Известно, что в любой мало-мальски серьезной газете успешно трудятся на штатных должностях работники спецслужб. Обычно заведуют непрофильными отделами, иногда замещают главного редактора или ответственного секретаря. И уж кому-кому, а Гаршину досконально известно, что «аномальная» журналистика с самого ее возникновения курируется особенно жестко. Если ивановские фотографии пахнут государственной тайной, то продать их иностранцам — значит просто сунуть голову между наковальней и молотом. Самым разумным представлялось для начала передать снимки признанному авторитету по ловле летающих тарелок Гаршину и пусть он, авторитет, попробует опубликовать их. Если при прохождении снимков через газету Гаршин обнаружит противодействие, все ясно. Если снимки у него бесследно исчезнут из запертого кабинета — еще яснее. Ну, а коли их попрут у Гаршина с квартиры, тогда Иванову просто надо радоваться, что живым ноги унес.
«Если же ничего подобного не случится, — рассудили они, — так Иванов потом себе еще наснимает». «Да я форменную охоту устрою на эти тачки!» — горячился слабым голосом Иванов. Разумеется, никакой более или менее правдоподобной версии о том, кто и почему в Иванова стрелял, выработать не удалось. Только слегка осмелевший Саня рискнул взять в руки фотографию и признал в чудовище московскую сторожевую необычно больших размеров и нестандартной расцветки. Облегчению его не было границ. А вот Иванов чувствовал себя все более и более неважно и насторожен был весьма. «Знаешь что, — сказал он Гаршину, — сделаем так. Сейчас я наклепаю отпечатков и попрошу Саню смотаться до вашей редакции. Оставит их у охраны, в конверте на твое имя. А то что-то мне неспокойно». И положил трубку. Гаршин остался сидеть у телефона и приходить в себя. История действительно была из ряда вон. В душе Гаршин Иванова проклинал. За фотографию летающей тарелки еще ни одного репортера не убили. А вот за фото диковинного оружия шлепнуть могли вполне. Это тебе не Крыса. В Крысу Гаршин, впрочем, не верил, хотя диггеры исчезали в московских подземельях большими группами, хорошо организованными и, судя по всему, даже вооруженными. Исчезали в процессе розыска исчезнувших. Черт их знает, куда они там деваются.
— Их ест Крыса, — глубокомысленно сказала Таня. — По словам очевидцев, она ужас какая большая и очень черная. Только вот очевидцы ее толком не видели. Пугались и убегали раньше, чем она приходила. Ты знаешь, что подземные экскурсии закрыты уже полгода? Скоро в Москве не останется диггеров. Все, кто не испугался, ищут пропавших и тоже пропадают. А остальные по домам сидят и в туалет боятся зайти…
— Я думаю, — заметил Гаршин, — что от Крысы отбиться можно. Даже от большой и черной. Даже от Московской. Диггеры — не дети. Здоровые лбы, нервы крепкие. Это в мое время они были сплошь ненормальные и друг с другом воевали. Газовые атаки устраивали, минировали проходы. Боролись за зоны влияния. Некоторые не выходили на поверхность месяцами. Знаешь, какие самые жуткие были у них рассказы? Что якобы существовал отряд по уничтожению крыс-мутантов. Ну, а заодно — и диггеров. Этакие душегубы в серебристых комбинезонах, с каким-то безумным оружием… правда, огнестрельным все-таки.
— А он действительно был, такой отряд?
— Кто ж его знает… — скорчил гримасу Гаршин. — На заре перестройки, когда любую туфту выдавали за сенсацию века, сняли ребята из «ВИДа» сюжет про диггеров-экстремальщиков, сталкеров так называемых. Тех, которые уже совсем… того. И в сюжете, я точно помню, было интервью с людьми из этого отряда. Якобы. Поди докажи, что мистификация. К тому же в начале девяностых кучу спецслужб распустили или сократили. Не знаю я, Танюшка, был он или не был. Зато я теперь уверен, что есть другой отряд. Тот, на который напоролся Иванов…
Придя на следующий день на работу, Гаршин взял на вахте пакет с фотографиями, закрылся в кабинете и принялся их изучать. Впечатления от просмотра у него остались нехорошие. Одно дело когда слышишь, а другое — когда видишь. Гаршин решил позвонить Иванову, чтобы спросить, не переменил ли он, выспавшись, свое мнение о том, что фотографии публиковать стоит. Тем более качества они были неважного. Иванов не отзывался.
Вечером Гаршин расшифровал запись телефонного разговора. Изложенная на бумаге история выглядела захватывающе, но еще более жутко. Ивановский телефон по-прежнему молчал.
Гаршин предпринял осторожную разведку по друзьям и коллегам. Оказалось, что об Иванове никто толком ничего не знает. Поиск осложнялся тем, что у Иванова не было семьи, с нынешней его пассией никто знаком не был, а координат напарника-охранника не ведал и подавно. Все это начало Гаршина злить. Он резко поговорил с людьми из одного информагентства и нехорошо высказался в адрес некоторых коллег. В ответ ему дружно отвечали, что с такой высокомерной заразой, как Иванов, лишний раз общаться — себя не уважать. Никто его не любит, кроме таких же стебанутых.
Фотографии из гаршинского стола не пропадали. В то же время они начали мешать основной работе. Просто стояли перед глазами. Иванов отсутствовал четвертые сутки. Тогда Гаршин решился тряхнуть стариной. Разумеется, было уже поздно, но чем черт не шутит — Гаршин поднял базу данных, вычислил адрес по номеру телефона и отправился к Иванову домой. Квартира на звонки в дверь не реагировала. А вот опрос бабушек у подъезда дал неожиданный результат. Оказывается, под утро той самой беспокойной ночи к дому подъезжала «Скорая помощь», а с ней еще какая-то машина. Непорядок засекла бабушка со второго этажа, страдающая бессонницей. Кого там грузили в «Скорую», она не разглядела, но людей вокруг суетилось человек пять. А утром, рассаживаясь во дворе на скамеечке, бабушки обнаружили, что все они в наличии — значит, увезли кого-то из молодых. Особенно бабушек удивил приезд второй машины. Судя по описанию, это точно был не джип — больше всего похоже на «Волгу». Черная такая. Большая. Гаршин поблагодарил и ушел домой. Поужинал, лег на диван и почувствовал, что мысль об исчезновении Иванова гложет его все сильнее — как будто оставил того умирать в пустыне. Пусть не друг. Пусть зараза высокомерная. Но зато — такой же «стебанутый». Так он и мучился совестью. Пока не заснул. А проснувшись — в сотый раз машинально набрал ивановский номер.
— Слушаю вас, — отозвался слабый голос.
