Диккенс Чарльз. Наш общий друг (Книга 1 и 2)

   Достаточно ясно.
   - Точно так же вы заметили, что он прикрепил другой конец веревки к корме.
   На веревке были видны узлы и утолщения там, где старик связывал и приплетал концы.
   - Теперь смотрите, - продолжал инспектор. - смотрите, как это получилось, незаметно для него. Вечер был бурный, непогожий, когда этот человек, - инспектор нагнулся и стряхнул град с волос мертвеца полой его намокшей куртки, - вот так, теперь он больше похож на себя, хотя сильно изуродован, - когда этот бывший человек, по своему обыкновению, выехал в лодке. Он берет с собой вот эту свернутую кольцом веревку. Он всегда берет с собой свернутую веревку. Это я знаю так же хорошо, как знаю его самого. Иногда он кладет веревку на дно лодки. Иногда вешает себе на шею. Одевался он всегда легко, этот человек, - видите? - Тут инспектор приподнял свободный конец платка на груди утопленника и кстати вытер ему губы этим концом, - а когда бывало ветрено, холодно или сыро, он вешал свернутую кольцом веревку себе на шею. Тем хуже для него! Он вертелся так и сяк со своей лодкой, этот человек, пока не прозяб. Руки у него, - инспектор приподнял одну руку, и она упала, как свинцовая, - застыли. Тут он замечает, что по реке плывет то, чем он имеет обыкновение промышлять. Он готовится поймать этот предмет. Развертывает конец веревки и несколько колец хочет уложить в лодке, столько, сколько нужно, чтобы веревка не слишком натягивалась. Он перестарался, как оказалось после. Он копается с этим немножко дольше, чем всегда, потому что руки у него закоченели. Его добыча подплывает все ближе, а он еще не готов. Он подцепляет ее, собираясь для начала хотя бы очистить карманы, на тот случай, если придется ее упустить, перегибается за корму, а тут налетает шквал, или волна от двух встречных пароходов, а может, он опять не готов, или же все это вместе, но только он теряет равновесие и падает в воду головой вперед. Слушайте теперь! Он умеет плавать, как же, отлично умеет, и сразу всплывает наверх. Но при этом у него запутались руки, он сильно дергает веревку, и скользящий узел затягивается на шее. Предмет, который он собирался взять на буксир, проплывает мимо, и его же собственная лодка тащит его на буксире, уже мертвого, туда, где мы его нашли, опутанного его же веревкой. Вы спросите, откуда я узнал про карманы? Для начала я вам скажу больше: в карманах было серебро. Как я это узнал? Просто, но достаточно верно. Потому что оно еще и сейчас у него в руке. - Лектор поднял крепко сжатую правую руку.
   - Что же делать с телом? - спросил Лайтвуд.
   - Если вы постоите около него с полминуты, сэр, - ответил инспектор, я разыщу ближайшего из наших постовых, тот придет и позаботится о нем. Видите, я все еще называю его "он", - сказал инспектор, оглянувшись, и философически улыбнулся такой силе привычки.
   - Юджин, - начал Лайтвуд и хотел уже прибавить: "Давай подождем в сторонке", но, повернув голову, увидел, что Юджина здесь нет. Он позвал громче: - Юджин! Эй! - Но Юджин не откликался.
   Теперь совсем рассвело, и Лайтвуд осмотрелся по сторонам. Однако Юджина нигде не было видно.
   Инспектор, возвращаясь, быстро спускался по деревянным ступеням пристани вместе с полицейским констеблем, и Лайтвуд спросил его, не заметил ли он, когда ушел его приятель? Инспектор не мог сказать точно, когда именно ушел Юджин, однако успел заметить, что тот встревожен.
   - Сложный и интересный характер у вашего друга, сударь.
   - Хотел бы я, чтобы этот сложный и интересный характер не выкидывал со мной таких штук: взял да и удрал от меня спозаранку, а ведь дело очень невеселое, - сказал Лайтвуд. - Нельзя ли нам выпить чего-нибудь горячего?
