Диккенс Чарльз. Одного поля ягода

   - Мама, - сердито заговорила Белла, - вы просто вынуждаете меня сказать, что мне не следовало приезжать домой и что больше я домой не приеду, во всяком случае в папино отсутствие, потому что мой бедный дорогой папочка человек благородный и никогда не станет завидовать моим великодушным друзьям, никогда не станет злобствовать на них. Папа слишком деликатен и мягок, чтобы попрекать меня теми скромными требованиями, которые они ко мне предъявляют, и тем очень нелегким положением, в котором я очутилась совеем не по своей вине. Я всегда любила бедного дорогого папочку больше, чем вас обеих, вместе взятых, и я его люблю и всегда буду любить.
   И тут Белла, уже не черпая больше никакого утешенья в своей очаровательной шляпке и в нарядном платье, залилась слезами.
   - Я уверена, Р. У., - воскликнула миссис Уилфер, возводя глаза ввысь и обращаясь куда-то в пространство, - я уверена, что, если бы вы присутствовали здесь и слышали, как вашу жену и мать вашего семейства принижают по сравнению с вами, вы испытали бы потрясение всех чувств! Но судьба уберегла вас, Р. У., и обрушилась на меня.
   И тут миссис Уилфер залилась слезами.
   - Ненавижу этих Боффинов! - воскликнула мисс Лавиния. - Пусть мне не позволяют называть их Боффи-нами! Я все равно буду называть их Боффинами! Боф-фины, Боффины, Боффины! Они зловредные, эти Боф-фины! Эти Боффины восстановили против меня Беллу, и я заявляю Боффинам прямо в лицо... - Это не совсем соответствовало положению вещей, но следует учесть, в каком волнении находилась юная мисс Лавиния. - Я заявляю, что они противные Боффины, вульгарные Боффины, гнусные Боффины, отвратительные Боффины! Вот!
   И тут мисс Лавиния залилась слезами.
   Калитка в палисаднике скрипнула, и они увидели секретаря, быстро поднимавшегося по ступенькам.
   - Так как у нас никого нет в услужении, я сама открою ему дверь. Тряхнув головой, миссис Уилфер утерла слезы и с жертвенным видом поднялась со стула. - Нам нечего скрывать. Если он обнаружит следы волнения у нас на лицах, пусть делает из этого любые выводы. - Она выплыла за дверь и через минуту снова вплыла в комнату, провозгласив, точно герольд: - Мистер Роксмит имеет передать сверток мисс Белле Уилфер.
   Мистер Роксмит вошел сразу после доклада и, разумеется, понял, что тут происходило. Однако он, со свойственной ему деликатностью, сделал вид, будто ничего не заметил, и обратился к мисс Белле:
   - Мистер Боффин собирался еще утром положить этот сверток в карету. Ему хотелось сделать вам маленький подарок на память - тут кошелек, мисс Уилфер. Но так как он не успел выполнить свое намерение, я решил поехать за вами вдогонку.
   Белла взяла сверток и поблагодарила секретаря.
   - Мы здесь повздорили, мистер Роксмит, но не больше, чем всегда. У нас это водится, как вам известно. Я уезжаю. До свиданья, мама. До свиданья, Лавви. - И, поцеловав их обеих, мисс Белла шагнула к двери. Секретарь хотел было проводить ее, но так как миссис Уилфер, выступив вперед, проговорила с достоинством: "Прошу прощенья! Разрешите мне воспользоваться своими материнскими правами и проводить дочь до кареты, которая ее ожидает", - он извинился и отступил в сторону. Какое это было великолепное зрелище, когда миссис Уилфер распахнула настежь дверь и, простерев перчатки, громко провозгласила: "Служитель миссис Боффин! - А потом, когда он предстал пред ней, добавила кратко, но величаво: - Мисс Уилфер выходит!" - и сдала дочь на его попечение, точно страж в юбке, выпускающий государственного преступника из Тауэра. Этот церемониал произвел совершенно парализующее действие на соседей, и те не могли оправиться от оцепенения минут двадцать, тем более что достойнейшая миссис Уилфер, охваченная поистине серафическим экстазом, все это время возвышалась на верхней ступеньке лестницы.
