Диккенс Чарльз. Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим (главы I-XXIX)

   - Если бы это был сын моего брата, я уверена, что у него был бы совсем другой характер! - вмешалась мисс Мэрдстон.
   - А если бы бедное дитя - мать этого мальчика - была жива, он также поступил бы в это солидное предприятие? - спросила бабушка.
   - Думаю, Клара не стала бы возражать против тою, что я и моя сестра Джейн Мэрдстон сочли бы за благо, - ответил мистер Мэрдстон, наклонив голову.
   Мисс Мэрдстон подтвердила это внятным шепотом.
   - Гм... несчастная малютка!.. - сказала бабушка. Тут мистер Дик, который все время бренчал в кармане монетами, забренчал так громко, что бабушка сочла нужным бросить на него предостерегающий взгляд, а затем продолжала:
   - С ее смертью выплата ренты прекращается?
   - Прекращается, - сказал мистер Мэрдстон.
   - И ее скромная недвижимость, - дом и сад, которые называются... Грачевник, что ли, хотя никаких грачей там нет, - не перешла к ее сыну?
   - Они были ей оставлены без всяких условий первым мужем... - начал мистер Мэрдстон, но бабушка, вспылив, нетерпеливо перебила его:
   - Боже мой! Так я и знала! Оставлены без всяких условий! Мне кажется, я так и вижу Дэвида Копперфилда, который не мог предусмотреть никаких осложнений, хотя они были у него перед самым носом. О, конечно, он оставил без всяких условий! Ну, а когда она вышла вторично замуж, когда она, скажу прямо, совершила этот гибельный шаг и вышла за вас замуж, неужели не нашлось в то время человека, который сказал бы ей хоть слово в защиту ребенка?
   - Моя покойная жена любила своею второго мужа, сударыня, и питала к нему полное доверие, - ответил мистер Мэрдстон.
   - Ваша покойная жена, сэр, была самой неопытной, самой несчастной, самой жалкой малюткой! Вот кем она была! - заявила бабушка, тряхнув головой. - Ну, так что же вы имеете еще сказать?
   - Могу сказать только одно, мисс Тротвуд, - начал мистер Мэрдстон, - я приехал сюда, чтобы забрать Дэвида с собой, забрать его без всяких условий, распоряжаться им по своему усмотрению и поступать так, как я сочту нужным. Я нахожусь здесь не для того, чтобы давать какие-либо обещания или обязательства. Может быть, мисс Тротвуд, вы намерены потворствовать ему в его поведении и прислушиваться к его жалобам. К такому выводу приводит меня ваше отношение к нам, которое, по правде говоря, нельзя назвать миролюбивым. Но я должен вас предупредить, что, потворствуя ему в данном случае, вы будете потворствовать ему всегда и во всем, и если вы теперь станете между ним и мною, то вопрос будет решен окончательно, мисс Тротвуд. Я никогда не шучу и не допущу, чтобы со мной шутили.
   Я приехал сюда в первый и последний раз, чтобы забрать его с собой. Он согласен следовать за мной? Если нет, говорите, что не согласен, - по каким основаниям, мне безразлично, - мой дом закрыт для него навсегда, а ваш, стало быть, открыт.
   Это заявление бабушка выслушала с большим вниманием; она сидела, выпрямившись, сложив на коленях руки, и мрачно смотрела на говорившего. Когда он кончил, она, не меняя позы, перевела взгляд на мисс Мэрдстон и спросила:
   - А вы, сударыня, имеете что-нибудь добавить?
   - Все, что я могла бы сказать, мисс Тротвуд, так хорошо сказано моим братом, и все факты, какие я могла бы привести, так ясно изложены им, что мне нечего добавить, разве что следует поблагодарить вас за вашу любезность! За вашу большую любезность, - подчеркнула мисс Мэрдстон с иронией, которая так же смутила мою бабушку, как смутила бы ту пушку, около которой я спал в Четеме.
   - А что скажет мальчик? Ты согласен уехать с ним, Дэвид? - спросила бабушка.
