Страница:
— Ага! Мой автомат заработал! — сказала Сюзанна.
— Босс, когда же зарплата? Удропп возился с президентом. Не глядя на меня, он проворчал:
— Я слежу за приборами. Прибыль должна быть максимальной.
— Когда я получу свои жетоны? — повторил я.
— Когда анодное напряжение, которое вы создаете на конденсаторе, отопрет тиратрон.
— Есть хочется…
— Плохо работаете. Каждый взмах всего полтора вольта. Быстрее качайте.
Сюзанна снова включила свой автомат. Ей досталось второе платье.
— Я не хочу больше платьев, — сказала она.
— А что?
— А то, что вы обещали. Нейлоновую шубу.
— Сейчас я прибавлю еще отрицательное смещение на сетку и сниму часть напряжения с его конденсатора на ваш автомат.
Так я и знал! В схеме Удроппа роль капитала выполняет электроэнергия. Она-то и перекачивается из моей «сферы производства» в «сферу потребления», в карманы «общества предпринимателей». Моделями карманов были конденсаторы и аккумуляторы.
— Ну, это слишком! Какого черта все только для нее!
Автомат щелкнул. В ящике перед моим потным носом затарахтели жетоны.
— Берите свою «зарплату».
Я достал пять медных жетонов.
— Что я должен с ними делать?
— Идите в «сферу потребления» и пользуйтесь автоматом.
Я забежал за перегородку.
— Пролетариат! — весело воскликнула Сюзанна. — Вам вон в тот автомат, рядом.
Я получил миску супа, холодную котлету и кружку пива.
И то слава богу!
Мой первый рабочий день кончился. Сюзанна с ворохом тряпок пошла спать.
Что-то будет завтра!
Когда утром я прошел в «сферу производства», моего рычага не было. Сюзанна сидела в кресле рядом с «президентом» и пила пиво.
— В чем дело? — удивился я.
— Вас уволили, — сказала она и кивнула на стенные часы.
Они показывали пять минут девятого.
— За что меня уволили?
— За опоздание. Попытайтесь снова получить работу.
— Откуда у вас пиво?
— Это за ваши жетоны. Они теперь мои. Никогда не видел подобной наглости!
— Специальность? — спросила машина.
— Грузчик, — не думая, ответил я.
— Плохая рекомендация, — сказала машина и умолкла.
Машина, оказывается, обладает памятью! Она взяла на заметку факт моего увольнения за опоздание на работу. Опять все как в жизни. Может быть, в этих электронных моделях экономических и социальных структур и есть какой-то разумный смысл? И все же я не мог согласиться с тем, что такое чрезвычайно сложное явление, как жизнь многих миллионов живых людей в обществе, можно достаточно точно изобразить при помощи радиоламп, транзисторов, сопротивлений и реле…
Я стал думать, что мне делать. Мой взгляд упал на электронный мозг.
Если в нем сосредоточено все управление электронной моделью, почему бы не попытаться «усовершенствовать» ее по-своему?
— Вы не ябеда? — спросил я Сюзанну.
— А что?
— Я хочу попытаться усовершенствовать «общество».
— Пожалуйста.
Я подошел к пульту управления и наобум повернул первую попавшуюся ручку. После еще и еще. Их здесь было около сотни. Машины дико взревели. До этого едва теплившийся «президент» стал пылать, как стеариновая свечка. В надежде, что мой рычаг все-таки вылезет, я вытащил «президента» из гнезда я спрятал в карман. В этот момент вошел Удропп.
— Ага, бунт! Это хорошо! Покушение на правительство! Чудесно! А где стабилизатор напряжения? Ликвидация верховной власти? Прекрасно! Верните «президента».
Я возвратил неоновую лампу.
— Мы предусмотрим и этот человеческий элемент. Я заэкранирую правительство сеткой и подведу к ней высокое напряжение. Две тысячи вольт хватит. «Президента» мы спрячем в колпак и подведем к нему пять тысяч вольт. Вот так. Таким образом, государство будет гарантировано от внутренних беспорядков.
Я стоял уничтоженный. Гарри Удропп подводил к электронному мозгу высокое напряжение.
— Дайте хоть какую-нибудь работу, — взмолился я.
— А ну-ка попробуйте сейчас, пока я не установил все потенциометры в прежнее положение.
Я нажал кнопку спроса рабочей силы. Репродуктор ни с того ни с сего запел голосом Джонса Паркерса «Как счастливо ты умирала в объятьях моих голубых…». Из машины вылез не один, а сразу три рычага, и они сами, без посторонней помощи, стали качаться вверх и вниз. Жетоны посыпались в коробку, как из рога изобилия!
— Босс, вот удача! Кажется, «Эльдорадо» получилось! — воскликнул я, выгребая медные кругляшки из коробки.
— Черта с два, — прохрипел Гарри. — В сфере потребления ничего нет. Пусто.
Я помчался за перегородку к автомату и сунул жетон. Никакой реакции. Сунул второй. Молчание.
— Н-да. Производство просто сошло с ума. Электроника Гарри Удроппа, видно, работала только в строго определенном режиме. Модели производства и потребления балансировали на точке неустойчивого равновесия. Стоило машину вывести из этого режима, и она превращалась в нелепый клубок радиосхем, который делал что попало..
Гарри установил потенциометры как нужно, и все рычаги, кроме одного, упрятались в машину. Джонс Паркерс перешел на контральто, затем на колоратурное сопрано и умолк на ноте «ля» седьмой октавы. Я ухватился за оставшийся рычаг и стал его усердно качать, чтобы восстановить свою добрую репутацию.
— Отдайте жетоны, — сказал Гарри.
— Зачем?
— Они достались вам даром. Так не полагается.
— А почему ей все достается даром? — указал я на Сюзанну, которая уснула в кресле.
— Не задавайте глупых вопросов и отдайте жетоны.
Два жетона я все же припрятал!
Весь рабочий день Сюзанна проспала, а я к вечеру заработал еще семь медяшек. Удропп обезопасил за это время «правительство» и несколько раз снимал напряжение с моего конденсатора. Вообще он возился со своей машиной очень усердно. Впоследствии Сюзанна мне сказала, что за проект «Эльдорадо» Гарри отхватил хороший куш.
Теперь я был умнее и на еду истратил только два жетона. Это был почти голодный паек, но я понял, что нужно думать и о черном дне!
Утром следующего дня я застал Сюзанну с заплаканными глазами.
— Почему ревет общество предпринимателей? — съехидничал я.
На работу я вышел рано. Позвякивавшие в кармане жетоны оказывали благотворное влияние на мое настроение.