   Сев в карету, Белла развязала маленький сверток. Там был изящный кошелек, а в кошельке - бумажка в пятьдесят фунтов. "Вот папа удивится! подумала она. - Поеду в Сити и сама преподнесу ему этот приятный сюрприз!"
   Точный адрес "Чикси, Вениринг и Стоблс" ей не был известен. Зная только, что контора где-то недалеко от Минсинглейн, она велела кучеру остановиться на углу этой мрачной улицы и отправила "служителя миссис Боффин" на поиски "Чикси, Вениринг и Стоблс", приказав ему передать на словах, что если Р. Уилфер сможет выйти, его будет ждать дама, желающая поговорить с ним. Это таинственное известие, услышанное из уст ливрейного лакея, произвело такой переполох в конторе, что вдогонку за Рамти-Растяпой немедленно выслали соглядатая юного возраста с наказом рассмотреть как следует, что это за дама, и явиться с докладом обратно. Волнение нисколько не улеглось, когда соглядатай ворвался в контору со словами:
   - Хороша пташка! Сидит в карете - шик, блеск!
   Сам Растяпа, с пером за ухом, в порыжелой шляпе, прибежал на угол, совершенно запыхавшись, и только тогда узнал свою дочь, когда его втащили в карету за галстук и чуть ли не задушили в объятиях.
   - Голубка моя! - пролепетал он, еле переводя дух. - Боже милостивый! Какая ты стала! Просто обворожительная женщина! А я думал, что наша дочка теперь загордилась и позабыла свою мать и сестру!
   - Я только что от них, папочка.
   - Ах, вот что! Ну и как... как мама? - неуверенно спросил Р. У.
   - Очень злющая, папа. Обе злющие, и она и Лавви.
   - Да, на них иногда немножко находит. Белла, ты была к ним снисходительна, друг мой?
   - Нет. Я, папа, тоже злилась. Мы все три были злющие. Папа, знаешь что? Я хочу, чтобы ты поехал со мной пообедать куда-нибудь.
   - Да я, друг мой, собственно, уже закусил... даже неудобно признаваться в этом в такой роскошной карете... простой колбасой. - Р. Уилфер смиренно понизил голос, глядя на канареечного цвета обивку экипажа.
   - Ну это все равно что ничего, папа!
   - Да, иной раз кажется, что и маловато, друг мой, - признался Р. У., проводя рукой по губам. - Но когда обстоятельства, в которых ты не волен, нагромождают препятствия между тобой и ростбифом, ничего другого не остается, как смирить свой дух и удовольствоваться, - тут он снова понизил голос из уважения к карете, - простой колбасой.
   - Бедный мой папочка! Слушай, молю тебя, отпросись на весь день и давай проведем его вместе!
   - Ну, что ж, голубчик, помчусь в контору, попрошу, чтобы меня отпустили.
   - Хорошо. Но пока ты еще не умчался... - Она взяла его за подбородок, стащила с него шляпу и, верная своей старой привычке, начала ерошить ему волосы. - Пока ты не умчался, скажи мне, что я хоть и взбалмошная и нехорошая, но тебя, папа, никогда не обижала.
   - Друг мой, я подтверждаю это от всего сердца. И разреши мне еще заметить, - добавил он, покосившись на окно, - что, когда обворожительная женщина, разряженная в пух и прах, треплет человека за волосы посреди Фенчерч-стрит, это может привлечь внимание прохожих.
   Белла рассмеялась и надела на него шляпу. Но лишь только отец засеменил прочь, что-то трогательное в его ребячески пухлой фигурке, в его потрепанной одежде вызвало у нее слезы на глазах. "Ненавижу этого секретаря! Он не смеет так думать обо мне! - проговорила она мысленно. - И все же в этом есть доля правды!"
   А вот и отец - ни дать ни взять мальчуган, отпущенный с уроков!