   Я ответил: "Нет!" - и стал умолять, чтобы она меня оставила у себя. Я сказал, что ни мистер Мэрдстон, ни мисс Мэрдстон никогда меня не любили и никогда не были со мной ласковы. Сказал, что они измучили из-за меня мою маму, которая горячо любила меня, и это я хорошо знаю, и Пегготи тоже знает. Сказал, что я несчастен больше, чем могут себе представить те, кто знает, как я еще мал. И я просил и молил бабушку, - теперь я не помню, в каких выражениях, но помню, что меня самого они очень растрогали, - умолял ее пригреть и защитить меня и память моего отца.
   - Мистер Дик! Что мне делать с этим ребенком? - спросила бабушка.
   Мистер Дик подумал, помешкал, затем просиял и откликнулся:
   - Пусть с него сейчас же снимут мерку для костюма.
   - Мистер Дик, дайте мне пожать вашу руку! Ваш здравый ум неоценим! произнесла бабушка с торжествующим видом.
   Пожав от всей души руку мистеру Дику, она притянула меня к себе и обратилась к мистеру Мэрдстону:
   - Вы можете уйти когда вам вздумается. Я беру на себя заботу о мальчике. Если он в самом деле таков, как вы говорите, я сделаю для него, во всяком случае, не меньше, чем сделали вы. Но я не верю ни единому вашему слову.
   - Мисс Тротвуд! - произнес мистер Мэрдстон, пожимая плечами и поднимаясь. - Если бы вы были джентльменом...
   - Вздор! Чепуха! - отрезала бабушка. - Не желаю слушать!
   - Как вежливо! - воскликнула мисс Мэрдстон, вставая. - Поразительно!
   - Вы полагаете, что я не знаю, какую жизнь должна была вести по вашей милости эта бедная, несчастная, обманутая малютка? - не обращая никакого внимания на мисс Мэрдстон, говорила бабушка, продолжая адресоваться к ее брату и с негодованием тряся головой. - Вы полагаете, я не знаю, какой это был печальный день для этого кроткого создания, когда она вас встретила впервые, а вы, конечно, принялись скалить зубы да пялить на нее глаза и прикинулись тихоней?
   - Я никогда не слыхала более изящных выражений! - не утерпела мисс Мэрдстон.
   - Вы думаете, что я не могу вас раскусить, если я вас тогда не видела? Зато теперь я вас вижу и слышу и признаюсь откровенно: это не доставляет мне ни малейшего удовольствия! О! Какой мягкий и шелковый был тогда мистер Мэрдстон! Кто мог бы с ним сравниться! Глупенькая, невинная бедняжка никогда и не видела такого мужчину. Он - воплощенная доброта. Он ею восхищается. Он любит ее ребенка, любит нежно, прямо до безумия! Он заменит ему отца, и все они будут жить в саду, полном роз! Уф! Можете убираться отсюда! воскликнула бабушка.
   - Никогда в жизни я не видела подобной особы! - вскричала мисс Мэрдсгон.
   - А потом, уверившись в чувствах этой бедной, маленькой дурочки, господи, прости, что я так ее называю теперь, когда она ушла туда, куда вы-то не спешите отправиться, - вы стали ее воспитывать, словно мало еще зла причинили ей и ее близким! Вы стали терзать ее, как несчастную птичку в клетке, вы заставили ее вести такую жизнь, от которой она зачахла, вы обучали ее петь только с вашего голоса.
   - Она или с ума сошла, или пьяна! - воскликнула мисс Мэрдстон, придя в отчаяние от невозможности обратить на себя поток красноречия бабушки. Скорее всего пьяна!
   Мисс Бетси, не обратив ни малейшего внимания на это вмешательство, продолжала адресоваться к мистеру Мэрдстону, словно ее и не перебивали:
   - Мистер Мэрдстон! Вы были тираном невинной малютки, - тут она погрозила ему пальцем, - и вы разбили ей сердце! Она была милой малюткой, я это знаю, я знала это, когда вы еще и в глаза ее не видели. - и вы воспользовались ее слабостью, чтобы нанести ей раны, от которых она умерла. Такова истина вам в утешение! А нравится она вам или нет, это неважно. Получайте ее, вы, а вместе с вами и те, кого вы сделали своим орудием!