— Ты куда пропал?! - заорал Гаршин. — Это Гаршин говорит! Ты куда пропал, несчастный?! Я уже собирался шухер поднимать!
— Никуда я не пропал… — вяло сказал Иванов. — Дома лежу. Хреново мне.
— Да я тебе звонил каждый час! Каждые полчаса!
— Не знаю… не слышал.
У Гаршина нехорошо засосало под ложечкой.
— Ладно, — сказал он, — пусть не слышал. Я по поводу твоих фотографий…
— Каких? — уныло спросил Иванов. — С привидением?
— Да с каким, мать его, привидением! С черным «Рэйнджем» и собакой!
— Ты, вообще, кому звонишь? — поинтересовался Иванов. — Если мне, то я конкретно сейчас занимаюсь… Не скажу чем. А последнюю фотку я тебе сдал с привидением. Белое такое… Скажи еще спасибо, что хоть это дал. Мне даже за эту блевотину и то полштуки баксов предлагали в Ю-пи-ай.
— Ну, это ты загнул про полштуки! — возразил Гаршин машинально, чувствуя, как внутри все холодеет. — Цена этой, как ты верно сказал, блевотине полтинник максимум. И ни цента больше. А чем ты сейчас занимаешься, я в курсе. Сказать?
— И скажи. Стой, давай так с тобой сыграем: если ты ошибешься, я молча кладу трубку, ладно? Очень меня обяжешь.
— Ты диггерами занимался! — заорал Гаршин. — Ты с ними ползал под землей где-то в Восточном округе! А потом случайно на улице налетел на черный «Рэйндж Ровер» с шестью колесами!
— Ну, тачка у меня цела… — протянул задумчиво Иванов. — Правда, сука какая-то выбила стекло боковое, а так… Не понимаю тебя.
— Слушай, — сказал Гаршин осторожно. — У меня к тебе дело. Очень серьезное. Не телефонный разговор. Можно я заеду? На полчаса, не больше. Очень надо. Ты будешь доволен, я буду доволен, все будут счастливы. Очень большое дело.
— Не знаю… — замялся Иванов. — Честно говоря, я себя так чувствую — хоть в гроб. Отдаю концы.
— Что болит? — спросил Гаршин дрожащим голосом.
— Все, — мрачно ответил Иванов. — Все болит. Приезжай, оценишь. Знаешь, ты действительно приезжай. Водки только купи по дороге…
Выглядел Иванов действительно хуже некуда. По его словам, все эти дни он провел дома, продукты ему носил Саня, который тоже что-то прихворнул, но слегка. Болело у Иванова действительно все. Точнее — не столько болело, сколько не хотело работать. «Желудок не варит, голова не варит, сердце тоже… не варит. Короче, я допрыгался. Это СПИД, старина…» Лечился Иванов, по его словам, «народными средствами». Как большинство людей-одиночек, привыкших рассчитывать только на себя, болеть он не умел совершенно, а врачей боялся. Гаршин, который боялся не всех врачей, а только психиатров, тут же сел к телефону и вызвал знакомого отличного терапевта прямо к Иванову на дом, и немедленно. Иванов ругался, но довольно вяло. Видно было, что сил ругаться у него нет.
Тут пришел Саня, и Гаршин приступил к главному, к тому, что сделать было необходимо и в то же время мучительно. Тем более что Гаршин уже предвидел результат. Он слышал о подобных случаях. Пару раз ему рассказывали о таком люди, внушающие полное к себе доверие. И все равно — поверить в это было невозможно, совершенно невозможно, такой это выглядело дикостью. «Вот сейчас и узнаем, как оно бывает». Прислушиваясь ко все нарастающей головной боли, не отпускавшей с самого утра, Гаршин рассказал Иванову и Сане историю их захватывающего приключения.
Его выслушали со сдержанным интересом. Правда, Иванов все порывался заснуть, а Саня смотрел на Гаршина как на сумасшедшего, но главное — они слушали. Гаршин пожалел, что не взял кассету с записью телефонного разговора. В то же время ему уже было стыдно. Он убеждает взрослых дееспособных людей в том, что с ними случилось нечто, чего они не помнят. Это, знаете ли, неприятно для обеих сторон. А они ведь не помнили ничего!
Что делали в тот вечер? Как что — вернулись сюда, потом Саня уехал к себе. Жене его позвонить? «Ладно, — отмахнулся Гаршин, — незачем». Потом Иванов с утра плохо себя почувствовал, а Саня тоже что-то простудился… Пятые сутки в простое. А там, наверное, уже последнего диггера Крыса сгрызла… И тут Гаршин сунул Иванову фотографии.
Снимки тоже вызвали определенный интерес. Да, Иванов слышал уже об этих странных джипах. Он даже наводил справки и нашел в городе один такой «Рэйндж», весь белый, знаешь, в чьем гараже?.. Да, вот так-то. Загадочные машины. Совершенно непонятно, для каких работ их можно использовать в черте города. Интересные фотки. Жалко, непригодны для печати — «снега» много. Даже при офсете, как вот у тебя, будет нечетко. Да…
Гаршин смотрел на Иванова. Иванов смотрел на Гаршина.
— Хорошо, — сказал он. — Аргумент номер последний и основной. — Он с трудом поднялся и уковылял в комнату, где помещался его архив, копаться в негативах. Негатив действительно был последним аргументом — во всяком случае, для Иванова.
— Нету за тот день ни хрена, — раздалось из-за стены. — Диггеры есть. Халтура. А больше за тот вечер ничего. Да и говно твои фотки, между нами говоря. Я бы лучше снял…
Гаршин хотел было сказать про запись телефонного разговора, но промолчал. Иванов приполз обратно и повалился на диван. Ему явно было все равно, кто, где, когда и что снял. Гаршин почувствовал, что Саня сверлит его взглядом, и обернулся. И по глазам прочел, что Саня все понял. Интересно было бы все-таки поговорить с его женой… Гаршин вздохнул. В дверь позвонили. Пришел врач.
И в тот же вечер Гаршину позвонил один генерал в штатском, с которым они были знакомы еще с советских времен. И сказал, что один из гаршинских сотрудников, а еще лучше — сотрудница, может прийти туда-то и получить разъяснения по данному вопросу.
— Как же это может быть? — спросила Таня очень тихо. — Гипноз? Или препараты какие-нибудь?
— Не знаю, — покачал головой Гаршин. — Возможно. Все возможно…
— А если… Ну, как это называется? Я забыла…
— Нет, — улыбнулся Гаршин. — Я тебя понял. Нет, не беспокойся. Психотроника оказалась фальсификацией.
