Страница:
С этой же почтой я посылаю точно такое же письмо почетным секретарям манчестерского "Атэнеума". Если мы получим и от них и от Вас благоприятные ответы, я беру на себя смелость от имени своих друзей предложить, чтобы Вы сами решили, в каком городе нам выступить раньше и какие пьесы где играть.
Не буду утруждать Вас дальнейшими подробностями, пока Вы не почтите меня ответом.
Остаюсь, любезный сэр, Вашим покорным слугой.
179
ШЕРИДАНУ НОУЛСУ
Брайтон, Кингс-роуд, 148,
26 мая 1847 г.
Дорогой Ноулс!
Льщу себя надеждой, что искусство, которому мы оба служим (если Вы извините, что я таким образом как бы приравниваю себя к Вам), научило меня уважать талантливого человека и в дни его заблуждений, а не только торжества. Вы часто правильно читали в людских сердцах, и я без труда извиняю то, что в моем Вы ошиблись и глубоко несправедливо предположили, будто в нем есть по отношению к Вам какие-либо иные чувства, кроме глубокого уважения.
Вы написали не больше строк, о которых пожалели бы на смертном одре, чем большинство из нас. Но если Вы узнаете меня покороче, на что я от души надеюсь (и не моя будет вина, если этого не случится), я знаю, Вам будет приятно услышать заверения, что часть Вашего письма была написана на песке и ветер уже заровнял его.
Как всегда, искренне Ваш.
180
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
"Атэнеум",
вечер среды, 9 июня 1847 г.
Дорогой Форстер.
Только что (в половине десятого) я видел Гордона и передал ему Ваше письмо вместе с устным Вашим поручением. Он внимательно прочел письмо и сказал, что, по его мнению, на этом дело кончается. Считаю ли я, что Теккерею следует сделать еще что-либо? Я ответил, что нет. Что я считаю дело оконченным, о чем поставил в известность и Вас. Тогда он сказал, что Теккерей придет в одиннадцать, он передаст ему письмо и будет считать инцидент исчерпанным *.
Я добавил, что вне связи с Вами или с Вашим делом - я сказал бы Теккерею, будь он здесь, что, на мой взгляд, подобные недоразумения возникают из-за его легкомысленных шуток с правдой и ложью, когда он бывает нетверд ни в той, ни в другой и несколько грешит перед первой. Гордон сказал, что он совершенно с этим согласен. Я сказал далее, что считаю себя обязанным упомянуть и о том, насколько его пародии в "Панче" (из-за которых, как я понял из Ваших слов, и возник разговор с мистером Тэйлором) кажутся мне недостойными истинной литературы и хорошего писателя: такие жалкие поделки следует оставлять для бездарных и недостойных рук - все это, я полагаю, необходимо довести до сведения Теккерея. Гордон согласился и с этим, а потом сказал, что, по его мнению, Ваше письмо делает Вам большую честь, что оно очень здраво и исполнено подлинного достоинства и что он прочел его с большим удовлетворением. Я сказал ему, имея в виду абзац, содержащий упрек Теккерею, что, поскольку по некоторым причинам знаю его силу лучше, чем Вы, я не протестовал против него, чувствуя, что он вполне уместен, и сообщил ему, почему это так (правда, я никогда с Вами об этом не говорил, хотя знаю в чем дело уже лет семь-восемь).
В конце нашего разговора Гордон выразил надежду, что все это не будет иметь неприятных последствий для мистера Тэйлора, который, по его глубокому убеждению, просто шутил. Я ответил, что, насколько мне известно, во время моего отсутствия из Англии Вы были с ним в приятельских отношениях и что я отрицаю право людей на подобные шутки. Кроме того, я добавил, что не мог бы воспрепятствовать Вам послать копию этого письма мистеру Тэйлору, если бы Вам этого захотелось, хотя и буду возражать против того, чтобы Вы обращались к нему в какой-либо иной форме. Гордон ответил, что такое Ваше желание кажется ему вполне оправданным и разумным, буде оно у Вас есть.
Кроме того, я сообщил ему Ваш подлинный разговор с мистером Тэйлором так, как услышал его от Вас, и Гордон несколько раз повторил, что, по его мнению, Теккерей не должен был вести себя по отношению к Вам у Проктера таким образом, что ему следовало отвести Вас в сторону и высказать причину своего недовольства.
Я не упустил ничего важного из этого разговора, пересказ которого, разумеется, предназначен только для Вас. Гордон вел себя в этом деле, как истинный джентльмен, - благородно и прямодушно. Мы с ним, кажется, согласны, во всех частностях.
Как всегда, любящий Вас.
181
МИСС ПАУЭР
Бродстэрс, Кент,
2 июля 1847 г.
Дорогая мисс Пауэр!
Разрешите искренне поблагодарить Вас за Ваше любезное письмецо и книжечку. Я прочел ее по пути сюда с величайшим удовольствием. Очаровательный, изящно написанный рассказ, столь же изящно и прекрасно переведенный. Давно уже ни одна книга не доставляла мне подобного наслаждения.
Не могу сказать, что иллюстрации мне очень понравились. По моему мнению, они весьма уступают рассказу. Возможно, художник его и понял, но, на мой взгляд, не сумел воплотить это понимание в своем рисунке.
Ах, Рошервиль! Роковой Рошервиль! Когда же нам будет суждено увидеть его? Быть может, когда я вернусь в Лондон и явлюсь с неожиданным визитом в Гор-хаус, кто-нибудь предложит отправиться в эту обитель на следующий день. Если кто-нибудь предложит это, то еще кто-нибудь будет этому рад. В чем и присягаю.
Я гляжу на темно-серое море, на волны, которые холодный северо-восточный ветер гонит к берегу. Вокруг словно поздняя осень, а не самый разгар лета - и ветер так воет, словно уже справляет поминки по теплым дням. И его бесприютный дух стучится в мое окно, пока я пишу эти строки. Здесь никого нет, кроме детей, а они все (включая и моих) заболели коклюшем и бродят по пляжу, отчаянно кашляя и задыхаясь. Жалкий скиталец читал прошлым вечером в библиотеке лекцию по астрономии; но, оказавшись в полном одиночестве, он погасил прозрачные планеты, которые притащил с собой в ларчике, и возмущенно удалился. В качестве развлечений у нас остались только белые мыши и дребезжащая музыкальная шкатулка, которая останавливается на "выходите" в "Девочках из Буффало" и отказывается доиграть "сегодня вечером".
Из своего одиночества я шлю приветы леди Блессингтон, Вашей сестрице и графу д'Орсэ. Я уже подумываю, не заняться ли мне приручением пауков наподобие барона Тренка. В моей темнице есть паучок (очень пятнистый и с двадцатью двумя весьма решительными коленками), который уже, кажется, узнает меня.
