Дмитрий Мережковский. Полное собрание стихотворений

Среди молитвенной, блаженной тишины,
Как духи светлые, над нами пролетали
Аккорды полные печали,
Аккорды плачущей струны,
И тихо, тихо умирали, —
О, почему в тот миг слились мы в ожиданье
Того, что никогда нигде не настает,
И страстно замерли, и думали: вот-вот —
Насытится безумное желанье
И что-то дивное великое придет,
Что сразу выкупит все прошлые страданья.
Но смолкла музыка, и в тишине глубокой
Нам сердце сжала вновь знакомая тоска,
Как чья-то жесткая, холодная рука,
И каждый про себя томился одиноко.
Скажи мне, почему и там, у милых ног,
Я не нашел того, чего искал так страстно,
И втайне чувствовал, что это все – напрасно,
Хотел отдаться и не мог;
И как-то холодно я радовался счастью;
Я понял, что нельзя с душою душу слить,
Что никаким огнем, что никакою страстью —
Моей тоски не утолить...
Скажи мне, почему душа моя томится
И, возмущенная неполнотой
Земной любви, куда, куда она стремится
С бессильной, жгучею тоской?
 
   1886

«Печальный мертвый сумрак…»

 
Печальный мертвый сумрак
Наполнил комнату: теперь она похожа
На мрачную, холодную могилу...
Я заглянул в окно: по-прежнему в тумане
Возносятся дома, как призраки немые;
Внизу по улице прохожие бегут,
И клячи мокрые плетутся в желтом снеге.
Вот лампа под зеленым абажуром
На пятом этаже у моего соседа,
Как и всегда, в обычный час зажглась;
Я ждал ее, как, может быть, и он
Порою ждет моей лампады одинокой.
Протяжный благовест откуда-то уныло
Издалека доносится ко мне...
Перо лениво падает из рук...
В душе – молчанье, сумрак...
 

   1886

«С потухшим факелом мой гений отлетает…»

 
С потухшим факелом мой гений отлетает,
Погас на маяке дрожащий огонек,
И сердце без борьбы, без жалоб умирает,
Как холодом ночным обвеянный цветок.
Меня безумная надежда утомила:
Я ждал, так долго ждал, что если бы теперь
Исполнилась мечта, взошло мое светило,
Как филина – заря, меня бы ослепила
В сияющий эдем отворенная дверь.
Весь пыл души моей истратил я на грезы,
Когда настанет жизнь, мне нечем будет жить.
Я пролил над мечтой восторженные слезы,
Когда придет любовь, не хватит сил любить!
 

   1886

«Когда безмолвные светила над землей…»

 
Когда безмолвные светила над землей
Медлительно плывут в таинственной лазури,
То умолкает скорбь в душе моей больной,
Как утихающий раскат далекой бури...
 
 
Плывут безмолвные светила над землей,
 
 
И небо – саркофаг с потухшими мирами,
Сиянье тихих звезд и голубая даль —
Печалью дышит все... Могучими волнами
И у меня в груди встает твоя печаль,
 
 
Огромный саркофаг с потухшими мирами!
 
 
Одним мучительным вопросом: для чего?
Вселенная полна, как роковым сознаньем
Глубокой пустоты, бесцельности всего,
И кажется, мы с ней больны одним страданьем.
 
 
Вселенная полна вопросом: для чего?
 
 
И тонут каплею в безбрежном океане
Земные горести с их мелкой суетой
Там где-то далеко, в лазуревом тумане
И в необъятности печали мировой, —
 
 
Ничтожной каплею – в безбрежном океане.
 

   1886

Солнце
мексиканское предание

 
В дни былые солнце греть устало:
Без лучей, без жизни и тепла
В небесах, как труп, оно лежало;
И покрыла мир ночная мгла.
 
 
В темноте рыбак не видел сети,
Зверолов капканы потерял,
Люди в страхе плакали, как дети,
И повсюду голод наступал.
 