— А столько писали…
— Ерунда. Действительно был такой проект, его в газетах тогда обозвали «Программа «Зомби». На него чуть ли не полмиллиарда угрохали. Но кончилось все ничем. Просто группа талантливых молодых ребят, полных шарлатанов, разумеется, запудрила мозги одновременно КГБ и Министерству обороны и поимела с них кучу денег… Снюхались деловые люди в «органах» и науке. На свою беду, не смогли избежать огласки — в девяностом Академия наук выступила. Мол, некие темные личности пользуются дуростью силовых министерств. Тянут деньги на сомнительные опыты, проталкивая лженауку. Разгромная статья была в журнале «Наука и жизнь». Из-за нее и весь сыр-бор вокруг психотроники разгорелся. А время было смутное, народ жаждал сенсаций, и каждый вшивый репортеришка их, конечно же, поставлял… «Органы» были фирмой страшненькой, таинственной. Согласись, логично усмотреть в действиях КГБ не тривиальное воровство, а разработку супероружия…
— Но эта идея до сих пор всплывает…
— Так ведь тут все очень просто, Танечка, — объяснил Гаршин. — В любой стране, демократической или фашистской, стоит только заявить, что ты умеешь делать из людей роботов, — правительство не-мед-лен-но даст тебе денег. Только цели будут разные. Полагают, что американская программа «МК-Ультра» была чисто шпионской. Они собирались программировать наемных убийц и создавать людей с многослойной психикой. Говоришь ему: раз! — он разведчик Джон Смит. Говоришь ему: два! — он слесарь Ваня Кузнецов. Причем когда он живет в режиме слесаря, то вовсю себе шпионит, но ты его четвертуешь, а он не сознается, что разведчик. Потому что сам этого не знает. Заманчиво?
Таня кивнула.
— Конечно, заманчиво, — усмехнулся Гаршин. — Ну, а в Советском Союзе эти исследования шли еще со сталинских времен. Только сначала напирали на психотропные средства, на химию. А позже уже перекинулись на высокочастотные системы. И с совершенно другой целью. Более, я бы сказал… э-э… тоталитарной.
— Хотели осчастливить все человечество?
— Ну, военных-то интересовало в первую очередь массовое поражение. Что-нибудь вроде нейтронной бомбы, чтобы стрельнуть — и померли враги, а трофеи остались. «Органам» нужны были системы прослушивания и избирательного воздействия на психику. Внеречевая связь — что-то вроде телепатии… А вообще я слышал очень страшную легенду. Собрались в один прекрасный день эти маразматики у себя в ЦК и говорят: что-то нас диссиденты замучили. А нельзя ли их как-нибудь всех извести, пока они еще не родились? И тут же маразматикам на стол р-раз! — «Программа Детей»… Представь себе, в каком воспаленном мозгу родилась такая идея — отследить потенциально неблагонадежных детей, возможных лидеров оппозиции, и каждому ребенку создать такие условия в жизни, чтобы он выше помойки никогда не поднялся. А?
— Ой, это невозможно, — отмахнулась Таня. — Это и выдумать-то нельзя, а уж в жизнь провести…
— Почему же… — не согласился Гаршин. — Действительно, выдумать сложно. Нужно быть законченным фашистом. Или, кстати, большевиком. А сделать — запросто. Сейчас в Безопасности сто тысяч народу только по штатному расписанию. А тогда их было миллион. А детей, которых родители неправильно воспитывают, от силы тысяч десять, если все факторы учесть. Никаких проблем. Тут даже не нужно человеку уколы делать или, скажем, по башке лупить оглоблей. Просто время от времени его аккуратно подталкивают в заданном направлении. Один-два импульса в год, но четко рассчитанных, чтобы он или рано пить начал, или в тюрьму загремел, или, что еще лучше, в психушку. А если ничего не получится — тогда все решается одним махом. Втерся к тебе в доверие такой же молодой, как и ты, и на иглу тебя посадил. Или девочка несовершеннолетняя на тебя заявит, что ты ее изнасиловал. Нет-нет, это совсем несложно. Но вот легенда гласит, что с ними обошлись еще проще. Их расстреляли всех из какой-то безумной психотронной пушки. И действительно, ни один в люди не выбился. Хотя вроде и не помер.
Таня молчала, затравленно глядя на Гаршина. Гаршин смотрел в потолок и что-то вспоминал.
— Знаешь, — сказал он, не опуская глаз. — Я просто молиться готов, чтобы все это было неправдой. Потому что в нашей дурацкой стране могло приключиться что угодно. Любой, даже самый безумный проект, направленный на подавление в человеке человека, обязательно имел бы поддержку. Когда мне надежные люди сказали, что психотроника накрылась и соответствующий отдел КГБ распущен, у меня громадный камень с души упал. А это девяносто первый год был.
— Страшно, — кивнула Таня. — А откуда легенда про детей?
— Были ребята у нас молодые, которые психотроникой направленно занимались. Пытались раскопать «бомбу» и сделать на этом себе имя. Из них такие легенды пачками сыпались. Но ничего толком не вышло. Один через год заявил, что свое расследование закрывает, потому что боится сойти с ума. Он, кстати, и так уже был со сдвигом. Другой накопал массу фактов, но смог доказать только то, что работы действительно велись. А потом оказалось, это все была ерунда. Но такая ерунда, что если раз услышишь — не забудешь никогда. Я вот забыть не могу. Хочешь — не хочешь, а был ведь в цензурном уложении такой параграф, запрещающий публикацию материалов о системах подавления психики. Там, кажется, даже термин «биоробот» использовался. Зачем?..
— Я читала, — кивнула Таня. — Но мне стало так жутко, что я решила не углубляться. Вообще постаралась забыть. Ох, загрузил ты меня, начальник. Как я теперь к этим типам поеду?
— Ты посмотри, какая собачка красивая, — промурлыкал Гаршин, помахивая фотографией. — Может, они тебе погладить ее разрешат.
— Боже упаси! Ты, начальник, правильно делаешь, что собак боишься. Ничего ты в них не смыслишь. Любой собаке прикосновение чужого человека неприятно.
Гаршин удивленно поднял брови. Он и не думал, что собаки так похожи на людей.
— Съезди, лапочка, — попросил он. — Ты же понимаешь, что ни собак, ни вооруженных людей тебе не покажут. Поболтаешь с каким-нибудь уродом в модном галстуке, и все.
— А жаль, — вздохнула Таня.
Часть II. ЯНВАРЬ
Утром Саймон опять проснулся в чужом доме. Снова его черт знает куда занесло. Большую часть времени он действовал вполне сознательно, но иногда возникали странные провалы в памяти, и заполнить их оказывалось иногда тяжело, а иногда и совсем невозможно. Это было немного обидно. Так что же произошло вчера? «Помню, как это было хорошо. Просто невероятно хорошо. Кто бы мог подумать, что именно этого мне так хотелось всю жизнь! Самым трудным было решиться. Но теперь, когда я не один, когда меня поддерживают, любят, помогают мне, сделать выбор оказалось легко.