   Отчего же нельзя, и мы выпили. На кухне трактира перед большим огнем. Мы выпили горячего грога с коньяком, и это нас оживило чудесным образом. Инспектор, официально объявив Райдергуду о своем намерении "не спускать с него глаз", поставил его в угол возле очага, словно мокрый зонтик, и после того не обращал, по-видимому, никакого внимания на честного человека, и только приказал подать ему отдельно порцию грога с коньяком - должно быть, на казенный счет.
   Мортимер Лайтвуд сидел перед пылающим очагом, иногда приходя в себя и чувствуя сквозь сон, что пьет горячий грог, но в то же время это был херес у "Шести Веселых Грузчиков", и он сам лежал под лодкой на берегу реки, и сидел в лодке, которой правил Райдергуд, и слушал недавнюю лекцию инспектора, и ему надо было обедать в Тэмпле с каким-то неизвестным, именовавшим себя М. П. Р. Старик Юджин Гармон, который жил, по его словам, в Градебури, переживая все эти превратности, вызванные усталостью и дремотой, с быстротой двенадцати часов в секунду, Мортимер вдруг услышал, что отвечает вслух на какое-то очень важное сообщение, которого ему никто не делал и, заметив перед собой инспектора, притворился, что кашляет. Вполне естественно, его смущала мысль, как бы этот чиновник не заподозрил его в том, что он задремал и забыл о деле.
   - Понимаете ли, только что был здесь, как раз перед нами, - толковал ему инспектор.
   - Понимаю. - с достоинством ответил Лайтвуд.
   - И тоже, понимаете ли, пил грог с коньяком, а после того очень быстро скрылся, - говорил инспектор.
   - Кто это? - спросил Лайтвуд.
   - Да ваш друг, понимаете ли.
   - Понимаю, - ответил Мортимер, также с достоинством.
   Выслушав доклад инспектора словно сквозь туман, в котором фигура инспектора расплывалась и ввысь и вширь, - что полиция берет на себя сообщить дочери покойного о том, что произошло нынче ночью и что вообще инспектор берет все хлопоты на себя, Мортимер Лайтвуд, спотыкаясь, добрался до стоянки экипажей, крикнул кэб и вступил в ряды армии, совершил преступление, был судим военным судом, приговорен к смерти, отдал последние распоряжения и уже шел на расстрел, - все это прежде чем захлопнулась дверца.
   В кэбе было тяжело грести через Сити к Тэмплу, на призовой кубок ценою от пяти до десяти тысяч фунтов, дар мистера Боффнна; а еще тяжелее переговариваться через такую даль с Юджином (когда его вытянули на веревке со струящейся мостовой) о том, как это он удрал самым неприличным образом! Но Юджин так усиленно оправдывался, так раскаивался, что Лайтвуд, выйдя из кэба, поручил кучеру особенно за ним приглядывать. На что кэбмен только хлопал глазами, зная, что другого седока у него не было.
   Короче говоря, ночное представление так утомило и вымотало актера, что он превратился просто-напросто в лунатика. Он так устал, что не в силах был уснуть, устал до того, что уже не чувствовал утомления, и мало-помалу впал в забытье. Он проснулся поздно, уже к вечеру, и, встревожившись, послал на квартиру к Юджину справиться, встал он или еще нет?
   Да, он уже встал. То есть он еще не ложился. Он только что вернулся домой. Тут же явился и он сам, следуя по пятам за посланным.
   - На кого ты похож! Глаза красные, весь в грязи, волосы растрепаны! воскликнул Мортимер.
   - Разве перья у меня так взъерошены? - спросил Юджин, спокойно подходя к зеркалу. - Да, не совсем в порядке. Но подумай сам: такая ли была ночь, чтоб заботиться о прическе?
   - Такая ночь? - повторил Мортимер. - А куда ты девался утром?
   - Милый мой, - отвечал Юджин, садясь к нему на кровать, - я почувствовал, что мы слишком долго надоедали друг другу и что если так будет продолжаться, то наша дружба кончится тем, что мы разъедемся в противоположные концы земли, как можно дальше один от другого. Кроме того, у меня было такое чувство, будто я совершил все преступления, какие только числятся в Ньюгетском календаре *. Вот почему, думая о нашей дружбе и о своих преступлениях, я счел нужным пойти прогуляться.