 
Но герой Тонати златокудрый
Мир спасти от гибели хотел
И на край земли – спокойный, мудрый —
Он пошел в неведомый предел.
 
 
Наклонясь к обрывистому краю,
Он воскликнул, бездну увидав:
«Я за вас, о люди, умираю!..»
И вперед он кинулся стремглав.
 
 
Но порыв любви непобедимой
Спас его, и, хаосом объят,
Как алмаз, прошел он невредимо
Чрез огонь и смерть, и самый ад.
 
 
И для мира, новое светило,
Он блеснул, как молния в ночи,
Он дышал божественною силой,
Рассыпал победные лучи.
 
 
Солнце, солнце!.. весь преображенный,
То герой на небо восходил:
Темный мир, страданьем утомленный,
Он любовью кротко озарил.
 

   1886

«Часовой на посту должен твердо стоять…»

 
Часовой на посту должен твердо стоять:
У тебя молодые здоровые руки,
Ты не вправе на мир и на Бога роптать, —
Ты рожден для труда, не для призрачной муки.
Надоели нам вечные стоны твои;
Постыдись! Неужель ты умеешь, как дева,
Лишь вздыхать при луне о погибшей любви,
Неужель в тебе нет ни отваги, ни гнева!
О, поверь, – если в битву с могучим врагом,
Презирая мученья, ты кинешься смело,
Полон жгучей любовью, враждой и стыдом,
Если жизнь ты отдашь за великое дело, —
Будут детской игрою казаться тебе
Твои прежние песни, мечты и страданья,
Ты смертельные раны забудешь в борьбе,
Вместо жалоб и слез и проклятий судьбе —
Ты в крови будешь петь светлый гимн упованья!
 

   1886

«И хочу, но не в силах любить я людей...»

 
И хочу, но не в силах любить я людей:
Я чужой среди них; сердцу ближе друзей —
Звезды, небо, холодная, синяя даль
И лесов, и пустыни немая печаль...
Не наскучит мне шуму деревьев внимать,
В сумрак ночи могу я смотреть до утра
И о чем-то так сладко, безумно рыдать,
Словно ветер мне брат, и волна мне сестра,
И сырая земля мне родимая мать...
А меж тем не с волной и не с ветром мне жить,
И мне страшно всю жизнь не любить никого.
Неужели навек мое сердце мертво?..
Дай мне силы, Господь, моих братьев любить!
 

   1887

«Напрасно я хотел всю жизнь отдать народу…»

 
Напрасно я хотел всю жизнь отдать народу:
Я слишком слаб; в душе – ни веры, ни огня…
Святая ненависть погибнуть за свободу
Не увлечет меня:
 
 
Пускай шумит ручей и блещет на просторе, —
Струи бессильные смирятся и впадут
Не в бесконечное, сверкающее море,
А в тихий, сонный пруд.
 

   1887

«Любить народ?.. Как часто, полный…»
Отрывок

 
Любить народ?.. Как часто, полный
Неутолимою тоской,
В его неведомые волны
Стремился жадно я душой,
И в нем мечтал я, как в нирване,
От жгучей мысли отдохнуть,
И в этом мощном океане
Бессильной каплей потонуть.
Но тщетно! Бездною глубокой
Века позорные легли
И оторвали нас жестоко
От лона матери-земли...
И что я дам теперь народу?
Он полон верою святой;
А я... ни в Бога, ни в свободу
Не верю скорбною душой.
С неумолимым отрицаньем
Я не дерзну к нему идти —
Его учить моим страданьям
И к той же гибели вести.
Зачем покой его разрушу,
И чем я веру заменю?
Ужель младенческую душу
Сомненьем жгучим отравлю,
Чтоб он в отчаянье бесплодном
Постиг ничтожность бытия,
И в мертвой тьме умом холодным
Блуждая, мучился, как я,
Чтоб без надежды в глубь эфира
С усмешкой горькой он взирал
И перед вечной тайной мира
Свое бессилье проклинал!..
………………………………
 

   1887

«Тишь и мрак – в душе моей…»