Дорогая мисс Пауэр, всегда Ваш.
182
МИСС ПАУЭР
Бродстэрс, Кент, вторник, 14 июля 1847 г.
Милая мисс Пауэр!
Хотя я не надеюсь выбраться в Рошервиль до 28-го и хотя ангелы-благотворители и благотворительные комитеты зовут меня в Манчестер и Ливерпуль и, несмотря на грозящие мне осложнения (если позволено так выразиться) - здесь я прибегаю к скобкам в скобках, подобно лорду Брогэму, я все же с радостью прибуду в Лондон в пятницу, чтобы пообедать в Вашем доме и встретиться с датчанином *. Я почитатель его творчества, но если говорить определеннее, мне бы хотелось, чтобы в нем звучало: "Человек, я люблю тебя!" Но не в моих силах создать нечто, сочетающее ум и красоту. Вы, соединившая в себе и то, и другое, не откажете в любезности заполнить эту брешь.
Нижеподписавшийся будет чрезвычайно признателен, если в газетах будет объявлено, в котором часу начнется обед.
К нам сюда привезли диких зверей (в клетках). Из-за них мы ведем рассеянный образ жизни. Молодая дама в панцире, - во всяком случае, в чем-то очень блестящем, похожем на чешую, - входит в клетку к разъяренным львам, тиграм, леопардам и т. д., делает вид, что укладывается спать на самого свирепого льва, о чем грубый хозяин зверинца докладывает гнусавым голосом: "Вот она - непобедимая сила женщины!" - и мы все возбужденно аплодируем.
В самом деле, она превзошла Ван Амбурга *. Я думаю, что герцогу Веллингтону следует заказать Ландсиру ее портрет.
Шлю нижайшие поклоны леди Блессингтон, графу д'Орсэ и моей дорогой маркизе.
Искренне преданный Вам.
183
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
4 августа 1847 г.
...Как Вам понравится такая идея? * Вкратце она заключается в следующем: миссис Гэмп накануне поездки в Маргет, отдохнуть от трудов праведных, узнает о предпринимаемой нами экскурсии и о том, что несколько дам, принимающих в ней участие, находятся в интересном положении, и решает тайно сопровождать труппу в вагоне второго класса - на всякий случай. Там она встречает господина со Стрэнда, облаченного в клетчатый костюм. Он везет с собой парики, и благодаря его предупредительности миссис Гэмп окружена вниманием и заботами во время поездки. Все это она описывает в присущей ей манере - с разных точек зрения - из оркестра, сидя рядом с джентльменом, играющим на литаврах. Она критикует образ Бена Джонсона, высказывается о различных участниках труппы. Она не в состоянии преодолеть враждебного чувства к Джеролду из-за Коудла. Она обычно обращается к миссис Гаррис, которой посвящена книга, но часто отклоняется от темы. Автор разбрасывается, затрагивает массу вопросов, полстраницы, - может быть, страница или немного больше, но не меньше...- посвящено Домби. Мак нарисует на титульном листе небольшую виньетку - Эгг и Стоун * сами изобретут что-нибудь необыкновенное, а я улажу дело с Крукшенком и Личем. Несомненно, книжонка выйдет очаровательная и презабавная...
184
СЭМЮЭЛУ ФЕЛПСУ *
Бродстэрс, Кент,
29 августа 1847 г.
Дорогой сэр!
Не могу удержаться и не поблагодарить Вас за то величайшее наслаждение, которое доставил мне в четверг сыгранный в Вашем театре "Цимбелин". Заметные во всем безупречный вкус, такт и чувство, прелесть мизансцен и почтительная заботливость (если можно так выразиться), проявленная всеми, кто участвовал в воплощении творения великого поэта, доставили мне огромное удовлетворение. Мне трудно найти слова, чтобы передать Вам то чувство, которое я испытываю, сознавая значительность услуги, которую оказывает подобный театр тем, кто его посещает, а также и всему делу литературы и искусства.
Даже опасаясь показаться навязчивым, я не могу удержаться, чтобы не заверить Вас в моем восхищении и горячем интересе. И быть может, Вы милостивее отнесетесь к моему письму, если я признаюсь, что все-таки сумел удержаться и не обеспокоить Вас после двух-трех предыдущих посещений театра "Седлерс-Уэллс". Позвольте мне выразить надежду, что после моего возвращения в Лондон в октябре мое знакомство с Вами станет более близким и личным.
Дорогой сэр, искренне Ваш.
185
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
2 сентября 1847 г.
...Вчера к Кентербери я купил "Бутылку" Джорджа Крукшенка. Она производит очень сильное впечатление; две последние гравюры просто восхитительны, если не считать того, что мальчик и девочка на самой последней - слишком малы, и девочка более напоминает циркового лилипута, чем нормальное существо, которое ей надлежит изображать. И все же я сомневаюсь, существует ли на свете человек, способный рисовать так же хорошо. Женщина с ребенком на руках на последней гравюре, судачащая об убийстве, достойна кисти Хогарта. То же можно сказать о человеке, склонившемся над трупом.
Что касается назидательности серии, то здесь замысел художника представляется мне совершенно ошибочным; если бы он показал, как пьянство начинается в горе, нищете, невежестве - а это и есть настоящая причина того пьянства, которое страшно, - тогда рисунки его были бы и трогательны, и оригинальны. А замысел превратился бы в обоюдоострый меч - боюсь, правда, что для нашего добряка Джорджа слишком радикальный...
За последние шесть месяцев я получил баснословный доход. Не считая уже выплаченных мне шестисот фунтов (по сто фунтов каждый месяц в течение полугода), я должен получить еще две тысячи двести двадцать фунтов. Кругленькая сумма, не правда ли?
...Стоун еще здесь: позавчера я протащил его семнадцать миль пешком, так что он охромел; в остальном он процветает... Как Вы смотрите на то, чтобы захватить с собой полный саквояж книг и обосноваться в нашей гостиной, которая по утрам будет в Вашем полном распоряжении? Мне кажется, что на морском берегу Гольдсмита ждет более легкая кончина. Чарли и Уэлли - оба в превосходнейшем настроении - отправлены сегодня утром в школу; у Лондонского моста им предстоит попасть в объятия Блимбера *. Правительство собирается создать санитарную комиссию, и я очень рад сообщить Вам, что лорд Джон назначил секретарем Генри Остина.
186
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Бродстэрс,
5 сентября 1847 г.