   - Позвольте спросить, мисс Тротвуд, - перебила мисс Мэрдстон, - кого вы имеете в виду, упоминая об орудиях моего брата в этих непривычных для моего слуха речах?
   Снова мисс Бетси осталась глухой, как стена, к этому голосу, и продолжала свою речь:
   - Было ясно - об этом я уже говорила, - еще за несколько лет до того, как увидели ее вы - о! человеку не дано понять, почему неисповедимые пути провидения привели к тому, что вы увидели ее, - было ясно, что бедное нежное юное создание выйдет рано или поздно за кого-нибудь замуж. Но я надеялась, что так плохо дело не обернется. Как раз в это время, мистер Мэрдстон, она произвела на свет этого ребенка - бедное дитя, из-за которого впоследствии вы терзали ее. Этот ребенок - неприятное для вас напоминание, вот почему его вид так ненавистен вам теперь! Да, да! Нечего морщиться! Я и без того знаю, что это правда!
   Все это время он стоял у двери и следил за ней, сохраняя на лице улыбку, хотя его черные брови были насуплены. Но тут я заметил, что, несмотря на улыбку, кровь мгновенно отхлынула от его лица и он стал дышать так тяжело, словно запыхался от бега.
   - Здравствуйте, сэр, и прощайте! И вы прощайте, сударыня! - неожиданно повернулась бабушка к его сестре. - Если я еще когда-нибудь увижу, что вы едете на осле по моей лужайке, я сорву с вас шляпку и растопчу ее! Это так же верно, как то, что голова у вас на плечах!
   Нужен был художник - и незаурядный художник, - чтобы изобразить лицо бабушки, когда она столь неожиданно выразила свои чувства, а также лицо мисс Мэрдстон, когда она это выслушала. Но тон был не менее угрожающий, чем слова, и мисс Мэрдстон, не издав ни звука, благоразумно взяла брата под руку и с заносчивым видом вышла из дома. Бабушка, оставшись у окна, провожала их взглядом, готовая, - в этом я не сомневаюсь, - в случае появления осла, немедленно привести угрозу в исполнение.
   Но когда в ответ на этот вызов никакого посягательства не последовало, ее лицо постепенно разгладилось и стало таким милым, что я осмелился поблагодарить ее от всей души и поцеловать, обвив ее шею обеими руками. Вслед за этим я пожал руку мистеру Дику, который долго тряс мою руку, приветствуя столь счастливое завершение событий взрывами смеха.
   - Вместе со мной, мистер Дик, вы будете считаться опекуном этого ребенка, - заявила бабушка.
   - Я с восторгом буду опекуном сына Дэвида, - сказал мистер Дик.
   - Прекрасно. Вопрос решен. Знаете ли, мистер Дик, о чем я думала: не могу ли я называть его Тротвуд?
   - Разумеется! Конечно, называйте его Тротвуд, - подтвердил мистер Дик. - Тротвуд, сын Дэвида.
   - Вы хотите сказать: Тротвуд Копперфилд, - возразила бабушка.
   - Вот-вот. Именно так: Тротвуд Копперфилд, - ответил мистер Дик, слегка озадаченный.
   Бабушке так понравилась эта идея, что она собственноручно поставила несмываемыми чернилами метку "Тротвуд Копперфилд" на купленном в тот же день белье, прежде чем я его надел; и договорились, что всю остальною одежду, заказанную для меня (вопрос о полной экипировке был решен в тот же день), надлежит пометить точно так же.
   Итак, я начал новую жизнь под новым именем, облаченный во все новое. После того как все мои тревоги рассеялись, я чувствовал себя в течение многих дней словно во сне. Я не думал о том, что теперь моими опекунами стала такая странная пара, как бабушка и мистер Дик. Я не думал о себе самом. Только два факта были для меня ясны: жизнь в Бландерстоне ушла в прошлое, - казалось, она где-то, в тумане, бесконечно далеко, - и навсегда опустился занавес над моей жизнью на складе "Мэрдстон и Гринби". С той поры никто не поднимал этого занавеса. На миг трепетной рукой приподнял его я сам в моем повествовании и с радостью опустил. Воспоминание об этой жизни связано с такой болью, с такими душевными страданиями, с таким мучительным чувством безнадежности, что у меня никогда не хватало смелости хотя бы выяснить, сколько времени я обречен был ее вести. Тянулась ли она год, а может быть, больше или меньше - кто знает! Я знаю только, что она была и ее нет, знаю только, что я о ней написал, чтобы никогда к ней больше не возвращаться.
   ГЛАВА XV
   Я начинаю сызнова
   Вскоре мы с мистером Диком стали наилучшими друзьями, и очень часто, закончив свою дневную работу, он отправлялся вместе со мной запускать огромный змей. Ежедневно он подолгу сидел за своим Мемориалом, который, несмотря на отчаянные его усилия, нисколько не подвигался вперед, так как король Карл Первый рано или поздно забредал в него, почему и приходилось выбрасывать этот Мемориал и начинать новый. Терпение и надежда, с которыми мистер Дик переносил эти постоянные разочарования, смутные его догадки, что с королем Карлом Первым что-то неладно, слабые его попытки выгнать короля вон и настойчивость, с какою тот возвращался и превращал Мемориал бог знает во что, - все это производило на меня большое впечатление. О том, что получится из Мемориала, если он будет закончен, куда Мемориал послать и что с ним делать, сам мистер Дик, мне кажется, знал не больше, чем я. Впрочем, отнюдь не было необходимости ломать себе голову над таким вопросом, ибо если и было что-нибудь верное под солнцем, так это то, что Мемориал никогда не будет закончен.
   Но каким трогательным казался мне мистер Дик, созерцающий змея, который рвался в небо. Когда у себя в комнате он говорил мне, будто верит в распространение по белу свету своих объяснений, наклеенных на змея, - а это были изъятые им из прежних, неудавшихся Мемориалов листы, - может быть, такая фантазия и приходила ему в голову, но только не тогда, когда он следил за Змеем, реявшим в небе, и чувствовал, как тот рвется ввысь из его рук. Никогда он не казался мне таким умиротворенным. По вечерам, сидя около него на зеленом откосе и наблюдая, как он следует взглядом за змеем, парящим в высоте, я воображал, что змей освободил его рассудок от тревог и унес их (так казалось мне, ребенку) в небеса. Когда он наматывал бечевку и змей спускался все ниже и ниже, покидая лучезарную высь, пока, наконец, не касался земли, где оставался лежать, мне казалось, будто мистер Дик постепенно пробуждается от сна. Помню, как, поднимая змей, он растерянно на него глядел, словно они оба спустились с высот, и вот тогда я чувствовал к нему глубокую жалость.
   Итак, наша дружба с мистером Диком все крепла, и вместе с тем нисколько не уменьшалось расположение ко мне его верного друга - моей бабушки. Она была очень ласкова со мной и через несколько недель сократила дарованное мне имя Тротвуд в Трот, вселив в меня надежду, что если я буду продолжать так, как начал, то займу в ее сердце такое же место, какое занимала моя сестра Бетси Тротвуд.
   - Трот, мы не должны забывать о твоем образовании, - сказала однажды вечером бабушка, когда между нею мистером Диком появился, как обычно, ящик для игры в трик-трак.
   Только этот вопрос меня и тревожил, и я бесконечно обрадовался такому вступлению.
   - Хочется тебе поступить в школу в Кентербери? - спросила бабушка.
   Я ответил, что очень хочется, так как эта школа находится поблизости от нее.
   - Прекрасно! - сказала бабушка. - Хочешь отправиться туда завтра?
   Привыкнув к стремительности, свойственной моей бабушке, я не удивился внезапному предложению и ответил:
   - Да.
   - Прекрасно! - снова сказала бабушка. - Дженет! Найми на завтра к десяти часам утра серого пони с фаэтоном, а сегодня вечером уложи пожитки мистера Тротвуда.
   Я возликовал, когда услышал эти распоряжения, но стал укорять себя в эгоизме, наблюдая, как, в предвидении нашей разлуки, мистер Дик впал в уныние и начал играть так плохо, что бабушка, стукнув его несколько раз, в виде предупреждения, своей коробочкой для игральных костей по суставам пальцев, в конце концов захлопнула ящик и решила больше с ним не играть. Но, услышав от бабушки, что я буду иногда приезжать по субботам, а он может время от времени посещать меня по средам, мистер Дик ожил и дал торжественный обет соорудить по этому случаю другой змей, значительно превосходящий по размерам нынешний. Наутро мистер Дик снова приуныл и немного приободрился только тогда, когда вручил мне все свои наличные деньги - и золото и серебро: но тут бабушка вмешалась и ограничила подарок суммой в пять шиллингов, которая по его настойчивой просьбе была затем увеличена до десяти. Мы трогательно простились с мистером Диком у садовой калитки, и он не входил в дом, пока мы с бабушкой не скрылись из виду.
   Бабушка, совершенно нечувствительная к общественному мнению, искусно правила серым пони, проезжая по улицам Дувра; восседая торжественно и важно, как заправский кучер, она зорко следила за пони и не позволяла ему своевольничать. Когда мы выехали на проселочную дорогу, она дала ему больше свободы и, поглядев сверху вниз на меня (я сидел на подушке рядом с нею), спросила, рад ли я.
   - Очень рад, бабушка! Благодарю вас, - ответил я.
   Она осталась весьма довольна моим ответом и погладила меня по голове кнутом, так как руки у нее были заняты.
   - Бабушка, а это большая школа? - спросил я.
   - Не знаю. Сперва мы отправимся к мистеру Уикфилду, - сказала бабушка.
   - Это у него школа? - спросил я.
   - Нет, Трот. У него контора.
   Я не стал расспрашивать о мистере Уикфилде, так как больше она ничего не добавила, и мы говорили о другом, пока не прибыли в Кентербери; это был базарный день, и бабушке представился прекрасный случай показать свое умение править серым пони, заставляя его пробираться между повозок, корзин, овощей и разносчиков с товаром. Иной раз приходилось проезжать на волосок от них и выслушивать от окружающих речи, не весьма доброжелательные, но бабушка продолжала править, не обращая ни на что ни малейшего внимания, и, мне кажется, могла бы с таким же спокойствием ехать своим путем по вражеской земле.
   Наконец мы остановились перед старинным домом, который весь подался вперед; узкие, маленькие окна с частым переплетом выступали особенно далеко, так же как и стропила с резными деревянными головами на концах, и мне представилось, будто весь дом вытянулся, чтобы рассмотреть, кто проходит внизу по узкому тротуару. Дом казался необыкновенно опрятным. Старинный медный дверной молоток у низкой сводчатой двери, украшенной резными гирляндами цветов и фруктов, поблескивал, как звезда; две каменных ступеньки были так белы, будто на них лежало покрывало из лучшего полотна, а все уголки на фасаде, резьба и скульптурные украшения, маленькие, причудливой формы дверные стекла и еще более причудливой формы оконца хотя и были столь же древними, как кентерберийские холмы, но казались чистыми, как снег, покрывающий зимой эти холмы.
   Когда фаэтон остановился у двери, в окне первого этажа (в круглой башенке, являвшейся частью дома) появилась и тотчас же исчезла физиономия, напоминавшая лицо мертвеца. Вслед за этим открылась сводчатая дверь, и лицо высунулось наружу. Оно и теперь, как и в окне, походило на лицо мертвеца, хотя кожа была чуть-чуть красноватая, какой она бывает иногда у рыжих. Это был рыжий подросток лет пятнадцати, как могу я теперь установить, но казался он гораздо старше своих лет; его коротко подстриженные волосы напоминали жнивье; бровей у него почти не было, ресниц не было вовсе, а карие глаза с красноватым оттенком, казалось, были совсем лишены век, и, помню, я задал себе вопрос, как это он может спать. Он был костляв, со вздернутыми плечами, одет в благопристойный черный костюм, застегнутый на вес пуговицы до самого горла, подвязанного узеньким белым шейным платком, и я обратил внимание на его длинную, худую, как у скелета, руку, когда он, стоя у головы нашего пони, потирал себе рукой подбородок и смотрел на нас, сидевших в фаэтоне.
   - Мистер Уикфилд дома, Урия Хип? - спросила бабушка.
   - Мистер Уикфилд дома, сударыня. Войдите сюда, милости просим, ответил Урия Хип, показывая длинной рукой на окна одной из комнат.
   Мы вылезли из фаэтона и, оставив Урию Хипа сторожить пони, вошли в длинную, низкую, выходившую на улицу гостиную, из окна которой я увидел, как Урия Хип дунул в ноздри пони и мгновенно прикрыл их рукой, словно наводил на него порчу. Против высокого старинного камина висели на стене два портрета: портрет джентльмена с седыми волосами (но еще отнюдь не старика) и с черными бровями, перебиравшего какие-то бумаги, перевязанные красной лентой, и портрет леди, смотревшей на меня ласково и безмятежно.
   Кажется, я озирался в поисках портрета Урии, как вдруг дверь в дальнем конце комнаты отворилась и появился джентльмен, при виде которого я невольно взглянул на портрет, чтобы удостовериться, не вышел ли джентльмен из рамы. Но портрет висел на своем месте, а как только джентльмен приблизился, я увидел, что он был старше, чем в ту пору, когда с него писали портрет.
   - Прошу вас, войдите, мисс Бетси Тротвуд, - пригласил джентльмен. - Я был занят делами, прошу меня извинить. Вы знаете, у меня только одна цель. Ничего другого у меня в жизни нет.
   Мисс Бетси поблагодарила его, и мы вошли в его кабинет, напоминавший деловую контору, с книгами, бумагами, ящиками для документов. Кабинет выходил окнами в сад, в стенной нише над каминной доской находился несгораемый шкаф, примыкающий почти вплотную к ней, так что оставалось непонятным, каким образом трубочист протискивается за этим шкафом, когда приходит прочищать дымоход.
   - Какой ветер занес вас сюда, мисс Бетси Тротвуд? Надеюсь, благоприятный? - спросил мистер Уикфилд, ибо я скоро уразумел, что это именно он и что он - юрист и управляющий поместьями какого-то богача в графстве.
   - - Да. Я приехала не по судебному делу, - ответила бабушка.
   - Вы правы, сударыня, - заметил мистер Уикфилд. - Лучше приехать по любому другому делу.
   Волосы у него совсем поседели, но брови оставались черными. У него было приятное, можно сказать красивое лицо. Но оно было с багровым оттенком, а такой оттенок я уже давно, после объяснений Пегготи, привык связывать с пристрастием к портвейну; та же самая склонность сказывалась и в его голосе и в фигуре, начинавшей расплываться. Одет он был с изысканной опрятностью синий фрак с полосатым жилетом и панталоны из нанки; его сорочка, превосходно гофрированная, и батистовый галстук были такой удивительной белизны, что мое необузданное воображение вызвало в памяти перья на лебединой груди.
   - Вот мой внук, - сказала бабушка.
   - Я не знал, что у вас есть внук, мисс Тротвуд, - удивился мистер Уикфилд.
   - Я хотела сказать - мой внучатный племянник, - пояснила бабушка.
   - Честное слово, я не знал, что у вас есть внучатный племянник! сказал мистер Уикфилд.
   - Я его усыновила, - сказала бабушка и сопроводила Эти слова таким жестом, который ясно показывал, что ей решительно все равно, знал ли мистер Уикфилд, или не знал. - И вот я привезла его, чтобы поместить в школу, где его обучат всему и будут обходиться с ним хорошо. Расскажите, есть ли такая школа, где она, и вообще все поподробней.
   - Прежде чем дать совет, позвольте задать вам обычный мой вопрос: какова ваша цель? - спросил мистер Уикфилд.
   - Ну и человек! - воскликнула бабушка. - Всегда он ищет какую-то тайную цель! Да моя цель каждому ясна: хочу, чтобы ребенка сделали счастливым и полезным человеком.
   - Должна быть тайная цель, мне кажется. - сказал мистер Уикфилд, недоверчиво улыбаясь и покачивая головой.
   - А мне кажется, вы говорите явный вздор! - отрезала бабушка. - Вы всегда утверждаете, что только у вас одного нет тайных целей. Неужели вы думаете, что вы единственный прямодушный деловой человек на свете?
   - Ах, но у меня в самом деле только одна цель в жизни, мисс Тротвуд! улыбнулся он. - У других людей - десятки, сотни, а у меня только одна. В чем вся разница. Впрочем, это к делу не относится. Лучшая школа? Какова бы ни была ваша цель, но вы непременно хотите лучшую?
   Бабушка утвердительно кивнула головой.
   - В пансион при лучшей школе ваш внук сейчас не попадет, - подумав, сказал мистер Уикфилд.
   - Но он может жить и столоваться в другом месте, не так ли? - сказала бабушка.
   По мнению мистера Уикфилда, это было возможно. После короткой дискуссии он предложил повести бабушку в школу, дабы она сама могла поглядеть и судить о ней; предложил он также показать ей два-три дома, где я мог бы жить и столоваться. Бабушка приняла предложение, мы уже собрались втроем отправиться в путь, как вдруг мистер Уикфилд остановился и сказал:
   - А может быть, у нашего юного друга есть какие-нибудь свои цели, и он станет возражать против наших планов. Мне кажется, ему лучше остаться здесь.
   Бабушка собралась было протестовать, но для ускорения дела я сказал, что с удовольствием останусь, с их разрешения, и вернулся в кабинет мистера Уикфилда, где, усевшись снова на тот самый стул, на котором раньше сидел, стал ожидать их возвращения.
   Случайно стул оказался как раз против узкого коридора, ведущего в маленькую круглую комнату, где я раньше увидел в окне бледную физиономию Урии Хипа. Отведя пони в конюшню по соседству, Урия верил лея и теперь писал в этой комнате у конторки; над ней находилась медная рамка, где висели документы, с которых он снимал копии. Хотя его физиономия была повернута ко мне, но сначала мне казалось, что он меня не видит, так как эта рамка с документом меня заслоняла; однако, приглядевшись внимательней, я с неудовольствием обнаружил, что время от времени его бессонные глаза показываются под рамкой, словно два красных солнца, и украдкой вглядываются в меня в течение целой минуты, тогда как он продолжает, - или делает вид, что продолжает, - старательно переписывать. Несколько раз я пытался ускользнуть от его взглядов, - становился на стул, чтобы рассмотреть карту на противоположной стене, углублялся в изучение кентской газеты, - но они непрестанно притягивали меня, и когда бы я ни обращался к этим двум красным солнцам, я всегда убеждался, что они только что взошли или только что зашли.
   Наконец, к великому моему облегчению, бабушка и мистер Уикфилд после длительного отсутствия возвратились. Поиски их, однако, были не столь успешны, как мне бы хотелось; хотя достоинства школы были неоспоримы, во бабушке не понравился ни один пансион, где меня могли бы устроить.
   - Какая неудача, Трот! Прямо не знаю, как быть, - сказала бабушка.
   - Да, в самом деле неудача, - сказал мистер Уикфилд. - Но я вам посоветую, что делать, мисс Тротвуд.