 
Тишь и мрак – в душе моей:
Ни желаний, ни страстей.
Бледных дней немая цепь
Без конца уходит вдаль,
И мертва моя печаль,
Словно выжженная степь.
Жертвы, жертвы... с каждым днем,
Как на поле боевом,
Гибнут тысячи бойцов.
Мне наскучил этот мир
Пыток, тюрем и оков,
Мне противен буйный пир
Торжествующих рабов.
Боже, скоро ли конец!..
В сердце – холод, грудь – пуста.
Муза сбросила венец,
И не манит красота:
Ни желаний, ни страстей, —
Тишь и мрак – в душе моей...
 

   1887

«„Христос воскрес“, – поют во храме…»

 
«Христос воскрес», – поют во храме;
Но грустно мне... душа молчит:
Мир полон кровью и слезами,
И этот гимн пред алтарями
Так оскорбительно звучит.
Когда б Он был меж нас и видел,
Чего достиг наш славный век,
Как брата брат возненавидел,
Как опозорен человек,
И если б здесь, в блестящем храме
«Христос воскрес» Он услыхал,
Какими б горькими слезами
Перед толпой Он зарыдал!
Пусть на земле не будет, братья,
Ни властелинов, ни рабов,
Умолкнут стоны и проклятья,
И стук мечей, и звон оков, —
О лишь тогда, как гимн свободы,
Пусть загремит: «Христос воскрес!»
И нам ответят все народы:
«Христос воистину воскрес!»
 

   1887

«Как летней засухой сожженная земля…»

 
Как летней засухой сожженная земля
Тоскует и горит, и жаждою томится,
Как ждут ночной росы усталые поля, —
Мой дух к неведомой поэзии стремится.
 
 
Плывет, колышется туманов белый свиток,
И чем-то мертвенным он застилает даль...
Головки васильков и бледных маргариток
Склонила до земли безмолвная печаль.
 
 
Приди ко мне, о ночь, и мысли потуши!
Мне надо сумрака, мне надо тихой ласки:
Противен яркий свет очам больной души.
Люблю я темные, таинственные сказки...
 
 
Приди, приди, о ночь, и солнце потуши!
 

   1887

«Июльским вечером следил ли ты порою…»

 
Июльским вечером следил ли ты порою,
Как мошек золотых веселые стада
Блестят и кружатся над дремлющей рекою
В тот тихий час, когда янтарною зарею
Облито все – тростник и небо, и вода?..
Так перед тем, чтоб навсегда
Нам слиться с вечностью немою,
Не оставляя за собою
Ни памяти, ни звука, ни следа, —
Мы все полны на миг любовью и весною;
Потом, – не ведая, зачем, куда —
Уносимся мгновенною толпою,
Как мошек золотых веселые стада
В июльских сумерках над дремлющей рекою…
 

   1887

«Покоя, забвенья!.. Уснуть, позабыть…»

 
Покоя, забвенья!.. Уснуть, позабыть
Тоску и желанья,
Уснуть – и не видеть, не думать, не жить,
Уйти от сознанья!
 
 
Но тихо ползут бесконечной чредой
Пустые мгновенья,
И маятник мерно стучит надо мной...
Ни сна, ни забвенья!..
 

   1887

«Порой, когда мне в грудь отчаянье теснится…»

 
Порой, когда мне в грудь отчаянье теснится
И я смотрю на мир с проклятием в устах, —
В душе безумное веселье загорится,
Как отблеск молнии в свинцовых облаках:
 
 
Так звонкий ключ, из недр подземного гранита
Внезапно вырвавшись, от счастия дрожит, —
И сразу в этот миг неволя позабыта,
И в буйной радости он блещет и гремит.
 