   ГЛАВА XV - Новые слуги
   Мистер и миссис Боффин сидели после завтрака в "Приюте", чувствия себя жертвами благополучия. На лице мистера Боффина читалась забота и растерянность. Перед ним лежал ворох всяких бумаг, и он глядел на них так же безнадежно, как не смыслящий в деле штатский мог бы глядеть на целую армию, которую ему велено в пять минут построить для парада. Он делал попытки как-то разметить и рассортировать эти бумаги, но ему мешал большой палец (что нередко случается с людьми его разбора), очень деятельный и решительно ничего не оставлявший без проверки и поправки, и до того перепачкавший все его заметки, что невозможно было разобраться в них, так же как и в отпечатках на носу и лбу мистера Боффина, оставленных все тем же большим пальцем.
   В подобных случаях любопытно призадуматься над тем, какая дешевая вещь чернила и как надолго их хватает. Как одной крупицы мускуса довольно, чтобы надушить комод на много лет, причем она почти ничего не теряет в весе, так и на полпенни чернил было более чем достаточно для того, чтобы перепачкать мистера Боффина от корней волос до самых пяток, причем на бумаге перед ним не было написано ни строчки, а в чернильнице не замечалось ни малейшей убыли.
   Мистер Боффин до того довел себя таким изнурительным литературным трудом, что глаза у него выпучились и остановились, а дыхание стало хриплым, когда к большому облегчению миссис Боффин, с тревогой глядевшей на все эти симптомы, во дворе прозвенел колокольчик.
   - Кто бы это мог быть? - сказала миссис Боффин.
   Мистер Боффин испустил долгий вздох, положил перо на место, взглянул на свои бумаги, словно сомневаясь, имеет ли он удовольствие быть с ними знакомым и, взглянув на них еще раз, утвердился в мнении, что вовсе не знаком с ними, но тут появился головастый юноша и доложил:
   - Мистер Роксмит!
   - Да! - сказал мистер Боффин. - Да, в самом деле! Наш с Уилферами общий друг, душа моя. Да. Пригласите его войти.
   Появился мистер Роксмит.
   - Садитесь, сударь, - сказал мистер Боффин, пожав ему руку. - С миссис Боффин вы уже знакомы. Что же, сударь, сказать по правде, я не совсем готов к встрече с вами, все был занят то тем, то другим, так что некогда было подумать о вашем предложении.
   - Это он извиняется за нас обоих: и за себя и за меня, - улыбаясь, сказала миссис Боффин. - Но боже ты мой! Ведь мы и сейчас можем потолковать, правда?
   Роксмит поклонился, поблагодарил ее и ответил, что он на это надеется.
   - Позвольте-ка, - начал мистер Боффин, подперев рукой подбородок. - Вы, кажется, сказали тогда "секретер": так, что ли?
   - Я сказал "секретарь", - подтвердил Роксмит.
   - Я тогда как-то не понял, - продолжал мистер Боффин, - да и йотом, когда мы с миссис Боффин говорили об этом, то все не могли понять: ведь мы всегда думали (уж не будем от вас скрывать), что "секретер" - это такая мебель, но большей части красного дерева, обитая зеленым сукном или кожей, со множеством ящичков. Так вы уж не сочтите за вольность, если я позволю себе заметить, что это совсем не то.
   - Разумеется, нет, - ответил Роксмит. - Но я употребил это слово в другом смысле - я хотел сказать стюард.
   - Насчет этого, видите ли, - возразил мистер Боффин, подпирая рукой подбородок, - вряд ли мы с миссис Боффин когда-нибудь поедем по морю. Там нам, конечно, понадобился бы стюард, мы с ней не выносим качки; но ведь обыкновенно на каждом пароходе есть свой стюард.
   Роксмит объяснил, что, говоря о должности, которую он хотел бы занять, он имел в виду место управляющего, или заведующего, или смотрителя, или поверенного.