...В случае если Ваш Гольдсмит произведет сенсацию, как бы Вы отнеслись к тому, чтобы подготовить дешевое издание его произведений? Мне кажется, мы могли бы не без успеха предпринять что-нибудь в этом роде. Ведь у нас нет компактных и красивых изданий великих английских романистов, и выпустить такое издание, да еще придумать что-нибудь, что привлекло бы к нему читателя и что не по плечу Теггсу и ему подобным, было бы очень кстати. Что, если, скажем, кто-нибудь напишет очерк о Филдинге, кто-нибудь другой о Смоллетте, еще кто-нибудь о Стерне, где вспомнит о том, как читал их в детстве (мне кажется, никто не читал их в столь юном возрасте, как я), как постепенно стал узнавать их с новой стороны и так далее... Неужели это не было бы интересно для многих? Мне хотелось бы знать, находите ли Вы что-нибудь в этой идее. Это один из тех несозревших замыслов, которых у меня немало...
187
У. МАКРИДИ
Девоншир-террас,
утро вторника, 23 ноября 1847 г.
Дорогой Макриди!
Я совсем поглощен завершением кульминационного выпуска, но не могу сесть за работу, не написав Вам, что не нахожу слов, чтобы передать, какое Вы произвели на меня вчера впечатление. Множество новых проявлений Вашего гения, острое чувство горячей привязанности к Вам и величественное воплощение всех страстей и терзаний, составляющих тайну человеческой души, все это повергает меня в какой-то экстаз. И я не в силах выразить его иначе, как безмолвным преклонением, искренность и пыл которого достойны его предмета.
Разве я сумел выразить то, что думаю? Видит бог, нет, и все же я не мог молчать.
Всегда любящий Вас.
P. S. Никогда я еще не видел Вас столь благородным и свободным, как вчера в этих благородных сценах. Вы пленяли. И все равно я буду и впредь называть Вас "Древним Парром" *.
188
XУЛЛА
Девоншир-террас, воскресенье,
12 декабря 1847 г.
Дорогой Хулла!
Я деятельно помогаю мисс Кутс в управлении часnным заведением (ее "Приютом"), цель которого - исправление молодых женщин определенного рода и обучение их для жизни в колониях.
Мы хотим, чтобы они обучались пению по Вашей системе. Пока их шесть-семь человек, и больше тринадцати их не будет. Заведение находится в Шефердс-Буш, куда можно доехать на омнибусе, останавливающемся на Оксфорд-стрит. Если Вы выберете кого-нибудь из Ваших учителей, наиболее, по Вашему мнению, подходящего для этой цели, и попросите его зайти ко мне в любое утро между половиной одиннадцатого и двумя (с Вашей карточкой, которая послужит ему верительной грамотой), я договорюсь с ним о количестве уроков одного в неделю, мне кажется, будет достаточно - и обо всех остальных условиях. Мне очень хотелось бы, чтобы эти занятия начались как можно скорее, так как я придаю огромное значение облагораживающему влиянию музыки.
Искренне Ваш.
189
ГАНСУ ХРИСТИАНУ АНДЕРСЕНУ
Примите от меня тысячу благодарностей, дорогой мой Андерсен, за то, что Вы с таким теплом вспомнили обо мне в Вашей рождественской книге. Я считаю это огромной честью и очень горжусь ею; не могу передать, насколько ценно для меня признание человека, обладающего Вашим гением.
Ваша книга принесла много радости всему нашему семейству, собравшемуся у рождественского очага. Мы все очарованы ею. Особенно полюбились мне мальчик, старик и оловянный солдатик. Эту сказку я перечитывал неоднократно, и каждый раз она доставляла мне невыразимое удовольствие.
Несколько дней тому назад я был в Эдинбурге, где видел кое-кого из Ваших друзей и много говорил с ними о Вас. Поскорее приезжайте снова в Англию! Но где бы Вы ни были, пишите, пишите, не переставая, потому что потерять хотя бы один Ваш замысел для нас непереносимо. Все они так удивительно правдивы, так безыскусственно прекрасны, что Вы не имеете права беречь их для одного себя.
Недавно мы вернулись с побережья, где я простился с Вами, и живем сейчас у себя дома. Моя жена просит передать Вам сердечный привет. О том же просит и ее сестра. О том же просят все мои дети. И так как все мы чувствуем одно и то же, я прошу Вас принять общий итог в виде нежнейшего привета от
Вашего искреннего друга и почитателя.
190
У. М. ТЕККЕРЕЮ
Девоншир-террас,
воскресенье, 9 января 1848 г.
Дорогой Теккерей!
Мне незачем говорить Вам, как обрадовало и глубоко растрогало меня Ваше лестное письмо. И Вы никогда не написали бы его, если бы не знали, какую оно мне доставит радость. Скажу только, что я читал его, чувствуя то же, что чувствовали Вы, когда его писали, и что для меня нет ничего на свете приятнее самого малого знака столь доброго и искренне дружеского отношения.
...Я приберегаю удовольствие прочесть "Ярмарку тщеславия" на тот день, когда наконец разделаюсь с "Домби".
Поверьте, дорогой мой, я чрезвычайно горд Вашим письмом и был очень счастлив получить его. Но не стану продолжать, так как неизбежно впаду в тон, полный всевозможных погрешностей, кроме одной - неискренности.
Любящий Вас.
191
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ *
Среда, 24 феврали 1848 г.
Дорогой мой!
Вы чрезвычайно проницательны. Боже мой, Вы просто неподражаемы! Вы предвидите почти все, что должно произойти. А то, что произошло, Вы чудесным образом предсказывали раньше. Ах, мой милый, какая великолепная мысль пришла вам в голову, когда вы столь ясно предвидели, что граф Альфред д'Орсэ приедет в страну, где он родился. Настоящий колдун! Однако - это не имеет значения - он не уехал. Он пребывает в Горхаус, где позавчера дал большой званый обед. Но что за человек, что за ангел! Друг мой, я обнаружил, что так люблю республику, что должен отречься от родного языка и писать только на языке французской республики - языке богов и ангелов, - короче говоря, на языке французов. Вчера вечером я встретил в "Атэнеуме" господина Маклиза, который сообщил мне, что господа комиссары Искусств поручили своему секретарю написать ему письмо с благодарностью за его картину в палате депутатов и обратились к нему с просьбой написать фрески, которые очень нужны. Он обещал это. Вот новости для Линкольнс-Инн-филдс. Да здравствует слава Франции! Да здравствует республика! Да здравствует народ! Долой монархию! Долой Бурбонов! Долой Гизо! Смерть изменникам! Прольем кровь во имя свободы, справедливости, народного дела! Прощайте же до половины шестого, старина. Примите уверения в моей неизменной привязанности. И остаюсь, согражданин, преданный Вам гражданин
Чарльз Диккенс
192
МАКРИДИ
Брайтон, Джанкшен-хаус,
2 марта 1848 г.
Дорогой Макриди!