   1887

Совесть

 
Поэт, у ног твоих волнуется, как море,
Голодная толпа и ропщет, и грозит;
Стучится робко в дверь беспомощное горе,
И призрак нищеты в лицо тебе глядит, —
А ты... изнеженный, больной и пресыщенный,
Ты заперся на ключ от воплей и скорбей;
Не начиная жить, ты, жизнью устрашенный,
Бежал, закрыв глаза от мира и людей.
Над книгой ты скорбел, ты плакал над собою,
И, презирая труд, о подвигах мечтал,
И, в праздности гордясь печалью мировою,
Стенаньям гибнущих бесчувственно внимал.
Играл ты, как дитя, в искусство и науку.
В уютной комнате ты для голодных пел
Свою развратную бессмысленную скуку
И хлеб чужой, как вор, всю жизнь беспечно ел.
Об истине кричал, но в истину не верил,
И, чувства мнимого любуясь красотой,
Как в зеркале актер любуется собой, —
В слезах раскаянья ты лгал и лицемерил!
 
 
Что мог бы ты сказать измученному миру?
Кому свою печаль ничтожную поешь?..
Твой бесполезный стих – кощунственная ложь, —
Разбей ненужную, бессмысленную лиру!..
С людьми ты не хотел бороться и страдать,
Ни разу на мольбу ты не дал им ответа,
И смеешь ты себя, безумец, называть
Священным именем поэта!..
 

   1887

Пророк Иеремия

 
О, дайте мне родник, родник воды живой!
Я плакал бы весь день, всю ночь в тоске немой
Слезами жгучими о гибнущем народе.
О, дайте мне приют, приют в степи глухой!
Покинул бы навек я край земли родной,
Ушел бы от людей скитаться на свободе.
 
 
Зачем меня, Господь, на подвиг Ты увлек?
Открою лишь уста, в устах моих – упрек...
Но ненавистен Бог – служителям кумира!
Устал я проклинать насилье и порок;
И что им истина, и что для них пророк!
От сна не пробудить царей и сильных мира...
 
 
И я хотел забыть, забыть в чужих краях
Народ мой, гибнущий в позоре и цепях.
Но я не мог уйти – вернулся я в неволю.
Огонь – в моей груди, огонь – в моих костях...
И как мне удержать проклятье на устах?
Оно сожжет меня, но вырвется на волю!..
 

   1887

«Сердце печальное, робкое сердце людское…»

 
Сердце печальное, робкое сердце людское,
Надо так мало тебе, чтоб довериться счастью,
Жаждешь забыть ты измены и горе былое, —
Только б скорей полюбить и отдаться участью.
 
 
Ты, как цветок отогретый, раскрыться готово,
Инеем полный, он с первым лучом возродится,
Иней прольется слезами, и будешь ты снова,
Солнце приветствуя, сладкой надеждою биться.
 
 
Ты, как звезда, что дрожит в золотом небосводе,
Гаснешь, в сиянье бессмертной зари исчезая,
С вечною жизнью сливаясь в бесстрастной природе,
Ты на мгновенье трепещешь, любя и страдая.
 
 
Холодно в мире тебе – в этой мертвой пустыне,
Но побеждаешь ты, кроткое, смерть и мученья,
И не изведал никто еще, сердце, доныне,
Сколько в тебе бесконечной любви и прощенья!
 

   1887

Часть II

   К чему стремишься,
   Природа, того и я хочу.

Марк Аврелий

Природа

 
Ни злом, ни враждою кровавой
Доныне затмить не могли
Мы неба чертог величавый
И прелесть цветущей земли.
 
 
Нас прежнею лаской встречают
Долины, цветы и ручьи,
И звезды все так же сияют,
О том же поют соловьи.
 
 
Не ведает нашей кручины
Могучий, таинственный лес,
И нет ни единой морщины
На ясной лазури небес.
 

   1883

«О дайте мне забыть туманы и метели…»

 
О дайте мне забыть туманы и метели
В затишье и тепле на взморье голубом
И в глубине долин, как в мирной колыбели,
С улыбкой задремать невозмутимым сном,
Чтоб там, на севере, под грохот снежной вьюги
Я мог припоминать во мгле моих ночей
Мой тихий уголок, мой сад на дальнем юге
В сиянье золотом полуденных лучей,
И дремлющий аул, где – тихо и безлюдно,
Крутых, лесистых гор утесистый обрыв,
И в зелени холмов, как в рамке изумрудной,
Роскошной бирюзой сверкающий залив.
 

