Дивайн Тия. Желанная

   И кто мог бы предположить, что эта барышня, Дейн Темплтон, окажется такой любительницей эротических забав? Он об одном жалел: что сам об этом не догадался и не принял ее предложения.
   Он мог бы научить ее всяким играм, таким удивительно приятным гадким играм, в которые любил играть сам. Когда он увидел ее тогда, то подумал, что, быть может, еще не слишком поздно. Нет ничего безопаснее и нет никого более нуждающегося в сексе, чем замужняя женщина, которая любит разврат.
   Надо просто все сделать правильно, без лишних угрызений совести, не распространяясь о том, насколько срочно ему необходимо уладить денежные дела, и так, чтобы его брат об этом не узнал.
   В конце концов, кто первым поцеловал ее в губы, кто первым приласкал ее девственное тело?
   Как бы там ни было, у Клея имелись на нее кое-какие права. И он умел быть великолепным актером, когда хотел этого. Он играл всю свою жизнь.
   Клей с удовольствием наблюдал за ней: как она его увидела, как, вспомнив о хороших манерах, поборола желание повернуться к нему спиной, как обратилась к нему.
   – Доброе утро, Клей. – Дейн говорила сдержанно. – Жаркое утро, не правда ли?
   – Не жарче, чем обычно, – ответил он, пожав плечами. – Такое жаркое, как тайны ночи, я бы сказал. – Клей усмехнулся про себя, заметив, что его замечание попало в цель. Синие глаза Дейн потемнели. Ей совсем не хотелось быть с ним любезной. – Присоединяйся ко мне. Моя мама сегодня, кажется, не выйдет к завтраку.
   И вновь она не смогла отказаться. Осторожно присела на краешек стула, огляделась, как будто впервые увидела столовую. Она предпочитала смотреть куда угодно, лишь бы не на него.
   – Ну что же, – беспомощно протянула Дейн, не зная, о чем с ним говорить. Как он только посмел объявиться здесь после всего, что произошло!
   – Вот-вот, – сказал Клей весьма деловым тоном, – послушай, Дейн, давай не будем делать вид, что произошедшее случилось не с нами. Я не хочу, чтобы мое присутствие здесь тебя смущало. Я не держу на тебя никакой обиды. Не могу сказать, что не хотел бы, чтобы все сложилось по-другому, но ты меня знаешь, я как кошка – как бы жизнь меня ни швыряла, все время приземляюсь на четыре лапы. Кто я такой, чтобы оспаривать право Гарри выдать тебя замуж или оспаривать право моего брата вмешиваться в это дело?
   Клей завладел ее вниманием. Он видел, что она слушает его с напряженным вниманием, но Дейн не смотрела на него – пока не смотрела, потому что не хотела. Но почему? Ей были невыносимы воспоминания о том, что между ними было?
   Он надеялся на это. Господи, как приятна эта зловредная мыслишка. Особенно в свете того, на что она, оказывается, способна. И как тут после этого не держать зуб на брата? Но мисс Дейн не торопилась глотать наживку. А может, она еще раздумывала? Молчание становилось тягостным. Она не желала задавать очевидный вопрос.
   Но любопытство в женщине выше здравого смысла. Эту истину Клей давно усвоил. Осталось только ждать.
   – Что вы имели в виду, говоря о праве брата вмешиваться? – неохотно спросила она.
   – А вы как думаете? – ответил он отстраненно, почти без всякого интереса.
   Она снова отступила. Отвечать на его вопрос ей не хотелось. Она хотела сказать: «Потому что он не мог вынести того, что его Изабель коснется другой мужчина». Но разве Дейн могла сказать это Клею, если сама не была уверена в том, что Флинт вмешался именно из этих соображений.
   Но для нее именно так все и было. Или нет? Так легко забыть о ненавистном Гарри, когда ты в тумане страсти. Конечно, у него были и другие причины. Должны были быть...
   Она не хотела их знать.