— Это свинство! — сказала Сюзанна.
— Что?
— Он все у меня отобрал. И платье, и белье, и шубу.
— Кто?
— Удропп.
— Почему?
— Чтобы все начать сначала. Он их снова упрятал в автомат.
Я бросил рычаг и подошел к Сюзанне. Мне стало ее жалко.
— Мне не очень нравится эта игра, — сказал я.
— Ничего, Гарри добьется, что будет гармония.
— Я не знаю, что это такое. Но только свинство отбирать то, что тебе дали. Вошел Удропп.
— Что это за идиллия? Марш по местам! Я, кажется, слишком увеличил потенциал на тиратроне. Вы ничего не делаете, и вас не уволили.
— Одну секундочку, босс!
Я кинулся к рычагу, но поздно. Он исчез. Довольный Удропп захихикал.
— Черт с тобой, на сегодня у меня есть жетоны.
Сюзанна насупилась и больше не пользовалась своим автоматом. Я нехотя нажимал белую кнопку, перебирая разные специальности. Никто не нужен. Неужели наше общество насытилось и врачами, и педагогами, и техниками, и поварами? Я еще раз нажал белую кнопку.
— Специальность?
— Журналист.
— Берем.
Я остолбенел. Из машины вылез стол с пишущей машинкой. Ну и Гарри! Даже до этого додумался!
— Пресса в нашем обществе доходное дело, — сказал Удропп. — Вы будете получать тем больше, чем с большей охотой Сюзанна будет читать ваши сочинения. Итак, начинайте.
Удропп вышел.
Я сел за машинку и задумался. Затем я начал:
« Экстренное сообщение! Небывалая сенсация! В результате радиоактивных мутаций появились новые виды животных! Говорящие ослы! Собаки-математики! Обезьяны-гомеопаты! Поющие свиньи! Петухи, играющие в покер!»
— Чушь какая-то, — сказала Сюзанна, вытаскивая из своего автомата лист бумаги. — Если так будет продолжаться, я не буду читать, и вы умрете с голоду.
— Не нравится? — спросил я.
— Нет.
— Хорошо, я попробую другое.
«Небывалая сенсация! 18 миллиардеров и 42 миллионера отказались от своих миллиардов и миллионов в пользу рабочих…»
— Послушайте, Сэм, или как вас там! Я больше читать вашу белиберду не буду.
— Еще одна попытка.
— Не буду.
— Ну, пожалуйста, Сюзанна.
— Не хочу.
— Ну, Сузи!
— Не смейте меня так называть, слышите!
Я напечатал:
«Сузи, вы чудесная девушка. Я вас люблю».Она ничего не сказала.
«Я вас люблю. Вы это читаете?»
— Да, — тихо ответила она. — Продолжайте.
«Я вас полюбил с того момента, как воскрес. Все время, пока мы занимаемся этим идиотским проектом, я думаю, как нам удрать вдвоем. Вы и я. Хотите?»
— Да, — тихо ответила она, вытаскивая лист бумаги из автомата.
«И вот что я придумал. Как-никак, а у меня есть специальность. Мы уйдем от Удроппа и попытаемся найти настоящую работу, а не эту электронную чепуху. Вдвоем нам будет легче. Честное слово, после того, как я вас увидел, я пришел к выводу, что резать вены глупо».
— Я тоже так думаю, — шептала Сузи. Вошел Удропп.
Он посмотрел на свои приборы и щелкнул пальцами.
— Ага! Дело, кажется, идет! Напряжение стабилизировалось! Сдвигов фаз нет! Мы близки к гармонии между производством и потреблением.
— Конечно, босс, — сказал я. — Должно же наше общество когда-нибудь зажить как следует.
— Продолжайте в том же духе, а я все это нанесу на схему, — сказал он, выходя из зала.
«Сегодня ночью давайте встретимся здесь. Мы выскочим в окно».
— Хорошо…
До конца дня я сочинил около десятка идиотских сообщений и заработал кучу медяков. Сюзанна исправно отрывала листы бумаги, демонстрируя электронному истукану свою заинтересованность в моей продукции. Гармония была полная, и Гарри Удропп лихорадочно снимал схему «Эльдорадо», чтобы продать ее за миллион долларов. Она этого стоила, потому что в ней был учтен человеческий элемент!
На весь заработок я набрал бутербродов и спрятал их в карманах.
Ночью, пробираясь к окну, я и Сюзанна остановились у «общества предпринимателей».
— Ты вчера ни разу не пользовалась своим автоматом.
— Если бы я пользовалась, ты бы заработал меньше.
— Хочешь, мы заберем платья и шубу?
— А ну их к черту.
— Я могу Удроппу оставить записку, что это сделал я. Все равно меня нет.
— Не нужно. Так будет легче идти.
Мы вылезли в окно, перемахнули через ограду и оказались на широкой асфальтовой дороге, ведущей в большой город. Над ним неистово пылало оранжевое небо. На мгновение Сюзанна прижалась ко мне.
— Не бойся. Теперь мы вдвоем.
Я ее обнял, и мы зашагали вперед. Только один раз я остановился у электрического фонаря и, посмотрев в доверчивые глаза девушки, спросил:
— Сузи, а как ты попала к Удроппу? Она слабо улыбнулась, вытянула левую руку и, подняв рукав, показала мне запястье. На белой коже резко выступал продолговатый малиновый рубец.
— Так и ты?.. Она кивнула.
И вот мы идем, два человека, которых нет в этом страшном мире…
ПЯТОЕ СОСТОЯНИЕ
Тонкая неподвижная струя воды протянулась от никелированного крана к самому дну белоснежной раковины. Струя застыла. Свет от настольной лампы серебрил одну ее сторону, и казалось, что это не хрупкая нитка воды, твердая стеклянная палочка. Только у самого дна раковины струя разбивалась на мелкие капельки, разлетавшиеся во все стороны с едва слышным шорохом. И еще было слышно, как в углу кабинета торопливо цокали оставленные кем-то на столе ручные часы…
Жизнь — поточное явление. Передо мной застыла струя воды. Кажется, она неподвижна и мертва. А в действительности поток составляет самую суть ее существования… Стоит закрыть кран, и жизнь струи прекратится. И вдруг кто-то протянул руку через мое плечо и резко завернул кран. На моих глазах струя затрепетала, разорвалась на мелкие клочки, затем на капельки и исчезла.
— Сестра, завтра вызовите водопроводчика. С краном что-то не в порядке.
Он повернулся и встал. Передо мной стоял высокий, уже немолодой мужчина в белом халате. Его усталые глаза внимательно смотрели на меня, а руки медленно скручивали и раскручивали трубку стетоскопа.