   1883

Молитва природы

 
На бледном золоте померкшего заката,
Как древней надписи причудливый узор,
Рисуется черта темно-лиловых гор.
Таинственная даль глубоким сном объята;
И все, что в небесах, и все, что на земле,
Ни криком радости, ни ропотом страданья
Нарушить не дерзнет, скрываяся во мгле,
Благоговейного и робкого молчанья.
Преобразился мир в какой-то дивный храм,
Где каждая звезда затеплилась лампадой,
Туманом голубым струится фимиам,
И горы вознеслись огромной колоннадой;
И, распростерта ниц, колена преклонив,
Как будто таинство должно здесь совершиться,
Природа вечная, как трепетная жрица,
Возносит к небесам молитвенный призыв:
«Когда ж, о Господи, окончится раздор
За каждый клок земли, за миг существованья,
Слепых и грубых сил ожесточенный спор?
Пошли мне ангела любви и состраданья!..
Не Ты ли создал мир, Владыка всемогущий,
Взгляни, – он пред Тобой в отчаянье поник, —
Увы, не прежний мир, не юноша цветущий,
А дряхлый и больной измученный старик!..»
 
 
Тысячелетия промчались над вселенной...
О мире и любви с надеждой неизменной
Природа к небесам взывает каждый день,
Когда спускается лазуревая тень,
Когда стихает пыл и гром житейской битвы,
Слезами падает обильная роса,
Когда сливаются ночные голоса
В одну гармонию торжественной молитвы
И тихой жалобой стремятся в небеса.
 

   1883

«Если розы тихо осыпаются...»

 
Если розы тихо осыпаются,
Если звезды меркнут в небесах,
Об утесы волны разбиваются,
Гаснет луч зари на облаках, —
 
 
Это смерть,– но без борьбы мучительной;
Это смерть, пленяя красотой,
Обещает отдых упоительный —
Лучший дар природы всеблагой.
 
 
У нее, наставницы божественной,
Научитесь, люди, умирать,
Чтоб с улыбкой кроткой и торжественной
Свой конец безропотно встречать.
 

   1883

Вечер

   Посвящ<ается> С. Я. Надсону

 
Говорят и блещут с вышины
Зарей рассыпанные розы
На бледной зелени березы,
На темном бархате сосны.
По красной глине с тощим мохом
Бреду я скользкою тропой;
Струится вечер надо мной
Благоуханным, теплым вздохом.
Поникнув, дремлют тростники;
Сверкает пенистой пучиной,
Разбито вдребезги плотиной
Стекло прозрачное реки.
Колосья зреющего хлеба
Глядят с обрыва на меня;
Там колья ветхого плетня
Чернеют на лазури неба...
Уж пламень меркнувшего дня
Бледней, торжественней и тише;
Он поднимается все выше,
Он охватил своим огнем
В деревне бедной над холмом
Две-три соломенные крыши
И стадо желтое утят,
И лужу в колеях дороги,
И темно-бронзовые ноги
Толпы играющих ребят…
И перед смертью кроткий взгляд,
О день, кидаешь ты с любовью
На беспредельные поля,
И, мнится, чей-то знойной кровью
Облиты небо и земля…
Погибший день, ты был ничтожен
И пуст, и мелочно тревожен;
За что ж на тихий твой конец
Самой природою возложен
Такой блистательный венец?
 