   – Не думаю, что ты знаешь, что произошло в тот день, не так ли? – продолжал Клей участливо.
   – Мне ни к чему это знать, – резко ответила она, – результат был бы один и тот же, Гарри нужно было от меня избавиться.
   Клей сделал вид, что не слышит.
   – Мы подписали все бумаги, священник приготовил требник, и тут входит он, мистер Всемогущий Флинт Ратледж Первый, сгребает в кучу все документы – все, до последнего листка – и рвет их у нас на глазах. На мелкие кусочки. Потом он вышвыривает меня за дверь и очень доходчиво объясняет, что убьет меня, если я вступлю в этот брак. Никогда в жизни я не испытывал подобного унижения. Когда твой отец попытался прийти мне на помощь, он и его как следует вздул. И вот мы побиты, наше мужское достоинство попрано, и он начинает диктовать свои условия нашей капитуляции. У него оказалось на руках действительное разрешение на брак, священник тут же соглашается заново составить все бумаги, и по новому соглашению никаких денежных выплат он не требует, будь он неладен. Лишь полный контроль над Бонтером, как и было до этого, чтобы твой отец не смел туда и носа казать, и все.
   Гарри мало что мог добавить от себя. Мой брат сам вызвался забрать тебя из дома как можно скорее, и никакого побуждения ему в этом не требовалось.
   – Ну и что, – перебила Дейн. – Разве этого хватит? А что требовал от Гарри ты?
   – И Гарри не имеет контроля вообще ни над чем, – продолжал, словно не слыша ее, Клей. – Но разве на твоего отца это похоже: никакой выгоды не получить от сделки?
   Она ненавидела Клея. Ненавидела эту грязную ухмылку, высокомерные слова, ненавидела за то, что он явился сюда и представил обстоятельства ее свадьбы еще пакостнее. Теперь сила была на его стороне. Он видел, что расстроил ее, и тем наслаждался. Он ни на йоту не изменился, и Дейн не могла понять, как он мог ей раньше нравиться. Как она могла хотеть выйти за него!
   Надо было переломить ход игры. Дейн резко встала.
   – Ты не слышал ни слова из того, что я сказала, Клей. Так слушай, слушай хорошенько: я действительно не желаю знать ничего из того, что ты пытаешься сказать. Можешь держать свои гадкие соображения при себе. Я не собираюсь тебе помогать и видеть тебя больше не желаю. С меня хватит!
   Она резким движением задвинула стул.
   – Еще вот что тебе скажу, Клей. Ты должен был заключить с моим отцом контракт. На случай краха вашего предприятия. Возможно, тогда ты мог бы заставить его выплатить тебе неустойку, и это решило бы твои финансовые проблемы.
   – Сука, – сказал он как можно любезнее. Клей старался не показывать гнева. Черт ее подери, она оказалась чуть сообразительнее, чем он думал, и в постели, и на язык.
   Но он не считал, что дело с ней проиграно окончательно.
   Клей смотрел Дейн вслед. Она шла с гордо поднятой головой, мелкими шажками, как положено настоящей леди, настоящей хозяйке Бонтера. И с этой ролью, похоже, она вполне сжилась.
   Итак, он явился за ней.
   И она была рада этому. Рада, что он дарил ей абсолютную уверенность в своей власти, и одна мысль о том, что он ее хочет, как хотел всю эту неделю, возбуждала.
   Дейн не хотела больше думать об этом. Он пришел к ней, значит, она сумела подчинить его своей воле, значит, она оказалась не настолько беспомощной, как ей мнилось, несмотря на Гарри и его нездоровую страсть к Найрин.
   Дейн хотела Флинта, прямо здесь и сейчас, но он ушел на сахарный завод посмотреть, как там идет работа. Ей некуда было скрыться, чтобы не терзаться присутствием Клея, кроме своей спальни, где этим утром, впервые за всю неделю, она надела платье.
   Флинт одевал ее. Он стоял на коленях, натягивая на ее ноги белые шелковые чулки, пока она ласкала орудие его страсти голой ступней. Изабель до самых глубин ее существа, истекающая соком от желания, открытая для него, страстная.