   - А ну-ка, для примера! - сказал мистер Боффин, наскакивая на него, по своему обыкновению. - Что бы вы стали делать, если б поступили ко мне на службу?
   - Я бы завел точный учет всем вашим расходам, мистер Боффин, писал бы письма по вашим указаниям. Вел бы все деловые переговоры с людьми, которые на вас работают. - И, взглянув с легкой улыбкой на стол, он прибавил: - Я привел бы в порядок ваши бумаги...
   Мистер Боффин потер запачканное чернилами ухо и взглянул на жену.
   - ...и держал бы все бумаги в таком порядке, чтобы в них всегда можно было разобраться: на каждой было бы коротко написано, что в ней содержится.
   - Вот что я вам скажу, - начал мистер Боффин, комкая в руке измаранный в чернилах листок со своими записями. - Если вы возьметесь вот за эти бумаги и разберете, что тут, по-вашему, можно сделать, мне будет лучше видно, как с вами поступить.
   Сказано - сделано. Положив шляпу и перчатки, Роксмит спокойно сел к столу, собрал бумаги в ровную кучку, просматривая их одну за другой, складывал каждую пополам, помечал сверху и перекладывал во вторую кучку, а когда все бумаги перешли из первой кучки во вторую, достал из кармана веревочку и перевязал всю кучу щегольским узлом, проявив большой навык и ловкость в этом деле.
   - Хорошо! - одобрил мистер Боффин. - Очень хорошо! Теперь скажите нам, о чем там идет речь; будьте так любезен.
   Джон Роксмит прочел вслух свои записи. Все они были насчет нового дома. Смета обойщика - столько-то. Смета на мебель - столько-то. Обстановка служебных помещений - столько-то. Каретнику - столько-то. Конскому барышнику - столько-то. За упряжь - столько-то. Золотых дел мастеру - столько-то. Общий итог - столько-то. Потом пошли письма. Согласие мистера Боффина от такого-то числа, о том-то и том-то. Несогласие на просьбу мистера Боффина от такого-то числа насчет того-то и того-то. Письмо относительно проекта мистера Боффнна, полученного такого-то числа, о том-то. Все очень кратко и последовательно.
   - Образцовый порядок! - сказал мистер Боффин, постукивая пальцем по каждой заметке, словно отбивая такт. - И как это вы устраиваетесь с чернилами, просто не понимаю: на вас ни пятнышка нет. А теперь насчет писем. Давайте попробуем написать письмо, - предложил мистер Боффин, потирая руки и сияя от восторга, как ребенок.
   - Кому оно должно быть адресовано, мистер Боффин?
   - Да кому угодно. Хоть вам самим.
   Мистер Роксмит быстро написал и прочел вслух:
   - "Мистер Боффин свидетельствует свое почтение мистеру Джону Роксмиту и сообщает, что принял решение испытать его в той должности, которую он желал бы занять. Мистер Боффин, ссылаясь на слова самого мистера Роксмита, откладывает рассмотрение вопроса о жалованье на неопределенный срок. Само собой разумеется, что мистер Боффин не берет на себя никаких обязательств в этом смысле. Остается добавить, что мистер Боффин, полагаясь на слово мистера Роксмита, надеется на его честность и преданность. Мистеру Джону Роксмиту предлагается немедля приступить к своим обязанностям".
   - Ах, Нодди, вот это так письмо! - воскликнула миссис Боффин, хлопая в ладоши.
   Мистер Боффин был не менее восхищен: говоря по правде, в глубине души он считал и самое письмо и ту ловкость, с которой оно было написано, весьма замечательным проявлением человеческой изобретательности.
   - И вот что я тебе скажу, миленький мой, - начала миссис Боффин, - если ты не договоришься сразу с мистером Роксмитом и будешь сам лезть во все, что не про тебя писано, так тебя кондрашка хватит, не говоря уже о том, что все белье будет в чернилах и сердце мое разобьется.
