Страница:
Или:
«А я еду, а я еду за туманом.
За туманом и за запахом тайги».
А диссидентов же всяческих в расчет можно было и не брать – они вообще мало во что когда-нибудь верят и всегда всем недовольны. Скептики нудные они все просто, вот и всё. И, к тому же, еще и угрюмые они меланхолики. Ходят и вечно брюзжат: «Колбасы нету! Качественных товаров нету! Машину не купить! Свободы слова, и той – нету!» И песни комсомольские извращают эти злопыхатели:
«Я там, где ребята толковые,
Я там, где плакаты: «Вперед!»
Наконец это надоедает окружающему диссидентов законопослушному населению, и отдельные, самые ответственные представители диссидентского окружения сигнализируют «КУДА НАДО». Сотрудники «КУДА НАДО» берут брюзжателей на особый учет, точнее устанавливают круг их общения и проводят со всеми сразу разъяснительные беседы (бдительных представителей окружения эта процедура не затрагивала), приводят им наглядные примеры того, что все у нас в стране есть и им надлежит только приобрести умение все это видеть. Необходимо научиться, так сказать, под другим углом смотреть на окружающую их, диссидентов, действительность. И надо отметить, что некоторые из диссидентов и многие из их окружения как-то сразу проникались. Меняли, так сказать, угол своего мировоззрения. А другие – нет, не меняли. Артачились. Вставали, так сказать, в позу. Поза внушала отвращение сотрудникам «КУДА НАДО», они теряли свое хваленое железное терпение, хватали несговорчивых диссидентов за шиворот и выбрасывают их за строгие пределы одной шестой части суши. Можно сказать, бросали их прямо в хищную акулью пасть капитализма.
«А я еду, а я еду за деньгами.
За туманом едут только дураки».
А там, в пасти этой, слюнявой в зубастости своей, диссиденты вначале чувствовали себя вполне даже комфортно. Им выплачивали всяческие пособия и гранты, предоставляли казенное жилье и скучную, никому не нужную, но довольно достойно оплачиваемую работу. Кормили этих дармоедов различными видами колбас, угощали деликатесными в дырявой плесени своей сырами. За эти изъеденные червями и покрытые слоем зеленой плесени сыры, за эту не нужную никому экзотику в советских магазинах продавцов просто расстреляли бы на месте ржавыми пулями. А тут – пожалуйста, ешь – не хочу. Но беда дармоедов этих была еще и в том, что они постоянно хотели. И их поначалу действительно кормили. Много-много чем кормили и, большей частью, экзотическими разными блюдами. Кормили и кричали об этом во всех средствах массовой информации, а потом приглашали лоснящихся изгнанников в различные студии, где они позировали перед телекамерами и бормотали что-то вроде: «Non Union Sovetic! Democratic – yes! Сало, масло, колбаса – гут!» Языкам-то ведь никаким не были обучены, в большинстве своем, диссиденты-то, как, впрочем, и подавляющее большинство советского народа. Даже та его часть, которая имела высшее образование, тоже стыдливо так писала в различных анкетах: «Читаю и перевожу со словарем». На самом деле врали они все. Никто и никогда в стране этой не читал иностранную литературу со словарем. А без словаря тем более никто не читал. Потому как не умели этого делать, да и читать-то особо было нечего. Ну не было в стране настоящей иностранной литературы, разве что по технической тематике иногда еще что-нибудь подбрасывали в библиотеки крупных городов. Или же можно было купить в ларьке «Moscоw Nеws» и почитать адаптированный текст из газеты «Правда». А что-нибудь другое – ни в коем случае! Вдруг там что-нибудь растлевающее попадется? То, что полезно для вас, ну там, к примеру, литература восемнадцатого века, то не волнуйтесь и не думайте напрягаться – мы вам все переведем. Причем, правильно переведем. Без отклонений от авторского замысла. Что-что? Случались отклонения? Нет-нет, это просто идеологически закаленный переводчик смог так глубоко проникнуть в авторский замысел, что выяснились некоторые подробности, самим автором пропущенные или же совершенно напрасно им написанные. Умели ведь нырять мыслью-то своей проникновенной стойкие наши переводчики, аж глубже самих авторов порой ныряли они в пучины тонких творческих душ.