   Этим утром он взял ее на стуле. Она обвила ногами его бедра, и он стоял перед ней на коленях, отдавая дань ее сочному лону. Все было чудесно! Лучше не бывает!
   Господи, зачем только сюда явился Клей!
   Ей не надо было говорить с ним, не надо было позволять сеять сомнения. Флинт пришел за ней – чтобы спасти от жалкой участи.
   Этого было довольно. Дейн поднялась по ступеням.
   Этого более чем достаточно... Она открыла дверь в комнату и замерла. Он стоял у окна. Голый. Он ждал ее.
   – Закрой дверь, Изабель, – хрипло скомандовал он, и она повиновалась, не отводя взгляда от его нагого тела. – Иди сюда!
   И она пошла – медленно, чуть нарочито покачивая бедрами.
   – Я не могу выносить, чтобы ты говорила с другим мужчиной.
   – У твоего брата нет ничего, чего бы мне хотелось.
   – Докажи мне.
   – Как я могу – на мне столько всего надето. – Она была уверена в своей власти.
   Флинт протянул руку к вороту ее платья и рванул так, что платье развалилось на две половины.
   – Теперь нет, – сказал он, стаскивая с нее остатки одежды.
   Дейн прогнулась в спине так, чтобы жесткие волоски на его груди ласкали ее нежные соски.
   – Почему бы тебе не приступить прямо сейчас, – прошептала она.
   Никто не сказал ни слова о том, что мучило обоих, что вносило в их страсть ноту отчаяния. В их саду действительно появился змей, и этот змей имел имя – Клей.
   Даже глубокой ночью духота не исчезала, влажность была такова, что тело покрывалось испариной. Болотные испарения пропитывали тело, казалось, растворяли сами кости.
   Клей о многом забыл. В Новом Орлеане так легко вышибает память. Навязчивые воспоминания гнала прочь развеселая городская жизнь.
   Человеку не стоит привязывать себя к захолустью. Человек должен быть тем, кем он хочет быть, и иметь всех тех женщин, которых хочет иметь, – тогда он может считать себя свободным.
   Но только если он жив – мертвому уже ничего не надо. А если долг не отдать вовремя, то можно уже сейчас считать себя покойником. С Дювалье шутки плохи.
   «Но как отдать долг, если негде взять денег?»
   Странный вопрос. Он может дать слово чести. Имя Ратледж что-то да значит в этих местах. Слова Ратледжа должно быть достаточно.
   Так оно и было со всеми, но только не с Дювалье, не с инспектором манежа новоорлеанского цирка, негласно контролирующим весь теневой бизнес города: игорные дома, питейные заведения и проституцию.
   Будь он поумнее, давно бы уже стал соратником Дювалье, но ведь Ратледж не может позволить себе испачкать свои аристократические руки. И, кроме того, Бонтер мог предоставить ему достаточно удовольствий, притом бесплатно, и на тот момент большего он не искал.
   Тогда не искал.
   Самое неприятное из того, с чем он столкнулся по возвращении в Бонтер, это укоризненный взгляд дворецкого Тула.
   Мать не желала с ним общаться тоже. И госпожа Дейн избегала гостя весь день. Братец пропадал где-то в полях, надрывая спину в грязной работе. Но по крайней мере, в одном Клей преуспел: успел посеять зерна сомнения в весьма плодородную почву сознания Дейн.
   Одно очко в его пользу.
   Он зажег сигару. К ним он пристрастился в Новом Орлеане. Ему нравилось смотреть, как светится огонек на ее толстом конце. Словно маяк, зовущий ее величество Удачу.
   Здесь, на нижней веранде Бонтера, было тихо и спокойно. Впервые за несколько недель Клей мог расслабиться, зная, что не услышит стук в дверь, означающий, что Дювалье явился по его душу.