Только жаль, что приходится таиться, все время быть начеку. Ничего. Когда закончится безвременье, когда в городе наступит порядок, оглядываться нужды не будет».
Саймон одним движением выпрыгнул из постели и, не обращая внимания на безвольно лежащее в ней тело, вышел в прихожую. Там оказалось большое зеркало, возле которого он приостановился и целую минуту с наслаждением рассматривал себя. «Хорош, ничего не скажешь. А буду еще лучше». Он огляделся, нашел телефон, поднял трубку и быстро отстукал номер. Прямым каналом связи он старался пользоваться именно так — из чужих квартир. Саймон отдавал себе отчет в том, насколько подозрителен Мастер, и не хотел рисковать.
В кабинете Генерала раздался звонок.
Солнце зашло точно по графику, в шестнадцать сорок пять. Саймон с пульта оперативного дежурного отсигналил, что план на текущую ночь Штабом подтвержден — «Вторая» идет на расчистку офисного здания. Это был хорошо охраняемый коммерческий банк, и прошлой ночью там зверски убили двоих из секьюрити. Сначала на центральном посту охраны вырубились мониторы слежения. Потом съехала крыша у сигнализации на датчиках объема, которые показали движение во всех помещениях сразу. А затем двое, сидевшие в депозитарии, возле сейфов, открыли такую дикую пальбу, как будто в этом наглухо закрытом железном ящике материализовался призрак. Они расстреляли кучу патронов и были найдены буквально порванными на куски.
Твари почти никогда не использовали для прорыва в город обитаемые помещения. «Дырки» открывались в заброшенных или строящихся домах, подвалах заводских цехов, складов, магазинов. Но именно в моменты, подобные этому случаю с банком, Мастер почти с содроганием ощущал невероятную мощь Проекта. Его огромную, непонятно откуда возникшую силу. На этом фоне пререкания с Генералом и попытки чего-то добиться от Штаба представлялись Мастеру в ином свете. Истинном — как он полагал и чего откровенно боялся. Он не хотел ощущать себя проржавевшей гайкой в такой жуткой машине. Когда он начнет дребезжать посильнее, его отвинчивать не станут. Просто спилят вместе с куском болта.
И сейчас, размышляя, какая это титаническая работа — в считаные часы полностью обездвижить большую коммерческую фирму, — Мастер подавил желание громко заскрипеть зубами. Ни намека на происшествие в милицейских сводках. Охрана банка вывезена на Базу для промывания мозгов. Рядовой персонал вообще не в курсе. Здание полностью блокировано спецотрядом — внешне это выглядит как прорыв канализации. И этой же версии придерживается директорат. Им кое-что показали, но совсем не то, от чего потерял сознание начальник охраны. Даже и думать не хотелось, какую именно лапшу вешает им на уши липовая опергруппа. Естественно, липовая — не настоящую же в такое место посылать.
Повреждения, которые наносят людям твари, мягко говоря, очень специфичны по внешним признакам. Есть также ряд характерных примет по месту и времени. И, приняв сигнал с места происшествия, милицейский диспетчер оповещает специализированную группу. Он уверен, что свою. На самом деле она полностью состоит из людей Проекта и проводит на объекте рекогносцировку. А за ней подъедут охотники.
Жалкие крохи — это было все, что Мастер смог узнать об оперативных методах Штаба за пять лет, из которых три года он постоянно общался с Генералом. И до какого-то момента его такое положение вещей устраивало. Даже самые пытливые умы Школы оставались всего лишь человеческими. Школа была гнездом, пригревшим белых ворон. А Штаб — деревом, на котором гнездо свито. Поэтому дятлов в Школе не жаловали и сук, на котором сидят, не долбили. Все знали, что расчищаемое здание совершенно пусто, рядом стоит грузовик с надписью «Техпомощь» (он, собственно, и есть техпомощь из Техцентра). И ни души вокруг. И ни слова в газетах. И это нормально — а как это сделали, нам до лампочки. В конце концов, у любой спецслужбы есть тайны от своих людей. Мы же не дети, мы все понимаем. Мы — что-то вроде контрразведки, только круче. И лишних вопросов задавать не будем. У нас есть план здания, мы поставим вокруг сенсов и будем прикрывать их, пока они не найдут «дырку». Возможно, тварей в здании не окажется — тем лучше. А окажутся — их найдут либо собаки, либо те же сенсы. Тварей мы прикончим, вызовем техников, и они расстреляют «дырку» из своего громадного лучемета. И на этом месте, в радиусе, наверное, километра, никогда больше «дырка» не откроется. Почему? А кто ее знает почему. Неважно. Потом мы вернемся в Школу и сдадим оружие. Те немногие, кто не берет собаку домой, отведут зубастиков на псарню. И мы разъедемся по своим делам, очень довольные тем, что сделали, и тем, сколько заработали. И к следующему дежурству мы здорово проголодаемся по нашей смертельно опасной ночной охоте.
Так говорил Будда, и так было, когда Мастер пришел в Школу. Так и оставалось, пока не накопились по мелочам косвенные данные и не возникла мысль о том, что Проект куда больше, чем кажется. И пока не обнаружилось, что половина охотников на грани нервного срыва. А обстановка в Школе, такая игриво-легкая внешне, на самом деле накалена до предела. Только, рассказывая Генералу об этом напряжении, Мастер умолчал о главном.
Охотники больше не в силах оставаться гайками и болтами. Будда, не задававший лишних вопросов, был сумасшедший. Такой же обычный не слишком умный психопат, как многие работники спецслужб. Но охотниками Штаб набрал в основном вполне нормальных людей. Будда явно что-то себе воображал насчет истинной сущности Проекта, и ему этого хватало. А остальным — нет. Только поначалу они не подавали виду, а дальше — привыкли. Как привыкают, например, вести самолет по приборам, когда глазами не видно, а лететь можешь.
Но полгода назад атаки тварей стали массированными. Школа заработала в очень жестком режиме, люди устали и почувствовали, что дело худо. И к январю всплыло на поверхность «острое и агрессивное желание раз и навсегда разобраться, в чем же мы, господа, участвуем». Эту фразу вслух произнес Мэдмэкс, старший «Трешки». Его группа как раз проводила утреннее рабочее совещание, рассевшись на бумах посреди тренировочной зоны. Мэкс, в общем-то, никаких провокационных целей не преследовал, а так — выступил о наболевшем. К его удивлению, перешедшему в восторг, совещание тут же превратилось в стихийный митинг. Выяснилось, что информации вагон, каждый охотник что-то по мелочи знает, и одно наблюдение непонятнее другого. Образовалась солидная база из труднообъяснимых и зачастую противоречивых сведений. Оставлять их без внимания было попросту глупо. Поэтому к моменту приема дежурства «Третья» составила план дознания с четким разграничением действий персонально, включая парламентеров к остальным трем группам и руководству.