Так вот, как только косноязычные изгои объявляли во всеуслышание, о том, что стало им теперь за пределами славной страны Советов-то вдруг очень хорошо – все, о них сразу же все благодетели забывали. И тут вдруг снисходило на диссидентскую сволочь эту некое прозрение. Опять же, не на всех снисходило. На тех, кому только колбасы не хватало, ничего не снисходило – тихо погружались они в относительную сытость западной жизни, и тина скотского благополучия смыкалось над их головой. А тем, кому не хватало творческой свободы, вдруг становилось невыносимо скучно – нет закрытых тем и никого разрушительной протестностью своей уже не удивишь, а на конструктивную созидательность, оказывается, не хватает силенок-то творческих. Ну не оторваться никак от обыденности и не взмыть в настоящий творческий полет! И, значит, совершенно справедливо в своем Отечестве диссидентским амбициям не потакали ни злостные критики, ни скучные чиновники от культуры. Не велась на диссидентские потуги и самая читающая в мире публика – не приняла она дешевые проявления псевдотворчества.
Вот такие вот не соответствующие окружающей действительности мысли копошились в воспаленном Серегином сознании, подернутом дымкой одолевающего его сна. И он бы, наверное, окончательно заснул, облокотившись на шаткий забор-плотину, если бы не вынырнувший вдруг из недр свинского приюта армейский «скотник». Бодро прошлепав по изобилующей полутонами слякоти, он донес до Сереги отголосок командирской воли: «Товарищ подполковник желает немедленно Вас видеть! И по этому случаю жалует Вам на сегодня свои резервные чулки от ОЗК!»
«Интересно, кому пришло в голову назвать эти резиновые «бахилы» чулками? – думал Сергей, просовывая шпеньки в неразработанные еще резиновые петли. – Чулки у нормальных современных людей ассоциируются с интимной деталью женского туалета, подчеркивающей элегантность женской ножки. Тут же картина совершенно иная – ноги военных, одетые в эти «чулочки» напоминают распухшие от укусов термитов слоновьи конечности, неуклюже сталкивающиеся при попеременном обгоне друг друга в ходе стремительного военного перемещения».
Прохлюпав через весь двор, Сергей оказался в тесном и полутемном свинарнике и поначалу не сразу разглядел суровые начальственные контуры. Ага! Вот он! Склонился над счастливой кормящей свиноматерью и почесывает за ее обвисшим грязным ухом. Счастливая свиноматерь довольно похрюкивает. На лице командира застыла безмятежная улыбка. Наконец он приподнимает голову и замечает переминающегося с ноги на ногу старлея, явно не знающего как повести себя в этой двухсмысленной обстановке: рубануть строевым шагом по проваливающимся в зловонную жижу отмосткам, при этом гоня перед собой волну и создавая многочисленные в радужности своей брызги, а затем, выпятив грудь и приложив руку к полной надежд голове, бодро так и громко доложить о своем всеми долгожданном прибытии? Или тихо так, бочком, приставными шагами подойти и шепотом представиться? Не нарушать свершающегося «таинства»? Но, командир вмиг разрешил внутренние Серегины терзания.
– Здорово, старлэй, – зычным голосом произнес он, распрямляясь и протягивая Сергею ладонь с прилипшими ворсинками хилой свинской растительности и давно не стриженными грязными ногтями.
Глянув на протянутую ему мохнатую лапу, Сергей поперхнулся. В этот момент в голове старлея что-то щелкнуло и ему вдруг все в этой округе стало невыносимо противно. И это зловонной свинячье царство, и этот самодур подполковник с облепленными говном слоноподобными бахилами.
– Здравия желаю, товарищ подполковник – поднося ладонь к голове и касаясь кончиками пальцев правого виска, хмуро ответил Сергей, демонстративно не замечая протянутой руки – старший лейтенант Просвиров прибыл для дальнейшего прохождения службы.
В пропитанном вонью воздухе повисла густая пауза.
– А-а-а! Вон воно щё! – вдруг вскрикнул раненый неслыханной, в его представлении, «борзостью» старлея и уязвленный до чрезвычайности командир, возмущенно потрясая не пожатой ладонью – Чыстоплюйчыка сюды прислали?! Ну шо ж, я Вас буду тут учиты лопаткою дэрмо разгребати.
– Вы, наверное, не поняли, – вконец осмелел Серега, сообразив по особенностям командирской мимики, что отношения между ними испорчены окончательно и что терять ему уже нечего, – я ведь сказал, что прибыл для дальнейшего прохождения службы, а не для разгребания, извините, вашего говна. Это уж Вы как-нибудь сами извольте.
– Ну знаешь лы шо… Мнэ глубоко насрати з высокой колокольны на то, шо Вы зараз говорылы. Вы, наверное, до сых пор ни як нэ врубытэс… щё ысты по Вашему служба?! – закончив гневно хватать ртом благоухающий воздух, вдруг искренне удивился голосом глубоко уязвленный командир. – Служба – цэ и исти ежедневноэ и ежечасноэ разгребание гымна! Вид гымна измэнается постоянно, вернээ меняэтся его происхождэние, источнык, як сказать, а вид подобной дэятелности по-сто – я-нэн! Поняли Вы?! Разгребаниэ, ворошениэ и пэрэкладывани с миста на мисто – постоянны! И вечны!
– Странно, но до сих пор как-то не приходилось этим заниматься.
– Так то Вам крупно повезло – Вы же, небось, всю дорогу интеллигента из себя корчили. Вы чыстоплюйчик, эдакий, почти ведь зараз до Афгану опрэдэлылыся. Там ерунду всякую нэкогда, наверноэ, робитэ. Там, нэбось, постоянно полушариями надо було гремыхаать и робыты над тем, як боевы задачы ысполнаты и пры том щё шкиркы подчиненных свих заховаты, та и про свою шкирку надо ще не забуваты. По сэбэ знаю, що цэ такэ. Я все ж таки фронтовик. А вот тэпэрь зараз прыдется Вам этим заняться. Гимном, в смысле. Времени для ерунды всякой тут у нас нэмэрэнно. Цэ хоть и боевой, но «прыдворный» батальон. Здэся надо швидче успевать и боевые задачи исполняты, и снэг зимой белой краской красити!
– Извините, товарищ подполковник, – встрепенулся, задумавшийся было Серега – по-моему, вы забыли представиться.
– Шахрайчук моя фамилия! Подполковник Шахрайчук меня все тут кличут, Ваше высокоблагородие! И прошу будь ласка запомныты, щё на ввэрэнной мнэ террыторыы я исты цар, бог и старшый воынский началнык! Впрочым, у Вас щё буде время узнать меня получше. Норов мий крутой и хитрые мои повадки. А тэперь идытэ соби в общежитие и обустраивайтэсь як Вам завготно. Позвольтэ, «вашбродь». А що Вам там обустраивать? Мыльныцу с брытвой в тумбочку бросил и порядок. По военному надо все. Нэ рассусоливая. Сэмья-то, я надеюсь, нэ с Вами зараз приихала? Цэ вирно, рановато еще. Житья для Вашей сэмьи зараз нэ видаты. Ладно, ладно идите себе. Насчет койко-места я ще вчёра распорядился. И нэ забудътэ, як устроитэсь, так на общегарнизонну вечерню поверку припожаловать. На плац, будь ласка, припожалуйте у 21.00. Нэт, лучше Вы пораньше приходьте. За тридцать хвилын до начала, я определю вам мисто в строю и личному составу вас заодно прэдставляты буду.
Сбросив за забором отяжелевшие «чуни», Сергей побрел в штаб за оставленным у дежурного чемоданом. «Что за день такой, – размышлял он по дороге, – не успел порог переступить и – на тебе, пожалуйста – сразу два конфликта на пустом месте. Сначала старлей какой-то странный попался, законов вроде как армейских не знает. Действует ведь в армии негласное правило – младшие офицеры (до капитана включительно) первыми приветствуют только старших (при этом капитанам полагалось игнорировать майоров), но ни в коем случае не занимаются этим глупым формализмом между собой. А подполковник этот оголтелый? Сначала по говну вынудил прогуляться, а потом еще и лапы свои грязные в приветствии сует. Демократа от сохи из себя изображает. Руки в детстве его крестьянском, наверное, мыть не научили как следует, поэтому-то и дико ему когда у других они чистые. Да ведь и говорить-то толком он не умеет – лай только сплошной льется из него и это-то на певучем хохлятском языке! В общем, как теперь служба пойдет, не трудно себе представить». Обуреваемый такими грустными размышлениями Сергей доковылял, наконец, до штаба.
Броуновское движение в штабе не останавливалось. «Видимо к поверке этой общегарнизонной готовятся, – промелькнула очередная «штирлицова» догадка в Серегиной голове, но тут же возникло и удивление, – а чего к ней, собственно, готовиться? Вышли себе на плац на ночь глядя, построились, перекликнулись, доложились на сон грядущий и разошлись. Чего тут такого особенного? У военных так принято. Это для военных обыкновенная в серой скучности своей и рутинная такая обыденность. Какая тут нужна еще дополнительная подготовка? Для чего нужны эти суетливые перемещения?». Дежурный встретил Сергея уже как старого своего знакомого и, предварительно сообщив, что зовут его никак не иначе как Андреем Поникаровым, с превеликим любопытством стал расспрашивать о подробностях визита к «свинотавру». Но любопытство его не было удовлетворено в полной мере. Дело в том, что попадая в незнакомую местность и общаясь с незнакомыми людьми, Сергею почему-то сразу являлся в сознании старый чекистский плакат с укоряющим взглядом и начертанным на нем призывом: «Не болтай!». Очень любопытное явление, как будто кто-то бестелесный и невидимый настороженно сидел внутри него и время от времени активировал одно и тоже изображение. Так было и в этот раз. Перед Сергеем вдруг возник знакомый в строгости своей образ, и он вкратце и в довольно общих чертах, обходя конфликтные подробности «дружеской беседы» в пропитанном благовониями свинарнике, рассказал Андрею о состоявшейся встрече, удивившись при этом только неким странностям в выборе места ритуальной встречи с вновь прибывшими подчиненными и в манере ее проведения. Андрей лишь хитро улыбнулся: «Скоро перестанешь всему удивляться. А с комбатом это вы еще нормально поговорили. И место он специально такое выбрал. Это у него что-то вроде теста: прибывает офицер в часть – он его раз сразу и в говно. И слова грозные произносит. А сам изнутри очень грозного себя потихоньку так выглядывает: «Какова реакция?» Если струсил и вспотел, начал что-то лепетать нечленораздельное – все, сотрет в порошок и дальше взвода не выпустит. А если видит, что глазами сверкаешь, и слышит, что огрызаешься, то бросит в ближайшее время в какой-нибудь прорыв. Засунет на какой-нибудь заведомо безнадежно-расстрельный участок и будет требовать его скорейшего процветания в форме роста дисциплинарных показателей. Но зато, если не дрогнешь и не загнешься, и чего-нибудь там еще и вытянешь – отметит и, будет двигать тебя по службе. Методы у него такие. У него ведь тяжелое детство-то было. Опять же – осколки в голове. Да нет, не на фронте, присказка такая есть. Что-то вроде коляски без дна и деревянных игрушек, прибитых гвоздями к полу. Он ведь вырос в украинском селе, привык со свиньями и другой всякой живностью возиться. Родное это все ему. Во время войны сначала по малолетству не служил, говорил как-то, что сапожничал в оккупации. И тоже нравилось это ему. Но видать, в какой-то момент надоел ему энгельсов «идиотизм сельской жизни». Сидел он как-то на завалинке, по обыкновению тачал сапоги уже после того, как село от фашистов освободили, глядь – пехота пылит по дороге: «Возьмите с собой, хлопцы!» «А пошли!» – говорят. И пошел он с ними в сторону запада, набавил себе годок как-то в документах и до Кенигсберга, говорит, дошел. А после войны куда деваться? В село обратно не хочется. Голодно там и, опять же, этот энгельсов «идиотизм» В армию или же в город куда податься – сложности с образованием. Только-то три класса начальной сельской школы и было-то у него за спиной. Поздно в школу пошел, во время оккупации, конечно же, не учился, а дальше фронт. Какое может быть образование? Но исхитрился как-то и попал в танковую школу. Выучили его там кое как, аж на командира целого танка выучили. (А что? Этого ведь для него даже много. Некоторые-то ведь недоучки, становились только командирами танковых корпусов! Двигатель с вооружением пропивали где-нибудь и оставался им только прочный танковый корпус. Вот этим, корпусом-то броневым, и командовали бездари до самой своей пенсии). Так вот, только выучили этого командира, а тут Ракетные войска формировать начали. Дергать начали с миру по нитке. Выдернули и его. А, выдернув, начали головы свои незадачливые ломать: куда ж его такого пристроить, совсем ведь темный для освоения новой стратегической техники-то? Чесали-чесали «репы» свои кадровики, а потом, видимо, вспомнили, что в танке-то вроде как радиостанция предусмотрена и, он, комбат наш будущий, как дипломированный командир этого самого танка, должен был ее изучить досконально и сдать по ней какой-нибудь экзамен. Ну, на худой конец, какой-нибудь зачет должен же был хотя бы сдать он! Осенило просто как-то вдруг тугодумных наших кадровиков, вздохнули осененные облегченно и отправили они танкиста нашего организовывать радиосвязь Ракетных войск, что называется, с нуля просто организовывать. Набил он, конечно, на поприще этом шишек себе. Тут даже со знаниями, и то сложновато, а он сам ноль и связь просто с нуля нужна, да еще вдобавок быстро нужна и самая что ни на есть надежная. Били больно его, кое-что понял он и кое-чему научился. Но после учебы такой шибко возненавидел он учителей своих. Умников этих, которые с высшим образованием. А когда в комбаты выбился на рвении своем и подобострастии верхнему начальству, начал вокруг собственной персоны себе подобных собирать – деревянных ребят из прапорщиков, сдавших экстерном экзамены по курсу среднего военного училища (ВУ). Их здесь пруд пруди. Они гордо называют себя «офицерами», а тех, кто имеет высшее образование, презрительно кличут «инженерами». «Офицеры» друг друга за километр чуют и в повседневной жизни демонстрируют друг другу всяческие знаки внимания: – прикрывают тупость друг друга как только могут. А «инженеров» все время пытаются всяческими способами «подставить». И, чтобы полностью исключить вероятность ошибки и не «подставить» своего брата «офицера», носят эти недоучки специальные значки. Это тебе не банальные наши инженерные ромбики. На них, на значках этих опознавательных, круглых как джоттовское «0», это самое «ВУ» и прописано. Под развернутым красным знаменем прописано. Мы, кому выпало несчастье на инженеров выучиться, понимаем эту геральдику так: прикрылся знаменем и «Вроде Учился», но нулем остался навсегда. И эта расшифровка отражает истинное положение дел. Мы ведь прекрасно знаем, как сдаются эти экстренные экзамены: две недели удручающего запоя и диплом, равнозначный диплому простого советского техникума, в кармане очередного неуча. И теперь это не простой неуч. Это неуч-«офицер»! Ну ладно, потом договорим. Сейчас давай-ка, дуй в общагу, до построения час всего остался».
В общаге Серегу, конечно же, никто не ждал. Поначалу сонная дежурная, пышногрудая средних лет дама, с досадой скучно глянула в его потертое удостоверение и вдруг оживилась. Деятельно вдруг затараторила на местном диалекте: «Та нет, нихто ниче не говорил мне. Та я и фамилию такую вообще впервой слышу! Просвиров – это что-то церковное? У Вас предки-то не из попов, случаем, будут? Ладноть, счас начальнице позвоню». Дежурная долго и безуспешно крутила диск массивного в эбонитовости своей, былинного такого телефонного аппарата, помнившего еще гениальные руки старика Эриксона. Накрутившись вдоволь, она безнадежно бросила увесистую трубку на испуганно исчезнувшие рычаги: «Не дозвониться никак. Болтать будет до глубокой ночи, а потом заявится к одиннадцати на работу и давай всех гонять. Как же, какое-никакое, а начальство все ж таки! Ладноть, все одно бесполезно это – местов-то все равно ведь нет. Не-ту-ти! Комсомольский слет у нас. Со всех окрестностев слетелись к нам голуби – разлюбезные комсомольские активисты. Пьють вечерами и с местными девками любезничают активно, просто со всеми кто ни попадя в пьяном виде любезничают. Даже ко мне приставать пытались, охальники (дежурная возмущенно передергивает волнующимся бюстом), в дети мне годятся, а все туда же! Так что давайте-ка подождем с Вами до завтрева. Слет завтрева кончится и местов будет – просто море разливанное местов-то этих будет. Хошь на первом этаже, хошь тебе на втором. Че-че? Негде ночевать? Так к товарищам попроситесь. Не знаете никого? А к кому же Вы тогда ехали сюда? Если не знаете здесь никого? Служить он, видите ли, ехал… Служить-то тоже с толком надо ехать. Позвонить кому загодя, познакомиться с кем, а потом уж и ехать себе аккуратненько. А то свалятся как снег на голову и начинают потом права качать. Ну ладно, раскладушку-то найдем, так и быть, для Вас. Охфицер, как-никак. Поставим вот здеся. Под лестницей, значит, поставим. Та повесим мы Вам Вашу ширмочку, не переживайте не Вы первый, не Вы и последний! Ой-ей-ей, какие мы оказывается стыдливые-то! Чего здеся стесняться-то? Тута все свои! Чужие тут не ходят! Сказала же – ширмочку повешу. А чемоданчик ко мне в дежурку пока поставьте. Буду охранять Вам его. Как там у вас: «Пост принял, пост сдал. Стой, кто идет?» Ха-ха-ха! Только за отдельную плату охранять буду. Ха-ха-ха! Шутка!»
С облегчением избавившись от говорливой дежурной, Сергей поспешил на плац. Изо всех гарнизонных щелей к этому священному для всех военных месту стекались ручейки военнослуживого люда, представителей особой ветви человеческого развития, именуемой, не иначе как – «хомо милитер». (Для непосвященных следует привести некоторые пояснения. Плац для военных – это некое святое место, попав на которое они начинают вести себя как-то неадекватно, просто девиантное какое-то появляется у них поведение. И обратите внимание: это происходит не только с военными. Вот, к примеру, собираются верующие в святом для них месте, в каком-нибудь, например, храме и начинают вдруг креститься, бить поклоны, прикладываться трепетными устами к шкатулкам со святыми для них мощами. А то вдруг еще и петь начнут или громко читать различные молитвы. Ну разве ведут они себя так вне храма? Вне святого для них места? Так же и у военных. Собираются они на святом для них плацу. Сначала стыдливо топчутся на месте, кучкуясь по своим подразделениям, а затем начинают вдруг одновременно крутить головами, особым образом перемещаться (выпятив грудь, гордо задрав подбородок и высоко выбрасывая вперед свои не естественно прямые ноги), громко и не всегда стройно поют, прикладываются устами к священному для них знамени, судорожно дергают во взаимных приветствиях руками и бодливо крутят головами. А что бы с ними, интересно, стало бы, с военными-то с этими, если бы они попробовали таким вот странным образом вести себя в быту?).
Наконец разрозненные ручейки влились в разлитое по плацу зеленое озеро военных. Откуда-то прорвалась и забилась отражениями по плацу звучная команда: «Становись!» И покрытая ряской озерная поверхность разом всколыхнулась и разлилась на ровные геометрические фигуры выстроившихся подразделений. Что-то очень рано встали. Сергей остался стоять на ступеньках перед входом в штаб. Стоял, безучастно взирая на знакомую с давних уже пор и уже серьезно наскучившую ему картину подготовки к очередным военно-увесилительным игрищам. Места ему в предстоящих игрищах определено еще не было и поэтому можно было позволить себе немножко расслабиться, взгрустнуть и задуматься. Но это ненадолго. Вот-вот должно свершиться чудесное в неожиданности своей появление командира с застывшим в строгом оскале морды его лица каким-нибудь очередным судьбоносно-волевым решением. В этот раз решений не намечалось. Но командир, видимо, по привычке выдерживал паузу. А может, торопиться ему в этот вечер было уже некуда? Кто его знает? Да и времени еще оставалось достаточно много до назначенного им срока. Обещал, правда, назначить и представить. Забыл, наверное. Заговорился, наверное, с какой-нибудь очередной рожающей свиноматерью по телефону. Небось ее самочувствием интересуется. Вот и не фига было этим военным раньше времени строиться. Но у военных ведь всегда как? Назначит, к примеру, самый старший воинский начальник построение большого количества военных на строго определенное время и все – процесс пошел, каждый военоначальствующий рангом ниже предыдущего определяет свой так называемый «зазор» и назначает для своего подразделения особое время построения. К примеру, назначил командир полка построение, допустим, на 9.00, тогда замкомандира обязательно назначит на 8.30, и дальше этот процесс движется по нисходящей, не теряя своей направленности. И, в конце концов, получается так, что командиры взводов начинают «строить» своих бойцов еще в 06.30. «Строить» (предварительно проверив порядок в прикроватной тумбочке) и осматривать их со всех сторон, периодически заглядывая в душу. Осмотрев и заглянув, взводные командиры приступают к принуждению подчиненных к устранению недостатков, поразивших безупречность их внешнего вида. Далее начинается совершенствование строевые навыков подчиненных и обучение их громкому приветствию вышестоящего начальства (здесь даже допускается иногда проявление чуждой всем военным мании величия: лейтенант, например, может потребовать называть себя исключительно полковником, чтобы подчиненные привыкли здороваться исключительно с полковником и в чудное мгновение приветствия старшего воинского начальника случаем не опростоволосились и не назвали его лейтенантом). Затем взводные командиры могут приступить к развитию вокальных способностей у своих подчиненных, и еще много-много чего они могут придумать, но ведь есть еще и ротные командиры. А ротные командиры тоже должны убедиться, что все взводы у них уверенно маршируют, поют и умеют по-военному здороваться.