   Человеку нужно время, чтобы отдохнуть от проблем. Ему нужна хорошая сигара, тем более что она может стать последним удовольствием в жизни. Клей потушил сигару и бросил за перила. Было тихо. Казалось, сама природа притаилась, пряча свои тайны.
   – Мистер Клей...
   Тихий голос, таинственный, вкрадчивый, донесшийся из темноты.
   – Мистер Клей...
   – Я слышу тебя, – прошептал он.
   – Отчего вы не пришли со мной повидаться, мистер Клей?
   – Мелайн, черт побери, ты знаешь, что я только вернулся.
   – Я знаю, что у вас большие неприятности, мистер Клей. Нам надо поговорить о том, чтобы раздобыть кое-что существенное, но вам, похоже, это неинтересно, потому что вы не собирались со мной встретиться. Он скользнул в тень, на голос.
   Черт! Надо было позволить отцу овладеть ею, от нее одни неприятности.
   – Тихо, Мелайн, тихо.
   – Помните мой секрет, мистер Клей?
   О чем это она?
   – Перед тем как вы уехали в последний раз, мистер Клей, мы говорили с вами о том, что моя мама кое-что мне рассказала. Вам ведь нужны денежки, мистер Клей? Вы готовы получить их и в обмен сделать услугу Мелайн? Как только решите, вы найдете Мелайн, а пока, вижу, вам совсем неинтересно то, что она может вам сказать...
   И с этим она растворилась в ночи. Но теперь Клей уже не мог не думать о том, на что она намекала. Все это было ему знакомо, так знакомо...
   Тайна... Власть в руках у жалкой служанки...
   Что-то, о чем ей могла рассказать ее мать?
   Эта сцена стояла у него в памяти. Он клял себя на чем свет стоит, ибо сдуру поверил в то, что речь идет о драгоценностях. О той давней истории часто рассказывала им Оливия. Пропавшие драгоценности, украденные Селией и отданные Гарри Темплтону в надежде, что в обмен он отвезет ее на север и купит ей свободу. Оливия была уверена, что Селия отдала Гарри не все. Кое-что припрятала на случай, если Темплтон не исполнит обещания.
   И когда он оставил ее и вернулся домой с невестой-креолкой, она перепрятала драгоценности понадежнее, а тайну клада передала лишь одному человеку – мисс Королеве Мелайн, своей дочери, соблазнительнице мужа Оливии и ее сына.
   Видит Бог, эта маленькая сука перед ними в долгу, и отдать его она может, лишь рассказав правду, даже если окажется, что драгоценностей нет и Гарри получил их все.
   Но что, если... о, какая изумительная перспектива... что, если они существуют?
   Что, если один маленький бриллиант выпал из перстня и Гарри не заметил его, а Селия припрятала? Что, если где-то прячется больше, чем один бриллиант?
   Смеет ли он надеяться? Осмелится ли он связаться с Мелайн еще раз, чтобы выяснить правду?
   Что это? Жест отчаяния или леди Удача прилетела на его огонек?
   Клей не знал, но готов был схватиться за последнюю возможность как утопающий за соломинку.
 
   Найрин не могла уснуть. Прошло несколько дней после стычки Гарри с сыном, и каждый день Питер выезжал из Монтелета рано утром и возвращался поздно ночью, ибо не мог находиться с отцом под одной крышей.
   Но ей было необходимо его видеть. Он был ей нужен.
   Тем не менее она принимала Гарри в постели так, как будто ей это доставляло удовольствие, и стонала, и кричала, и бормотала то, что он хотел слышать.
   О, если бы она знала о Питере!
   Найрин подумала, что умрет, если не получит его. Ей надо было во что бы то ни стало задержать его в Монтелете. И она должна была каким-то образом избавиться от Гарри. Но как? Убить его?
   Пока она не могла об этом думать. Найрин хотела Питера, а дни бежали, и вскоре он должен будет уехать.
   Гарри храпел. Он спал глубоким сном человека, уставшего донельзя. Она позаботилась о том, чтобы вымотать его. Она потрогала его. Он не шевельнулся.