   - Все в порядке, друг мой. Ничего не сказали - разрешили беспрекословно.
   - Ну-с, папа, теперь надо найти такое укромное местечко, где я могла бы отпустить карету и подождать тебя, пока ты пойдешь по одному моему поручению.
   Вопрос потребовал некоторых раздумий.
   - Видишь ли, друг мой, ты стала такая обворожительная женщина, что местечко следует отыскать самое укромное. - Наконец ему пришло на ум: Возле парка, что у Тринити-Хаус, на Тауэр-Хилле. - И они поехали туда, а там Белла отпустила кучера, послав с ним записку миссис Боффин, что она осталась с отцом.
   - А теперь, папа, слушай внимательно и обещай клятвенно во всем мне повиноваться.
   - Обещаю клятвенно, друг мой!
   - Ты ни о чем не спрашиваешь, берешь вот этот кошелек, идешь в ближайшую лавку, где торгуют всем самым, самым хорошим, покупаешь и надеваешь там самое красивое готовое платье, самую красивую шляпу и самые красивые ботинки (обязательно лакированные!) и возвращаешься сюда.
   - Но, Белла, дорогая моя...
   - Папа! - шутливо погрозив ему пальцем. - Ты обещал мне. Хочешь стать клятвопреступником?
   Глаза маленького чудака увлажнились слезами, но дочка осушила их поцелуями (хотя и сама тут же прослезилась) и отпустила его. Примерно через полчаса он появился столь блистательно преобразившийся, что восхищенная Белла обошла его кругом раз двадцать и только после этого в порыве восторга прижалась к нему.
   - Вот теперь, папа, - сказала она, взяв его под руку, - вези свою обворожительную женщину обедать.
   - Куда же мы поедем, друг мой?
   - В Гринвич! * - храбро воскликнула Белла. - И будьте добры заказать своей обворожительной женщине все самое лучшее!
   - А тебе не хотелось бы, друг мой, - робко проговорил Р. У., когда они шли к пристани, - чтобы твоя мама была сейчас с нами?
   - Нет, папа, сегодня ты должен принадлежать мне целиком. Ведь я всегда была твоей любимицей, а ты всегда был моим любимцем. Мы и раньше частенько удирали с тобой вдвоем из дому. Помнишь, папа?
   - Да, да, как же! Удирали по воскресеньям, когда твоя мама... когда на твою маму немножко находило, - повторил он эту деликатную формулу, предварительно откашлявшись.
   - А ведь в те времена я вела себя плохо, папа. Требовала, чтобы ты таскал и таскал меня на руках. Играла с тобой в лошадки, когда тебе хотелось посидеть и почитать газету. Помнишь, папа?
   - Случалось, мой друг, случалось и так. Но, боже милостивый! Какая ты была славная девочка! Какой славный товарищ!
   - Товарищ? А я как раз и хочу быть твоим товарищем сегодня.
   - И будешь, голубка, будешь! Твои братья и сестры до некоторой степени тоже были моими товарищами, все по очереди, но только до некоторой степени. Твоя мать всю свою жизнь была мне таким товарищем, который у любого человека мог бы заслуживать только... только поклонение, и... и каждое слово которого любой человек должен был бы хранить в памяти... и... и строить по нему свою жизнь... если бы...
   - Если бы такой образец был этому человеку по душе? - подсказала Белла.
   - Д-да... пожалуй, - задумчиво протянул Р. У., не совсем удовлетворенный подсказкой. - Или, скажем, если бы такой образец соответствовал натуре того человека. Предположим, например, что какому-нибудь человеку всегда хочется маршировать. Такому твоя мама была бы неоценимым товарищем. Но если бы он любил просто ходить или вдруг захотел бы припуститься рысцой, ему было бы трудновато держаться в ногу с твоей мамой. Или еще так, Белла, - добавил он после недолгого раздумья. Допустим, человек проходит всю свою жизнь не рука об руку с товарищем, а под какую-нибудь музыку. Прекрасно! Допустим, что музыка, предопределенная ему, была бы похоронным маршем из "Саула" *. Хорошо! В некоторых, исключительных случаях такая музыка была бы очень подходящей - лучше и не придумаешь. Но соразмеряться с ней каждодневно, в домашнем обиходе не всегда удобно. Например, если б человеку приходилось ужинать после трудового дня под похоронный марш из "Саула", пища, пожалуй, села бы у него комом в желудке. Или захотелось ему вдруг рассеяться, спеть шуточную песенку, сплясать, а музыка все та же - похоронный марш из "Саула". Это, пожалуй, сбило бы его с такта в самый разгар веселья.
   "Бедный папа!" - подумала Белла, прижимаясь к нему еще теснее.
   - А о тебе, мой друг, я скажу одно, - кротко, без тени жалобы в голосе продолжал херувим. - Ты всегда была такая отзывчивая! Такая отзывчивая!
   - Нет, папа, у меня скверный характер. Мне бы все только ныть да капризничать. До сих пор я над этим почти и не задумывалась, но сегодня посмотрела на тебя из окна кареты, когда ты шел по улице, и вдруг почувствовала угрызения совести.
   - Вот и напрасно, друг мой. Я и слушать этого не хочу!
   Какой папа был разговорчивый и довольный в тот день и какой нарядный во всем новом! Да может статься более счастливого дня он не знал за всю свою жизнь, не исключая даже того - знаменательного! - когда его мелодраматическая избранница шествовала к брачному алтарю под похоронный марш из "Саула"!
   Маленькое путешествие по реке было восхитительно, и маленькая комнатка окнами на Темзу, где их усадили обедать, тоже была восхитительна. Все было восхитительно. Парк был восхитительный, пунш был восхитительный, рыба под белым соусом восхитительная, вино восхитительное. Но всего восхитительнее была на этом празднестве сама Белла! Она весело болтала с папой, называла себя не иначе как обворожительной женщиной, требовала, чтобы он заказывал то одно, то другое блюдо, заявляя каждый раз, что обворожительную женщину обязательно надо угощать всем самым вкусным, короче говоря, довела папу до полного упоения тем, что он действительно приходится папой такой обворожительной женщине.
   А потом, когда они сидели, глядя на корабли и пароходы, уходившие в море вместе с отливом, обворожительная женщина стала фантазировать о том, какие путешествия предстоят им с папой. Вот папа - владелец того неуклюжего угольщика с квадратными парусами, отплывает в Ньюкасл * за черным золотом, которое обогатит его. Вот папа уходит на этой красивой трехмачтовой шхуне в Китай за опиумом и, вернувшись, навсегда разделывается с фирмой "Чикси, Вениринг и Стоблс", а своей прелестной дочке привозит горы всяких шелков и шалей. А вот и трагическая судьба Джона Гармона рассеялась как сон; он приезжает домой и убеждается, что лучше этой обворожительной женщины нет никого во всем мире, а обворожительная женщина убеждается, что нет никого во всем мире лучше Джона Гармона, и они уезжают на собственной стройной шхуне взглянуть на собственные виноградники. Шхуна расцвечена флагами, на палубе играет оркестр, и папе отведена самая большая каюта. Или Джон Гармон снова покоится в могиле, и богатейший негоциант (имя его остается неизвестным) влюбляется в обворожительную женщину и женится на ней, и он так сказочно богат, что все, что только ходит по реке под парусами или на парах, - все это принадлежит ему, и еще у него есть целая флотилия увеселительных яхт, и вон та маленькая бойкая яхта с белоснежными парусами называется "Белла" в честь его жены, которая устраивает на ней пышные приемы, точно современная Клеопатра. Или еще так: когда вот то транспортное судно подчалит к Грэйвзенду *, на него поднимется важный и очень богатый генерал (имя его тоже остается неизвестным), который не захочет торжествовать будущую победу на поле битвы без своей жены, а жена его все та же обворожительная женщина, и ей суждено стать божком всех этих красных мундиров и синих бушлатов. А может статься, будет и так: видишь, буксирный пароход тянет судно? Как по-твоему, куда оно пойдет? Оно пойдет туда, где коралловые рифы и кокосовые орехи и тому подобные чудеса, а зафрахтовал его некий счастливчик по имени папа (сам он на борту, и как его уважает команда!). Он доставит из дальних стран груз ароматичного сандалового дерева - товара невиданно прекрасного и неслыханно выгодного, и этот груз принесет папе целое состояние, да иначе и быть не может, потому что купила и снарядила это судно все та же обворожительная женщина, которая замужем за каким-то индийским раджой, а он весь с головы до ног в кашемировых шалях, в тюрбане, украшенном сверкающими изумрудами и брильянтами, смуглый настоящего кофейного цвета, и предан ей бесконечно, хотя, пожалуй, слишком уж ревнив. Так фантазировала Белла к великому удовольствию папы, а он, уподобившись султану из восточной сказки, окунул бы голову в чашу с водой * столь же охотно, сколь и мальчики, которые ныряют за брошенными в Темзу монетами.