— Так это, значит, вы и есть Самсонов? — спросил меня доктор.
— Да. Разве вы меня знаете?
— В некотором роде. Мне о вас рассказала ваша подруга.
— Как она себя чувствует? Что у нее? — торопливо спросил я.
— Что у нее, пока неизвестно, а чувствует она себя в общем удовлетворительно. Удовлетворительно для больного, конечно, — поправился он.
— Можно мне ее видеть?
Доктор кивнул головой.
— Только недолго. Поговорите с ней о чем-нибудь э… интересном. О театре, о футболе. Понимаете?
— О работе можно?
Доктор отошел в сторону и посмотрел в окно.
— Только не в философском плане. Вы работаете у профессора Парнова? Я знаю его работы. Они, я бы сказал, очень замысловаты. В общем идите. Она вас ждет. Он снова повернулся ко мне и, тронув за плечо, подтолкнул к двери, за которой лежала Анна. В палате царил полумрак. Окно было распахнуто, и в него проникал свет электрических фонарей из сквера внизу, перед клиникой.
— Ну иди же скорее, — вполголоса позвала Анна.
Я подбежал к кровати и схватил горячую, немного влажную руку.
Мы молчали минуту-другую, не зная, что говорить…
— Как мне здесь надоело! — наконец прошептала она.
— Доктор говорит, что у тебя состояние удовлетворительное.
Она грустно улыбнулась.
— Удовлетворительное?.. Я-то лучше знаю… Впрочем, все это чепуха. Лучше расскажи, что делается за этими стенами. — И я начал беззаботно, почти дурашливо рассказывать ей обо всем, что делается в институте. Я говорил торопливо, говорил, сбивался и больше всего боялся остановиться. Я заставлял себя улыбаться и смеяться, глядя прямо в большие печальные глаза. В этих глазах появилось что-то такое, от чего сжималось сердце всякий раз, когда я умолкал, чтобы перевести дыхание.
Притащили трансформатор. Штука семь пудов весом. Целый день ворочали его рычагами первого и второго рода, пока не установили в углу, возле высоковольтного щитка. И что ты думаешь! Появляется начхоз и заявляет, что именно в этом месте допустима наименьшая нагрузка на пол. По его расчетам, трансформатор неминуемо должен провалиться в кабинет директора. Вот было проклятий! А Мишка Грачев собрал макет радиоспектрографа. Радости-то было сколько! Запустил. И вдруг Бергер делает потрясающее научнoe открытие: все вещества — от куска хлеба до фарфоровой чашки — совершенно одинаково поглощают радиоволны. Оказывается, генератор Грачева вместо трех сантиметров генерировал волны в полтора километра!
Анна слушала, не сводя с меня своих умных, понимающих глаз, и затем положила свою руку на мою. Я умолк.
— Сережа, ты меня еще любишь?
Я склонился к ней и крепко поцеловал ее сухие губы.
— Скажи, что ты меня любишь.
— Я люблю тебя.
— Значит, ты меня никогда не забудешь, правда?
— Что ты, Анка! Вот только ты вырвешься из этой норы — и… свадьба!
Правда?
— А если не вырвусь?
— Это почему же? Ну-ка привстань, я посвечу на тебя. Что-то я не помню, чтобы мой задиристый комсорг говорил таким голосом.
Я обнял ее и приподнял над подушкой. Жесткая больничная рубашка была завязана тесемочками спереди…
— У вас все ходят в таких балахонах? Хочешь, я куплю тебе шелковый…
— Сережа, у меня такое чувство, будто я никогда отсюда не выйду. У меня перехватило дыхание.
— Это почему же?
Она облизала губы. Я чувствовал, как тяжело ей говорить.
— Уж очень ласково со мной беседует доктор, — почти застонала она и натянула одеяло до подбородка.
Я искусственно захохотал. Это был неуместный смех, но я ничего не мог сделать другого.
— Ему по штату положено быть с больными ласковым.
— Нет, Сережа, не то. Как бы тебе сказать… В его внимательности, в его задушевной теплоте ко мне ощущается что-то неумолимое, страшное. Я боюсь, когда он ко мне подходит… Он садится на край кровати, долго смотрит мне в глаза, гладит мои волосы и каким-то щемящим, ласковым голосом спрашивает о моем самочувствии. И говорит он не то, что обычно говорят больным. А так, всякую всячину. А сам все время смотрит куда-то в сторону… Знаешь, меня ничем не лечат… То есть почти ничем… Я разбираюсь немного в фармакологии. Вон в той бутылке-микстура Бехтерева. А эти пилюли — люминал. И все…
Я встал и прошелся по комнате.
— Это безобразие! — возмутился я. — Нужно учинить скандал!
— Сергей, прошу тебя, не нужно… Значит, так надо. Может быть, всякое лечение бессмысленно… В это время тихонько отворилась дверь и вошла сестра.
— Молодой человек, больной пора на покой.
Я умоляюще посмотрел на Анну.
— Пора, пора. Прощайтесь. Уже поздно. Сестра взяла меня за руку.
— До свидания, Сережа, — тихо произнесла Анна и протянула мне руку.
Я поцеловал ее в лоб. Закрывая дверь, я слышал, как сестра говорила:
— А теперь, миленькая, прими эти таблетки и постарайся уснуть. Сон — самое лучшее лекарство.
Я остановился у раковины и посмотрел на кран, из которого теперь падали большие редкие капли воды.
Наша лаборатория. Два вакуумных поста посредине комнаты, на большом физическом столе радиоспектрограф, собранный Мишей Грачевым, установка для парамагнитного резонанса в углу, справа от двери. Слева в стене глубокая ниша. В ней лабораторный электронный микроскоп. Но это еще не все. В соседней комнате налево все для спектрального анализа. Там стоит чудесная саморегистрирующая машина, работающая в инфракрасной области. Георгий Алексеевич Карпов, наш руководитель, «скрестил» этот спектрограф с микроскопом. Он создал гибрид из двух приборов. Теперь можно изучать спектры микроскопически малых объектов.
Химическая группа лаборатории разместилась на противоположной стороне коридора. В ней занимаются анализом и синтезом, хроматографией и ионообменной дистилляцией. Там установлены ультрацентрифуги и ионообменные колонки.
В общем наша лаборатория — это весь четвертый этаж института.
Мой рабочий стол стоит рядом с электронным микроскопом, хотя к нему я не имею никакого отношения. Моя область — парамагнитный резонанс, Я не физик, а биолог, который заражен физическими методами исследования. Я немало потрудился, чтобы вырваться из цепких объятий описательного мышления биолога и научиться думать в терминах строгой, математической науки. В этом заслуга Анны Зориной, с которой я познакомился здесь, в этой лаборатории, год тому назад… Она физик.