   Найрин перекинула через него длинные ноги и встала с постели. Накинув шелковый халат и кое-как подвязав его, она, взяв свечу, выскользнула из комнаты.
   Она пошла по коридору, даже не думая о том, что ей предстоит сделать, ее вел чисто животный инстинкт. Она осторожно зажгла свечу и направилась в спальню Питера.
   Дверь. Как она не подумала об этом препятствии?
   Дрожащей рукой Найрин взялась за ручку.
   Не заперта! Она победно улыбнулась.
   Осторожно, по стенке, прошла в комнату. Он лежал на боку, раскинув ноги и руки, простыня обмоталась вокруг корпуса.
   Найрин затаила дыхание. Если ноги его были обнажены и обнажена грудь, покрытая курчавым волосом, то что до всего остального?
   Господи, он был красив как бог! Она и представить не могла насколько. Разве можно разглядеть эти красивые мускулы под одеждой?
   Ей надо было увидеть его.
   Она почувствовала, что дрожит, и прикрыла свечу, чтобы свет не падал ему на глаза. Затем приспустила халат с плеч и медленно подошла к кровати.
   Найрин никогда в жизни не испытывала такого волнения при виде мужчины. Она опустилась на колени и осторожно сдвинула в сторону простыню. Терпеливо, неторопливо, мучительно наслаждаясь тем, как поднимается в ней почти непереносимое желание. Она так хотела видеть, иметь его, что промедление само по себе тоже было сродни наслаждению.
   Вот и все – простыня убрана, и он был перед ней – готовый к бою.
   Она почувствовала, что горло сдавило волнение. Было так, словно он ждал ее. Будто она ему снилась.
   Найрин осторожно коснулась его – ей надо было перевернуть Питера на спину.
   Великолепно! Само совершенство. Она готова была съесть его целиком. Найрин осторожно пробежала пальцами по его груди вниз, к мужскому корню.
   Тверд как железо. Она взобралась на кровать и оседлала его.
   – Господи, как крепко он спит.
   Тем лучше – тем легче занять то положение, которое ей так давно хотелось.
   Она была достаточно увлажнена для них обоих и медленно опустилась, наслаждаясь ощущением того, как он все глубже и глубже погружается в нее. Он стремительно вырос в ней, и в тот же миг Питер проснулся.
   – Какого дьявола?
   Она наклонилась и жадно впилась в его рот – и чуть не умерла от удовольствия, которое подарили ей его твердые губы и сухой горячий язык.
   – Не шевелись, – выдохнула она. – Тебе ничего не надо делать...
   – Ты права, черт возьми, шлюха, слезай с меня немедленно!
   – Нет уж, мой любимый... Мне сдается, тебе нравится то, что происходит, – промурлыкала она прежде, чем вновь овладеть его ртом.
   Она была как тигрица. Отталкивала его и тянула на себя, терзая, доводя до той точки, когда он уже не мог остановиться, когда ему стало это нужно как жизнь, когда она стала нужна ему как жизнь, такая, как есть: ненасытная, жадная, грохочущий водопад ощущений, в которых он тонул, тонул безнадежно.
   – Я знаю, что ты меня хочешь, – прошептала Найрин, прикусив его нижнюю губу. – Ты смотрел на меня и вспоминал мое нагое тело под другим мужчиной, спрашивая себя, что бы чувствовал ты.
   – Сука, обманщица, шлюха...
   – Я тоже тебя люблю, любимый, – проворковала она, прежде чем накрыть его рот очередным поцелуем.
   И вот он, конец наслаждения, последний удар. Удар, в котором собрана вся его сила, удар прямо в ее развратную душу.
   – Как мило, любимый, – пробормотала она. – Какой сильный, какой живучий, прямо металл...
   – Сука... – сказал Питер устало.
   – Теперь тебе от меня не избавиться.