Мы покинули Бэдфорд и прибыли сюда, где нас устроили очень удобно (чтобы не сказать - великолепно). Миссис Макриди чувствует себя уже гораздо лучше, и - как я твердо надеюсь - она вновь обретет такое цветущее состояние, что нижеподписавшемуся целителю будет преподнесен ценный подарок. Вы обещали приехать в это воскресенье и в следующее. Если обманете, я немедленно сниму "Викторию" и приглашу мистера*** из королевского театра Хаймаркет - этого сногсшибательного трагика. Умоляю Вас, не обрекайте меня на столь жестокие меры.
Пока я считаю Ламартина * одним из лучших в мире людей и горячо надеюсь, что великий народ создаст благородную республику. Нашему двору следует поостеречься, выражая симпатию бывшим особам королевской фамилии и бывшей аристократии. Сейчас не время для таких демонстраций, и мне кажется, жители некоторых из наших крупнейших городов склонны доказать это весьма недвусмысленно. Однако мы поговорим обо всем в воскресенье и мистер N не будет вознесен на вершину славы.
Любящий Вас.
193
МИССИС ПРАЙС
Девоншир-террас, 1,
Йорк-гейт, Риджент-парк,
31 марта 1848 г.
Сударыня!
С сожалением должен сообщить Вам, что ничем не могу содействовать опубликованию Ваших стихотворений.
Хотя это может показаться Вам странным, но тем не менее я не имею никакого влияния на издателей, за исключением тех случаев, когда дело идет о моих собственных произведениях. По-моему, рекомендованные мною рукописи еще ни разу не были приняты даже моими собственными издателями. И я уже много лет воздерживаюсь от такого бесполезного вмешательства - этого требует не только уважение к самому себе, но и простая необходимость: я получаю столько писем вроде Вашего, что, рекомендуй я хотя бы половину рукописей, присылаемых мне в течение года, мои издатели были бы вынуждены только ими и заниматься. Поэтому я таких рукописей не принимаю, будучи твердо убежден, что всякое иное поведение было бы нечестным и непорядочным по отношению к их авторам.
Я не думаю, чтобы Вам удалось найти издателя для Ваших стихотворений. Я готов утверждать, что Вы можете опубликовать их только по подписке или за собственный счет. Они очень милы и женственны, но в тех, которые Вы мне прислали, я не заметил чего-либо нового как по мысли, так и по ее выражению, что могло бы привлечь внимание читателей. Если Вы не откажетесь от плана публикации своего сборника, то, боюсь, обречете себя на горькое разочарование и раскаяние. Убежден, что это не скажется благоприятно на Ваших материальных обстоятельствах, и поэтому советую Вам отказаться от Вашего плана.
Это только мое личное мнение, и я знаю, что вытекающий из него совет очень трудно принять. Однако, поверьте, совет этот я даю Вам из чувства самого искреннего благожелательства.
Ваш покорный слуга.
194
ДЖОРДЖУ ХОГАРТУ
Девоншир-террас,
воскресенье, 2 апреля 1848 г.
Дорогой Хогарт!
Уверяю Вас, я так же чувствителен к похвалам, в искренность которых верю, как и десять лет тому назад, - пожалуй, даже больше. Поэтому Ваше письмо доставило мне большую радость, и я Вас от души за него благодарю.
Признаюсь, я возлагаю большие надежды на "Домби" и твердо верю, что его не забудут и будут читать еще через много лет. Успех он сейчас имеет огромный. С начала и до конца я отдавал ему все свое время и силы, и теперь, расставшись с ним, чувствую себя очень странно. Я собираюсь дать здесь "домбийский обед" во вторник, одиннадцатого числа, в половине седьмого, чтобы отпраздновать завершение романа. Вы придете?
Любящий Вас.
185
СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР-ЛИТТОНУ
Девоншир-террас,
понедельник вечером, 10 апреля 1848 г.
Дорогой Бульвер-Литтон,
Должен Вам признаться, я не очень-то верю, что доходы от издания моих книг в Америке послужат на пользу международному авторскому праву. Но я серьезно подумаю над письмом Блэквуда (когда получу его) и обязательно зайду к Вам рассказать, что я решил по этому вопросу, прежде чем стану писать ответ этому светилу севера.
Вот уж много дней я "собираюсь" написать Вам, чтобы поблагодарить за Вашу доброту к членам Главного Театрального Фонда и за Ваше письмецо, но я все ждал, пока до меня дойдет весть, что Вы обосновались в каком-то одном месте. Ваш отзыв о "Битве жизни" очень меня порадовал. Я страшно жалею, что использовал эту тему в такой короткой вещи. Когда я понял все богатство и глубину темы, было уже поздно думать о другой, но я все время чувствовал, что мог бы воплотить ее гораздо полнее, если бы положил ее в основу книги, более значительной по своим размерам.
Я сегодня не принимал участия в деятельности добровольной милиции *, решив, что город и так словно охвачен Эпидемией. Однако я выходил из дому, чтобы посмотреть на ведущиеся приготовления, не вооружившись при этом палкой и не защитив себя ни охранной грамотой, ни удостоверением.
Искренне Ваш.
196
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Девоншир-террас,
суббота, 22 апреля 1848 г.
Дорогой Форстер!
Вчера после обеда я кончил Гольдсмита, прочитав все от первой до последней страницы с величайшим вниманием. Как картина эпохи книга, право, выше всяких похвал. Мне кажется, самая суть всего, что мне приходилось читать об этом времени в мемуарах и романах, выражена чрезвычайно умно и человечно, и к тому же в тысячах случаев совсем по-новому и удивительно верно. Никогда прежде мне так не нравился Джонсон. Трудно предположить, что презрение к Босуэлу * может у кого-либо возрасти, но никогда еще я себе так ясно не представлял Этого человека. Его первое появление - истинный шедевр. Если бы я не знал автора, то сказал бы, что книга написана человеком, необычайно ярко представляющим себе то, о чем он пишет, и обладающим редкой и завидной способностью сообщать свои впечатления другим. Все, что касается Рейнолдса *, очаровательно, а первый рассказ о Литературном клубе и о Боклерке живостью и точностью превосходит все описания, которые мне когда-либо доводилось читать. Эта книга переносит читателя в ту эпоху и воскрешает се так живо и свежо, словно события развертываются в невероятно хорошем театре с самыми талантливыми актерами, каких только знал свет, - или же с подлинными действующими лицами, которые покинули ради этого свои могилы.
Что же касается самого Гольдсмита, его жизни и того, с каким достоинством и благородством его образ раскрывается в его произведениях, без воплей, хныканья или умиленья, - должен сказать, что это великолепно от начала и до конца. И этот мой восторг объясняется отнюдь не моим личным к вам отношением. Насколько мне помнится, я любил и понимал Гольдсмита еще тогда, когда был ребенком. Вначале я немного боялся, что вы захотите во что бы то ни стало обелить его прискорбное легкомыслие; но скоро я забыл этот страх и на каждой странице находил все новые причины восхищаться тонкостью, спокойствием, умеренностью, с помощью которых вы заставляете читателя любить его и восхищаться им с самой его юности; и эти чувства растут не только вместе с ростом его силы, но и его слабостей, что еще лучше.