Вначале ребята приняли меня в свой коллектив с долей недоверия.
Чувствовалось, что про Себя они думают: «Вот затесался среди нас лягушатник». Не обошлось и без насмешек. Смеялись над тем, как я путался в элементарных физических понятиях. Но тут на выручку пришла Анна.
— Вот, начинайте с этого, — сказала она спокойно и протянула мне учебник физики.
Анна была строгим педагогом, более строгим, чем те, кому я сдавал физику на втором курсе. Несколько раз меня «отсылали», и я зубрил все сначала. Был случай, когда мне пригрозили поставить вопрос о моей «техучебе» на комсомольском собрании. Анна у нас комсорг! Мне было очень неловко. К тому же я успел влюбиться в белокурого учителя, который любил, прохаживаясь по комнате, повторять:
— Согласно закону Фехтнера-Вебера, даже сели раздражение растет в геометрической прогрессии, возбуждение растет только в арифметической.
Объясните, почему это так.
Само собой разумеется, что наши занятия происходили после того, как работа в лабораторий заканчивалась. Занятия со мной Анна называла «нагрузкой», ради которой она пропускала уроки художественной гимнастики.
Мое истинное увлечение физическими методами исследования произошло не тогда, когда я сказал Анне, что люблю ее и что не могу без нее жить, а значительно позже, совсем при других обстоятельствах. Нам привезли установку для изучения электронного парамагнитного резонанса. Это был уникальный прибор, созданный экспериментальными мастерскими по проекту профессора Карпова, макетированному Мишей Грачевым. Теперь мы могли исследовать магнитные свойства одной-единственной живой клетки. Прибор установили днем, а вечером я и Анна остались заниматься. И вдруг она сказала:
— Давай испытаем прибор!
— Ты с ума сошла! Испортим что-нибудь.
— Чепуха, не испортим. Я знаю, как он включается.
— Георгий Алексеевич рассердится. Она мне подмигнула и, совсем как школьница, хихикнула:
— А он и не узнает.
Мы разобрали шнуры, проверили схему, подключили какие-то концы к силовому щитку, вывели изображение под микроскопом на телевизионный экран, а показания магнитометра на осциллограф.
— Теперь давай возьмем какой-нибудь препарат.
— Какой?
— Что-нибудь живое. Что у нас есть живое, Сережа?
— Что угодно. В термостате хранится культура bacila coli.
— Давай твою «Коли».
Пока я устанавливал под микроскопом предметное стекло, Анна включила телевизионный экран и осциллограф. Вскоре на экране появилось изображение бактерии.
— Вот мы и посмотрим, что с ней будет… — говорила Анна взволнованно.
Препарат покрыли колпачком и подключили к нему волновод. Загудел генератор.
На бактерию одновременно действовали высокочастотное и постоянное магнитные поля, На осциллографе зеленая точка выписывала странную кривую.
— Ну, а что дальше? — спросил я.
— А я не знаю. Посмотрим. Мы обнялись и уставились на телевизионный экран.
Бактерия постепенно набухала, вытягивалась, ядро заколыхалось.
— Что это с ней? — удивленно спросила Анна.
— Сейчас наступит митоз, — сказал я.
— Что это такое?
Я посмотрел на нее насмешливо.
— Знаешь, после твоего курса физики я займусь с тобой по биологии!
— Не рано ли! — воскликнула она и рассмеялась. И вдруг она схватила меня за руку и зашептала: — Гляди, гляди, что творится на осциллографе!
По мере того как протекал процесс деления клетки, кривая на осциллографе начала резко меняться, стала четче, выпуклее, и в тот момент, когда ядро бактерии разделилось пополам, электронный зайчик ярко вспыхнул и взметнулся за пределы экрана, оставив после себя сияющий зеленый след. Деление клетки закончилось, и зеленая точка вернулась на прежнее место.
— Здорово! — восхищенно прошептала Анна. — Подождем еще, пока повторится митоз.
Мы терпеливо ждали, пока бактерия претерпела еще несколько делений, и всякий раз, когда ядро клетки раздваивалось, на осциллографе происходила странная пляска электронного луча…
В тот памятный вечер никто не мог сказать, что же происходило. Но про себя я решил, что вызубрю физику до последней точки. И во что бы то ни стало докопаюсь до объяснения странного явления. Самое поразительное явление жизни — деление клетки каким-то образом сопровождалось всплеском напряжения на осциллографе, который измерял магнитные свойства живой материи… Тогда мне казалось, что, если найти разгадку этого явления, будет открыта великая тайна жизни, самая ее сокровенная сущность, над которой поколения ученых бесплодно ломают голову.
И вот сейчас, когда проделаны сотни опытов, когда исследован не только парамагнитный резонанс клетки на всех этапах ее жизни, когда исследована тончайшая химическая и физическая структура живой материи, когда все содержимое клетки — ядро, цитоплазма, митахондрии, оболочка проанализированы до мельчайших деталей, до последнего фермента, когда все составные вещества, входящие в живую клетку, выделены b чистом виде и для нас нет никаких структурных загадок химического строения живого вещества, проблема жизни стала еще более темной, туманной, неясной…
На лице Георгия Алексеевича Карпова появился налет усталости. В начале исследования он с таким энтузиазмом говорил, что все дело в структуре, в точном анализе. Сейчас все это мы знаем…
Я проходил по многочисленным группам нашей лаборатории и видел, как кропотливо и упорно трудились люди. Биохимики воссоздавали микроскопическое строение из тех же элементов, из которых оно состояло, когда было живым. После того как конструкция клетки заканчивалась, ее переносили в питательную среду, но жизнь не возрождалась…
Биофизики терзали кроликов и морских мышей, вставляли в их живые тела электроды и записывали на магнитную ленту электрические импульсы управления.
Потом в сотый раз убеждались, что никаких электрических сигналов, так обильно сопровождавших процессы жизни, в искусственных клетках нет…
— Черт возьми! — кричал Аркадий Савко, наш ведущий биолог. — Мы же ничего искусственно не делаем! Мы же берем все готовое, природное. Мы все это складываем точно так, как в живой клетке. И какого черта она не живет! Вы можете мне объяснить такое хамство?
Синтез не получался. Что-то самое могучее и самое таинственное ускользало.
— Такое впечатление, будто виталисты правы, — как-то с горечью заявил профессор Карнов. — Мало построить клетку. Нужно еще вдохнуть в нее жизнь. Что значит вдохнуть в нее жизнь?