   Найрин подошла к двери, наклонилась, чтобы поднять халат, предоставляя ему полюбоваться ее круглыми ягодицами. Обернулась, чтобы он мог напоследок еще раз увидеть ее красивое тело – полную грудь и треугольник между ног.
   – Я вернусь завтра ночью, любимый. Лучше тебе меня ждать.
 
   Оливия и представления не имела, как Клей впишется в новый уклад Бонтера. Похоже, он собирался только есть, спать и слоняться без дела. Ничего больше.
   Она полагала, что это бессовестно, но что предпринять, не знала. Избегать его постоянно она не могла – отчасти потому, что слишком терзалась любопытством: где он сейчас и чем занимается.
   Когда сын спустился к ужину на следующий день, спустился позже всех, так что все вынуждены были ждать его, она поняла, что дальше так продолжаться не может.
   Оливии ничего не осталось в этой жизни: ни радости от общения с детьми, ни утоляющей скорби по покойному мужу.
   Один ее сын был упрямцем, другой – никчемным неудачником. Каким-то образом старший умудрился взять в жены женщину, предназначенную младшему; Клей по-прежнему был в беде, а Флинт по-прежнему держался отчужденно, демонстративно флиртуя со своей женой. Оливия не знала, как избавиться от ощущения полной безнадежности.
   Единственное средство влияния – это деньги. Если бы они у нее были! Она могла бы путешествовать, нанимать рабочих, контролировать жизнь сыновей. Но все просочилось между пальцев, остались лишь дом, урожай и бесполезная Оринда. Сможет ли Флинт спасти то, что осталось, было под большим вопросом.
   Ее поддерживала лишь вера в существование своих драгоценностей. Эта вера помогала ей жить. Она исследовала чуть ли не каждую пядь Бонтера в надежде заметить хоть одну искорку, одно колечко, которое могло бы спасти ее сына от нищеты.
   Но тогда она не знала, что обездоленным окажется Клей.
   И все же Оливия не переставала искать. Искала в тех же самых местах, где искала много раз до этого, в течение двадцати лет, надеясь и не надеясь увидеть – на этот раз – то, чего не замечала прежде.
 
   – Мелайн... Мелайн...
   Она вышла из хижины, и тело ее дрожало от восторга. Ей все же удалось приманить его.
   – Смотрите-ка, – пробормотала она, – вот и мистер Клей. Наконец-то взял в толк, о чем я ему говорила. Мистер Клей хочет узнать тайну. Ну-ну...
   – Мелайн, черт возьми!
   О, этот гнев в хозяйском голосе. Она все про это знала. Мистер Клей не собирался вести милые беседы. Он хотел узнать тайну, но и у нее был свой интерес, и она тоже хорошо знала, чего хочет. Мелайн всегда была более крепка умом, чем ее мать.
   – Тихо, мистер Клей. Я не привыкла чтобы на меня кричали, я не такая глупая, как мама; мне нужны документы о моем освобождении за то, что я вам скажу. Вам нужна моя тайна, а мне нужны бумаги. Я вам тайну, вы мне документы, и я исчезну. Как вам такой план, мистер Клей?
   – Ты хочешь получить документы?
   – Да, мне нужны бумаги, с которыми я могла бы уехать на север и получить свободу, мистер Клей, и тогда мы сможем поговорить. Думаю, что вы можете сделать эти бумаги за все камешки, которые спрятала моя мама.
   Господи, она словно в душу его смотрела – вычислила самое слабое место, а может, так оно и было, потому что отцовство ребенка все еще было под вопросом. Чей он: Клея или его отца? Честно говоря, многие жители Сент-Фоя тоже хотели бы знать ответ на этот вопрос.
   Насколько сложно будет сделать для нее какой-то документ?
   Одной поездки в Новый Орлеан будет достаточно – не такая уж крупная инвестиция, но насколько важная. Одним махом решались все его проблемы, даже если для этого придется украдкой приехать в город.
   – Ты получишь свои бумаги, – ворчливо сказал Клей. – А теперь ты должна дать мне что-нибудь в залог.