   1884, Сиверская

Южная ночь

 
О ночь полуденного края,
Полна ты мощной красотой,
По небу тихо пролетая
Над очарованной землей.
Горя, как жемчугом, звездами,
Ты ароматом облита,
Прозрачно синими тенями
Ты, словно дымкой, обвита;
И, как над зеркалом, склоняясь
Над гладью моря голубой,
Залюбовалась ты собой,
Нарядом пышным облекаясь...
Скажи, богиня, для кого
Ты в ризы брачные одета?
Ты ждешь ли друга своего,
Порфироносного рассвета,
Чтоб, полон дерзостных надежд,
Он, как дрожащими устами,
Твоих лазуревых одежд
Коснулся алыми лучами;
Чтоб лучезарный юный бог
С тебя покров сорвал, ликуя,
И тело смуглое зажег
Могучим зноем поцелуя;
Чтоб, вся бледнея, вся дрожа,
Ты отдалась ему мятежно,
Как вешний цвет фиалки нежной,
Благоуханна и свежа;
Чтоб ты, с улыбкой тихо тая
Под лаской утра и тепла,
О ночь, вакханка молодая,
В объятьях солнца умерла!
 

   1884

«И вот опять проносятся, играя…»

 
И вот опять проносятся, играя,
Как вереница чудных снов,
По небесам ликующего Мая
Гряды жемчужных облаков;
 
 
Нам вечно мил привет его коварный;
А между тем уж сколько раз,
Обворожив улыбкой светозарной,
Весна обманывала нас!
 
 
Но что мне в том: пускай за призрак счастья
Погибло тысячи людей,
Купив ценой угрюмого ненастья
Тепло и ласку вешних дней, —
 
 
На этот раз так глубоко и ровно
Лазурью блещет свод небес,
И очи звезд мерцают так любовно,
Так нежно зелен юный лес,
 
 
Что, все простив, я должен им поверить,
К природе кинувшись на грудь:
Ей наконец наскучит лицемерить,
Ей будет стыдно обмануть...
 
 
Я так устал в цепях моей неволи
И в долгой медленной борьбе, —
Нет, не прошу, но, как законной доли,
Я счастья требую себе:
 
 
О светлый Май, пока еще не поздно,
Ты мне не вправе отказать —
Меня хоть раз, как жертву смерти грозной,
Цветами жизни увенчать!
 

   Май 1884

В полях

 
Зданья, трубы, кресты колоколен —
Все за мной исчезает вдали;
Свежий воздух – прозрачен и волен,
Напоен ароматом земли.
И скользят, как жемчужная пена,
Облака из-за дальних холмов
Над стогами пахучего сена,
Над каймой темно-синих дубров.
И стада отдыхают лениво
На душистом ковре муравы;
Над болотами стаей крикливой
Из высокой и влажной травы,
Где блестят бирюзой незабудки
Под огромным листом лопуха, —
Подымаются дикие утки...
Чуть доносится крик петуха,
И дымок деревушки далекой
Улетает в безбрежный простор,
Что подернут слегка поволокой,
Как мечтательный, вдумчивый взор.
Все вокруг для меня так знакомо,
Словно путник из чуждых краев,
Я вернулся под родственный кров
Вечно милого, старого дома.
И лучи светозарного дня,
Чистоты целомудренной полны,
В мою грудь проникают, как волны,
Как поток голубого огня,
Чтоб ее с вышины безграничной
Целым морем сиянья облить,
Чтобы душу от пыли столичной
Мне струями лазури омыть.
 

   1884

Усни

 
Уснуть бы мне навек, в траве, как в колыбели,
Как я ребенком спал в те солнечные дни,
Когда в лучах полуденных звенели
Веселых жаворонков трели
И пели мне они:
«Усни, усни!»
 
 
И крылья пестрых мух с причудливой окраской
На венчиках цветов дрожали, как огни.
И шум дерев казался чудной сказкой.
Мой сон лелея, с тихой лаской
Баюкали они:
«Усни, усни!»
 
 
И убегая вдаль, как волны золотые,
Давали мне приют в задумчивой тени,
Под кущей верб, поля мои родные,
Склонив колосья наливные,
Шептали мне они:
«Усни, усни!»
 

   1884

На высоте

 
Как бриллиантовые скалы,
Возносит глетчер груды льдин —
Голубоватые кристаллы
Каких-то царственных руин.
И блещут – нестерпимо ярки —
Из цельной глыбы хрусталя
Зубцы, готические арки
И безграничные поля,
Где под июльскими лучами
Из гротов тающего льда
Грохочет мутными струями
Бледно-лазурная вода.
А там вдали, как великаны,
Утесы Шрекгорна встают
И одеваются в туманы,
И небо приступом берут.
И с чудной грацией повисли,
Янтарной дымкой обвиты,
Полувоздушные хребты,
Как недосказанные мысли,
Как золотистые цветы.
 

   1885, Юнгфрау

В Альпах

 
Я никогда пред вечной красотою
Не жил, не чувствовал с такою полнотою.
Но все мне кажется, что я не на земле,
Что я перенесен на чуждую планету:
Я верить не могу такой прозрачной мгле,
Такому розовому свету;
И верить я боюсь, чтоб снеговой обвал
Так тяжело ревел и грохотал,
Что эти пропасти так темны,
Что эти груды диких скал
Так подавляюще огромны;
Не верю, чтобы мог я видеть пред собой
Такой простор необозримый,
Чтоб небо вспыхнуло за черною горой
Серебряной зарей —
Зарей луны еще незримой,
Что в темно-синей вышине —
Такая музыка безмолвия ночного,
И не доносится ко мне
В глубокой тишине
Ни шороха, ни голоса земного:
Как будто нет людей, и я совсем один,
Один – лицом к лицу с безвестными мирами,
В кругу таинственно мерцающих вершин,
Заброшен в небеса среди пустых равнин,
Покрытых вечными снегами
И льдами дремлющих лавин...
О, пусть такой красе не верю я, как чуду;
Но что бы ни было со мной —
Нигде и никогда, ни перед чьей красой —
Я этой ночи не забуду.
 

   1885, Юнгфрау

Даль

 
Я к берегу сошел: противны мне леса,
Где буйный пир весны томит меня тревогой,
Где душно от цветов, где жизни слишком много...
А здесь передо мной бездушная краса —
Здесь только волны, тучи, небеса;
Их вечный полусон таинственно безмолвный
Баюкает мой мозг, недугом знойным полный,
И притупляет боль сознанья моего,
И если долго я гляжу на эти волны,
Где все – движенье, блеск и шум, но все – мертво,
Тогда в груди моей уж больше нет страданий,
Надежд, любви, воспоминаний;
Я ничему не рад, мне ничего не жаль,
И весь я ухожу туда, в немую даль,
Что веет на меня знакомою печалью.
О как бы слиться нам, обняться крепче с ней,
Но так, чтоб эта даль могла остаться далью
Вблизи, вокруг меня, в глазах, в груди моей!
 

   1885

После грозы

 
Минутная гроза умчалась далеко.
Меж туч, разорванных порывом краткой бури,
Мелькнула бирюза сверкающей лазури.
Все окна в комнате открыл я широко, —
И теплый аромат земли, дождем омытой,
С благоуханьем трав принес мне ветерок,
И к солнцу протянул свой бархатный цветок
Гелиотроп в саду, лучами весь облитый;
Залетный жук гудит и бьется о стекло.
Вспорхнула бабочка, – прозрачно и светло,
В отливе янтаря рубиновым узором
Два крылышка сквозят над влажной резедой...
А там, вдали – поля с их голубым простором,
И тянутся леса зубчатою стеной
На рубеже небес...
И радуюсь безлюдью,
Пахучей свежестью дышу я полной грудью.
Но вот толпа детей сбежалась под окном,
Чтоб в лужу опустить кораблик из бумаги;
Звенят их голоса, полны живой отваги,
Звенят, как бы в ответ на дальний слабый гром, —
И смехом молодым, как музыкой веселой,
Победно заглушен раскат его тяжелый.
 

   1885

«В путь, скорее в далекий, неведомый путь…»

 
В путь, скорее в далекий, неведомый путь!
Жаждет сердце мое беспредельной лазури.
И глаза, и лицо, и горячую грудь
Я открою навстречу несущейся бури.
 
 
Дальше, дальше!.. Пускай ураганом летят
Степи, волны, леса, города и селенья.