«Если же ничего подобного не случится, — рассудили они, — так Иванов потом себе еще наснимает». «Да я форменную охоту устрою на эти тачки!» — горячился слабым голосом Иванов. Разумеется, никакой более или менее правдоподобной версии о том, кто и почему в Иванова стрелял, выработать не удалось. Только слегка осмелевший Саня рискнул взять в руки фотографию и признал в чудовище московскую сторожевую необычно больших размеров и нестандартной расцветки. Облегчению его не было границ. А вот Иванов чувствовал себя все более и более неважно и насторожен был весьма. «Знаешь что, — сказал он Гаршину, — сделаем так. Сейчас я наклепаю отпечатков и попрошу Саню смотаться до вашей редакции. Оставит их у охраны, в конверте на твое имя. А то что-то мне неспокойно». И положил трубку. Гаршин остался сидеть у телефона и приходить в себя. История действительно была из ряда вон. В душе Гаршин Иванова проклинал. За фотографию летающей тарелки еще ни одного репортера не убили. А вот за фото диковинного оружия шлепнуть могли вполне. Это тебе не Крыса. В Крысу Гаршин, впрочем, не верил, хотя диггеры исчезали в московских подземельях большими группами, хорошо организованными и, судя по всему, даже вооруженными. Исчезали в процессе розыска исчезнувших. Черт их знает, куда они там деваются.
— Их ест Крыса, — глубокомысленно сказала Таня. — По словам очевидцев, она ужас какая большая и очень черная. Только вот очевидцы ее толком не видели. Пугались и убегали раньше, чем она приходила. Ты знаешь, что подземные экскурсии закрыты уже полгода? Скоро в Москве не останется диггеров. Все, кто не испугался, ищут пропавших и тоже пропадают. А остальные по домам сидят и в туалет боятся зайти…
— Я думаю, — заметил Гаршин, — что от Крысы отбиться можно. Даже от большой и черной. Даже от Московской. Диггеры — не дети. Здоровые лбы, нервы крепкие. Это в мое время они были сплошь ненормальные и друг с другом воевали. Газовые атаки устраивали, минировали проходы. Боролись за зоны влияния. Некоторые не выходили на поверхность месяцами. Знаешь, какие самые жуткие были у них рассказы? Что якобы существовал отряд по уничтожению крыс-мутантов. Ну, а заодно — и диггеров. Этакие душегубы в серебристых комбинезонах, с каким-то безумным оружием… правда, огнестрельным все-таки.
— А он действительно был, такой отряд?
— Кто ж его знает… — скорчил гримасу Гаршин. — На заре перестройки, когда любую туфту выдавали за сенсацию века, сняли ребята из «ВИДа» сюжет про диггеров-экстремальщиков, сталкеров так называемых. Тех, которые уже совсем… того. И в сюжете, я точно помню, было интервью с людьми из этого отряда. Якобы. Поди докажи, что мистификация. К тому же в начале девяностых кучу спецслужб распустили или сократили. Не знаю я, Танюшка, был он или не был. Зато я теперь уверен, что есть другой отряд. Тот, на который напоролся Иванов…
Придя на следующий день на работу, Гаршин взял на вахте пакет с фотографиями, закрылся в кабинете и принялся их изучать. Впечатления от просмотра у него остались нехорошие. Одно дело когда слышишь, а другое — когда видишь. Гаршин решил позвонить Иванову, чтобы спросить, не переменил ли он, выспавшись, свое мнение о том, что фотографии публиковать стоит. Тем более качества они были неважного. Иванов не отзывался.
Вечером Гаршин расшифровал запись телефонного разговора. Изложенная на бумаге история выглядела захватывающе, но еще более жутко. Ивановский телефон по-прежнему молчал.
Гаршин предпринял осторожную разведку по друзьям и коллегам. Оказалось, что об Иванове никто толком ничего не знает. Поиск осложнялся тем, что у Иванова не было семьи, с нынешней его пассией никто знаком не был, а координат напарника-охранника не ведал и подавно. Все это начало Гаршина злить. Он резко поговорил с людьми из одного информагентства и нехорошо высказался в адрес некоторых коллег. В ответ ему дружно отвечали, что с такой высокомерной заразой, как Иванов, лишний раз общаться — себя не уважать. Никто его не любит, кроме таких же стебанутых.
Фотографии из гаршинского стола не пропадали. В то же время они начали мешать основной работе. Просто стояли перед глазами. Иванов отсутствовал четвертые сутки. Тогда Гаршин решился тряхнуть стариной. Разумеется, было уже поздно, но чем черт не шутит — Гаршин поднял базу данных, вычислил адрес по номеру телефона и отправился к Иванову домой. Квартира на звонки в дверь не реагировала. А вот опрос бабушек у подъезда дал неожиданный результат. Оказывается, под утро той самой беспокойной ночи к дому подъезжала «Скорая помощь», а с ней еще какая-то машина. Непорядок засекла бабушка со второго этажа, страдающая бессонницей. Кого там грузили в «Скорую», она не разглядела, но людей вокруг суетилось человек пять. А утром, рассаживаясь во дворе на скамеечке, бабушки обнаружили, что все они в наличии — значит, увезли кого-то из молодых. Особенно бабушек удивил приезд второй машины. Судя по описанию, это точно был не джип — больше всего похоже на «Волгу». Черная такая. Большая. Гаршин поблагодарил и ушел домой. Поужинал, лег на диван и почувствовал, что мысль об исчезновении Иванова гложет его все сильнее — как будто оставил того умирать в пустыне. Пусть не друг. Пусть зараза высокомерная. Но зато — такой же «стебанутый». Так он и мучился совестью. Пока не заснул. А проснувшись — в сотый раз машинально набрал ивановский номер.
— Слушаю вас, — отозвался слабый голос.
— Ты куда пропал?! - заорал Гаршин. — Это Гаршин говорит! Ты куда пропал, несчастный?! Я уже собирался шухер поднимать!
— Никуда я не пропал… — вяло сказал Иванов. — Дома лежу. Хреново мне.
— Да я тебе звонил каждый час! Каждые полчаса!
— Не знаю… не слышал.
У Гаршина нехорошо засосало под ложечкой.