Не буду утруждать Вас дальнейшими подробностями, пока Вы не почтите меня ответом.
Остаюсь, любезный сэр, Вашим покорным слугой.
179
ШЕРИДАНУ НОУЛСУ
Брайтон, Кингс-роуд, 148,
26 мая 1847 г.
Дорогой Ноулс!
Льщу себя надеждой, что искусство, которому мы оба служим (если Вы извините, что я таким образом как бы приравниваю себя к Вам), научило меня уважать талантливого человека и в дни его заблуждений, а не только торжества. Вы часто правильно читали в людских сердцах, и я без труда извиняю то, что в моем Вы ошиблись и глубоко несправедливо предположили, будто в нем есть по отношению к Вам какие-либо иные чувства, кроме глубокого уважения.
Вы написали не больше строк, о которых пожалели бы на смертном одре, чем большинство из нас. Но если Вы узнаете меня покороче, на что я от души надеюсь (и не моя будет вина, если этого не случится), я знаю, Вам будет приятно услышать заверения, что часть Вашего письма была написана на песке и ветер уже заровнял его.
Как всегда, искренне Ваш.
180
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
"Атэнеум",
вечер среды, 9 июня 1847 г.
Дорогой Форстер.
Только что (в половине десятого) я видел Гордона и передал ему Ваше письмо вместе с устным Вашим поручением. Он внимательно прочел письмо и сказал, что, по его мнению, на этом дело кончается. Считаю ли я, что Теккерею следует сделать еще что-либо? Я ответил, что нет. Что я считаю дело оконченным, о чем поставил в известность и Вас. Тогда он сказал, что Теккерей придет в одиннадцать, он передаст ему письмо и будет считать инцидент исчерпанным *.
Я добавил, что вне связи с Вами или с Вашим делом - я сказал бы Теккерею, будь он здесь, что, на мой взгляд, подобные недоразумения возникают из-за его легкомысленных шуток с правдой и ложью, когда он бывает нетверд ни в той, ни в другой и несколько грешит перед первой. Гордон сказал, что он совершенно с этим согласен. Я сказал далее, что считаю себя обязанным упомянуть и о том, насколько его пародии в "Панче" (из-за которых, как я понял из Ваших слов, и возник разговор с мистером Тэйлором) кажутся мне недостойными истинной литературы и хорошего писателя: такие жалкие поделки следует оставлять для бездарных и недостойных рук - все это, я полагаю, необходимо довести до сведения Теккерея. Гордон согласился и с этим, а потом сказал, что, по его мнению, Ваше письмо делает Вам большую честь, что оно очень здраво и исполнено подлинного достоинства и что он прочел его с большим удовлетворением. Я сказал ему, имея в виду абзац, содержащий упрек Теккерею, что, поскольку по некоторым причинам знаю его силу лучше, чем Вы, я не протестовал против него, чувствуя, что он вполне уместен, и сообщил ему, почему это так (правда, я никогда с Вами об этом не говорил, хотя знаю в чем дело уже лет семь-восемь).
В конце нашего разговора Гордон выразил надежду, что все это не будет иметь неприятных последствий для мистера Тэйлора, который, по его глубокому убеждению, просто шутил. Я ответил, что, насколько мне известно, во время моего отсутствия из Англии Вы были с ним в приятельских отношениях и что я отрицаю право людей на подобные шутки. Кроме того, я добавил, что не мог бы воспрепятствовать Вам послать копию этого письма мистеру Тэйлору, если бы Вам этого захотелось, хотя и буду возражать против того, чтобы Вы обращались к нему в какой-либо иной форме. Гордон ответил, что такое Ваше желание кажется ему вполне оправданным и разумным, буде оно у Вас есть.
Кроме того, я сообщил ему Ваш подлинный разговор с мистером Тэйлором так, как услышал его от Вас, и Гордон несколько раз повторил, что, по его мнению, Теккерей не должен был вести себя по отношению к Вам у Проктера таким образом, что ему следовало отвести Вас в сторону и высказать причину своего недовольства.
Я не упустил ничего важного из этого разговора, пересказ которого, разумеется, предназначен только для Вас. Гордон вел себя в этом деле, как истинный джентльмен, - благородно и прямодушно. Мы с ним, кажется, согласны, во всех частностях.
Как всегда, любящий Вас.
181
МИСС ПАУЭР
Бродстэрс, Кент,
2 июля 1847 г.
Дорогая мисс Пауэр!
Разрешите искренне поблагодарить Вас за Ваше любезное письмецо и книжечку. Я прочел ее по пути сюда с величайшим удовольствием. Очаровательный, изящно написанный рассказ, столь же изящно и прекрасно переведенный. Давно уже ни одна книга не доставляла мне подобного наслаждения.
Не могу сказать, что иллюстрации мне очень понравились. По моему мнению, они весьма уступают рассказу. Возможно, художник его и понял, но, на мой взгляд, не сумел воплотить это понимание в своем рисунке.
Ах, Рошервиль! Роковой Рошервиль! Когда же нам будет суждено увидеть его? Быть может, когда я вернусь в Лондон и явлюсь с неожиданным визитом в Гор-хаус, кто-нибудь предложит отправиться в эту обитель на следующий день. Если кто-нибудь предложит это, то еще кто-нибудь будет этому рад. В чем и присягаю.
Я гляжу на темно-серое море, на волны, которые холодный северо-восточный ветер гонит к берегу. Вокруг словно поздняя осень, а не самый разгар лета - и ветер так воет, словно уже справляет поминки по теплым дням. И его бесприютный дух стучится в мое окно, пока я пишу эти строки. Здесь никого нет, кроме детей, а они все (включая и моих) заболели коклюшем и бродят по пляжу, отчаянно кашляя и задыхаясь. Жалкий скиталец читал прошлым вечером в библиотеке лекцию по астрономии; но, оказавшись в полном одиночестве, он погасил прозрачные планеты, которые притащил с собой в ларчике, и возмущенно удалился. В качестве развлечений у нас остались только белые мыши и дребезжащая музыкальная шкатулка, которая останавливается на "выходите" в "Девочках из Буффало" и отказывается доиграть "сегодня вечером".
Из своего одиночества я шлю приветы леди Блессингтон, Вашей сестрице и графу д'Орсэ. Я уже подумываю, не заняться ли мне приручением пауков наподобие барона Тренка. В моей темнице есть паучок (очень пятнистый и с двадцатью двумя весьма решительными коленками), который уже, кажется, узнает меня.
Дорогая мисс Пауэр, всегда Ваш.
182
МИСС ПАУЭР
Бродстэрс, Кент, вторник, 14 июля 1847 г.