   За такие мудрые речи мистер Боффин поцеловал свою супругу, а после того, поздравив Джона Роксмита с его блестящими успехами, пожал ему руку в залог новых отношений между ними. Миссис Боффин тоже подала ему руку.
   - А теперь, Роксмит, надо вам хоть немного познакомиться с нашими делами, - сказал мистер Боффин, который по своей прямоте думал, что обязан выказать человеку доверие, если тот хоть пять минут прослужил у него. - Я уже говорил вам, когда мы с вами познакомились, или, лучше сказать, когда вы со мной познакомились, что миссис Боффнн намерена устроить все по моде, только я еще сам не знал, как далеко мы зайдем. Так вот, миссис Боффин одержала верх, и мы теперь должны устраиваться как нельзя моднее.
   - Я так и полагал, сэр, судя по расходам на новое обзаведение, отвечал Джон Роксмит.
   - Да, - сказал мистер Боффин. - Это будет что-то из ряда вон. Как раз кстати мой литературный человек говорил мне, что дом, к которому он, можно сказать, имеет отношение... в котором он заинтересован...
   - Как владелец? - спросил Джон Роксмит.
   - Нет, не совсем так, - отвечал мистер Боффин, - а что-то вроде родственных отношений.
   - Просто участие, - подсказал Джон Роксмит.
   - Да, может быть, - согласился мистер Боффин. - Как бы ни было, он говорил мне, что на доме висит объявление: "Сей весьма аристократический особняк продается или сдается внаймы". Мы с миссис Боффин ездили смотреть его, нашли, что он весьма аристократичен (хотя немножко и скучноват, но это, в сущности, одно и то же), и купили его. Мой литературный человек по дружбе ударился в поэзию и прочел нам прелесть какие стихи на этот случай: в них он поздравляет миссис Боффин с тем, что ей теперь принадлежит... как это, душа моя?
   Миссис Боффин отвечала:
   Чертог, чертог веселья полон *,
   А залы, залы светом залиты.
   - Вот именно. Тем ловчей получается, что в доме и правда есть два зала, с парадного хода и со двора; есть еще и помещение для прислуги. А кроме того, он нам прочел очень недурные стишки насчет того, что ежели миссис Боффин взгрустнется в новом доме, так он всегда готов прийти на помощь и ее развеселить. У миссис Боффин замечательная память. Ты не прочтешь нам эти стихи, душа моя?
   Миссис Боффин согласилась и без единой ошибки прочла стихи, в которых было сделано такое любезное предложение - прочла точно так, как она их слышала:
   Как плакала дева *, я вам спою, миссис Боффин
   Когда погибла любовь,
   И как она угасла навек, миссис Боффин,
   Чтоб не проснуться вновь.
   Спою вам о том, с разрешения мистера Боффина, как убит был герой,
   А конь прискакал домой,
   И если до слез мой тронет рассказ, за что прошу прощения у мистера
   Боффина,
   Гитарой утешу вас.
   - Точка в точку правильно! - сказал мистер Боффин. - Мне особенно нравится то, что в этих стихах так кстати упомянуты мы оба.
   Стихи произвели впечатление и на секретаря: он, видимо, был удивлен, что очень польстило мистеру Боффину и еще более утвердило его в высоком мнении о достоинстве этих стихов.
   - Понимаете ли, Роксмит, - продолжал он, - мой литературный человек на деревянной ноге вообще завистлив. Так вот, я уже надумал, как это поудобнее устроить, чтобы Вегг вам не завидовал: вы держитесь своей части, а он будет держаться своей.
   - Господи! - воскликнула миссис Боффин. - А я так думаю, что на свете всем места хватит!
   - Так оно и есть, душа моя, когда мы не занимаемся литературой, сказал мистер Воффин. - А когда занимаемся, получается наоборот. И мне не надо забывать, что я нанял Вегга тогда, когда у меня еще и мысли не было о моде или о том, чтобы оставить "Приют". Дать ему почувствовать обиду было бы непорядочно с моей стороны, как будто мне голову вскружили эти залы, залитые светом. От чего боже сохрани! Роксмит, что вы скажете насчет того, чтобы жить в доме?