— Ладно, — сказал он, — пусть не слышал. Я по поводу твоих фотографий…
— Каких? — уныло спросил Иванов. — С привидением?
— Да с каким, мать его, привидением! С черным «Рэйнджем» и собакой!
— Ты, вообще, кому звонишь? — поинтересовался Иванов. — Если мне, то я конкретно сейчас занимаюсь… Не скажу чем. А последнюю фотку я тебе сдал с привидением. Белое такое… Скажи еще спасибо, что хоть это дал. Мне даже за эту блевотину и то полштуки баксов предлагали в Ю-пи-ай.
— Ну, это ты загнул про полштуки! — возразил Гаршин машинально, чувствуя, как внутри все холодеет. — Цена этой, как ты верно сказал, блевотине полтинник максимум. И ни цента больше. А чем ты сейчас занимаешься, я в курсе. Сказать?
— И скажи. Стой, давай так с тобой сыграем: если ты ошибешься, я молча кладу трубку, ладно? Очень меня обяжешь.
— Ты диггерами занимался! — заорал Гаршин. — Ты с ними ползал под землей где-то в Восточном округе! А потом случайно на улице налетел на черный «Рэйндж Ровер» с шестью колесами!
— Ну, тачка у меня цела… — протянул задумчиво Иванов. — Правда, сука какая-то выбила стекло боковое, а так… Не понимаю тебя.
— Слушай, — сказал Гаршин осторожно. — У меня к тебе дело. Очень серьезное. Не телефонный разговор. Можно я заеду? На полчаса, не больше. Очень надо. Ты будешь доволен, я буду доволен, все будут счастливы. Очень большое дело.
— Не знаю… — замялся Иванов. — Честно говоря, я себя так чувствую — хоть в гроб. Отдаю концы.
— Что болит? — спросил Гаршин дрожащим голосом.
— Все, — мрачно ответил Иванов. — Все болит. Приезжай, оценишь. Знаешь, ты действительно приезжай. Водки только купи по дороге…
Выглядел Иванов действительно хуже некуда. По его словам, все эти дни он провел дома, продукты ему носил Саня, который тоже что-то прихворнул, но слегка. Болело у Иванова действительно все. Точнее — не столько болело, сколько не хотело работать. «Желудок не варит, голова не варит, сердце тоже… не варит. Короче, я допрыгался. Это СПИД, старина…» Лечился Иванов, по его словам, «народными средствами». Как большинство людей-одиночек, привыкших рассчитывать только на себя, болеть он не умел совершенно, а врачей боялся. Гаршин, который боялся не всех врачей, а только психиатров, тут же сел к телефону и вызвал знакомого отличного терапевта прямо к Иванову на дом, и немедленно. Иванов ругался, но довольно вяло. Видно было, что сил ругаться у него нет.
Тут пришел Саня, и Гаршин приступил к главному, к тому, что сделать было необходимо и в то же время мучительно. Тем более что Гаршин уже предвидел результат. Он слышал о подобных случаях. Пару раз ему рассказывали о таком люди, внушающие полное к себе доверие. И все равно — поверить в это было невозможно, совершенно невозможно, такой это выглядело дикостью. «Вот сейчас и узнаем, как оно бывает». Прислушиваясь ко все нарастающей головной боли, не отпускавшей с самого утра, Гаршин рассказал Иванову и Сане историю их захватывающего приключения.
Его выслушали со сдержанным интересом. Правда, Иванов все порывался заснуть, а Саня смотрел на Гаршина как на сумасшедшего, но главное — они слушали. Гаршин пожалел, что не взял кассету с записью телефонного разговора. В то же время ему уже было стыдно. Он убеждает взрослых дееспособных людей в том, что с ними случилось нечто, чего они не помнят. Это, знаете ли, неприятно для обеих сторон. А они ведь не помнили ничего!
Что делали в тот вечер? Как что — вернулись сюда, потом Саня уехал к себе. Жене его позвонить? «Ладно, — отмахнулся Гаршин, — незачем». Потом Иванов с утра плохо себя почувствовал, а Саня тоже что-то простудился… Пятые сутки в простое. А там, наверное, уже последнего диггера Крыса сгрызла… И тут Гаршин сунул Иванову фотографии.
Снимки тоже вызвали определенный интерес. Да, Иванов слышал уже об этих странных джипах. Он даже наводил справки и нашел в городе один такой «Рэйндж», весь белый, знаешь, в чьем гараже?.. Да, вот так-то. Загадочные машины. Совершенно непонятно, для каких работ их можно использовать в черте города. Интересные фотки. Жалко, непригодны для печати — «снега» много. Даже при офсете, как вот у тебя, будет нечетко. Да…
Гаршин смотрел на Иванова. Иванов смотрел на Гаршина.
— Хорошо, — сказал он. — Аргумент номер последний и основной. — Он с трудом поднялся и уковылял в комнату, где помещался его архив, копаться в негативах. Негатив действительно был последним аргументом — во всяком случае, для Иванова.
— Нету за тот день ни хрена, — раздалось из-за стены. — Диггеры есть. Халтура. А больше за тот вечер ничего. Да и говно твои фотки, между нами говоря. Я бы лучше снял…
Гаршин хотел было сказать про запись телефонного разговора, но промолчал. Иванов приполз обратно и повалился на диван. Ему явно было все равно, кто, где, когда и что снял. Гаршин почувствовал, что Саня сверлит его взглядом, и обернулся. И по глазам прочел, что Саня все понял. Интересно было бы все-таки поговорить с его женой… Гаршин вздохнул. В дверь позвонили. Пришел врач.
И в тот же вечер Гаршину позвонил один генерал в штатском, с которым они были знакомы еще с советских времен. И сказал, что один из гаршинских сотрудников, а еще лучше — сотрудница, может прийти туда-то и получить разъяснения по данному вопросу.
— Как же это может быть? — спросила Таня очень тихо. — Гипноз? Или препараты какие-нибудь?
— Не знаю, — покачал головой Гаршин. — Возможно. Все возможно…
— А если… Ну, как это называется? Я забыла…
— Нет, — улыбнулся Гаршин. — Я тебя понял. Нет, не беспокойся. Психотроника оказалась фальсификацией.