— Босс, когда же зарплата? Удропп возился с президентом. Не глядя на меня, он проворчал:
— Я слежу за приборами. Прибыль должна быть максимальной.
— Когда я получу свои жетоны? — повторил я.
— Когда анодное напряжение, которое вы создаете на конденсаторе, отопрет тиратрон.
— Есть хочется…
— Плохо работаете. Каждый взмах всего полтора вольта. Быстрее качайте.
Сюзанна снова включила свой автомат. Ей досталось второе платье.
— Я не хочу больше платьев, — сказала она.
— А что?
— А то, что вы обещали. Нейлоновую шубу.
— Сейчас я прибавлю еще отрицательное смещение на сетку и сниму часть напряжения с его конденсатора на ваш автомат.
Так я и знал! В схеме Удроппа роль капитала выполняет электроэнергия. Она-то и перекачивается из моей «сферы производства» в «сферу потребления», в карманы «общества предпринимателей». Моделями карманов были конденсаторы и аккумуляторы.
— Ну, это слишком! Какого черта все только для нее!
Автомат щелкнул. В ящике перед моим потным носом затарахтели жетоны.
— Берите свою «зарплату».
Я достал пять медных жетонов.
— Что я должен с ними делать?
— Идите в «сферу потребления» и пользуйтесь автоматом.
Я забежал за перегородку.
— Пролетариат! — весело воскликнула Сюзанна. — Вам вон в тот автомат, рядом.
Я получил миску супа, холодную котлету и кружку пива.
И то слава богу!
Мой первый рабочий день кончился. Сюзанна с ворохом тряпок пошла спать.
Что-то будет завтра!
Когда утром я прошел в «сферу производства», моего рычага не было. Сюзанна сидела в кресле рядом с «президентом» и пила пиво.
— В чем дело? — удивился я.
— Вас уволили, — сказала она и кивнула на стенные часы.
Они показывали пять минут девятого.
— За что меня уволили?
— За опоздание. Попытайтесь снова получить работу.
— Откуда у вас пиво?
— Это за ваши жетоны. Они теперь мои. Никогда не видел подобной наглости!
— Специальность? — спросила машина.
— Грузчик, — не думая, ответил я.
— Плохая рекомендация, — сказала машина и умолкла.
Машина, оказывается, обладает памятью! Она взяла на заметку факт моего увольнения за опоздание на работу. Опять все как в жизни. Может быть, в этих электронных моделях экономических и социальных структур и есть какой-то разумный смысл? И все же я не мог согласиться с тем, что такое чрезвычайно сложное явление, как жизнь многих миллионов живых людей в обществе, можно достаточно точно изобразить при помощи радиоламп, транзисторов, сопротивлений и реле…
Я стал думать, что мне делать. Мой взгляд упал на электронный мозг.
Если в нем сосредоточено все управление электронной моделью, почему бы не попытаться «усовершенствовать» ее по-своему?
— Вы не ябеда? — спросил я Сюзанну.
— А что?
— Я хочу попытаться усовершенствовать «общество».
— Пожалуйста.
Я подошел к пульту управления и наобум повернул первую попавшуюся ручку. После еще и еще. Их здесь было около сотни. Машины дико взревели. До этого едва теплившийся «президент» стал пылать, как стеариновая свечка. В надежде, что мой рычаг все-таки вылезет, я вытащил «президента» из гнезда я спрятал в карман. В этот момент вошел Удропп.
— Ага, бунт! Это хорошо! Покушение на правительство! Чудесно! А где стабилизатор напряжения? Ликвидация верховной власти? Прекрасно! Верните «президента».
Я возвратил неоновую лампу.
— Мы предусмотрим и этот человеческий элемент. Я заэкранирую правительство сеткой и подведу к ней высокое напряжение. Две тысячи вольт хватит. «Президента» мы спрячем в колпак и подведем к нему пять тысяч вольт. Вот так. Таким образом, государство будет гарантировано от внутренних беспорядков.
Я стоял уничтоженный. Гарри Удропп подводил к электронному мозгу высокое напряжение.
— Дайте хоть какую-нибудь работу, — взмолился я.
— А ну-ка попробуйте сейчас, пока я не установил все потенциометры в прежнее положение.
Я нажал кнопку спроса рабочей силы. Репродуктор ни с того ни с сего запел голосом Джонса Паркерса «Как счастливо ты умирала в объятьях моих голубых…». Из машины вылез не один, а сразу три рычага, и они сами, без посторонней помощи, стали качаться вверх и вниз. Жетоны посыпались в коробку, как из рога изобилия!
— Босс, вот удача! Кажется, «Эльдорадо» получилось! — воскликнул я, выгребая медные кругляшки из коробки.
— Черта с два, — прохрипел Гарри. — В сфере потребления ничего нет. Пусто.
Я помчался за перегородку к автомату и сунул жетон. Никакой реакции. Сунул второй. Молчание.
— Н-да. Производство просто сошло с ума. Электроника Гарри Удроппа, видно, работала только в строго определенном режиме. Модели производства и потребления балансировали на точке неустойчивого равновесия. Стоило машину вывести из этого режима, и она превращалась в нелепый клубок радиосхем, который делал что попало..
Гарри установил потенциометры как нужно, и все рычаги, кроме одного, упрятались в машину. Джонс Паркерс перешел на контральто, затем на колоратурное сопрано и умолк на ноте «ля» седьмой октавы. Я ухватился за оставшийся рычаг и стал его усердно качать, чтобы восстановить свою добрую репутацию.
— Отдайте жетоны, — сказал Гарри.
— Зачем?
— Они достались вам даром. Так не полагается.
— А почему ей все достается даром? — указал я на Сюзанну, которая уснула в кресле.
— Не задавайте глупых вопросов и отдайте жетоны.
Два жетона я все же припрятал!
Весь рабочий день Сюзанна проспала, а я к вечеру заработал еще семь медяшек. Удропп обезопасил за это время «правительство» и несколько раз снимал напряжение с моего конденсатора. Вообще он возился со своей машиной очень усердно. Впоследствии Сюзанна мне сказала, что за проект «Эльдорадо» Гарри отхватил хороший куш.
Теперь я был умнее и на еду истратил только два жетона. Это был почти голодный паек, но я понял, что нужно думать и о черном дне!
Утром следующего дня я застал Сюзанну с заплаканными глазами.
— Почему ревет общество предпринимателей? — съехидничал я.
На работу я вышел рано. Позвякивавшие в кармане жетоны оказывали благотворное влияние на мое настроение.
— Это свинство! — сказала Сюзанна.
— Что?
— Он все у меня отобрал. И платье, и белье, и шубу.
— Кто?
— Удропп.
— Почему?
— Чтобы все начать сначала. Он их снова упрятал в автомат.
Я бросил рычаг и подошел к Сюзанне. Мне стало ее жалко.
— Мне не очень нравится эта игра, — сказал я.
— Ничего, Гарри добьется, что будет гармония.
— Я не знаю, что это такое. Но только свинство отбирать то, что тебе дали. Вошел Удропп.
— Что это за идиллия? Марш по местам! Я, кажется, слишком увеличил потенциал на тиратроне. Вы ничего не делаете, и вас не уволили.
— Одну секундочку, босс!
Я кинулся к рычагу, но поздно. Он исчез. Довольный Удропп захихикал.
— Черт с тобой, на сегодня у меня есть жетоны.
Сюзанна насупилась и больше не пользовалась своим автоматом. Я нехотя нажимал белую кнопку, перебирая разные специальности. Никто не нужен. Неужели наше общество насытилось и врачами, и педагогами, и техниками, и поварами? Я еще раз нажал белую кнопку.
— Специальность?
— Журналист.
— Берем.
Я остолбенел. Из машины вылез стол с пишущей машинкой. Ну и Гарри! Даже до этого додумался!
— Пресса в нашем обществе доходное дело, — сказал Удропп. — Вы будете получать тем больше, чем с большей охотой Сюзанна будет читать ваши сочинения. Итак, начинайте.
Удропп вышел.
Я сел за машинку и задумался. Затем я начал:
« Экстренное сообщение! Небывалая сенсация! В результате радиоактивных мутаций появились новые виды животных! Говорящие ослы! Собаки-математики! Обезьяны-гомеопаты! Поющие свиньи! Петухи, играющие в покер!»
— Чушь какая-то, — сказала Сюзанна, вытаскивая из своего автомата лист бумаги. — Если так будет продолжаться, я не буду читать, и вы умрете с голоду.
— Не нравится? — спросил я.
— Нет.
— Хорошо, я попробую другое.
«Небывалая сенсация! 18 миллиардеров и 42 миллионера отказались от своих миллиардов и миллионов в пользу рабочих…»
— Послушайте, Сэм, или как вас там! Я больше читать вашу белиберду не буду.
— Еще одна попытка.
— Не буду.
— Ну, пожалуйста, Сюзанна.
— Не хочу.
— Ну, Сузи!
— Не смейте меня так называть, слышите!
Я напечатал:
«Сузи, вы чудесная девушка. Я вас люблю».Она ничего не сказала.
«Я вас люблю. Вы это читаете?»
— Да, — тихо ответила она. — Продолжайте.
«Я вас полюбил с того момента, как воскрес. Все время, пока мы занимаемся этим идиотским проектом, я думаю, как нам удрать вдвоем. Вы и я. Хотите?»
— Да, — тихо ответила она, вытаскивая лист бумаги из автомата.
«И вот что я придумал. Как-никак, а у меня есть специальность. Мы уйдем от Удроппа и попытаемся найти настоящую работу, а не эту электронную чепуху. Вдвоем нам будет легче. Честное слово, после того, как я вас увидел, я пришел к выводу, что резать вены глупо».
— Я тоже так думаю, — шептала Сузи. Вошел Удропп.
Он посмотрел на свои приборы и щелкнул пальцами.
— Ага! Дело, кажется, идет! Напряжение стабилизировалось! Сдвигов фаз нет! Мы близки к гармонии между производством и потреблением.
— Конечно, босс, — сказал я. — Должно же наше общество когда-нибудь зажить как следует.
— Продолжайте в том же духе, а я все это нанесу на схему, — сказал он, выходя из зала.
«Сегодня ночью давайте встретимся здесь. Мы выскочим в окно».
— Хорошо…
До конца дня я сочинил около десятка идиотских сообщений и заработал кучу медяков. Сюзанна исправно отрывала листы бумаги, демонстрируя электронному истукану свою заинтересованность в моей продукции. Гармония была полная, и Гарри Удропп лихорадочно снимал схему «Эльдорадо», чтобы продать ее за миллион долларов. Она этого стоила, потому что в ней был учтен человеческий элемент!
На весь заработок я набрал бутербродов и спрятал их в карманах.
Ночью, пробираясь к окну, я и Сюзанна остановились у «общества предпринимателей».
— Ты вчера ни разу не пользовалась своим автоматом.
— Если бы я пользовалась, ты бы заработал меньше.
— Хочешь, мы заберем платья и шубу?
— А ну их к черту.
— Я могу Удроппу оставить записку, что это сделал я. Все равно меня нет.
— Не нужно. Так будет легче идти.
Мы вылезли в окно, перемахнули через ограду и оказались на широкой асфальтовой дороге, ведущей в большой город. Над ним неистово пылало оранжевое небо. На мгновение Сюзанна прижалась ко мне.
— Не бойся. Теперь мы вдвоем.
Я ее обнял, и мы зашагали вперед. Только один раз я остановился у электрического фонаря и, посмотрев в доверчивые глаза девушки, спросил:
— Сузи, а как ты попала к Удроппу? Она слабо улыбнулась, вытянула левую руку и, подняв рукав, показала мне запястье. На белой коже резко выступал продолговатый малиновый рубец.
— Так и ты?.. Она кивнула.
И вот мы идем, два человека, которых нет в этом страшном мире…
ПЯТОЕ СОСТОЯНИЕ
Тонкая неподвижная струя воды протянулась от никелированного крана к самому дну белоснежной раковины. Струя застыла. Свет от настольной лампы серебрил одну ее сторону, и казалось, что это не хрупкая нитка воды, твердая стеклянная палочка. Только у самого дна раковины струя разбивалась на мелкие капельки, разлетавшиеся во все стороны с едва слышным шорохом. И еще было слышно, как в углу кабинета торопливо цокали оставленные кем-то на столе ручные часы…
Жизнь — поточное явление. Передо мной застыла струя воды. Кажется, она неподвижна и мертва. А в действительности поток составляет самую суть ее существования… Стоит закрыть кран, и жизнь струи прекратится. И вдруг кто-то протянул руку через мое плечо и резко завернул кран. На моих глазах струя затрепетала, разорвалась на мелкие клочки, затем на капельки и исчезла.
— Сестра, завтра вызовите водопроводчика. С краном что-то не в порядке.
Он повернулся и встал. Передо мной стоял высокий, уже немолодой мужчина в белом халате. Его усталые глаза внимательно смотрели на меня, а руки медленно скручивали и раскручивали трубку стетоскопа.
— Так это, значит, вы и есть Самсонов? — спросил меня доктор.
— Да. Разве вы меня знаете?
— В некотором роде. Мне о вас рассказала ваша подруга.
— Как она себя чувствует? Что у нее? — торопливо спросил я.
— Что у нее, пока неизвестно, а чувствует она себя в общем удовлетворительно. Удовлетворительно для больного, конечно, — поправился он.
— Можно мне ее видеть?
Доктор кивнул головой.
— Только недолго. Поговорите с ней о чем-нибудь э… интересном. О театре, о футболе. Понимаете?
— О работе можно?
Доктор отошел в сторону и посмотрел в окно.
— Только не в философском плане. Вы работаете у профессора Парнова? Я знаю его работы. Они, я бы сказал, очень замысловаты. В общем идите. Она вас ждет. Он снова повернулся ко мне и, тронув за плечо, подтолкнул к двери, за которой лежала Анна. В палате царил полумрак. Окно было распахнуто, и в него проникал свет электрических фонарей из сквера внизу, перед клиникой.
— Ну иди же скорее, — вполголоса позвала Анна.
Я подбежал к кровати и схватил горячую, немного влажную руку.
Мы молчали минуту-другую, не зная, что говорить…
— Как мне здесь надоело! — наконец прошептала она.
— Доктор говорит, что у тебя состояние удовлетворительное.
Она грустно улыбнулась.
— Удовлетворительное?.. Я-то лучше знаю… Впрочем, все это чепуха. Лучше расскажи, что делается за этими стенами. — И я начал беззаботно, почти дурашливо рассказывать ей обо всем, что делается в институте. Я говорил торопливо, говорил, сбивался и больше всего боялся остановиться. Я заставлял себя улыбаться и смеяться, глядя прямо в большие печальные глаза. В этих глазах появилось что-то такое, от чего сжималось сердце всякий раз, когда я умолкал, чтобы перевести дыхание.
Притащили трансформатор. Штука семь пудов весом. Целый день ворочали его рычагами первого и второго рода, пока не установили в углу, возле высоковольтного щитка. И что ты думаешь! Появляется начхоз и заявляет, что именно в этом месте допустима наименьшая нагрузка на пол. По его расчетам, трансформатор неминуемо должен провалиться в кабинет директора. Вот было проклятий! А Мишка Грачев собрал макет радиоспектрографа. Радости-то было сколько! Запустил. И вдруг Бергер делает потрясающее научнoe открытие: все вещества — от куска хлеба до фарфоровой чашки — совершенно одинаково поглощают радиоволны. Оказывается, генератор Грачева вместо трех сантиметров генерировал волны в полтора километра!
Анна слушала, не сводя с меня своих умных, понимающих глаз, и затем положила свою руку на мою. Я умолк.
— Сережа, ты меня еще любишь?
Я склонился к ней и крепко поцеловал ее сухие губы.
— Скажи, что ты меня любишь.
— Я люблю тебя.
— Значит, ты меня никогда не забудешь, правда?
— Что ты, Анка! Вот только ты вырвешься из этой норы — и… свадьба!
Правда?
— А если не вырвусь?
— Это почему же? Ну-ка привстань, я посвечу на тебя. Что-то я не помню, чтобы мой задиристый комсорг говорил таким голосом.
Я обнял ее и приподнял над подушкой. Жесткая больничная рубашка была завязана тесемочками спереди…
— У вас все ходят в таких балахонах? Хочешь, я куплю тебе шелковый…
— Сережа, у меня такое чувство, будто я никогда отсюда не выйду. У меня перехватило дыхание.
— Это почему же?
Она облизала губы. Я чувствовал, как тяжело ей говорить.
— Уж очень ласково со мной беседует доктор, — почти застонала она и натянула одеяло до подбородка.
Я искусственно захохотал. Это был неуместный смех, но я ничего не мог сделать другого.
— Ему по штату положено быть с больными ласковым.
— Нет, Сережа, не то. Как бы тебе сказать… В его внимательности, в его задушевной теплоте ко мне ощущается что-то неумолимое, страшное. Я боюсь, когда он ко мне подходит… Он садится на край кровати, долго смотрит мне в глаза, гладит мои волосы и каким-то щемящим, ласковым голосом спрашивает о моем самочувствии. И говорит он не то, что обычно говорят больным. А так, всякую всячину. А сам все время смотрит куда-то в сторону… Знаешь, меня ничем не лечат… То есть почти ничем… Я разбираюсь немного в фармакологии. Вон в той бутылке-микстура Бехтерева. А эти пилюли — люминал. И все…
Я встал и прошелся по комнате.
— Это безобразие! — возмутился я. — Нужно учинить скандал!
— Сергей, прошу тебя, не нужно… Значит, так надо. Может быть, всякое лечение бессмысленно… В это время тихонько отворилась дверь и вошла сестра.
— Молодой человек, больной пора на покой.
Я умоляюще посмотрел на Анну.
— Пора, пора. Прощайтесь. Уже поздно. Сестра взяла меня за руку.
— До свидания, Сережа, — тихо произнесла Анна и протянула мне руку.
Я поцеловал ее в лоб. Закрывая дверь, я слышал, как сестра говорила:
— А теперь, миленькая, прими эти таблетки и постарайся уснуть. Сон — самое лучшее лекарство.
Я остановился у раковины и посмотрел на кран, из которого теперь падали большие редкие капли воды.
Наша лаборатория. Два вакуумных поста посредине комнаты, на большом физическом столе радиоспектрограф, собранный Мишей Грачевым, установка для парамагнитного резонанса в углу, справа от двери. Слева в стене глубокая ниша. В ней лабораторный электронный микроскоп. Но это еще не все. В соседней комнате налево все для спектрального анализа. Там стоит чудесная саморегистрирующая машина, работающая в инфракрасной области. Георгий Алексеевич Карпов, наш руководитель, «скрестил» этот спектрограф с микроскопом. Он создал гибрид из двух приборов. Теперь можно изучать спектры микроскопически малых объектов.
Химическая группа лаборатории разместилась на противоположной стороне коридора. В ней занимаются анализом и синтезом, хроматографией и ионообменной дистилляцией. Там установлены ультрацентрифуги и ионообменные колонки.
В общем наша лаборатория — это весь четвертый этаж института.
Мой рабочий стол стоит рядом с электронным микроскопом, хотя к нему я не имею никакого отношения. Моя область — парамагнитный резонанс, Я не физик, а биолог, который заражен физическими методами исследования. Я немало потрудился, чтобы вырваться из цепких объятий описательного мышления биолога и научиться думать в терминах строгой, математической науки. В этом заслуга Анны Зориной, с которой я познакомился здесь, в этой лаборатории, год тому назад… Она физик.
Вначале ребята приняли меня в свой коллектив с долей недоверия.
Чувствовалось, что про Себя они думают: «Вот затесался среди нас лягушатник». Не обошлось и без насмешек. Смеялись над тем, как я путался в элементарных физических понятиях. Но тут на выручку пришла Анна.
— Вот, начинайте с этого, — сказала она спокойно и протянула мне учебник физики.
Анна была строгим педагогом, более строгим, чем те, кому я сдавал физику на втором курсе. Несколько раз меня «отсылали», и я зубрил все сначала. Был случай, когда мне пригрозили поставить вопрос о моей «техучебе» на комсомольском собрании. Анна у нас комсорг! Мне было очень неловко. К тому же я успел влюбиться в белокурого учителя, который любил, прохаживаясь по комнате, повторять:
— Согласно закону Фехтнера-Вебера, даже сели раздражение растет в геометрической прогрессии, возбуждение растет только в арифметической.
Объясните, почему это так.
Само собой разумеется, что наши занятия происходили после того, как работа в лабораторий заканчивалась. Занятия со мной Анна называла «нагрузкой», ради которой она пропускала уроки художественной гимнастики.
Мое истинное увлечение физическими методами исследования произошло не тогда, когда я сказал Анне, что люблю ее и что не могу без нее жить, а значительно позже, совсем при других обстоятельствах. Нам привезли установку для изучения электронного парамагнитного резонанса. Это был уникальный прибор, созданный экспериментальными мастерскими по проекту профессора Карпова, макетированному Мишей Грачевым. Теперь мы могли исследовать магнитные свойства одной-единственной живой клетки. Прибор установили днем, а вечером я и Анна остались заниматься. И вдруг она сказала:
— Давай испытаем прибор!
— Ты с ума сошла! Испортим что-нибудь.
— Чепуха, не испортим. Я знаю, как он включается.
— Георгий Алексеевич рассердится. Она мне подмигнула и, совсем как школьница, хихикнула:
— А он и не узнает.
Мы разобрали шнуры, проверили схему, подключили какие-то концы к силовому щитку, вывели изображение под микроскопом на телевизионный экран, а показания магнитометра на осциллограф.
— Теперь давай возьмем какой-нибудь препарат.
— Какой?
— Что-нибудь живое. Что у нас есть живое, Сережа?
— Что угодно. В термостате хранится культура bacila coli.
— Давай твою «Коли».
Пока я устанавливал под микроскопом предметное стекло, Анна включила телевизионный экран и осциллограф. Вскоре на экране появилось изображение бактерии.
— Вот мы и посмотрим, что с ней будет… — говорила Анна взволнованно.
Препарат покрыли колпачком и подключили к нему волновод. Загудел генератор.
На бактерию одновременно действовали высокочастотное и постоянное магнитные поля, На осциллографе зеленая точка выписывала странную кривую.
— Ну, а что дальше? — спросил я.
— А я не знаю. Посмотрим. Мы обнялись и уставились на телевизионный экран.
Бактерия постепенно набухала, вытягивалась, ядро заколыхалось.
— Что это с ней? — удивленно спросила Анна.
— Сейчас наступит митоз, — сказал я.
— Что это такое?
Я посмотрел на нее насмешливо.
— Знаешь, после твоего курса физики я займусь с тобой по биологии!
— Не рано ли! — воскликнула она и рассмеялась. И вдруг она схватила меня за руку и зашептала: — Гляди, гляди, что творится на осциллографе!
По мере того как протекал процесс деления клетки, кривая на осциллографе начала резко меняться, стала четче, выпуклее, и в тот момент, когда ядро бактерии разделилось пополам, электронный зайчик ярко вспыхнул и взметнулся за пределы экрана, оставив после себя сияющий зеленый след. Деление клетки закончилось, и зеленая точка вернулась на прежнее место.
— Здорово! — восхищенно прошептала Анна. — Подождем еще, пока повторится митоз.
Мы терпеливо ждали, пока бактерия претерпела еще несколько делений, и всякий раз, когда ядро клетки раздваивалось, на осциллографе происходила странная пляска электронного луча…
В тот памятный вечер никто не мог сказать, что же происходило. Но про себя я решил, что вызубрю физику до последней точки. И во что бы то ни стало докопаюсь до объяснения странного явления. Самое поразительное явление жизни — деление клетки каким-то образом сопровождалось всплеском напряжения на осциллографе, который измерял магнитные свойства живой материи… Тогда мне казалось, что, если найти разгадку этого явления, будет открыта великая тайна жизни, самая ее сокровенная сущность, над которой поколения ученых бесплодно ломают голову.
И вот сейчас, когда проделаны сотни опытов, когда исследован не только парамагнитный резонанс клетки на всех этапах ее жизни, когда исследована тончайшая химическая и физическая структура живой материи, когда все содержимое клетки — ядро, цитоплазма, митахондрии, оболочка проанализированы до мельчайших деталей, до последнего фермента, когда все составные вещества, входящие в живую клетку, выделены b чистом виде и для нас нет никаких структурных загадок химического строения живого вещества, проблема жизни стала еще более темной, туманной, неясной…
На лице Георгия Алексеевича Карпова появился налет усталости. В начале исследования он с таким энтузиазмом говорил, что все дело в структуре, в точном анализе. Сейчас все это мы знаем…
Я проходил по многочисленным группам нашей лаборатории и видел, как кропотливо и упорно трудились люди. Биохимики воссоздавали микроскопическое строение из тех же элементов, из которых оно состояло, когда было живым. После того как конструкция клетки заканчивалась, ее переносили в питательную среду, но жизнь не возрождалась…
Биофизики терзали кроликов и морских мышей, вставляли в их живые тела электроды и записывали на магнитную ленту электрические импульсы управления.
Потом в сотый раз убеждались, что никаких электрических сигналов, так обильно сопровождавших процессы жизни, в искусственных клетках нет…
— Черт возьми! — кричал Аркадий Савко, наш ведущий биолог. — Мы же ничего искусственно не делаем! Мы же берем все готовое, природное. Мы все это складываем точно так, как в живой клетке. И какого черта она не живет! Вы можете мне объяснить такое хамство?
Синтез не получался. Что-то самое могучее и самое таинственное ускользало.
— Такое впечатление, будто виталисты правы, — как-то с горечью заявил профессор Карнов. — Мало построить клетку. Нужно еще вдохнуть в нее жизнь. Что значит вдохнуть в нее жизнь?