Милая мисс Пауэр!
Хотя я не надеюсь выбраться в Рошервиль до 28-го и хотя ангелы-благотворители и благотворительные комитеты зовут меня в Манчестер и Ливерпуль и, несмотря на грозящие мне осложнения (если позволено так выразиться) - здесь я прибегаю к скобкам в скобках, подобно лорду Брогэму, я все же с радостью прибуду в Лондон в пятницу, чтобы пообедать в Вашем доме и встретиться с датчанином *. Я почитатель его творчества, но если говорить определеннее, мне бы хотелось, чтобы в нем звучало: "Человек, я люблю тебя!" Но не в моих силах создать нечто, сочетающее ум и красоту. Вы, соединившая в себе и то, и другое, не откажете в любезности заполнить эту брешь.
Нижеподписавшийся будет чрезвычайно признателен, если в газетах будет объявлено, в котором часу начнется обед.
К нам сюда привезли диких зверей (в клетках). Из-за них мы ведем рассеянный образ жизни. Молодая дама в панцире, - во всяком случае, в чем-то очень блестящем, похожем на чешую, - входит в клетку к разъяренным львам, тиграм, леопардам и т. д., делает вид, что укладывается спать на самого свирепого льва, о чем грубый хозяин зверинца докладывает гнусавым голосом: "Вот она - непобедимая сила женщины!" - и мы все возбужденно аплодируем.
В самом деле, она превзошла Ван Амбурга *. Я думаю, что герцогу Веллингтону следует заказать Ландсиру ее портрет.
Шлю нижайшие поклоны леди Блессингтон, графу д'Орсэ и моей дорогой маркизе.
Искренне преданный Вам.
183
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
4 августа 1847 г.
...Как Вам понравится такая идея? * Вкратце она заключается в следующем: миссис Гэмп накануне поездки в Маргет, отдохнуть от трудов праведных, узнает о предпринимаемой нами экскурсии и о том, что несколько дам, принимающих в ней участие, находятся в интересном положении, и решает тайно сопровождать труппу в вагоне второго класса - на всякий случай. Там она встречает господина со Стрэнда, облаченного в клетчатый костюм. Он везет с собой парики, и благодаря его предупредительности миссис Гэмп окружена вниманием и заботами во время поездки. Все это она описывает в присущей ей манере - с разных точек зрения - из оркестра, сидя рядом с джентльменом, играющим на литаврах. Она критикует образ Бена Джонсона, высказывается о различных участниках труппы. Она не в состоянии преодолеть враждебного чувства к Джеролду из-за Коудла. Она обычно обращается к миссис Гаррис, которой посвящена книга, но часто отклоняется от темы. Автор разбрасывается, затрагивает массу вопросов, полстраницы, - может быть, страница или немного больше, но не меньше...- посвящено Домби. Мак нарисует на титульном листе небольшую виньетку - Эгг и Стоун * сами изобретут что-нибудь необыкновенное, а я улажу дело с Крукшенком и Личем. Несомненно, книжонка выйдет очаровательная и презабавная...
184
СЭМЮЭЛУ ФЕЛПСУ *
Бродстэрс, Кент,
29 августа 1847 г.
Дорогой сэр!
Не могу удержаться и не поблагодарить Вас за то величайшее наслаждение, которое доставил мне в четверг сыгранный в Вашем театре "Цимбелин". Заметные во всем безупречный вкус, такт и чувство, прелесть мизансцен и почтительная заботливость (если можно так выразиться), проявленная всеми, кто участвовал в воплощении творения великого поэта, доставили мне огромное удовлетворение. Мне трудно найти слова, чтобы передать Вам то чувство, которое я испытываю, сознавая значительность услуги, которую оказывает подобный театр тем, кто его посещает, а также и всему делу литературы и искусства.
Даже опасаясь показаться навязчивым, я не могу удержаться, чтобы не заверить Вас в моем восхищении и горячем интересе. И быть может, Вы милостивее отнесетесь к моему письму, если я признаюсь, что все-таки сумел удержаться и не обеспокоить Вас после двух-трех предыдущих посещений театра "Седлерс-Уэллс". Позвольте мне выразить надежду, что после моего возвращения в Лондон в октябре мое знакомство с Вами станет более близким и личным.
Дорогой сэр, искренне Ваш.
185
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
2 сентября 1847 г.
...Вчера к Кентербери я купил "Бутылку" Джорджа Крукшенка. Она производит очень сильное впечатление; две последние гравюры просто восхитительны, если не считать того, что мальчик и девочка на самой последней - слишком малы, и девочка более напоминает циркового лилипута, чем нормальное существо, которое ей надлежит изображать. И все же я сомневаюсь, существует ли на свете человек, способный рисовать так же хорошо. Женщина с ребенком на руках на последней гравюре, судачащая об убийстве, достойна кисти Хогарта. То же можно сказать о человеке, склонившемся над трупом.
Что касается назидательности серии, то здесь замысел художника представляется мне совершенно ошибочным; если бы он показал, как пьянство начинается в горе, нищете, невежестве - а это и есть настоящая причина того пьянства, которое страшно, - тогда рисунки его были бы и трогательны, и оригинальны. А замысел превратился бы в обоюдоострый меч - боюсь, правда, что для нашего добряка Джорджа слишком радикальный...
За последние шесть месяцев я получил баснословный доход. Не считая уже выплаченных мне шестисот фунтов (по сто фунтов каждый месяц в течение полугода), я должен получить еще две тысячи двести двадцать фунтов. Кругленькая сумма, не правда ли?
...Стоун еще здесь: позавчера я протащил его семнадцать миль пешком, так что он охромел; в остальном он процветает... Как Вы смотрите на то, чтобы захватить с собой полный саквояж книг и обосноваться в нашей гостиной, которая по утрам будет в Вашем полном распоряжении? Мне кажется, что на морском берегу Гольдсмита ждет более легкая кончина. Чарли и Уэлли - оба в превосходнейшем настроении - отправлены сегодня утром в школу; у Лондонского моста им предстоит попасть в объятия Блимбера *. Правительство собирается создать санитарную комиссию, и я очень рад сообщить Вам, что лорд Джон назначил секретарем Генри Остина.
186
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Бродстэрс,
5 сентября 1847 г.
...В случае если Ваш Гольдсмит произведет сенсацию, как бы Вы отнеслись к тому, чтобы подготовить дешевое издание его произведений? Мне кажется, мы могли бы не без успеха предпринять что-нибудь в этом роде. Ведь у нас нет компактных и красивых изданий великих английских романистов, и выпустить такое издание, да еще придумать что-нибудь, что привлекло бы к нему читателя и что не по плечу Теггсу и ему подобным, было бы очень кстати. Что, если, скажем, кто-нибудь напишет очерк о Филдинге, кто-нибудь другой о Смоллетте, еще кто-нибудь о Стерне, где вспомнит о том, как читал их в детстве (мне кажется, никто не читал их в столь юном возрасте, как я), как постепенно стал узнавать их с новой стороны и так далее... Неужели это не было бы интересно для многих? Мне хотелось бы знать, находите ли Вы что-нибудь в этой идее. Это один из тех несозревших замыслов, которых у меня немало...