   - Я вижу, друг мой, - сказал он после обеда, - что мы потеряли тебя навсегда. Надо полагать, ты к нам больше не вернешься?
   Белла покачала головой. Она сама не знает. Трудно ответить на этот вопрос. Она может сказать только одно: мистер и миссис Боффин исполняют малейшее ее желание, ей ни в чем нет отказа, а об ее отъезде домой они не желают и слышать.
   - А теперь, папа, - продолжала она, - выслушай от меня одно признание. Более корыстной маленькой дряни, чем я, нет на всем белом свете.
   - Вот уж никогда бы про тебя этого не сказал! - ответил ее отец, глянув сначала на свои обновки, а потом на стоявший перед ним десерт.
   - Я понимаю твою мысль, папа, но дело не в том. Деньгами ради самих денег я не дорожу, а вот то, что на них можно купить, это мне нужно.
   - По-моему, все мы таковы, - возразил ей Р. У.
   - Нет! Со мной, папа, никто не сравнится! О-о! - Белла сложила губы трубочкой, выкрикнув это "о-о!". - Я такая корыстная!
   Бросив на нее грустный взгляд, Р. У. не нашел ничего лучше, как спросить:
   - Когда же ты начала замечать это за собой?
   - Вот, вот, папа! В том-то вся и беда! Живя дома и ничего, кроме бедности, не зная, я ворчала, но, по правде говоря, не так уж сетовала на судьбу. Живя дома и предвкушая будущее богатство, я смутно рисовала себе, сколько всего можно сделать на такие деньги. Но вот мои надежды на большое состояние рассыпались прахом, оно попало в другие руки, и теперь, когда мне ежедневно приходится видеть, сколько благ оно приносит людям, теперь я стала корыстной маленькой дрянью.
   - Это все твое воображение, друг мой.
   - Уверяю тебя, папа, ты ошибаешься! - сказала Белла, высоко подняв свои тоненькие брови и скорчив испуганную гримасу. - Это правда. Я только и делаю, что строю всякие корыстные планы.
   - Бог мой! Но какие?
   - Сейчас узнаешь, папа. Тебе я не постыжусь рассказать, потому что мы с тобой всегда были друг у друга любимчиками и потому, что ты больше похож не на папу, а на младшего толстощекого братишку. И еще, - со смехом добавила Белла, шутливо грозя ему пальцем, - еще потому, что ты в моей власти. Мы с тобой убежали тайком. И если ты нажалуешься на меня, я нажалуюсь на тебя. Скажу маме, что ты обедал в Гринвиче.
   - Нет, друг мой, - проговорил Р. У. с легкой дрожью в голосе, - об этом лучше и не заикаться.
   - Ага! - воскликнула Белла. - Я знала, сэр, что вам это не понравится! Так будьте добры хранить мою тайну, а я обещаю хранить вашу. Посмейте только предать обворожительную женщину - она обернется змеей! Ну-с, папа, теперь можешь поцеловать меня, а я займусь твоими волосами, потому что, пока меня не было дома, их совсем запустили.