   – Я даю достаточно, мистер Клей. Моя мама научила меня, и все это время я знала, но ничего не могла сделать. А теперь я могу, и мы оба получим то, что хотим.
   – Поклянись мне, Мелайн.
   – Зачем мне лгать, мистер Клей? Она действительно взяла драгоценности, как говорила госпожа Оливия, и отдала их мистеру Гарри, кроме маленького мешочка, который оставила у себя на случай, если мистер Гарри соврет. И правильно сделала. А больше вам ничего знать и не надо.
   История, которую поведала ему Мелайн, была очень похожа на ту, что десятки раз повторяла Оливия, и у Клея зародилось подозрение, не подслушала ли служанка рассказ матери, а теперь пытается его использовать.
   Но Клей был в отчаянном положении, и выбора у него не было. Вся его надежда была на этот заветный мешочек.
 
   Клей не стал прощаться и пошел прочь. На следующее утро за завтраком Питер вел себя с Найрин так, будто ничего между ними не произошло. И она была готова убить его за это.
   Как будто она и впрямь была тем, кем он ее вчера называл.
   Закусив губу, Найрин смотрела вслед Питеру, выезжавшему верхом со двора. Она знала, что Гарри где-то поблизости и лишь ждет минуты, когда сын исчезнет из вида.
   Она не могла поверить в то, что Питер просто взял и ушел, оставив ее с Гарри. Оставил, зная о том, какие чувства питает к ней отец! Как жаждет он вкусить от ее юного тела!
   «Проклятие! Черт побери! Я знаю, мамочка, ты не могла предвидеть такого рода осложнений. А теперь что мне делать? Что делать?»
   Впрочем, Найрин знала, что делать. Притворяться. Раздеться перед Гарри донага и раздвинуть ноги, все время при этом думая о Питере и о том, что ночью она придет к нему.
 
   Флинт отправил ее к себе в спальню, словно она была ребенком, которого следует время от времени наказывать. Дейн была возмущена до глубины души.
   – Ты ничего не должна моей матери, – гневно сказал он. – У тебя есть обязательства только по отношению ко мне. Когда ужин закончен, моя жена должна немедленно подниматься в спальню и снимать с себя все – до последней тряпки. И ждать меня.
   – В самом деле? Может, это ты должен послушно бежать в спальню и, раздевшись догола, ждать меня?
   Он ничего не ответил и вышел, уверенный в том, что она поступит так, как ей было велено.
   Дейн так и поступила. Поднялась наверх и сняла одежду. Она не могла понять, то ли он поступил с ней жестоко, то ли мудро. Ожидание было пыткой после целого дня, проведенного без его ласки. Тело Дейн было как натянутая струна, оно томилось от желания оказаться в его объятиях. Но так и не дождавшись мужа, Дейн уснула.
   И когда он пришел, то был тверд и горяч.
   – О нет, Изабель, нет, – выдохнул Флинт, ложась рядом, лицо к лицу.
   Он так сильно хотел ее, что зажал свой член у нее между бедрами и просунул в ее рот язык.
   То было обладание без обладания, без движений и без разрядки, просто приятные ощущения от прикосновения его мускулистого тела и сладость его шершавого языка.
   Только это, и все...
   Дейн проснулась, потянулась, сжала его, обняла покрепче. Закинув ногу на его бедро, она предоставила ему доступ в рай.
   И так они лежали, тело к телу, губы к губам.
   Он не шевелился. Но в этой неподвижности была своя особая прелесть. В ней было что-то, предельно обостряющее ощущения.
   Дейн чувствовала легкое подрагивание мышц и корня его желания. Он владел ее ртом, как муж владеет женой, в библейском смысле. Она вздрогнула при мысли об этом, наслаждение было в каждой клеточке ее существа.
   Он не шевелился. Она чувствовала напряжение его воли, чувствовала, как его тело дает ей тепло, никакого поглаживания, никаких движений, просто самим фактом того, что он был в ней.