   - В этом доме?
   - Нет, нет. Насчет этого дома у меня другие планы. А в новом доме?
   - Пусть будет, как вам угодно, мистер Боффин. Я вполне в вашем распоряжении. Вы знаете, где я живу в настоящее время.
   - Ну что ж! - сказал мистер Боффин, подумав. - Предположим, на время вы останетесь там же, а после мы решим. Вы ведь сразу начнете заниматься всем, что делается в новом доме?
   - С удовольствием. Я начну сегодня же. Вы мне сообщите адрес?
   Мистер Боффин сказал адрес, и секретарь записал его в книжечку. Миссис Боффин воспользовалась случаем и, пока он был этим занят, постаралась как следует рассмотреть его лицо. Впечатление было в его пользу, потому что она украдкой кивнула мистеру Боффину: "Он мне нравится".
   - Я сейчас же загляну, все ли там в порядке, мистер Боффин.
   - Благодарю вас. Но раз вы уже здесь, не хотите ли осмотреть "Приют"?
   - Очень буду рад. Мне столько пришлось о нем слышать.
   - Идемте! - сказал мистер Боффин. И они вдвоем с миссис Боффин пошли вперед.
   Мрачный дом, этот "Приют", и по его убожеству видно, что все то время, пока он прозывался Гармоновой тюрьмой, им владел скряга. Жалкие остатки краски, жалкие остатки обоев на стенах, остатки мебели, скудные следы человеческой жизни. Что построено человеком для человека, должно, как и создания природы, выполнять свое назначение или гибнуть. Этот старый дом так и пропал даром, оттого что в нем не жили, износившись гораздо скорее, чем если бы в нем жили, - в двадцать раз скорее.
   Какое-то оскудение бывает свойственно домам, если в них не кипит жизнь (словно эта жизнь их питает) и здесь оно было очень заметно. Лестница, балюстрада, перила казались иссохшими, словно обглоданными до костей; такими же казались стены, дверные косяки и окна. Скудная мебель являла тот же вид и, распадаясь в прах, усыпала бы все полы густым слоем пыли, если б здесь не наводили чистоту; эти полы, все потемневшие и в прожилках, были изношены, как лица стариков, проживших всю свою жизнь в одиночестве.
   Спальня, где прижимистый старик перестал цепляться за жизнь, осталась в том же виде, что и при нем. В ней стояла старая дрянная кровать с четырьмя колонками, без полога, с железными зубцами наверху, словно на тюремной стене, покрытая старым лоскутным одеялом. Там стояла и накрепко запертая старая конторка с покатым верхом, похожим на злой и скрытный лоб; возле кровати - неуклюжий стол с кривыми ногами, а на столе шкатулка, в которой когда-то лежало завещание. У стены - несколько стульев в лоскутных чехлах, под которыми долгие годы не сохранялась, а выцветала понемногу более ценная обивка, не радуя ничей глаз. Между всеми этими предметами наблюдалось большое фамильное сходство.
   - Комнату сохранили в таком виде, Роксмит, на случай, если приедет сын, - сказал мистер Боффин. - Одним словом, все в доме сохранялось точно так, как оно перешло к нам, пока сын не увидит и не одобрит. Даже и теперь ничего не меняется, кроме нашей комнаты внизу, где мы с вами только что сидели. Когда сын в последний раз в жизни приезжал домой и последний раз в жизни виделся с отцом, это было скорее всего вот в этой самой комнате.
   Секретарь, осматривая комнату, остановил взгляд на боковой двери в углу.
   - Еще одна лестница, - объяснил мистер Боффин, отпирая дверь, - она ведет во двор. Мы сойдем по ней; может быть, вы захотите посмотреть двор, а нам это по дороге. Когда сын был еще совсем ребенком, то к отцу он почти всегда ходил по этой вот лестнице. Он очень боялся отца. Бывало, сидит на лестнице, а войти не смеет, бедняжка; много раз я это видел. Мы с миссис Боффин часто утешали его, когда он сидел с книжкой на этой лестнице.