   Р. У. покорно подставил голову своему куаферу, и куафер, продолжая болтать, в то же время ловко наматывал пряди волос себе на указательные пальцы и вдруг отдергивал их в разные стороны. Клиент при этом каждый раз морщил нос и хмурился.
   - Я, папа, чувствую, что без денег мне жизнь не в жизнь. Выпрашивать их, брать взаймы или воровать я не способна. И я решила выйти замуж по расчету.
   Р. У. взглянул на дочь исподлобья, стараясь не мешать ее манипуляциям с его волосами, и проговорил укоризненно:
   - Белла, дорогая моя!
   - Я решила, папа, что, если мне нужны деньги, надо искать мужа с деньгами. И теперь я только и высматриваю, кого бы мне пленить побогаче.
   - Белла! Дорогая моя!
   - Да, папа, так обстоят дела. Вот это милое создание, которое ты видишь перед собой, самая корыстная дрянь, какая только может быть на свете, и все ее помыслы, все ее расчеты направлены в одну точку. Ну и пусть! Я ненавижу, я презираю бедность, и я не буду жить в бедности, если можно найти себе мужа с деньгами! А теперь, папа, ты у меня стал такой пушистый, что вполне можешь поразить своим видом лакея и заплатить ему по счету.
   - Но, Белла, друг мой, такие мысли в твоем возрасте! Это меня просто пугает!
   - Я же тебе говорила, папа, а ты мне не верил, - сказала Белла, с ребячливой серьезностью надув губки. - Ужасно, правда?
   - Да, мой друг, если б ты сознавала, что говоришь, или действительно так думала, это было бы ужасно.
   - Уверяю тебя, папа; я именно так и думаю. Любовь бывает только в сказках. И драконы, изрыгающие пламя, бывают только в сказках! презрительно воскликнула Белла, хотя ее лицо и фигурка отнюдь не соответствовали таким словам. - А вот бедность и богатство - это не сказка, а действительность.
   - Друг мой, ты меня просто пугаешь своим... - начал было ее отец, но она не дала ему договорить.
   - Папа, признайся, ты женился по расчету?
   - Ты прекрасно знаешь, друг мой, что нет.
   Белла промурлыкала начало похоронного марша из "Саула" и заявила, что папин ответ еще ничего не доказывает. Но, увидев, какое сосредоточенное и грустное стало у него лицо, она обняла его за шею и вернула ему прежнее хорошее настроение своими поцелуями.
   - Я пошутила, папа, не принимай этого всерьез. Но запомни: ты не будешь на меня жаловаться, и я не буду на тебя жаловаться. И больше того! Обещаю признаваться тебе во всем. Какие бы корыстные планы ни зародились у меня в голове, я поделюсь ими с тобой, но только по секрету.
   Вынужденный довольствоваться этой уступкой со стороны обворожительной женщины, Р. У. позвонил в колокольчик и уплатил по счету.
   - Все, что тут осталось, папа, - сказала Белла, когда лакей вышел, все это тебе. - И, положив на стол кошелек, она пристукнула по нему кулачком, после чего сунула его папе в карман нового жилета. - Купишь подарки нашим, заплатишь долги, вообще распоряжайся этими деньгами как найдешь нужным. И имей в виду, папа, что они достались мне без всяких ухищрений с моей стороны, иначе твоя скупая дочка не тратила бы их так легко и свободно.
   Вслед за тем она обеими руками притянула к себе отца и, бесцеремонно тормоша его, застегнула на нем пиджак на все пуговицы, чтобы не было видно жилетного кармашка с деньгами. Потом кокетливо завязала ленты своего капора, выгодно оттеняющие ямочки на щеках, и повела Р. У. обратно в город. Подойдя к дому мистера Боффина, Белла повернула отца спиной к дверям, ласково взяла его за уши, точно за ручки, и стала чмокать в обе щеки, так что он только глухо постукивал затылком о дверной косяк. Потом, покончив с этим, она напомнила ему еще раз об их договоре, рассмеялась и весело отпустила его.