— А столько писали…
— Ерунда. Действительно был такой проект, его в газетах тогда обозвали «Программа «Зомби». На него чуть ли не полмиллиарда угрохали. Но кончилось все ничем. Просто группа талантливых молодых ребят, полных шарлатанов, разумеется, запудрила мозги одновременно КГБ и Министерству обороны и поимела с них кучу денег… Снюхались деловые люди в «органах» и науке. На свою беду, не смогли избежать огласки — в девяностом Академия наук выступила. Мол, некие темные личности пользуются дуростью силовых министерств. Тянут деньги на сомнительные опыты, проталкивая лженауку. Разгромная статья была в журнале «Наука и жизнь». Из-за нее и весь сыр-бор вокруг психотроники разгорелся. А время было смутное, народ жаждал сенсаций, и каждый вшивый репортеришка их, конечно же, поставлял… «Органы» были фирмой страшненькой, таинственной. Согласись, логично усмотреть в действиях КГБ не тривиальное воровство, а разработку супероружия…
— Но эта идея до сих пор всплывает…
— Так ведь тут все очень просто, Танечка, — объяснил Гаршин. — В любой стране, демократической или фашистской, стоит только заявить, что ты умеешь делать из людей роботов, — правительство не-мед-лен-но даст тебе денег. Только цели будут разные. Полагают, что американская программа «МК-Ультра» была чисто шпионской. Они собирались программировать наемных убийц и создавать людей с многослойной психикой. Говоришь ему: раз! — он разведчик Джон Смит. Говоришь ему: два! — он слесарь Ваня Кузнецов. Причем когда он живет в режиме слесаря, то вовсю себе шпионит, но ты его четвертуешь, а он не сознается, что разведчик. Потому что сам этого не знает. Заманчиво?
Таня кивнула.
— Конечно, заманчиво, — усмехнулся Гаршин. — Ну, а в Советском Союзе эти исследования шли еще со сталинских времен. Только сначала напирали на психотропные средства, на химию. А позже уже перекинулись на высокочастотные системы. И с совершенно другой целью. Более, я бы сказал… э-э… тоталитарной.
— Хотели осчастливить все человечество?
— Ну, военных-то интересовало в первую очередь массовое поражение. Что-нибудь вроде нейтронной бомбы, чтобы стрельнуть — и померли враги, а трофеи остались. «Органам» нужны были системы прослушивания и избирательного воздействия на психику. Внеречевая связь — что-то вроде телепатии… А вообще я слышал очень страшную легенду. Собрались в один прекрасный день эти маразматики у себя в ЦК и говорят: что-то нас диссиденты замучили. А нельзя ли их как-нибудь всех извести, пока они еще не родились? И тут же маразматикам на стол р-раз! — «Программа Детей»… Представь себе, в каком воспаленном мозгу родилась такая идея — отследить потенциально неблагонадежных детей, возможных лидеров оппозиции, и каждому ребенку создать такие условия в жизни, чтобы он выше помойки никогда не поднялся. А?
— Ой, это невозможно, — отмахнулась Таня. — Это и выдумать-то нельзя, а уж в жизнь провести…
— Почему же… — не согласился Гаршин. — Действительно, выдумать сложно. Нужно быть законченным фашистом. Или, кстати, большевиком. А сделать — запросто. Сейчас в Безопасности сто тысяч народу только по штатному расписанию. А тогда их было миллион. А детей, которых родители неправильно воспитывают, от силы тысяч десять, если все факторы учесть. Никаких проблем. Тут даже не нужно человеку уколы делать или, скажем, по башке лупить оглоблей. Просто время от времени его аккуратно подталкивают в заданном направлении. Один-два импульса в год, но четко рассчитанных, чтобы он или рано пить начал, или в тюрьму загремел, или, что еще лучше, в психушку. А если ничего не получится — тогда все решается одним махом. Втерся к тебе в доверие такой же молодой, как и ты, и на иглу тебя посадил. Или девочка несовершеннолетняя на тебя заявит, что ты ее изнасиловал. Нет-нет, это совсем несложно. Но вот легенда гласит, что с ними обошлись еще проще. Их расстреляли всех из какой-то безумной психотронной пушки. И действительно, ни один в люди не выбился. Хотя вроде и не помер.
Таня молчала, затравленно глядя на Гаршина. Гаршин смотрел в потолок и что-то вспоминал.
— Знаешь, — сказал он, не опуская глаз. — Я просто молиться готов, чтобы все это было неправдой. Потому что в нашей дурацкой стране могло приключиться что угодно. Любой, даже самый безумный проект, направленный на подавление в человеке человека, обязательно имел бы поддержку. Когда мне надежные люди сказали, что психотроника накрылась и соответствующий отдел КГБ распущен, у меня громадный камень с души упал. А это девяносто первый год был.
— Страшно, — кивнула Таня. — А откуда легенда про детей?
— Были ребята у нас молодые, которые психотроникой направленно занимались. Пытались раскопать «бомбу» и сделать на этом себе имя. Из них такие легенды пачками сыпались. Но ничего толком не вышло. Один через год заявил, что свое расследование закрывает, потому что боится сойти с ума. Он, кстати, и так уже был со сдвигом. Другой накопал массу фактов, но смог доказать только то, что работы действительно велись. А потом оказалось, это все была ерунда. Но такая ерунда, что если раз услышишь — не забудешь никогда. Я вот забыть не могу. Хочешь — не хочешь, а был ведь в цензурном уложении такой параграф, запрещающий публикацию материалов о системах подавления психики. Там, кажется, даже термин «биоробот» использовался. Зачем?..
— Я читала, — кивнула Таня. — Но мне стало так жутко, что я решила не углубляться. Вообще постаралась забыть. Ох, загрузил ты меня, начальник. Как я теперь к этим типам поеду?
— Ты посмотри, какая собачка красивая, — промурлыкал Гаршин, помахивая фотографией. — Может, они тебе погладить ее разрешат.
— Боже упаси! Ты, начальник, правильно делаешь, что собак боишься. Ничего ты в них не смыслишь. Любой собаке прикосновение чужого человека неприятно.
Гаршин удивленно поднял брови. Он и не думал, что собаки так похожи на людей.
— Съезди, лапочка, — попросил он. — Ты же понимаешь, что ни собак, ни вооруженных людей тебе не покажут. Поболтаешь с каким-нибудь уродом в модном галстуке, и все.
— А жаль, — вздохнула Таня.
Часть II. ЯНВАРЬ
Утром Саймон опять проснулся в чужом доме. Снова его черт знает куда занесло. Большую часть времени он действовал вполне сознательно, но иногда возникали странные провалы в памяти, и заполнить их оказывалось иногда тяжело, а иногда и совсем невозможно. Это было немного обидно. Так что же произошло вчера? «Помню, как это было хорошо. Просто невероятно хорошо. Кто бы мог подумать, что именно этого мне так хотелось всю жизнь! Самым трудным было решиться. Но теперь, когда я не один, когда меня поддерживают, любят, помогают мне, сделать выбор оказалось легко.
Только жаль, что приходится таиться, все время быть начеку. Ничего. Когда закончится безвременье, когда в городе наступит порядок, оглядываться нужды не будет».