   - Да! И его бедную сестру тоже, - сказала миссис Боффие. - А вот здесь, где стену освещает солнце, они как-то померились ростом. Это их детские ручки написали имена на стене, просто карандашом; но имена все еще здесь, а их, бедняжек, уже нет на свете.
   - Надо нам позаботиться об именах, старушка, - сказал мистер Боффин. Надо нам позаботиться об именах. Чтобы они не стерлись при нас, а если бог даст, то и после нас. Бедные дети!
   - Да! Бедные дети! - вздохнула миссис Боффин.
   Они отворили дверь внизу, выходящую во двор, и постояли на солнце, глядя на буквы, нацарапанные нетвердой детской рукой на уровне двух или трех ступеней. В этом простом напоминании о загубленном детстве и в ласковых словах миссис Боффин было нечто такое, что растрогало секретаря.
   Потом мистер Боффин показал новому управляющему кучи мусора и среди них ту, которая досталась ему по завещанию еще до того, как он получил все остальное.
   - Нам бы и этого довольно, - сказал мистер Боффин, - если бы бог пощадил его молодую жизнь и избавил от печальной смерти. Остального нам не нужно.
   Секретарь смотрел с интересом и на сокровища двора, и на дом снаружи, и на ту отдельную пристройку, в которой, по словам мистера Боффина, они жили вместе с женой в продолжение многих лет их службы. И только после того, как мистер Боффин показал ему все чудеса "Приюта" по два раза подряд, секретарь вспомнил, что у него есть еще дела в другом месте.
   - Мистер Боффин, у вас не будет никаких приказаний относительно этого дома?
   - Нет. Роксмит. Никаких.
   - Может быть, вы сочтете дерзостью с моей стороны, если я спрошу, не намерены ли вы продать его?
   - Разумеется, не намерен. В воспоминание о нашем старом хозяине, о его детях, о нашей службе, мы хотим сохранить "Приют" так, как он есть.
   Секретарь обвел кучи мусора таким выразительным взглядом, что мистер Боффин поспешил сказать, словно в ответ на его замечание:
   - Ну да, это дело другое. Их я могу и продать, хотя жаль будет, что местность лишится такого украшения. Без насыпей она будет плоская, как блин. И все-таки не скажу, чтобы я собирался их навсегда тут оставить для одного только вида. Торопиться с этим не стоит: больше я сейчас ничего не могу сказать. Я знаток не во многом, Роксмит, но по части мусора я знаток. Я могу оценить эти кучи мусора с точностью до последнего пенса, знаю, как их выгоднее продать, знаю тоже, что, если они постоят на месте, вреда от этого не будет. Вы загляните к нам завтра, будьте так любезны.
   - Буду заходить каждый день. И чем скорее я смогу вас переселить в новый дом, тем больше вы будете довольны, сэр, не так ли?
   - Не то чтобы мне было так уж к спеху, - ответил мистер Боффин, - но если платишь людям за срочную работу, так хочется знать, что у них и в самом деле работа не стоит на месте. А вы как думаете?
   - Совершенно так же! - ответил секретарь и с этим удалился.
   - Ну, если я теперь уломаю Вегга, то все дела у меня будут в порядке, сказал себе мистер Боффин, обходя двор положенное число раз.
   Человек криводушный, разумеется, забрал в руки человека в высшей степени прямого. Низкий, конечно, одержал верх над великодушным. Надолго ли - это вопрос другой: мы видим каждый день, что такие победы бывают, и даже самим Подснепам не отмахнуться от этого факта. Бесхитростный Боффин так запутался в сетях коварного Вегга, что сам себя считал большим интриганом, когда думал, как бы ему еще больше облагодетельствовать Вегга. Ему казалось (так искусно действовал Вегг), что он действует втайне от Вегга, когда Вегг хитростью заставлял его действовать именно так, как нужно было Веггу. Таким образом, в это утро, мысленно обращаясь к Веггу с самой умильной улыбкой, он был не вполне уверен, не упрекнет ли его Вегг за то, что он повернулся к нему спиной.