187
У. МАКРИДИ
Девоншир-террас,
утро вторника, 23 ноября 1847 г.
Дорогой Макриди!
Я совсем поглощен завершением кульминационного выпуска, но не могу сесть за работу, не написав Вам, что не нахожу слов, чтобы передать, какое Вы произвели на меня вчера впечатление. Множество новых проявлений Вашего гения, острое чувство горячей привязанности к Вам и величественное воплощение всех страстей и терзаний, составляющих тайну человеческой души, все это повергает меня в какой-то экстаз. И я не в силах выразить его иначе, как безмолвным преклонением, искренность и пыл которого достойны его предмета.
Разве я сумел выразить то, что думаю? Видит бог, нет, и все же я не мог молчать.
Всегда любящий Вас.
P. S. Никогда я еще не видел Вас столь благородным и свободным, как вчера в этих благородных сценах. Вы пленяли. И все равно я буду и впредь называть Вас "Древним Парром" *.
188
XУЛЛА
Девоншир-террас, воскресенье,
12 декабря 1847 г.
Дорогой Хулла!
Я деятельно помогаю мисс Кутс в управлении часnным заведением (ее "Приютом"), цель которого - исправление молодых женщин определенного рода и обучение их для жизни в колониях.
Мы хотим, чтобы они обучались пению по Вашей системе. Пока их шесть-семь человек, и больше тринадцати их не будет. Заведение находится в Шефердс-Буш, куда можно доехать на омнибусе, останавливающемся на Оксфорд-стрит. Если Вы выберете кого-нибудь из Ваших учителей, наиболее, по Вашему мнению, подходящего для этой цели, и попросите его зайти ко мне в любое утро между половиной одиннадцатого и двумя (с Вашей карточкой, которая послужит ему верительной грамотой), я договорюсь с ним о количестве уроков одного в неделю, мне кажется, будет достаточно - и обо всех остальных условиях. Мне очень хотелось бы, чтобы эти занятия начались как можно скорее, так как я придаю огромное значение облагораживающему влиянию музыки.
Искренне Ваш.
189
ГАНСУ ХРИСТИАНУ АНДЕРСЕНУ
Примите от меня тысячу благодарностей, дорогой мой Андерсен, за то, что Вы с таким теплом вспомнили обо мне в Вашей рождественской книге. Я считаю это огромной честью и очень горжусь ею; не могу передать, насколько ценно для меня признание человека, обладающего Вашим гением.
Ваша книга принесла много радости всему нашему семейству, собравшемуся у рождественского очага. Мы все очарованы ею. Особенно полюбились мне мальчик, старик и оловянный солдатик. Эту сказку я перечитывал неоднократно, и каждый раз она доставляла мне невыразимое удовольствие.
Несколько дней тому назад я был в Эдинбурге, где видел кое-кого из Ваших друзей и много говорил с ними о Вас. Поскорее приезжайте снова в Англию! Но где бы Вы ни были, пишите, пишите, не переставая, потому что потерять хотя бы один Ваш замысел для нас непереносимо. Все они так удивительно правдивы, так безыскусственно прекрасны, что Вы не имеете права беречь их для одного себя.
Недавно мы вернулись с побережья, где я простился с Вами, и живем сейчас у себя дома. Моя жена просит передать Вам сердечный привет. О том же просит и ее сестра. О том же просят все мои дети. И так как все мы чувствуем одно и то же, я прошу Вас принять общий итог в виде нежнейшего привета от
Вашего искреннего друга и почитателя.
190
У. М. ТЕККЕРЕЮ
Девоншир-террас,
воскресенье, 9 января 1848 г.
Дорогой Теккерей!
Мне незачем говорить Вам, как обрадовало и глубоко растрогало меня Ваше лестное письмо. И Вы никогда не написали бы его, если бы не знали, какую оно мне доставит радость. Скажу только, что я читал его, чувствуя то же, что чувствовали Вы, когда его писали, и что для меня нет ничего на свете приятнее самого малого знака столь доброго и искренне дружеского отношения.
...Я приберегаю удовольствие прочесть "Ярмарку тщеславия" на тот день, когда наконец разделаюсь с "Домби".
Поверьте, дорогой мой, я чрезвычайно горд Вашим письмом и был очень счастлив получить его. Но не стану продолжать, так как неизбежно впаду в тон, полный всевозможных погрешностей, кроме одной - неискренности.
Любящий Вас.
191
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ *
Среда, 24 феврали 1848 г.
Дорогой мой!
Вы чрезвычайно проницательны. Боже мой, Вы просто неподражаемы! Вы предвидите почти все, что должно произойти. А то, что произошло, Вы чудесным образом предсказывали раньше. Ах, мой милый, какая великолепная мысль пришла вам в голову, когда вы столь ясно предвидели, что граф Альфред д'Орсэ приедет в страну, где он родился. Настоящий колдун! Однако - это не имеет значения - он не уехал. Он пребывает в Горхаус, где позавчера дал большой званый обед. Но что за человек, что за ангел! Друг мой, я обнаружил, что так люблю республику, что должен отречься от родного языка и писать только на языке французской республики - языке богов и ангелов, - короче говоря, на языке французов. Вчера вечером я встретил в "Атэнеуме" господина Маклиза, который сообщил мне, что господа комиссары Искусств поручили своему секретарю написать ему письмо с благодарностью за его картину в палате депутатов и обратились к нему с просьбой написать фрески, которые очень нужны. Он обещал это. Вот новости для Линкольнс-Инн-филдс. Да здравствует слава Франции! Да здравствует республика! Да здравствует народ! Долой монархию! Долой Бурбонов! Долой Гизо! Смерть изменникам! Прольем кровь во имя свободы, справедливости, народного дела! Прощайте же до половины шестого, старина. Примите уверения в моей неизменной привязанности. И остаюсь, согражданин, преданный Вам гражданин
Чарльз Диккенс
192
МАКРИДИ
Брайтон, Джанкшен-хаус,
2 марта 1848 г.
Дорогой Макриди!
Мы покинули Бэдфорд и прибыли сюда, где нас устроили очень удобно (чтобы не сказать - великолепно). Миссис Макриди чувствует себя уже гораздо лучше, и - как я твердо надеюсь - она вновь обретет такое цветущее состояние, что нижеподписавшемуся целителю будет преподнесен ценный подарок. Вы обещали приехать в это воскресенье и в следующее. Если обманете, я немедленно сниму "Викторию" и приглашу мистера*** из королевского театра Хаймаркет - этого сногсшибательного трагика. Умоляю Вас, не обрекайте меня на столь жестокие меры.