   Впрочем, не так уж весело, потому что, глядя, как отец идет по темной улице, она утирала слезы. Не так уж весело, потому что, прежде чем постучаться в дверь, она несколько раз повторила: "Бедный папа! Бедный папочка! Как тебе нелегко живется!" Не так уж весело, потому что роскошная мебель резнула ей глаза своим великолепием, словно напрашиваясь на сравнение с убогой обстановкой родного дома. Не так уж весело, потому что поздно вечером, сидя у себя в комнате, она совсем затосковала и даже горько плакала, коря то покойного старика Гармона за то, что он облагодетельствовал ее в своем завещании, то покойного молодого Гармона за то, что он умер и не женился на ней.
   "Противоречивые у меня желания! - думала Белла. - Но в моей жизни и судьбе столько всяких противоречий, что ничего удивительного в этом нет".
   ГЛАВА IX, в которой сирота оставляет, завещание
   На следующий день, когда секретарь с раннего утра трудился в Трясине, ему сказали, что в прихожей его ждет юноша, назвавшийся Хлюпом. Лакей, который явился с докладом, сделал приличную паузу, прежде чем произнести это имя, давая тем самым понять, что оно было навязано ему силой и что если бы у того юноши хватило здравого смысла и вкуса обзавестись каким-нибудь другим именем, он пощадил бы чувства человека, обязанного докладывать о нем.
   - Миссис Боффин будет очень рада ему, - совершенно спокойно проговорил секретарь. - Пригласите его сюда.
   Когда мистера Хлюпа ввели в кабинет, он стал у самой притолоки, выставив напоказ множество разнокалиберных, совершенно неожиданных и нелепых пуговиц, рассеянных по всему его костюму.
   - Хорошо, что ты пришел, - приветливо обратился к нему Джон Роксмит. - Я все поджидал тебя.
   Оказалось, что Хлюп давно к ним собирался, да сирота (он назвал его "наш Джонни") болел последнее время, а ему хотелось прийти с вестью о его выздоровлении.
   - Значит, он поправился? - спросил секретарь.
   - Нет, болеет.
   Хлюп замотал головой, а потом сказал, что, по его мнению, Джонни "подхватил ее от питомцев". Когда его спросили, кого это "ее"? - он ответил, что она у Джонни по всему телу, а больше всего на груди. Когда от него потребовали дальнейших пояснений, он сообщил, что местами так расползлось - монетой не покроешь. Когда его попросили вернуться к именительному падежу, он заявил, что она красная-красная, прямо багровая, и добавил: "Пока снаружи, это еще ничего, сэр, только бы внутрь не бросилась".
   Джон Роксмит поинтересовался, лечат ли ребенка? "Да, да! - воскликнул Хлюп. - Один раз к доктору носили". И как доктор назвал эту болезнь? Хлюп на минуту растерялся, потом, спохватившись, ответил: "Не сыпь, а какое-то длинное слово". Роксмит спросил, может быть, корь? "Нет, - последовал уверенный ответ, - какая там корь, гораздо длиннее, сэр!" (Хлюп придавал этому обстоятельству особое значение, считая, видимо, что оно делает честь маленькому больному.)
   - Вот миссис Боффин огорчится! - сказал Роксмит.
   - Миссис Хигден тоже так считает, сэр. Потому она и скрывала это от нее, все надеялась, что дело пойдет на поправку.
   - Но ведь Джонни поправится? - быстро проговорил Роксмит.
   - Надеемся, - ответил Хлюп. - Только бы внутрь не бросилась. - Затем он сказал, что кто от кого "подцепил" - Джонни от питомцев или питомцы от Джонни - неизвестно, но питомцев сразу же отправили домой, и дома они "свалились". Все это время, продолжал он, миссис Хигден ни днем, ни ночью не спускает нашего Джонни с колен, а катать белье приходится теперь ему, одному Хлюпу, и "времечко у него сейчас горячее". При последних словах этот неказистый с виду образец преданности густо покраснел и заулыбался, довольный, что и от него есть какая-то подмога в доме.