброшенный фермерский дом еще в пятидесятых, и до самого последнего времени он и моя мать проводили там каждое лето, сами ремонтировали, подновляли, перестраивали то, что было им по силам, а когда требовалось выполнить более или менее сложную работу, терпели бесконечные извинения и лживые обещания местных строителей. Теперь, когда дом обрел тот жилой вид, о котором они мечтали, покупая его, у них уже не хватало энергии и сил приезжать сюда больше чем на месяц поздней весной и ранней осенью. Летом жара была для них слишком тяжела, и никто никогда даже не думал поехать туда зимой.
А потому, когда я позвонил им из Шарля де Голля, они удивились, но обрадовались, услышав, что я хочу пожить там некоторое время. Осуществление мечты для них опоздало, но им было искренне приятно, что она послужит кому-то еще.
— Как дела? — спросил мой отец.
— Так-сяк. Ну, ты понимаешь.
— Конечно, конечно. Наверное, нам все-таки следовало приехать. Ну, просто поддержать и так далее.
Когда я позвонил им о смерти Люси, он самоотверженно сказал, что они вылетят ближайшим рейсом. И мне лишь с трудом удалось его отговорить, хотя мы оба знали, что моя мать ни физически, ни психически не выдержала бы такой поездки, а она так в нем нуждалась, что отправиться один он никак не мог.
— Со мной все в порядке, папа. Мне просто нужно пожить в одиночестве. Смириться наконец со случившимся, ну и так далее.
— Ты мог бы приехать сюда, это было бы чудесно.
— Я думал об этом. Но в Англии все, кого я знаю, будут считать своим долгом заехать, чтобы выразить свои соболезнования, ну и прочее. Возможно, недели через две я буду готов к этому, но пока мне хотелось бы побыть одному.
— Конечно, конечно. Решай, как лучше для тебя. Я позвоню Роберу, пока ты будешь добираться до Тулона, и предупрежу, чтобы он включил отопление и все прочее. Там в это время отчаянная стужа, а ты знаешь, сколько времени требуется старому каменному дому, чтобы прогреться.
Позвонив, я прошел в пустой зал ожидания, взломал кассету ножом, который присвоил за завтраком в самолете. Размотал черную ленту до конца, затем разрезал на куски, смял их и выбросил в разные урны. Лента явно была смонтирована из разных ночей, когда мы с Люси, лежа в постели, часами разговаривали и занимались любовью. Вероятно, записывалась она вскоре после моего приезда, до того как Даррил Боб оставил надежду на то, что Люси может передумать, и переселился в Неваду. Она не позаботилась сменить замки, когда выставила его, и хотя он отдал ей ключ от входной двери, ему ничего не стоило заранее изготовить дубликат.
По пути через город в Орли я прочел в «Ле Пуэн» статью про авиакатастрофу, в которой погибла Люси. Выяснилось, что причиной скорее всего был бракованный болт в стабилизаторе. Репортер всячески подчеркивал, что с продукцией «Аэробуса» такого произойти не могло бы, и если бы были введены европейские правила, то ни один лайнер не получил бы разрешения на взлет.
До конца полета и до моего приезда в Ла-Советт Люси больше не появлялась. Это и успокоило, и разочаровало меня. Я знал, что между нами осталось много незавершенного, и хотя сам не представлял, что можно предпринять, но словно бы надеялся на нее. Во многих отношениях она всегда была быстрее и сообразительнее меня, и особенно когда дело касалось практических решений. Одна из многих причин, почему я ее любил. И теперь, как ни нелепо, меня не оставляло ощущение, что она обманула мое доверие.
Эти дни были чуть ли не самыми спокойными в моей жизни. Я коротко поговорил с людьми в Лондоне и Нью-Йорке о проектах, над которыми, как подразумевалось, я тогда работал. Звонил я в ответ на звонки, зафиксированные автоответчиком, который все еще хранил фразы, записанные Люси: «Вы звоните по номеру два ноль шесть, четыре девять четыре, восемь восемь ноль один. Если у вас есть сообщение для Энтони или Люси, пожалуйста, оставьте его после сигнала». Первые слова она произнесла с легким придыханием, словно вздохнув от досады, что ей докучают телефонными звонками. Я настаивал, чтобы она записала приглашение заново, но ей никак не удавалось выбрать время. Теперь этот усталый вздох и формальное обращение были единственным, что осталось от нее, и я бесконечно ими дорожил. Часто я звонил среди ночи, только чтобы лишний раз услышать ее голос.
На автоответчике были и другие сообщения. Несколько раз звонил лейтенант Мейсон, все более настойчивым тоном прося меня немедленно с ним связаться. Кто-то, чья фамилия мне ничего не сказала, оставил телефонный номер, который начинался с 775, числа, общего для всей Невады, кроме Лас-Вегаса. Он тоже настойчиво попросил меня связаться с ним настолько быстро, насколько мне будет удобно. Но самым тревожным были щелчки, указывающие, что кто-то вешал трубку, едва становилось ясно, что я не отвечу. Кто-то, кто хотел сказать мне что-то лично, без помощи автоответчика. Кто-то, кто уже записал все, что намеревался мне сказать, а теперь будет принимать другие меры.
В результате я ловил себя на том, что вслушиваюсь во все звуки, раздававшиеся вблизи от дома. Шоссе, вьющееся по склону ниже Ла-Советт, в сущности, всего лишь мощеный проселок, соединяющий разбросанные там дома. По нему редко ездят даже днем, а ночью — практически никогда. И потому, стоило звуку мотора ворваться в нескончаемые стенания мистраля, как я переставал делать то, что делал, и напряженно вслушивался. Я знал, что рано или поздно какая-то машина притормозит и свернет на немощеную дорогу к моему дому.
Человек в форме цвета хаки постучит в дверь, сурово отсалютует, а затем извиняющимся, но неумолимым тоном предупредит меня, что ко мне применена мера détention provisoire[17] в ожидании решения суда касательно поступившей от властей США просьбе о моей экстрадикции в связи с обвинением в предумышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами.
Этим жандармом почти наверное будет Люсьен, если только он не ушел на пенсию. Ни спорить, ни искать компромисса с Люсьеном не имело смысла, а уж тем более пытаться его подкупить. Мой отец убедился в этом, когда пробовал воспрепятствовать тому, чтобы в воскресенье поутру местные охотники собирались на нашей земле и палили из своих аркебузов по всему, что двигалось. Люсьен с самым безупречным терпеливым вниманием выслушал литанию жалоб моего отца на прерванный сон, вытоптанные растения и двух убитых кошек, а потом его мольбы о принятии каких-либо мер, не произнеся за все это время ни единого слова. Когда же мой отец наконец выдохся, произнес ровно два: