Дивайн Тия. Жажда наслаждений

   — Еще… — прошептала она. — Я хочу большего…
   — Для удовлетворения тебе не нужно ни дюйма больше, чем ты сейчас получаешь, моя дорогая. И я буду продолжать так, пока ты не кончишь.
   И все: только внутрь и наружу, внутрь и наружу. Внутрь и наружу.
   Она не могла больше вынести. Она ощущала всю длину его сильного члена, контролируемую размеренным движением его бедер. Она страстно хотела его целиком, но он не углублялся в нее.
   — Дай его мне.
   — Тебе недостаточно моей головки, дорогая? — Внутрь и наружу. Только до уздечки. Дюйм стали внутрь и наружу. Жар плоти внутрь и наружу.
   Она корчилась на макушке его члена, пытаясь вобрать в себя всю его длину. Он продолжал двигаться с размеренностью поршня. Вперед и назад. Внутрь и наружу.
   — Ох-х… — Она почувствовала, как подступает волна жара, медленно подкрадываясь, завиваясь вокруг ее распаленных половых губ и затем разливаясь по всему телу. — Ох! — Ритмичный взрыв разнес ее на тысячу осколков чистого наслаждения.
   Он остановился, погруженный в нее всего на один дюйм, крепко обхватив ее бедра руками и удерживая в таком положении.
   — Не двигай своим членом, — простонала она.
   — Ему и так совсем не плохо.
   — Я думала, что мы закончили.
   — Мы только начинаем, моя ненасытная, особенно если тебе недостаточно моей головки. — Он двинул бедрами, входя в нее еще на один дюйм. — Русский может подождать.
   А я нет.
   — Кроме русского есть еще кое-кто, кто тоже не может ждать, — произнесла она.
   — Стоит только дать моей даме один дюйм, — он вошел в нее еще немного, — и ей уже нужен еще дюйм. — Он продвигался в глубь нее. — И еще один. — Все глубже и глубже. — Пока она не получит… — он наконец вошел так глубоко, что его лобковые волосы коснулись ее ягодиц, — то, что ей нужно. — Сильным движением он прижал ее к себе, загоняя в нее свой член.
   Боже, она такая спелая, жаркая, ненасытная, как течная сучка. И ее никто никогда не трахал. Она была очень тугая и необъезженная. Она облегала его, как горячая мокрая перчатка, доставляя настолько непередаваемые ощущения, что он хотел войти в нее еще глубже.
   И каждое движение заставляло ее ловить ртом воздух, как будто она не могла поверить, насколько он был большим и насколько глубоко он мог войти в нее.
   А затем тишина. Густая тишина, усиленная их близостью. Он мог бы оставаться в таком положении часами. Днями. Месяцами. Годами.
   Он нашел женщину, чей сексуальный аппетит был за гранью возможного.
   Он был погружен в нее и не собирался двигаться. А весь мир, все его обязанности и его враги могли катиться ко всем чертям.
   Но его член хотел большего. Он хотел двигаться, пульсировать, скользить до самой кульминации… немедленно, сейчас.
   Николас резко дернулся и начал неожиданно, неконтролируемо кончать.
   — Черт возьми… — Он с усилием оттянул бедра назад. Не сейчас, не сейчас. Он вернул контроль над своим телом, удерживая руками ее ягодицы на самом кончике своего стального члена.
   Под контролем.
   Она возбужденно умоляла его вернуться обратно, домой.
   Восставшая плоть была обуздана…
   Николас, как бы пробуя, продвинулся в глубь нее еще немного.
   Железный мужчина…
   …не может…
   — Вот так… — Он резко вошел в нее, прижимаясь лобковыми волосами к изгибу ее ягодиц. — Вот так.
   И затем словно поршень… Воттаквоттак-воттаквоттаквоттак… он доводил ее до исступления, жестко, яростно, неумолимо, пока не почувствовал, как она сдалась, содрогнулась, сломалась… колотя кулаками по матрасу в такт оргазму.
   Он застыл на грани; одно движение… пауза… вдох… и извергнулся, исторгая нескончаемый поток из бездонного источника своей мощи, пока не иссякнул, выжатый, как лимон, и рухнул на нее…
   Какая коварная вещь — наслаждение. Общество отвергает его. Мужчины совершают ради него убийства. Женщины лгут о нем, лгут, потому что обожают его, хотят его, нуждаются в нем.
   А ведь стоило только перебороть свой страх, собраться с духом для достижения цели. Почему же она не знала всего раньше? Она бы тогда никогда не вышла замуж за Уильяма; она бы преследовала Питера до полной его капитуляции и наплевала бы на все последствия этого.
   Суть мужских фантазий… Теперь она понимала, что в них входит: обнаженное тело, желающее и открытое для всего, что пожелает мужчина…
   Женщина — игрушка, удовлетворенный мужчина слишком тяжел, и удовольствие очень мимолетная вещь.
   А если она будет слишком активно шевелиться, пытаясь выбраться из-под его тела, то может заново возбудить его.
   — А ты очень торопишься уйти, — пробормотал он, еще крепче прижимаясь к ней. — Не лучший комплимент после того, что произошло.
   — Я тороплюсь убрать с меня мужчину весом в пятнадцать стоунов^[2], — возразила она.
   — Понимаю, не совсем джентльменский поступок с моей стороны, но я какое-то время был далек от цивилизованных аспектов полового акта. — Он перекатился на спину, положил руки под голову, позволив Элизабет подняться на колени и прислониться к подушке. Впервые она имела возможность, как следует рассмотреть его и была восхищена его телом, его физической силой, мускулистостью, мощью и одновременно уязвимостью. Обнаженный мужчина, даже настолько великолепно сложенный, как Николас, был беззащитен, словно новорожденное дитя.
   — Далек? — саркастически переспросила она. — А где ты был, Николас, что тебя не могли найти нотариусы?
   — В разных местах. — Он уставился в потолок. — И здесь, и там. Но тебе не стоит волноваться, ведь нотариус наконец-то удовлетворен. Как и ты будешь удовлетворена, когда прибудет мистер Гиддонз и привезет бумаги, подписание которых позволит твоему отцу и далее пользоваться твоими доходами. Благодари Господа, что у тебя не будет никаких расходов.
   Никаких расходов? Имел ли он в виду, что она может спокойно отдать свою вдовью часть наследства своему отцу и больше ни о чем не беспокоиться?
   Нет, нет. Так дело не пойдет. Необходимо было положить конец постоянному отцовскому требованию денег. Она поставит условие перед ним, предупредив, что он не сможет вечно пользоваться ее средствами в своих целях.
   Элизабет собралась встать с кровати.
   — Нужно позаботиться кое о чем, Николас.
   — Тебе нужно позаботиться обо мне. — Он кивком указал на свою неистовую эрекцию.
   — Я считала, что на сегодня мы с тобой закончили. Ты разве не… устал?
   — Вот ты точно не устала. И я подозреваю, что ты сейчас собираешься позаботиться о раненых чувствах русского. Но я против, Элизабет. Только не за мой счет.
   — Однако… однако дела в твоем доме сами по себе не делаются. Твои слуги нуждаются в надзоре и указаниях, а мои гости — в хозяйке. И я не хочу, чтобы обо мне распространились разного рода слухи.
   — Дорогая Элизабет. Те трое или четверо гостей, отбывших в Лондон, разнесли весть о моем прибытии быстрее ветра. Не бойся. Молва уже идет полным ходом. Слава Богу, ты находишься под защитой русского. И твоего отца. И моей.
   — Как видно, ничего хорошего мне такая защита не дала.
   — Если подумать, то очень много хорошего. Со временем ты научишься с легкостью очаровывать мужчин, включая русского. А тем временем ты будешь наслаждаться моей компанией.
   — О чем я всегда мечтала, — язвительно сказала она.
   — Я думаю, на самом деле так и было, Элизабет. Нетрудно представить, каково тебе было в браке, что ты потеряла и что приобрела.
   — Я не желаю слышать о моем браке. Я выполняю свои обязанности по договору и, кроме того, должна присматривать за домом, так как все твои обязанности сводятся к тому, чтобы валяться в кровати и всовывать в любое понравившееся тебе отверстие свой член.
   — И совсем даже не в любое, — протянул он, когда она встала с кровати.
   — Я поняла твою точку зрения, Николас.
   — Позволь мне еще раз объяснить тебе ее.
   — Позволь мне убедиться, что обед будет подан вовремя. — Она начала собирать свою одежду.
   — Я всегда голоден, — пробормотал Николас. — Моя постоянная обязанность — чувствовать голод.
   — Именно так и обстоит дело, — со злостью сказала Элизабет, направляясь к двери. — Обязанность.
   Николас встал с кровати и неслышными шагами последовал за ней.
   — Если бы только у некоторых людей… — он подошел ближе, слишком близко, — не было постоянного чувства голода… — Он прижал ее к стене. — Некоторые люди хотят того, чем они не могут обладать. Другие питаются чем придется… И только немногим уготован настоящий пир…
   Он подошел слишком близко… она даже не успела ничего на себя надеть, а он уже недвусмысленно терся членом о ее живот.
   — И ты, моя дорогая вишенка, как раз являешься моим пиром… — Он впервые за все время поцеловал ее. Он раздвинул языком ее губы и впился в ее язык; одновременно его бедра подбросили ее вверх, и Николас пригвоздил ее к стене.
   Его поцелуй уничтожил Элизабет; ее никто и никогда так не целовал, так властно, с такой жадностью впиваясь в ее язык, губы, как будто питаясь всем ее телом. Он заполнял каждый уголок ее существа, грубо, жестко прижимая к стене, входил в нее с единственной целью — накачать ее своим семенем.
   И все равно ему было мало. Она чувствовала, что ее прокалывают насквозь, окружают, подавляют своей мощью, силой, размером.
   На этот раз все было только для него. Она была всего лишь сосудом для его жидкости. Вся сексуальная энергия была направлена на удовлетворение его потребности… Такое чувство ей очень знакомо. Нужно продержаться еще пару минут, и все закончится.
   Развязка приближалась, жестко, горячо, неумолимо…
   — Именно так, — прошептал он вплотную к ее губам, — я люблю тратить свое семя.
   И он выплеснул в нее последние капли пенящейся жидкости.
   Поцелуй.
   Поцелуй Николаса окончательно высосал из нее все силы. Никогда в жизни она не испытывала такого. Даже с Питером.
   А с Уильямом?.. Нет, то были ужасные, скользкие, мокрые поцелуи, громкие и… отвратительные…
   Как быть после такого поцелуя? Необходимо было просто перестать о нем думать, принимая его как часть соглашения и этапа обучения искусству завлечения Питера в ловушку.
   — И где же ты была? — спросил ее отец, когда она вошла в библиотеку, где он играл с Минной в какую-то глупую карточную игру.
   Дьявол. После предыдущих двух часов она меньше всего хотела видеть именно своего отца. Она была измождена, тело казалось лишенным костей и наполненным жидкостью, и Элизабет скорее всего бы просто уснула, если бы Николас наконец ушел.
   Однако ж нет, как раз Николас сейчас спал на ее кровати, а ей нужно было разыскать Питера, даже если бы она потеряла сознание прямо на его руках. После того как погрязла бы в очередной лжи.
   — Я была с Николасом, — сказала она. — По имущественным делам.
   — Ах да, имущественные дела. Касающиеся его имения и его благотворительности по отношению к бедствующей вдове. Я так и не могу привыкнуть к мысли, что этот чужак в одно мгновение захватил все вокруг. Ты уверена, что у него есть права?
   — Мы достаточно скоро все узнаем. Через день или два сюда прибудет мистер Гиддонз, нотариус, и привезет необходимые бумаги на подпись. Либо он будет рад видеть Николаса, либо вызовет констебля. Тогда мы все и узнаем.
   — Может быть, мы сможем узнать все еще раньше, — сказал отец.
   Элизабет устало опустилась в кресло.
   — Я не понимаю, в чем твоя проблема. Я была заранее уведомлена обо всем. Я не могу унаследовать титул, но сохраняю солидный доход. Ты получишь все средства для ведения своего бизнеса и сможешь оставаться в Шенстоуне в течение неограниченного времени. Так что именно ты еще хочешь знать?
   Отец отмахнулся от перечисления всех этих выгод.
   — Нам… нам необходимо узнать, кто он такой, откуда приехал и почему ему понадобился целый год для вступления в наследство.
   — А ты спрашивал его?
   — А разве нет, еще вчера утром? Он не обратил на наши вопросы никакого внимания, наплевал на наши проблемы и не предъявил нам никаких бумаг, удостоверяющих его права на наследство.
   — Гиддонз послал мне все бумаги еще в Лондоне. Николас привез копию письма.
   — Черт с ним, Элизабет. Он же не показал тебе копию его свидетельства о рождении. Он может оказаться самозванцем. Что мы все знаем о Николасе Мейси? О человеке, который называет себя Николасом Мейси? Можешь не отвечать. Никто во всей Англии ничего о нем не знает.
   — И следовательно?..
   — Ты должна разузнать о нем хоть что-нибудь.
   — Понятно.
   — Обыщи его комнату или что-то сделай. У него должны быть какие-нибудь бумаги, черт побери.
   — Где Питер?
   — На конной прогулке с Виктором. В поместье прекрасные тропы для верховой езды. Великолепные лошади. Все принадлежит теперь ему. Слышишь, Элизабет? Все теперь его, после того как ты семь лет отбывала наказание в браке.
   Еще один удар хлыста. Ее замужество было ее виной.
   — Я очень рада, что ты так думаешь, — с каменным лицом сказала Элизабет и подумала: может, так оно и было на самом деле?
   — Если бы ты родила сына…
   — Господи…
   — Послушай, Фредерик, — подала голос Минна, которая никогда раньше не вмешивалась в разговоры. — Во-первых, ты слишком жесток сейчас. А во-вторых, возможно, здесь вина Уильяма.
   — Но ведь если бы был сын, то не было бы разговора ни о каком другом наследнике. Я имею в виду, что сын и был бы наследником и никто не задавал бы никаких вопросов. А теперь мы в тупике. Если только Элизабет не предпримет никаких действий.
   — Например, обыщет его комнату, — вставила Элизабет.
   — Как минимум.
   — Ты могла бы это сделать за последние два часа, — заметил он. — Ты же в своем доме, или по крайней мере ты бы могла найти причину, по которой ты попала к нему в комнату, в случае если он тебя поймает.
   — Неужели? — иронично сказала Элизабет. — Да, возможно, смогла бы… Я могу сказать, что пришла разделить с ним постель…
   — Элизабет! — в ужасе вскричал показавшийся в дверях Питер. Он вбежал и припал на колени у ее кресла. — Где ты была?
   — По имущественным делам, — ответила она, благодарная за то, что ее последние слова объясняли все.
   — Имущественные дела, — фыркнул Питер. — Моя дорогая Элизабет. Мы тут все говорили о появлении этого… самозванца…
   — Я так устала вам всем повторять. Я была должным образом уведомлена. Я просто решила не извещать вас.
   — Но кто он такой? Где он был? Откуда нам знать?
   Она протянула ему руку.
   — Питер…
   Он принял ее и поцеловал.
   — Я прошу прощения. Я не имею права вмешиваться. Никакого. Я просто желаю тебе блага.
   — Я знаю, я знаю, — сдалась она под давлением его пальцев, переплетенных с ее. Она хотела его больше всего на свете… «Не позволяй ему трахать тебя»… Поэтому расспросы о Николасе Мейси и его лицемерных сделках уже не казались слишком большой ценой.
   Если бы она только могла поделиться с Питером тем, что она уже знала…
   — Пойдем, — сказал Питер, будто читая ее мысли. — Мы покатаемся верхом. Погуляем в саду. Мы слишком сильно на тебя надавили. Тебе сейчас тяжелее всех. Мы же только хотим помочь.
   Она позволила ему поднять ее с кресла, провести по залу, вниз по лестнице, затем вывести через переднюю дверь. Она подумала, что он всегда уводит ее от чего-то, вместо того чтобы к чему-то вести.
   — Какой великолепный парк, — сказал Питер, когда они начали прогуливаться по дорожке.
   — За семь лет я его полюбила больше всего.
   И она действительно любила свой парк: длинную, широкую аллею от дома до дороги на Лондон, идущей в миле отсюда, растущие по бокам деревья, живые изгороди и цветочные клумбы, попадающиеся в неожиданных местах. Сейчас Элизабет смогла рассмотреть согбенную фигурку Уоттона, копающегося в земле.
   — Бедная Элизабет. К чему привели годы, проведенные в Шенстоуне?
   «К тому, что я дождалась тебя…» — слова, которые она никогда не смогла бы произнести.
   — Здесь прошла моя юность, — наконец сказала она. — Я получала доход. Солидные средства, которые шли на финансирование разработки нефтяных месторождений в Сибири. Маленький кусочек свободы. Что мне еще нужно?
   — Действительно, что же? — Он взял ее руку и поцеловал. — Тебе нужно узнать, действительно ли Николас тот самый человек, которому ты должна уступить наследство. — Он взял обе ее руки. — Мы должны знать…
   «Мы… Оказывается, есть „мы“…» — подумала она и, подняв подбородок, рискнула сказать:
   — Как хорошо звучит, Питер. Мы… Он прикоснулся губами к ее губам.
   — Нам так много нужно сказать друг другу… Не тот поцелуй.
   — Да, — прошептала она. Поцелуй был лучше, слаще. Поцелуй Питера.
   — Ты должна знать…
   — Да… — Она была готова сделать все в тот момент. Питер хотел ее, а, согласно инструкциям, она должна была подчиняться Питеру во всем. Почти во всем.
   И вдруг:
   — Боже правый, Элизабет. Не совсем прилично с твоей стороны оказаться в чьих-то объятиях так скоро после смерти твоего мужа.
   На дорожку вышел Николас, появившийся неизвестно откуда. Элизабет стало неловко при мысли о том, где и с кем он был еще полчаса назад.
   — Итак, что ты думаешь о моих конюшнях? — спросил он, обращаясь к Питеру и, не дожидаясь ответа, повернулся к Элизабет: — У меня есть к тебе еще вопросы…
   Она бросила взгляд на Питера.
   — Твои вопросы не могут подождать? Николас посмотрел на Элизабет:
   — Вполне возможно. Вы ведь не сможете нанести существенный вред моей репутации, если будете просто стоять здесь и разговаривать.
   Он удалился, и Элизабет заметила, что Питер смотрит ему вслед.
   — Я ненавижу его, — выдохнул Питер.
   — Я думаю, нам всем он начинает не нравиться, — сказала Элизабет. — Не прошло и двух дней. Я последую твоему совету. Ты прав, Питер. Мы должны знать.
   Он обнял ее и поцеловал, и она могла бы поклясться, что Николас за ними наблюдал.
   Настало время перейти в наступление, время найти ответы на все вопросы. Ее отец был прав: начинать надо было с того места, где человек является самим собой, — с его спальни. Там она узнает все его секреты и сравняет его с землей.
   Но никаких секретов не было. Человек без прошлого ничего не принес с собой в настоящее. Она не нашла ничего, что бы говорило о том, какую жизнь вел Николас в прошлом.
   Она нашла только кожаный чемодан, потертый и порванный, лежавший на полке в шкафу рядом с тремя черными костюмами, двумя чистыми белыми хлопковыми сорочками и парой поношенных ботинок, стоящих на дне шкафа.
   В покрое и стиле одежды не было ничего экстравагантного. У него не было ювелирных изделий, колец, шелковых галстуков, ночных рубашек.
   Нигде в комнате не лежали фотографии, книги, записки, банковские чеки или деньги. Она также ничего не нашла под ковром, под матрасом, за комодом или в нем.
   Ничего в карманах пиджаков, в ботинках, в чемодане, даже под потрескавшейся кожаной обивкой.
   Как может человек существовать без личных вещей, могущих его идентифицировать?
   Николас не существует, разочарованно подумала она. Он мог прийти откуда угодно или вообще ниоткуда. Он мог быть кем угодно, и в его комнате не было ничего, что могло хоть как-то охарактеризовать его, не говоря уже о том, чтобы доказать, что он Николас Мейси. И у нее больше не оставалось времени продолжать обыск — она и так задержалась здесь слишком надолго.
   Черт его побери!
   Послышался скрип открываемой двери, и она подпрыгнула от неожиданности.
   — Вот ты где… — прошептал ее отец, прокрадываясь в комнату. — Питер рассказал мне. Ты что-нибудь нашла?
   Она покачала головой.
   — Черт. Я надеялся…
   Она подняла руку, и он заговорил еще тише:
   — Позволь мне попробовать. Две головы лучше одной…
   Она уже устала. На сегодня.
   — Как хочешь…
   — Постой на страже…
   Легко сказать, когда Николас может вернуться в любую минуту и обнаружить ее на пороге своей комнаты, и у ее отца будет совсем немного времени, чтобы спрятаться.
   Тем не менее она заняла позицию в проеме двери и позволила ему попытать удачу.
   — Ни одной вещи, — прошептал он ей на ухо десятью минутами позже.
   — Тогда пойдем. Он не должен нас здесь застать.
   — Иди вперед.
   — Нет, ты. Я могу придумать причину моего прихода сюда. — По крайней мере она могла придумать одну вескую причину. — Иди немедленно.
   Отец не стал больше спорить и удалился. Удаляться он умел очень хорошо, едко подумала она. Это была одна из его сильных сторон.
   Напоследок она окинула комнату еще одним взглядом, чтобы убедиться, что все вещи лежат на своих местах, затем повернулась к выходу и столкнулась нос к носу с Николасом; ее сердце чуть не выпрыгнуло из груди.
   Она подняла подбородок, готовая к схватке.
   — Уже готова для очередной порции, Элизабет? — проговорил он.
   «Вспомни поцелуй Питера. Вспомни, что находится на кону. Не думай о сделке. У тебя есть право находиться в этой комнате», — думала она.
   — Так и знала, что ты так скажешь, Николас, — саркастически произнесла она. — Никогда не мешает проверить, насколько свежее белье постелено на кровати, особенно если принять во внимание, что в гостевом крыле так редко живут люди.
   «Ты слишком много говоришь. Слишком много, чем следует знать гостю, тем более ему», — остановила она себя.
   — Я очень признателен тебе за такое внимание к деталям.
   — Заботе о других научил меня мой муж.
   — Такое индивидуальное внимание к гостям, — проговорил он, надвигаясь на нее. — Я впечатлен. Чему же еще научил тебя твой муж? Я имею в виду по сравнению с тем, что ты узнала от меня.
   Отступая от него, она с яростью подумала, что должен быть закон против высоких хищных мужчин, подкрадывающихся, как тень. И еще должен быть закон, запрещающий сделки.
   В одежде он снова стал тем самым человеком, которого она видела из-под своей маски радушной хозяйки; сейчас в нем не было ничего привлекательного. Осталась только тонкая аура опасности, окружающая его. И такой взгляд, будто он знал все, что она пыталась от него скрыть.
   — Я надеюсь, ты сам узнаешь, — ответила она, подражая его тону.
   — Конечно, узнаю, — согласился он, и она не сомневалась в его словах.
   — Как и я. — Фраза, сказанная ею шепотом, не предназначалась для его ушей. А может, и предназначалась, так как он услышал ее слова и сразу уловил их смысл.
   — Возможно, тебе не понравится то, что ты найдешь, Элизабет.
   Она напряглась.
   — Мне уже не нравится, Николас.
   — Еще как нравится.
   Она осторожно взглянула в его глаза. Маска снова была на месте. Не осталось никакой опасности, просто огромное изумление.
   — Женщины ведь западают на тебя, не так ли?
   Зачем она задала такой вопрос?
   — Разве? — Он окинул ее многозначительным взглядом, направляясь к столику из орехового дерева, стоящему около кровати.
   — Я не из их числа. — Она в смятении наблюдала, как он вынул кожаный бумажник из-под съемной крышки стола, под которой она даже не догадалась посмотреть. Но кто бы догадался?
   — Неужели? Но ты же здесь, разве нет? — Он осмотрел содержимое бумажника и взглянул на нее, будто знал все ее секреты.
   Но у нее не было секретов. Только один. Нет, только два. Он тоже был ее секретом.
   — Не можешь насытиться?
   — Я по горло сыта тобой, Николас. Наполнена тобою до краев.
   — Именно так, моя леди. Полностью покрыта моим семенем. И готова к большему, даже если не хочешь признаться. Тебе понравилась каждая минута сегодня утром, и ты, несомненно, готова оказать своему гостю еще немного индивидуального внимания, если он пожелает. Именно поэтому ты сейчас в моей комнате, не так ли?
   Западня.
   Она посмотрела на бумажник у него в руке. Он знал, что она собиралась пойти к Питеру. Он знал.
   Когда они успели перейти от ее необъяснимого присутствия в его комнате к постельной теме?
   Или она подсознательно планировала таким образом отвлечь его, если он поймает ее у себя в комнате?
   Она почувствовала дрожь в груди. Он хочет ее, он заплатил за нее.
   — Ты хочешь меня, Николас?
   — Я всегда готов трахать тебя. — Он запер дверь и повернулся к ней. — Ты сомневаешься?
   Она перевела взгляд на его пах. Его пенис был напряжен и в полной боевой готовности, как она и предполагала.
   Неужели она уже стала мокрой? Нет, не для него, только не для него. Для Питера, ведь он ждал ее. Руки Питера. Его поцелуи.
   — Приди и возьми меня, моя созревшая леди. Покажи, насколько сильно ты хочешь того, что ты видишь.
   Она облизала губы. Она не знала, как сильно она его желала и желала ли вообще. Но сделка была сделкой: нужно было побыстрее с ней покончить и убираться отсюда.
   Она медленно подошла к нему и ухватила рукой за промежность; такая дерзость повергла его в изумление. Прекрасно. На самом деле отличный урок: мужчина и его пенис не любят, когда их игнорируют. Ей нужно было только извлечь его член и немного поиграть с ним. Заставить его кончить. Покрыть его собственным же семенем.
   Поразительная вещь — пенис: часть тела, обладающая собственным разумом, готовая сдаться перед лаской, поглаживанием женской руки. И более того.
   Элизабет прижала Николаса к стене, обхватила рукой его обнаженный пенис, жесткий, налившийся кровью, все более увеличивающийся от ее прикосновений, и начала гладить его, ласкать головку, теребить туго натянутую мошонку и щекотать нежную кожу под ней.