Пока я считаю Ламартина * одним из лучших в мире людей и горячо надеюсь, что великий народ создаст благородную республику. Нашему двору следует поостеречься, выражая симпатию бывшим особам королевской фамилии и бывшей аристократии. Сейчас не время для таких демонстраций, и мне кажется, жители некоторых из наших крупнейших городов склонны доказать это весьма недвусмысленно. Однако мы поговорим обо всем в воскресенье и мистер N не будет вознесен на вершину славы.
Любящий Вас.
193
МИССИС ПРАЙС
Девоншир-террас, 1,
Йорк-гейт, Риджент-парк,
31 марта 1848 г.
Сударыня!
С сожалением должен сообщить Вам, что ничем не могу содействовать опубликованию Ваших стихотворений.
Хотя это может показаться Вам странным, но тем не менее я не имею никакого влияния на издателей, за исключением тех случаев, когда дело идет о моих собственных произведениях. По-моему, рекомендованные мною рукописи еще ни разу не были приняты даже моими собственными издателями. И я уже много лет воздерживаюсь от такого бесполезного вмешательства - этого требует не только уважение к самому себе, но и простая необходимость: я получаю столько писем вроде Вашего, что, рекомендуй я хотя бы половину рукописей, присылаемых мне в течение года, мои издатели были бы вынуждены только ими и заниматься. Поэтому я таких рукописей не принимаю, будучи твердо убежден, что всякое иное поведение было бы нечестным и непорядочным по отношению к их авторам.
Я не думаю, чтобы Вам удалось найти издателя для Ваших стихотворений. Я готов утверждать, что Вы можете опубликовать их только по подписке или за собственный счет. Они очень милы и женственны, но в тех, которые Вы мне прислали, я не заметил чего-либо нового как по мысли, так и по ее выражению, что могло бы привлечь внимание читателей. Если Вы не откажетесь от плана публикации своего сборника, то, боюсь, обречете себя на горькое разочарование и раскаяние. Убежден, что это не скажется благоприятно на Ваших материальных обстоятельствах, и поэтому советую Вам отказаться от Вашего плана.
Это только мое личное мнение, и я знаю, что вытекающий из него совет очень трудно принять. Однако, поверьте, совет этот я даю Вам из чувства самого искреннего благожелательства.
Ваш покорный слуга.
194
ДЖОРДЖУ ХОГАРТУ
Девоншир-террас,
воскресенье, 2 апреля 1848 г.
Дорогой Хогарт!
Уверяю Вас, я так же чувствителен к похвалам, в искренность которых верю, как и десять лет тому назад, - пожалуй, даже больше. Поэтому Ваше письмо доставило мне большую радость, и я Вас от души за него благодарю.
Признаюсь, я возлагаю большие надежды на "Домби" и твердо верю, что его не забудут и будут читать еще через много лет. Успех он сейчас имеет огромный. С начала и до конца я отдавал ему все свое время и силы, и теперь, расставшись с ним, чувствую себя очень странно. Я собираюсь дать здесь "домбийский обед" во вторник, одиннадцатого числа, в половине седьмого, чтобы отпраздновать завершение романа. Вы придете?
Любящий Вас.
185
СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР-ЛИТТОНУ
Девоншир-террас,
понедельник вечером, 10 апреля 1848 г.
Дорогой Бульвер-Литтон,
Должен Вам признаться, я не очень-то верю, что доходы от издания моих книг в Америке послужат на пользу международному авторскому праву. Но я серьезно подумаю над письмом Блэквуда (когда получу его) и обязательно зайду к Вам рассказать, что я решил по этому вопросу, прежде чем стану писать ответ этому светилу севера.
Вот уж много дней я "собираюсь" написать Вам, чтобы поблагодарить за Вашу доброту к членам Главного Театрального Фонда и за Ваше письмецо, но я все ждал, пока до меня дойдет весть, что Вы обосновались в каком-то одном месте. Ваш отзыв о "Битве жизни" очень меня порадовал. Я страшно жалею, что использовал эту тему в такой короткой вещи. Когда я понял все богатство и глубину темы, было уже поздно думать о другой, но я все время чувствовал, что мог бы воплотить ее гораздо полнее, если бы положил ее в основу книги, более значительной по своим размерам.
Я сегодня не принимал участия в деятельности добровольной милиции *, решив, что город и так словно охвачен Эпидемией. Однако я выходил из дому, чтобы посмотреть на ведущиеся приготовления, не вооружившись при этом палкой и не защитив себя ни охранной грамотой, ни удостоверением.
Искренне Ваш.
196
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Девоншир-террас,
суббота, 22 апреля 1848 г.
Дорогой Форстер!
Вчера после обеда я кончил Гольдсмита, прочитав все от первой до последней страницы с величайшим вниманием. Как картина эпохи книга, право, выше всяких похвал. Мне кажется, самая суть всего, что мне приходилось читать об этом времени в мемуарах и романах, выражена чрезвычайно умно и человечно, и к тому же в тысячах случаев совсем по-новому и удивительно верно. Никогда прежде мне так не нравился Джонсон. Трудно предположить, что презрение к Босуэлу * может у кого-либо возрасти, но никогда еще я себе так ясно не представлял Этого человека. Его первое появление - истинный шедевр. Если бы я не знал автора, то сказал бы, что книга написана человеком, необычайно ярко представляющим себе то, о чем он пишет, и обладающим редкой и завидной способностью сообщать свои впечатления другим. Все, что касается Рейнолдса *, очаровательно, а первый рассказ о Литературном клубе и о Боклерке живостью и точностью превосходит все описания, которые мне когда-либо доводилось читать. Эта книга переносит читателя в ту эпоху и воскрешает се так живо и свежо, словно события развертываются в невероятно хорошем театре с самыми талантливыми актерами, каких только знал свет, - или же с подлинными действующими лицами, которые покинули ради этого свои могилы.
Что же касается самого Гольдсмита, его жизни и того, с каким достоинством и благородством его образ раскрывается в его произведениях, без воплей, хныканья или умиленья, - должен сказать, что это великолепно от начала и до конца. И этот мой восторг объясняется отнюдь не моим личным к вам отношением. Насколько мне помнится, я любил и понимал Гольдсмита еще тогда, когда был ребенком. Вначале я немного боялся, что вы захотите во что бы то ни стало обелить его прискорбное легкомыслие; но скоро я забыл этот страх и на каждой странице находил все новые причины восхищаться тонкостью, спокойствием, умеренностью, с помощью которых вы заставляете читателя любить его и восхищаться им с самой его юности; и эти чувства растут не только вместе с ростом его силы, но и его слабостей, что еще лучше.