Саймон одним движением выпрыгнул из постели и, не обращая внимания на безвольно лежащее в ней тело, вышел в прихожую. Там оказалось большое зеркало, возле которого он приостановился и целую минуту с наслаждением рассматривал себя. «Хорош, ничего не скажешь. А буду еще лучше». Он огляделся, нашел телефон, поднял трубку и быстро отстукал номер. Прямым каналом связи он старался пользоваться именно так — из чужих квартир. Саймон отдавал себе отчет в том, насколько подозрителен Мастер, и не хотел рисковать.
В кабинете Генерала раздался звонок.
***
Солнце зашло точно по графику, в шестнадцать сорок пять. Саймон с пульта оперативного дежурного отсигналил, что план на текущую ночь Штабом подтвержден — «Вторая» идет на расчистку офисного здания. Это был хорошо охраняемый коммерческий банк, и прошлой ночью там зверски убили двоих из секьюрити. Сначала на центральном посту охраны вырубились мониторы слежения. Потом съехала крыша у сигнализации на датчиках объема, которые показали движение во всех помещениях сразу. А затем двое, сидевшие в депозитарии, возле сейфов, открыли такую дикую пальбу, как будто в этом наглухо закрытом железном ящике материализовался призрак. Они расстреляли кучу патронов и были найдены буквально порванными на куски.
Твари почти никогда не использовали для прорыва в город обитаемые помещения. «Дырки» открывались в заброшенных или строящихся домах, подвалах заводских цехов, складов, магазинов. Но именно в моменты, подобные этому случаю с банком, Мастер почти с содроганием ощущал невероятную мощь Проекта. Его огромную, непонятно откуда возникшую силу. На этом фоне пререкания с Генералом и попытки чего-то добиться от Штаба представлялись Мастеру в ином свете. Истинном — как он полагал и чего откровенно боялся. Он не хотел ощущать себя проржавевшей гайкой в такой жуткой машине. Когда он начнет дребезжать посильнее, его отвинчивать не станут. Просто спилят вместе с куском болта.
И сейчас, размышляя, какая это титаническая работа — в считаные часы полностью обездвижить большую коммерческую фирму, — Мастер подавил желание громко заскрипеть зубами. Ни намека на происшествие в милицейских сводках. Охрана банка вывезена на Базу для промывания мозгов. Рядовой персонал вообще не в курсе. Здание полностью блокировано спецотрядом — внешне это выглядит как прорыв канализации. И этой же версии придерживается директорат. Им кое-что показали, но совсем не то, от чего потерял сознание начальник охраны. Даже и думать не хотелось, какую именно лапшу вешает им на уши липовая опергруппа. Естественно, липовая — не настоящую же в такое место посылать.
Повреждения, которые наносят людям твари, мягко говоря, очень специфичны по внешним признакам. Есть также ряд характерных примет по месту и времени. И, приняв сигнал с места происшествия, милицейский диспетчер оповещает специализированную группу. Он уверен, что свою. На самом деле она полностью состоит из людей Проекта и проводит на объекте рекогносцировку. А за ней подъедут охотники.
Жалкие крохи — это было все, что Мастер смог узнать об оперативных методах Штаба за пять лет, из которых три года он постоянно общался с Генералом. И до какого-то момента его такое положение вещей устраивало. Даже самые пытливые умы Школы оставались всего лишь человеческими. Школа была гнездом, пригревшим белых ворон. А Штаб — деревом, на котором гнездо свито. Поэтому дятлов в Школе не жаловали и сук, на котором сидят, не долбили. Все знали, что расчищаемое здание совершенно пусто, рядом стоит грузовик с надписью «Техпомощь» (он, собственно, и есть техпомощь из Техцентра). И ни души вокруг. И ни слова в газетах. И это нормально — а как это сделали, нам до лампочки. В конце концов, у любой спецслужбы есть тайны от своих людей. Мы же не дети, мы все понимаем. Мы — что-то вроде контрразведки, только круче. И лишних вопросов задавать не будем. У нас есть план здания, мы поставим вокруг сенсов и будем прикрывать их, пока они не найдут «дырку». Возможно, тварей в здании не окажется — тем лучше. А окажутся — их найдут либо собаки, либо те же сенсы. Тварей мы прикончим, вызовем техников, и они расстреляют «дырку» из своего громадного лучемета. И на этом месте, в радиусе, наверное, километра, никогда больше «дырка» не откроется. Почему? А кто ее знает почему. Неважно. Потом мы вернемся в Школу и сдадим оружие. Те немногие, кто не берет собаку домой, отведут зубастиков на псарню. И мы разъедемся по своим делам, очень довольные тем, что сделали, и тем, сколько заработали. И к следующему дежурству мы здорово проголодаемся по нашей смертельно опасной ночной охоте.
Так говорил Будда, и так было, когда Мастер пришел в Школу. Так и оставалось, пока не накопились по мелочам косвенные данные и не возникла мысль о том, что Проект куда больше, чем кажется. И пока не обнаружилось, что половина охотников на грани нервного срыва. А обстановка в Школе, такая игриво-легкая внешне, на самом деле накалена до предела. Только, рассказывая Генералу об этом напряжении, Мастер умолчал о главном.
Охотники больше не в силах оставаться гайками и болтами. Будда, не задававший лишних вопросов, был сумасшедший. Такой же обычный не слишком умный психопат, как многие работники спецслужб. Но охотниками Штаб набрал в основном вполне нормальных людей. Будда явно что-то себе воображал насчет истинной сущности Проекта, и ему этого хватало. А остальным — нет. Только поначалу они не подавали виду, а дальше — привыкли. Как привыкают, например, вести самолет по приборам, когда глазами не видно, а лететь можешь.
Но полгода назад атаки тварей стали массированными. Школа заработала в очень жестком режиме, люди устали и почувствовали, что дело худо. И к январю всплыло на поверхность «острое и агрессивное желание раз и навсегда разобраться, в чем же мы, господа, участвуем». Эту фразу вслух произнес Мэдмэкс, старший «Трешки». Его группа как раз проводила утреннее рабочее совещание, рассевшись на бумах посреди тренировочной зоны. Мэкс, в общем-то, никаких провокационных целей не преследовал, а так — выступил о наболевшем. К его удивлению, перешедшему в восторг, совещание тут же превратилось в стихийный митинг. Выяснилось, что информации вагон, каждый охотник что-то по мелочи знает, и одно наблюдение непонятнее другого. Образовалась солидная база из труднообъяснимых и зачастую противоречивых сведений. Оставлять их без внимания было попросту глупо. Поэтому к моменту приема дежурства «Третья» составила план дознания с четким разграничением действий персонально, включая парламентеров к остальным трем группам и руководству.